Предисловие

Настоящий том «Истории славян» (первый том — «Начало славянской истории» — опубликован в 2002 г.) охватывает период с середины VI по начало VII столетия. Это время стало в извест­ном смысле рубежным в истории расселения славянских народов по Центральной и Юго-Восточной Европе, а также в их длитель­ном противостоянии с Восточно-Римской Империей. К концу его уже складывалась славянская этническая территория в ее средне­вековом виде. Расселение славян на северо-запад и переход ими Дуная по всему нижнему течению стали основой для разделения их позднее на три ветви — южных, западных и восточных.

С начала 560-х гг. исторические судьбы славян оказались теснейшим образом связаны с пришедшим из глубин Азии коче­вым народом авар. Авары явились фактором, подтолкнувшим дальнейшие движения славянских племен. Пути славян и авар с момента появления последних в Европе переплелись не менее чем на полвека. Авары стали, по удачному определению Л. Нидерле, «новым сильным противником и в то же время новым со­юзником славян». Борьба славян за свою независимость против Аварского каганата, с одной стороны, и часто совместные с ава­рами войны против Империи — с другой, составляют основное содержание истории Центральной и Восточной Европы этого времени. Все это дало основания дать предлагаемому тому на­звание — «Аварика».

Естественно, что этот важнейший отрезок славянской исто­рии не раз становился объектом пристального научного интереса. Прежде всего, следует отметить обобщающие работы по древне-славянской истории — «Славянские древности» П. Шафарика в XIX в. и Л. Нидерле в начале XX в. Значительное место здесь уделено славяно-аварским отношениям (сыгравшим ключевую роль в ранней истории как раз Чехии и Словакии) и событиям эпохи аварского переселения.

Продолжившие традиции обобщения сведений о ранних этапах славянской истории И. Гассовский, Ф. Дворник, X. Ловмяньский, М. Гимбутас, В. В. Седов также не могли пройти мимо этого насыщенного событиями и сведениями о внутреннем со­стоянии общества периода. Он послужил предметом детального изучения и для авторов, рассматривавших историю отдельных групп славянских народов (в том числе восточных славян — Г. В. Вернадского, П. Н. Третьякова и др.). Ранние этапы балканской миграции славян, их отношения с аварами и болгарами рассмат­ривались В. Златарским в его «Истории Болгарского государства в средние века» (т. 1 — София, 1918), а затем другими болгарски­ми учеными (Д. Ангеловым, П. Петровым). В целом же, естест­венно, невозможно в кратком очерке перечислить все работы, так или иначе касавшиеся «аварской» эпохи в славянской истории.

Можно обратить особое внимание на труды, посвященные специально Аварскому каганату —  это, например, «Авары в Евро­пе» А. Авенариуса (Амстердам — Братислава, 1974), «Авары» В. Шиманского и Е. Дабровской (Краков, 1979), «Авары» В. Поля (Мюнхен, 1982), «Аварика» С. Садецки-Кардоша (Сегед, 1986). Славяно-византийские и славяно-аварские отношения изучались в многочисленных научных трудах Г. Г. Литаврина (частично сведены в кн.: Византия и славяне. СПб., 1999).

Серьезным обобщающим исследованием по данным про­блемам являются, в сущности, комментарии к фундаментальному «Своду древнейших письменных известии о славянах» (М., 1991 — 1995). Источники по рассматриваемому здесь периоду в нем комментировались С. А. Ивановым, И. А. Левинской, Г. Г. Лигавриным, В. К. Рониным, С. Р. Тохтасьевым и другими учеными. Для археологических источников аналогичную роль сыграла мо­нография В. В. Седова «Славяне в раннем средневековье» (М., 1995), подведшая — неизбежно промежуточные — итоги много­летнего и продолжающегося изучения славянских древностей. Стоит заметить, что аваро-славянским материалам здесь посвя­щена специальная глава.

Объем письменных источников для второй половины VI — начала VII в. многократно увеличивается по отношению к преды­дущему периоду. Возросшая активность славян, начало их пере­селения на Балканы приводят к многократному их упоминанию в письменных источниках Восточной Империи. В результате мы располагаем достаточно полной картиной, во всяком случае, «внешней» истории славянских племен между 552 и 602 гг.

Из греческих историков, описывающих ситуацию 550-х гг., следует назвать Прокопия Кесарийского («Война с готами», «О постройках») и Агафия Миринейского («О царствовании Юстиниана»). Нашествие болгарского хана Забергана в 559 г., в кото­ром приняли участие и славяне, отражено в целой группе син­хронных памятников. Подробнее всего рассказывает о нашествии Агафий Миринейский, но при этом не упоминает о славянах. О них, однако, сообщает в своей «Хронике» другой грекоязычныи историк, современник событий — сириец Иоанн Малала, а также писавший на родном языке его соотечественник — Иоанн Эфесский.

Продолжатель Агафия, греческий историк Менандр Протек­тор описал в своей «Истории» события с 559 по 582 г. Этот труд, к несчастью, дошел до нас лишь во фрагментах, однако сохранил ценнейшие, чаще всего уникальные сведения о первых аваро-славянских столкновениях и «славянской» политике Константи­нополя.

Менандра продолжал, в свою очередь, Феофилакт Симокат-та. писавший уже около 628 630 годов. Его «История» охваты­вает события с 582 по 602 г. и повествует, в частности, о несколь­ких ромейско-славянских войнах этого двадцатилетия. Создав­ший уже в начале IX в. свою обобщающую «Хронографию» Феофан Исповедник использовал для описания событий второй половины VI в. Феофилакта и некоторых других известных авто­ров. Но, например, при описании нашествия 559 г. он наряду с Агафием и Малалой привлек и некоторые другие, неизвестные ныне источники. Не исключено, что Феофан использовал полную версию труда Менандра или иного автора, продолжавшего Ага­фия.

На фоне частых и подробных упоминаний славян в общеис­торических трудах Империи может показаться странным полное отсутствие сведений о них в единственном церковно-историческом сочинении эпохи — «Церковной истории» Евагрия Схоластика. Однако Евагрий и об аварских нашествиях упомина­ет лишь в нескольких местах и вскользь.

Зато весьма ценные сведения о действиях славян в южной части Балкан сообщаются обширным агиографическим памятни­ком VII — VIII вв. —  собранием «Чудес святого Димитрия Солунского». Ценность этих данных определяется тем, что большинст­во историков рассматривали лишь события во Фракии, в непо­средственной близости от Константинополя. Известия фессало-никийских по происхождению «Чудес Дмитрия Солунского» поэтому уникальны. Автор «Первого Собрания» «Чудес» — Иоанн, архиепископ Фессалоники, являлся непосредственным современ­ником и участником событий конца VI столетия. Писал свой труд он в начале VII в., около 610-615 гг.

Как опасные враги Империи славяне становятся предметом изучения для ромейских военных теоретиков — автора «Аноним­ного военного трактата» («О военном искусстве») последней чет­верти VI в. и написанном примерно в то же время «Стратегиконе». Особенно ценен для нас «Стратегикон», авторство которого традиционно (и от этого не менее убедительно) связывается с именем императора Маврикия.

«Стратегикон» сообщает многочисленные сведения о внут­реннем устройстве славянского общества, обычаях, хозяйстве, материальной культуре. Для истории славян второй половины VI в. он имеет то же значение, что «этнографический» экскурс из «Войны с готами» Прокопия — для истории славян первой поло­вины века. При этом автор «Стратегикона» гораздо подробнее и конкретнее в своем изложении, чем Прокопий.

Известия близких по времени авторов в целом, как уже го­ворилось, ограничиваются северо-восточной частью Балкан. Для изучения обстановки на крайнем юге, в древней Элладе, в част­ности, на Пелопонессе, и на северо-западе, в Далмации, следует обращаться к источникам более поздним. Несомненно, что авто­ры X в. (Константин Багрянородный в трактате «Об управлении Империей», Арефа в схолии на «Летописец вкратце», неизвест­ный создатель «Монемвасийской хроники») использовали не до­шедшие до нас более древние источники. Для сравнения с ними можно привлекать еще более позднюю информацию — из посла­ния патриарха Николая III (XI в.), «Петиции Исидора» (XV в.), малых хроник XVI — XVII вв.

Следует также назвать сохраненный славянским переводом памятник VIII в., первоначально грекоязычныи — т. н. «Именник болгарских ханов (князей)». Среди первых имен в этом ханском списке выделяются славянские, что может свидетельствовать о тесных связях болгар со славянами еще в период до создания Болгарского ханства на Балканах.

Из сирийских авторов VI в. о славянах писал упоминавший­ся выше Иоанн Эфесский, автор монофизитской «Церковной ис­тории». В этом труде имеются сведения о болгаро-славянском нашествии 559 г., войнах Империи с аварами и славянами в нача­ле 580-х гг. Часть «славянских» известий Иоанна Эфесского со­хранилась в передаче позднейших сирийских хронистов — Ми­хаила Сирийца (XII в.) и Бар-Эбрея (XIII в.).

Латинские источники по истории славян в рассматриваемый период менее многочисленны, чем греческие, но их опять же больше, чем в предшествующий период. Мартин Бракарский в эпитафии святому Мартину Турскому (558 г.) сообщает уникаль­ные сведения о начале христианизации славян в этот период. Аф­риканец Виктор Тонненский в своей «Хронике» описывает бол­гарское нашествие 559 г. (правда, без упоминания славян). Его продолжатель, испанец Иоанн Бикларский дважды упоминает в своей «Хронике» славянские набеги на Империю. Фрагментар­ность труда Менандра Протектора увеличивает значение извес­тий негреческих хронистов — Иоанна Бикларского и Иоанна Эфесского.

Столь же интересны сведения, содержащиеся в письмах па­пы Григория I Великого о начале проникновения славян в Дал­мацию и Италию. Это единственное свидетельство современника об этих событиях.

Лангобардский историк Павел Диакон (конец VIII в.) в «Ис­тории лангобардов» рассказывает о первых столкновениях славян с баварами. Память о них сохранялась и позднее в местных не­мецких преданиях средневековья.

«Баварский географ» IX в. ценен, прежде всего, как первое перечисление славянских племен. Вторая половина VI в. — пери­од интенсивного расселения именно в западной части славянско­го мира и складывания существовавших и в IX в. племен и пле­менных объединений. Далматинский хронист XIII в. Фома Сплитский сообщает о первом появлении славян в Далмации. Его известия, основанные на городском предании, могут быть сопос­тавлены с более древней информацией Константина Багрянород­ного и далее  — с письмами папы Григория.

Как уже сказано, интенсивнее всего переселенческие про­цессы шли в этот период в северо-западной части славянского мира, в нынешних землях западных славян. Естественно, события времен славянского расселения отразились в преданиях, и многие из них были записаны уже в средние века. Наибольший интерес представляет цикл сказаний о Краке (Кроке). распространенных в Чехии и Польше. Он фиксировался чешскими (начиная с Козьмы Пражского в XI в.) и польскими (начиная с Винцснтия Кадлубка в XII в.) хронистами. По мнению ряда исследователей, лежащие в его основе события относятся именно ко второй половине VI в. Здесь же следует упомянуть норвежскую «Сагу о Т идреке» (XIII в.) — переложение немецкого эпоса, содержащую некоторые сла­вянские по происхождению сюжеты.

Таким образом, фонд источников по истории славян для рассматриваемого периода действительно расширяется по срав­нению с предыдущим. Однако он еще не столь неохватен, чтобы затруднить полное обобщение сведений в рамках настоящей ра­боты. Действия автора в данном случае следовали принципам, сформулированным в первом томе. В Послесловии вниманию чи­тателя предлагаются некоторые дополнительные соображения автора по проблемам, затронутым в первом томе. Автор выража­ет благодарность всем коллегам и заинтересованным лицам, ко­торыми своими советами и практической помощью содействова­ли его работе. Особая благодарность — А. П. Богданову. А. А. Королеву, Г. С. Амраховой, Д. М. Володихину, А. С. Грибакину, Г. А. Елисееву, О. И. Елисеевой, А. Ю. Смирнову, чьи оценки, за­мечания и предложения были максимально учтены в ходе работы над вторым томом.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПРИХОД АВАР

Славяне в 550-е годы

Осенью 551 г. последние отряды мощного словенского на­шествия покинули пределы Империи Ромеев. Главным результа­том событий для словен, помимо демонстрации силы и богатой добычи, стал оформленный союз с гепидами, которые за долю в добыче согласились переправлять возвращающихся словен на ле­вобережье Дуная.

Уже весной 552 г. какое-то из словенских племен Подунавья удачно повторило опыт. На этот раз вторгшийся отряд был неве­лик и не учинил слишком большого разорения. Прокопий гово­рит лишь о «некоторых из склавинов» и не сообщает об их бес­чинствах. Война 550 — 551 гг. все же основательно ослабила ду­найский племенной союз. Несомненно, что в ней были задейст­вованы почти все его боеспособные силы. Так или иначе, причи­нив ромеям определенный «вред», словене безнаказанно верну­лись за Дунай при помощи гепидов.1

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения императора Юстиниана. Сразу после славянского нашествия, в конце 551 г., он вступил с гепидами в переговоры — целью кото­рых, в первую очередь, было предотвратить их содействие словенам впредь. В 552 г. истекал срок перемирия между гепидами и их соседями, лангобардами, союзниками Империи. Так что Юс­тиниан, используя лангобардов как фактор давления, имел все основания рассчитывать на успех. Успех, по видимости, был дос­тигнут. Гепиды сами предложили Империи союз, и их послы за­ключили в Константинополе соответствующий договор.2

Но — как мы уже видели — сразу после заключения договор гепидами был нарушен. Причины этого неясны. Неясно даже, с ведома ли гепидского короля его подданные польстились на сло­венское вознаграждение. Но узнав о происшедшем, Юстиниан разорвал только что заключенный союз с гепидами и послал вой­ско в помощь королю лангобардов Авдуину.3

Войско Юстиниана (за исключением небольшого отряда во главе с шурином Авдуина, тюрингским принцем Амалафридом) не приняло участия в войне, будучи задержано внутренними смутами в Империи. Авдуину это не помешало одержан, победу над гепидами и отправить победную, хотя не лишенную попреков, реляцию в Константинополь4. Одна демонстрация ромейской си­лы вкупе с сильным поражением подействовала на гепидов дос­таточно сильно. Больше об их помощи словенам ничего не сооб­щается.

Вся международная обстановка менялась не в пользу врагов Империи. В 552 г. в Италии был разгромлен и погиб остготский король Тотила, самый талантливый и упорный из противников Юстиниана. В начале следующего года, когда в битве у Везувия пал последний король Тейя, государство остготов прекратило свое существование. За их наследство развернулась борьба между ромеями и франками. Но в 555 г. полководцы Империи разбили в войне за Италию и франков. Серьезных врагов в Европе у Юсти­ниана не осталось. Он получил возможность сосредоточить вни­мание на восточной, персидской границе.

Победы ромейского оружия, вне всякого сомнения, сразу становились известны «варварам» к северу от Дуная. Гибель Тотилы, чья неуемная энергия втянула в противоборство готов с Империей и придунайские племена, не могла не вселить уныние в его союзников. Скорее всего, это стало одной из причин времен­ного затишья на дунайской границе после 552 г. Надо иметь в ви­ду, что с точки зрения самих словен цель их борьбы с Империей вовсе не была достигнута, несмотря на мощные усилия 550 — 551 годов. Не была захвачена не только Фессалоника, но вообще ни один из действительно богатых южных городов.

Словенам не удалось ни расселиться к югу от Дуная, ни су­щественно ослабить саму Империю. Успехи Юстиниана в Италии и Паннонии продемонстрировали это достаточно ясно. Большая часть соседей дунайских словен была либо союзна Константино­полю (анты, лангобарды), либо искала такого союза (гепиды).

К тому же Юстиниан, очевидно, именно после нашествия 550-551 гг. принял меры по укреплению границы в Иллирике. В частности, были отстроены заново крепости Паластол и Сикивиды (последняя — в Олгении, на левом берегу Дуная). Император, «отстроив их, обуздал набеги тамошних варваров».5 Под «варва­рами», вполне вероятно, имеются в виду именно словене, прони­кавшие уже небольшими группами в земли к западу от Олта. Примерно в этих местах, где в первой четверти VI в. их еще не было, словене и переправлялись через Дунай во время предшест­вующих нападений.

Итак, словенские набеги временно прекратились. После 552 г. ни об одном источники не упоминают — вплоть до 559 г. Ни ра­зу не упомянуты словене в качестве врагов Империи в труде про­должателя Прокопия, Агафия Миринейского. Вообще, единст­венное упоминание «склава» в его труде — эпизод со словенином Сваруной, отличившимся в бою во время кавказской войны 555 — 556 гг.6 В той же кампании против персов и их союзников участ­вовал как один из полководцев ант Дабрагез с сыном Леонтием. Очевидно, что он не был единственным антом, а Сваруна — един­ственным словенином в ромейской армии. Анты являлись союз­никами Империи уже более десятилетия, и предоставляли ей — за щедрую плату — военную помощь. С установлением же относи­тельно мирных отношений между словенами и Империей, естест­венно, возросло и число словен, служивших наемниками в им­перской армии.

В то же время из источников явствует, что словене никакого формального договора с Юстинианом не заключали. Упоминаний об этом нет, и позже, когда набеги возобновились, ни один грече­ский автор не упрекнул словен в нарушении какого-либо догово­ра. Прокопий уже после болгарского нашествия 559 г. писал о болгарах и словенах: их «обычай — и вести войну, не будучи по­бужденными причиной, и не объявлять через посольство, и пре­кращать без всяких соглашений, и не заключать перемирия на определенное время, но начинать без повода и заканчивать одним оружием».8

Возможно, впрочем, что сам Юстиниан, удовлетворенный договором с антами и устрашением гепидов, не желал вступать в переговоры еще и со словенами — тем более, что набеги прекра­тились и без этого. Каждый «союз» с «варварами» недешево об­ходился императорской казне и возбуждал недовольство оппози­ции. К ней, кстати, еще в начале 550-х гг. принадлежал и Проко­пий, резко отзывавшийся о практике договоров с «варварами».

С другой стороны, разгром остготского королевства откры­вал славянам другие направления для расселения. В результате Готской войны в самом центре Европы образовалось обширное пространство «ничейной», в значительной степени опустошенной земли. Юстиниан смог установить действенный контроль лишь над Италией и прибрежной полосой Далмации, где сохранялось многочисленное романское население. Северные же области ост­готского королевства — бывшие римские провинции Реция и Норик — какое-то время не принадлежали ни одному государству. Только остготскую часть Паннонии еще в ходе военных действий присвоили лангобарды.

Создавшаяся ситуация открыла дорогу за Дунай словенам из Поморавья. В середине VI в. словене уже жили по обе стороны реки Моравы, вступив, таким образом, на территорию современ­ной нижнедунайской («Нижней») Австрии. Эта территория, впрочем, была тогда довольно плотно заселена лангобардами, к здесь задержались в их среде лишь небольшие группы славянско­го населения. Перейдя без сопротивления Дунай после крушения остготского королевства, словене продолжили движение на юг.9

В течение 550-х гг. словене прочно обосновались на редко­населенных землях Внутреннего Норика (ныне юг Нижней Авст­рии и Словения).10 Таким образом, новые словенские земли почти сомкнулись с имперскими владениями в Далмации, хотя в прямое соприкосновение с ромеями в этом регионе словене на тот мо­мент не вошли. Словенское население пока было весьма немно­гочисленно и жило вперемешку с остатками местных романцев и, видимо, германцев. Селились словене в окрестностях приходив­ших в упадок римских крепостей (Агунт, Овилава, позже и дру­гие).

Дальнейшее продвижение словен на запад оказалось невоз­можным из-за встречного движения франков. Франкские короли с конца V в. упорно расширяли свои владения на восток, прямо подчиняя или ставя от себя в зависимость других германцев. В 496 г. Хлодвиг покорил аламаннов. Его сыновья в 531 г. уничто­жили королевство тюрингов. В 532 — 534 гг. пришла очередь бургундов. Готская война, в которой франки занимали двусмыслен­ную позицию, позволила им округлить свои земли за счет остго­тов, присоединив Прованс и часть Реции (536 г.). Начиная с 539 г. франки вели борьбу, фактически против обеих воюющих сторон, за овладение Италией. В 555 г. она завершилась сокрушительным поражением. Но на часть северных земель остготов франкским королям удалось распространить, по крайней мере, формальную власть.

Восточная Реция и большая часть Норика, в отличие от занятых словенами областей, были плотно заселены германцами — пришедшими из Богемии баварами и постепенно смешавшимися с ними ругиями. После краха остготского королевства они есте­ственно тяготели к франкам. Истощение Империи в Готской вой­не не позволило бы ей предпринять лишенный почти всякой ме­стной помощи поход к Дунаю. Однако в будущем попытки осво­бождения и северных провинций нельзя было исключить. В сере­дине 550-х гг. знатный франк Агилульф был признан местными германцами вождем. Он стал основателем Баварского государст­ва и правящей династии Агилольфингов, правившей Баварией на протяжении более чем трех столетий.

При Агилульфе и его преемниках франкская держава, за ис­ключением краткою отрезка времени (558 — 561 гг.), представля­ла собой федерацию из самостоятельных королеветв во главе с потомками Хлодвига. В этих условиях баварские правители так­же титуловались королями. Они не были признаны таковыми со стороны франков, для коих Бавария осталась подвластным «гер­цогством». Но настаивали Меровинги на осуществлении своего суверенитета редко. В итоге сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, Бавария оставалась самостоятельной во внут­ренних делах, с другой — могла на первых порах рассчитывать на поддержку могущественного западного государства. «Баварский» фактор на три века становится одним из наиболее важных в исто­рии Центральной Европы — и в истории местных славян.

Расселившиеся во Внутреннем Норике словене в середине VI в. оказались в треугольнике между владениями трех христиан­ских государств — Империи, франкского и лангобардского коро­левств. Отношений с Империей словене здесь не поддерживали. Контакты же с франками и «подвластными» им баварами стано­вились все оживленнее — тем более что четкого пограничного размежевания в Норике пока не произошло. Одним из последст­вий этих контактов стало частичное обращение словен в христи­анство.

Сразу следует отметить, что сами бавары в массе своей ос­тавались язычниками. Даже христианское исповедание франков Агилольфингов оставалось во многом формальным и непостоян­ным. Но в середине VI в., когда выходцы из франкских земель только обосновались на Среднем Дунае, они, несомненно, при­несли с собой ортодоксальное христианство. Франкские епархии, видимо, проявили заинтересованность в обращении как баваров, так и их новых соседей — словен.

Уроженец Паннонии Мартин Бракарский, в начале 550-х гг. осевший в Испании, в 558 г. писал в эпитафии святому Мартину Турскому: «...Руг, Склав, Нара... радуются, что под твоим води­тельством познали Бога».11 Едва ли случайно «Склав» поставлен между «Рутом» и «Нарой» (т. е. «Норцем» — определение для но­вых, еще неизвестных по имени Мартину, германских обитателей Норика баваров). Почти все включенные в обширный перечень Мартина народы обратились в христианство в V — VI вв. или ста­ли целью для пастырской деятельности западного католического духовенства.12

В тексте эпитафии имеется в виду, что чудеса святого Мар­тина, уроженца и покровителя Паннонии, вкупе с деятельностью миссионеров Турской епархии, обращают к вере язычников и ариан. После падения остготского королевства активная пропо­ведь ортодоксального христианства на его прежних землях стала возможна, о чем с восторгом и сообщает Мартин Бракарский. Его известие позволяет заключить, что проповедь эта, наряду с бава­рами, затронула и других новых поселенцев — словен в Норике, причем небезуспешно.

Частичное восприятие христианства могло стать одной из причин появления у первых же словен в Норике нового погре­бального обряда — захоронений с трутюположением. Они господ­ствуют в этом регионе безраздельно, а обряд трупосожжения не­известен.

В целом культура первых словенских поселенцев оказалась под мощным воздействием романцев и лангобардов. Притом, что численность словен росла, а местное население смешивалось с ними, в Норике отсутствуют многие элементы традиционной словенской культуры — например, лепная керамика. На этом ос­новании, кстати, можно предположить, что переселенцами явля­лись в основном мужчины. Это, во всяком случае, объяснило бы отсутствие лепной керамики и традиционных славянских укра­шений. Словене, как правило, селились совместно с романскими жителями бывшей провинции, перенимали их обычаи и ремес­ленные навыки.13

Отдельные группы корчакцев в этот период могли прони­кать и в другие области на западной окраине Балкан, в том числе на земли соседних государств. Гак, славянская керамика отмече­на на одном лангобардском памятнике Паннонии (Сентендре).14 Славянское поселение существовало в середине VI столетия в Апатинах неподалеку от Сингидуна (нынешнего Белграда). Жившие здесь словене (корчакцы) являлись, очевидно, федера­тами Империи и находились с соседними ромеями в торговых, а возможно, и в иных мирных сношениях. Об этом свидетельству­ют находки гончарной посуды. Поселение просуществовало до начала аваро-ромейских войн.15

В описываемый период в славянском (словенском и антском) обществе происходят серьезные изменения. Они заключа­лись, в первую очередь, в упрочении княжеской власти. Причины довольно очевидны. Знакомство с единоначалием и единовласти­ем ромеев не могло в итоге не сказаться на внутреннем устройст­ве славянских племен. С другой стороны, славяне проходили об­щий для всех родственных народов Европы путь, и контакт с Им­перией служил лишь дополнительным внешним толчком.

У антов зарождается наследственная власть князей. Грече­ский историк Менандр определяет антского «архонта» Мезамера (ок. 560 г.) как «сына Идаризия, брата Келагаста».16 Этому можно преложить два толкования. Первый вариант — ант Келагаст, сын Идаризия, был хорошо известен в Империи на момент написания труда Менандра (после 582 г.). Второй, более вероятный, — Кела­гаст упоминался ранее в труде Менандра как предводитель антов до Мезамера. В обоих случаях это, скорее всего, свидетельствует о какой-то форме передачи власти «архонта» по наследству — от брата к брату. Примечателен и сам факт внимания к родословной вождя — и известности ее ромейскому историку.17

Применительно к словенам подобные свидетельства отсут­ствуют. Однако и здесь происходило, вероятно, укрепление кня­жеской власти. Во всяком случае, в шедшем параллельно ему сплочении племенных союзов словене даже опережали антов. У антов вышеназванный Мезамер около 560 г. только становился лидером среди антских «архонтов». Он «приобрел величайшую силу у антов» и мог «противостоять любым своим врагам».18 Но при этом архонты сохраняли полную самостоятельность, и Меза­мер мог выступать лишь как представитель их совета.

Иная ситуация сложилась у дунайских словен — вероятно, в силу меньшей численности и меньших размеров их территории. Здесь уже в начале 560-х гг. из среды «игемонов» выделился при­знанный лидер. Звали его Добрята19 (возможно, усеченная форма от какого-то «княжеского» имени на Добр-). Добрята представлял весь племенной союз в дипломатических делах. Вероятно, он же являлся вождем в общих военных предприятиях. При этом он обязан был считаться с мнением других «игемонов», и решения принимал совместно с ними. Но уже не лидер выступал как пред­ставитель других князей, а они — как его советники и соратники. Старшинство Добряты, таким образом, обрело «официальный», общепризнанный характер.20

Таким образом, антский и дунайский союзы представляли собой две стадии одного и того же процесса, от попустительства которому будет предостерегать своих военачальников император Маврикий несколько десятилетий спустя: «... дабы враждебность ко всем не привела бы к объединению или монархии».21 Анты представляли собой на 560 г. еще «объединение», но дунайские словене сделали ощутимый шаг к «монархии». Еще ближе к ней стоял, очевидно, удаленный от границ державы ромеев союз дулебских племен. Здесь уже в первой половине VI в. имелся об­щий сакральный лидер, «великий князь» (Мусок-Маджак). Его резиденция, град Зимно — неоспоримый политический и эконо­мический центр союза. Само местное название городища, веро­ятно, связано с зимовкой здесь правителя. В огромном дулебском союзе гощение великого князя следовало, вероятно, за гощения-ми «малых» князей и приходилось на весну — лето. Власть «Маджака», вероятно, передавалась по наследству в рамках кла­на.22

Император-стратег правильно указал и главную побуди­тельную причину сплочения славянских племен — стремление на равных противостоять общим для всех внешним угрозам. В сере­дине VI в. в роли такой угрозы выступали, прежде всего, кочевые племена. Возможно, что именно вторжения кочевников в 550-х — начале 560-х гг. привели к ускорению описанною процесса.

Поход Забергана

На протяжении почти столетия славяне поддерживали раз­нообразные контакты с гуннскими племенами — прежде всего, с болгарами. Контакты эти до середины VI в. носили, как кажется, преимущественно мирный характер. Особенно тесно были связаны со Степью анты. Жившие в Поднепровье болгары-кутригуры оказали сильное воздействие на антскую культуру.23 Словене, а прежде и анты, были связаны с кутригурами борьбой против Им­перии. Хотя о совместных набегах до описываемого времени ни­чего не известно, но болгары и славяне не раз использовали успе­хи друг друга. Например, в 551 г. кутригуры вторглись во Фра­кию, только что разоренную словенским нашествием.

Политика Юстиниана, пытавшегося разобщить северных «варваров» и столкнуть их между собой, принесла некоторые плоды. С 545 г. действовал союз Империи и антов, направленный против кутригур. Анты были обязаны препятствовать их набегам на державу ромеев. Действительно, с момента заключения этого союза и до 559 г. единственным нападением болгар явился упо­мянутый набег в 551 г. Но тогда первоначальной целью кочевни­ков была не Фракия, а лангобардская Паннония, и именно туда шли они через зону, подконтрольную антам.

В свою очередь, новая ситуация объективно сближала кут­ригур и словен, хотя связь этих последних с «гуннами» была го­раздо слабее. Для антов же естественным союзником становились другие соседи — жившие в Приазовье и на Дону болгары-утигуры. Утигур в 550-х гг. возглавлял хан Сандилх. В 551 г. он заключил союз с Юстинианом против кутригур и получал за сдерживание западных сородичей щедрые ежегодные выплаты.

Контакты антов с утигурами и жившими еще восточнее оно-гурами уже в середине VI в. привели к взаимному смешению апт­екой и «гуннской» знати. Во всяком случае, в «Именнике болгар­ских ханов»24 двое правителей второй половины VI — VII в. (Гостун и Безмер) носят явно славянские имена. Из славяноязычных же племен с восточными, приазовскими «гуннами», предками дунайских болгар, соседствовали именно анты.25 Но есть основа­ния думать, что и связи между антами и кутригурами не полно­стью сошли на нет. Во всяком случае, многолетнее соседство и смешение не могло не оставить иных следов, кроме культурного наследства. Возможно, именно давние контакты и родственные связи антов с кутригурами сыграли решающую и почти что роко­вую для Империи роль в конце 550-х гг.

В 558 г. хан кутригур Заберган (Забер-хан) перенес свои ко­чевья на юго-запад, к самому Дунаю.26 Анты не воспрепятствова­ли этому. Источники вообще не упоминают об их позиции илидействиях. Похоже, что антские вожди по каким-то причинам предпочли не заметить угрожающего переселения кутригур к ру­бежам державы ромеев.

Зимой, когда Дунай покрылся льдом, болгарская конница перешла реку недалеко от дельты и вступила в пределы провин­ции Скифия. Болгар сопровождали словене, по всей вероятности, обеспечившие хана пехотой.

На каких условиях словене вступили в войско Забергана, нам неизвестно. Характерно, однако, что из пяти авторов, расска­зывающих нам об этом нашествии, двое (Агафий и Виктор Тонненский) о словенах не говорят ничего. Очевидно, и численность их в войске Забергана была не слишком велика, и роль, сыгран­ная ими в событиях, незначительна. Очевидно и другое — едва ли речь могла идти о равноправном союзе. Скорее, Заберган привлек в 558 г. в свое войско отдельные словенские дружины посулами добычи, а может, и принуждением. Появление многочисленной болгарской орды у границ дунайских словен само по себе было грозным фактором давления. Вместе с тем о силовом завоевании словенских земель говорить нельзя — на памяти Менандра сло­венские земли в Подунавье не подвергались нападениям до конца 570-х гг.28

Итак, болгарско-словенские силы Забергана перешли Дунай. Малая Скифия (нынешняя Добруджа), куда они вступили, была в ту пору редко заселена (отчасти же заселена «варварами» — словенами и антами). По словам Агафия, Заберган нашел «тамошние местности лишенными обитателей». Не встречая сопротивления, он миновал Скифию и Нижнюю Мезию. При этом, он, очевидно, не нападал на местные города. Воссозданный Юстинианом в 530-х гг. дунайский лимес был прорван «варварами» на самом слабом участке. Агафий подробно анализирует причины беззащитности Фракии в 559 г., указывая на истощение военных сил Империи в войнах и политику чиновников, сокращавших армию и эконо­мивших на ней в угоду двору и аппарату.24

Как бы то ни было, в марте 559 г. болгары и словене безна­казанно вторглись во Фракию.30 Заберган требовал от Юстиниана передать кутригурам субсидии, прежде причитавшиеся утигурам. Пока же он хотел продемонстрировать свою мощь ромейскому императору.

Орда разделилась. Часть войск Заберган отправил на юг, в Элладу, с приказом захватить «незащищенные гарнизонами мес­та». Значительное войско было послано на Херсонес Фракийский, с тем, чтобы захватить полуостров с тамошними кораблями и за­тем переправиться на азиатский берег. Целью Забергана в данном случае являлся азиатский порт Авидос с богатой таможней. Ре­зонным является предположение, что словене в основном сопро­вождали именно эту часть войск. По крайней мере, их упоминают лишь в связи с действиями «варваров» во Фракии.32 Сам хан с семью тысячами воинов (вероятно, отборной болгарской конни­цей), двинулся прямо на Константинополь.33

На пути к столице и Херсонесу «варвары» чинили страшное опустошение. Им удалось, не встречая сопротивления, заполу­чить богатую добычу и полон. В числе многих других граждан Империи был захвачен высокопоставленный военачальник Сер­гий, сын Вакха. Попал он в руки врагов, судя по всему, также не в бою — «в качестве добычи», по словам Малалы, «вследствие не­благоприятного стечения обстоятельств», по Агафию.34 В руках болгар оказался и другой знатный полководец — Эдерма.35

Худшее для ромеев, впрочем, было впереди. Выяснилось, что Длинные стены, возведенные Анастасием, некогда надежная защита Константинополя от «варваров», обветшали и отчасти разрушились при недавнем землетрясении. При этом гарнизонов на Длинных стенах не стояло. Недавно прокатившаяся по центру Империи эпидемия обезлюдила окрестности столицы — так что та оставалась почти незащищенной. Заберган со своими семью ты­сячами миновал Длинные стены, отчасти используя образовав­шиеся проломы, отчасти, без сопротивления, пробив новые.36

В столице началась паника. Юстиниан мобилизовал все на­личные силы. Однако они были явно недостаточны для противо­стояния «варварам». Ни городское ополчение, ни отбиравшиеся для почетной караульной службы гвардейцы не были в должной степени боеспособны.37 Какую-то часть мобилизованных Юсти­ниан отправил в Длинным стенам. Однако в завязавшемся бою ромеи потерпели поражение, многие погибли.38

Заберган фактически хозяйничал в окрестностях Констан­тинополя. Разные авторы называют разные пункты, до которых дошли болгары в окрестностях столицы.39 Возможно, объяснение этому дает Иоанн Эфесский, отмечающий, что за время пребыва­ния в пределах Стен «гунны и славяне» приближались к Константинополю трижды.40 Самые близкие пункты, до которых они доходили, располагались не менее (но и ненамного более) чем в 15 км от столицы. «Варвары», действуя, возможно, отдельными отрядами, приближались к ней на разных направлениях. Сам же Заберган стоял ставкой в Мелантиаде, в некотором отдалении от своего авангарда.

В чрезвычайных обстоятельствах император призвал к ко­мандованию Велисария, прежнего победителя вандалов и готов. Престарелый полководец с 300 ветеранами прежних войн, всей столичной конницей (взяв, в том числе, коней с ипподрома и у частных лиц) и «толпой» необученных ополченцев выступил в деревню Хит, где разбил стан. Здесь к нему присоединились ра­зоренные нашествием местные крестьяне. Сначала болгары пола­гали, что ромейское войско превосходит их числом, и не реша­лись на битву. Но вскоре они выяснили, что основная масса вои­нов Велисария непригодна к бою и едва вооружена.41

Заберган во главе 2000 всадников атаковал стан Велисария в Хите. Но ромейский полководец, предупрежденный разведчика­ми, устроил засаду. Двести конных и пеших воинов напали на За­бергана с двух сторон дороги, забросав его отряд копьями. В лоб ударил сам Велисарий, а за его спиной ополченцы подняли страшный шум, создавая впечатление большого войска.42 Болга­ры, решив, что окружены превосходящими силами врага, запани­ковали и обратились в беспорядочное бегство. В стычке и пре­следовании погибло около 400 болгар, тогда как со стороны Ве­лисария были только раненые. Ромеи прекратили погоню, как уверяет Агафий, лишь из-за усталости лошадей. Заберган, при­мчавшись в Мелантиаду, немедля снял стан и начал удаляться от Константинополя.43

Внезапно Велисарий был отозван в столицу. Агафий объяс­няет это завистью придворных к воспеваемому в Константинопо­ле успеху.44 Заберган. между тем, произведя маневр, вновь при­близился к столице с запада, в районе селения Деката с известной церковью Святого Стратоника. Это, очевидно, и был «третий раз», когда гунны подошли к Константинополю (на 15 km).4:5 Вы­яснив, однако, что столица охраняется «многочисленной стра­жей», хан, наконец, оставил надежды на штурм Второго Рима. Собрав свои силы, он еще в начале апреля отошел за Длинные Стены, во Фракию. Здесь, в окрестностях Цурула, Аркадиополя и Дризиперы, «варвары» оставались до Пасхи (13 апреля 559 г.).

После празднования Христова Воскресения Юстиниан лич­но направился к Длинным Стенам во главе горожан. Император избрал своей ставкой город Силиврию и приступил к организа­ции ремонта Длинных Стен. Действия Забергана в продолжение починки стены не вполне ясны. Болгары снялись с фракийских стоянок и «бродили вокруг», вне города, до августа».46 Вероятно, Заберган был обеспокоен действиями ромеев и хотел воспрепят­ствовать ремонту Стен, но не преуспел в этом. По-прежнему пе­реоценивая силы противника, хан не вступал в столкновение. Обе стороны ожидали исхода битвы за Херсонес Фракийский, где во­енные действия, вопреки затишью под Константинополем, летом достигли разгара.

Херсонес штурмовали значительные силы «варваров», в том числе, очевидно, основная часть словенской пехоты. Стены, пре­граждавшие путь на полуостров, поддерживались, в отличие от Длинных, в отличном состоянии. Защищали их хорошо обучен­ные части под командованием молодого Германа, сына Дорофея, земляка и воспитанника императора. Все попытки взять стены Херсонеса штурмом заканчивались неудачей, хотя «варвары» «часто нападали на стены, придвигая лестницы и другие осадные орудия».47

В конце концов, отчаявшись взять стены приступом, «гун­ны» приняли решение попытаться обойти их с моря — в качестве последнего шанса. Попытка эта была предпринята в июле 559 г.48 «Гунны» (на самом деле скорее словене, более опытные в строи­тельстве плотов) построили из тростника, увязанного веревками и шерстью, обложенного бревнами, порядка 150 плотов. На по­лучившиеся «корабли» взошло 600 хорошо вооруженных воинов (т. е. по 4 на каждый).

Из рассказа о строительстве плотов у Агафия49 совершенно ясно, что «варвары» (словене, тем более болгары) самостоятельно выходили в открытое море впервые. Гребли они, на взгляд ромея, «неумело», а при строительстве плотов пытались подражать ромейским кораблям, «чтобы увеличить плавучесть». Мощи импер­ских военных кораблей «варвары», разумеется, не представляли. Едва ли кто-то из них, даже служивший ромеям во время Ван­дальской или Готской войны, являлся свидетелем или участни­ком морского боя.

Герман был заблаговременно предупрежден о приближении «тростникового флота». Он поставил за выступающим мысом в засаду 20 легких кораблей с воинами на борту. «Варвары» стре­мились высадиться как можно скорее и, очевидно, рассчитывали на внезапность нападения. Миновав стену, они сразу стали грести к берегу. Ромейские суда немедленно понеслись им наперерез и протаранили плоты носами. Гуннский «флот» потерял управле­ние. Гребцы падали со своих «судов», сами же плоты из-за не­большого веса оказались во власти морских волн и токов. При этом первом нападении погибло немало «гуннов». Уцелевшие, пытаясь удержаться на плотах, лишились возможности сражать­ся. Ромеи безнаказанно нападали на них со своих судов, отнесен­ные же в сторону плоты рассекали абордажными крючьями. В итоге погибли все шесть сотен «гуннов», отплывшие на плотах.50

«Гунны» были подавлены поражением и впали в уныние. Морская атака рассматривалась их вожаками действительно как последнее средство. В случае неудачи они предполагали отсту­пить. Ромеи ускорили отход противника. Несколько дней спустя Герман со своими воинами совершил вылазку против вражеского стана. В завязавшемся бою он сам был ранен, но продолжал сра­жаться. Урон, нанесенный ромеями «гуннам», был велик. Герман, однако, отвел своих солдат обратно за стену, опасаясь численно­го превосходства врага. «Гунны» в тот же день сняли осадный ла­герь и ушли на север, к Забергану, блуждавшему у Длинных Стен.51

Итак, Заберган потерпел неудачу и у Константинополя, и у Херсонеса. Уже завершивший реставрацию стен император, ожи­дая отхода «гуннов» за Дунай, в августе приказал начать строи­тельство боевых судов. Они должны были перехватить «варва­ров» на Дунае. После поражения у берегов Херсонеса опасность встретить ромейские корабли чрезвычайно напугала болгар. За­берган отправил послов к императору с просьбой о безопасной переправе через Дунай. Однако, значительно увеличив теперь свои силы, он вновь домогался от Юстиниана «такого же количе­ства золота», как получал Сандилх. Добиться его он теперь хотел, требуя выкупа пленных и угрожая в противном случае перебить их всех.

Юстиниан отправил хану немало золота и, видимо, посулил субсидии в будущем. Хан отпустил пленников, прекратил разорение земель Империи и повернул к Дунаю. В качестве гаранта соглашения Юстиниан послал сопровождать болгар своею пле­мянника и наследника Юстина.52

По пути к Дунаю Забергана нагнала та часть болгар, что действовала в Греции. Точнее, судя по Агафию, в собственно Эл­ладу «варварам» не удалось попасть. Предполагая прорваться че­рез Истм в Пелопонесс, на деле они были остановлены гораздо севернее, в Фермопильском проходе. Таким образом, Ахайя прак­тически не пострадала.53

Юстиниан, между тем, вовсе не собирался прощать Забергану разорение имперских земель. К тому же он опасался новых набегов. Ему удалось убедить утигурского хана Сандилха начать войну с кутригурами. Сильнее всего Юстиниан напирал на то, что Заберган домогался субсидий, положенных самому Сандилху, и все вторжение было предпринято кутригурами лишь из за­висти и ненависти к утигурам. В конечном счете, Сандилх согла­сился начать войну.54

Первым делом войска Сандилха внезапно обрушились на кутригурские кочевья. Незащищенные и захваченные врасплох, они были безжалостно разорены. Затем, продолжая двигаться на запад, утигуры напали на войско Забергана вскоре после его пе­реправы через Дунай. Заберган не ожидал нападения. Его пора­жение было сокрушительным. «Множество» кутригур и словен было перебито. Сандилху досталось все добытое Заберганом. С большим трудом кутригурам удалось собрать остатки сил и на­чать войну с новым врагом.55Словене, вероятно, в этой развер­нувшейся в Степи кровопролитной распре участия не принимали. Однако для их судеб она имела далеко идущие последствия. Междоусобицей болгарских племен не преминули воспользо­ваться их восточные соседи, авары.

Авары в Европе

Под именем авар в Европе стали известны кочевые племена yap и хуни (вархониты). К середине VI столетия в азиатских сте­пях происходит объединение кочевников под властью алтайских тюрок (тюркют). Тюркюты покорили множество родственных им, а также иранских и некоторых других племен, создав единое государство — Тюркский каганат во главе с династией Ашина.

В 557- 558 гг. вархониты, сбежав из-под власти тюркских каганов, обосновались в предкавказских степях. Савиры, оногуры и другие местные племена были введены в заблуждение сходст­вом названия рода yap с именем грозных некогда азиатских коче­вых завоевателей абар. Вождь вархонитов Баян всячески поддер­живал это выгодное заблуждение и, приняв от новых соседей да­ры, начал именоваться каганом.56

Новоявленные авары заключили союз с аланами и при их посредничестве отправили в 558 г. посольство в Константино­поль. Юстиниан с готовностью пошел на союз с аварами, рассчи­тывая использовать их против персов и враждебных кочевников. Но он не торопился предоставлять им земли для поселения, как они просили. Между тем, Баян небезосновательно боялся погони со стороны тюрок. Пока же авары, используя страх перед собой, быстро покорили савир и прочих соседей. Таким образом, насчи­тывавшая на момент посольства в Империю не более 20 тысяч воинов орда окрепла и разрослась в грозную силу.

