6. Великороссы, малороссы и белорусы

Мы видели, что до нашествия татар на всем пространстве тог­дашней России действовала и господствовала единая народность — русская. Но мы видели также, что лет сто после этого нашествия с XIV в. встречается (для Галиции) официальное название «Ма­лая Россия», название, от которого со временем произойдет наиме­нование части нашего южного населения малороссами. У этого насе­ления сложится особое наречие, свои обычаи, а в XVII в. по­явится некоторое, хотя и зачаточное, подобие государственной са­мостоятельности. Такие исторические явления не импровизируются; корни их должны уходить в глубь веков — и не вправе ли мы предположить, что уже за рассматриваемый домонгольский период в толще народной происходили какие-то изменения, издалека подготовлявшие раздвоение единой русской народности?

В 1911 г. в Петрограде скончался маститый профессор Клю­чевский, новейший из корифеев русской историографии, человек, одаренный исключительным даром проникновения в тайники бы­лой жизни народа. От прикосновения его критического резца с ис­торических личностей спадают условные очертания, наложенные на их облик традиционными, на веру повторявшимися поверхностны­ми суждениями. Ни воплощения государственных добродетелей, ни носителей беспримерного злодейства вы не встретите на страницах его книг; там перед вами проходят живые люди — сочетание эгоиз­ма и доброты, государственной мудрости и безрассудных личных вожделений. Но не только Андрей Боголюбский или Иван Гроз­ный воскресают под его творческим прикосновением; оживает и безымянный, почти безмолвный строитель своей истории — обы­денный русский человек: он бьется за жизнь в тисках суровой при­роды, отбивается от сильных врагов и поглощает слабейших; он пашет, торгует, хитрит, покорно терпит и жестоко бунтует; он жаждет над собой власти и свергает ее, губит себя в распрях, уходит в дремучие леса молитвенно схоронить в скиту остаток своих годов или убегает на безудержный простор казачьих степей; он живет ежедневной серой жизнью мелких личных интересов — этих назой­ливых двигателей, из непрерывной работы которых слагается остов народного здания; а в годы тяжких испытаний поднимается до вы­соких порывов деятельной любви к гибнущей родине. Этот простой русский человек живет на страницах Ключевского таким, как был, без прикрас, во всей пестроте своих стремлений и дел. Крупные личности, яркие события — это у Ключевского лишь вехи истори­ческого изложения: к ним тянутся и от них отходят многотысячные нити к тем безвестным единицам, которые своей ежедневной жиз­нью, сами того не зная, сплетают ткань народной истории. Мысль Ключевского, зарожденная в высокой области любви к правде, за десятки лет ученого труда пронизала мощный слой исторического сырого материала, претворила его и течет спокойная, струёй ис­ключительного удельного веса, бесстрастная и свободная. Нигде нет фразы, нигде он не унижается до одностороннего увлечения, всюду у него, как в самой жизни, сочетание света и тени, всюду о лицах, классах, народностях, об эпохах беспристрастное, уравновешенное суждение. В наш век рабской партийной мысли и лживых слов книга эта — умственная услада и душевное отдохновение. Ей мы можем довериться. О разветвлении русского народа она повествует так.

Киевская Россия достигла своего расцвета в середине XI в. Со смерти Ярослава I (1054 г.) начинается постепенное увядание; основной его причиной была беспрерывная борьба с азиатскими племенами, давившими на Южную Русь с востока и с юга. Россия отбивалась и переходила сама в наступление; нередко соединенные княжеские дружины углублялись далеко в степь и наносили жесто­кие поражения половцам и иным кочевникам; но на смену одним врагам приходили с востока другие. Силы Руси истощались в нерав­ной борьбе, и наконец она не выдержала, стала сдавать. Жизнь в пограничных землях (на востоке по Ворскле, на юге по Роси) сде­лалась не в меру опасной, и с конца XI века население стало их покидать. От XII века имеем ряд неопровержимых свидетельств за­пустения Переяславского княжества, то есть пространства между Днепром и Ворсклой. В 1159 г. поспорили между собой два двою­родных брата: князь Изяслав, только что занявший киевский пре­стол, и Святослав, заменивший его на столе черниговском. На уп­реки первого Святослав отвечает, что, «не хотя лить крови христи­анской», он смиренно удовлетворился «городом Черниговом с се­мью другими городами, да и то пустыми: живут в них псари да половцы». Значит, в этих городах остались лишь княжеские дворо­вые люди да мирные половцы, перешедшие на Русь. В числе этих семи запустелых городов мы, к нашему удивлению, встречаем и один из самых старинных и богатых городов Киевской Руси — Любеч, лежащий на Днепре. Если запустели города даже в самом центре страны, то что же сталось с беззащитными деревнями? Одновременно с признаками отлива населения из Киевской Руси за­мечаем и следы упадка ее экономического благосостояния. Внешние торговые обороты ее все более стеснялись торжествовавшими ко­чевниками. «...А вот поганые уже и пути (торговые) у нас отнима­ют», — говорит в 1167 г. князь Мстислав Волынский, стараясь подвинуть свою братию князей в поход на степных варваров.

Итак, запустение южной части Киевщины во второй половине XII в. не подлежит сомнению. Остается решить вопрос, куда де­валось население пустевшей Киевской Руси.

Отлив населения из Приднепровья шел в XII—XIV вв. в двух направлениях: на северо-восток и на запад. Первое из этих движе­ний привело к зарождению великорусской ветви русского народа, вто­рое — к зарождению малороссийской его ветви.