Когда осенью 559 г. в европейской степи разразилась война между утигурами и кутригурами, Баян не замедлил вмешаться в нее — причем, совершенно вопреки интересам Империи, на сто­роне более слабых кутригур. Последние, не в силах отстоять не­зависимость, предпочли покориться новым союзникам и влиться в орду Баяна. Утигуры, разбитые и покоренные, также присоеди­нились к аварам. Некоторая часть утигур и кутригур, однако, не последовала за аварами на запад, а осталась в Приазовье, где позже слилась с оногурами в единый народ. Он-то в VII в. и стал известен как болгары.

Покорив болгарские племена. Баян вплотную подступил к границам Империи. На том этапе он едва ли замышлял военные действия против нее, надеясь лишь вырвать у ромеев субсидии для увеличивающейся орды и вожделенную землю для поселе­ния. Последнее становилось все более необходимо — тюрки, дей­ствительно, не оставили без внимания бегства вархонитов и гото­вились к походу на запад.

Но на пути авар встали анты. Мы, к сожалению, из-за фраг­ментарности текста Менандра,57 не можем судить, как началась война между антами и аварами и даже кто из противников ее на­чал. Судя по тому, что в начале войны антские «архонты» питали какие-то «надежды», они, по меньшей мере, не избегали ее. По­водов для войны было достаточно. Авары, придвинувшись к границам Империи, создавали ей угрозу, и Юстиниан мог потребо­вать от антов выполнить свой долг хотя бы на этот раз.

Анты, видимо, находились в союзе или, во всяком случае, в тесных связях с побежденными утигурами, оногурами и савирами. Какая-то их часть могла найти приют (наверняка и нашла) на антских землях. Это само по себе представляло собой повод для начала военных действий со стороны Баяна. Но и сами анты мог­ли начать войну в помощь союзникам. Наконец, Баян, стремясь прокормить разросшуюся орду, мог потребовать от антов дани — как позже требовал ее от дунайских словен.

Анты, представлявшие собой «бессчетные племена»,58 ко­гда-то «самые могущественные» среди «венедов»59  и наводившие ужас на Империю, имели немало оснований надеяться на успех. Но с началом военных действий их князья «были поставлены в бедственное положение и против своих надежд впали в несча­стье».60 Авары имели возможность атаковать антов по всей гра­нице — от днепровского Левобережья до Подунавья. При таком натиске отдельные племена-«княжения» не смогли бы соединить свои силы, тем более что до создания единой «монархии» антов было далеко. Первенствующий среди их равноправных князей — упомянутый ранее Мезамер, брат Келагаста, — только выделялся, обретая неформальное влияние. Возможно, его усиление было ускорено аварским нашествием. Но все-таки, в отличие от про­тивника, единоначалием анты не обладали.

Каковы бы ни были причины поражения антов (а здесь мы неизбежно не сможем зайти дальше догадок), итог его ясен —«авары сразу же стали опустошать землю и грабить народ». По всей видимости, нашествие затронуло немалую часть антских территорий. Анты, «теснимые набегами врагов», вынуждены бы­ли искать мира. В качестве посла был избран, — едва ли на обще-антском вече, скорее на совете «архонтов» — наиболее влиятель­ный из них, Мезамер.

Главной целью посольства было «выкупить некоторую часть пленных» антов. Однако миссия провалилась. Мезамер по­вел себя перед Баяном излишне смело — «изрек слова высокомер­ные и в чем-то даже наглые». За это он удостоился от греческого историка Менандра характеристики «пустослова и хвастуна». Тем более разгневан был победитель Баян. Каганским гневом воспользовался некий «кутригур, который был предан аварам» и «замыслил против антов весьма враждебное». Это лицо упомина­лось где-то у Менандра ранее,61 и не кажется излишне смелым предположение, что имеется в виду Заберган, добровольно поко­рившийся со своим племенем Баяну.62 Если война с антами дей­ствительно была продолжением войны с утигурами, можно не сомневаться, что Заберган со своим племенем принял в ней самое деятельное участие, а то и приложил руку к ее разжиганию.

«Кутригур», по Менандру, сказал Баяну о Мезамере: «Этот человек приобрел величайшую силу у антов и может противосто­ять любым своим врагам. Следует поэтому убить его и затем без­боязненно напасть на врагов». Совет приближенного пришелся по душе разъяренному кагану. Мезамер немедленно был убит, и война возобновилась. Авары с новым рвением обрушились на ан­тов. «Более, чем раньше, — пишет Менандр, — стали они разорять землю антов и не переставали порабощать жителей, грабя и опус­тошая».

Здесь фрагмент «Истории» Менандра заканчивается, и о дальнейшем мы не имеем надежных сведений. События, описан­ные им, датируются в промежутке между покорением Баяном болгарских племен (позже осени 559 г.) и выходом авар к Ниж­нему Дунаю (561 г.). Точнее всего будет отнести их к 560 г.63

Последствия нашествия авар для антов могут быть с доста­точной ясностью восстановлены из последующих событий. Ава­ры утвердились на Левобережье Дуная в его низовьях, создав не­посредственную угрозу для границ Империи. Тыл их был не только надежен — он был открыт для далеких рейдов в обход Карпат, через редконаселенные пока земли нынешней Польши вплоть до границ Франкского государства. Таким образом, анты, — даже племена, жившие далеко на севере, на Верхнем Днестре, — перестали представлять для авар угрозу и преграду.

Нет, таким образом, никаких оснований сомневаться, что авары добились на том этапе от большинства антов того, чего за­тем стали добиваться от словен Подунавья — то есть покорности и дани. Возможно, уже тогда, согнанные нашествием или не же­лавшие платить дань победителям, сдвинулись к северо-западу некоторые антскис племена. Это могли быть сербы, первоначаль­ное место обитания которых неизвестно, а также часть хорватов из Верхнего Поднестровья.65

Любопытно, что, несмотря на тесное общение славян (словен и антов) с аварами уже в 560-х гг., название авар в общеславянском языке достаточно позднего происхождения. Слово *оbrъ/оbrinъ “авар, мифический великан” отсутствует в южнославянских языках (кроме языка словенцев). Лишь в болгарском есть слово «обринка». но с иным значением — ’хитрец’.66 Едва ли указанное слово может восходить ко времени первого контакта антов и дунайцев с аварами в VI веке. Оно, скорее, ненамного старше VII столетия.

Зато общеславянский характер носит слово jьspolinъ/spolinъ “исполин, мифический великан”. Оно происходит от названия древнего народа спалов. Спалы, подобно аварам, жили в задон­ских степях, но за столетия до них. В форме «исполин» вместо изначального «сполин» языковеды видят след «северно-тюркского» — возможно, как раз аварского посредства.67 Превра­щение могучих и недружественных соседей в мифических вели­канов — частое явление в преданиях разных европейских народов. Так анты и гунны стали великанами в германских преданиях, а «обры» позднее — у северной части славян.

Не исключено, что все неизвестные восточные народы сла­вяне издревле называли спалами («сполинами»). Название это было перенесено и на авар, тюркизированная же форма «испо­лин» появилась как раз в результате тесного общения дунайских словен и антов с аварами в 560-х гг. Недаром она распространена только у восточных и южных славян, но не у западных. Завоева­тели могли в общении со славянами перенимать это наименова­ние, тем более что слово «авары» не являлось для них самоназва­нием. Нельзя исключить, что это была часть политики Баяна — его орда стала для антов и словен легендарными «исполинами», так же как для савир и их соседей страшными «аварами». Как «обры» авары стали известны славянам позднее, причем у антов (что отразилось в болгарском языке и некоторых русских диалек­тах) это слово приобрело уничижительное значение — “хитрец”, “скупой человек”.

Итак, в начале 560-х гг. анты были на какое-то время слом­лены. Авары стояли у самых границ Империи. Однако Юстиниан, видя, что свою мощь они использовали не против врагов, а про­тив союзников ромеев, был холоден к посланцам Баяна. Он про­должил выплачивать «дань», но отказался предоставить Баяну земли в провинции Скифия. Вместо этого он «даровал» аварам Паннонию, в действительности принадлежавшую лангобардам.

Не без труда убедив авар согласиться на далекую Панно­нию, проход туда через земли Империи Юстиниан предоставить отказался. Во-первых, он получил сведения, что озлобленный Ба­ян ююв напасть на ромеев сразу после переправы на южный бе­рег Дуная. Во-вторых, император, вероятно, надеялся столкнуть авар со словенами и гепидами, если кочевники пойдут на «даро­ванную» землю левым берегом реки. Таким образом. Баян был бы принужден хоть раз исполнить союзнические обязательства, данные в 558 г.

Переговоры с Юстинианом заняли 561 — 562 гг. Возможно, пытаясь оказать давление на императора. Баян позволил каким-то «гуннам» (утигурам или кутригурам) вторгнуться в 562 г. во Фракию.68 После этого ромейские военачальники жестко пере­крыли путь через Дунай. Положение Баяна становилось отчаян­ным. Его контроль над европейскими степями был, вероятно, до­вольно призрачным. Анты, да и другие покоренные племена, могли выйти из повиновения в любой момент. Вероятность этого возрастала, по мере того как с востока надвигались тюрки. С 555 г. они вели войну в Средней Азии с местными кочевниками эфталитами, в 562 заключили против них союз с Сасанидским Ира­ном. Уже с 558 г. вождь западного крыла тюрок Истеми пытался завязать контакты с Юстинианом.69

Видимо, как раз в ходе безуспешных переговоров с Импери­ей Баян предпринял попытку миром поладить с дунайскими сло­венами. Условия мира в аварском понимании могли быть только одни — Баян потребовал от словен, «чтобы они подчинились ава­рам и обязались выплачивать дань». Покорение дунайцев откры­ло бы аварам путь в Паннонию по северному берегу реки. Но словене, хотя и менее многочисленные, чем анты, были уже луч­ше организованы. Общим вождем дунайцев являлся тогда Добрята. Это первый подобный лидер, известный нам, и именно судьба антов могла подвигнуть словен к консолидации.

Явившиеся к Добряте и другим князьям («игемонам», «тем, кто возглавлял народ»), аварские послы получили резкую и гор­дую отповедь. Менандр вкладывает в уста Добряты следующие слова: «Родился ли среди людей и согревается ли лучами солнца тот, кто подчинит нашу силу? Ибо мы привыкли властвовать чу­жим, а не другие нашим. И это для нас незыблемо, пока существуют войны и мечи». Речь почти наверняка сочинена греческим историком, но суть ответа словенского князя, конечно, верно пе­редана. На «самонадеянность» аварские послы ответили «высо­комерно». От прения перешли к взаимным оскорблениям. «Ссо­ра» кончилась тем, что словене схватились за оружие и перебили послов аварского кагана.

Баян, разумеется, вскоре — хотя и «со стороны» (не от ромеев ли?) — узнал о случившемся. Но, как ни странно, немедленной войны не последовало. Каган лишь затаил злобу на словен и их князя, но ничего не предпринял для немедленного возмездия.70 Почему же Баян не выступил против Добряты? Очевидно, авар­ская орда была все-таки ослаблена войной против антов. Кроме того, между Прутом и Сиретом антское население было обильно смешано со словенским. Антские земли вообще едва ли стали бы надежным тылом в войне против словен. Еще недавно союзника­ми словен являлись кутригуры. И если приближенный к кагану и влиявший на него «кутригур» — действительно Заберган, то он мог повлиять на Баяна в пользу словен так же, как ранее — против антов. Впрочем, это не более чем догадки.

Главной причиной странного смирения Баяна являлось ско­рее то, что он уже отказался от пути вдоль Дуная на запад. По­скольку ромеи не желали пропустить авар через Скифию и Мезию, те начали разведывать другой путь, более долгий, но и более безопасный. С этой целью Баян отправил какую-то часть орды в далекий рейд на северо-запад. Уже в 561 или в начале 562 г. ава­ры появились у восточных границ владений франкского короля Сигиберта, в Тюрингии или северной Алемании (юг последней прикрывали бавары). Сигиберт, только что принявший корону восточных франкских земель (Австразии), разбил и прогнал не­ведомых «гуннов». Но для тех это была лишь разведка боем.71

Переговоры с ромеями зашли в тупик. Юстиниан исправно выплачивал Баяну субсидии, но не изменял позиции в отношении перехода через Дунай. Так обстояли дела, когда в ноябре 565 г. император ромеев скончался. На престол вступил куропалат Юстин, сторонник жесткости по отношению к «варварам». 21 ноября к императору, лишь неделю назад взошедшему на престол, яви­лись аварские послы, добиваясь выплаты положенной ежегодной «дани». Разгромившие союзников ромеев — антов и утигур, — усилившие себя за счет старых врагов Империи кутригур авары дерзко заявили: «Из ваших соседей мы разом истребили варва­ров, постоянно грабивших Фракию, и никого из них не осталось для набегов на фракийские пределы. Ибо боятся они силы авар, дружественно относящихся к державе ромеев».72 Возможно, конечно, что страх перед аварами сдерживал словенские набеги. Но следует помнить, что за исключением устроенного Заберганом похода 559 г., словене с 552 г. не нападали на Импе­рию, кажется, ни разу. Авары тут были совершенно не при чем. К тому же в Империи прекрасно помнили о гуннском набеге 562 г., совершенном, самое меньшее, при попустительстве Баяна.

Как бы то ни было, Юстин II не потерпел наглости «варва­ров». Человек вспыльчивый и решительный противник всякого задабривания авар, он обрушился на послов с угрозами и пло­щадной руганью, велел взять их под стражу, а затем прогнал без всяких денег. С дипломатией между Империей и аварами, по су­ти, было кончено. Коварный Баян, впрочем, не преминул заве­рить нового императора в своей «дружбе». Но он уже принял ре­шение действовать помимо Империи и против ее интересов. Справедливости ради надо отметить, что иного выхода у кагана не оставалось. В 566 г. Истеми одержал победу над эфталитами в Средней Азии. Затем тюрки одновременно напали на Иран и вторглись в европейские степи. Им покорились оногуры, хазары и некоторые другие племена.

Баян не мог медлить. В том же 566 г. основные силы авар­ской орды во главе с самим каганом двинулись на север. Об этом походе судить можно лишь по косвенным данным. Очевидно, Ба­ян шел вдоль Карпат, через земли дезорганизованных и отчасти порабощенных антских племен.73 Тех из антов и словен, кто ос­тался враждебен аварам, каган сгонял с насиженных мест. Среди них были не только сербы и хорваты, но и какие-то словенские племена. К западу от Западного Буга авары потеснили или изгна­ли часть словен-лендзян. Очевидно, что аварское нашествие при­вело в движение очень многие славянские общины региона.74 Это и стало толчком к заселению славянами в конце 560-х — начале 570-х гг. значительной части современной территории Польши,75 а затем и Восточной Германии.

Надо думать, что столкновений с подкарпатскими группами словен (чехами, вислянами и др.) Баян по возможности избегал, не желая растрачивать силы. Свой удар он направил в уже разведанном в 561 г. направлении. В 566 или 567 г. каган появился у границ Тюрингии. Па этот раз Сигиберт потерпел от «гуннов» поражение и сам попал в плен. Но Баян, вероятно, с самого нача­ла не собирался глубоко вторгаться во владения франков и начи­нать большую войну. Он принял от пленника выкуп, заключил с ним договор о «вечной дружбе» и отпустил его восвояси с дарами.76

Таким образом, заручившись договором с франками. Баян вдоль их границ (возможно и переходя их с миром) спустился к Дунаю. В 567 г. авары форсировали реку и вошли в Паннонию с севера. Лангобардский король Альбоин (561 — 572). сын Авдуина, предпочел заключить с ними союз. Застарелая вражда лангобар­дов и гепидов с приходом авар, наконец, подошла к развязке. Альбоин в союзе с новыми пришельцами разгромил и уничтожил гепидское королевство. Часть гепидов признала власть Альбоина, часть — Баяна. По условиям заключенного между победителями договора, Альбоин уступал аварам Паннонию в обмен на помощь в борьбе против ромеев. Король лангобардов повел своих под­данных в поход на Италию. Перед этим он принял арианство, разрывая последнюю связь с Империей. В 568 г. лангобарды вторглись в Италию, а Баян отправил со своих новых земель в набег на балканские провинции подвластных кутригур. Началась длительная борьба между аварами и лангобардами, с одной сто­роны, и державой ромеев — с другой. Баян обосновался на новых землях как раз вовремя. В том же 568 г. с Юстином начал перего­воры тюркский каган Истеми, чьи передовые отряды стояли уже у границ Алании.

Вместе с лангобардами ушли из Паннонии и окрестных зе­мель другие племена, в том числе часть словен — очевидно, все немногочисленные словене, жившие в лангобардском королевст­ве, и некоторые с земель гепидов и из Богемии. Большая их часть, однако, не достигла Италии, а осела в Норикс, увеличив местное словенское население. Вместе с ними осели здесь, в будущей Карантании, и некоторые лангобарды, сохранявшие особенности своей культуры в славянской среде еще несколько десятилетий.77 Авары пока не распространили свою власть на эти земли — вни­мание кагана было обращено на восток.

Анты сравнительно быстро оправились от урона, нанесен­ною аварами. Однако серьезным последствием аварского нашествия явилось для них ослабление связей с Империей. Анты были оттеснены от Дуная и на время утратили независимость. В пери­од пребывания Баяна у рубежей Фракии между антами и Кон­стантинополем не могло быть никакого сообщения. Скорее всего, именно поэтому, отчасти демонстративно, Юстин II отказался в первый год своего царствования от принятого некогда отцом ти­тула «Антский».78 Как только авары переселились в Паннонию. титул опять стал употребляться.79 Видимо, тогда контакты с ан­тами возобновились, и заключенный Юстинианом союз был скреплен заново. У нас есть прямые свидетельства его существо­вания в последней четверти VI — начале VII в.80 Союз этот осно­вывался на общей враждебности к аварам, с которыми многие ан­ты наверняка стремились расплатиться за годы разорения и пора­бощения.

Однако теперь эти союзные отношения были еще менее прочными, чем до прихода завоевателей. Аварское нашествие не могло не ослабить едва сложившееся единство антских племен. Заключать соглашения со «всеми антами» стало гораздо труднее, чем во времена Юстиниана и Прокопия. Поэтому, хотя у нас нет прямых свидетельств действий антов против Империи, в грече­ских военных трактатах второй половины VI в. они рассматрива­ются наряду со словенами как потенциальные враги.81 Следует отметить также, что, начиная с 560-х гг., мы не имеем никаких данных об антах или словенах на службе в ромейских войсках.

Главным же итогом аварскою вторжения в Европу для сла­вянского мира стало само образование Аварского каганата. Дру­жественные или враждебные отношения с последним превраща­ются после 568 г. в важнейший фактор политической истории славян. Аварское нашествие стало, помимо этого, побудительным толчком к мощному колонизационному потоку на северо-запад. Результатом его явилось существенное расширение занятой сла­вянами территории и — позднее — установление прямых связей с Франкским государством. Славяне массово заселяют в описы­ваемые десятилетия земли современной Полыни, а затем и Вос­точной Германии. Масштабные переселения и внешние влияния существенно воздействовали на внутреннее развитие славянского общества.

ГЛАВА ВТОРАЯ. СЛАВЯНЕ ПОСЛЕ ПРИХОДА АВАР

Переселения на западе

Аварское нашествие, как уже было сказано, послужило толчком к передвижениям славянских племен — прежде всего, в западном и северо-западном направлении. Первыми, кого приход степных завоевателей сорвал с насиженных мест, были анты — хорваты и сербы. Часть хорватов осталась на родине, в Верхнем Поднестровье. Сербы в Восточной Европе позднее не жили во­обще. Остатки восточных, антских сербов смешались с соседни­ми племенами. Не исключено, что именно это племя пострадало в борьбе с аварами более всего.

По всей вероятности, авары теснили потерпевшие пораже­ния племена в ходе своего движения на запад, а те отступали — в разных направлениях, часто беспорядочно. При этом отдельные семьи могли оседать на славянских поселениях нынешней Юж­ной Польши. Путь антов на запад, возможно, намечен на архео­логической карте находками застежек антских плащей — фибул с пальчатыми отростками.

Поворот авар на север, к границам Тюрингии, позволил ан­там оторваться от преследователей и найти места для нового жи­тельства. Наиболее значительным центром расселения хорватов стал район Орлицких гор на северо-востоке Богемии, где они жи­ли еще в X — XI вв.2 Видимо, где-то по соседству сначала осели и сербы. Во всяком случае, расселение их в позднейших серболужицких областях относится уже к VII в., тогда как в более ранний период они жили где-то на среднем Дунае.3

Надо думать, что поселение антов в Богемии не обошлось вовсе без конфликтов с местными жителями, в том числе и сла­вянами, без оттеснения каких-то «родов» с уже обжитых мест.4 Но представляется, что отношения антов со здешними словенами складывались преимущественно мирно. Пришедшие были по преимуществу знатными воинами, лишившимися всего на родине и не желавшими покоряться победителям-аварам. Они не при­несли с собой в богемские земли практически ничего, кроме племенных названий. Даже находки пальчатых фибул в западной («Великой» или «Белой») Хорватии единичны. Керамики же антского (пеньковского) типа здесь нет вовсе. Анты сохраняли свои племенные имена, но переняли общее самоназвание «словене». Следует добавить, что уже область днестровских хорватов была пограничьем пеньковской и корчакской культур, где совместно жили анты и словене.

Хорваты и сербы, сплоченные в дружины и имевшие опыт (пусть неудачный) борьбы с аварами, в новых условиях станови­лись ценными и надежными союзниками для местных племен. Пришельцы вступали в союзы с местными «родами», мирно под­селялись к ним, женились на местных женщинах. Вероятно, очень скоро пришлые анты стали главенствовать в еще очень не­прочных словенских племенных объединениях.

Приход антов, возможно, ускорил окончательный уход из Богемии германских жителей. Впрочем, тому и так было немало причин. Лангобарды в 568 г. переселились в Италию. Баваров же естественно притягивало возникшее за Дунаем, под покровитель­ством франков, собственное государство. В свою очередь, для хорватов и сербов лангобарды и франки тогда оказались прямы­ми врагами, союзниками авар. Так или иначе, совместное прожи­вание славян и германцев в Богемии (например, на поселении Бржезнс) на протяжении второй половины VI в. постепенно пре­кращается, а германские поселения исчезают.5 Богемия, таким образом, окончательно превратилась в Чехию.

Уже в VI в. в чешских, словацких и моравских землях воз­никают некоторые из важнейших политических центров славян­ских племен. Это Либице над Цидлиной в Северной Чехии, гнез­довья поселений на месте Нитры в Словакии и Бржецлава в Поморавье.6 Укрепленных градов пока что среди них не было, но не исключено, что некоторые из них уже превратились в резиденции вождей крупных племен.

Переселение авар и антов привело к уходу из Богемии и не­которых словенских «родов». Как уже говорилась, какая-то часть словен ушла с лангобардами и осела на землях Норика, в буду­щей Карантании.7 Другой поток словенских переселенцев устре­мился на северо-запад, в междуречье Эльбы и Заале. Отдельные группы словен могли проникать сюда и раньше, с начала VI в. (поселение Лютенберг I). Во второй половине VI в. славянское население здесь увеличивается.

Славяне и в этих областях встретились и вступили в мирные контакты с германскими племенами.8 Среди них могли быть сак­сы, тюринги, варны. С расселением славян в Чехии и прилегаю­щих с северо-запада землях удлинилась граница с франками и, соответственно, участились контакты с ними. Судя по ранним общеславянским заимствованиям из немецких языков (VI в.), в порубежье шла оживленная меновая торговля.9 Первые контакты славян с франкскими таможенными чиновниками отражает, оче­видно, заимствование термина «мыто».10

Вторая половина VI в. — время заселения славянскими пле­менами большей части современных польских земель, а также прилегающих к ним с запада областей Восточной Германии. Первоначальным толчком к нему послужил, вероятно, поход Баяна через ляшские земли в Южной Польше. Под давлением авар отдельные словенские «роды» сдвинулись к северу, вверх по Западному Бугу, Висле, Варге и Одеру.

В междуречье Одера и Вислы словене встретили других жи­телей также славянского происхождения. К середине VI в. здесь уже сложилась своеобразная культура, известная как суковско-дзедзицкая (от поселений Суков в Германии и Дзедзицы в Поль­ском Поморье). Наиболее ранние ее памятники между средними течениями Вислы и Одера (Бониково, Бискупин, Жуковицы) ны­не датируются V веком. При этом корни материальной культуры «суковцев» отыскиваются в местных пшеворских древностях.11 Если новая датировка верна, то тем самым обретает решение «венедская проблема».

Так или иначе, до середины VI в. область обитания поль­ских венедов была относительно невелика. Их ранние поселения разбросаны по среднему Одеру и долине Варты. Из них Бискупин в Куявии занял древнее островное городище.12 Теперь Бискупин стал укрепленным «градом» славян.

Суковско-дзедзицкие племена значительно отличались от словен-корчакцев своей материальной культурой — включая ке­рамику, домостроительство, похоронный обряд. Так, они строили исключительно наземные дома. Среди жилищ венедов попадают­ся наземные дома не только срубной, но и столбовой конструкции — ясное свидетельство того, что в складывании культуры приняли участие и германцы. При этом жилища германских ти­пов имеются, в том числе, и на коренной территории культуры, в польских землях.13

Венеды отличались от словен и внешне. Если для словен были характерны широкие лица, для венедов — относительно уз­кие. У словен преобладала мезокефалия (ширина головы состав­ляла 75 — 80 % длины). Венедский тип переходит в брахикефалию (ширина — более 81 % длины). Эти расовые отличия заметны еще в X — XII вв.14 Тем более они ощущались в раннее время.

О переселении в венедские и сопредельные земли во второй половине VI в. словен с юга свидетельствуют археологические факты. На отдельных поселениях появляются дома словенского типа — полуземлянки, возникают и промежуточные формы (дома с подпольными ямами). 15 На север распространяются и погребе­ния по обряду кремации в грунтовых могильниках, неизвестные венедам.16 Главное свидетельство того, что на север сдвинулись довольно большие массы словен — господство словенского расо­вого типа на основной территории Польши в средние века. Опи­санный выше венедский тип сохранялся лишь в периферийных областях расселения его носителей — в Южной Прибалтике, в Се­веро-Восточной Европе.17

Вместе с тем, зона распространения пражско-корчакской керамики расширилась ненамного. К концу VI в. собственно сло­венские племена населяли в западных областях верховья Вислы, междуречье Сана и Западного Буга, южную Силезию. Дальше на север распространена преимущественно суковско-дзедзицкая ке­рамика. Преобладают и суковские традиции в домостроительст­ве. По всей видимости, словене, пришедшие на новую землю, сравнительно легко перенимали некоторые элементы местной культуры. Здесь мы опять встречаемся с преимущественно «муж­ским» переселением. В числе пришельцев почти не было жен­щин, которые обычно и изготавливали лепную керамику. Пере­селенцы женились в новых местах, и их потомки стали со време­нем основным населением Польши.

Из-за крайней немногочисленности ранних суковских посе­лений невозможно судить, насколько насильственным и разру­шительным было переселение словен на север. Спустя весьма короткое время венеды и словене жили уже в мире друг с другом на одних поселениях, слившись в единые «роды». Но сначала, веро­ятно, далеко не все приняли это как должное. Во всяком случае, на запад стронулись переселенцы, сохранявшие и позже в чисто­те венедский расовый тип. Можно с большой долей уверенности сказать, что это были венеды, не принявшие смешения со словенами.

Причины для недовольства, конечно, имели место. Много­численные и, вероятно, неплохо организованные пришельцы по­корили венедов между Вислой и Одером. Местные жители при­няли общее именование «словене» и частное — «лендзяне / ляхи», возникшее на левобережье Западного Буга, у границ с Волынью. О распространении термина «ляхи» на север свидетельствует, в частности, раннее его заимствование литовцами (через пруссов?).19

Возможно, северные жители вошли и в культовый союз по-читателей Велеса, возглавлявшийся вислянами.20 Думается, что религиозные контакты могли иметь место и ранее. Владыка за­гробного мира (Велес, Триглав) пользовался преимущественным почитанием не только у ляшских словенских племен, но и у чис­тых венедов — например, в Поморье. Но теперь прямое подчине­ние ляшским культовым центрам могло показаться венедам тяго­стным.

Не самые приятные воспоминания о покорении великопольских земель выходцами с юга отразились, должно быть, в расска­зе о князе-завоевателе Немеже.21 Это средневековое предание со­общает великопольский хронист XIII в. Богухвал. отождествив­ший Немежу с библейским Нимродом. Богухвал называет его по­томком родоначальника славян Слава и сообщает, что от Немежи «началось у людей рабство, тогда как прежде у всех была незыб­лемая свобода». «Сперва, — пишет хронист, — он безрассудно пы­тался подчинить своей власти своих братьев; дерзость его безрас­судства навлекла закон рабства не только на его братьев славян, но и на весь мир... Весь народ славянский считался зависимым от Нимрода».22

Подобное предание неизвестно не только другим славянам, но и малопольским хронистам. Наверняка оно отражает какой-то эпизод именно древнейшей великопольской истории. В предшествующий приходу словен период венеды жили изолированными самостоятельными общинами. Власть племенных вождей у них в таких условиях вряд ли вообще существовала. Общественный строй словен и антов, у которых укреплялась власть князя и его дружины, не мог не представиться венедам «рабством».

В результате переселений второй половины VI в. славяне заняли значительную часть территории нынешней Польши. Они не только довольно плотно заселили земли юга, от Западного Бу­га до верховий Одера, где обитали словене, племена пражско-корчакской культуры. На севере суковско-дзедзицкие племена, потомки венедов, заняли почти все междуречье среднего Одера и средней Вислы. Наиболее значительное скопление поселений на юге находилось в районе Кракова (Могила, Иголомя, Хоруля и др.). В венедском ареале плотнее всего была заселена Силезия, а также прилегающее междуречье Одера и Варты. Значительные группы раннеславянских памятников найдены и в Великой Поль­ше (Крушвица, Радзеюв, Новины и др. в Куявии, Непорент, Мендзыборув и др. в округе Варшавы, в районе впадения Буга в Вислу).

В двух местах севернее впадения Буга славяне перешли Вислу. В районе современного Плоцка на левом берегу возникло целое гнездо поселений, центром которого позже стало городище Шелиги. Отсюда славяне уже тогда проникли в будущую Мазовию. Свидетельство тому — суковско-дзедзицкое поселение Брущево к северу от Буга. Суковско-дзедзицкие племена в VI в. про­никали и на юго-восток, в Подляшье под изгибом Западного Буга (поселения Боровын Млын, Пщев). В то же время основная часть Мазовии оставалась практически ненаселенной.23

Как и антов на востоке,24 венедов севера словене обозначали как «полян», и точно такое же имя получили словенские племена Великой Польши. В древнем происхождении понятия «поляне» (источника современного «поляки») сомнений нет. Но сначала этот термин был именно собирательным обозначением, а не на­званием конкретного племени или племенного объединения. Он не носил политического смысла. Характерно, что Баварский географ не знает полян. Он, зато, упоминает племя гоплян (Glopcani), жившее в районе озера Гопло в Куявии.25 Именно здесь располагалась Крушвица, которую Богухвал знал как первую столицу Великой Польши.26 К северу от нее находилось го­родище Бискупин — возможно, древнейший из градов польских земель.

Как раз из этого района расселялись «Полянские» племена. Гегемония гоплян среди них восходит, надо думать, к довольно давним временам. Стоит отметить еще, что в XI — XII вв. «поля­нами» именовались просто все подданные польского короля. Среди ляшских племен они на равных упоминаются не с вислянами или слензянами, а с жителями самостоятельных княжеств Поморья, Полабья, Мазовии. По крайней мере, так обстоит дело в источниках собственно славянских — польских и русских.27

Значительное количество памятников суковско-дзедзицкой культуры имеется, как уже было сказано, в Силезии и прилегаю­щем междуречье Одры и Варты. «Гнезда» суковских поселений возникли и на землях Лужиц в среднем течении Шпрее, к северо-западу от Силезии. Видимо, сюда был направлен весьма значи­тельный поток колонизации. Судя по числу памятников, Силезия и Лужицы в описываемую эпоху были заселены плотнее, чем великопольские земли.

В Силезии славяне встретили крайне немногочисленные ос­татки германского населения. Почти общепризнанно, что назва­ние «Силезия» ведет начало от имени германского племени вандалов-силингов.28 Вероятно, небольшая часть силингов осталась в долине Одера после Великого Переселения народов и смеша­лась с пришедшими славянами. К названию силингов восходит, в конечном счете, и племенное имя слензян. Непосредственным источником, скорее», послужило наименование горя Сленза, где располагалось в средние века главное святилище племени.

Но еще в IX в. «слензяне» не считалось общим названием жителей Силезии. Более того, кажется, что слензяне тогда и не являлись в ней главным племенем. По крайней мере, в первой, более ранней части «Баварского географа» они не упомянуты во­все. Из силезских племен в этой части текста названы только дедошане и безунчане.29 Два больших скопления суковских селищ в Силезии, на обоих берегах Одера, можно соотнести с племенны­ми территориями дедошан и слензян. Название дедошан (дедошичей), без сомнения, славянского происхождения. Более древ­ней его формой, вероятно, является «дедошичи». Источник — незасвидетельствованное личное имя Дедоша с корнем «дед».30

На лужицких землях отмечено два «гнезда» суковских посе­лений — в среднем течении Шпрее, где позже жило племя лужи­чан, и к востоку, на нижней Нейссе (Нысе-Лужицкой). Речное на­звание «Ныса» повторяется на юге Силезии (также левый, запад­ный приток Одры). Восточное «гнездо» вплотную примыкает к местам поселения дедошан на севере Силезии и выглядит как их выселок. Славяне пришли в Лужицы с юго-востока, из силезских земель.

В освоении Силезии приняли участие не только славяне и потомки местных германцев. Описываемый период был довольно бурным для племен, населявших юго-западную Прибалтику. По­сле распада к середине VI в. объединения видивариев часть их разноплеменных дружин закрепилась на западе от низовий Вис­лы, положив начало прусскому племенному союзу.31 В конце 560-х или начале 570-х гг. в земли галиндов в западной части Ма­зурского Поозерья, вторгся отряд гепидов и лангобардов, поки­нувших дунайские земли после аварского нашествия. Результа­том германского завоевания западного Поозерья стало возникно­вение здесь «мазуро-германской» или западномазурской куль­турной группы.32

Видимо, часть балтов ушла, не признав власти захватчиков, за Вислу в Великую Польшу и далее на запад уже вместе со здешними славянами. На пустующих большей частью землях Си­лезии место нашлось всем. Галинды осели в Опавской котловине на самом юге Силезии и быстро смешались с жившими здесь сла­вянами пражской культуры. Память о пришельцах из Прибалтики сохранилась в племенном названии голендичей. известном в IX — XII вв.33

По соседству с галиндами в Верхней Силезии осели и дру­гие пришельцы из Южной Прибалтики — велеты. Кем бы ни были они изначально, к концу VI в. это племя уже являлось славян­ским. Однако материальная культура велетов отличалась от куль­туры соседних славян. С ними связано сложение уже в VI в. но­вой археологической культуры — фельдбергской (от поселения Фельдберг в Германии).34 Фельдбергцы пользовались для изго­товления посуды гончарным кругом, причем формы их керамики восходят к силезским традициям предшествующего периода. Очевидно, в формировании славянского племени или племенного союза велетов приняли участие не только славяне и балты, но и местные германцы. Есть предположение, что у истоков фельдбергской керамики стоит группа бродячих гончаров — ремеслен­ников, сорванных с мест Переселением народов.35

Уже около середины VI в. славяне суковско-дзедзицкой группы перешли Одру на севере, попав в двуречье Шпрее и Хафеля, восточных притоков Эльбы. Массовое расселение их в этом регионе приходится на вторую половину VI в. и было связано, очевидно, с племенными передвижениями после аварского наше­ствия. Картография поселений36 указывает, что на этот раз славя­не шли не с востока из-за реки, а с юга, из Лужиц вниз по Шпрее. Постепенно земли по нижнему Хафелю превратились в самую за­селенную область суковско-дзедзицкой культуры. Многочислен­ные славянские поселения возникали и севернее, в нижней части междуречья Одры и Эльбы. Славяне продвигались на север вдоль рек — вниз по Эльбе и Одеру, вверх по Хафелю.

В области Шпрее — Хафеля в ту пору сохранялось герман­ское население, принадлежавшее к племенам варнов и саксов. Пришельцы, очевидно, численно превосходили местных жите­лей, в то время как уровень общественной организации у них был примерно одинаков. Племенной союз варнов, известный еще Прокопию в середине века как мощное объединение, распростра­нявшее влияние на Саксонию и сообщавшееся с англами в Бри­тании, теперь распался. Возможно, переселение славян-венедов сыграло здесь некоторую роль. Во всяком случае, последним оп­лотом варнов осталась небольшая область в верховьях названной по их имени реки Варны. Там позднее жило одноименное славян­ское племя.

Археология же отмечает мирное сосуществование славян и германцев. Славяне селились на германских селах, без перерыва продолжали использовать германские пашни. На одном из селищ в нынешнем Берлине отмечено непрерывное использование вы­копанного в германское время колодца.37

Можно заключить, что славяне и германцы в области Шпрее — Хафеля сливались в единые общины, причем менее многочис­ленные германцы постепенно славянизировались. Славяне, оче­видно, унаследовали у германцев несколько более передовые хозяйственные навыки. Стоит отметить, что из германских языков пришло и название реки Эльбы (в славянской огласовке — Лаба).

Так было в долинах Шпрее и Хафеля. Но иначе обстояло дело дальше на север. Ниже по Одеру и Эльбе (кроме балтийско­го побережья на северо-западе, еще не достигнутого) перед сла­вянами открывалась лесистая и совершенно безлюдная страна. Пахотные земли давно были заброшены, и славянским поселен­цам нужно было расчищать новые участки. Сами славяне селились в этих условиях не столь плотно и не столь большими коллективами, как дальше на юг.

В области Шпрее — Хафеля началось складывание новых славянских племен, известных позднее по письменным источни­кам. Старейшим из племен полабских славян, очевидно, были ободричи (ободриты западных авторов). Происхождение назва­ния «ободричи» вызывает споры. Наиболее убедительной кажет­ся теория, связывающая его с рекой Одрой (ободричи < *ободряне “живущие по обоим берегам Одры”).39 Древность име­ни ободричей удостоверяется их позднейшим присутствием на Балканах и, следовательно, участием в славянских переселениях конца VI — начала VII в.

Так же можно подтвердить древнее происхождение и неко­торых других племенных названий в полабском ареале. Прежде всего, это относится к крупному племени стодорян. В IX в. имен­но оно занимало долину Хафеля и именовалось у западных хро­нистов и географов хэфельдами.40

Приняли участие в движении на юг и смоляне.41 В полаб­ском ареале они жили примерно у впадения в Эльбу реки Эльде.42 В латинских источниках полабские смоляне фигурируют только как «смельдинги». Едва ли следует сомневаться в германском происхождении такой формы названия.43 Можно даже предполо­жить, что жившее на германо-славянском пограничье небольшое племя само переняло такую форму — но не ранее рубежа VI — VII вв., когда часть его, еще под славянским именем, выселилась на Балканы. Возможно, именно смоляне стали ядром складывания позднейшей племенной группы полабов или полабян.

Все названные племена упоминаются в сочинении Бавар­ского географа.44 В VIII — IX вв. смоляне и другие полабы входи­ли в племенной союз, возглавляемый ободричами. Что касается стодорян, то они тогда были включены в велетский племенной союз, но стояли в нем особняком. Вероятно, ободричи — древ­нейшее и сильнейшее из суковских племен — изначально лидиро­вали среди них. Остальные племена отделялись по мере движе­ния ободричей на север, оседая в освоенных землях. Сами же ободричи в итоге поселились в будущем Мекленбурге, у берегов Балтики. Таким образом, они до конца возглавляли продвижение суковцев вверх по Эльбе. Не вызывает сомнений, что с ободричами связаны своим происхождением не только полабы, но и стодоряне.

С верховий Хафеля славяне продвинулись в западное Помо­рье (будущую немецкую Померанию). Здесь они, возможно, впервые вышли к Балтике. Они расселились также в западной части Польского Поморья. Ныне считается возможным относить к VI в. памятники дзедзицкого типа в Польском Поморье, близ низовий Одры (поселения Дерчево, Дембчино, Дзедзицы).45 По­морские земли славяне застали практически необитаемыми. На них началось складывание племенной общности поморян. Позд­нее где-то в этом поодерском районе, восточнее хэфельдов, жило племя брежан.46

Название «брежане» связано, очевидно, с берегами Одры. Смысл названия «поморяне» прозрачен. Прямое свидетельство о том. что к концу 580-х гг. славяне уже достигли моря, содержится у греческого историка Фсофилакта Симокатты. Он рассказывает об обмене посольствами приморских славян «у оконечности За­падного океана» с аварским каганом примерно в 588 — 590 гг.47

Общим самоназванием поморских и полабских славян ви­димо, еще и в VII в. оставался термин «венеды». Под этим же именем («венды», «винды», «виниды») они получали известность среди соседей. Однако тесное общение со словенами вело к вос­приятию венедами общеславянского языка при сохранении диа­лектных особенностей. Очень быстро венеды переняли и самона­звание корчакских племен — «словене», четко противопоставляв­шее их соседним «немцам». Поморские послы в 590 г. уже назы­вали себя словенами.

Хорватский племенной союз

Одним из последствий переселения части антов в Центральную Европу стало возникновение здесь нового политического объединения — хорватского. В раннем средневековье хорваты за­нимали территорию северо-восточной Чехии по обе стороны Орлицких гор и прилегающие районы Силезии. Им, таким образом, принадлежало верхнее течение Лабы.48 В областях, соседних с областями расселения хорватов, распространены предания о древнем правителе Кроке или Краке. О Кроке рассказывают пре­дания чехов, о Краке — малопольские, приписывающие ему осно­вание Кракова. Тождество имен «Крок» и «Крак» было ясно уже польским и чешским хронистам XV — XVII вв. Не отрицает его и современное языкознание.49

Название «Краков» (Краков град), вне сомнения, происхо­дит от личного имени. Следовательно, за преданиями о Краке должна стоять некая историческая реальность.50 Представляется, что единственным связующим звеном между вислянами на вос­токе и чехами на западе являлись «западнославянские» хорваты. С ними и следует связывать возникновение преданий о Краке.51

В старейшей версии польского предания о Краке, излагае­мой хронистом XII в. Винцентием Кадлубком, главный герой приходит к будущему Кракову из «Каринтии».52 Для Кадлубка «Каринтия» — синоним дунайской прародины славян. Для нас здесь важен мотив прихода с запада, из придунайских областей. Он указывает на позднейшее (VII в.?53) поселение группы хорва­тов в Верхнем Повисленье. Ядром западного хорватского пле­менного союза являлись области северо-восточной Чехии и юж­ной Силезии.

Чешское предание о Кроке первым сообщает Козьма Праж­ский. Он весьма краток: «...выделился некий человек, по имени Крок, его именем назван град, заросший теперь уже деревьями и расположенный в лесу, что близ деревни Збечно. Соплеменники считали этого человека совершенным. Он располагал большим имуществом, а при рассмотрении тяжб вел себя рассудительно; к нему шел народ не только из его собственного племени, но и со всей страны, подобно тому, как к ульям слетаются пчелы, так к нему стекался народ для разрешения своих тяжб».54 Позднейшие авторы не добавляют к этим скупым сведениям практически ни­чего важного.55

Существование древнего града Крокова близ Збечно непиодтверждено археологией.56 Но название урочища, несомненно, восходит к имени «Крок», и оно необязательно должно было быть именно резиденцией правителя. Заметим, что постоянной «столицы» у такового могло и не иметься.57

Рассмотрим совокупность данных о Кроке. Несомненно, описываемое лицо — племенной вождь. Наименование его в чеш­ских хрониках «судьей» не должно вводить в заблуждение. Этим библейским термином называли славянских князей с их ограни­ченной (в сравнении с развитыми монархиями) властью еще в X в. Крок у Козьмы Пражского передает власть дочерям. Одна из них становится ведуньей, другая — жрицей, третья — судьей.59 Та­ким образом, их отец предстает как носитель высшей сакральной власти — жрец, чародей-прорицатель и судья в одном лице. Кроме того, он передает власть по наследству. Это в целом соответству­ет нашим представлениям о древнем славянском вожде, носящем титул «князь» или «владыка». Традиция передачи власти по на­следству начала уже складываться с середины VI столетия — по крайней мере, у антов, к которым принадлежали хорваты.

В рассказе Козьмы важно отсутствие связи между Кроком и «праотцом Чехом» — четкое указание на то, что Крок не принад­лежал к чехам в узком смысле слова. Важно и то, что Крок воз­главляет не одно племя, а племенной союз («народ не только из его собственного племени, но и со всей страны»).

Имя «Крок (Крак)» не принадлежит к двусоставным «кня­жеским». Уже это, а также географический разброс преданий (Чехия — область вислян в Малой Польше), наводит на мысль о родовом имени, передаваемом по наследству титуле, которым именовали князя его подданные. В польском предании находим прямое подтверждение. Сын и наследник Крака здесь также име­нуется Краком.60 Родовой титул «Крак» («Крок» в чешских пре­даниях) восходил, скорее всего, к звукоподражательному эпитету бога грозы Перуна. Его потомками и считали себя племенные вожди хорватов, закрепившиеся во второй половине VI в. на се­веро-востоке современной Чехии. В польском предании Крак вы­ступает, подобно своему мифологическому двойнику — богу гро­зы — как змееборец.61 Сакральная власть князей, основанная на происхождении от «создателя молний», Перуна — Сварога, была, очевидно, принесена на средний Дунай антами-хорватами.62

В преданиях о Краке (Кроке) есть еще один крайне интерес­ный момент. И в польском, и в чешском сказании говорится о ром что власть вождя, за неимением наследников мужского пола, переходит к дочерям. О разделе власти дочерьми Крока у Козьмы Пражского уже говорилось. По Кадлубку же, после смерти Крака II, за неимением у него детей, власть приняла его сестра, дочь Крака I — Ванда.63 Мотив этот не привлек бы особого внимания, если бы не его абсолютная уникальность в славянских преданиях о первобытном историческом периоде. Ни в преданиях, ни в ино­странных источниках о женщинах-предводительницах у древ­нейших славян более нигде не упоминается. Мотив связан ис­ключительно с дочерьми чешского «судьи» Крока и польского «короля» Крака. Такое удивительное совпадение не может не от­ражать какой-то исторической действительности.

Скорее всего, у хорватов действительно разрешалось насле­дование власти женщиной при отсутствии у правящего князя мужского потомства. Женщина, таким образом, также признава­лась носительницей «божественного» начала, свойственного роду «Крака». При этом, кстати, допускалось дробление функций кня­жеской власти между наследницами (чешское предание о чаро­дейке Кази, жрице Тэтке и судье Либуше). Эти обстоятельства, приведшие со временем, естественно, к прерыванию прямой мужской линии рода, запомнились и в Чехии, и в Малой Польше. Заманчиво было бы связать эту особенность политического уст­ройства хорватов с их происхождением от некогда «женоуправляемых» сарматов.

Недаром Козьма писал о древних чешках: «В то время де­вушки этой страны достигали зрелости быстро: подобно амазон­кам, они жаждали военного оружия и избирали себе предводи­тельниц; они занимались военным делом так же, как и молодые люди, и охотились в лесах, как мужчины; и поэтому не мужчины избирали себе девушек в жены, а сами девушки, когда желали, выбирали себе мужей и, подобно скифскому племени, плавкам [т. е. половцам] или печенегам, они не знали различий между муж­ской и женской одеждой».64

Хорватский племенной союз начал складываться на землях северной Чехии и юго-западной Силезии после 568 г. В него вхо­дили, помимо собственно хорватов, также чехи, населявшие центральные области страны по нижней Влтаве. Возможно, в союз, возглавлявшийся хорватскими «Краками», влились и другие, только возникавшие тогда племена северной Чехии и Силезии. Почти наверняка в хорватский союз вошли на первых порах сер­бы, исторически и этнически тесно связанные с хорватами. Пер­воначальные места обитания «западных» сербов также помеща­ются в Чехии, скорее на севере страны.65 Племенное объединение в Центральной Европе во главе с западными «белыми» хорватами имеется в виду в преданиях, сообщаемых в X в. Константином Багрянородным. Здесь оно выступает как «Великая» или «Белая» Хорватия.66

Причиной сплочения славянских племен северной Чехии под главенством хорватов, вне сомнения, явилась аварская угро­за. Хотя основной натиск аварских орд был направлен против Империи, каган, разумеется, не забывал и о северных границах. Вероятно, уже вскоре после закрепления авар в Паннонии они навязали «мир» на своих условиях славянам Поморавья. Раннее подчинение мораван каганату доказывается и переселением их на Балканы в ходе аварских войн, и тем, что именно Поморавье ста­ло позднее центром так называемой «аваро-славянской» культу­ры Подунавья.

После подчинения мораван каганат стал представлять оче­видную угрозу и для северных племен. Именно непрестанное давление авар стало стимулом к выселению части богемских словен на северо-запад, в междуречье Лабы и Заале. Этот переселен­ческий поток усиливался на протяжении второй половины VI ве­ка. Но чехам и другим племенам под главенством хорватов уда­лось отстоять и свои земли, и свою независимость. Значение хор­ватского племенного союза в западнославянской истории, одна­ко, этим не исчерпывается. Исторические обстоятельства сложи­лись так, что хорватское объединение явилось прямым предшест­венником чешской и одним из предшественников польской средневековой государственности.

Хозяйство, культура, общество

Вторая половина VI в. более богата объективными сведе­ниями о внутренней жизни славянского мира, чем предшествую­щий период. Из авторов письменных свидетельств, прежде всего, обязаны мы этим императору Маврикию, создавшему в конце ве­ка свой «Стратегикон». В первой половине столетия Прокопий Кесарийский, описывая нравы славян, в немалой степени руково­дствовался общими представлениями о северных «массагетах» и их «гуннском нраве». Маврикий более осведомлен и более прак­тичен. Это чувствуется уже в открывающей его очерк общей ха­рактеристике нравов славян: «Племена склавов и антов одинако­вы и по образу жизни, и по нравам; свободные, они никоим обра­зом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в своей земле. Они многочисленны и выносливы, легко переносят и зной, и стужу, и дождь, и наготу тела, и нехватку пищи».67

В этой характеристике — ни одного лишнего стола. Маври­кий дает на основе имеющейся, многократно удостоверенной в военных действиях информации памятку для своих полководцев. То, что нам представляется — и в известном смысле справедливо — лестной оценкой славянских нравов, для ромея VI в. было необ­ходимыми данными об опасном враге.

Точно так же, как необходимую информацию, необходимую уже для ромейских дипломатов, передает Маврикий сведения о славянском гостеприимстве: «К прибывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны, препровождают их поочередно с места на место, куда бы тем ни было нужно; так что если гостю по бес­печности принявшего причинен вред, против него начинает вра­жду тот, кто привел гостя, почитая отмщение за него священным долгом».68 Редкостное гостеприимство славян подтверждается позднее многократно. Оно оставалось неизменным, несмотря на все военно-политические перипетии. Несомненно, — об этом можно судить и по известию Маврикия, — гостеприимство имело прочные основания и в обычном праве, и в верованиях. Месть за чужеземца являлась «священной» для гостеприимна. Памятуя о цели наставлений Маврикия, можно не сомневаться и в том, что имперская дипломатия и разведка не избегали пользоваться на­ивным первобытным обычаем угождения гостю в корыстных це­лях. Приведенное известие убеждает, кстати, в том, что эпизод с убийством дунайцами Добряты аварских послов был крайне не­типичен для славянского общества.

Характерно, что нигде (в том числе в очерке о быте и хозяй­стве)  Маврикий  не  разделяет и  не  противопоставляет словен («склавов») и антов. На взгляд ромея, славянские племена по-прежнему воспринимались в культурном плане как единое целое. Между тем, насколько можно судить по археологическому мате­риалу, различия между отдельными славянскими культурами (пражской, пеньковской, ипотештинской) в описываемый период становятся четче.

Славяне в изображении Маврикия — скотоводы и земледель­цы. «У них, — пишет он, — множество разнообразного скота и зла­ков, сложенных в скирды».69 Это вполне соответствует археоло­гическим данным.70 О характере словенского хозяйства (правда, в областях, удаленных от границ Империи) во второй половине VI в. можно судить по материалам Бржезно. В здешнем стаде преоб­ладал крупный рогатый скот. По костным остаткам, он составлял более половины (52 %) стада. Разводили (в гораздо меньших ко­личествах) свиней и овец. Была в Бржезно и домашняя птица в первую очередь куры, но также утки.71 Коневодство играло в Бржезно крайне незначительную роль (менее 2%).72 Но в нижне­дунайских областях во второй половине VI в. его значение воз­растало, в частности, благодаря угону коней у ромеев.73 Несо­мненно, что во многих славянских землях (особенно на востоке) разводили и коз, которых не было в Бржезно.

Из злаков Маврикий упоминает «в особенности» просо и пшеницу-полбу.74 Это также абсолютно соответствует археоло­гическим свидетельствам. Два названных злака преобладали на славянских полях. При этом в некоторых областях предпочтение отдавалось пшенице, в других — просу. Преобладание пшеницы отмечено, например, на поселении Бржезно, причем проса в здешнем зерновом материале менее 1% (при 46% пшеницы). На втором месте здесь ячмень, далее с большим отрывом следуют рожь и овес — но и их здесь больше, чем проса. Жители Бржезно разводили также бобовые — горох, чечевицу, вику, а также выра­щивали коноплю. Садоводство представлено сливой.75

В этот период в славянских землях, вероятно, все шире рас­пространяется пахотное земледелие. В отличие от Прокопия, Маврикий ничего не говорит о частых перемещениях славян с места на места, характерных для времен подсеки и примитивного перелога. О постепенном переходе к двуполью свидетельствует сам   факт   длительного   существования   таких   поселений,   как Бржезно, или общинных могильников наподобие Пржитлук в Поморавье и Сэрату-Монтеору в Дакии.76 О том же говорит и по­степенное увеличение размеров словенских поселений.77 Что ка­сается антов, то они, вероятно, переходили к пашенному земле­делию быстрее и почти повсеместно. У словен развитие техники земледелия сопровождалось совершенствованием пахотных ору­дий. Однако рала с железным наральником встречались преиму­щественно в зоне контактов с антами (в Поднестровье и Побужье) или германцами (в Чехии-Богемии).78

Маврикий, в отличие от предшественников, не упоминает охоту как источник существования славян. Ее относительно ма­лое место в хозяйстве доказывается и археологически. Во всяком случае, в Бржезно кости диких животных составляли лишь 2% всего материала.79

Быт славян греческие писатели второй половины VI в. опи­сывают примерно так же, как их предшественники, что неудиви­тельно. «Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодоли­мых озер»,80 — отмечает Маврикий. Ему вторит Иоанн Эфесский: «люди простые, которые не осмеливались [до нашествия 580-х гг.] показаться из лесов и из-под защиты деревьев».81

Более осведомленный Маврикий обрисовал и топографию славянских поселений, в целом соответствующую нашим архео­логическим данным. «Хории склавов и антов, — пишет он, — рас­положены поочередно вдоль рек и соприкасаются друг с другом, так что между ними нет достойных упоминания промежутков, а лес, или болота, или заросли тростника примыкают к ним». Леса служили и естественной защитой, и местом укрытия на случай вражеской атаки.82 В другом месте Маврикий отмечает различ­ный размер «хорий», некоторые из которых могут «оказаться большими».83 Под «хориями» Маврикий, скорее всего, имеет в виду не отдельные поселения, а «гнездовья», соответствовавшие соседской общине, «миру».84

У Маврикия имеется еще несколько странное описание сла­вянского жилища. Славяне, по его мнению, устраивают «много, с разных сторон, выходов из своих жилищ из-за обычно настигаю­щих их опасностей».85 Это совершенно противоречит предостав­ляемой раскопками информации о славянском жилье. В корчакских и пеньковских жилищах всегда единственный вход, закрывавшийся деревянной дверью, от которой вела лестница спуск в полуземлянку.86 Представляется удачным толкование, согласно которому Маврикий имел в виду не собственно жилище, а ком­плекс связанных жилищ.87 Такие близко расположенные жилища принадлежали одной большой патриархальной семье, входившей в патронимию.

В материальной культуре словен и антов этого времени произошел ряд изменений. В корчакской культуре усиливаются локальные особенности. К востоку от Западного Буга почти без­раздельно господствуют полуземлянки, отапливавшиеся печами-каменками. На западе, по соседству с германцами и в контактной зоне с венедами, полуземлянки сочетаются с наземными избами. Здесь встречаются оба типа наземных славянских домов — назем­ные дома с подпольными ямами (переходный тип между полу­землянкой и избой) и чисто наземные срубы. Последние харак­терны для суковско-дзедзицкой культуры. Отапливались дома на западе обычными очагами из камней или глины либо глинобит­ными печами.88

Изменения, происходившие в ареале пеньковской культуры, отражают окончательное слияние составивших ее разноплемен­ных элементов в антскую общность. Характерная черта насту­пившего второго этапа антской культуры — унификация. Исчеза­ют такие приметы разноплеменности, как различия в интерьере и конструктивных особенностях жилищ. В частности, очаги полно­стью вытесняются печами-каменками. Последние складываются теперь почти исключительно из крупных плит. С другой стороны, исчезает закономерность в расположении печи (раньше вход в антское жилище всегда был с южной стороны, а печь — в одном из северных углов).89 Очевидно, эта характерная черта славян­ской культуры была, в свою очередь, утрачена в ходе смешения антских «родов». Но общий облик антской культуры, вне сомне­ния, славянизировался.

Среди новых культурных явлений в славянском мире нельзя не отметить распространение по антским землям во второй поло­вине VI в. особого типа украшений, название которым дал Мар­тыновский клад рубежа VI — VII веков. Мода на пояса с богатыми украшениями «мартыновского» типа зародилась среди готов и кочевников в Нижнем Подунавье под влиянием как степного, так и римского искусства. Мартыновские украшения были распро­странены позже у авар, антов, в Крыму. Их основными «разнос­чиками», вероятно, являлись кутригуры, смешивавшиеся и с ан­тами, и с аварами, и с приазовскими болгарами. Но немалую роль в распространении украшений сыграли и сами анты. У них боль­шая часть находок сосредотачивается в Поднепровье.90

Среди находок в Мартыновском и подобных кладах — ме­таллические элементы поясного набора, височные кольца, фибу­лы, ожерелья. Изготавливались все эти украшения из бронзы и серебра. Некоторые из них (пальчатые фибулы, проволочные ви­сочные кольца со спиральным завитком) можно считать харак­терными именно для антской культуры. В целом же мартынов­ские древности не являлись творением одного народа. Ремеслен­ники разных племен, перенимая друг у друга навыки, работали в русле единой «моды», распространившейся на значительных пространствах Евразии.91 Несомненно, из антских земель и с антскими переселенцами «мартыновские» предметы стали прони­кать на север, в земли днепровских балтов.92

Яркими памятниками антского искусства являются миниа­тюрные литые изображения людей и животных, найденные в Мартыновском кладе и на ряде поселений. Четыре одинаковых фигурки подбоченившихся («пляшущих») мужчин из Мартынов­ского клада выполнены с уникальной для тех времен детально­стью и позволяют судить об одежде и внешнем облике своих соз­дателей. На поселении Требужаны найдена еще одна похожая (но не идентичная) фигурка. Пять фигурок из Мартыновского клада изображают животных. Видимо, это сильно стилизованный образ коня, причем в двух вариантах. Звери (в обоих вариантах) изо­бражены на бегу, с разверстыми пастями, с высунутыми языками. В одном, более детальном варианте в оскаленной пасти отчетли­во выполнены конские зубы, узнаваема и грива — но «копыта» оканчиваются копями. Другой вариант более схематичен, и «конские» черты едва опознаются. Более традиционны (притом тоже стилизованны) конские изображения с поселений Самчинцы и Семенки. Наконец, на поселении Скибинцы найдено довольно точное бронзовое изображение льва. Некоторым мартыновским украшениям приданы черты изображений животных и людей.93

Не вызывает сомнений, что фигурки из Мартыновского клада были композиционно и сюжетно связаны между собой, апел­лируя к каким-то мифологемам. Возможно, перед нами изобра­жение божества (Перуна?) с его конем — частый мотив славянско­го народного искусства. То, что конь бога-громовержца предста­ет как грозное мифологическое чудовище, едва ли должно удив­лять. Подбоченившаяся поза нередка для миниатюрных идольчиков позднейшей эпохи, которые также могли использоваться в качестве оберега.

Мартыновские украшения в целом в известном смысле по­вторили путь, уже ранее проделанный одним из элементов этой группы древностей — фибулами с пальчатыми отростками. Пер­воначально являясь продукцией имперских мастерских, плащи с пальчатыми фибулами вошли в моду у германских наемников Подунавья в первой половине VI в. Вслед за готами и гепидами их восприняли анты, и во второй половине VI в. фибулы этих ти­пов стали одним из определяющих элементов аптекой культуры, характерным для пеньковцев украшением. Антские женщины, в отличие от германок, застегивавших плащ двумя фибулами, но­сили по одной застежке. Фибулы этого периода несколько проще в исполнении, чем в более раннее время. Изготавливались они уже не только в ромейских мастерских, но и в землях самих антов.94 Так, изготовлением пальчатых фибул занималась мастер­ская на поселении Бернашевка в Поднестровье.95

Являясь характерной чертой антской культуры, пальчатые фибулы (вернее, плащи с ними) в то же время оставались предме­том вывоза — прежде всего, торгового. Именно так попадали они из Империи к антам; так же — от антов к соседним племенам. Пальчатые фибулы «днепровских» типов известны у балтских и финно-угорских племен севера Восточной Европы, позднее — и в Крыму.96

Вторая половина VI в. отмечена рядом изменений в погре­бальной обрядности славян. Для этого периода характерно уве­личение различий в погребальном обряде между отдельными группами славянского населения. Вместе с тем, сохраняется и много общих черт.

Наиболее значительным погребальным памятником придунайской ипотешти-кындештской культуры является могильник Сэрата-Монтеору.97 Первые погребения в нем относятся еще к началу VI в., но основной период функционирования могильника датируется позднейшим временем — до начала VII столетия включительно. На могильнике более 1500 грунтовых захороне­ний, принадлежащих членам ряда больших семей. Захоронения отдельных большесемейных коллективов образовывали группы. Все захоронения в могильнике — трупосожжения. Но при этом конкретные детали обряда могли варьироваться. Отмечены как безурновые. так и урновые захоронения. Иногда лишь часть пе­режженных костей помещалась в урну, тогда как остаток просто ссыпался в могильную яму; иногда ссыпанный прах накрывали сверху горшком.

Инвентарь в Сэрата-Монтеору довольно разнообразен. Здесь отмечены пальчатые фибулы из бронзы и серебра, ножи, бусы, поясные пряжки и т. д. Кремация явно производилась в одежде. Среди погребенных были и весьма богато одетые люди. Одно, явно женское погребение, сопровождалось особенно щедрыми подношениями. Помимо украшений, при нем найден ромейский сосуд для хранения благовоний. Также намеренно положенным в погребение инвентарем являлись, очевидно, найденные в другом месте наконечники стрел. Видимо, среди дунайских славян быто­вало поверье о полезности инвентаря в загробном мире — но пользоваться им давалось право немногим и в исключительных случаях

В ареале пеньковской и ипотештинской культур безусловно господствует в этот период обряд захоронений в грунтовых мо­гильниках с кремацией умерших. Отмечены урновые и безурно­вые захоронения; у антов в урновых иногда встречается крайне бедный инвентарь. Немногочисленные погребения с трупоположением в иеньковском ареале отражают изначальную разноплеменность культуры. Некоторые из них убедительно датируются ранним периодом ее существования и едва ли принадлежат славянам.98 Другие отражают процесс взаимного проникновения болгар и славян, особенно в дунайских землях. С другой стороны, на востоке пеньковского региона, в Поднепровье, потомки аланских кочевников сохраняли ритуал трупоположения долгое время, уже вполне ославянившись.

Ритуал ингумации умерших, как уже говорилось, с самого начала преобладал у славян, осевших в приальпийских областях, будущей Словении. Здесь его утверждение объяснялось тесными контактами и смешением с германцами и романцами, а также, возможно, ранним проникновением христианства. Славяне здесь хоронили своих покойников в грунтовых могилах со сравнитель­но скромным инвентарем (ножи, глиняные сосуды), ориентируя тело головой на запад или на восток.100 Широтная ориентировка позднее характерна для славян и, вероятно, являлась традицион­ной уже при трупосожжении. Это связано с древнеславянской мифологической картиной мира.

У словен (корчакской культуры) в описываемый период возникает новое явление в погребальной обрядности — над захо­ронениями в некоторых местах начинают насыпать курганы (пра-слав. *mogyla). «Могилы» появляются в двух довольно удален­ных друг от друга регионах — на Волыни и в Припятском Полесье с одной стороны, и в подкарпатских областях Словакии, Поморавья и юго-западной Польши с другой. Курганы явно наследуют многие черты обрядности ранних грунтовых погребений. Высота их не превышала метра, чаще полуметра, они насыпались над мо­гильными ямами (в других случаях захоронение в основании кур­гана) и окружались ровиком. Диаметр кургана мог достигать 10 метров. Кремация умерших совершалась на стороне; погребения как урновые, так и безурновые, с характерным для пражско-корчакской культуры крайне скудным инвентарем или без тако­вого. Перед захоронением в основании кургана разжигался кос­тер. Позднее в кургане могли делать впускные безурновые захо­ронения. Курганы использовались большими семьями на протя­жении нескольких поколений, иногда дольше столетия.101 По всей вероятности, могильные насыпи естественным образом раз­вились в двух славянских регионах из обычая как-то отмечать место захоронения.

Преобладающим типом захоронений при этом оставались грунтовые, почти всегда безынвентарные (кроме чехо-моравских земель, где нередко встречается скудный инвентарь). Они харак­терны для большей части западного региона пражской культуры. Трупосожжение могло совершаться не только на стороне, но и на месте (ряд могильников Польши102).

Согласно известию греческого историка Феофилакта Симокатты, погребение по «обычаю» сопровождалось поминальным пиром с обильными возлияниями 103 (в V в. он носил название «отрава»). Судя по известию Феофилакта, если человек умирал в пути, например, в походе, но среди соплеменников, погребение и поминки совершались на месте кончины. Видимо, в этом случае дух покойника, даже сгинувшего на чужбине, считался удовле­творенным. Опасными же считались лишь те мертвецы, которые не были должным образом погребены сородичами.

Маврикий Стратег — первый автор, сообщающий о приня­том у славян (словен и антов) обычае самоубийства вдовы после смерти мужа. По его словам, славянские женщины «целомудрен­ны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добро­вольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдов­стве».104 С одной стороны, это чрезвычайно древний обычай. С другой — у славян, в отличие от гуннов, например, он до того не засвидетельствован. В известии Маврикия обращает на себя вни­мание подчеркивание сугубой добровольности происходящего, а также то, что этот мрачный ритуал не был в его время обязателен («многие из них» — не все). В то же время он к 580-м гг. распро­странился среди словен и антов достаточно широко, чтобы по­пасть на страницы «Стратегикона» как важная бытовая деталь.

Распространение самоубийств жен после смерти мужей от­ражало укрепление патриархальных устоев в славянском общест­ве. Мужчина начинал восприниматься как единственная и неза­менимая опора семейного уклада. Но стоит отметить, что при всем том высокий общественный статус вдов, переживавших му­жей, остался общеславянской традицией.

Описываемый период ознаменовался немаловажными пере­менами в общественно-политическом устройстве славянских племен. В целом они были направлены на усиление расслоения в обществе и укрепление оснований протогосударственности. В обществе, описываемом Маврикием Стратегом, явно немалую роль играет частная (точнее, семейная) собственность. По его словам, словене и анты на случай опасности «все ценное из своих вещей зарывают в тайнике, не держа открыто ничего лишне­го».105 Известие «Стратегикона» находит прямое подтверждение в антских кладах наподобие Мартыновского. Одновременно кла­ды эти свидетельствуют и о высокой степени имущественного расслоения. Семьи племенной элиты, которыми и были зарыты клады с мартыновскими драгоценностями, по уровню достатка значительно превосходили сородичей.

Наиболее стремительными темпами шли обогащение и об­щественное расслоение в придунайских (прежде всего, нижнеду­найских) и антских областях. Этому способствовали и набеги на Империю, и активная меновая торговля с различными соседями. Свидетельство возросшего достатка — богатый сравнительно с Волынью, Полесьем и Польшей инвентарь ипотештинских, от­части пеньковских и чехо-моравских захоронений. В могильнике Сэрата-Монтеору отмечены, как говорилось, несколько богатых погребений. Находка в женском захоронении сосуда для благо­воний в этой связи весьма показательна. Задунайская роскошь служила примером для подражания славянской знати. Богатые женщины следили за собой, перенимая бытовые привычки ромеев. Во время набегов на Империю славяне захватывали не только рабов, скот, оружие — но также золото и серебро, прекрасно осоз­навая их ценность.106

В то же время с правовой точки зрения общество, очевидно, расслаивалось гораздо в меньшей степени. Во времена Маврикия Стратега у антов и словен каждый мужчина был равноправным воином107 и, соответственно, имел возможность обогатиться во время войны. Исключительно богатые люди, имевшие возмож­ность следовать ромейской моде, являлись редкостью.108 Что ка­сается северо-восточных земель пражско-корчакской культуры, то здесь, как уже упоминалось, не отмечены сколько-нибудь бо­гатые и вообще инвентарные захоронения; нет здесь и кладов, подобных «мартыновским». Эти края были отрезаны от торговых связей с цивилизованным югом и западом, редко доходила сюда и задунайская добыча.

Именно в южных областях резко возросло число рабов-пленников. О захвате и содержании дунайскими словенами ог­ромного количества рабов не раз сообщают греческие авторы.109 Мы не встречаем более упоминаний о ритуальных убийствах пленников — пленник превратился в высокоценную добычу, и убивали его только в случае опасности. Рабы, несомненно, наря­ду со скотом и драгоценностями являлись важнейшим признаком достатка в славянском обществе. Однако Подунавье было прифронтовой полосой, и рабы  нередко бежали от своих хозяев;110 могли они стать и подмогой для вражеской армии.

Славянское общество того времени явно не могло поставить под действенный контроль огромные массы рабов. Возможно, именно этим вызвано некоторое изменение в их статусе. Судя по известию довольно подробно рассматривавшего этот вопрос Прокопия, в его время рабство у словен и антов было пожизнен­ным, хотя и не слишком тягостным. Единственными возможно­стями освободиться тогда были выкуп и случайное возвращение на «свою» территорию. Во второй половине VI в. положение из­менилось. Маврикий пишет: «Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племе­на, но, определив для них точный срок, предоставляют на их ус­мотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья».111

Выбор при этом бывал отнюдь не столь однозначен, как может подуматься. В руки славян, конечно, попадали люди само­го разного достатка, нрава, религиозных убеждений. В славян­ском обществе, где положение рабов мало отличалось от статуса младших членов семьи, многие могли завести дружеские и даже родственные связи. Число оставшихся, вне сомнения, было дос­таточно велико. Новые «друзья» становились полноправными членамм общины, к тому же под защитой славянских законов гостеприимства. Община получала рабочие руки и воинов-защитников, подчас весьма преданных. Во всяком случае, пре­достерегая от доверия к «так называемым перебежчикам», Мав­рикий с прискорбием отмечает: «Ведь есть и ромеи, переменив­шиеся со временем и забывшие своих; они предпочитают благо­склонность к врагам».»112

На правах «друзей» в славянских общинах жили люди само­го разного происхождения. Среди них могли быть как бывшие рабы, так и беглецы либо торговцы из сопредельных стран. Феофилакт Симокапа упоминает в дружине «Мусокия» гепида хри­стианского вероисповедания.113 Несколько иными, очевидно, бы­ли основания для совместного проживания со славянами в рамках единых общин целых иноэтничных групп (германцев, романцев и др.).

Политическое устройство славянских племен Маврикий сначала характеризует почти так же, как Прокопий. По его сло­вам, склавы и анты при всей своей многочисленности «не знают порядка и власти», что существенно ослабляет их перед лицом внезапного нападения.114 Ниже он еще раз подчеркивает: славяне пребывают в «анархии и взаимной вражде».115 Говоря о «взаим­ной вражде», Маврикий без сомнения имел в виду — в том числе — межплеменные распри и непрочность племенных союзов. Далее он упоминает о несогласиях славянских вождей друг с другом.116 Но подразумевает он также и внутриплеменные разногласия, с легкостью обнаруживающиеся на вече и могущие проявиться да­же в бою.

Славянский политический строй ромеи по-прежнему вос­принимали как анархию. Теперь уже удавалось время от времени вступать в «соглашения» с отдельными приграничными племе­нами, и это свидетельствовало о значительном развитии самого славянского общества. Но, — предупреждает Маврикий, — «они вообще вероломны и ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дарам». Виной тому, впрочем, не какая-то злокоз­ненность славян, а та самая «анархия»: «Так как господствуют у них различные мнения, — поясняет император-стратег, — они либо не приходят к согласию, либо, даже если и соглашаются, то ре­шенное тут же нарушают другие, поскольку все думают противо­положное друг другу и ни один не желает уступить другому».117 Здесь перед нами — описание решения политической проблемы на славянском вече. Коллективная власть племени заключает, на­пример, союз с Империей. Для принятия решения требуется «со­гласие» подавляющего большинства, если не всех участников ве­ча. Но при этом другое племя — даже того же союза — соглашени­ем ни к чему не обязывается, и с легкостью может открыть воен­ные действия сразу после его заключения.

С другой стороны, Империя могла использовать и использо­вала межплеменные раздоры и в собственных интересах. Маври­кий рекомендует «некоторых из них прибрать к рукам с помо­щью речей или даров, в особенности тех. кто ближе к границам, а на других нападать, дабы враждебность ко всем не привела бы к объединению или монархии».118

Итак, с одной стороны, у славян, по мнению Маврикия, ца­рит безвластие. С другой, многочисленных вождей, которые «не согласны друг с другом», он определяет термином «рикс». Слово это со второй половины VI столетия на время закрепилось в каче­стве одного из ромейских обозначений предводителей славян. феофилакт, тем не менее, определяет этот термин как слово из «языка варваров».119 Поскольку в данном случае историк излага­ет сведения о словенском вожде, полученные ромеями от пере-бежчика-гепида, можно заключить, что «риксами» славянских вождей стали называть германцы. У самих славян этот термин совершенно не засвидетельствован.

В политическом лексиконе и Империи, и германских племен «рикс» (rhz > rik, латинское rex) — король, наследственный и по­жизненный правитель. Очевидно, во второй половине VI в. власть антских и словенских вождей, по крайней мере, на сто­ронний взгляд, соответствовала этому понятию. Тем не менее, «риксов» еще очень много, отдельные племена не сплочены в «монархию». Как «рикс» может определяться один из значитель­ного числа мелких правителей, племенной вождь. В то же время, термин приложим и к вождю крупного племенного объединения, каким, несомненно, выступает Мусокий у Феофилакта. Едва ли стоит сомневаться, что «рикс» передает славянское понятие «князь». В первом случае речь идет о каждом из множества «ма­лых» князей (или владык), во втором — о великом князе.

Власть князей (владык) у славян в описываемое время укре­пилась. Вероятно, на всех уровнях она уже стала передаваться по наследству в пределах одной семьи. Одни и те же вожди предво­дительствовали дунайскими словенами на протяжении десятиле­тий — надо думать, пожизненно. Скорее всего, обычай ритуально­го убийства откровенно «несправившегося» князя у славян при­менялся все реже. По крайней мере, никаких свидетельств о нем нет. Маврикий, живописуя славянскую «анархию», ни словом не обмолвился о столь характерной детали. Славянские вожди (в том числе и с титулом князя-«рикса») выступают как представи­тели племени во внешних сношениях и, надо полагать, носители сакральной и судебной власти. Они — и военные предводители, как Мусокий у Феофилакта.

Еще одна любопытная деталь — Феофилакт впервые приме­нительно к славянам упоминает «страну, подвластную» конкретному вождю.120 Он же впервые говорит о «Склавинии» как осо­бой территории за Дунаем.121 Это свидетельствует, что славян­ские племена уже имели довольно четкие границы. Общая их территория признавалась у соседей особой, им принадлежащей страной.

«Рикс» — не единственное обозначение вождя славянского племени в это время. Судя по труду Феофилакта, некоторые вож­ди, в том числе самостоятельные, весьма высокого ранга, «риксами» не числились. Один из таких предводителей у греческого историка назван «филархом», а ниже — «таксиархом».122 Первый термин обозначает предводителя «филы», родоплеменной группы и одновременно военной единицы. «Таксиарх» — воинское звание и может служить довольно точным соответствием для славянско­го слова «воевода». Надо думать, в это время у славян, как у позднейших влахов или черногорцев, племенной вождь мог зваться и князем, и воеводой. При этом титул воеводы подразу­мевал изначально некоторое ограничение полномочий военной сферой.

Отсутствие упоминаний об убийствах правителей, о риту­альных зверствах на захваченной территории знаменует, видимо, некое умаление изначально большой (особенно у словен) роли воинских братств. То, что традиции, связанные с древними сою­зами «людей-волков», продолжали существовать долго, особых сомнений не вызывает. Однако конкретное значение союзов бойников-«волкодлаков» неизбежно падало. Они должны были отка­зываться от любых форм конфронтации с общиной и племенем (в том числе от свирепых воинских обрядов) — либо превращаться в безродных изгоев, «разбойников» в современном смысле слова. Первый путь с очевидностью вел к трансформации военного «тайного» союза во вполне открытую обществу княжескую дру­жину.

Но в описываемое время процесс этот оставался еще в на­чальной стадии и был довольно далек от завершения. Во всяком случае, насколько можно судить по скупым сведениям греческих источников, отборные отряды словен («из отборных и опытных воинов», «избранный цвет всего народа»123) не были связаны с каким-то конкретным предводителем. Их следует считать скорее племенной, чем княжеской «отборной» дружиной — то есть членами воинского союза. «Отборные и опытные» воины опознаются ромеями по внешности и боевому кличу.124 Следует помнить,что во времена Прокопия часть воинов у славян сражалась полуобнаженными — очевидно, именно «волкодлаки», считавшие себя неуязвимыми в битве, подобно скандинавским берсеркам. Псевдо-Кесарий  же упоминал,  что словене  используют в качестве клича волчий вой.

Вероятно, членов воинских братств имел в виду и Маври­кий когда говорил об «отчаянных юношах, имеющихся среди них [склавов и антов]» и атакующих ромеев из засад.125 Нельзя не заметить, что праславянское слово *junakb («юнак») со значени­ем «юноша, герой-воин»126 вполне могло обозначать членов воин­ских союзов. Большую часть бойников, вне сомнения, всегда со­ставляли молодые люди.

Итак, воинские союзы продолжали существовать и сохраня­ли известную автономию от княжеской власти. По крайней мере, так обстояло дело у словен. F-сть, однако, основания считать, что у антов, где их роль всегда была меньше, произошли уже важные перемены. Распространение «мартыновских» древностей свиде­тельствует о зарождении в антских землях культуры нового типа — дружинной, интернациональной по происхождению, характер­ной для большинства народов на сходной стадии развития. Во властную элиту антского общества вливались воины, чей профес­сионализм сформировался не в воинских братствах, а на службе Империи. Там же были заложены основы их материального дос­татка, а также сложилось своеобразное «культурное лицо». Этот новый общественный слой, очевидно, включал выходцев из раз­ных этносов (как антов, так и словен, болгар, аланов). Для них ес­тественно было группироваться вокруг военных предводителей — воевод или князей. Таким образом, упрочивая власть вождей, антские племена совершали важный шаг вперед, к ранней госу­дарственности.

Описание Маврикия дает нам сведения о славянских племе­нах юга — антах и словенах (в первую очередь, дунайских). Куль­тура и общество северных славян, носителей суковско-дзедзицкой культуры, имели некоторые выразительные отличия. Судить о них мы можем почти исключительно по археологиче­скому материалу. Единственный современный событиям автор, упоминающий о северных славянах и сообщающий кое-какие данные об их образе жизни — Феофилакт Симокатта. Его сообще­ние основано при этом на информации, полученной от захвачен­ных императором Маврикием славянских послов к аварскому ка­гану. Едва ли эта информация соответствует действительности во всех своих деталях.127

Особенности суковско-дзедзицкой культуры в немалой сте­пени предопределились особенностями ее предыстории. Венеды представляли собой совокупность разрозненных общин или крайне небольших племен, довольно пестрого в этническом пла­не происхождения. Разбросанные по почти безлюдной стране, они были вынуждены вести суровую борьбу не столько с враж­дебными соседями,сколько с природой.

Расселялись  «суковцы»  немногочисленными   группами,  и наиболее распространенный тип их поселения — небольшая весь. Ее население,  вероятно,  представляло собой  патронимический коллектив, объединение нескольких близкородственных больших семей. У венедов преобладало подсечно-огневое земледелие. На давно освоенных землях, в Великой Польше или Силезии, оно могло  сменяться   перелогом.  Там,   где  расселявшиеся  славяне встречали  германцев,  продолжалось использование старых па­шен.128  При этом земледелие, скорее всего, являлось основным источником существования.129 Но можно не сомневаться, что в этих лесистых краях намного большую роль, чем на юге, играли охота и рыбная ловля. О скотоводстве данных мало, но ранние находки шпор свидетельствуют о наличии (едва ли широком рас­пространении) коневодства.130

Преобладает (если не безраздельно господствует) кучевая застройка поселений.131 Это также свидетельствует о большесемейно-патронимическом характере общественной структуры. Характерной особенностью суковско-дзедзицкой культуры, свя­занной с климатическими условиями, является строительство ее создателями исключительно наземных домов — изб. Сам термин «изба», впрочем, своим происхождением связан с югом и прине­сен на север словенскими переселенцами. Немногочисленные по­луземлянки на землях Польши, очевидно, оставлены ими же. В суковско-дзедзицком ареале отмечены два типа наземных жилищ наземные срубы и жилища с подпольными ямами. Последние, естественно, лучше прослеживаются археологически. Они отме­чены также у словен и возможно, появились отчасти под их влия­нием. Подпол устраивался посредине жилья, имел различные формы и площадь от 3 до 5,9 м2, глубина его до 0,4 м. Очаг рас­полагался рядом с подполом, на полу самой избы. Это одно-двухъярусная каменная кладка или углубление размером при­мерно 2,5 м2. Печи-каменки, иногда встречающиеся в суковско-дзедзицких избах, очевидно, — следствие миграции с юга. Наряду со срубами отмечены дома столбовой конструкции — свидетель­ство участия ославянившихся германцев в сложении культуры.132

Послы приморских славян утверждали перед Маврикием, что «их страна не знает железа».133 Это представляется неким лу­кавством или преувеличением. Во всяком случае, металлические предметы на суковско-дзедзицких поселениях, в том числе самых ранних, отмечены. Другое дело, что среди них практически нет орудий земледельческого труда, оружие же встречается крайне редко. В основном это детали одежды и украшения, чаще всего привозные.134 Можно думать, что металлообработка была развита крайне слабо.

Лепная керамика довольно близка пражско-корчакской.135 Суковские и пражские горшки сближаются наибольшим расши­рением в верхней части — что резко отличает их от пеньковских. Но горло суковских горшков шире, днище невелико. На суков-ской посуде чуть чаще, и все же очень редко встречаются про­стейшие узоры — ногтевые или волнистые. Наряду с близкими к пражским отмечены также горшки биконической формы. Биконическую форму имеют и суковские миски.136

Значительно отличались суковские племена от южных соро­дичей своей духовной культурой. Это проявляется, прежде всего, в особенностях погребального обряда. Могильники суковцев нам почти совсем неизвестны. Сохранились.следы разбрасывания ос­татков кремации умерших на поверхности, в определенных мес­тах.137  Единичные грунтовые могильники Повисленья — еще один след переселения словен с юга.

Именно в суковском ареале отмечено длительное сохране­ние жестоких обычаев, регулирующих численность населения. Потомки венедов в Восточной Германии и Поморье еще в сред­ние века убивали новорожденных девочек и расправлялись с немощными стариками.I3S Сохранение или возрождение этих явле­ний надо связывать с крайне тяжелыми условиями жизни суков-ских общин. Следует отметить, что для суковцев было характер­но особое поклонение богу загробного мира Велесу и, должно быть, иное отношение к смерти, чем у большинства славян. Это каким-то образом находит отражение и в их погребальном обря­де. Изменения в религиозной сфере, связанные с воздействием других славянских племен, происходили медленно и не у всех венедов.

Любопытная деталь, связанная с культурой славян Севера, — именно у них, а не у более знакомых антов или словен, греческий автор впервые упоминает музыкальный инструмент. Захваченные Маврикием послы не имели при себе никакого оружия, зато несли «кифары»139 — вероятно, широко известные у славян гусли. Если верить их словам, то музыка («безыскусные мусические уп­ражнения», в трактовке ромейского автора) была весьма развита у славян Поморья.

Очевидно, что венеды дольше сохраняли архаику и в своем общественном строе (например, значительное влияние автоном­ных от общин воинских союзов). Княжеская власть, основанная на представлении о происхождении вождей от Сварога-Перуна через ритуальный союз кузнецов, характеризующаяся сакраль­ными двусоставными именами, была, вероятно, принесена в великопольские земли с юга и сначала воспринималась как «рабст­во». У ободричей, в отличие от соседних велетов, двусоставные имена, кажется, не были в ходу еще и в конце VIII века.

О том, каков был политический строй венедов в Поморье, позволяет отчасти судить Феофилакт. Правителей их он опреде­ляет как «этнархов».140 Слово «этнарх» может обозначать «ста­рейшину», мелкого варварского вождя. «Этнархи» племени при­нимают совместные решения, в частности, по внешнеполитиче­ским вопросам, отправляют от имени племени послов — но от «монархии» эта ситуация отстоит весьма далеко. Вероятно, «эт­нархи» соответствуют зажиточным «господам», панам — старши­нам отдельных патронимии, объединенных в соседские общины-миры и далее в племя. Едва ли можно предполагать в это время наличие у венедов Полабья и Поморья крупных племенных сою­зов. О крайней дробности их политического деления свидетельствует большое число равных по значению городищ, возникающих здесь в конце VI века.141

«Этнархи» обладали частной собственностью. Известно, что лично они принимали дары от аварского кагана, а клады (резуль­тат тех самых даров) найдены в Поморье археологами.142 Нет, од­нако, никаких оснований полагать, что до начала прямых контак­тов с каганатом имущественное расслоение у венедов Поморья или полабского региона зашло сколько-нибудь далеко. Не было им, очевидно, известно и денежное обращение — но драгоценный металл использовался в качестве эквивалента. Развитие общест­венных и экономических отношений в северном славянском ре­гионе происходило по мере расширения контактов с Аварским каганатом и, особенно, с Франкским государством. Но определя­лось это развитие, конечно, внутренней потребностью славянско­го общества.

Военное дело

Длительные войны славян против Империи дали в рассмат­риваемый здесь период богатый материал ромейским авторам, описывавшим вооружение и тактику противника. Специальное внимание боевым характеристикам «варваров» уделяют, разуме­ется, Маврикий и Военный Аноним. Но и другие писатели сооб­щают ценные сведения о военном деле у словен. Антам, не яв­лявшимся постоянными противниками Империи, естественно, уделяется меньше внимания.

По Маврикию, каждый славянский воин (и «склав», и ант) «вооружен двумя небольшими копьями».143 По словам Иоанна Эфесского, это было основное, чаще всего единственное оружие словен, предназначенное для метания.144 Нередко встречались у славян сделанные из дерева луки с небольшими отравленными стрелами. Наконец, некоторые воины прикрывались щитами — как говорит Маврикий, «крепкими, но труднопереносимыми».l45

Эти сведения о славянском оружии полностью соответст­вуют археологическому материалу, в котором отмечены метал­лические наконечники стрел и копий. Ножи и топоры, также за­свидетельствованные археологами, для боя, очевидно, не предна­значались. Однако этим арсенал славянского воина не исчерпы­вался. Во время войн и набегов в виде трофеев славянам доставалось самое разное оружие. 146 В частности, высоко ценились мечи, наличие которых у славян косвенно засвидетельствовал Ме­нандр.147 Примерно в описываемое время из древневерхненемец­кого языка было заимствовано слово «броня».148

Насколько можно судить по свидетельствам современников, славяне сражались преимущественно пешими. Однако при набе­гах на Империю в руки им попадало достаточное количество ко­ней, чтобы создать конницу.149 К концу VI в. она у дунайских словен уже имелась.150 У антов же, судя по устойчивым мотивам их искусства, коневодство всегда играло немалую роль. Следует отметить, что верховая езда отмечена археологами и для чрезвы­чайно удаленных от имперских границ племен — у венедов на землях нынешней Польши.

Маврикий оставил красочное, но несколько противоречивое описание боевой тактики славян. Сперва151 он повествует, что «они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном бою не стремятся, ни показываться в местах открытых и ровных не желают». Последнее совпадает со свидетельствами более ран­них и современных авторов, которые единогласно свидетельст­вуют, что славяне предпочитали для войны места лесистые и го­ристые. «Если же и придется им отважиться на сражение, — про­должает Маврикий, — они с криком все вместе понемногу про­двигаются вперед. И если неприятели поддаются их крику, стре­мительно нападают; если же нет, прекращают крик и, не стремясь испытать в рукопашной силу своих врагов, убегают в леса». Там славяне имеют «большое преимущество, поскольку умеют сра­жаться подобающим образом в теснинах» — еще один отмечен­ный уже Прокопием факт. Более того, по описанию Маврикия, славяне нередко бежали в леса, будучи застигнуты с добычей. Но как только противник скапливался у брошенного обоза, славяне внезапно обрушивались на него. Судя по «Стратегикону», подоб­ную хитрость они применяли не раз.

В другом месте, — и здесь-то можно увидеть некое противо­речие — Маврикий описывает достаточно правильное сражение со славянской ратью. Славяне здесь, кажется, уже имеют некий строй. Во всяком случае, «занимая более укрепленное место и будучи защищенными с тыла, они не допускают возможности, чтобы подвергнуться окружению или нападению с флангов либо тыла». Император предлагает в таком случае завлекать славян в засаду притворным бегством.152

Скорее всего, противоречие кажущееся. В первом случае описывается славянская атака, видимо, действительно выглядев­шая на взгляд ромея беспорядочной (хотя можно предположить, что в первых рядах сражались члены воинских братств — их бое­вой клич и внешний вид должны были повергнуть противника в страх). Далее говорится о славянах, застигнутых на марше — при­чем стоит обратить внимание, что добычу они держали в одном месте строя, так что она могла служить зримой приманкой для противника. Во втором же описании характеризуется славянская оборона, удерживание занятой позиции (например, в тех же «тес­нинах»). Разбить ее можно было, по мнению Маврикия, спрово­цировав славян на анархическую, по их обыкновению, атаку.

И Маврикий в данном фрагменте, и Военный Аноним153 говорят об эффективности применения засад в войне со славянами. Но если автор трактата «О засадах» относится к славянам довольно пренебрежительно и не говорит об опасности засад с их стороны (в отличие от болгар), то Маврикий более осведомлен. Он не раз подтверждает известный уже Прокопию факт — славяне и сами чрезвычайно искусны в военных хитростях, внезапных нападениях, засадах.154

Маврикий приводит любопытный пример военных хитро­стей славян. По его словам, они «мужественно выдерживают в воде, так что часто некоторые из них. оставшиеся дома и внезап­но застигнутые опасностью, погружаются глубоко в воду, держа во рту изготовленные для этого длинные тростинки, целиком вы­долбленные и достигающие поверхности воды; лежа навзничь на глубине, они дышат через них и выдерживают много часов, так что не возникает на их счет никакого подозрения. Но даже если тростинки окажутся заметными снаружи, неопытные посчитают их растущими из-под воды».155

Уже во времена Прокопия, при нашествии 550 — 551 гг., славяне впервые стали захватывать укрепленные города. Тогда еще неизвестно о применении ими каких-либо сложных техниче­ских средств. Но славяне учились — и у самих ромеев, на службе им, и у имеющих немалый опыт кочевников. Во всяком случае, при осаде Фессалоники в 586 г. славяне уже имели немало разнообразных осадных приспособлений.156 Греческие авторы отмеча­ют особые способности славян в наведении переправ через вод­ные преграды. Тк, Маврикий пишет: «они опытнее всех людей и в переправе через реки».157 Фефилакт Симокатта отмечает, что авары пользовались руками славян для переправы через Дунай. Для переправы, как и для движения по рекам, славяне использо­вали плоты и челны-однодеревки. На славянском челне умеща­лось два десятка воинов.159

Во второй половине VI века славяне впервые спускают свои суда на море. Первым подобным примером, как уже говорилось, была попытка проникнуть морем за стену Хереонеса Фракийско­го в 559 г. Тогда «гунны» (а вернее, надо думать, словене из гунн­ского войска) построили примитивные транспортные плоты. При этом они не слишком умело подражали ромейскому кораб­лестроению.

О том, что представляли собой эти первые морские суда славян, можно судить по сообщению Агафия Миринейского: «Они собрали огромное количество тростника, самого длинного, крепкого и широкого и, окропив стебли и увязав их веревками и шерстью, изготовили множество плотов. Сверху поперек они на­ложили прямые деревянные бревна, как скамьи для гребцов, но не везде, а только по краям и посередине. Скрепив их самыми крепкими узами, они соединили и связали между собой как мож­но прочнее так, чтобы три или четыре образовали один плот, имеющий достаточное пространство для помещения четырех гребцов, и чтобы они способны были выдержать тяжесть поме­щенного там груза и не затонули вследствие недостаточной вели­чины... Чтобы увеличить их плавучесть, передние их части не­много округлили и загнули назад наподобие носа и, подражая бортам корабля и парапетам, они приладили с каждой стороны колки для весел и устроили нечто вроде передней и задней частей корабля, где не было весел и скамей для гребцов».l60

Мы помним, что первая попытка морского боя кончилась для славян неудачно. В 586 г. под Фессалоникой они строили «широкий деревянный плот» - вновь не добившись в морском штурме успеха.161 Впрочем, уже спустя год после осады Фессалоники славяне успешно вторглись на остров Эвбею. Негативный опыт учитывался, и в VII в. греческий автор уже признавал, что (славяне приобрели большой навык в отважном плавании по мо­рю с тех пор. как они начали принимать участие в нападениях на Ромейскую державу».162 Навык этот обретался не только на юж­ных морях. В последних десятилетиях VI в. славяне на севере постигли Балтики. Уже в следующем веке они оказались в со­стоянии совершить переселение через ее воды на остров Рюген.

Военное дело славян развивалось и совершенствовалось в борьбе с ромеями и кочевниками. Слабые стороны славян — пер­вобытный характер общества, отсутствие централизации, извест­ная стихийность войн и набегов — были в то же время и сторона­ми сильными. Они делали невозможным, прежде всего, насиль­ственное подчинение славянских земель, организацию на насе­ленной славянами территории постоянного чужеземного управ­ления. Силы славян и Империи были несопоставимы — но славяне начали с ромеями войну на измор в условиях, когда Константи­нополю противостояли и более сильные враги.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВТОРОЙ ШТУРМ ИМПЕРСКИХ ГРАНИЦ

Второе нашествие

Относительно мирная передышка в отношениях между ду­найскими словенами и Империей продлилась до середины 570-х годов. Но она не означала прекращения расселения славян — как словен, так и антов, — на землях Империи. Всю вторую половину VI в. шло постепенное просачивание славян в провинцию Ски­фия. Оседание их здесь, кажется, не сопровождалось никаким со­противлением имперских властей. Более того, важнейшим цен­тром славянского присутствия еще с начала века оставалась кре­пость Диногеция — опорный пункт ромеев на Дунае. Здесь анты и, возможно, словене жили на правах федератов Империи, сохраняя при этом все черты своей культуры.1

Если Империя, надеясь защитить границы от других врагов, сквозь пальцы смотрела на занятие славянами Малой Скифии, то новое положение дел едва ли устраивало всех местных жителей. Археология фиксирует постепенную «варваризацию» культуры области. Та часть местных жителей, которая уцелела после набе­гов кочевников и тех же словен, либо покидала Скифию, либо должна была смешаться с пришельцами. С другой стороны, из­бравших последний путь было не так уж мало. По крайней мере, пришлые «варвары» смогли перенять и развить навыки прежних обитателей в действительно важных для себя областях — в добыче и обработке металлов, в земледелии.2

Словене, конечно, не всегда приходили с миром. После ухо­да авар на запад мелкие набеги, сопровождавшиеся грабежами и захватом пленных ромеев, возобновились. Вероятно, они не пре­кращались в течение всей первой половины 570-х гг.3 Эти пред­приятия, однако, носили локальный характер и не нашли никако­го конкретного отражения в источниках.

Основной причиной, побуждавшей словен искать новых мест к югу от Дуная, несомненно, являлась возраставшая числен­ность населения. Судя по масштабам развернувшегося в 578 г. славянского нашествия, накануне его к северу от Дуная скопилась огромная масса безземельных словен. Именно это и разру­шило долгий, хотя ненадежный и негласный, мир между основ­ной их массой и Империей. Причина могла быть только одна — внезапный и почти одномоментный приток нового населения.

Материалы могильника Сэрата-Монтеору показывают, что переселения с севера в земли дунайских словен происходили пе­риодически на протяжении второй половины VI века. Источни­ком для этих миграционных волн служил «пражский» ареал.4 Первую из них, проложившую путь последующим через ранее принадлежавшее антам поречье Прута и Сирета, следует отнести к 560-м или 570-м гг., времени после разгрома антов аварами. Не будет, скорее всего, ошибочным предположение, что именно эта волна сдвинула с места массы словен около 577 г.

Источником миграции стали дулебские земли по Западному Бугу. Проходя через Верхнее Поднестровье и нынешнюю румын­скую Молдову, дулебы покорили или увлекли с собой местные антские племена. В VII в. такие антские племена, как северы и сагудаты, уже считались словенами. В миграции, вызванной, скорее всего, нехваткой пахотных земель в Полесье, участвовали самые северные дулебские племена — дреговичи и берзичи с далекой Припяти.

Миграция имела своим непосредственным итогом установ­ление непосредственной границы и прямых связей между дунай­скими словенами и дулебским племенным союзом под предводи­тельством Мусокия-Маджака. Любопытно, что только с 580-х гг. мы имеем определенные сведения об употреблении у дунайцев двусоставных княжеских имен. Антские племена, оставшиеся на своих местах, влились в один из словенских союзов. Некоторые из них были увлечены переселением дулебов и переместились в их числе в Мунтению. Граница между Империей и условно-союзными ей антами в последующий, период ограничивалась дельтой Дуная.

Переселение родственных дулебов не привело к серьезным столкновениям даже с антами, тем более с родственными дунай­скими племенами. Дунайцы приняли дулебов с миром. Лучшее свидетельство тому — сохранение структуры дунайского союза. Его в конце 570-х гг. возглавлял все тот же Добрята. Но вожди дунайцев должны были решать проблему расселения пришельцев — тем паче, что за этими шли другие, не только из дулебских, но и из «ляшских» земель. Самым лучшим, если не единственно воз­можным вариантом была переправа через Дунай. Мы лишены данных о непосредственном начале вторжения, хотя Менандр в утраченной части труда, видимо, что-то сообщал.5

Обстановка складывалась благоприятно для словенского нашествия. Держава ромеев, казалось, агонизировала. В 573 г. лангобарды, авары и персы почти одновременно разгромили им­перские войска в Италии, Фракии и Сирии. Император Юстин, полностью отчаявшись, сошел с ума, к тому же его разбил пара­лич. Императрица София добилась в 574 г. назначения кесарем — фактическим правителем Империи — полководца Тиверия. Тиверий, за год до того разбитый аварами, поспешил заключить с ни­ми мир. Перемирие удалось было заключить и с персами. Но в 576 г. военные действия на восточной границе возобновились.

Тиверий попытался обратиться за помощью к тюркам, с ко­торыми Империя с 568 г. поддерживала союзные отношения. Но их каган к тому времени сам заключил мир с Ираном и не соби­рался его нарушать ради ромеев. Имперские послы получили от Турксанфа, сына Истеми и правителя западной части каганата, резкую отповедь, смешанную с угрозами. Турксанф небезоснова­тельно обвинил Империю в двуличии, в заигрывании и с ним, и с Баяном. К этому времени тюрки уже разгромили и покорили Аланию и утигур. Ромеи лишились последних возможных союз­ников в Степи. Ответом на посольство Тиверия стала война. Турксанф двинул свою орду к Боспору — опорному пункту Импе­рии в Приазовье. Когда под ударами тюркютов и утигур Боспор пал, Турксанф атаковал ромейские границы в Крыму и Закавка­зье.6

В этой-то обстановке на фракийскую границу обрушились словене. Нашествие началось на рубеже 577/578 г.7 Славяне, ве­роятно, как и в 559 г., перешли замерзший Дунай по льду. После этого огромная масса «варваров» атаковала ромейские земли во Фракии.

Менандр оценивает число вторгшихся словен  в  1000008. Даже если цифра эта преувеличена, скажем, вдвое, она о многом свидетельствует. Во-первых, речь идет о нашествии, многократно превосходящем по своим масштабам все предыдущие. Вторглось просто войско — целый «народ» шел, очевидно, с семьями в поисках новых мест поселения. Словене рассеялись по диоцезу Фракии, проникнув в сопредельные земли, действуя во многих местах одновременно — это посеяло панику и создало преувели­ченное представления об их численности. Между тем, Империя не могла организовать должного отпора. На востоке велись за­тяжные переговоры с персами, и снять оттуда войска у Тиверия не было возможности. Между тем воевать приходилось и в Аф­рике с берберами, и в Приазовье с тюркютами. Балканские про­винции оказались предоставлены сами себе.

Сильнее всего пострадала, конечно, Фракия, подвергшаяся первому и наиболее сильному удару. Она была разграблена, при­чем «многие города римлян», захваченные словенами, оказались полностью опустошены и заброшены.9 Словене пока не оседали на новых местах, стремясь полностью очистить и обезопасить их для себя.

Нашествие очень быстро выплеснулось за границы диоцеза. Словене, вероятно, не решились двинуться к Константинополю, и направились главным потоком на запад, в земли Иллирика — при­чем не в придунайские, прилегающие к рубежам Аварского кага­ната, а южнее, в Элладу. Вскоре основные силы словен уже опус­тошали Грецию.10 На этот раз Фермопилы не остановили вторже­ния. Насколько велик был ущерб, неясно. Кажется, что в тот год словенам еще не удалось захватить ни одного крупного города.

Тиверий весной 578 г. оказался в крайне затруднительном положении. Войск, чтобы защитить Европу, ему не хватало. Главная угроза, с его точки зрения, исходила все же от персов. Приходилось для защиты Запада искать союзников вне границ Империи. Между тем, союз с антами никак себя не проявил. Он мог использоваться лишь против авар, врагов антов. В настоящее же время Империя находилась в «дружеских» отношениях с Бая­ном. Анты логично должны были сократить или прервать контакты с Константинополем и искать других союзников — среди общих врагов ромеев и авар. Можно не сомневаться, что отдельные антские отряды участвовали в боях как тюрок и болгар, так и словен с ромеями. Ромейские офицеры времен Тиверия — Маври­кии и Военный Аноним — в своих руководствах по военному делу однозначно считают ангов врагами или потенциальными врагами, о чем уже говорилось. Итак, на антов Тиверию надеяться не приходилось. Единственной возможностью — хотя кесарь не мог не сознавать опасности этого шага — оставалось в сложившихся обстоятельствах обращение к Баяну.

Аварский каган умело разыгрывал роль «друга» ромеев. Как бы хорошо ни понимали в Константинополе неискренность кага­на, положение было слишком тяжелым. И надо признать, что Ба­ян оправдал надежды Тиверия. Кесарь обратился к кагану с просьбой — «поднять войну против славян, чтобы те, кто разоряет ромеев, отвлекаемые своими бедствиями и желая помочь отчиз­не, скорее бы прекратили разорение ромейской, а другие приняли на себя опасности своей [земли]11. Баян с готовностью отклик­нулся. Он давно ждал повода и возможности расплатиться с Добрятой за гибель своих послов. Не последним (а может, и главным) аргументом была для аварского кагана и возможность захвата бо­гатой добычи: «издавна ромеи опустошались славянами, их же собственная земля каким-либо другим из всех народов — никоим образом».12 Кроме того, помощь Империи усыпила бы бдитель­ность Тиверия в условиях, когда Баян уже подумывал о наруше­нии мира.

Ромейский военачальник Иоанн организовал переправу войск Баяна через Саву в Иллирике. Переправилось, по данным Менандра (впрочем, как отмечает он, так «говорят»), огромное войско — около 60 тысяч всадников. Это шесть «туменов» по сче­ту самих кочевников. Во всяком случае, численность армии авар и подвластных им племен была сопоставима с разбредшимися по землям Империи словенами и превосходила их в вооружении. Конница Баяна была «облачена в панцири». Основные силы на­павших словен находились в Греции, и на землях Мезии и Ски­фии серьезных столкновений не произошло. Иоанн без каких-либо проблем провел орду Баяна по северным пределам Империи и в низовьях Дуная переправил их через реку на заготовленных для этой цели грузовых судах.

Баян «немедленно» обрушился на словен. Удар его был, очевидно, неожидан. В условиях массового нашествия словен­ские вожди не могли предвидеть ответа из-за Дуная. Свидетель­ство Менандра, кажется, подтверждает его слова о многочислен­ности аварского войска. Словене не осмелились вступить в битву. Подавленные,  как  представляется,  численным   превосходством кочевников, «они убежали в чащи и укромные уголки леса». Баян безнаказанно «принялся жечь деревни славян, разорять поля, все абить и опустошать». Едва ли добыча обманула его ожидания.13

Неизвестно, как именно отреагировали на вторжения Баяна вене, действовавшие за Дунаем.  Однако разорение  Балкан прекратилось, и заселения Греции славянами в эти годы еще не произошло. Очевидно, словене отхлынули из Эллады назад к Ду­наю  Частично они могли вернуться за реку, чтобы попытаться противостоять Баяну, частично остаться в Скифии, где прирост славянского населения, кажется, не прерывался.

Столкновение с аварами оказалось для словен неудачным. Нашествие, видимо, было грандиозным предприятием, в которое втянулись многие племена. Земли самих дунайцев не готовились к обороне. Удовлетворив себя грабежом, Баян навязал словенам мир на своих — и Тиверия — условиях, и дунайцы вынуждены бы­ли согласиться. Очевидно, в числе условий было прекращение военных действий против Империи. Словене освобождали всех ромейских пленных. Как позже хвалился Баян, он «много мириад пленников из ромейской земли, у словен бывших в рабстве, снова вернул ромеям свободными». Дунайским словенам была назна­чена ежегодная дань в пользу Баяна.14 С тем авары и покинули разоренную страну, — вновь пройдя по землям Империи. Судьба Добряты неизвестна. Но едва ли он пережил торжество питавше­го к нему давнюю личную «вражду» Баяна. Описываемые собы­тия произошли, вероятно, весной — в начале лета 578 г.

Тиверий добился своего. Но появление авар в Нижнем По-дунавье стало крупной стратегической ошибкой кесаря. Натиск тюрок на рубежи Империи стал только сильнее. Турксанф стре­мился свести счеты со своими «беглыми рабами», показавшимися теперь в пределах досягаемости. С другой стороны, рейд Баяна не мог не обеспокоить антов. Они должны’были охладеть к ромеям и искать себе новых сильных партнеров. Нет ничего удивитель­ного в том, что к моменту восшествия на престол Тиверия после смерти Юстина II (сентябрь 578 г.) союз Империи с антами рас­пался. Позже его пришлось воссоздавать.15

Есть основания думать, что новых союзников анты на время рели в лице тюрок Турксанфа. В подчинение к ним в ту пору попали болгарские племена — давние соседи антов. связанные с ними разнообразными узами. Своим наместником над болгарами Турксанф назначил некоего Гостуна из рода Ерми — судя по сла­вянскому имени, как минимум полуанта. Гостун стал первым правителем нового болгарского племенного союза в Приазовье, созданного под протекцией тюрок из признавших их власть оногур, кутригур и утигур. Его приход к власти датируется 579 г. 16

Анты имели не менее оснований, чем Турксанф, быть недо­вольными заигрыванием Тиверия с Баяном. По сути, отношение антов и тюрок к аварам и к аваро-ромейской «дружбе» не могло не совпадать. Анты едва ли вошли в прямое подчинение Тюрк­скому каганату. Но личность Гостуна в таких условиях могла стать залогом и воплощением союза между антами или их частью и тюрко-болгарами. В известной степени этот эпизод являлся многозначительным прологом к появлению на этнической карте Европы славяно-болгарской народности.

Начало третьего нашествия

Дунайские словене впервые со времен Аттилы оказались под игом иноязычных завоевателей. Но Баян не подумал о том, чтобы закрепить свое новое приобретение. Удовлетворившись назначением дани, он не остался в Нижнем Подунавье. Словене же не стали мириться с унижением. Когда в 579 г. аварские по­слы явились за данью, они ничего не получили и в конце концов были убиты.17 Независимость дунайцев была, таким образом, восстановлена.

Вероятно, именно тогда во главе племенного союза встал вождь Радогост (Ардагаст греческих источников18), правивший уже к 585 г. и неплохо известный ромеям.19 Это первый досто­верно известный правитель словен с двусоставным («княже­ским») именем. Он находился в союзе с могущественным словен­ским «риксом» на севере — «Мусокием».20

Возможно, ища опоры в борьбе против авар, дунайцы всту­пили в дулебский племенной союз Маджака (Мусока). Из дулебских земель пришло в те годы на Дунай немало переселенцев. Можно предположить, что Радогост был из их числа. Можно предположить также, что он выступал как прямой представитель дулебского «царя» на юге. Но это не более чем догадки. Интересно, что Радогост, кажется, именовался не князем («риксом»), а лишь воеводой.21

Естественно было бы полагать, что последует война между венами. теперь консолидировавшимися на пространстве от Дуная до Припяти, и аварами. Но этого не произошло. Напротив, в последующие годы обе стороны действуют против общего про­тивника — Империи — и закономерно вступают в союз. Союз этот сложился не сразу, но, в целом, был предопределен. Убийство словенами аварских сборщиков дани лишь дало Баяну давно же­лаемый повод к войне с Константинополем.

Яблоком раздора между аварами и ромеями стал Сирмий (ныне Сремска Митровица) — хорошо укрепленный город на ле­вом, северном берегу Савы. Прежняя столица гепидских королей была передана ими Империи в 567 г., в надежде на союз против авар. Баян считал, что поскольку Империя помощи гепидам не оказала, а теперь и признала его право завоевателя, Сирмий по этому самому праву принадлежит ему. В Константинополе, ко­нечно, считали иначе — Сирмий, помимо прочего, являлся надеж­ным оплотом имперского присутствия в Паннонии и базой на случай войны с аварами.

Отношения между Баяном и Тиверием вошли в полосу кри­зиса сразу после общей (по сути же, Баяновой) победы над сло­венами. Есть основания думать, что пребывание авар на землях Империи в 578 — 579 гг. уже было отнюдь не мирным и безопас­ным для ее граждан.22 Получив же от императора «дань» (плату за мир и союз) 579 г., Баян окончательно сбросил маску «друга».

Огромное войско во главе с самим каганом уже в конце 579 или в начале 580 г. прибыло к Саве. Баян занял позицию между Сирмием и Сингидуном, главным опорным пунктом Империи в Среднем Подунавье. Часть авар прошла вниз по Саве, перерезая речной путь. Сверх того, Баян начал строить мост, чтобы пере­правиться на южный берег и, таким образом, полностью блоки­ровать Сирмий, прервав его сообщение с Империей. Стратиг Сингидуна Сеф потребовал от Баяна объяснений. Баян заявил, что строит мост, дабы опять через земли Империи напасть на с ловен, от которых «терпит оскорбления». Каган потребовал от императора судов для переправы, но при этом настаивал, что сам будет продолжать строительство. Присягнув, что не замышляет никакого зла Сирмию, каган отправил через Сингидун послов к Тиверию.23 В Константинополь послы Баяна прибыли в 580 г. Прием они встретили прохладный. Тиверий, не раз имевший дело с Баяном, понял его замысел. Но силы ромеев в Европе остава­лись слабыми — на востоке с новой силой полыхала война с пер­сами, а Турксанф осаждал Херсонес. Тиверий решил потянуть время и сделал вид, что не понимает намерений кагана.

Между тем развернулись события, по видимости подтвер­ждавшие правоту Баяна. Поздней осенью 580 г.24 словене вновь вторглись в пределы Империи. Началось третье и самое мощное в VI в. словенское нашествие. События развернулись в столь удоб­ный для Баяна момент, что можно было бы думать о сговоре его со словенами. Но это не так — дунайцы и авары пока еще остава­лись врагами. Начиная нашествие, словене руководствовались своими интересами. Неудача предыдущего вторжения и непре­кращающийся приток людей с севера усугубляли проблему пере­населения. После же опустошительного похода Баяна ресурсы Нижнего Подунавья полностью истощились. Их можно было по­полнить (а заодно найти новые места для жительства) только пу­тем войны. Масштабы развернувшихся в 580 — 588 гг. событий убеждают в том, что численность вторгшихся словен была не меньшей, чем в 577 — 578. По сути, в течение восьми лет на Бал­канах не осталось области, не затронутой нашествием. Военные действия вели одновременно, вероятно, десятки переселявшихся родов и племен, а также возвращавшихся после первых успехов за Дунай боевых отрядов.

Первый удар словен на этот раз принял Иллирик.25 Перепра­вившись через Дунай ниже Сингидуна, словене, большей частью не задерживаясь в иридунайских землях, вторглись в Элладу. Путь их лежал, очевидно, через гористый Эпир. Греческие облас­ти были слабо защищены. Крупные города в тот год еще не пали, но вне их стен безнаказанно хозяйничали «варвары». Словене продвигались «стремительно». Они пронеслись, опустошая все на своем пути, «через всю Элладу» (Среднюю Грецию). Коринф, однако, устоял и служил надежной преградой для вторжения на Пелопонесс. К Фермопилам же словене подошли уже не с севера, а с юга, из разоренной Ахайи. По всему пути следования отдель­ные группы славян оседали на имперских землях.

Однако даже славянское нашествие не побудило Тиверия довериться кагану. Император прекрасно понимал, — согласив­шись на настойчивые предложения Баяна, он лишь допустит на земли ромеев еще одного врага. Впрочем, Тиверий убеждал авар­ских послов, «что и сам хочет, чтобы они двинулись против сла­вян, разоряющих многие владения ромеев». Но «время не благо­приятствует намерению авар» — «тюрки уже стали лагерем у Хер­сона и быстро узнают, если они переправятся через Истр». Запу­гивание тюрками всегда казалось надежным орудием в руках ро­меев. Сработало оно, но видимости, и на этот раз. Посол, по сло­вам Менандра, притворился, что принял логику императора, и обещал отговорить кагана от похода. Возвращался он с неболь­шим ромейским конвоем. В Иллирике, по пути к Сингидуну, аварское посольство столкнулось с одним из словенских отрядов. Послы и их сопровождающие были перебиты. Щедрые импера­торские дары, с которыми был отпущен аварский посланец, дос­тались словенам.27

В 581 г. каган с новым посольством открыто потребовал «вернуть» себе гепидский Сирмий. Тиверию ничего не остава­лось, как принимать экстренные — и все же запоздавшие — меры к спасению города. В тот год он лишился даже возможности столкнуть авар и тюрок. В Тюркском каганате разгорелась меж­доусобная распря. Турксанф прекратил военные действия в За­кавказье, где тогда находился, и повернул на восток. Сразу после этого пала власть тюрок в приазовских степях. Наместника Гос­туна сменил в качестве уже независимого общеболгарского хана юный Куврат из рода Дуло, восходившего к Ирнику, сыну Аттилы.28 Задачей основателя будущей «Великой Болгарии» являлась консолидация под своей властью все еще достаточно разрознен­ных племен, а не вмешательство в балканские дела.

Итак, Баяну противостояли лишь те ничтожные силы, кото­рые Тиверий мог держать в Европе и при этом не бросил против словен. Тюрок же аварский каган мог не бояться. Когда строи­тельство моста было завершено, авары переправились через Саву. Война началась предсказуемо неудачно для ромеев. Авары отре­зали Сирмий от остальной Империи и плотно осадили. Они также опустошили вслед за словенами Иллирик вплоть до «частей Греции».29 Тогда-то и началось смешение отдельных аварских и словенских отрядов. Это было тем более естественно, что в войске Баяна наверняка находились среднедунайские словене — подвла­стные ему мораване. Сближение авар и дунайцев явилось естест­венным следствием военных действий против Империи, которые они разворачивали примерно на одной и той же территории. От­сутствие же в обоих племенных объединениях (но особенно у словен) твердого военного единоначалия способствовало согла­шениям на уровне командиров. Такие соглашения, несомненно, заключались еще тогда, когда словен и авар разделяла формаль­ная вражда. На севере, у Дуная и Савы, где располагалась ставка кагана, в 581 — 582 гг. верховодили авары, тогда как на юге, в Греции и на юго-западных подступах к Фракии, преобладали словене.

Серьезного сопротивления на своем пути они не встречали. Тиверий справедливо в целом связывал главную опасность для столицы с ордой Баяна. Потому главным фронтом для военных и дипломатических усилий был Сирмийский. Отдаленные южные провинции были фактически брошены на произвол судьбы, и словене разоряли их совершенно безнаказанно. Между тем, они уже подступали к границам Фракии. Из «Эллады», где они, веро­ятно, зимовали, словене столь же «стремительно» (скорее всего, в 581 г.) вступили в «пределы Фессалоники»30 — то есть в Первую Македонию. Фессалоника была давним предметом вожделения словен и важнейшим опорным пунктом Империи на Эгеиде. Но на этом этапе нашествия словене еще не решились осаждать го­род, ограничившись разорением «пределов».

Однако к этому времени относится, вероятно, попытка на­падения, описанная епископом Иоанном в «Чудесах святого Ди­митрия Солунского».31 К Фессалонике двинулось до 5000 словен — «отборных и опытных воинов», «избранный цвет всего народа». Очевидно, это были члены воинских братств, рассчитывавшие, по меньшей мере, разграбить предместья. В виду городских стен словенское войско появилось перед рассветом 27 октября (оче­видно, 581 г.). Накануне город праздновал день своего покрови­теля — Димитрия Солунского, и едва ли знавшие об этом словене имели, тем не менее, все основания рассчитывать на внезапность ночного нападения.

На равнине к северу от Фессалоники словене натолкнулись на укрепленный комплекс храма святой Матроны, прикрывавший подступы к городу. Не задерживаясь под его стенами, их аван­гард достиг храма Трех мучениц «на кратчайшем расстоянии от города». Но здесь наступление словен внезапно для них было ос­тановлено массой вооруженных горожан. Как раз наступил рас­свет, и фессалоникийцы, раскрыв ворота, атаковали противника.

Горожане оказались на стенах, по рассказу очевидца собы­тий Иоанна, в результате серии удивительных совпадений. Той ночью в храме святого Димитрия случился пожар, тушить кото­рый сбежалась вся городская молодежь. Огонь победили, но из­бавиться от добровольных помощников у служителей храма те­перь не было никакой возможности — толпа не расходилась, не­взирая на уговоры. Тогда один из служителей, ветеран гвардии иллирийского префекта, опасаясь, что в суматоху затешутся во­ры, стал кричать: «Горожане, варвары неожиданно появились у стен, все выходите с оружием за отечество!».

Приблизившееся нашествие словен, разумеется, держало город в постоянном напряжении, и опытный воин справедливо рассудил, «что нет способа легко и под удобным предлогом из­гнать толпу из храма, чем выставить в качестве предлога внезап­ное нападение варваров». Фессалоникийцы разбежались по до­мам, а затем, вооружившись, спешно поднялись на стены. Позже, когда служители, занятые уборкой, услышали отдаленный шум битвы и знакомые словенские кличи, ветеран признался им в об­мане.

Битва была упорной — горожане и словене вступали в схват­ку не менее трех раз, причем с переменным успехом. Однако сло­вене не ожидали вовсе столь упорного сопротивления. К стенам они так и не пробились, станом встать не могли. Единственной возможностью для сравнительно небольшого отряда являлось от­ступление. Иоанн отмечает, что словене «отступили в меньшем числе, чем напали». Впрочем, конечно, не обошлось без потерь и с ромейской стороны.32

Фессалоника отбила атаку, но македонские «пределы» сло­вене разорили. И без Фессалоники. по словам Иоанна Эфесского, они «захватили много городов и крепостей: они опустошали, и жгли, и захватывали в плен».33 Из Македонии словене вторглись во Фракию. Вторжение словен во Фракию из Иллирика произошло уже в последний, четвертый год правления Тиверия (осень 581 — лето 582).34 В тот год словене опустошали и Фракию, и уже от­части захваченные области Иллирика. Их набеги охватили «всю» Фракию (весь диоцез, а не только провинцию Фракия).35

Военные действия начались и в Нижнем Подунавье, в Ски­фии. Видимо, именно тогда в результате активизации местных словен пала Диногеция.36 Присутствие славянского (антского и, возможно, словенского) населения в стенах города не помешало этому — возможно, даже способствовало. Крепость разрушили и сожгли. Ее уничтожение ослабило ромейскую оборону на Ниж­нем Дунае.

Между тем, в 582 г. авары, наконец, взяли блокированный Сирмий. Надежды на его отвоевание не было никакой — Персид­ская война поглощала все силы Империи. Смысла в продолжении военных действий императорский двор не видел. Требовалось лишь выйти из войны с наименьшими потерями. На довольно по­зорных условиях мир с каганом был заключен. Ромеи не только безвозмездно уступали потерянный Сирмий, но и вносили кага­нату оплату федератства (теперь уже неприкрытую дань) в преж­нем размере 80000 номисм и обязывались неукоснительно вы­плачивать ее впредь. Добившись своего, авары отошли за новые границы.

Тиверий, уже тяжело больной, смог сосредоточиться на Персидской войне. Уделяя ей первостепенное внимание, он ниче­го не мог поделать со словенами, разошедшимися почти по всему Балканскому полуострову. Дни императора были сочтены. Своим наследником и зятем с титулом кесаря он избрал командующего восточной армией, небесталанного полководца Маврикия. 14 ав­густа 582 г. император скончался, предварительно возведя кесаря на престол.

Славяне и Сингидунская война

Словене и не думали на этот раз покидать разоренные ими земли Империи. По словам Иоанна Эфесского, писавшего в 583/4 г., они «стали властвовать на земле и живут на ней, властвуя, как на своей собственной, без страха... они растеклись по земле и живут на ней, и теперь распространились на ней».37

Иоанн имел в первую очередь в виду области придунайской Фракии. Хотя отдельные общины словен остались в Ахайе, Фес­салии и Македонии, основная их масса скопилась в более знако­мых и близких к родным местам землях Нижнего Подунавья. Сюда отправившиеся в поход за наживой воины могли перевезти свои семьи и роды из-за реки. А переселившиеся племена и об­щины имели бы отсюда постоянную связь с заречными сороди­чами. К тому же север Фракии уже был почти свободен от мест­ного населения. Ромеи скрывались за стенами немногих уцелев­ших крепостей, а сельские жители (в основном фракийцы и вла­хи) погибли или бежали.

Примерно в описываемое время, к концу VI в., на правобе­режье Нижнего Дуная сложилась новая славянская археологиче­ская культура. Она получила название по селищу Попин в то­гдашней Мезии, близ крепости Доростол (Силистрия). Культура представлена поселениями и могильниками. Основным районом ее распространения являлся придунайский север Болгарии (тогда провинция Нижняя Мезия). Здесь находятся древнейшие могиль­ники исключительно с трупосожжениями. Из этих областей сло­вене распространялись в течение еще и следующего столетия на юг, по всей Фракии.38

Особенности попинской культуры, вероятно, были связаны с особенностями ее формирования в результате военного нашест­вия. Среди переселившихся словен распадались старые и возни­кали новые общинно-племенные связи. Поэтому неудивительно, что попинские общинные поселки представляли собой с самого начала совокупность отдельных дворов — отграниченных друг от друга жилищно-хозяйственных комплексов. Хозяйственная авто­номия отдельных семей в общине оценивается как весьма высокая.29

Жилища попинской культуры — полуземлянки с печами-каменками в углу. Умерших «попинцы» погребали с небогатым инвентарем, по обряду кремации, зарывая урны с прахом на глу­бину до 80 см в землю. В погребениях и жилищах найдено нема­лое количество металлических вещей — в том числе отдельные украшения «антских» типов. Лепная керамика восходила к корчакской и пеньковской, но ее немного — основную массу посуду составляла гончарная, иногда с волнистым орнаментом, напоми­нающая ипотештинскую.40 Вероятно, изготовителями посуды в основном являлись рабы-пленники и гончары-«волохи», при­шедшие со словенами из-за Дуная. Но и сами словене, надо ду­мать, уже начали перенимать на новых землях навыки гончарст­ва, как происходило и в других областях. Возможно, что от мест­ного населения был перенят метод сохранения воды в специаль­ных «цистернах», устроенных в грунте. Такие общинные запасы найдены на ряде селищ.41 В целом, однако, «попинцы» слабо смешивались с ромеями и фракийцами, сохраняя все основные черты словенской культуры.

Возможностью спокойно обживать ромейские земли, рассе­ляясь при этом все шире и тесня местное население, словене бы­ли обязаны Персидской войне.42 Маврикию досталось тяжелое наследство, и из-за его вступления на престол дела на Востоке пошли только хуже. Полководцы, сменившие отбывшего в сто­лицу кесаря, не отличались его дарованиями и вели войну неуме­ло. Поражения и сомнительные локальные успехи чередовались друг с другом, но главное — затяжная война истощала Империю, поглощала все ее силы. Между тем, остаткам италийских владе­ний угрожали лангобарды, а мир с Аварским каганатом был бо­лее чем зыбок.

Нуждалась в этом мире лишь сама Империя, кагану же (по всей видимости, это был уже сын и наследник Баяна) мир только шал. Сразу после восшествия на престол нового императора ка­ган начал изводить Константинополь нелепыми и провокацион­ными требованиями. То он требовал прислать себе император­ского слона — и, добившись своего, тут же вернул дар; затем ис­тория повторилась с золотым императорским ложем. Наконец, в мае 583 г.43 каган потребовал от Маврикия увеличить сумму вы­плат до 100000 номисм. Император наотрез отказал, и в конце ле­та того же года война возобновилась.

Каган основательно подготовился к ней. В его войске нахо­дились союзные лангобарды,44 в ту пору теснившие ромеев и в Италии. Но самым большим его достижением стало заключение союза со словенами. Сотрудничество с ними началось, вероятно, еще в ходе кампании 581 — 582 гг. Но тогда оно не могло принять сколько-нибудь организованной формы — слишком свежи были в памяти взаимные обиды. Теперь, когда во главе авар и дунайцев стояли новые вожди, и их связывала общая вражда с Империй, тесный союз становился вполне достижимым. При этом словене, уже обосновывающиеся на землях Империи, являлись для кага­ната незаменимым подспорьем в борьбе с ней. С другой стороны, и словенские князья, должно быть, рассчитывали на поддержку и покровительство со стороны авар. Последние обладали тем, чего словене пока были лишены — центральной властью и единым, не­плохо организованным войском.

Неудивительно, что не слишком хорошо осведомленные ав­торы с самого начала восприняли союз дунайцев и авар как под­чинение всех словен кагану.45 Но придворный историк Феофилакт Симокагта, подробно описывающий всю совокупность со­бытий, рисует несколько иную картину. Каган, с одной стороны, может «приказывать» словенам,46 и, по крайней мере иногда, объявляет их своими «подданными».47 С другой стороны, у словен где-то к северу от Дуная имеется свой «рикс», Мусокий. С ним-то и связан в политическом смысле дунайский вождь Радогост. Таким образом, «подданство» кагану повисает в воздухе — разве что и Мусок («Маджак» у Масуди) его «подданный», но это из источника никак не следует.

Явная ошибочность одних свидетельств и двусмысленность других наводит на мысль, что ромеи в принципе неверно, в своих политических понятиях, истолковали аваро-словенский союз. Но возможно, что их заблуждение проистекало из того, что каган, претендуя на власть над «всяким народом», сам подпитывал по­добные мнения. Разумеется, имелись и непосредственно подчи­ненные кагану словене — северные и южные мораване. Они вхо­дили в войско кагана и выполняли его приказы. Но в аварском войске были и иные, «восточные» словене — что однозначно вос­принималось ромеями как знак покорности.

На самом же деле суть достигнутого в 583 г. аваро-словенского соглашения, вероятно, состояла в следующем. Каган признавался общим военачальником («воеводой», в славянской терминологии) объединенных сил в войне против Империи. По­тому-то дунайцы исполняли его военные приказания и времена­ми входили в его войско — но при этом оставались совершенно самостоятельными политически. Какая-то координация была просто необходима рассеявшимся по Балканскому полуострову словенским отрядам, а ни у кого из вождей, включая самого Радогоста, подобных прав не имелось. Потому они и согласились на кагана, прибегнув к нему как к центру силы и независимому ар­битру. Неясно, впрочем, насколько эффективным было само на­чальствование кагана. Ясно, что реальное военное подчинение ему выказывали лишь те вожди, которые непосредственно за­ключили пакт, в том числе Радогост. Все это не означает, конеч­но, что каганат вовсе не оказывал на нижнедунайских словен ни­какого политического влияния. Само вручение кагану военной власти давало ему возможность так или иначе вмешиваться в пле­менную жизнь словен, манипулировать ими, прежде всего, в своих сношениях с Империей. Каганат как гораздо более сильное и прочное образование, чем дунайский и тем более эфемерный дулебский союз, неизбежно играл в партнерстве с ними ведущую роль. Тем более каганат превращался в естественный центр при­тяжения для мелких родов и племен, разбросанных нашествием по Балканам. Словене к югу от Дуная попадали в реальную зави­симость гораздо быстрее, чем их дакийские сородичи. Авары от­части смешивались со словенами по обе стороны реки; к словенам проникали элементы аварской материальной культуры.48

Внезапно напав на ромеев во время сбора урожая, каган с налета захватил Сингидун. В его войске были как авары, так и союзники — словене и лангобарды. За этим последовал захват большого числа других городков и крепостей провинции Верхняя Мезия. Ромеи не ожидали столь быстрого нападения, сил для обороны и сопротивления не хватало. На стороне кагана оказа­лись и численное превосходство, и быстрота действий. Вслед за Сингидуном пал Виминакий — столица Верхней Мезии. Продви­гаясь вдоль Дуная на запад, к столичной области, каган взял Ав­густы — важную крепость в провинции Дакия, прикрывавшую од­ну из переправ.49 Перейдя границу Фракии, каган свернул на юго-восток, направившись к черноморскому побережью.

В захваченных землях Верхней Мезии «варвары» не стали истреблять или изгонять местное население. Более того, завоева­тели заявили: «Выходите, сейте и жните только половину нало­га мы будем забирать у вас!»50 Каган, таким образом, вдвое сни­жал налоговое бремя для подданных Империи, пытаясь привлечь их на свою сторону. Он был заинтересован в прочном тыле, и планы его носили далеко идущий характер.

Упрочивая власть над покоренными землями, каган расселил в Верхней Мезии зависимых or себя словен — мораван, воз­можно, вперемешку с аварами. При этом он отселил или изгнал из окрестностей Сингидуна живших здесь ранее словен, поддан­ных Империи, оставивших селище Апатины. Основной террито­рией расселения новопришлых словен стали низовья балканской Моравы (ранее Марг), которой они дали принесенное с севера имя. Какая-то часть мораван осталась к северу от Дуная, где их спустя столетия упомянет Баварский географ. Скорее всего, мораване по обе стороны реки сохраняли политическое единство —  в описываемый период под верховной властью аварского кагана.

Одно из ранних (конца VI в.) поселений мораван размести­лось в самых предместьях Сингидуна — в Винче, на площади со­временного Белграда. Другое известно собственно на Мораве, в Слатине. В селищах, устроенных по правилам славянского домо­строительства, преобладает гончарная керамика.51 Очевидно, словене — преимущественно пришедшие с аварами мужчины-воины — смешивались с местными жителями. При этом перени­мались многие культурные традиции. Политика кагана, направ­ленная на привлечение симпатий местных селян, видимо, прино­сила какие-то плоды.

Вероятно, основная масса словен после захвата Верхней Мезии отделилась от кагана. Лишенные возможности поживиться и массово осесть в провинции, населению которой был дарован мир, они устремились на юг, в Элладу. С ними шла какая-то не­большая часть авар, чье участие в последующих событиях не ка­жется значительным — источники говорят, прежде всего, о словенах.

Вторгшись в Ахайю, словене и авары подступили к Корин­фу — и на этот раз, наконец, город пал. Жители Коринфа спаслись бегством на остров Эгина в Эгейском море. Город был подожжен и отчасти разрушен, многие из не успевших бежать граждан по­гибли. Словене увозили из разграбленных храмов Греции «цер­ковную утварь и большие кивории» целыми возами («крепкими колесницами», по словам Иоанна Эфесского). Киворий из кафед­рального собора Коринфа они отправили в дар кагану — тот ис­пользовал его «вместо шатра — натянул и укрепил и под ним си­дел».52

Коринф, прежде надежный ключ к Пелогюнессу в руках Империи, теперь перешел в руки «варваров». Они не стали раз­рушать дотла захваченный город и сразу принялись его обжи­вать. Следы славянской культуры в Коринфе скудны, но они есть. Известно трупоположение с «пражскими» сосудами, найдены серьги «антского» типа.53 Очевидно, в городе осталось какое-то число авар и словен (в основном словен, причем обоего пола).

Занятие «варварами» Коринфа вызвало панику на Пелопонессе. Спартанцы, ожидая их вторжения, начали переселяться в труднодоступную приморскую крепость Монемвасия, основан­ную при Юстиниане.54 Однако Маврикий, среди поднявшейся уже в самой столице тревоги, тем не менее попытался помочь и Элладе. Стремясь оттянуть силы словен и лишить кагана союзни­ков, он прибег к помощи антов.

С момента возобновления войн с аварами отношения между Империей и антами не могли не улучшиться. Уход тюрок на вос­ток и затяжная война в их огромном каганате лишали антов аль­тернативы. Между тем, аварское влияние из-за сближения авар и словен опасно придвинулось к антским границам.

В первой же, еще совместной с Тиверием новелле (11 авгу­ста 582 г.) Маврикий возвращает титул «Антский».55 Речь едва ли шла о каких-то военных успехах, которые могли бы восприни­маться как «усмирение» неверных союзников. Скорее Маврикий подчеркивал, что намерен как-либо вернуть антов под «покрови­тельство» Империи.

Время для этого настало уже в следующем году, когда раз­разилась война с аварами. Притом, что союз в известном смысле был небесполезен для антов, их, по сложившейся имперской практике, пришлось «подкупать». Обновив союз с Империей, ан­ты напали на словен. Земли Мунтении подверглись жестокому опустошению. Анты «подчинили» страну дунайцев, «вывезли добро ее и выжгли ее».56

Последствия не заставили себя ждать. Словене действитель­но скоро узнали о разорении родных мест — но ответный удар на­несли не по далеким антам, а по ромеям, которых справедливо винили в случившемся. «Многие тысячи» словен, собравшись в единую рать, с опустошением ринулись на Константинополь. Меры, спешно принятые императором еще после начала военных действий в Мезип. помогли — словене «не смогли подняться и за­хватить царственный град». Отбитое от Длинных стен, словен­ское войско устремилось к Анхиалу. Этот приморский город во Фракии являлся важной крепостью. Неподалеку находилось ме­сто отдыха и лечения знатных ромеев — прославленные термы над горячими источниками. Туда же «тотчас» после Август по­шел и каган. Таким образом, обе армии вторжения соединились в западной Фракии, на черноморском побережье.57

Гарнизон Анхиала упорно защищался. Когда многие защит­ники погибли, воины кагана пробили брешь в стене и ворвались в город. Авары и их союзники предали разграблению и сам Анхиал, и его округу.58 Было много разрушений. Знаменитые термы спасло лишь то, что в них помылись жены аварского владыки. 59 Когда-то после посещения терм жена Тиверия пожертвовала церкви в Анхиале императорские пурпурные одеяния. Найдя цар­ский пурпур при разграблении храма, каган облачился в него со словами: «Желает этого царь ромеев или не желает, но вот. цар­ство отдано мне!»60

В этом дерзком заявлении имелась немалая доля истины. Авары и словене хозяйничали почти повсюду вне Длинных Стен. Не подвергшиеся нашествию Пелопонесс и Далмация, фактиче­ски отрезанные от Константинополя, могли сообщаться со столи­цей лишь по морю. В таком же положении находилась Фессалоника. В условиях безуспешно длящейся Персидской войны у Маврикия не оставалось иного выбора, кроме поисков мира. В конце 583 или начале 584 г. к кагану в Анхиал прибыли ромейские послы Элпидий и Коментиол. Каган отказал в перемирии и грозил «срыть» Длинные стены. Коментиол, упрекавший кагана в нарушении прежнего договора, испытал его гнев и подвергся за­ключению. Послам с трудом удалось избегнуть смерти.61

В условиях длящейся войны словенские набеги и расселение почти беспрепятственно продолжались. Иоанн Эфесский так описывает ситуацию 584 г.: «И доселе, благодаря тому, что царь был занят персидской войной и все свои войска посылал на вос­ток — именно поэтому, — они растеклись по земле и живут на ней и теперь распространились на ней. Пока Бог на их стороне, они, конечно же, и опустошают, и жгут, и грабят вплоть до стены до внешней: и все царские табуны, многие тысячи, и все остальное.И вот, даже и доныне... они располагаются и сидят в этих ромейских пределах. Без заботы и страха захватывают пленных, уби­вают и жгут. И они обогатились и приобрели золото, и серебро, и табуны лошадей, и много оружия. И они выучились воевать луч­ше, чем ромеи...» 62

Достойно замечания, что именно нашествие 580-х гг. кажет­ся, сыграло важнейшую роль в обогащении дунайских словен и, соответственно, в имущественном расслоении словенского обще­ства. Последствия этого мы могли наблюдать на материалах мо­гильника Сэрата-Монтеору и других памятников. Отметим также слова о военном деле — при осаде словенами Фессалоники в 586 г. ромеям действительно пришлось удостовериться в их новых во­енных навыках. Именно в это время они, очевидно, овладевают передовой осадной техникой.

Лишь в ходе второго посольства (584 г.) Элпидию удалось склонить кагана к миру. Мирный договор заключался, по сути, на условиях авар. Дань, выплачиваемая Маврикием, увеличивалась до 100000 номисм. «Небрежность» в выплате автоматически влекла за собой немедленное возобновление военных действий.63 После заключения мира каган отвел авар из пределов Империи. Однако он не освободил всех захваченных территорий. В Верх­ней Мезии расселялись мораване, подданные кагана. Коринф также остался за «варварами».

С каганом, вероятно, ушла некоторая часть словен, не на­шедших себе места в ромейских владениях и не желавшая воз­вращаться в Мунтению. Многим после разорительного набега ан-тов было просто некуда возвращаться. Каган, вероятно, расселил новых подвластных словен в древнем Норике. Эти земли он под­чинил себе как раз около этого времени — не исключено, что как-раз их руками.64

Воспоминания о приходе с востока после долгих поисков плодородной, пригодной для жизни земли сохранились в позднем словенском предании. Здесь вытесненным из благодатных род­ных мест перенаселением предкам словенцев покровительница-«богиня» дает зерно, которое прорастает лишь в Словении.65 От­ражается, видимо, в словенском фольклоре и былая зависимость словенцев от авар правда, смешивающихся в народной памяти с гуннами Аттилы. Последний рисуется как угнетатель и покоритель жителей Словении. Предания повествуют о его победе над местным правителем — «графом Коцяном» из Градища или неко­ей «словенской владарицей», которые оказываются бессильны оказать сопротивление превосходящим полчищам врага. Притом Агтила выступает персонажем совершенно мифологическим — то как псоглавец, то как живой мертвец.66

В действительности завоевание, кажется, почти не сопрово­ждалось насилием или изгнанием местного романского населе­ния. Как представляется, новые пришельцы легко пришли к со­глашению со своими альпийскими сородичами и быстро смеша­лись с ними. Приток нового населения ускорил ассимиляцию здешних лангобардов и романцев. Словене нередко подселялись на местные поселения, наследуя элементы культуры (погребения с ингумацией, гончарство). Политическими и культурными цен­трами складывающихся словенских племен становились старые римские крепости.67

Но о ростках христианства, появление которых у альпий­ских славян возвестил в 550-х гг. Мартин Бракарский, мы более ничего не слышим. Позже проповедь в Карантании пришлось на­чинать с нуля. Видимо, пришельцы с востока, враждебно отно­сившиеся к вере ромеев, грабившие балканские храмы, положили предел трудам первых миссионеров. Впрочем, сама религиозная нетерпимость у словен возникла лишь в условиях войн с ромеями и под аварским влиянием. Там, где это влияние было меньше — в дулебских землях — даже христиане-чужеземцы мирно уживались со словенами еще в 590-х годах.68

Радогост во Фракии

Мир, заключенный между Империей и каганом, едва ли рас­пространялся на словен. Они и не думали покидать пределы дер­жавы ромеев. Словене обживали свои новые земли во Фракии и Верхней Мезии. Отдельные поселения возникли в Ахайе (Ко­ринф) и в Македонии, куда словене приходили и из Поморавья. Отсюда они начали проникать на запад, в Новый Эпир (совре­менная Албания с прилегающими землями).69 После ухода кагана в балканских провинциях, вероятно, наступило относительное за­тишье. Словене ограничивались, возможно, локальными набега­ми. Однако уже летом 585 г. война запылала с новой силой.

Кагану удалось «натравить» словен на ромеев. Он убедил словенских вождей нанести удар в направлении столицы. Види­мо, он все еше признавался верховным «воеводой», и само вре­менное замирение с ромеями было согласовано со словенами. Соединенными силами словен руководил Радогост. В связи с этими событиями он упоминается в источниках70 впервые. По­этому нельзя с уверенностью сказать, по какую сторону Дуная находился Радогост к началу событий. Вместе с тем, не упомина­ется вообще о переправе словен через Дунай. А значит, большая часть отрядов, участвовавших в нападении, уже находилась в пределах Империи, во Фракии.

Словене, опустошив «большую часть ромейской земли». «будто перелетев, лавиной» подступили к Длинным стенам. Мав­рикий принял экстренные меры. Усилив гарнизоны Длинных стен, он сам во главе всех наличных сил вышел из Константино­поля. Присутствие императора, надо думать, вдохновляло вои­нов. Но сам он не вступил в битву с врагом, передоверив полевое командование Коментиолу. Под предводительством последнего ромеи вышли за Длинные стены. Словене, вероятно, не готови­лись к битве и были заняты опустошением окрестных земель. По­этому Коментиол без особого труда «отогнал» их от Стен.71

Словене отступили немного на запад, к реке Эргиний. Здесь они. кажется, попытались организовать оборону. Но Коменитиол шел по пятам и «внезапно появился» перед противником. Про­изошло решающее сражение, в котором словене потерпели пора­жение. Коментиол. по словам Феофилакта, «учинил великое из­биение варваров». За победу «Маврикий даровал своему полко­водцу высшее военное звание магистра милиции (презента).72

Дав войскам отдых, осенью Коментиол вновь выступил про­тив словен. К этому времени, вероятно, остатки словенского вой­ска вновь разделились на отряды, небезуспешно действовавшие во Фракии. «Огромные полчища» собрались под главенством Радогоста. Он действовал в отдалении от Длинных стен, в Астике, и, вероятно, не участвовал в битве на реке Эргиний. Опустоше­ние Астики, некогда богатейшей и недоступной «варварам» об­ласти Фракии, принесло ему «многочисленных пленных и вели­колепные трофеи». Проходя с богатой добычей через окрестно­сти Адрианополя, Радогост столкнулся с войском Коментиола. Битва разыгралась ранним утром под стенами крепости Ансин. Коментиол атаковал и с самого начала захватил инициативу. Словене сперва начали отступать, а затем обратились в бегство. Ромейские пленники были освобождены. Преследуя противника, Коментиол выбил Радогоста из Астики.73 Таким образом, стратиг полностью очистил подступы к Константинополю. Видимо, именно тогда сам Радогост покинул пределы Империи и ушел в свои земли к северу от Дуная. С этого времени он, кажется, лич­но не участвовал в набегах — но организовывал их.

Торжество ромеев было недолгим. Словене оставались в ду­найских провинциях. Каган же, используя их для изматывания скудных ромейских сил, готовил новую войну. Сам Маврикий осознавал зыбкость достигнутых успехов и принимал спешные меры по обороне хотя бы южной Фракии. Уже той же осенью 585 г. стало ясно, насколько нелишни эти приготовления.

Каган использовал в качестве повода для нарушения мира бегство своего шамана-тюрка, переспавшего с женой владыки. Когда Империя — в своих видах, но неблагоразумно, — предоста­вила беглецу убежище, аварские набеги немедленно возобнови­лись. Невзирая на фактическое начало войны, каган отправил к императору посольство с требованием дани. Реакцию Маврикия нетрудно было предугадать — он не дал ничего и на полгода за­держал послов под стражей. Закономерным и в каком-то смысле законным (по букве мирного соглашения) ответом кагана стала большая война, разразившаяся сразу после возвращения послов летом 586 г. Нападение произошло, очевидно, как и в 583 г., в пору сбора урожая. Хотя на этот раз ромеи лучше были подго­товлены, успех сопутствовал вновь их врагам. Авары совершили опустошительный рейд вдоль Дуная и далее в Нижнюю Мезию и Скифию. Они захватили и разорили ряд ромейских укрепленных городов, в том числе Бононию (ныне Видин), Доростол, Маркианополь.74

Набег до самой дельты Дуная преследовал цель, очевидно, не только навредить ромеям, но и запутать антов. Судя по тому, что в дальнейшем анты, кажется, не слишком активно помогали Маврикию, последняя цель была достигнута. Конечно, авары ед­ва ли обошлись в этом деле без помощи словен — тем более, что разрушение фракийских крепостей и умиротворение антов были в их интересах. Однако каган не слишком вовлекал словен в во­енные действия во Фракии. В качестве главной их цели в кампа­нии этого года он определил Фессалонику.

Осада Фессалоники

После возобновления военных действий каган вновь принял общее командование союзными войсками. Он, пишет епископ Иоанн, «призвал к себе все звериное племя славян», дабы напра­вить их в поход против Фессалоники.75 Основную ударную силу вторжения, несомненно, составляли прямо подвластные каганату племена Потисья и Поморавья. По и из дунайцев многие отклик­нулись на призыв — последствия опустошения их страны антами не могли не сказываться. У немалого числа жителей Нижнего Подунавья не осталось крова и средств к существованию, так что они жаждали и богатой добычи, и новых мест для жительства. Наконец, каган прибавил к словенам «некоторых варваров других племен» — то есть авар, подвластных болгар, гепидов. В результа­те собралось огромное войско в несколько десятков тысяч чело­век.76 Следует полагать, что наряду с «вооруженными людьми» в этой рати шли и семьи словенских воинов, которые надеялись осесть в захваченной стране.

Фессалоника, столица Иллирика и второй по значению го­род Балкан, являлась ненамного менее вожделенной целью, чем Константинополь. Ее взятие парализовало бы ромейское сопро­тивление на западе полуострова. Каган рассчитывал, что падение Фессалоники, богатого и стратегически важного оплота Империи, сыграет решающую роль в войне. С другой стороны, сами словене давно мечтали об этом богатом городе, расположенном в пло­дородном краю.

Обстоятельства складывались благоприятно для планов ка­гана. Он знал, что весной — летом 587 г. по Македонии прокатил­ся мор, и потому в Фессалонике осталось «очень мало воинов». Словенских вождей он вдохновил сообщением об этом, заявив, что они «захватят город в тот же день». Кроме того, нападение, как и в 583 г., было рассчитано на время сбора урожая.

Словене двинулись, очевидно, из Поморавья, по отчасти обезлюдевшей или заселенной их соплеменниками стране. Дви­жение их было стремительным, так что ромеи в Фессалонике узнали о вторжении слишком поздно. Македония была разорена чумой, и многие крепости, прикрывавшие столицу провинции, остались заброшенными. По пути «варвары», нуждавшиеся в пропитании, опустошали страну. До города дошли слухи, «что иссякали реки и источники, у которых они только разбивали ла­герь».78 Припасов у огромного войска, двигавшегося стремитель­но и единым целым, не распадаясь на мелкие шайки, действи­тельно не хватало. Но, рассчитывая на быстрый захват богатей­шего города, словене и их союзники не уделили этому должного внимания.

В ночь на понедельник 23 сентября словене подошли к предместьям Фессалоники. Их не ждали — вести о приближении «варваров» достигли города лишь 22 сентября. На стенах держа­ли небольшие ночные дозоры, но словен ожидали не раньше, чем через четыре дня. Между тем, войско приближалось к Фессало­нике под покровом ночи бесшумно, и не привлекло внимания не­многочисленных дозорных. Фессалонику в ту ночь спасла череда случайностей. Словене сначала скопились под стенами храма-крепости святой Матроны. Они решили, что это уже сам город. Лишь с наступлением рассвета они поняли, что ошиблись, и бро­сились на приступ стен Фессалоники. К этому времени как раз ушли дозорные — так что город остался беззащитным. Словене приставили к стенам лестницы.79

Первый залезший «уже перекинул правую ногу на стену», когда какой-то воин, — оставшийся неизвестным, несмотря на объявленную позже награду, — пронзил его копьем и сбросил вниз. Падающее тело увлекло за собой поднимавшихся следом. Никого другого на стене не было. Однако, как только начался штурм, по словам Иоанна, «в городе великое волнение охватило всех разом, так что все без исключения воины поднялись на сте­ны». Словене, «охваченные вдруг безмерным страхом, отступили далеко от стены». По их собственным словам, им представилось там «столько воинов и таких, что по числу и мужеству намного превосходят наше войско». Они решили, что сведения кагана не­верны и город подготовлен к обороне лучше, чем ожидалось.80

Словене ошиблись. Фессалоника была действительно сильно ослаблена чумой. Большая часть оставшегося гарнизона отправилась вместе с префектом Иллирика «по государственным делам» в Ахайю. Кроме того, многие знатные люди со своими людьми тогда находились в Константинополе, с жалобой импера­тору на префекта. Наконец, множество граждан собирало за го­родом урожай. Когда подступили словене, лучшим выходом для отрезанных сборщиков было бегство прочь от города — те, кто пытался пробиться назад, погибли или попали в плен. Оставшие­ся же в городе люди были крайне напуганы нашествием. Боль­шинство горожан не имело боевого опыта, к тому же городу на их памяти не доводилось переживать осаду.81

Когда окончательно рассвело и наступил день 23 сентября, словене плотно оцепили город. Им благодаря огромной числен­ности удалось взять Фессалонику в длинное полукольцо — от мо­ря до моря. Демонстрируя свою мощь и перекрывая все выходы из города, словене выстроились сплошным строем, «фалангой» с сомкнутыми щитами. Тем не менее, и это было не все войско — значительная его часть отправилась занимать крепости в предме­стьях (храм Матроны и другие), а также захватывать провиант. Им сопутствовал успех — предместья были захвачены, их жители и защитники бежали или попали в плен. Словенам достался весь хлеб, только что собранный на полях, плоды пригородных садов. Помимо этого они захватывали и иную добычу — загородные по­местья и крепостцы не нищенствовали.82

Вечером, разбив лагерь, словене собрали много хвороста и зажгли вокруг города огонь, напомнивший осажденным библей­скую «огненную реку». Очевидно, это был какой-то воинский обряд, быть может, посвящение осаждаемой твердыни покрови­телям и предкам словенских князей — богам грозы и огня. Во вся­ком случае, когда пламя поднялось к небесам, все войско издало некий громовой клич, вселивший ужас в сердца ромеев. Иоанну, свидетелю событий, пришли на ум слова из псалма: «земля тряс­лась и небеса таяли».83

Ночью словене и их союзники не предались сну. Осаждав­шие взялись за изготовление осадных орудий. Это первое упоми­нание об использовании их словенами. На приготовление орудий ушли ночь и наступивший день (24 сентября). В итоге к утру 25 сентября у словен имелось четыре вида осадных приспособлений. Это были передвижные осадные башни (гелеполы), «бараны» (тараны с железными «лбами» в виде бараньих голов), камнеметы («огромнейшие», по словам Иоанна, и крытые сухой кожей) и «черепахи» (сплетенные из прутьев и также покрытые кожей ук­рытия для пехоты). Иоанн особо описывает словенские камнеме­ты: «Они были четырехугольными, широкими в основании и суживающимися к верхушке, на которой имелись очень массивные цилиндры, окованные по краям железом, к которым были пригвождены бревна, подобные балкам большого дома, имевшие подвешенные сзади пращи, а спереди — прочные канаты, с помощью которых, натянув их разом по сигналу книзу, запускали пращи... А четырехугольные камнеметы они оградили досками только с трех сторон, чтобы те, кто находился внутри, не были ранены стрелами со стены».84

Словене неплохо подготовились к взятию города, однако недостаточно хорошо представляли мощь укреплений Фессалоники. Кроме того, у них был еще один повод для беспокойства — кончались припасы. Захваченного в предместьях провианта хва­тило только до утра 24 сентября. Словене и их союзники вынуж­дены были собирать «плоды деревьев и ветви, и корни их, а так­же овощи-корнеплоды». Впрочем, пока у них еще оставался скот, как приведенный с собой, так и захваченный — быки и разводив­шиеся кочевниками верблюды.85

Утром 25 сентября начался штурм. Словене подступили к городу со всех сторон. На стены обрушился шквал стрел и ог­ромных камней. Натиск был наиболее силен на северной и запад­ной сторонах, к которым подступили «более мужественные и са­мые жестокие» из словен с большим числом «мощных орудий». Под прикрытием «черепах» они пытались ломами и топорами подрыть стену. К Кассандрийским воротам (в восточной стене) словене подвели таран. Однако при виде железного крюка, кото­рым жители безуспешно пытались повредить «барану», словен охватила внезапная паника. Они откатились от ворот, бросив та­раны и подпалив их. Усиленный штурм с севера и с запада также не дал результата. Видимо, горожане подожгли несколько «чере­пах» кипящей смолой и зажженными стрелами. Одновременно словене попытались проникнуть в город с юга, по морю. Для этой цели они соорудили «широкий деревянный плот». Однако горо­жанам сопутствовала удача, и они какой-то «хитростью» сорвали замысел словен — плот унесло в открытое море, и он погиб.86

В стане осаждавших первые неудачи вызвали уныние. Голод все сильнее мучил словен. В тот вечер они начали забивать скот. Это, впрочем, позволило покрыть окровавленными шкурами жи­вотных «черепахи», защитив их тем самым от огня. На всех, од­нако, мяса не хватало. К тому же, судя по всему, отдельные пле­менные отряды не делились продуктами друг с другом. Скота, ес­тественно, было больше всего у авар и болгар. Плоды, коренья и овощи заканчивались. Огромное войско вынуждено было перей­ти в прямом смысле на подножный корм — «выращенную зелень и дикорастущие травы, и так называемый зеленый терновник».87

Со стен осмелевшие горожане начали насмехаться над словенами. Из города внимательно наблюдали за осадным станом, так что тяжелое положение «варваров» стало очевидно осажден­ным. Словен призывали перебегать в город и заполнять «неис­пользуемые общественные бани». Насмешки, а также «уговоры и обещания» горожан подействовали — в последующие дни «мно­гие» из разноплеменного войска, отчаявшись в победе и изголо­давшись, переходили в город. Словене и союзники окончательно уверились, что Фессалоника скрывает свои главные силы и вовсе не истощена мором. «Мы, не надеясь захватить вас, — говорили перебежчики через толмача городским властям, — решили, обду­мав, что скорее спасемся у вас».88

Тем не менее, основная масса словен была полна решимости продолжать осаду. Захват города теперь, должно быть, казался им единственным спасением от голода. 26 сентября словене вновь подступили к Кассандрийским воротам. Они были прикрыты «черепахами» и принялись за разрушение протейхизмы — передо­вого укрепления, прикрывавшего стену и ворота. От стоявших на стенах защитников словене были скрыты и «черепахами», и час­токолом протейхизмы. К тому же «черепахи» теперь стали неуяз­вимы для огня. Тогда небольшой отряд копейщиков рискнул вый­ти из города к протейхизме и подняться на нее. Словене не ожидали от защитников такой смелости. Неожиданное появление на укреплении воинов спугнуло их. Бросив ломы и топоры, кото­рыми почти уже разнесли частокол, словене бежали. Когда со­вершивший вылазку отряд вернулся в город, одну из створок за­крывавшей ворота решетки заело, и ворота оставались открыты­ми до вечера и часть ночи. Но словене об этом не знали или просто не осмелились воспользоваться обстоятельствами89 (может, подозревали ловушку?).

По всей видимости, немалая часть войска в ту ночь занима­лась подготовкой к бою камнеметов. Всего их было, вероятно, не менее полугора сотен — во всяком случае, по подсчетам оборо­няющихся, против восточной стены стояло «более пятидесяти».90 Утром 27 сентября начался общий обстрел города из камнеметов крупными камнями. Но ни один из «непрерывно» летевших кам­ней не попал в главную цель — стену. Все они либо недолетали, либо перелетали городские укрепления, оставляя при падении глубокие воронки. Наконец, горожанам удалось поджечь один из камнеметов, все еще покрытых сухой кожей и к тому же защи­щенных досками. Тогда словене, поняв свою ошибку, отступили, увозя орудия с собой.91

С рассветом 28 сентября камнеметы вновь атаковали стены на всем их протяжении. Примерно до часа пополудни продол­жался непрерывный обстрел. Теперь орудия вместе с защитными досками были покрыты уже влажными шкурами только что заби­тых животных. Под этой защитой, надежно предохранявшей от пламени, словене смогли подвезти камнеметы ближе к стенам. Однако и на этот раз атака орудий не дала ожидаемого эффекта. Горожане растянули по стене на прутьях плотную завесу из пару­сины и мешковины, использовав для ее изготовления подстилы городских трапезных. Завеса смягчала удары камней, и они не наносили стене ущерба. Большинство камней вновь упало перед стеной или за ней. Лишь один ударил в зубец стены, «одним уда­ром разрушив его до основания». Стрельба, которую вели в ответ горожане, оказалась более удачной. Посылаемые с укреплений камни часто влетали внутрь словенских сооружений и убивали тех, кто их обслуживал.92

Не добившись успеха, словене прекратили обстрел и отсту­пили в лагерь. Вдохновленные победой горожане, выбежав из го­рода через западные. Золотые ворота, спустились к морю и убили нескольких купавшихся там после боя врагов. Потом, впрочем, страх побудил ромеев спешно вернуться за ворога — пока о вы­лазке не узнали в «варварском» лагере.93

Утром 29 сентября, в воскресенье, вожди осады собрались на совет. Обстановка в голодающем лагере сложилась тяжелая и внушавшая опасение. Скот еще оставался,94 но хозяева (преиму­щественно авары и болгары) делиться им, видимо, не желали. Основной массе войска приходилось к тому времени питаться «прахом земли» — все съестное в окрестностях Фессалоники было уничтожено.95 Штурм города всеми наличными силами казался теперь надеждой на спасение. Другим вариантом могло стать только отступление и рассеяние войска по Македонии в поисках пропитания. Осаждавшие решили — на следующий день «всем вместе напасть по окружности стены» и в результате «либо, на­пугав силой нападения, сбросить вниз охрану на зубцах, либо, если не достигнут цели, по крайней мере убедиться наконец в том, что не должны напрасно сражаться».96

Далеко не все осаждавшие, однако, решились идти на смер­тельно опасный штурм. Иные поспешили перебежать в город, си­лы и ресурсы которого переоценивали. Там они рассказали о го­товящемся приступе. Горожане, таким образом, узнали от пере­бежчиков о плане «варваров». Однако это знание большой поль­зы принести не могло — силы Фессалоники были на исходе. Го­рожан охватил «ужасный страх».97

То, что произошло далее, лучше нас опишет непосредствен­ный участник событий — епископ Иоанн. Не стоит прибегать к рационализирующим объяснениям происшедшего. Там, где со­временный скептик увидит, скажем, некий «массовый психоз» изголодавшихся воинов, религиозное сознание вправе видеть подлинное чудо. Во всяком случае. «Чудеса святого Димитрия» — наш единственный источник информации, и сопоставить его не с чем. Следует при этом помнить, что Иоанн являлся современни­ком и очевидцем событий — и писал не столь уж долгое время спустя, также для современников и очевидцев. Отсюда следует довольно простой вывод — и он, и его читатели верили в то, что все произошло на их глазах именно так.

Итак, жители Фессалоники были уверены, что утром поне­дельника их ждет страшный натиск «варваров». Но около двух часов пополудни их взору явилось странное зрелище — «все вар­вары, подняв одновременно крик со всех сторон, отступили к вершинам, поспешно покинув палатки вместе со всем приготов­ленным ими. И таким был испуг, поразивший их, что некоторые из них бежали безоружными и неодетыми. После того как около трех часов они оставались на вершинах ближайших гор, наблю­дая... когда наконец зашло солнце, они снова спустились к своим палаткам, грабили друг друга... так что было много раненых, а некоторые погибли».98

На рассвете 30 сентября к воротам сбежалось «весьма мно­го» недавних врагов. Горожане опасались засады, и потому не сразу поверили перебежчикам, которые «сильно кричали и кля­лись, что все враги бежали бесшумно ночью». Только примерно за час до полудня горожане решились открыть ворота. Перебеж­чики рассказали следующее: «Мы прибежали к вам, чтобы не по­гибнуть от голода и, кроме того, зная, что вы победили в войне. Ибо мы убедились, что вы скрывали до сих пор в городе ваше войско и что только вчера в восемь часов [от рассвета] внезапно послали его с оружием против нас из всех ворот: тогда вы виде­ли, как мы, побежденные, бежали к горам. Когда, спустившись вечером, мы узнали, что войско вернулось назад через ворота, то­гда разделились между собой и грабили друг друга. Посовещав­шись, они бежали бесшумно всю ночь, ибо заявили, что до рас­света войско опять устремиться против них. И вот, они бежали, а мы остались».99 Горожане поразились, но подали вида. «Воисти­ну до вчерашнего дня мы не высылали против вас войско, — ска­зали городские чиновники. Но чтобы мы знали, что вы говорите правду, скажите, кого вы видели во главе его?» Один из «варва­ров», как сообщает Иоанн, сказал в ответ: «Мужа огненного и сияющего, сидящего на белом коне и одетого в белую одежду — вот такую». С этими словами он коснулся хламиды одного из служащих префекта.100

Дело, начатое таинственным разгромом, довершила распря, вспыхнувшая в голодном и отчаявшемся войске — несомненно, как раз из-за продуктов. Огромная армия вторжения преврати­лась в распадающуюся на мелкие родоплеменные отряды, охва­ченную паникой толпу. Бегство осаждавших от Фессалоники бы­ло действительно паническим и беспорядочным. За одну ночь они далеко ушли от города, не задерживаясь и бросая одежду, вооружение, даже скот и тела мертвых.»101 Воины могли гибнуть как от голода, так и во вновь возникавших стычках. Так бесслав­но завершилась осада столицы Иллирика — драматичная кульми­нация словенского нашествия на Империю 580-х годов.

Вторжение в Ахайю

Откатившись от стен Фессалоники, разноплеменное войско, видимо, рассеялось по Македонии в поисках пропитания и мест для зимовки. Особых трудов это не стоило — обе македонские провинции не пощадила чума. Сейчас, в пору сбора урожая, мно­гие селения почти опустели. Пришельцы могли селиться в них и пользоваться плодами труда погибших от мора хозяев. Помешать им вряд ли кто-то мог — Македония оставалась почти беззащит­ной, кроме того, на ее землях уже селились словене.

На Фессалонику же сразу после ухода осаждавших обруши­лась новая беда. Голод, недавний союзник горожан, теперь пере­шел из брошенного осадного лагеря за стены победителей. В ок­рестностях не осталось ничего съестного, а припасы самого горо­да кончились. По Империи распространился слух, что Фессалоника пала, и транспорты с хлебом подоспели буквально в последний момент, когда голодная смерть уже косила горожан.102

Словене, между тем, понемногу заселяли Македонию. Они захватили и отчасти разрушили полупустой после мора укреп­ленный город Лихнид в пограничье Македонии Второй и Нового Эпира. На его месте возникло славянское поселение, позже из­вестное как Охрид и ставшее важнейшим центром расселения в этих землях.103 Большая часть словен, однако, не стремилась ос­таться в опустошенной войной и мором Македонии. Новые, бо­лее богатые земли они рассчитывали найти дальше на юг.

С наступлением весны большая часть авар и болгар, оче­видно, ушла из Македонии на север. Там, в Скифии и Нижней Мезии их каган вел кровопролитную и опасную войну с ромей-скими полководцами и явно нуждался во всех наличных силах. Роль авар в дальнейших событиях на юге была невелика, даже если какое-то малое число кочевников и осталось со словенами.104 Словене, может, и действовали формально под предводи­тельством и в интересах кагана, захватывая ромейские провинции как будто для него. Но реально они руководствовались только своими интересами — поиском новых земель для оседания.

Кагану, чьи дела во Фракии шли не лучшим образом, много­тысячное словенское войско пригодилось бы скорее там. Завое­вание брошенных Империей на произвол судьбы южных провинций ничего не давало для большой войны. В Константинополе его, по большому счету, не заметили, и в общегосударственных хрониках сведений о событиях почти нет. Но после поражения у Фессалоники каган утратил реальную власть над словенами. Со­брать их в единое войско и установить хотя бы подобие единона­чалия теперь уже не было никакой возможности.

Словене, так и не сплотившись вновь в единую рать, вторг­лись в греческие земли широким фронтом — через Фессалию и Старый Эпир. Серьезного сопротивления они, судя по всему, не встречали — основная часть вооруженных сил Империи на Балка­нах сражалась с каганом во Фракии. Повсюду на своем пути сло­вене разрушали или захватывали города и другие греческие посе­ления, изгоняя жителей. Опустошив «всю Фессалию», словене вторглись в среднегреческие земли. Упоминается о захвате горо­да Линия на берегу Сароникского залива. Словене разорили Ат­тику. Видимо, именно тогда были взяты и частично разрушены Афины — хотя в этом древнем городе словене не задержались. Из Аттики или Фессалии они переправились на остров Эвбею и про­шли по нему с войной. Из горного Эпира (пострадавшего сравнительно мало) завоеватели прорвались в области по север­ному берегу Патрского и Коринфского заливов — так называемую Локриду — и разорили ее.105

Словене, вероятно, повсеместно оседали на «захваченных» землях. Но основная их масса стремилась дальше на юг. Миновав Истм (в Коринфе, вероятно, все еще стоял аваро-словенский гар­низон), словене вторглись на Пелопонесс (осень 587 или уже вес­на 588 г.106). Их появление вызвало панику в эллинских городах, жители которых готовились к бегству с момента падения Корин­фа. В числе первых словене захватили Аргос, чьи жители бежали на остров Орови в Арголидском (Навплийском) заливе.107 На за­паде крайней точкой, которой они достигли, двигаясь вдоль юж­ного берега Коринфского залива, стала важная ромейская кре­пость Патры. Жители ее были «изгнаны, точнее выселены наро­дом славян» и перебрались в южную Италию, в Регий.108

Нашествие захватило восточный и центральный Пелопо­несс, причем преимущественному разорению подверглись при­морские районы. Видимо, основная масса словен двигалась вдоль побережья. Когда нашествие приблизилось к Спарте, епископ и многие жители города бежали в Монемвасию. Эта неприступная крепость, подобно некоторым другим горным твердыням, устоя­ла, тогда как сама Спарта была захвачена. Уцелевшие жители от­плыли на Сицилию, где поселились в городе Деменна.109  Завла­дев, по сути, большей частью полуострова, словене расселились на нем. Дальше идти было некуда — на юг простиралось море. Не исключено, что словене восприняли Пелопонесс как «послед­нюю» землю. Впрочем, места на полуострове хватало — словене оставили нетронутым его запад, удовольствовавшись завоеван­ным.

Местные хроники и позднейшие источники изображают за­хват Пелопонесса, на первый взгляд, как тотальное разорение, сопровождавшееся повальным бегством местных жителей.110 Действительно, опустошение было весьма велико — погибло или бежало большое число эллинов. На враждебные отношения и не­достаток мирных контактов между пришельцами и аборигенами указывает ничтожное количество общеславянских заимствований из греческого языка.111

Но внимательное изучение как письменных, так и археоло­гических источников восстанавливает более сложную картину. В X в. приходилось уже подчеркивать неславянское происхождение жителей Майны, горной цитадели, прикрывавшей некогда край­ний юг и юго-восток Пелопонесса. К моменту вторжения словен обитатели этой неприступной крепости, «древние ромеи» (рим­ляне) по происхождению, оставались «эллинами» по вере — то есть язычниками. После нашествия они вышли из повиновения имперским властям. В IX в. их пришлось подчинять заново — на­равне со славянами.112 По всей вероятности, язычники из Майны вошли в некое соглашение с «варварами». Соглашение сохранило за майниотами не только крепость (которую словене не могли взять, как и Монемвасию), но и богатые оливой окрестные земли главный источник существования в безводном краю.

Словене громили в основном крупные города и верные Им­перии крепости — оплоты военной, церковной и гражданской вла­сти. Сельское население, тяготившееся религиозной и налоговой политикой властей, пострадало в меньшей степени. Оно не всту­пало в конфликт с захватчиками, хотя едва ли приветствовало их. Словене могли облагать греческие общины данью (не это ли имеют в виду хронисты, говоря об «унижении» эллинов?), но не уничтожать их. Так, лаконские селяне, судя по всему, довольно мирно сосуществовали со словенами. Согласно «Монемвасийской хронике», после бегства спартанских граждан «пастухи стад и земледельцы» остались в Лаконии, «в лежащих поблизости ка­менистых местах». Под влиянием словен, вероятно, образ жизни этой группы населения претерпел серьезные изменения. С X в. потомки древних лаконцев воспринимались уже как особое этни­ческое меньшинство- «цаконы».113

Помимо того, следует помнить, что Эллада оставалась в рамках державы ромеев своеобразным заповедником классиче­ского рабовладения. Для немалого числа неполноправных ее жи­телей война сулила освобождение. Рабство же у самих словен (не стоит сомневаться, что они брали пленников) было не в пример легче, а главное — не пожизненным. Смешение со своими данни­ками и пленниками, видимо, стало одной из причин быстрой ут­раты словенами восточного и центрального Пелопонесса ряда черт своей культуры (домостроительство, погребальный обряд, керамика). Словене, несомненно, смешивались не только с элли­нами, но и гораздо быстрее с союзниками — гепидами, болгарами, аварами. Процесс этот начался еще в Поморавье.114

В то же время славянская культура сохраняла самобытность. Словене держались за свой язык.115 Сохраняли они и этническое самосознание — потомки всех пришельцев с севера (включая авар) к началу IX в. уже считались славянами. Словене сохранили на Пелопонессе и в других областях Эллады многие элементы своего земледельческого хозяйства, некоторые особенности до­мостроения — позднее воспринятые и местными жителями.116

Завоевание греческих земель являлось частью войны, кото­рую авары и словене вели против Империи. Поэтому эллины вос­приняли происшедшее, как покорение своей страны каганом. Но по сути, и греческий хронист признает, что «авары» (точнее, сла­вяне) на Пелопонессе, не покоряясь Империи, не были подвласт­ны и «кому-либо другому»117 — аварскому кагану в том числе. На землях Пелопонесса сформировались новые славянские племена, в которые влились и союзники словен.

Из словенских племен, осевших на Пелопонессе в конце VI в., нам известны  по имени лишь два. Это милинги и езеричи, жившие в центральных областях южного Пелопонесса. Они являлись, очевидно, сильнейшими и наиболее многочис­ленными славянскими племенами полуострова и дольше сохра­няли независимость. Между собой они находились в тесном союзе.118

Название «милинги» определенно германское по форме. Ве­роятно, оно образовано с германским «отчеством» — ing от славян­ского имени с основой на «Мил».119 Основой племени, видимо, стал гепидо-словенский отряд во главе со словенским предводи­телем. Милинги поселились в окрестностях древней Спарты, в Лакедемоне.120 В самом городе следы присутствия славян незна­чительны.121 Видимо, одним из источников существования для племени стал сбор дани с немногочисленных вернувшихся горо­жан и лаконского крестьянства (будущих цаконов).

«Езеричи» — результат перевода на славянский греческого названия «Элос», то есть «Озеро». Так звалась область расселе­ния этого славянского племени — в топких низовьях реки Эврот, к югу от Лакедемона.122 Позже местность стала именоваться также по-славянски «Езеро» (Ezeron).123 Восприятие местного названия — свидетельство достаточно тесных контактов первых езеричей с эллинами. Именно эти славяне могли находиться в союзе со своими близкими соседями — изменившими Империи язычниками из Маины.124

Итак, словене добились значительных успехов, заняв без заметных препятствий обширные области Ахайи. Действия кага­на на севере, во Фракии, оказались в 587 г. гораздо менее удачны. Весной смелые операции ромеиских командиров свели на нет все успехи авар в Нижней Мезии и Скифии. Самому кагану, зимо­вавшему близ Том, пришлось спасаться бегством. Позже ему удалось, однако, разбить противника и разорить фракийские про­винции, загнав ромеев за Длинные стены. Но в Астике он был за­стигнут Коментиолом, и лишь внезапно вспыхнувшая в рядах ромеев паника свела дело вничью, к «взаимному бегству». Каган вновь принялся разорять Фракию (именно в это время авары ов­ладели осадной техникой). Он штурмовал Адрианополь — но без­успешно. Осенью новый стратиг Иоанн Мистакон разбил авар под стенами Адрианополя и этой победой завершил войну.125

Каган отступил на запад и, видимо, вновь попытался при­звать к оружию нижнедунайских словен. Это ему удалось — во всяком случае, в 588 г., как и в 585, «полчища славян причинили большой вред области Фракии».12'’ Но на этом волна нашествия иссякла. Словене, несомненно, устали от многолетней войны. К тому же с востока им теперь угрожали анты. Те, кто искал новых земель, обрел их — будь то во Фракии, Поморавье, Македонии или Греции. Теперь эти земли требовалось осваивать и обживать — а делать это в состоянии непрерывных военных действий с Им­перией, все еще мощной, и вражды с аборигенами едва ли стоило. Интересы кагана, натравливавшего дунайцев на ромеев, на время вошли в противоречие с нуждами самих словен. Ни о каких круп­ных столкновениях во Фракии в ближайшие годы после 588 нам неизвестно.

Основным итогом нашествия 580 — 588 гг. стало поселение значительных масс словен к югу от Дуная, на землях Империи. Этим было положено начало истории южнославянских народов — хотя их непосредственное формирование относится уже к сле­дующему периоду. Дунайский лимес не стал для словен и авар непреодолимым препятствием. Тем не менее, в последнем деся­тилетии VI в. он еще существовал. Задачей Империи стало удер­жание границы по Дунаю — пусть и за спиной уже прошедших ее «варваров» — любой ценой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. БИТВА ЗА ДУНАЙ

Север в пору аварских войн

Поражение 587 г. побудило кагана к поискам новых, союз­ников. Силы словен Нижнего Подунавья оказались недостаточны для сокрушения Империи. К тому же их племена не были склон­ны выполнять любые распоряжения авар и действовали исходя из собственных интересов. Каганат нуждался в увеличении числен­ности племен непосредственно подчиненных, которые выполня­ли бы прямую волю кагана. Внимание авар обратилось на сла­вянский север.

Естественно было искать союзников среди тех словен, кото­рые прибывали с севера к Нижнему Дунаю, побуждаемые недос­татком пахотных земель. Выше уже говорилось, что наряду с ду­лебами в этих переселениях участвовали и ляшские (лендзянские) племена Юго-Восточной Польши. Часть их переселенче­ского потока кагану удалось перенаправить в свои земли. Веро­ятно, он привлек лендзян мощью каганата и посулами земель, ко­торые удастся вместе захватить у ромеев.

Далматинский хронист Фома Сплитский в XIII в. передавал предание о том, что «вместе с Тотилой» (Фома смешивал готов и авар1) в Далмацию «из земель Полонии пришли семь или восемь знатных родов, зовущихся лингонами».2 Это те самые славяне, которые вместе с аварами («готами») в начале VII в. захватили Далмацию и о которых писал также Константин Багрянородный. «Лингоны» обычно и, видимо, справедливо толкуется как ученое искажение племенного названия лендзян.3

Предания, передаваемые Константином, помещают этих славян близ границ Далмации, за пограничной рекой, отделявшей ее от Аварского каганата. Реку эту Константин отождествил с Дунаем. Но на самом деле, очевидно, предания имели в виду Са­ву. Именно Сава отделяла в ту пору земли ромеев от аварской Паннонии, и только к Саве имело смысл высылать воинов из кре­пости Клис (в 4 км к северу от Салоны, столицы Далмации).

Фома сообщал о переселении целых славянских «племен».6 Константин рисует славян («авар») занятыми, помимо войны, и мирным трудом, живущими с женщинами и детьми. Очевидно, привлеченные каганом лендзяне были действительно не просто военными отрядами неженатой молодежи, а общинами земле­дельцев, искавшими новых мест. Возможно, на новых местах они быстро перемешались с аварами и приняли некоторые элементы их культуры. Но Константин, писавший три столетия спустя, мог отождествить славян и «авар» просто из-за их совместных дейст­вий. Не следует преувеличивать и ту «знатность», о которой го­ворит Фома — для позднейшего, уже средневекового предания ес­тественно преувеличивать родовитость предков.

Благодаря привлечению на свою службу лендзян каган, должно быть, получил какие-то более или менее определенные сведения о ситуации на севере славянского мира. Во всяком слу­чае, едва ли он действовал в дальнейшем наобум, без конкретных данных о прибалтийских землях. В скором времени после поражения осени 587 г. (едва ли позже весны 5888) каган отправил по­слов на север. Его послы просили у славянских племен Полабья и Южной Балтики «воинских сил», предлагая вождям «богатые да­ры». Но всей вероятности, это были суммы из ромейской же дани — они частично обнаружены в кладах поморских земель.

Однако «этнархи» приморских славян (то есть поморян ни­зовий Одера), «приняв дары, отказали ему в союзе». Они ссыла­лись при этом на дальность пути. Рассчитывая на благородство кагана, «этнархи» отправили к нему посольство из трех человек с извинениями. Оскорбленный вождь авар, однако, «забыв о законе послов, начал чинить им препятствия к возвращению». Очевидно, он рассчитывал таким путем либо получить назад деньги, либо добиться высылки воинов. Послы сбежали во Фракию, где попа­ли в руки самому Маврикию, уверив его при этом, что к ромеям и бежали — те, дескать, «славятся богатством и человеколюбием». Император, «восхитившись» славянами; в то же время, видимо, не слишком им поверил — и отослал во фракийскую крепость Ираклию.9 Дальнейшая их судьба неизвестна.

Неудача с поморянами не была катастрофой для кагана. Большинство подкупленных им племен откликнулось и выслало свои силы на подмогу. В лесистых землях между Одрой и Лабой места хватало явно не всем, и племена могли стремиться избавиться от части беспокойной молодежи. В результате на землях каганата появились ободричи, смоляне и стодоряне. Каган при­зывал в данном случае именно «воинские силы», а не общины переселенцев. Прибывали, соответственно, молодые воины, ко­торых каган расселял и обустраивал среди своих подданных — словен и гепидов. Утрачивая при этом большинство черт духов­ной и материальной культуры, такие переселенцы, однако, со­храняли племенное самосознание — и племенные имена.

Ободричи осели в Потисье, к востоку от Паннонии, где ос­тавались еще и в первой половине IX столетия.10 Возможно, что в этом же регионе, основной базе для вторжений кагана в Иллирик, или даже уже за Дунаем, в Поморавье, были сначала поселены смоляне. В первой половине IX в. это племя жило далеко к югу от Дуная, на юго-западе современной Болгарии.11 Стодоряне же бы­ли помещены существенно западнее. Их след — Стодорская доли­на в верховьях Дравы,12 на подступах к Истрии и ромейским вла­дениям в Италии.

Установление связей с каганатом способствовало обогаще­нию племенной знати венедов и. как следствие, — усилению ее власти над соплеменниками. С другой стороны, должно было усилиться давление каганата на единственных своих врагов в се­верном регионе — хорватский племенной союз. Хорваты и союз­ные им племена, занимая Чехию и частично Силезию, являлись естественным препятствием на пути прямых контактов между ка­ганом и венедами. Связь с последними могла осуществляться лишь в обход хорватских земель, через территорию лендзян. Именно ляшские племена, видимо, и явились союзниками кага­ната в натиске на чешских и верхнесилезских славян.

С этим напором можно увязать не только продолжавшуюся миграцию из Чехии в бассейн Лабы — Заале, но и движение из Силезии на север, приведшее к сложению новой, фельдбергской культуры. Носителями фельдбергской культуры признаются сла­вянские племена велетов (вильцев).13 Их миграция могла быть вызвана аварским нашествием на обжитые прежде земли. С дру­гой стороны переселение предстает скорее как целеустремленное военное вторжение. Это заставляет думать и об иной возможно­сти. Не была ли миграция велетов сознательной военной акцией враждебных аварам племен — дабы нанести удар по северным союзникам каганата и всемерно ослабить противника?

Основным толчком к началу завоевательных войн явилось, вероятно, само возникновение племени (или уже небольшого союза «родов») велетов. Костяком его, давшим общее имя, стали, как уже говорилось, переселенцы из Юго-Западной Прибалтики, где племя вельтов известно во II в. н. э. В Верхней Силезии они быстро ославянились. переняли традиции суковско-дзедзицких племен в домостроительстве и погребальном обряде.14

Главной культурной особенностью «фельдбергцев»-велетов является керамика — изготовленная на гончарном круге, с хоро­шим обжигом и богатым орнаментом (горизонтальные линии, ря­ды волн, реже штампы и налепка). Керамика эта представлена невысокими сосудами с широким горлом, выпуклыми боками и суженым низом.15 Как уже говорилось, появление гончарной ке­рамики указывает на еще один компонент сложения велетского племени — бродячих гончаров, возможно, германского происхож­дения. Скорее всего, гончары совместно с балтийскими пришель­цами вошли в элиту нового объединения. Быть может, основу племенной дружины составили члены бойнических братств, про­исходившие из разных племен. Это объяснило бы прослеживае­мую даже археологически повышенную агрессивность велетов.

В велетской элите можно выделить и еще один, несколько неожиданный компонент. В конструкции известных уже с VII в. (Фельдберг) и уникальных для славян велетских храмовых зда­ний явственно ощущается кельтское влияние. Верхняя Силезия издавна являлась местом встречи праславянской, германской и кельтской культур, и кельтские традиции храмового строительст­ва могли уцелеть именно здесь.16 Кельтский друидизм был, по­жалуй, наиболее развитой из языческих религиозных систем «варварской» Европы. Нет ничего удивительного в том, что он оказывал воздействие на местных жителей, даже когда кельтский этнический элемент в Силезии полностью стерся. Далекие по­томки кельтских жрецов-друидов, сохранившие некоторые их традиции, влились в велетскую знать.

Точная датировка событий невозможна, но вторжение в ве-недские земли велеты начали в конце VI в.17 К этому моменту спи уже продвинулись в Нижнюю Силезию, где, видимо, и за­вершилось формирование  племенной  общности.   Первый  удар пришелся на стодорян в бассейне Шпрее — Хафеля.18 Велеты пе­редвигались большими организованными группами, ударную си­лу которых, несомненно, составляли мужчины-воины. Вторжение встревожило местные племена. Повсеместно, сначала в землях стодорян, а потом и дальше на север, начали возводиться укреп­ленные грады. На рубеже VI — VII вв. были основаны крепостцы Бранибор (Бранденбург), Кепеник, Шпандау, Бланкенберг.19 Од­нако само количество этих городищ-убежищ свидетельствует о слабой (по сравнению с велетами) черте политической организа­ции стодорян и их сородичей. В отличие от врага, венедские пле­мена были крайне раздробленны политически. До создания еди­ного «княжения» даже в рамках сравнительно небольшого регио­на они дошли не сразу.

В то же время велеты, столкнувшись с ожесточенным со­противлением, не стали в массе задерживаться в земле стодорян. Присоединение стодорян к велетскому союзу, видимо, произош­ло уже позже. По крайней мере, массового разрушения градов не отмечено, и главный очаг фельдбергской культуры сложился дальше к северу. Велеты. сперва двигавшиеся вдоль Лабы, от­клонились затем на северо-восток, к Одре. По пути они, вероят­но, существенно потеснили ободричей. Под давлением завоева­телей суковские племена на рубеже VI/VII вв.20 сдвинулись на север и осели на берегах Балтики, в срединной части междуречья Лабы и Одры. Именно здесь ободричей позже знают письменные источники.

Основную же тяжесть велетского натиска приняли на себя племена Западного Поморья..Вторжение велетов отмечено груп­пой невскрытых кладов с имперскими монетами в низовьях Од­ры, о которых уже говорилось. Брежане и поморяне, жившие к западу от Одры, были частично изгнаны за реку. Эта часть земель Южной Прибалтики превратилась в главный район расселения велетов. На западе велеты потеснили жившее здесь (по реке Вар­не) древнее германское племя варнов. Варны были вынуждены влиться в ободричский племенной союз, тем более, что ободричи уже начали расселяться на их землях. Главной побудительной причиной образования венедского союза во главе с ободричами, очевидно, как раз и была борьба против велетов. Позднее варны, проживавшие на границе между ободричами и велетами, ославянились.

На пути своего движения и в отдельных военных акциях ве­леты уничтожали венедские грады, истребляя или изгоняя жите­лей. На захваченных территориях они возводили собственные укрепленные поселения. В каждом велетском граде имелось не­сколько десятков дворов, на которых проживало в общей слож­ности от 600 до 1000 человек.21 Численное превосходство, несо­мненно, стало наряду с лучшей организацией одним из залогов велетских успехов. С другой стороны, постоянное проживание в укрепленных градах свидетельствует о том, что велеты на захва­ченных землях жили в условиях постоянной угрозы — будучи са­ми, впрочем, едва ли склонны к вечному миру.

В то же время основная масса венедов осталась на прежних местах. Велеты в первую очередь уничтожали грады — центры сопротивления — и враждебную племенную элиту. Остальная же часть побежденного племени включалась в велетский союз на ус­ловиях, видимо, даннической зависимости. Со временем велеты стали обильно смешиваться с покоренными племенами, а фельдбергская керамика распространяется на суковских поселениях.22 Собственно велеты. жившие в градах, составили элиту нового союза. В эту своеобразную аристократию входили племенные князья, дружинники, ремесленники-гончары и жрецы. Велетское общество было гораздо в большей степени иерархично, чем ве-недское. Велетские вожди (в отличие от ободричей) в VIII в. но­сили двусоставные «княжеские» имена.

Память о велетских завоевательных войнах сохранилась в средние века не только в молве об особой свирепости велетов (позже — лютичей). В норвежской «Саге о Тидреке», которая представляет собой перевод германских эпических сказаний, вы­деляется так называемая «Вильцина-сага», то есть сага о вильци-нах (вильцах, велетах-лютичах).23 В ней заметны некоторые эле­менты уже не немецкого, а славянского эпоса.

Повествование о вильцинах открывается рассказом о завое­вательных войнах «конунга» Вильцина (то есть Велета), разо­рившего и покорившего многие страны, в том числе Польшу и Русь. По его имени и названы, будто бы, вильцины.24 В дальней­шем, после смерти Вильцина, его народ побеждают и покоряют обложенные ранее данью русские.25 В последующем повествовании о русских и вильцинах давно и не без оснований видят пер­вую запись русских былин «Владимирова» цикла. Это наводит на парадоксальную, на первый взгляд, мысль — не из Руси ли, через Новгород, была воспринята вся канва «Вильцина-саги»? Новго­родские словене были выходцами из Южной Прибалтики.26 Их предки, скорее всего, имели дело с велетами и были ими подчи­нены. Память об этом факте сохранилась в предании, а освобож­дение трактовалось спустя века как конечная победа над против­ником и его покорение.

Велет, точнее «Волот Волотович» (в северорусских преда­ниях волоты — мифические великаны), действительно, обнаружи­вается и в русском эпосе. Но в эпических песнях XIX — XX вв. царь Волот — уже не воитель, а мудрец, восприемник и хранитель сокрытой мудрости. Этот персонаж (смешиваемый с былинным Владимиром) — главный в т. н. «духовном стихе» о Голубиной книге. Здесь он вопрошает библейского царя Давида о смысле «выпавшей» с небес «книги Голубиной», скрывающей знание об устройстве мира.27 «Голубиная книга» — произведение, родив­шееся в атмосфере «народного христианства», а по сути многоверия — сочетает самые разные по происхождению элементы. В ос­новном она восходит к переводному апокрифу «Беседа трех святителей». Сложился памятник не позднее XV столетия.28 Присут­ствие в «Голубиной книге», наряду с чертами «христианских» ересей, частиц языческой мифологии признается многими спе­циалистами.29

Итак, до нового времени сохранилась не только (а затем и не столько) память о велетских войнах, сколько о велетах и их «царе» как носителях некоей сакральной «мудрости». В связи с этим, восходящим к языческим временам представлением нельзя не вспомнить о «кельтской» составляющей в религиозной куль­туре велетов. Как уже указывалось, кельтский друидизм являлся наиболее развитой из «варварских» религиозных систем Европы. Видимо, велеты наследовали не только внешние проявления, но и отдельные космологические доктрины этой сложной религии, хранителем которой являлось замкнутое жреческое сословие. Кельтское «знание» было не только частично воспринято велета­ми, но и навязано ими покоренным племенам. В связи с этим язычество в сфере велетского влияния обрело некую цельность и связность, «философскую» подоплеку, незаметную в других сла­вянских землях. Недаром именно полабско-поморский и северо­русский pet ионы стали позже главными оплотами языческого со­противления христианизации.

В то же время велетской традиции оказалась чужда такая черта друидизма, как главенство жрецов в духовной сфере. Вер­ховным носителем священного «знания» считался князь — са­кральный и военный вождь одновременно. Возможно, он являлся одновременно главой игравшего большую общественную роль дружинного союза, связанного с культом волка (ср. позднейшие названия велетов — «вильцы», «лютичи»30). Все это отразилось в славянских преданиях о князе Велете — великом завоевателе и приобретателе «глубинных» знаний.

Завоевательные войны велетов привели к образованию на славянском северо-западе двух противостоявших позднее друг другу веками племенных объединений — велетского и ободричского. В исторической ситуации VI в. эти события отрезали Авар­ский каганат от северных венедских союзников и сковали силы последних. Но решающего значения для аваро-ромейских войн эти далекие события иметь не могли. Судьбы Империи решались не на Балтике, а на Дунае.

Возобновление аварских войн

Разгром кагана во Фракии в 587 г. позволил Маврикию со­средоточить на Персидской войне все свое внимание. В 588 — 589 гг. ромеям удалось создать против персов новую коалицию, в ко­торую вошли, помимо кавказских владетелей, также отвлекшиеся от своих междоусобиц тюркюты и хазары. Персы разгромили вторгшихся кочевников. Но вслед затем удача улыбнулась импе­ратору. В Иряне внезапно вспыхнула гражданская война, стоив­шая трона шаху Хормизду. Сын свергнутого царя, Хосров, в ито­ге нашел убежище у Маврикия. Теперь Империя вела на востоке совсем другую войну — войну за восстановление законной власти, при поддержке влиятельной партии в среде самих персов.

Как только стало возможно, Маврикий начал переброску частей с Востока в Европу. Угроза аварского вторжения во Фра­кию сохранялась, и сведения из-за пределов Астики с трудом до­ходили до Константинополя. В октябре 590 г.,31 стремясь предупредить возможное вторжение. Маврикий предпринял со всеми наличными силами военную демонстрацию во Фракии. Он обо­шел с войсками всю реально подвластную Империи часть диоце­за — собственно говоря, его юго-восточную часть вплоть до Лахиала. Именно в этом походе, по пути к Анхиалу от побережья Мраморного моря, в руки Маврикию попали послы поморских славян, о которых речь шла выше. То, что они беспрепятственно прошли вглубь Фракии, почти до самых Длинных стен, ясно сви­детельствует о слабости ромейского контроля над территорией.

Но акция Маврикия достигла цели — нападения авар не по­следовало. Каган на какое-то время удовлетворился возобновле­нием договорных выплат. К тому же император обрел нового со­юзника. Король Австразии Хильдеберт,32 стремившийся укрепить свои восточные рубежи и опасавшийся возрастающей мощи авар, сам предложил Маврикию заключить против них союз.

Видимо, результатом мер, предпринятых императором, ста­ло восстановление ромейского контроля во Фракии и отчасти на севере Иллирика. Во всяком случае, в 592 — 593 гг. граница по Дунаю функционировала. Путь к фракийским переправам шел по более или менее контролируемой ромеями территории. Ромеи удерживали — хотя и во враждебном окружении словен — даже Сингидун. Каган же удалился в Паннонию. По-видимому, тогда же были восстановлены некоторые позиции и на юге, в Ахайе. В 591 г. Коринф и его окрестности уже снова принадлежали Импе­рии.33 Видимо, тогда же отчасти вернулись жители в города на севере Пелопонесса — Аргос и Патры. В результате осевшие на полуострове словене оказались заперты там.

В начале 591 г. Хосров II Парвиз при поддержке ромеев вступил на отцовский престол. Персидская война, наконец, за­вершилась, и осенью стороны подписали выгодный для ромеев мир. Теперь у Маврикия были окончательно развязаны руки. Войска спешно перебрасывались из Азии в Европу. Каган, вне сомнения, быстро осознал сложившуюся ситуацию. Он решил ускорить события, пока противник еще не успел набрать сил.

В 592 г.34 каган потребовал от Маврикия снова увеличить «даннические» выплаты. Не последовало даже ожидаемого отка­за. Осмелевший император попросту проигнорировал «речи вар­вара». В ответ каган «немедленно» двинул войска к границе Мезии. Он приказал словенам, жившим по обоим берегам Дуная близ Сингидуна, «построить множество челнов» для переправы аварской орды. 35

Мораване не слишком хотели ввязываться в новую войну с Империей. Но они боялись кагана и решительно приступили к делу.36 При этом они столкнулись с ожесточенным сопротивле­нием горожан. «Частыми набегами» сингидунцы «сводили на нет труды славян и предавали огню все, заготовленное ими для пере­правы». Отсюда следует, что работа шла преимущественно на южном, сингидунском берегу Дуная. В конце концов, раздражен­ные словене подступили к городу и осадили его. Осада длилась неделю. Давно потерявший связь с Империей, отрезанный от подвоза продовольствия Сингидун был «доведен до крайней сте­пени несчастья». Горожане, казалось, готовились к сдаче — когда недовольный промедлением каган отозвал словен. Он решил пе­реправляться дальше на запад, не через Дунай, а через менее пол­новодную и протекающую по его владениям Саву. Словене ушли от Сингидуна, не преминув, впрочем, взять с горожан откуп — 2000 золотых, «инкрустированный золотом стол и одежду».37

Вместе с «полчищами» словен каган прошел вверх по Саве к давно захваченному Сирмию. Здесь он разбил лагерь и велел сло­венам снова взяться за строительство. Словене спешно принялись за работу. Когда они построили необходимое количество «су­дов», каган со своим войском переправился через реку.38 В раз­вернувшейся далее кампании словене сколько-нибудь заметного участия не приняли. Каган, должно быть, отметил их недовольст­во и решил не привлекать к военным действиям в глубине импер­ской территории.

Дела авар сперва шли достаточно успешно. Каган без сопро­тивления миновал земли Верхней Мезии и Дакии, вступил во Фракию. Лишь на перевалах, ведущих к Астике, ромеи попыта­лись дать ему отпор. Но авары, в конечном счете, прорвались че­рез горы и дошли с войной почти до самых Длинных стен. Раз­громленный каганом стратиг Приск был осажден поблизости от них, в крепости Цурул. Маврикию, однако, удалось хитростью отвести угрозу от столицы. Он подбросил аварам дезинформацию о том, что ромейский флот готовится к удару по аварам. Обеспо­коенный каган поспешил заключить перемирие с Приском и удалился из Фракии за Дунай.39

Возможно, тревогу кагану внушили и события на западе. Здесь франки вели уже активные действия близ самых границ ка­ганата. В 592 г. Хильдеберт покорил баваров и посадил на бавар­ский престол своего ставленника — Тассило из рода Агилольфингов. Первым действием нового короля стал грабительский набег на «страну славян» — земли альпийских словен. Разгромив их, Тассило «возвратился с величайшей добычей».40 Набег Тассило на славян был, видимо, призван поднять авторитет поставленного франками короля среди подданных. Но, помимо этого, он отвечал и политическим целям Хильдеберта, врага авар и их союзников. Таким образом, возобновившаяся Аварская война теперь приоб­ретала почти что общеевропейский масштаб, и в нее оказались втянуты самые разные славянские племена.

Экспедиция Ириска

Вторжение авар немедленно привело к активизации славян­ских набегов на Фракию. Теперь они диктовались уже не столько поиском новых мест, сколько жаждой наживы племенной знати. Набеги организовывал лично Радогост, посылавший за Дунай племенные дружины дунайцев. При этом сам он в военных дей­ствиях участия не принимал. «Роды славян», судя по всему, на­несли в 592 г. серьезный ущерб северным землям диоцеза. Они беспрепятственно переправлялись через Дунай, используя сла­бость здесь ромейской власти и нашествие кагана.41 Свою лепту в разор, очевидно, внесли и единоплеменники дунайцев, уже осев­шие в Скифии и Нижней Мезии.42

Раздраженный происходящим на севере Фракии, Маврикий решил использовать образовавшуюся в аварской войне передыш­ку для расправы над словенами. К весне 593 г. в Европе было уже достаточно сил для масштабного военного предприятия. Маври­кий вверил их Приску и отправил стратига к границе — прикрыть переправы через Дунай, «чтобы роды славян... против воли оста­вили Фракию в покое». «Варвары не уймутся, — наставлял импе­ратор полководца, — если ромеи не будут усердно охранять Истр». 43

Ранним летом Приск достиг Доростола. Здесь к нему яви­лись послы кагана, обвинившие его в нарушении договора о перемирии. Судя по всему, авары уже воспринимали чуть ли не все Нижнее Подунавье как свою территорию. Приск ответил на пре­тензии авар сдержанно. Он заявил, что «война начата против сла­вян: ведь соглашения и договоры с аварами не отменяют войны с гетами».44 Таким образом, он мягко дал понять кагану, что не признает его притязаний на все задунайские «варварские» земли. Аварские послы, казалось, удовлетворились ответом. Осмелев­ший Приск стал готовиться к переправе через Дунай и вторже­нию непосредственно в словенские земли, — строю говоря, во­преки данным ему полномочиям. Наступательная война казалась ему, вероятно, эффективнее оборонительных действий.

Между тем, Радогост тоже готовил войну — вернее, обычный «поход за добычей» племенного ополчения дунайцев.45 Можно не сомневаться, что о Приске он знал — если слух дошел даже до ка­гана. Но словенский вождь, вероятно, рассчитывал на заступни­чество сильного союзника. К тому же он чувствовал за собой прочный тыл. Где-то между Прутом и Сиретом расположился в ту пору станом сам Мусок — «рикс» словен.46 Видимо, он со своими воинами объезжал тогда гощением южные дулебские земли. Как уже говорилось, гощение главы дулебского союза, скорее всего, падало на теплый сезон.

Собрав большое войско, Радогост отправил его к Дунаю. Еще не знавший об этом Приск тем временем переправился через реку близ Доростола. Получив известия о начале набега, стратиг решил не медлить. Радогост явно не ожидал нападения. Подго­товка ромеев к переправе, вероятно, была скорой и скрытной. Основные силы словен готовились к набегу в ставке Радогоста (в пределах дневного перехода от Дуная, южнее Яломицы). В пер­вую же ночь за Дунаем Приск внезапно атаковал врага. Радогост был захвачен чрасплох. Разбуженный шумом начавшегося боя, он «вскочил на неоседланного коня и обратился в бегство». Но ро­меи, для которых словенский вождь был желанной добычей, пе­рехватили его. Радогост спешился и вступил в схватку. Враги, однако, превозмогли, и Радогост бежал вновь — теперь уже пе­шим. В бегстве через «непроходимые места» он налетел на дре­весный ствол и едва не попал в руки врага. Но, в конечном счете, Радогост ушел от погони, переплыв близлежащую реку.47

Разгромив ставку Радогоста, Приск принялся за опустошение страны. «Полчища», отправленные словенским вождем к Ду­наю, ромеи «сделали добычей меча» — очевидно, ударив в тыл той же ночью. Вся округа подверглась разграблению. В руки ро-меев попала «великолепная» добыча, в том числе пленные слове-не. Из-за дележа захваченного в войске чуть не вспыхнул мятеж. Приску с трудом удалось убедить своих солдат расстаться с большей частью добычи в пользу императорского семейства. Пленники, забитые в колодки, и выделенная для Маврикия льви­ная доли добычи были отосланы в Константинополь под охраной трехсот воинов во главе с Татимером.48

Первое поражение, видимо, сделало невозможным органи­зованное сопротивление дунайцев. Они применили свою старую тактику — бегство в труднодоступные лесные укрытия. Во всяком случае, разведчики Приска, отправившиеся на поиски врага после замирения бунта, за два дня не обнаружили признаков словен до самой Яломицы (Иливакия). Кто-то за минувшее время успел до­браться до стана Мусока за Сиретом и донести до него известие о разгроме Радогоста. Дулебский вождь поспешил, в свою очередь, выслать к Яломице разведывательный отряд, который должен был оценить силы ромеев. Не доходя до реки, разведчики на­толкнулись на ромеев.49

Приск, ничего не зная о словенском «риксе», не собирался останавливаться на достигнутом. Выяснив, что в окрестностях разоренной ставки Радогоста словен не осталось, он приказал од­ному из своих таксиархов, Александру, переправиться через Иливакий. Именно с Александром и столкнулась разведка Мусокия на северном берегу Яломицы. К битве словене не готовились, и потому обратились в бегство, скрывшись в «близлежащих бо­лотах и дикой чаще». Устремившиеся в погоню воины Александ­ра едва не погибли в трясине поголовно. Александр приказал поджечь топь, чтобы выкурить словен из зарослей либо спалить вместе с ними. Но эта попытка окончилась ничем — влажность пересиливала огонь. Ромеям помогла измена. Находившийся сре­ди словен (в качестве толмача?) крещеный гепид перебежал к единоверцам и указал проход через болото.50

Воины Мусока, попав в руки Александра, мужественно вы­держали допрос с бичеванием. По словам Феофилакта. «варвары, впав в предсмертное безумие, казалось, радовались мукам, как будто чужое тело испытывало страдания от бичей». Впрочем, большой нужды в этом дознании у Александра не было — он, ско­рее, рассчитывался с пленниками за свои трудности. Ген ид без всякого принуждения рассказал ромеям о «риксе» Мусоке, о ме­стонахождении его походного лагеря и намерениях. Более того, перебежчик «убеждал ромеев совершить дружное нападение и взять варвара неожиданностью атаки». Александр вернулся к Приску с новостями и пленниками. Стратиг приказал убить за­хваченных словен. Гепида же. вызвавшегося «с успехом обма­нуть» словенского «рикса», Приск наградил и обещал ему еще более щедрые дары.51

Пока Приск переправлялся через Яломицу, гепид вернулся в лагерь Мусока. Он попросил у князя «множество однодеревок, чтобы переправить» беженцев из владений Радогоста через Сирет (Паспирий). Мусок с готовностью и радостью согласился выру­чить соплеменников и передал гепиду 150 лодок с 300 гребца­ми.52 Словене переправились через Сирет и разбили лагерь на южном берегу, ожидая придуманных гепидом беженцев.

Приск, между тем, уже двигался к реке. Ночью после пере­правы гепид скрытно выбрался в лагерь ромеев и попросил у Приска сотню воинов. Стратиг, чтобы действовать наверняка, дал две сотни во главе с Александром. Неподалеку от реки гепид скрыл Александра и его воинов в засаде, а сам вернулся к слове — нам. В лагере царила беспечность. Гребцы предались пьянству, а гепид им как будто в шутку «грозил гибелью». Когда сон сморил всех, гепид вывел из засады Александра и указал ему дорогу. За­тем, вернувшись в лагерь и убедившись, что спутники все еще спят, он пропел «аварскую песню» — условный сигнал. Ромеи, напав, перебили спящих гребцов и захватили лодки. Александр послал Приску извещение об успехе, призывая его торопиться с нападением. Погрузив на лодки три тысячи воинов, Приск пере­правился через Паспирий.53

Мусок, тем временем, в ожидании беженцев, перенес стан ближе к Сирету. На беду для словенского князя, у него как раз в эти дни скончался брат. Пока Приск переправлялся через Сирет, Мусок и его воины справляли тризну. В полночь ромеи обруши­лись на отягощенных трапезой и возлияниями словен. Приск уст­роил в лагере «варваров» бойню, не встретив серьезного сопротивления. Мусок попал в плен. Его воинов ромеи убивали до са­мого рассвета. Лишь с восходом солнца стратиг остановил своих солдат. Два дня он оставался на месте разгрома дулебов. Но затем Приск переправился обратно вместе со всей захваченной добы­чей.54 Он, видимо, счел, что пленение «рикса» ожесточит славян. а сам он зашел слишком далеко вглубь едва изведанных земель.

Однако осторожности Приска не разделяли его солдаты. Бо­гатая добыча (легко объяснимая, если Мусок действительно объ­езжал подвластные племена) позволила ромеям «впасть в рос­кошь». Затем, в довершение, войско «погрязло в пьянстве». До­зорами стали пренебрегать. Это позволило словенам «отплатить ромеям за набег». Словене напали ночью, «собравшись вместе» — очевидно, ополчение дунайцев и пришельцы из-за Сирета, вклю­чая уцелевших воинов Мусока. Феофилакт довольно скуп в опи­сании этого боя. Но все же греческий историк вынужден был признать, что возмездие словен едва не оказалось «еще страшнее нападения» Приска на них. Потери ромеев явно были очень серь­езны. Словен удалось отогнать лишь благодаря решительным действиям Генцона, командующего пехотой. К утру ромеи отби­лись. Приск велел посадить на кол начальников караула и выпо­роть их подчиненных.55

Разорение земель Радогосга взволновало не только Мусока, но и словен, осевших за Дунаем. Татимеру. посланному, как мы помним, в Константинополь, не удалось достичь столицы без боя. Поскольку «полчища» Радогоста за Дунай переправиться не ус­пели, можно не сомневаться, что ромейскому офицеру пришлось иметь дело именно с фракийскими словенами.56 Главной целью словен, возможно, было отбить пленных соплеменников.

Татимер беспрепятственно переправился через Дунай ви­димо, в окрестностях Доростола. Шел он со своим небольшим (300 человек) отрядом без всяких опасений. На шестой день по­сле выступления, однако, его стоянка была посреди дня атакован словенами. Ромеи только разбивали палатки и устраивали пали­сад, отпустив пастись лошадей. Атака на собственной земле за­стала их врасплох. Началась паника. Татимер и некоторые другие успели вскочить в седло и приняли первый бой но словен было гораздо больше. Татимер обратился в бегство и едва избежал ги­бели — «его настигли несколько шальных стрел». Подоспевшие пешие ромеи закрыли командира, и началась настоящая битва. В конце концов, верх одержали ромеи. Многие словене погибли, а 50 было захвачено в плен. Отогнав остатки врагов, ромеи верну­лись в лагерь.57

Когда раны начали заживать, Татимер приказал сняться с лагеря и двигаться дальше. Вскоре он уже прибыл в Константи­нополь. Первая за долгие годы внушительная победа в Европе привела Маврикия в восторг. Он приказал отслужить в честь раз­грома словен всенощную в Святой Софии, а затем «вместе со всем народом вознес молитвы, прося Бога дать еще большие тро­феи».58 О победе над «Мусокием» император еще не знал. Но уже разгром Радогоста достаточно вдохновил Маврикия. Он отправил Татимера обратно с приказом для стратига — зазимовать на сло­венских землях.59

Войско, однако, оценивало свои достижения иначе, чем им­ператор. Когда Татимер доставил приказ, солдаты зароптали и отказались повиноваться. «Они говорили, что не станут лагерем на варварской земле, что морозы здесь невыносимы, а толпы вар­варов неодолимы». Вновь Приску пришлось пустить в ход крас­норечие. Он сумел заглушить голоса недовольных, и бунт стих, толком не начавшись. Наведя порядок, стратиг обустроил зимний лагерь за Дунаем.60

Однако зимовку не удалось довести до конца. Солдаты вскоре вновь начали роптать. В войске нарастал страх за свою бо­гатую добычу (известно, что в руках ромеев было 5000 пленных). Все ждали внезапного нападения словен. В конечном счете Приск, не желая иметь дело с мятежом, вывел войско обратно за Дунай. За рекой его встретили посланцы кагана — тот любопытст­вовал, почему ромеи внезапно снялись со стоянок. Основную причину ухода — избыток добычи и недовольство воинов — Приск, разумеется, постарался скрыть.61

Но уже на третий день после переправы стратиг узнал, что интерес кагана был отнюдь не праздным. Разгром словен, в це­лом, был на руку аварам. С поражением Радогоста и пленением Мусока каган получал реальную власть над дунайцами, остав­шись для них на какое-то время единственной организующей си­лой. Теперь, когда речь шла о добыче, размеры которой каган и без Приска хорошо представлял, он  мог использовать обстоятельства в своих интересах. Пылавшим жаждой мести и стре­мившимся освободить пленных сородичей словенам каган «при­казан» переправиться через Дунай. Кроме того, он сам готовился атаковать Приска. Впрочем, алчность кагана встретилась с недо­вольством аварской знати. Аристократы под главенством Тарги-тия — второго лица в каганате — заявили кагану, что «он неспра­ведливо гневается на ромеев». Они, таким образом, не считали дунайцев «подданными» каганата и не хотели нарушать мир ни ради них, ни ради личных прихотей вождя. Именно эта группи­ровка, скорее всего, и известила о происходящем Приска.62

Приск отрядил к кагану в качестве посла лекаря Феодора. Переговоры начались трудно. Каган заявлял, что является «вла­дыкой всякого народа» (в том числе и дунайских словен) и грозил своей непомерной мощью. Но ловкий и красноречивый Феодор смягчил кагана древней притчей о гордыне фараона Сесотриса. Поучительный пример произвел на кагана впечатление. Он уме­рил притязания и ясно сформулировал, чего хочет: «Да не оста­нется каган лишенным доли в добыче: он [Приск] напал на мою землю, причинил зло моим подданным. Пусть и плоды успехов будут общими». В этом случае Приск мог стать кагану «хорошим другом».63 Иными словами — в возмещение за разорение земель дунайцев ромеями каган требовал себе часть имущества, награб­ленного у его «подданных».

Домогательства кагана, которые Приск склонен был под­держать, вызвали ярость в ромейском войске. Стратигу с трудом удалось убедить вновь забунтовавших солдат поступиться хоть чем-то. Ромеи решили отдать, всех пленников — наиболее обреме­нительную часть добычи. Тем самым невольно, в буйстве мятеж­ной сходки, они нашли довольно удачный ход. Каган не получал ничего, поскольку удержать «подданных» (в том числе славян­ского «рикса») у себя в тех условиях едва ли осмелился бы. Зато удовлетворялись пересекшие Дунай словене. которые и были главной угрозой на пути к Константинополю. И действительно, после передачи пленников кагану ничего не оставалось, как вы­казать «радость» и «обеспечить ромеям проход».64 Ослабленные войной словене и без того возвратились бы за Дунай, добившись свободы для соплеменников. Замирившись с каганом, ромеи бес­препятственно прошли балканские перевалы и вернулись в окрестности столицы, встав лагерем в Дризипере.

Приск отправился с докладом в Константинополь. Здесь его ждал неприятный сюрприз — император еще до обратной пере­правы отравил стратига в отставку. Видимо, Маврикия раздра­жала неспособность Приска жестко пресечь буйство солдатни. Во главе европейской армии теперь был поставлен Петр — брат им­ператора. Уступка пленных кагану также вызвала гнев Маврикия — так что вместо благодарностей за действительно значимый ус­пех Приск снискал лишь попреки.65

Пирогостова война

После похода Приска за Дунай мы не находим в источниках никаких упоминаний о славянском вожде Радогосте. О судьбе его после бегства из разгромленной ставки можно лишь строить предположения. Причем догадки эти могут быть прямо противо­положными. Не исключено, что с Радогостом в итоге расправи­лись сами соплеменники, поставив ему в вину бесславный раз­гром. С другой стороны, с пленением (пусть временным) Мусока освобождалось место главы дулебского союза. Не исключено, что Радогост отправился на север, и его статус в дулебском объеди­нении каким-то образом возрос.66

Так или иначе, но в следующем, 594 году дунайцев возглав­лял уже новый предводитель — Пирогост.67 Феофилакт определя­ет его как «филарха» и «таксиарха», что, вероятно, соответствует славянскому «воевода». Пирогост, таким образом, считался не общим князем, а общим военачальником дунайцев. Совпадение второй составной части имен прежнего и нового вождя («-гост»), скорее всего, свидетельствует об их родстве.68

Уже говорилось, что удар, нанесенный словенам Империей, сыграл на руку аварам. Их влияние распространялось все дальше вниз по Дунаю. Жившие в соседстве с каганатом племена попа­дали в зависимость от него. Подвластные аварам болгары уже в 594 г. «беззаботно» передвигались по словенским землям в Олтении.69 Это было знаком резкого ослабления дулебского союза. Возможно, именно после пленения ромеями Мусока начались усобицы, ставшие предвестием конечного упадка.70 Тем не менее, Пирогост действовал против ромеев еще вполне самостоятельно.

Видимо, как только ромеи покинули словенские земли, беженцы вернулись в свои дома и стали готовиться к отмщению. Неясно, хватало ли реально сил для масштабного вторжения — его так и не последовало, хотя слухи о нем тревожили Константино­поль.71 Но небольшой отряд словен все-таки вторгся в пределы державы ромеев. Дерзость и жестокость этих напавших, видимо, указывает на состав дружины. В нее могли войти как члены бойнических братств, так и кровники, чьи родные погибли или были уведены в рабство ромеями.

Словене переправились через Дунай на крайнем западе Олтении, близ самой границы с каганатом. Отсюда их набегов, ве­роятно, не ждали. Первым делом они захватили крепость Акис, которая менее десятка лет назад пережила аварское разорение. От Акиса словене двинулись на юг и дошли до окрестностей Сердики (ныне София), столицы провинции Дакия. Здесь они взяли од­ну из близлежащих ромейских крепостей — Скопис. Из Дакии они с полоном и добычей перешли во фракийские земли. Все эти тер­ритории слабо контролировались Империей. Хотя о маршруте отряда ромеям было известно, серьезного сопротивления словене не встретили. Пройдя через всю Нижнюю Мсзию, они разорили крепость Залдапа в пограничье с Малой Скифией, а уже отсюда повернули к Дунаю, намереваясь переправиться где-то близ Доростола. К этому времени в отряде насчитывалось около 600 че­ловек. На «огромном множестве повозок» они везли «большую добычу», а кроме того, гнали с собой пленников.72

Так они и были застигнуты ромеями. В начале лета 594 г. новый стратиг Петр прибыл к войску, расположенному в Одиссе (ныне — Варна). Имея, вероятно, некоторые сведения о словенах, он намеревался сперва перехватить этот отряд, а затем перепра­виться за Дунай. Из Одисса Петр привел войско в расположен­ный западнее, недалеко от Залдапы Маркианополь. Отсюда он выслал авангард — тысячу конников. С ними словене и столкнулись.73

Словене заметили ромеев первыми. Поняв, что также заме­чены, словене перебили из числа пленников всех боеспособных мужчин. Детей и женщин они согнали в середину спешно возве­денного круга из повозок. Взойдя на возы, словене стали кидать дротики в коней приблизившихся ромеев. Командовавший ромейским авангардом Александр отдал приказ спешиться и идти врукопашную. Ромеи пешими ринулись на заграждение, стреляя в ответ на дроты. Словене упорно защищались. Но, наконец, од­ному из солдат Александра удалось заскочить на воз и сойтись с противниками лицом к лицу, пустив в ход меч. За ним последо­вали и другие. Когда ромеи разрушили кольцо повозок, словене. потеряв всякую надежду, перебили оставшихся пленников. Затем все они погибли в бою с ромеями, причем те одержали верх «с трудом».74

На следующий день Александр известил о происшедшем Петра. Стратиг лично прибыл на место боя. Осмотрев все, он на­градил солдат, не поставив никому в вину трагических последст­вий. Охотясь по соседству, Петр получил травму от клыков веп­ря.— Это задержало его на какое-то время в окрестностях Залдапы. Но Маврикий выразил резкое недовольство промедлением брата, добиваясь скорейшего выступления к Дунаю. «Не вынеся упре­ков», стратиг 2 августа 594 г. выступил в поход, еще страдая от раны. 6 августа передовые части ромейского войска начали пере­праву через Дунай.75

Между тем до Маврикия дошли от границы слухи, будто «полчища славян готовы обрушиться на Византии». Обеспокоен­ный император немедленно отправил Петру новый приказ — ос­таться на правобережье и защищать Фракию. Получив приказ 16 августа, стратиг вернулся па ромейскую территорию.76 Следую­щие дни армия провела в блуждании вдоль Дуная, по пригранич­ным крепостям. Петр бесплодно ожидал нашествия словен, но его не последовало.77 Возможно, словенские вожди нарочно рас­пускали подобные слухи и предпринимали демонстрации силы. Они рассчитывали, что таким путем смогут навязать ромеям обо­ронительную войну и предотвратить новое вторжение.

И тем не менее, вторжение произошло. Кульминацией «по­хода» Петра по южному берегу Дуная явилась ссора с горожана­ми Асима — крепости на одноименной реке (ныне Осым), правом притоке Дуная. Стратиг разбил лагерь под стенами 29 августа. Восхищенный парадом городского гарнизона, Петр попытался присоединить его к своему войску. Горожане наотрез отказались, ссылаясь на дарованное императором Юстином I право защиты. Попытка силой мобилизовать солдат вылилась в грандиозный скандал с участием епископа, давшего им убежище. Петр был готов осаждать Асим, но в конце концов понял, что превращается в посмешище и удалился под издевательства горожан.78

Именно эта позорная ситуация, должно быть, побудила стратига немедля переправиться через Дунай и тем реабилитиро­вать себя. Переправа произошла неподалеку от Асима, то есть в восточной Олтении.79 От переправы Петр 5 сентября отправил вперед тысячный разведывательный отряд. Словен ромеи не об­наружили — это лишний раз доказывало, что реальные силы втор­жения готовы не были. Зато авангард ромеев натолкнулся на «десять сотен» болгар. Кочевники не ожидали нападения со сто­роны ромеев, полагаясь на мир между ними и каганом. Послед­ний, к тому же, находился тогда неподалеку. Ромеи внезапно за­бросали болгар дротиками. Те в ответ призвали не нарушать ми­ра. Тогда командир отряда отправил гонца к стратигу, разбивше­му лагерь в 8 милях (11,84 км) от места стычки. Петр, желавший воинской славы, «велел... предать варваров мечу». Болгары, од­нако, разгромили равный по числу ромейский отряд и ушли к кагану.80

Вскоре к Петру явились аварские послы, обвинявшие импе­раторского брата в нарушении мирного договора. Петр заявил, «что он не знал об этой ошибке». Он отправил кагану «блестящие дары» и посулил в будущем возместить нанесенный ущерб за счет «трофеев». Каган встретил предложение стратига с «благо­склонностью». Он вновь был готов все простить ромеям, если те поделятся с ним добром, захваченным у словен.81

Стратиг спешно, невзирая на усталость, повел войско даль­ше, за Олт. На четвертый день после переговоров с каганом (ви­димо, еще в сентябре, но теперь мы не можем твердо судить о хронологии) Петр подошел к некоей реке. По всей вероятности, это был Арджеш.82 Пирогост, зная о ею приближении, привел войско к восточному берегу. Не подозревая о присутствии врага, Петр послал за реку двадцать разведчиков. Но разведчики, обес­силенные долгим переходом, перед рассветом уснули в прибреж­ных зарослях. Здесь их и застали словене, проезжавшие мимо верхом и также захотевшие отдохнуть в тени. Ромеев взяли в плен и допросили. Те, «отчаявшись в спасении, рассказали все». Пирогост стал готовиться к битве, скрыв своих воинов в лесах вдоль берега реки.83

Не дождавшись возвращения разведки, Петр, тем не менее, отдал приказ к переправе. Впереди вновь двинулся тысячный авангард. Когда он оказался на том берегу, Пирогост вывел вой­ско из засады. Ромеев перебили поголовно. Стратиг, поняв свою ошибку, перестроил переправу. Он слил отряды и направил к лодкам все войско сразу. Поняв, что повторить операцию не уда­стся, Пирогост тоже вывел всю рать на берег и выстроил ее вдоль реки. Это был просчет — ромеи обстреляли и забросали словен копьями с лодок, посеяв панику. Словене обратились в повальное бегство, когда пал сам Пирогост — воевода был смертельно ранен стрелой в бок. Ромеи высадились на берег и пустились в погоню. Они «учинили большую резню». Однако, поскольку кони еще не переправились, преследование быстро прекратилось. Ромеи раз­били лагерь на отбитом берегу.84

На следующий день они выступили в путь. Шли они при помощи проводников (видимо, влахов или беглых от словен ро­меев). Однако те заплутали — или заявили, что заплутали.85 К то­му же Петр, вероятно, двигался без должной разведки местности, периодически подвергаясь нападениям мелких славянских отря­дов. Известно, что если ромеи разбивали лагерь близ леса, слове­не «легко отваживались на нападения» и угоняли коней. Они также могли нападать на арьергард, отставший из-за спешки пе­редовых частей.86

Ромеи не могли найти питьевой воды и начали утолять жа­жду вином из своих фляг. Так продолжалось три дня, пока, нако­нец, в плен не попал какой-то «варвар» (очевидно, Словении). От него узнали, что до Яломицы всего «четыре парасанга» (то есть 18,5 км). К утру следующего дня ромеи добрались до реки и жад­но набросились на воду. Но, видимо, пленник недаром вывел их на реку. Из густого леса на противоположном берегу в воинов Петра полетели стрелы и копья. Множество ромеев погибло. Ос­тавшиеся принялись спешно сооружать’ плоты, чтобы сойтись с врагом в ближнем бою. Но беспорядочно начавшаяся переправа уставшего войска кончилась плачевно. На другом берегу «варва­ры все разом обрушились на ромеев». В завязавшейся битве те потерпели сокрушительное поражение.87

Ромеи в панике бежали на юг, где Петр сумел переправиться с остатками армии через Дунай. Произошло это, вероятно, в конце сентября — начале октября 594 года. Император, вполне убе­дившись в бездарности брата, был вынужден отозвать его в Кон­стантинополь. На должность командующего европейскими вой­сками вернулся Приск.88 Однако и словене, несмотря на победу у Яломицы, больше не беспокоили Фракию. Видимо, потери в боях с ромеями были слишком велики. Пленение Мусока и гибель Пирогоста не могли не вызвать некоторой внутренней смуты. По­этому неудивительно, что натиск дунайцев на границы Империи ослаб. Как иногда полагают, именно под влиянием неудачного похода Петра Маврикий писал «славянскую» главу своего «Стратегикона».89 Это весьма подробная рекомендация по ведению боевых действий против славян. Маврикий, как уже говорилось, характеризует образ жизни «склавов и антов», их военную такти­ку и способы противостояния ей.

Император советует при вторжении в земли славян подгото­вить преимущественно легковооруженное войско и запастись всем необходимым для переправ (ведь реки там «многочисленны и труднопреодолимы»). Нападения следует «производить больше в зимнее время, когда они не могут легко укрыться», страдают от мороза, а реки покрыты льдом. Для прикрытия ромейских про­винций за Дунаем необходимо оставить часть конницы. Это под­разделение должно, кроме того, запугивать славян возможностью вторжения на другом участке. Первым делом после переправы следует захватить языка. При следовании через вражескую тер­риторию, особенно летом, остерегаться лесистых мест; расчи­щать их за собой на случай отхода.90

Летом военные действия вести также необходимо — «гра­бить места более открытые и обнаженные и стремиться задер­жаться в их земле», способствуя бегству ромейских рабов.91 Же­лательно не обременять себя в лесах многочисленной конницей, обозом, тяжелым вооружением.92 Переправы через реки Маври­кий рекомендует производить как можно быстрее, силами пехо­ты. Под ее прикрытием можно уже наводить мосты. Главную ставку в борьбе со славянами император советует делать на вне­запность.93 Добытые припасы не скапливать при войске, а пере­правлять на Дунай по его левым притокам.94

Против славян Маврикий предписывает применять крайне жесткие меры, — как военные, так и дипломатические. Он считает необходимым стравливать словенских вождей, подкупая, прежде всего, тех, чьи владения расположены «ближе к границам». Пе­ребежчикам, даже ромейского происхождения, император призы­вает не доверять. «Благонамеренных из них, — пишет Маврикий, — подобает благодетельствовать, творящих же зло — карать».95

В прошедших экспедициях, по свидетельству Маврикия, войско обычно задерживалось в первой захваченной «хории» (гнездовье славянских весей). Благодаря этому жители соседних получали возможность бежать и «избегали им предназначенно­го». Впредь, — указывает император, — следует брать славянское племя в клещи. Два отряда должны двигаться с двух концов группы «хорий» и грабить их, гоня друг на друга беженцев. Если из-за расположения местности это невозможно, следует сделать ставку на стремительность передвижения, оставляя для грабежа каждой «хории» по пути следования небольшие отряды из аван­гарда. Позднее их будет собирать стратиг. идущий следом за авангардом с главными силами. «Всех встречных», особенно спо­собных к сопротивлению, следует убивать на месте.96

Неясно, насколько все эти предписания были претворены в жизнь. Возможно, они учитывались в будущих экспедициях за Дунай. Но ромейские полководцы после 594 г. уже не заходили так далеко, как раньше, вглубь словенских земель в низовьях ре­ки. Впрочем, дипломатические указания императора могли сыг­рать свою роль в относительном затишье на этом участке в сле­дующий период.

Аварские войны 595 — 599 гг. и славяне

Экспедиции ромеев за Дунай только способствовали усиле­нию Аварского каганата. Каган, конечно, так и не получил доли в словенской добыче. Однако обстоятельства складывались так, что после каждой ромейской акции перед ним огкрывались новые возможности для подчинения словен. Дунайцы были ослаблены и охвачены междоусобицами. Их распри разжигала к тому же ромейская дипломатия. Ни о каких значительных вождях — «риксах» или «таксиархах» — на этой территории источники больше не упоминают.

В Константинополе, видимо, понимали перспективу усиле­ния авар за счет словен. С каганатом Маврикий хотел рассчитаться давно. К тому же в 595 г. возобновились дипломатические контакты с тюрками, у которых завершалась гражданская война. Император получил хотя бы зыбкую (так и не оправдавшуюся при нем) надежду на возвращение сильного союзника.

В начале весны 595 г. Приск принял командование поре­девшей армией Петра. Подсчитав потери, стратиг хотел сперва обвинить незадачливого преемника перед Маврикием, но его от­говорили. Не тратя времени на придворные интриги, Приск дви­нулся к Дунаю, и на пятнадцатый день разбил лагерь на северном берегу. Судя по дальнейшему, переправился он где-то в западной Олтении. Любопытно, что не сообщается не только о каких-либо столкновениях со словенами, но и о захвате добычи.97

Видимо, Приск шел по этой редконаселенной земле четыре дня, не встречая никаких препон в движении к западу. Местные словене, судя по всему, были замирены дарами — как и советовал Маврикий. Их вожди могли счесть, что теперь их черед быть сто­ронними наблюдателями в борьбе ромеев и авар. То же, что Нриск решил испытать силы именно каганата, вскоре стало оче­видно.

Следует помнить, что и далее на восток, в землях, уже бес­спорно относившихся к «Склавинии», воины кагана «беззаботно» бродили уже год назад. Теперь же Приск подступил к самым ру­бежам собственно каганата. Он прошел вдоль реки до самых Ка­таракт (Железные Ворота, где Дунай проходит через горы), пе­решел их и переправился на южный берег близ Верхних Нов. Эта крепость располагалась в провинции Верхняя Мезия, которую ромеи едва контролировали. Каган воспринял действия Приска как провокацию и потребовал объяснений. Приск издевательски ответил, что прибыл поохотиться. Каган обвинил стратига в на­рушении мира. Приск резонно заметил, что стоит на ромейской земле. Но каган стал утверждать, «что она отнята у ромеев ору­жием, согласно законам войны». Строго говоря, полевое согла­шение 592 г. давало почву для любых толкований. В споре с послами кагана Приск обозвал его «беглецом с востока».98

Каган понял, что ромеи начинают войну. Не желая остав­лять у себя в тылу оплотов противника, он подступил к Сингидуну, срыл его стены и приказал тамошним гражданам выселяться в Паннонию. Любопытно, что охрану занятого города каган поручил не жившим в его окрестностях словенам, а болгарам.99 Види­мо, он не слишком полагался на мораван. В связи с дальнейшими военными действиями словене тоже ни разу не упоминаются. Это подтверждает, что они решили остаться в стороне от противо­стояния Империи и каганата. Видимо, каган не мог или не хотел принудить к участию в войне даже непосредственно подвластных ему обитателей Потисья.

Приск прибыл для переговоров с каганом в его ставку (Константиола на северном берегу Дуная, против устья Моравы). Стратиг потребовал отказаться от уничтожения Сингидуна, но вернулся ни с чем. Тогда началась открытая война. Заместитель ромейского командующего Гудвин подошел к полуразрушенному городу на кораблях и выбил болгар. В ответ каган вторгся во внутренние области Далмации, доселе не страдавшей от его набе­гов. Гудвииу, однако, удалось настигнуть авар и истребить круп­ный их отряд, охранявший добычу. Каган свернул военные дей­ствия против ромеев и отвел войска за Дунай.100

Причиной этому стало не только поражение в Далмации. Тревожные вести пришли с западных рубежей каганата. Бавары Тассило в 595 г. решили повторить удачный набег, совершенный их королем за три года до того. Примерно двухтысячный отряд вторгся в земли альпийских словен. Целью разорителей стали верховья Дравы, где жили стодоряне. Не исключено, что набег инспирировали ромеи, пытавшиеся прикрыть собственные вла­дения в Истрии. Узнав о происшедшем, каган поспешил на запад, оставив на Дунае силы, достаточные для сдерживания Приска. В битве на холме Фикторибюэль каган, чьего появления бавары ни­как не ожидали, поголовно истребил всю вторгшуюся шайку.»101 Ближайшие полтора года, до лета 597, каган посвятил войне на западе, против франков и их союзников. На Дунае противостоя­щие армии бездействовали.

Летом 597 г. каган вновь прибыл к ромейским рубежам и возобновил войну. Форсировав Дунай, он вторгся в Нижнюю Ме-зию. Похоже, перешел Дунай он именно в этой провинции. Зна­чит, авары беспрепятственно миновали «Склавинию», покорив или склонив к союзу племена ее западной части. Возможно, слух о помощи, оказанной каганом их соплеменникам, возродил сим­патии к нему у многих словен. Зимой 597/598 гг. каган осаждал Томы (ныне Констанца) — важнейший порт провинции Скифия. Приск пришел от Сингидуна на подмогу осажденному городу, но осаду снять не смог. С началом весны 598 г. в ромейском лагере начался голод. В Великую Субботу (29 марта) каган внезапно предложил Ириску перемирие. Сверх того, на Пасху он благо­родно снабдил ромеев продовольствием. Полководцы обменя­лись дарами. По окончании же пасхальной недели каган снял осаду с Том и удалился.102

Но, проявив великодушие к Приску, с которым у него сло­жились некие личные отношения, каган вовсе не намеревался прекращать войну. Узнав, что Маврикий послал в Мезию с вой­ском Коменгиола, каган выступил навстречу. В устье реки Янтра, правого притока Дуная, 20-21 апреля 598 г. произошло сраже­ние, решившее исход кампании. Ромеи были разбиты наголову. Коментиол позорно бежал. Его небезосновательно винили в том, что он намеренно, чуть ли не по императорскому приказу предал кагану постоянно бунтующее войско. Каган вновь разорил окре­стности столицы. Лишь вспыхнувшая в войске чума и смерть се­мерых сыновей вынудила его остановиться. В Дризиперу к уби­тому горем кагану отправился ромейский посол Гарматон с пред­ложением мира.103

Каган согласился на мирный договор и продиктовал его ус­ловия, возложив всю вину за развязывание войны на ромеев. Ду­най признавался границей между ромеями и аварами. При этом, однако, оговаривалось, что «против славян реку можно будет пе­реходить».104 Очевидно, что условие было на руку ромеям. Но обоюдный характер договоренности четко указывает на причины согласия кагана. Страх ромейского вторжения неизбежно толкал дунайцев в объятия каганата. С другой стороны, на племена, со­юзные ромеям или стремившиеся сохранять независимость, каган получал право напасть сам.

Каган потребовал выкупить у него всех ромейских пленных. Однако император отказался уплатить запрошенную сумму. В ответ каган поголовно перебил пленников. Это еще более усугу­било подозрительность и ненависть войска к Маврикию. Каган же все равно добился своих денег, повысив по условиям договора «дань» с Империи.105 Только тогда авары ушли за Дунай.

Итак, война завершилась со страшным позором для ромеев и их императора. Маврикий, конечно, не мог смириться с таким поражением. К миру он отнесся лишь как к временной передыш­ке и сразу начал готовить новую войну. За Империей остались все придунайские провинции, включая Верхнюю Мезию. Здесь, в районе Сингидуна, стоял на зимовке Приск. Сюда же весной 599 г. была переброшена восстановленная армия Коментиола. Дви­нувшись к востоку, ромеи начали переправу через Дунай в рай­оне разрушенного Виминакия. Коментиол сказался больным, и Приск принял общее командование. Каган, оставив охранять се­верный берег четверых сыновей, сам вторгся в пределы Империи. Но отвлекающий маневр не подействовал — Приск переправился и разгромил сыновей кагана в трех битвах подряд. Погибло более 35000 авар. Пали и сыновья кагана. Сам он, подтянувшись было им на поддержку, бежал к Тисе.106

Здесь каган быстро собрал новое войско. Потисье было за­селено гепидами и отчасти словенами. Несомненно, всех их обеспокоило ромейское вторжение. Не могло оно не вызвать тре­воги и у словен ниже по Дунаю. В дальнейших сражениях, ка­жется, словене составляли почти половину аварского войска.107 Видимо, многие племена — как в Потисье, так и с востока — при­слали своих ополченцев на помощь каганату.

Военные действия разворачивались не только на дунайском фронте. Они охватили всю границу Империи с каганатом. В мае 599 г. альпийские словене через «истрийский вход» (то есть по римским дорогам в Истрии) атаковали ромейские владения в се­веро-восточной Италии. Очевидно, это были подвластные кагану стодоряне. Но экзарх Равенны (имперский наместник в Италии) Каллиник разбил словен в нескольких сражениях.108

Вероятно, в то же время ромеи начали войну на Саве, слу­жившей рубежом Далмации. Подходы к столице Далмации — Салоне с севера прикрывала крепость Клис (название от обозна­чения пограничного укрепления — клисура). Отсюда тысячный отряд ежегодно отправлялся к Саве. Каждую Великую Субботу в Салоне происходила встреча и смена пограничников. Клис слу­жил для них перевалочным пунктом и главной базой. Местность за Савой была уже занята словенами (лендзянами), подвластными аварам и отчасти смешанными с ними.»» Салонские «римляне», до сих пор в войне не участвовавшие, в гот год перешли Саву. Все словенские мужчины тогда «находились в военном походе» (видимо, на войне в Потисье). Внезапное нападение застало в приречных селах лишь женщин и детей. Захватив их в плен и раз­грабив страну, салониты безнаказанно вернулись к себе.111

Между тем, на Тисе продолжались бои. Приск развивал ус­пех. Спустя месяц после гибели сыновей кагана он вновь сошелся в битве с врагом — и снова победил. Каган ушел за Тису, оставив весь восточный берег в руках Приска. Тогда стратиг отрядил 4000 воинов за реку. Те во время народного праздника захватили врасплох три гепидских поселения и устроили в них страшную резню. Среди убитых и пленников оказались как гепиды, так и «другие варвары» — очевидно, жившие бок о бок с германцами славяне. С полоном и добычей ромеи вернулись к Приску.

Спустя двадцать дней каган, оправившись от поражения, вновь вывел свои войска на левый берег. Основную силу состав­ляли подвластные и союзные племена — словене, гепиды, болга­ры. «Большой отряд славян» играл главную роль среди них. Приск, к тому времени отошедший от Тисы, вернулся к реке для решающей битвы. В ней авары потерпели последнее в кампании этого года поражение. «Варвары, — пишет Феофилакт, — разби­тые, так сказать, наголову, захлебнулись в речных потоках». Многие словене, пришедшие помочь кагану, погибли. Других за­хватили в плен. Пленных словен было 8000 — почти половина общего числа пленников. Приск в цепях отослал пленных «вар­варов» в Томы.113

Каган, однако, предпринял решительную попытку вернуть пленников. Он отправил в Константинополь послов. Аварам уда­лось опередить вестников Приска. О происшедшем, таким обра­зом, Маврикий узнал от кагана. Тот, конечно, всячески пре­уменьшал ромейские успехи. В его предложениях обычные угро­зы смешивались с лестью по адресу императора. В итоге Маври­кий отправил Приску приказ — вернуть кагану пленников, но лишь авар.

Так император, не представлявший себе реальных достиже­ний ромеев, рассчитывал, видимо, поссорить кагана с подданны­ми — прежде всего, со словенами. Уже из Том аварские пленники были возвращены. Ромеи отошли за Дунай, и военные действиязавершились.114

Падение лимеса

Весной 600 г. европейская армия Империи вернулась во Фракию и бездействовала там более года.»115 Каган, между тем, сложа руки не сидел. На западе он укрепил союз с лангобардами. Они в том году возобновили войну с ромеями, мстя за захват эк­зархом Каллиником дочери короля Агилульфа. С помощью лан­гобарде ких мастеров каган начал строить на Дунае собственный флот. На востоке каган расширил сферу влияния среди словен. По большому счету, условия мира 598 г. не оставляли словенам с их политической раздробленностью выбора. Они должны были подчиниться либо каганату, либо Империи. В противном случае обе стороны имели право на карательную экспедицию в их земли. Ромеи, несмотря на все ухищрения, оставались для массы словен давними и кровными врагами — особенно после разрушительных походов Приска и Негра. Каган же на протяжении почти двух десятилетий числился, пусть не слишком надежным, союзником. Выбор был предсказуем. С этих пор нам уже неизвестны никакие самостоятельные от авар действия дунайцев против Империи. Авары же в первые годы VII в. свободно и без участия словен действовали в низовьях Дуная.11 6 Таким образом, под их влияние попали словене не только Олтении, но и Мунтении.

Формально между Империей и каганом сохранялся мир. Но то. что он не распространялся на в разной степени подвластных кагану словен, создавало двусмысленную ситуацию. Весной 600 г. военные действия развернулись в Далмации.117 Начало их опи­сано в предании, сохраненном Константином Багрянородным. Когда словене Посавья обнаружили разорение своих земель ро­меями, то рассудили: «Эти римляне, которые переправились и взяли добычу, отныне не перестанут ходить против нас войной. Поэтому сразимся-ка с ними». Действительно, пришедшие на смену предыдущим салонские пограничники «то же самое... держали в помыслах». Переправившись за Дунай, они внезапно для себя столкнулись с соединенными силами противника. Одни из тысячного отряда погибли, другие попали в плен. Не спасся никто.118

Допросив пленных, словене («авары» по Константину) уз­нали о достоинствах приморской Далмации и восхитились ими. Узнали они и о времени, назначенном для возвращения погра­ничной стражи. В урочный день «авары» переправились через Дунай в захваченной форме и с трофейными значками римской кавалерии, подражая ее маршевому строю. «Основная масса вой­ска» скрытно следовала за авангардом - тысячей в ромейских доспехах. Таким образом, они беспрепятственно прошли вглубь Далмации и овладели Клисом, где их приняли за своих.119 Хотя Константин называет вторгшееся войско аварами, реальное уча­стие кочевников было крайне незначительно. Максим, епископ Салоны, писал в Рим лишь о словенской угрозе.120

Константин ошибается и еще в одном — Салона, вопреки его легенде, пала не сразу. Здесь более прав другой поздний историк, Фома Сплитский, также использовавший далматинские предания. По словам Фомы, во вторжении «готов» (под ними следует разу­меть авар) участвовали семь или восемь племен «лингонов» (лендзян). Когда внутренняя Далмация была разорена, и в ней «остались редкие обитатели», лендзяне «истребовали и получили ее от своего вождя», надо думать — аварского кагана. «И так ос­тавшись там, — продолжает Фома. — они начали теснить местных жителей и силою порабощать их». Они постоянно нападали на приморье, где еще держались местные «латиняне», «прежде всего на Салону». 121 Об этом, собственно, и сообщал Максим, говоря, что «народ славян» «сильно угрожает» салонигам. Крушение далматинской границы сказывалось и на Италии —  тем летом словене вновь беспокоили Истрию.122

Во всех этих событиях, происходивших далеко от Констан­тинополя, Маврикий предпочел не .увидеть нарушения мира. Тем более, авары не принимали в набегах словен непосредственного масштабного участия. Но осенью 601 г. каганский главнокоман­дующий Лпсих явился к Катарактам и попытался занять перевал. Захват этого стратегического пункта решал аварам две задачи. С одной стороны, ромейский речной флот переставал быть угрозой для основной территории каганата. С другой — сами авары полу­чали возможность беспрепятственно плавать по реке. Ни того, ни другого ромеи допустить не могли. Назначенный в августе и сто­явший на Дунае страхиг Петр подвел к Катарактам войска и об­винениями в нарушении мира вынудил Лисиха отступить. Лвары отошли в Константиолу, а армия Петра вернулась во Фракию. До войны дело не дошло.123

Наступил 602 год. Ситуация для Империи становилась все более непростой. На западе каган еще в минувшем году скрепил клятвой «вечный» союз с лангобардами и принудил к миру фран­ков. После этого Истрию атаковали соединенные силы. Ланго­барды вторглись с запада. Лвары и словене (видимо, стодоряне) напали с северо-востока. Вместе они прошли по стране, «опус­тошили все огнем и грабежами».124 В результате пал и этот уча­сток имперской границы. Вторжение открыло дорогу для заселения Истрии словенами, которое начинается как раз в эти годы.125

Маврикий заподозрил, что каган дожидается лишь роспуска уставшей ромейской армии - и тогда атакует Фракию. Летом 602 г. oн отдал Петру приказ: «покинуть Адрианополь и... перепра­виться через Истр». Для организации переправы ему в подчине­ние был дан один из высших чинов придворной гвардии Вонос. Согласно распоряжению Негра, Вонос должен был «доставить ромейские плавучие средства, чтобы войско могло переправить­ся». Целью Петра было атаковать подчиненные кагану «войска Склавинии». собравшиеся, по его данным, за Дунаем. Тем самым, не нарушая буквы мирного договора, ромеи рассчитывали спро­воцировать кагана на преждевременные действия. 126

Сам Петр не спешил лично выполнять приказ о переправе. Для руководства заречными действиями он назначил своим за­местителем — ипостратигом — Гудвина. Тот форсировал Дунай в районе Паластола и нанес словенам поражение. Он «погубил ост­рием меча полчища врагов» и захватил множество пленных. Солдаты, получив в руки пленников и добычу, стремились как можно скорее вернуться за реку. Но Гудвин, следуя замыслу императора, удержал их на левобережье.127 С другой стороны, он, вероятно, недалеко отошел от Дуная — об этом свидетельствует свобода, с которой авары тем же летом прошли в низовья.

Узнав о разгроме союзников, каган не поддался на провока­цию — но решил дать адекватный ответ. Апсих вновь выступил с войском на запад. Ему был дан приказ — «уничтожить племя антов, которое было союзником ромеев».128 Анты не принимали никакого заметного участия в кампаниях 590-х годов. Но Гудвину, возможно, удалось добиться их содействия в своей операции против словен. Антов и дунайцев, очевидно, все еще разделяла — не без содействия ромейекой дипломатии — вражда. Не желая от­крыто сталкиваться с Империей, каган наносил удар по послед­нему оставшемуся у Маврикия в Европе союзнику и помогал своим новым подданным.

Но фактически война началась. Апсих, вероятно, по пути взял Катаракты, и выстроенный лангобардскими корабельщика-ми аварский флот занял низовья Дуная. 129 Поход на актов плани­ровался, видимо, как предприятие грандиозное и должен был на­нести смертельный удар по остаткам их союза. Но внезапно он был сорван. В войске кагана начался мятеж, и «полчища авар» откочевали, причем «поспешно», под власть Маврикия.130 Не вы­зывает сомнения, что мятеж устроила аварская партия мира, дав­но поддерживавшаяся (и подпитываемая) Константинополем. Экспедиция Апсиха закончилась, по сути не развернувшись.131

Казалось, Империи вновь улыбнулась удача. Ее войска стояли на северном берегу Дуная, в разоренной стране «Склавинии». Каган был занят возвращением непокорных авар. Обесси­ленный мятежом, он только и делал, что «умолял и придумывал множество способов» для восстановления ускользавшей вла­сти.132 И здесь Маврикий совершил последнюю и роковую для себя ошибку. Приведенный в эйфорию успехами, император-стратег решил проверить, наконец, на практике свою мысль о кампании против словен в зимнее время. С началом осени он по­требовал от Петра задержать армию за Дунаем на зиму.133

Когда императорский приказ пришел в армию Гудвина, в ней начался ропот. Солдаты лучше императора понимали свое положение. Ромейские кони изнемогали. Словене были побежде­ны, но не сломлены, и продолжали беспокоить ромеев. «Полчища варваров, словно волны, покрывают всю землю по ту сторону Истра», — считали в войсках. Наконец, самой важной причиной брожения было стремление как можно скорее отправить домой добычу. Ромейское войско справедливо опасалось потерять се за зиму во враждебном окружении. Император, не понимая, что войска совершенно не настроены воевать, продолжал настаивать. Это только ускорило открытый мятеж. Гудвин потерял контроль над армией, и она покинула «Склавинию», «с марша» форсировав Дунай. Войска явились в Паластол, причем «души их были опьянены величайшим гневом».134

Негр, прибыв к мятежному войску, предпочел держаться от лагеря на расстоянии и общаться с солдатами через Гудвина. По­следнему удалось было успокоить страсти и даже убедить армию выполнять приказ. Ромеи снялись с лагеря и начали строить лод­ки близ крепости Куриска (к востоку от Паластола). Но, на беду для Петра и его брата, на войско обрушились ливни, а затем на­ступили заморозки. Теперь никто не мог убедить солдат пере­правляться. В довершение Маврикий прислал письмо, где велел, «чтобы Петр, переправив войска через реку вступил на варвар­скую землю и чтобы ромеи там добывали пропитание для войска и тем дали казне передышку в снабжении их». Открыто выска­занная идея сэкономить на армии возмутила даже Петра. Тем бо­лее ,в ярость пришли мятежные солдаты, когда слух об импера­торских требованиях дошел до них.135

Дальше события развивались стремительно и катастрофиче­ски. Солдаты открыто выступили против Маврикия. Возглавил их Фока — один из зачинщиков бунта, младший офицер, еще в 598 г. прославившийся дерзостью перед лицом императора. Под предводительством Фоки войска двинулись на Константинополь, оголив дунайскую границу. 23 ноября 602 г. армия вошла в го­род, приветствуемая восставшими против Маврикия жителями. Маврикий и многие его сторонники (в том числе Петр и Коментиол) были убиты по приказу Фоки. Глава мятежа поспешил объ­явить себя императором, еще глубже ввергая Империю в водово­рот гражданской войны.

Переворот Фоки, по сути, нанес прежней Ромейской Импе­рии смертельный удар. В Европе он открыл границы для мас­штабного вторжения авар и словен. Можно только догадываться, сколь неожиданной удачей явилось для тех и других это событие. Но надо думать, что ни каган, ни его словенские союзники не промедлили. В ближайшие годы властительные ромеи, занятые гражданской распрей, даже не обращали- внимание на то, как по­ток «варваров» захлестывает одну европейскую провинцию за другой.

Словене не только выстояли в продолжавшейся несколько десятилетий и на последнем этапе оборонительной борьбе с Им­перией. Они оказались — пусть и невольно — в числе победителей. Сохранили они известную автономию и от Аварского каганата. Последующий период стал временем славянского завоевания и заселения Балкан. Войны, стоившие крайнего напряжения сил каждой из сторон, полные взаимной жестокости, продолжились. Однако была у происходившего и другая сторона. Открывшийся для славян в 602 г. путь на Балканы явился в то же время дорогой к античному наследию и христианской культуре, к тогдашней ев­ропейской цивилизации. Последствием войн конца VI — начала VII вв. могло бы стать крушение последнего ее оплота. Но про­изошло иначе, и рядом с обновленной Империей из хаоса «тем­ных веков» позже поднимутся молодые славянские государства.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Изучение истории древних славян не стоит на месте. Этот бесспорный вывод имеет отношение как к науке в целом, так и к «лаборатории» отдельного исследователя. Накопление и публи­кация новых материалов (прежде всего, археологических), реко­мендации коллег способны серьезно скорректировать уже сфор­мулированный подход, исправить невольные упущения. Не­сколько примеров тому применительно к первому тому настоя­щего исследования — ниже.

В данном томе уже шла речь о теории суковско-дзедзицкого очага на землях Великой Польши, существовавшего уже в V первой половине VI века. За последние 10 — 15 лет в пользу этой концепции приведены серьезные аргументы. Нельзя не признать, что она логичнее объясняет картину расселения «суковских» племен, чем традиционный для польской археологии подход, рассматривающий памятники Великой Польши и Силезии в рам­ках пражской культуры. С другой стороны, данная теория, как уже говорилось, окончательно решает «венедскую» проблему. Если «венеды» жили в тот период южнее Поморья, то ясно, отку­да о них было известно Иордану. Ясно также, что нет нужды смешивать их ни с видивариями, ни с велегами. Быть может, в скором времени новый подход будет тверже обоснован в рамках обобщающих трудов более высокого уровня, которые могут яв­ляться лишь результатом консенсуса специалистов-археологов. Только тогда его можно будет считать общепризнанным.

За последнее время сделан большой шаг вперед в изучении истории раннего расселения славян и происхождения славянских культур в целом. Стоит отметить, в частности, новые данные о времени переселения кривичей на Псковщину. На основании ра­диоуглеродного метода одно из здешних их поселений датирует­ся не позднее 470 г.1 Это открытие, в целом, лежит в русле удревнения кривичской культуры длинных курганов. Можно за­ключить, что расселение кривичей происходило в весьма раннее время, независимо от распространения других славянских культур. Вместе с тем, характерные черты культуры кривичей одно­значно указывают на далеко не полную их изоляцию от сороди­чей. Видимо, кривичи ушли на север из придунайского региона, ставшего прародиной словен, очень рано, сразу после падения державы Аттилы — но ушли именно оттуда. Особые черты их ма­териальной культуры (в том числе наземное домостроительство) сложились, как было показано, на месте. Впрочем, не исключено. что в заселении севера участвовали группы славян разного про­исхождения, приходившие разными путями.

В связи с историей кривичей автор этой работы уже после выхода первого тома обратил внимание на один интересный факт. Князь Бой, предание о могиле которого передаст Саксон Грамматик, объявлялся у него сыном скандинавского бога Одина. В первом томе уже высказывалась мысль, что это «одиническое» происхождение — эквивалент «велесического» в русском преда­нии. Но и в другом памятнике скандинавской традиции — «Саге о Хёрвер» — правителям Руси приписывается «одиническое» про­исхождение. Не след ли это тех же легенд, восходящих к ранним контактам норманнов и кривичей?

Здесь добавим, что установление автономного происхожде­ния кривичской, ляшской и венедской культур открывает здесь новую, весьма любопытную вероятность. Не преобладал ли культ Велеса изначально у всех праславян. кроме антов? Распростране­ние культа Перуна (как Сварога) шло из антских земель и через словен. На периферии же подолгу удерживалась «велесическая» традиция. У балтов как будто преобладает культ Перконса, но и почитание Велса сильно развито. Германская же религия одно­значно «одиническая». Почитание могущественного владыки за­гробного мира и создателя потаенного «ведения» в качестве «Всеотца» известно не только германцам, но и кельтам. Это, та­ким образом, древнеевропейское представление. При общей ам­бивалентности богов оно не противоречило культу громовержца, а у славян и позднее сохранялось лучше, чем у балтов.

Ряд учтенных замечаний относится к истории духовной культуры древних славян. Список сохранившихся славянских «святилищ» VI столетия можно продолжить остатками примитивного «храма» у селища Корчак. Найденные здесь глиняные хлебцы подтверждают вывод о своей ритуальной функции.2

Сложен, как и предполагалось, вопрос о человеческих жерт­воприношениях у древних славян V — VI вв. Отсутствие их сле­дов в археологическом материале не означает их полного отсут­ствия (даже вне воинских ритуалов). Изучение культуры славян­ских народов четко указывает на наличие у них в глубокой древ­ности, как и у других индоевропейцев, обряда сезонных жертв Земле. Жертва воспринималась как заместитель сакрального пра­вителя. Особенно четко следы этого прослеживаются в «кукер-ских» обрядах у болгар, испытавших фракийское влияние. Пере­житки мужской жертвы (в виде сожжения или разрывания чуче­ла, «убиения» ряженого) сохраняются у всех славянских народов. На завершающем этапе появилось название жертвы «Ярило» (эпитет умирающего и воскресающего бога, появившийся не ра­нее VII в. — болгарам и македонцам неизвестен). Только у север­ных славянских народов (западных и восточных) мужская жертва была заменена со временем, едва ли раньше обособления южных славян в VII в., женской. Только затем (но раньше принятия хри­стианства) обряд разложился и исчез вовсе. Таким образом, в V — VI вв. он еще существовал. Видимо, тогда в нем присутствовала тема некоего искупления бесчинств княжеской дружины в период зимнего гощения. После убийства ритуального «князя» — замес­тителя из числа дружинников или членов воинского братства появлялся настоящий князь, символизировавший в данный праздничный момент воскресшее божество плодородия (Перуна-Сварога?).3

Вместе с тем, трудно согласиться с теми исследователями, которые видят следы человеческих жертв и в древних славянских обрядах вызывания дождя. В исконной форме («додола», «пепе-руна») обряд исполняла молодая жрица-ведьма, символизиро­вавшая собой жену громовержца, богиню земли. Ее в обряде об­ливали водой с молитвенными заклинаниями — не более того. Иная форма обряда («Герман»), сохраняющая след жертвопри­ношения, была воспринята славянами уже на Балканах и, видимо, уже в смягченной и сниженной форме похорон чучела — «Герма­на», «Джермана».4

Еще несколько замечаний, касающихся мифологических и суеверных представлений древних славян. Уже упоминалось в данном томе, что славянские воины, бившиеся полуголыми, о ко­торых говорит Прокопий скорее всего, члены «оборотниче-ских» братств. Универсальный характер имеет представление о неуязвимости собственной кожи оборотня. Отражено оно и в сла­вянских поверьях. Известно, что скандинавские берсерки срыва­ли с себя в бою доспехи.

В первом томе автор повторил вывод одной из своих преды­дущих работ («Древние верования восточных славян», 1996) об изначально собирательном значении слова «нежить». Внима­тельное изучение семантики слова в разных славянских языках5 побуждает пересмотреть это заключение. «Нежить», скорее, — из­начально обозначение болезнетворного духа (отвечавшего, ка­жется, за болезни дыхательных путей). Лишь позднее оно приоб­рело собирательное значение — вредоносный дух вообще.

Очерк ранней общеславянской демонологии не будет полон без упоминания юд. Юды изначально — духи ураганов (судя по этимологии слова6); следы представлений о них сохранились у южных и у восточных («чудо-юдо») славян. Они представлялись как оборотни и в эпосе выступали противниками героев. Отрыв­ком общеславянского эпического сказания не моложе VI в. явля­ется, вероятно, мотив, отмеченный в русском и болгарском эпосе. Серой, борясь с чудовищем, просит небесные силы о дожде. Ему посылается «дождик», намачивающий и отягощающий против­нику крылья.7 В болгарской версии враг — юда, воплощение ура­ганного ветра, а дождь прерывает ее «пляску», что неплохо объ­ясняет происхождение мотива.

Автор еще раз выражает благодарность всем коллегам, чьи советы способствовали уточнению и усовершенствованию его труда. Их живая реакция позволила учесть многое и в дальней­шей работе. Несомненно, что уточненные детали найдут свое от­ражение в последующих изданиях первого тома.

ПРИМЕЧАНИЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1Proc. Bell. Goth. VIII. 25: 10.: Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I. М., 1991. (далее — Свод 1). С. 202/203.

2 Proc. Bell. Goth. VIII. 25: 6    9.: Свод I. С. 200 — 203.
3 Proc. Bell. Goth. VIII. 25: 10.: Свод I. С. 202/203.

4 Proc. Bell. Goth. VIII. 25. 10 etc.

5 Proc. DAI. IV. 6: 35.: Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. 2 (далее — Свод II). М, 1995. С. 59.

6 Agath. Hist. IV. 20: 4.: Свод I. С. 296/297. Сваруна метким броском копья разбил «черепаху» (боевое прикрытие) кавказских «варваров»-мисимиян.

7 Agath. Hist. III. 6: 9; 7: 2; 21: 6, 8; IV. 18: 1, 3: Свод I. С. 294 — 297.

8 Proc. DA. IV. 1: 7.: Свод I. С. 206/207.

9 Седов В. В. Славяне в раннее средневековье. М., 1995. С. 26 (карта).

10 Б. Графенауэр датирует появление славян в нынешней Словении време­нем около 550 г. (Gralenauer В. Zgodovina slovenskego naroda. Zv. 1. Lubljana, 1978. S. 282-285).

11 Свод I. C. 358. Это известие долго фигурировало в отечественной тради­ции как древнейшее упоминание славян. Причина ошибка В. В. Латыше­ва и А. В. Мишулина, которые приписали эпитафию поэту конца V в. Ави-ту (см.: Латышев В. В. Известия древних писателей, греческих и латин­ских, о Скифии и Кавказе. Вып. 2. СПб., 1906. С. 294; Мишулин А. В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н. э.// Вестник древней истории. 1941. № 1. С. 231).

12 См.: Свод I. С. 358 360. Поэтому едва ли можно согласиться с допуще­нием комментатора фрагмента С. А. Иванова (см.: Иванов С. А. Мартин из Браги и славяне.// Славяне и их соседи. М., 1989) об упоминании Марти­ном славян как риторической формуле. Даже заимствованные у панегири­ста V в. Сидония Апполинария условно-риторические обозначения варва­ров имеют у Мартина реальные соответствия. «Паннонец» без сомнения, лангобард, «Сармат» болгарин, «Дак» — гепид. Соответственно, в пере­чень Сидония Мартин добавляет лишь те племена, которым не нашел со­ответствий — «нара», «склав», «дан».

13 Седов 1995. С. 274-277.

14 Седов 1995. С. 8, 26 (карга). «Это, видимо, наиболее древние следы при­сутствия славян в Паннонии.

15 Седов 1995. С. 29, 129.

16 Men. Hist. Fr. 6.: Свод 1. С. 316/31 7.

17 Мнение о наследственном характере власти Мезамера высказал А. Аве­нариус (Avenarius A. Die Awaren in Europa. Bratislava, 1974. S. 55). К этому следует добавить, что упоминание брата здесь важнее упоминания отца. Не исключено, что Идаризий в глазах Менандра был примечателен лишь как отец Мезамера и Келагаста. Более того, не исключено, что само имя Idapizijn — не более, чем передача славянского патронима на «-icb» (Шафарик П. Славянские древности. Т. 2. М., 1840. С. 92). Интерпретации это­го имени не дали положительного результата. Не исключено, что основа предполагаемого «отчества» иноязычная. Но она неизвестна. Широко рас­пространилась теория М. Морошкина (Славянский именослов. СПб., 1867), согласно которой следует реконструировать *Vitoricb (от югосла-вянского имени Vitorb). Вторая по популярности (вошедшая, в частности, в советскую учебную литературу) — гипотеза С. Роспонда. Он предложил (Slowianskie imiona w zrodlach antychnych.// Lingua Poznanensis. 1968. № 12 — 13. P. 107) реконструкцию *Idaricb. Но имя Idan> (l+darb? Jb+dan>?) неиз­вестно и неясно по смыслу. В «древнерусском» именослове, к которому его отнес автор гипотезы, оно незафиксировано. И. А. Левинская и С. Р. Тохтасьев, критикуя теорию М. Морошкина («для передачи иноязычного vi-/wi- как г- в позднеантичное и ранневизантийское время нам известны лишь единичные примеры»), приходят к выводу, что «имя выглядит явно неславянским» и тут же признают, что «ничего сколько-нибудь близкого» в языках сопредельных народов нет (Свод 1. С. 333 — 334). Почему в таком случае нельзя признать имя одним из «единичных примеров»? Что касает­ся имен братьев Мезамера и Келагаста, то они скорее славянские. «Келагаст» имеет архаичную форму, что может отражать особенности антского диалекта и, возможно, соответствует славянскому *Ce1ogostъ. Ср.: Свод 1. С. 333, где такая возможность предлагается и тут же отвергается на том основании, что имя «у славян неизвестно», после чего немедленно приво­дится несколько примеров использования формата Сё1- в именах. «Меза-мер» довольно убедительно реконструировано С. Роспондом как *Medji+mirb (Роспонд С. Структура и классификация древневосточпосла-вянских антропонимов.// Вопросы языкознания. 1965. № 3. С. 7). Эта эти­мология принята в Этимологическом словаре славянских языков (ЭССЯ. Вып. 18. М., 1993. С. 49). Возражение И. А. Левинской и С. Р. Тохтасьева не выглядит убедительно: «По поводу этих этимологии достаточно отме­тить, что все предложенные славянские прототипы... реально у славян не засвидетельствованы» (Свод 1. С. 329). Для VI в. этого совершенно недос­таточно — известны десятки однократно фиксированных славянских антро­понимов и для более позднего времени. Мы не можем считать, что по сравнительно небольшому числу источников раннего средневековья вос­становили славянский ономастикон целиком.

l8 Men. Hist. Fr. 6.: Свод I. С. 316/317.

19 У Менандра — Aaupsvtiov, ДаориаС, (Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. С. 320/321). Об этимологии см.: Свод I. С. 349    350.

20 Присоединяюсь к интерпретации «игемонов» Менандра как племенных вождей у О. В. Ивановой и Г. Г. Литаврина (Славяне и Византия.// Ранне­феодальные государства на Балканах. М., 1985. С. 49 — 50). В то же время авторы неоправданно, как представляется, отделяют «игемонов» от «упра­вителей» («тех. кто возглавлял народ»). Из контекста фрагмента кажется совершенно очевидным, что речь идет об одних и тех же людях. Справед­ливо оспаривая гипотезу О. В. Ивановой и Г. Г. Литаврина. И. А. Левин­ская и С. Р. Тохтасьев предлагают в то же время считать игемонов «ста­рейшинами», «представителями племенной верхушки» (Свод 1. С. 348 — 349). Но у Псевдо-Кесария понятия «архонт» и «игемон» применительно к славянам — синонимы (Свод I. С. 254). Нет оснований считать, что ко вре­мени Менандра и в его труде что-то изменилось. Итак, думается, что О. В. Иванова и Г. Г. Литаврин были абсолютно правы, рассматривая Добряту как вождя племенного союза, где каждое племя «имело своего архонта» (Иванова-Литаврин 1985. С. 49).

21 Maur. Slrat. XI. 4: 30.: Свод !. С. 374/375.

22 См.: Алексеев С. В. История славян в V    VIII вв. Т. 1. М„ 2002. С. 122 — 123 и след.

23 См.: Алексеев 2002. С. 57, 118-119, 167.

24 Именник на българските ханове. София, 1981. С. 11-12. На сегодняш­ний день это лучшее научное издание «Временника», хотя с конъюнктура­ми И. Богданова не всегда можно соглашаться. Из отечественных исследо­вателей второй половины XX в. «Именником» занимался М. Н. Тихоми­ров. Его работа «Именник болгарских ханов» (последнее издание в кн.: Тихомиров М. Н. Исторические связи России с Византией и славянскими странами. М., 1969) обозначила целый этап в изучении памятника. Но при всех своих несомненных достоинствах сейчас она уже несколько устарела. Перевод на современный русский язык Д. Полывянного (Родник злато-струйный. М., 1990. С. 176 — 177) преследовал чисто литературные цели и потому отчасти волен. Он издавался, конечно, без оригинального церков­нославянского текста, снабжен крайне скупым комментарием и содержит частные ошибки. К слову, этими недостатками грешат и многие литера­турные переводы (а по сути реконструкции и интерпретации) на совре­менный болгарский. Перевод И. Богданова (Именик 1981. С. 16 — 17) фак­тически является реконструкцией первоначального вида и смысла памят­ника в видении самого ученого но это ясно оговорено, и перевод, как и текст, снабжен подробным обосновывающим комментарием.

25 В XIX в. славянские имена в «Именнике» и ряд других, менее значимых известий (например, из труда по славянской истории дубровницкого авто­ра XVI в. Мавро Урбино) стали основой для построения «антитуркистских» теорий в болгарской историографии. «Антитуркизм» являлся в большей степени порождением политики, а не науки, выражая отторжение всего турецкого и тюркского в молодом Болгарском государстве. «Анти-туркисты» отрицали тюркское происхождение древних болгар (булгар), рассматривая их как славян или «ариев». «Антитуркизм» нашел поддержку и у некоторых русских ученых панславистского направления (прежде все­го, Д. И. Иловайского в труде «Разыскания о начале Руси», где и гуннов предлагалось считать славянами). Собственно, первым «антитуркистскую» концепцию и сформулировал русский историк первой половины XIX в. Ю. Венелин («Древние и нынешние болгары»), доказывавший, что все гунн­ские племена античных авторов — славяне. В русской науке убедительное аргументы против славянства европейских кочевников дал В. Васильев­ский («О мнимом славянстве гуннов, болгар и роксолан», 1882 — 1883). В XX в. накопление археологических материалов, новые достижения в изу­чении письменных источников поставили точку в споре «туркистов» и «антитуркистов». Огромную роль здесь сыграл обобщающий труд В. Златарского «История Болгарского государства в средние века» (1918 г.), не потерявший значения до сих пор. Некоторый подъем «арийская» теория происхождения болгар пережила лишь в начале 40-х гг., в пору политиче­ского сближения с нацистской Германией. В значительной степени пре­одолению «антитуркистских» заблуждений способствовало сотрудничест­во болгарских и советских ученых в послевоенный период. Ни у кого из ведущих специалистов по болгарской истории ныне не вызывают сомне­ния тюркские корни болгар. См.: Ангелов Д. Образуване на българската народност. София, 1971; Литаврин Г. Г. Византия и славяне. СПб., 2001. С. 192 след.; Петров П. Образуване на българската държава. София, 1981. Имена Гостуна и Безмера легко объяснить болгарско-славянскими контак­тами. Что касается упомянутого известия М. Урбино, то его происхожде­ние (при очевидной легендарности) ясно установлено. Предки болгар в его версии, братья «Вукич» и «Драгич» — на самом деле братья Утигур и Кут-ригур из гуннской легенды, приводимой Прокопием Кесарийским. Дубровницкий историк в духе многих своих современников вольно интерпре­тировал древнего автора. Эволюция легенды прослежена И. Богдановым в связи с изучением «Именника болгарских ханов» в кн.: Именик 1981. Итак, «протоболгары». вне всякого сомнения, являлись тюркоязычными «гунна­ми» по происхождению. Вместе с тем столь же очевидно, что в болгарских ордах присутствовали разноплеменные элементы. Болгары неразрывно смешались в европейских степях с атаками, задолго до переселения на Ду­най испытывали воздействие славян, местами переходили к оседлому об­разу жизни. Безотносительно к происхождению племенного названия, ди­настий, аристократии и первого болгарского государства в целом, предка­ми современною болгарского народа и создателями его культуры являют­ся, прежде всего, словене и анты Подунавья.

26 Agath. Hist. V. II. (здесь и далее см. последнее издание перевода М. В. Левченко: Агафий Миринейский. О царствовании Юстиниана. М, 1996. С. 184 след).

27 Слишком усложнено, как представляется, толкование начата 6 фрагмен­та Менандра («архонты антов были поставлены в бедственное положение и против своих надежд впали в несчастье...» — см. Свод I. С. 316/317), у О. В. Ивановой и Г. Г. Литаврина (1985. С. 52; Свод I. С. 270). По их мнению, анты все же воевали с кутригурами и потерпели поражение. Но в указан­ном фрагменте речь лишь о войне с аварами — ср. Свод I. С. 328 (Прим. 13). Даже если принять отождествление Котрагира из менандрова фрагмента с Заберганом (Marquart I. Die Chronologie der alttiirkischen Inschriften. I^ipzig, 1889. S. 78; Marquart I. Osteuropaische und Ostasiatische Streifziige. Leipzig, 1903. S. 147. 504), не вижу достаточных оснований связывать его враждеб­ность к антам с событиями 558 559 гг. Сам факт длительного союза антов с Империей был бы для этого вполне достаточен. М. И. Артамонов, напро­тив, полагал, что нападения кутригур на Империю после 545 г. «стали воз­можными только с согласия и при участии антов» (Артамонов М. И. Исто­рия хазар. СПб., 2002. С. 130). Но ни об одном болгарском набеге совмест­но с антами в источниках данных нет. Забергану в 559 г. напрямую помо­гали словене, а не анты.

28 Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. С. 320/321. Фраза («их же собственная земля каким-либо другим из народов — никоим образом [не опустошалась]»), ко­нечно, является преувеличением. Менандр, вероятно, знат о походах Хильбуда (Свод I. С. 352. Прим. 72.2). Но Хильбуд погиб до рождения Ме­нандра и задолго до прихода в Европу аварского кагана Баяна, мысли ко­торого историк излагает. Если бы дунайские земли словен подверглись нашествию болгар на описываемом самим Менандром отрезке времени, эта фраза выглядела бы просто нелепо.

29 Agath. Hist. V. 13 — 14.: Агафий 1996. С. 187-188.

30 Agath. Hist. V. П.: Агафий 1996. С. 185; Свод I. С. 268 (Малала), 269 (Виктор Тонненский), 287 (Иоанн Эфесский у Бар-Эбрея); Свод П. С. 253 (Феофан).

31 Agath. Hist. V. 12; 24.: Агафий 1996. С. 185, 204 — 205.

32 Комментарий I . Г. Литаврина к тексту Малалы (Свод 1. С. 271 — 272).

33 Agath. Hist. V. 11    12.: Агафий 1996. С. 184   ,185.

34 Agath. Hist. V. 23.: Агафий 1996. С. 204: Свод I. С. 268 (Малала), 269 (Виктор Тонненский; он считает — ошибочно — что Сергия «тут же растер­зали»); Свод II. С. 253 (Феофан).

35 Свод I. С. 268 (Малала); Свод II. С. 253 (Феофан).

36 Agath. Hist. V. 13.: Агафий 1996. С. 187; Свод I. С. 268 (Малала), 287 (Иоанн Эфесский); Свод П. С. 253 (Феофан).

37 Agath. Hist. 14 — 15.: Агафий 1996. С. 189-191.

38 Об этом сообщает только Феофан (Свод II. С. 253). Конечно, нельзя отождествить эту неудачную битву с описанной Агафием победой Велиса­рия, хотя Феофан и сообщает о последней крайне нечетко.

39 Агафий называет ставку Забергана близ Мелантиады (около 25 км от столицы) (Agath. Hist. 14.: Агафий 1996. С. 189). По Малале, «гунны и склавы» «совершили набег вплоть до Святого Стратоника» (около 15 км) (Свод I. С. 268). Согласно же Феофану, туда болгары отошли позже, ото­гнанные Велисарием. Виктор Тонненский утверждает, будто болгары «дошли до Константинополя у Сик» (Там же. С. 269). Скорее всего, это всего лишь преувеличение, основанное на дошедших в Африку слухах — такое же, как «растерзание» выкупленного позже живым и невредимым Сергия. Агафий сообщает о тревоге в пригороде Сиках (будущая Галата, отделенная от Константинополя лишь узким проливом Золотой Рог) и вы­ставлении там усиленной стражи — но не более того (Agath. Hist. V. 15.: Агафий 1996. С. 190). Феофан пишет: «захватили вплоть до Дрипии и Нимф и до деревни Хит» (Свод II. С. 253). Из этих пунктов более или ме­нее точно размещена на карте лишь Дрипия (15 км от Константинополя — см.: Чичуров И. С. Византийские исторические сочинения. М., 1980. С. 83. Прим. 107). «Деревня Хит» — возможно, лишь умозаключение Феофана. В Хите (Хеттах), согласно ему и Агафию (Agath. Hist. V. 16: 1.: Агафий 1996. С. 191), затем стоял станом Велисарий. Поблизости произошла его ре­шающая битва с болгарами.

40 Свод 1. С. 287. «Третий раз» — очевидно, «набег вплоть до Святого Стра­тоника», о котором говорит Малала. Он был совершен, по Феофану, уже после поражения, нанесенного Велисарием.

41 Agath. Hist. V. 16.: Агафий 1996. С. 191 — 192. Свод II. С. 196 (Феофан).

42 Агафий говорит, что «толпа» вселяла панику в гуннов «криком и стуком кольев», а «поднимающаяся вверх пыль мешала установить численность нападавших» (Agath. Hist. V. 19.: Агафий 1996. С. 197). Феофан объясняет происхождение «пыли»: «Приказал он (Велисарий) также рубить деревья и волочить их позади строя. И поднялась от ветра сильная пыль и простер­лась над варварами» (Свод II. С. 253).

43 Наиболее подробное описание победы у Агафия (Agath. Hist. V. 19 — 20.: Агафий 1996. С. 196 — 198). В той же тональности, но короче, говорят о действиях Велисария Виктор Тонненский (Свод 1. С. 269), Иоанн Эфес-ский (Свод I. С. 287). У последнего имя Велисария не упомянуто, зато ус­пех явно преувеличен: «Потом ромеи набрали войско против них, и пошли. опустошая и воюя против них всех: мало было тех, которые спаслись, и не стало их видно в этом месте». Возможно, Иоанн Эфесский смешал победу Велисария с позднейшим нападением Сандилха, к которому больше под­ходит определение «опустошая и воюя». Разительный контраст представ­ляют известия Малалы, вообще не говорящего ни о каких ромейских успехах (Свод 1. С. 268) и Феофана, описывающего действия Велисария сле­дующим образом: «Он разбил лагерь и начал хватать некоторых из них и убивать. Приказал он также рубить деревья и волочить их позади строя. И поднялась от ветра сильная пыль и простерлась над варварами. Они же, полагая, что воинство велико, бежали и пришли в район Святого Страто­ника» (Свод II. С. 253). Вероятно, здесь отразилась тенденция придворных кругов преуменьшить успех впавшего вскоре в опалу Велисария. Феофан пользовался, вероятно, константинопольской городской хроникой и «Хро­никой» Малалы, либо Менандром и Малалой. С другой стороны, и Агафий мог преувеличить значение стычки между Заберганом и Велисарием. Да­лее он с очевидностью искажает некоторые факты. Так, он полагает, что победа Велисария имела решающее значение, и гунны не перестали отсту­пать даже после его отзыва («отступали уже медленнее» — Агафий 1996. С. 199). На самом же деле они, по сути, вновь подошли к Константинополю, но с другого направления. Агафий, к тому же, утверждает, будто гунны «выбрались» за Длинные Стены сразу после поражения. Но это, по Феофа­ну, совершенно не соответствует действительности.

44 Agath. Hist. V. 20.: Агафий 1996. С. 198 — 199.

45 Последовательность событий дана у Феофана (Свод II. С. 253). О «набе­ге до Святого Стратоника» говорит и Малала (Свод I. С. 268). По Иоанну Эфесскому, правда, получается, что «третий раз» был до победы ромейского войска (Там же. С. 287). Агафий приписал Велисарию изгнание «варваров» за Длинные Стены (Agath. Hist. V. 20.: Агафий 1996. С. 199), а Виктор Тонненский — прямо за Дунай (Свод I. С. 269).

46 Все это описывает в деталях лишь Феофан (Свод II. С. 253).

47 Agath. Hist. V. 21.: Агафий 1996. С. 199 — 200. Действия у Херсонеса описывает только этот автор.

48 Строительство плотов из сухого тростника возможно, по замечанию Г. Г. Литаврина, в этом месяце (Свод I. С. 269). В августе гунны очевидно, уже вернулись с Херсонеса.

49 Agath. Hist. V. 21.: Агафий 1996. С. 200 — 201. Феодор Синкелл в VII в. связывал овладение славян мореплаванием именно с «участием в нападе­ниях на ромейскую державу» (Свод И. С. 84/85). Здесь перед нами первый подобный случай.

50 Agath. Hist. V. 22.: Агафий 1996. С. 201 — 202.

51 Agath. Hist. V. 23.: Агафий 1996. С. 202 — 203.

52 Agath. Hist. V. 23 — 24.: Агафий 1996. С. 203 — 204; Свод II. С. 253 (Фео­фан). В рукописях «Хронографии» Феофана посланец императора — куропалат Юстиниан (Свод II. С. 292. Прим. 46). Племянник Юстиниан у импе­ратора действительно был, но должность куропалата занимал будущий преемник — Юстин II.

53 Agalh. Hist. V. 23.: Агафий 1996. С. 203, 204. Таким образом, не соответ­ствуют действительности сведения Исидора Киевского (XV в.) о взятии Коринфа «оногурами» (вместо кутригур) и вызванном этим бегстве жите­лей Пелопонесса. В средневековой греческой легенде явно смешались вос­поминания о двух паниках в Южной Ахайе — панике, вызванной нашест­вием кутригур в 559 г. и гораздо более обоснованной панике, вызванной аваро-славянскими нашествиями 580-х гг. В ходе одного из них, как будет показано далее, и пал в действительности Коринф. Патриарх Николай III (XI в.) относил описанные позже в петиции Исидора события к концу 580-х гг. Ср.: Свод II. С. 337 — 338.

54 Агафий (Agath. V. 24 — 25.: Агафий 1996. С. 204 — 205), эмоционально сгущая краски, утверждает, будто для уговоров хватило одного письма, и Сандилх «в тот же день бросился мстить кутригурам». Более достоверно выглядит версия Менандра, согласно которому Юстиниан «оказывал дав­ление на Сандилха... и все не переставал убеждать его, отправляя частые посольства». В итоге он посулил Сандилху выплаты, уже назначенные Забергану (Men. Hist. Fr. 3.: Свод I. С. 316/317). Переговоры тянулись доста­точно долго, чтобы медленно, по признанию Агафия, продвигавшийся Заберган ушел из Фракии за Дунай (Agath. Hist. V. 25.: Агафий 1996. С. 206) или даже «оказался где-то далеко от ромейской державы» (Men. Fr. 3.: Свод I.C. 316/317).

55 Agath. Hist. 25.: Агафий 1996. С. 206.

56 История авар до создания европейского каганата рассматривалась мно­гими исследователями. См., прежде всего: Avenarus A. Die Awaren in Furopa. Bratislava, 1974; Szadeczky-Kardoss S. Avarica. Uber die Awarengeschichte und ihre Quellen. Szeged, 1986; на русском языке имеются сравнительно небольшие разделы в обобщающих трудах (Артамонов 2002. С. 122 след.; Гумилев Л. Н. Древние тюрки. М., 1993. С. 36 — 39). Уделил место ранней истории авар Г. В. Вернадский (Вернадский Г. В. Древняя Русь. Тверь- М, 2000. С. 192 след.).

57 Единственный наш источник об этой войне — Men. Hist. Fr. 6.: Свод I. С. 316/317.

58 Ргос. Bell. Goth. VIII. 4.: Свод I. С. 200/201.

59 lord. Get. 35.: Свод I. С. 108/109.

60 Men. Hist. Fr. 6.: Свод I. С. 316/3 1 7. С этих слов начинается фрагмент.

61 См.: Свод I. С. 337. Прим. 20.

62 Гипотеза И. Маркварта (Marquart 1889. S. 78; Marquart 1903. S. 147. 504). Поддержана Г. В. Вернадским (Вернадский 2000. С. 194 — 195), В. Златарским (Златарски В. История на Българската държава през средните векове. Г. 1.4. 1. София, 1970. С. 118) и др. Мнение о том, что кутригуры «натра­вили» авар на антов, высказал М. И. Артамонов (Артамонов 2002. С. 130). Г. В. Вернадский на неясных основаниях предполагал, что обида Забергана на антов объяснялась отказом в помощи ему при аварском завоевании.

63 См.. например: Szadeczky-Kardoss 1986. S. 63 — 64; Свод I. С. 327. Оши­бочно было мнение И. Маркварта. противоречащее Агафию Миринейскому, о войне авар с утигурами и антами еще в 558 г. (Marquart 1889. S. 78). Тем не менее, именно оно легло в основу изложения у Л. Н. Гумилева (Гу­милев 1993. С. 37 — 38). С другой стороны, Л. Н. Гумилев, в отличие от це­лого ряда других ученых, справедливо оценивал действия авар против ан­тов как враждебные и Византии. В целом бесспорная датировка и оценка событий была дана в отечественной литературе у М. И. Артамонова (Ар­тамонов 2002. С. 130).

64 Победа авар для большинства исследователей была очевидна (ср.: Ни-дерле Л. Славянские древности. М., 2001. С. 152, 156; Артамонов 2002. С. 130; Гумилев 1993. С. 38; Гимбутас М. Славяне. М., 2003. С. 123 — 124). Правда, утверждение Л. Н. Гумилева о «полностью подчинившихся авар­скому хану» антах вызывает серьезные сомнения. Л. Нидерле в свое время справедливо указал на тот несомненный факт, что после ухода авар «в Венгрию» анты выступают как независимое и враждебное им племя. Г. Г. Литаврин ращелил взвешенный и осторожный подход Л. Нидерле, оцени­вая кампанию как успешную для авар и вместе с тем сомневаясь в «полном разгроме» и «длительном упадке» антов (Литаврин Г.Г. Византия и славя­не. СПб., 2001. С. 560 — 561). Оригинальна, но не подкреплена никакими отсылками к источникам трактовка Г. В. Вернадского. На неизвестных ос­нованиях он утверждал, что «анты вскоре оправились от первого потрясе­ния и какое-то время оказывали упорное сопротивление», более того — беспокоили авар с тыла (Вернадский 2000. С. 195). Некое косвенное свиде­тельство успеха авар можно найти в словах Евагрия: авары «прибыли на Боспор и, оставив побережье Понта, называемого Евксинским, — там было мною варварских народов... — совершали путь, сражаясь со всеми встре­чающимися варварами, до тех пор, пока не достигли берега Истра, и от­правили посольство к Юстиниану» (Euagr. Hist. Eccl. V. 1.: Свод I. С. 340. Прим. 29). Еще одно свидетельство — похватьба аварских послов перед Юстином II (Men. Hist. Fr. 14.: Свод I. С. 318/319).

65 В. В. Седов связывает миграцию хорватов с аварским нашествием «око­ло 560 г.» (Седов В. В. Восточные славяне в VI — XIII вв. М., 1982. С. 125). В этом он следует Л. Нидерле (Нидерле 2001. С. 169). Впрочем, нельзя не отметить, что все построение Л. Нидерле основано на ошибочной идее раннего (не позднее V в.) обособления южнославянских языков от обще­славянского. Отсюда идея о хорватском племенном союзе («южнославян­ском»), существовавшем до VI в. в Прикарпатье. С другой стороны, вытес­нение хорватов на запад именно аварами выглядит более чем убедительно. Но не менее вероятно, что это произошло чуть позже, во время движения авар северным путем в Паннонию. С этим связывал покорение не только хорватов, но и дулебов, Г. В. Вернадский (Вернадский 2000. С. 195 — 196).

66 ЭССЯ. Вып. 29. VI., 2002. С. 128.

67 ЭССЯ. Вып. 8. М., 1981. С. 240-242.

68 Это вторжение описывает Феофан (Чичуров 1980. С. 53).

69 О западных тюрках в Центральной Азии и Европе см.: Артамонов 2002. С. 152 след; Гумилев 1993. С. 33 след.

70 Единственный источник — Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. С. 320/321. События здесь описаны в ретроспективе, в связи с аваро-словенской войной 578 г. Поэтому датировать их можно весьма условно — примерным временем первого контакта со словенами, ок. 560 — 562 гг. Такая датировка была принята О. В. Ивановой и Г. Г. Литавриным (1985. С. 49    50). Для И. А. Левинской и С. Р. Тохтасьева это нижняя хронологическая граница собы­тия (Свод I. С. 351. Прим. 70). Относить его ко времени после 565 г., когда авары уже двинулись в Паннонию. едва ли следует. А. Авенариус (1974. S. 87), П. Петров (Образуване на българската държава. София,  1981) и в позднейшей работе Г. Г. Литаврин (2001. С. 562 — 563), однако, опровер­гают раннюю датировку. На выглядящей убедительно аргументации сто­ронников поздней даты имеет смысл остановиться подробнее. По мнению Г. Г. Литаврина, «славяне левобережья нижнего Дуная к 579 г. длительное время не подвергались разорению со стороны других народов. Дело в том, что применительно к 560 — 565 гг. этого сказать было бы невозможно: со времени вторжения в 558    559 гг. в нижнее левобережье полчищ кутригуров Забергана, а затем утигуров Сандилха прошло всего несколько лет». Этот аргумент имел бы гораздо больше оснований, если бы имелись пря­мые свидетельства нападения Забергана или Сандилха на словенскую страну. Однако в этом случае свидетельство Менандра, на которое ссыла­ется здесь исследователь, просто было бы недостоверно — ведь Менандр говорит о том, что земля словен не разорялась вообще никогда, «никоим образом». Второй аргумент: «Представляется... невероятным, чтобы авар­ские полчища, разбившие антов и вобравшие в себя множество подчинив­шихся хану кутригуров, не были бы брошены им против славян». Этот факт, как покажем, вполне может быть объяснен в рамках ранней датиров­ки. В том же, что Баян узнал о гибели посольства «со стороны», конечно, нет ничего удивительного    ведь из послов не уцелел никто, а словене едва ли стали бы извещать об этом кагана. А. Авенариус и П. Петров предпола­гают, что посольство к словенам состоялось после заключения Баяном ми­ра с кесарем Тиверием (574 г.). По А. Авенариусу, послы были отправлены вскоре после 574 года, скорее всего, около 576 — 577 г.. П. Петров счел возможным твердую датировку 574 г. Г. Г. Литаврин справедливо указы­вает, что «веских доводов в пользу этой даты... привести невозможно» и предлагает свою — «конец 60-х годов (568 — 570)» (2001. С. 563). При этом он не считает нужным полностью исключать и раннюю датировку (Там же. С. 561). Некоторые исследователи по какому-то недоразумению объеди­няют набег Баяна на словен в 578 г. с посольством к Добряте (Гимбутас 2003. С. 125; Dujcev I. Davrentios.// Lexicon de Mittelalters. Bd. 3. Miinchen, 1984. S. 608).

71 События изложены в «Истории франков» Григория Турского. См.: Гри­горий Турский. История франков. М., 1987. С. 94 (IV. 23), 381 (Прим. 76).

72 Men. Hist. Fr. 14.: Свод I. С. 318/319.

73 Г. В. Вернадский, в целом справедливо намечая северный путь авар в Паннонию, полагал (точнее, уверенно утверждал) также, что часть кочев­ников двигалась вдоль Дуная и по пути покорила нижнедунайских славян (Вернадский 2000. С. 195, 198). Это прямо противоречит сведениям Ме­нандра о том, что первое нападение авар на словен произошло только в 578 г. Г. В. Вернадскому это известие, несмотря на подробность, видимо, оста­лось неизвестным. По крайней мере, фрагмент о Даврите-Даврентии и его вражде с Баяном — единственное сообщение Менандра, которое он вообще не использовал и не упомянул.

74 Некоторые исследователи полагали, что Баян пригнал покоренных сла­вян с собой в Паннонию (I. Sorlin. Slaves et Slavenes avant et dans les miracles de saint Demetrius.// P. Lemerle. Les plus ancient recuelis des Miracles de saint Demetrius. T. II. Paris, 1981. P. 231 — 232). Однако в Паннонии до VII в. нет почти никаких следов пребывания славян. Это общее место в ра­ботах по археологии и истории Венгрии (см., например: Археология Венг­рии. Конец II тыс. до н. э. — I тыс. н. э. М., 1986. С. 310; Краткая история Венгрии с древнейших времен до наших дней. М., 1991. С. 12). Столь же общим местом в работах по истории славян, однако, стало существование в VI в. «паннонских славян», «славян Паннонии» (см., например: Краткая история Болгарии с древнейших времен до наших дней. М., 1988. С. 30 — 31). Исходными тезисами для построения концепции «паннонских» сла­вян, кажется, были два. Во-первых, некоторые историки стремились воз­вести историю сербохорватских племен еще к VI в.. обосновать их «исто­рические права» на земли своего проживания тем, что они уже тогда со­вершали набеги на Иллирик, в то время как предки славян-болгар — на Фракию. Но рассказ Прокопия о нашествии 550 551 гг. совершенно не оставляет сомнений в том, что на Иллирик и Фракию нападали одни и те же славяне. Сербохорваты действительно иного происхождения, чем сла­вянские болгары. Но и средневековые авторы, и этнонимика указывают — предки этой ветви южных славян пришли из земель севернее Паннонии. Второй аргумент в пользу «паннонских славян» — деление словенских племен в аварскую эпоху на две группы — прямо подвластных и лишь вре­менно союзных каганату. Наличие этих двух категорий племен сомнений не вызывает. Но непосредственно подвластные племена можно локализовать и там, где есть их реальные археологические свидетельства — в Карантании, в Поморавье, возможно, на востоке гепидского Потисья (правда, здесь их следы в VI в. незначительны). В названной работе по истории Болгарии Г. Г. Литаврин поместил «славян Паннонии» как раз «в бассейне Тисы». Не ранее VII в. или расширительно VI — VII датируются факты сла­вянского пребывания в Паннонии, приводимые В. В. Седовым (1995. С. 116, 117 — 123). Единственное убедительное исключение — упомянутые ра­нее находки пражско-корчакской керамики в Сентендре.

75 В польской исторической науке еше в XIX в. на основе известий антич­ных авторов о венедах сложилась теория автохтонности и континуитета (непрерывного пребывания) славян на всей или почти всей территории Польши. С автохтонностью славян в Польше в известном смысле можно согласиться. Весьма вероятно, что основы праславянской культуры были заложены именно в бассейне Вислы (См: Седов В. В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979; Его же. Славяне в древности. М., 1995). Однако автохтонность вовсе не подразумевает непременного континуите­та. Л. Нидерле. кажется, относился к идее славянского континуитета в Польше с осторожным скепсисом. Он причислял к прародине преимуще­ственно южные и восточные польские области наряду с восточнославян­ским Полесьем (Нидерле 2001. С. 28 — 30, 131) — притом, что античные ав­торы знают венедов в низовьях Вислы, и славянства венедов Нидерле не отрицал. Попытку археологического обоснования континуитета предпри­няли польские ученые в 60-е гг. (Kostrzewski J. Zur Frage der Siedlungstatigkeit in der Uhrgeshichte Polens. Wroclaw    Warszawa — Krakow. 1965. S. 10 — 26). Эта теория была воспринята учеными других восточноевропейских стран, в том числе СССР. Континуитет обосновывался тогда: во-первых, сходством пшеворской и пражской посуды (что может доказывать проис­хождение пражской культуры от пшеворской, даже если первая сложилось в придунайских областях — но ничего больше); во-вторых — единичными фактами пшеворско-пражской преемственности в Южной Польше. Ю. В. Кухаренко, приняв концепцию континуитета (Кухаренко Ю. В. Археоло­гия Польши. М., 1969. С. 128), по сути, опроверг ее приводимыми факта­ми. В названной работе упомянуто лишь два пшеворско-пражских поселе­ния (Хоруля и Иголомя), оба на юго-западе Польши. При этом подчерки­валось, что на севере Польши славянских памятников ранее конца VI в. нет, а в качестве начальной даты для «предпястовского» славянского пе­риода в истории Польши принимался 570 г. (Там же. С. 121, 124). М. Гимбутас ограничила первичную зону распространения пражских памятников на территории Польши южными областями (Гимбутас 2003. С. 99, 131 (карта)). Расселение славян в VI в. она рассматривала как «восстановле­ние» после готского и гуннского нашествий. В. В. Седов (1995. С. 23) от­носит к ранним пражско-корчакским три поселения на Верхней Висле, датируемых   V   веком. «Лехитской»   он   при этом считает суковскотируемых V веком. «Лехитской» он при этом считает суковско-дзедзицкую культурную группу, памятники которой в Восточной Германии относятся ко второй половине VI века. В. В. Седов с известной долей осторожности датирует первые памятники группы в польском междуречье среднего Оде­ра и Вислы концом V — первой половиной VI в. и выводит их из местных пшеворских памятников. К суковско-дзедзицким относится сейчас много памятников Польши, прежде рассматривавшихся в ряду пражско-корчакских — например, городище Шелиги (Седов 1995. С. 40 след.). Но в целом нет твердых оснований датировать их ранее середины VI в. Таким образом, расположение первичной славянской прародины на землях Польши не противоречит отсутствию славянского континуитета на ее тер­ритории — славяне просто возвращались в VI в. на старые земли. По словам Прокопия Кесарийского, значительная часть нынешней Польши была в первой половине века еще пустынна («обширная пустынная земля» между славянами и варнами — Proc. Bell. Goth. VI. 15: I.: Свод I. С. 176/ 177). О том же свидетельствует этнонимика. Племенное название «висляне» в вер­ховьях Вислы свидетельствует о том, что ниже по реке в момент его воз­никновения славян еще не было. Название могло появиться, таким обра­зом, либо в 1 тыс. до н. э., когда венеды еще не жили у Балтики, либо в VI в., в ходе расселения пражских племен. Первый вариант, учитывая много­численные этнические передвижения в регионе, да и языковые изменения, маловероятен. Второй же означает, что Северная Польша оставалась ка­кое-то время действительно без славянского населения. Более того, веро­ятнее всего оказывается, что славяне, носители пражской культуры, при­шли к Висле откуда-то со стороны, скорее с востока. Только в этом случае определение себя по названию реки представляется логичным — оно явно противопоставляет вислян тем, кто на Висле не живет. В польской науке археологическая аргументация против теории континуитета представлена К. Годловским на основе исследования пшеворских древностей (Godlowski К. Przemiany kulturowe i osadniczc w poludniowej i srodkowei Polsce w mlodszym okresie przedrzymskim i w okresie rzymskim. Wroclaw — Warszawa — Krakow — Gdansk. 1985). Попытка К. Голдовского вывести пражские древности из зарубинецких, а славян в Польше — из Среднего Поднепровья выглядит неубедительно, на что указал О. Н. Трубачев (Трубачев О. Н. Эт­ногенез и культура древнейших славян. М, 1991. С. 6). Но на этом основа­нии не стоит отвергать саму выдвинутую К. Годловским идею отсутствия прямой преемственности польских пшеворских и пражских древностей. В. В. Седов в последней работе оценивает построения К. Голдовского как «устарелые» (В. В. Седов. Славяне: историко-археологическое исследова­ние. VI., 2002. С. 310). По мнению исследователя, «совокупность данных» позволяет включить Южную Польшу наряду с Восточным Прикарпатьем в область складывания пражской культуры (Седов 2002. С. 309 — 310). С другой стороны, нелыя не заметить, что памятники добродзеньской куль­турной группы V в. указывают, по меньшей мере, на преобладание гер­манцев в среде «поздних пшеворцев» Южной Польши. В процессе рассе­ления славян германцы были ассимилированы (см.: Седов 2002. С. 311- 312).

76 Григорий Турский. С. 97 (IV. 29).

77 Седов 1995. С. 275-276.

78 Новелла № 140 от 14 сентября 566 г. — первая содержащая полный титул Юстина — не включает титула «Антский» (Свод I. С. 262). 79 Новелла № 6 от 1 марта 570 г. (Свод I. С. 262). Использовался титул и позднее — в новелле начала 570-х гг. из «Церковной истории» Евагрия (V. 4), в недатированной новелле (возможно, принадлежащей уже Тиверию, но тот не использовал титула «Антский» в единственной достоверно «своей» новелле).

80 В первой половине 580-х гг. — Иоанн Эфесский (по Михаилу Сирийцу и бар Эбрею — Свод 1. С. 284 — 286); в 602 г.    Феофилакт Симокатта (Свод II. С. 42/43), на котором основывается и Феофан (Свод II. С. 270/271).

81 Военный Аноним (Свод I. С. 362/363) даже воспроизводит формулу на­чала правления Юстиниана «анты и склавы», ставя ангов тем самым впе­реди словен в числе врагов Империи. Последовательность у Маврикия (Свод I. С. 368/369 след.) везде «склавы и анты», однако он нигде не разде­ляет и не противопоставляет их. В связь с этим можно поставить и выше­упомянутый (прим. 79) отказ императора Тиверия от титула «Антский» во время ожесточенных и неудачных войн со словенами и аварами.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1 См.: Седов 1982. С. 23; Седов 1995. С. 85.

2 Западнославянские хорваты упоминаются арабским географом Масуди (середина X в.), грамотой Пражского архиепископства от 1086 г. (основной перечень древних чешских племен, восходяший происхождением еще к 973 г.), грамотой германского императора Генриха II (1108 г.). См.: Нидерле 2001. С. 77 — 78, 128; Седов 1982. С. 125; Turek R. Cechy v ranem stredoveku. Vysehrad — Praha, 1982. S. 40 — 41.

3 См.: Седов 1995. С. 138 след., 332.

4 Ср.: Седов 1995. С. 310.

5 Седов 1995. С. 25, 27-28.

6 Седов 1995. С. 293, 295, 314.

7 Седов 1995. С. 27, 275 — 276.

8 Седов 1995. С. 28 — 29. На основе приводимых данных представляется, что основной поток переселенцев следует датировать началом VII в. и свя­зать с усилением аварского натиска на чешских славян.

9 Заимствована целая группа названий емкостей, которые, очевидно, слу­жили объемно-весовыми мерами. См.: ЭССЯ. Вып. 3. С. 113 — 114 (*bъdьna);Bbin. 10. С. 196 (*kony); Вып. 13. С. 171 — 172 (*къbъ1ъ).

10 ЭССЯ. Вып. 21. С. 81 — 82. Распространение во всех славянских языках указывает на ранний (VI в.) характер заимствования. Скорее всего (но не обязательно) заимствовано из того же источника и связанное слово «мы­тарь», обозначавшее сборщика пошлины, таможенника (ЭССЯ. Вып. 21. С. 73 — 74).

11 Седов 1995. С. 46; Седов 2002. С. 328    329.

12 О Бискупине во времена лужицкой культуры (II — I тыс. до н. э.) см.: Се­дов 2002. С. 59.

13 Седов 1995. С. 41 — 42.

14 Именно венедский тип, без сомнения, сохраняли южнобалтийские и новгородско-псковские славяне этого времени. См.: Седов 1982. С. 8.

15 Ср. Седов 1995. С. 12 — 13, 40-41 (жилища с подпольными ямами отно­сятся исключительно к суковско-дзедзицким, но отмечены  и  наземные срубные дома без ям в том же ареале). Ср. еще: Седов 1982. С. 14; Седов 1995. С. 15; Седов 2002. С. 299 — о наземных домах на несомненно корчакских поселениях (прежде всего. Зимно). См. также: Кухаренко 1969. С. 125 (в конце 1960-х — 1970-х гг. суковско-дзедзицкие поселения V — VII вв. на территории  Средней  Польши еще рассматривались как  пражско-
корчакские, что отразилось и в работе В. В. Седова 1982 г.). П. Донат (Donat P. Zur Nordausbreitung der slawischen Grubenhauser // Zeitschrif t fur Archaologie. № 4. Berlin,  1970. S. 250 — 269; Donat P.  Bemerkungen zur Eniwicklung des slawischen Hausbaues im mitteiren und siidostlichen Europa // Balcanoslavica. 4. Prilep — Beograd, 1975. S. 113-125) считает наземные жилища с ямами, наряду с полуземлянками, характерным для пражской культуры типом.

16 Кухаренко 1969. С. 125. Седов 1995. С. 15, 345.

17 Седов 1982. С. 8.

18 Седов 1995. С. 9, 12, 13, 19, 41. 42 (карты).

19 ЭССЯ. М.. 1988. Вып. 15. С. 58.

20 См.: Алексеев 2002. С. 121 — 122.

21 Очевидно, на самом деле «Немержа», «Немера» — имя, отмеченное в ста­ропольском и восходящее к праславянекому (*пёmеrа “неизмеримый”) (ЭССЯ. Вып. 24. М., 1997. С. 152- 153). Великопольский хронист толкует не совсем верно: «не объемлющий мира» (Великая хроника о Польше, Ру­си и их соседях. М., 1987. С. 53).

22 Великая хроника 1987. С. 53.

23 Кухаренко 1969. С. 124; Седов 1995. С. 41 — 42, 46, 348; Седов 2002. С.443.

24 См.: Алексеев 2002. С. 127.

25 Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IX — XI вв. М., 1993. С. 13/14, 24 (Прим. 22).

26 Великая хроника 1987. С. 61 (Гл. V).

27 Так в «Повести временных лет» (Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. I. VI., 1997. Сто. 6; Т. 2. М., 1998. Сто. 5; Т. 38. Л., 1989. С. 12). После упоминания полян следует фраза: «ляхи же иные — лютичи, иные мазовшане, иные поморяне». Точно так же и Богухвал упоминает в числе «лехитов» отдельно от полян только полабские, лужицкие и помор­ские племена (см.: Великая хроника 1987. С. 53 — 54).

28 Нидерле 2001. С. 105; Седов 1995. С. 48; Назаренко 1993. С. 47 (Прим. 47).

29 Безунчан не упоминает ни один другой автор, но на их силезскую при­надлежность указывает повтор рядом с теми же дедошанами во второй части «Географа». Отсюда же ясно, что они не тождественны слензянам и не были их непосредственной частью. На территории Силезии есть топо­нимы, которые могли послужить источником названия. См.: Lehr-Splavinski Т. Bezunczane.// Slownik starozitnosci Slowianskich. Т. 1. War-szawa, 1964. S. 113; Назаренко 1993. С. 48 (Прим. 59; ср.: С. 23. прим. 20). Во второй части «Географа» добавляются слензяне, ополяне (на Верхней Одре), голендичи. Где-то в Силезии обычно помещают упомянутых здесь же лупоглавов (см.: Назаренко 1993. С. 50. Прим. 62). Этот этноним имеет аналоги в топонимии в Словении и сербохорватских землях, а также на Ру­си как речное название Луноголова в бассейне Верхнего Днепра (ЭССЯ. Вып. 16. М., 1990). Учитывая, что слово *lupogolva (lupigolva) неизвестно в иных значениях, можно предположить, что все местные названия восхо­дят к имени племени. В таком случае название племени лупоглавов (“ободранные, шелушенные головы” — в основе, вероятно, какая-то внеш­няя особенность) должно было появиться не позднее VI в.

30 Дедошичи названы в перечне северных чешских и силезских племен в учредительной грамоте Пражской архиепископии. Грамота датируется 1086 г. и включена в хронику Козьмы Пражского (II. 37 — см. русский пе­ревод в кн.: Козьма Пражский Чешская хроника. М., 1962). Восходит она своим содержанием, однако, к X в., подтверждая привилегии, данные еще в 973 г. Наряду с Баварским географом и «Повестью временных лет» пражская грамота — один из ценнейших источников по раннеславянской этнонимии. В Силезии и Лужицах она называет еще племена слензян, требовян и поборян.

31 События эти воссозданы на обширном археологическом и ином мате­риале в работе: Кулаков В. И. История Пруссии до 1283 г. VI., 2003.

32 Кулаков В. И. Могильники западной части Мазурского Поозерья конца V — начала VIII в.// Barbaricum-1989. Warszawa, 1990; Седов 1995. С. 171; Кулаков 2003. С. 46, 255 — 256, 320. Предлагаемая В. И. Кулаковым в последней работе дата (ок. 550 г.) для совместного прихода гепидов и ланго­бардов в Мазуры кажется слишком ранней. В указанное время эти два племени враждовали между собой в Подунавье. Убедительнее датировка из первой работы между 550 и 600 гг., что справедливо связывать с авар­ским вторжением 566 — 568 гг. Именно в ходе аварского нашествия коро­левство гепидов и прежнее лангооардское королевство в Паннонии почти одновременно перестали существовать.

33 Назаренко 1993. С. 50-51. Прим. 64.

34 Седов 1995. С. 54. Силезское происхождение фельдбергской культуры обосновано И. Херрманом (Herrmann  J.  Siedlung,    Wirtschaft und gesellschaftliche Verhaltnisse der slawischen Starame zwischen Oder/Neisse und Elbe. Berlin, 1968. S. 70 — 73).

35 См.: Седов 2002. С. 338.

36 Седов 1995. С. 42.

37 Седов 1995. С. 47.

38 Седов 1995. С. 47.

39 См.: Perwolf J. Slawischc Volkernamen.// Archiv furslawische Filologie. Bd. 8. S. 595 — 596; Ixhr-Splawinski T. Rozprawy i szkice z dziejow kultury Slowian. Warszawa, 1954. S. 99; Rudnicki M. Nazwy Slowian polabskich i luzickich u Geografa Bawarskiego // Opuscula Casimira Tymicniecki septuagenario dedicata. Poznan, 1959. S. 253; Трубачев О.Н. Ранние славянские этно­нимы — свидетели миграции славян // Вопросы языкознания. 1974. № 6. С. 56. О. Н. Трубачев в позднейшей работе (Трубачев О.Н. Этногенез и куль­тура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991. С. 129 130) высказал мысль, что «ободриты» происходит от славянского *obbdbrati “ободрать, ограбить”. В качестве доказательства указывалось на глоссу к упоминанию ободритов во франкских анналах под 823 г. (Abodriti, qui vulgo Praedenecenti vocantur — «Ободриты, по-народному называемые Praedenecenti»), По последнее слово справедливее, кажется, понимать не как «грабители» по-латыни (такое «народное» слово неизвестно), а как пе­редачу самоназвания ободричских послов «передняя чадь» (см.: Наза­ренко 1993. С. 22). Л. Нидерле, строго подходя к форме «ободричи», видел за ней имя родоначальника Ободра (Нидерле 2001. С. 120). Но пример лендзян / лендичей (и напротив — дедошичей / дедошан) ясно демонстри­рует возможность мены ободряне / ободричи и, соответственно, справед­ливость традиционной этимологии.

40 Это почти наверняка германское обозначение славянского племени стодорян (Назаренко 1993. С. 119). Трактовка названия как славянского «гаволяне» (например, у Л. Нидерле — Нидерле 2001. С. 123) выглядит немно­го искусственно. Часть стодорян также позднее оказалась на Балканах. Об этом свидетельствует название Стодорской равнины на юге Словении. (Нидерле 2001. С. 75.)

41 Славянское племя в Македонии (Нидерле 2001. С. 89).

42 Нидерле2001.С. 121.

43 См.: Назаренко 1993. С. 18 — 19.

44 Назаренко 1993. С. 14.

45 Седов 1995. С. 41. 46. В первой половине VII в. в Поморье распространя­ется культура иного типа (Седов 1995. С. 54 — 55). Еще сравнительно не­давно считалось, что к VI — VII вв. в Поморье может быть отнесен лишь один клад рубежа веков, а дзедзицкие древности датируются VIII столети­ем (Кухаренко 1969. С. 124, 128).

46 Назаренко 1993. С. 14, 35 — 36. На самом берегу моря восточнее Одера жили в IX в. велунчане, но их имя связано с возникшим в VIII в. градом Волин (Волынь, Велунец).

47 Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 10    16.: Свод II. С. 16 — 19.

48 Нидерле 2001. С. 128, 132; Седов 1995. С. 311. Хорваты отмечены еще на реке Заале (в начале XII в. — Нидерле 2001. С. 493). Практически не вызы­вает сомнений, что там они появились вместе с сербами (носителями рюсенской культуры) в VII в.

49 Dlugosz Jan. Roczniki czyli Kroniki slawnego Krolestwa Polskiego. Warszawa, 1962. T. 1. S. 190; В. В. Иванов, В. Н. Топоров. Крак.// Славян­ская мифология. М., 1995. С. 233.

50 В. В. Иванов, В. Н. Топоров. О древних славянских этнонимах.// Славян­ские древности. Киев, 1980. С. 38; Slaski К. Walki historyczne w podaniech о poczatkach Polski. Poznan. 1968. S. 23-25.

51 Так и делали некоторые западнославянские ученые XIX — XX вв. (Ни­дерле 2001. С. 169: «первоначально [до 560 г. — С. А] существовало одно большое племя хорватов, которое, по-видимому, и политически было объ­единено в государство, центром которого был Краков»; Gaczynski J. Zarys dzycjow plemiennych Malopolski.// Rocznik Przemyski. T. XII. Przemysl, 1968. S. 51 — 117). Но их построения, как представляется, избыточно ос­ложнены. Е. Гачинский пересмотрел ряд слабых сторон концепции Л. Ни­дерле. Тот, например, ограничивал существование хорватского «государ­ства» 560 г. и в то же время считал, что его упоминают арабские авторы (IX — X вв.) и Константин Багрянородный (X в.). Гачинский продлил суще­ствование хорватского краковского союза до рубежа VIII — IX вв.. что уже вызывает сомнения. Имя хорватов в Повисленье неизвестно (хорваты на Висле у Л. Нидерле — результат недоразумения, неверного соотнесения с прародиной хорватов того, что говорил Константин о происхождении захлумских князей в Сербии — Нидерле 2001. С. 76). Таким образом, княже­ство вислян IX в. мы можем воспринимать как некий осколок или ветвь хорватского племенного объединения, но едва ли как его главную часть. Не можем мы и сколько-нибудь уверенно отождествлять Краков с «горо­дом Хурдаб (Хорват?)» восточных авторов.

52 Mistrz Wincenty. Kronika polski. Warszawa, 1992. S. 11 — 12.

53 Краков археологически не исследован, и время его основания достовер­но не установлено. Однако Краку приписывается монументальный курган около города (Седов 1995. С. 343). Курганный обряд захоронения появился в Малопольше во второй половине VII в. (Седов 1995. С. 18).

54 Козьма Пражский 1962. Гл. 3. (С. 35).

55 Далимил (Staroceska kronika tak recenoho Dalimila. Praha, 1988. Кар. 3. 1 4) ограничился кратким упоминанием о Кроке, всецело основанным на из­вестиях Козьмы. Как всегда, богат на дополнения к древним хроникам Га­ек из Либочан (XVI в.), создавший из обрывков древних легенд и собст­венных домыслов подробную летопись времен Крока (Vaclav Hajek z Libochan. Kronika ceska. Praha, 1981. S. 52 — 63). Он «установил» даже точ­ную хронологию и датировал правление Крока 661 — 709 гг. К сожалению, из многочисленных дополнений лишь предание о справедливом суде Кро­ка может действительно восходить напрямую к фольклору. Многочислен­ные топонимические предания нанизаны Гаеком на историю Крока, скорее всего, искусственно. История же дружбы-соперничества Крока и Леха, брата Чеха, — домысел самого Гаека, восходящий к хронике Пржибека Пулкавы (XIV в.). Именно этот хронист впервые заимствует у польских авторов легенду о братстве Чеха и Леха. Интересно, впрочем, что Гаек свя­зывает с Кроком больше преданий о заселении страны, чем с Чехом. Именно к временам Крока отнесено открытие в Чехии полезных ископае­мых. Он у Гаека приказывает расчистить лесные пространства под пашню, разведывает чешские земли. Это соответствует данным об окончательном освоении Чехии славянами лишь во второй половине VI в.

56 Turek R. Die fruhemittelalterlichen Stammegebiete in Bohmen. Praha, 1957. S. 32.

57 Гаек связывал с Кроком как Кроков, так и Будеч близ Праги (Hajek 1981. S. 58). Возможно, это след каких-то подлинных преданий. Будеч — один из старейших культовых и политических центров чешских земель. Основан он, впрочем, на рубеже VIII — IX вв. (Седов 1995. С. 313).

58 Например, польского князя Мешко в соглашении с папой о переходе Польши под его покровительство (Щавелева Н. И. Польские латиноязычные средневековые источники. М, 1990. С. 28).

59 Козьма Пражский 1962. Гл. 4 (С. 36).

60 Mistrz Wincenty 1992. S. 15 — 16; Великая хроника 1987. Гл. I (С. 58). Не вызывает никаких сомнений, что в данном случае речь идет о разных пер­сонажах, а не об одном и том же «раздвоившемся» герое, что произошло в польских хрониках, например, с легендарным князем Лешко.

61 Mistrz Wincenty 1992. S. 12 15 (там же список литературы, в которой анализировалось предание о победе Крака над драконом — «Краковским Цмоком»), При любой исторической или мифологической интерпретации справедливой представляется точка зрения В. В. Иванова и В. Н. Топорова, рассматривающих предание как отражение славянского «основного мифа» о битве громовержца со змееобразным противником (Иванов — Топоров. Крак). Таковы же волынское предание о Радаре (где, кстати, фигурирует «змей Краговей») и приднепровские предания о Божьем Ковале. Притом они связаны и с конкретной историей. Предание о Краке и «Цмоке», вне сомнения, местное, краковское, и возвести его целиком к литературным образцам невозможно.

62 О связи княжеской власти с образом Сварога см.: Алексеев 2002. С. 98 —99, 103 — 104.

63 Mistrz Wincenty 1992. S. 16 — 18.

64 Козьма Пражский 1962. Гл. 9 (С. 45).

65 Константин Багрянородный называет прародину балканских сербов — с их слов — «Воики», что давно соотнесено с Богемией (Константин Багря­нородный. Об управлении Империей. М., 1991. С. 140/141, 379). Соотнесе­ние с карпатскими бойками (П. Шафарик) с точки зрения современной науки фантастично — названия бойков и их соседей лемков связаны с осо­бенностями их говоров и родились в позднее средневековье (Этнография восточных славян. М., 1980. С. 107). Из «Белой Сербии» в «местности Войки», по Константину, сербы переселились на юг. Отсюда же, очевидно, шла и миграция будущих сорбов (рюсенской культуры) на север, в бассейн Эльбы — Заале. Соответственно, помещать первоначальную «Белую Сер­бию» следует на севере Чехии.

66 Константин Багрянородный 1991. С. 140/141. Русская летопись называет «белых хорватов» вместе с сербами и хорутанами (карантанцами в нынеш­ней Словении), после чехов и мораван (ПСРЛ. Т. 1. Сто. 6; Г. 2. Стб. 6; Т. 38. С. 12).

67 Maur. Strat. XI. 4: 1 — 2.: Свод I. С. 368/369.

68 Maur. Strat. XI. 4: 1-2.: Свод I. С. 368/369.

69 Maur. Strat. XI. 4: 5.: Свод 1. С. 368/369. «Поля» в качестве основного ис­точника пропитания славян упомянуты у Менандра (Свод I. С. 320/321).

70 Седов 1995. С. 20-21,80.

71 Соотношение в костном материале 1:5 при общей доле в 12% (Седов 1995. С. 21).

72 Седов 1995. С. 21.

73 Об этом упоминает Иоанн Эфесский в связи с нашествием 580-х гг. (Свод I. С. 278/279). По из его известия с той же очевидностью следует, что до нашествия словене «табунами коней» не располагали. О появлении у словен конницы свидетельствуют находки сбруи, в том числе на удален­ных от имперских границ пражско-корчакских поселениях (Седов 1995. С. 23).

74 Maur. Strat. XI. 4: 5.: Свод I. С. 368/369. Об интерпретации отрывка см.: Панкова-Петкова Г. Материалната култура и военното изкуство на дакийските славяни според сведенията на «Псевдо-Маврикий». / Известия на Института за българската история. София. 1957. Т. 7. С. 340 — 341: Свод I. С. 383.

75 Седов 1995. С. 20.

76 См.: Федоров Г. В.. Полевой Л. Л. Археология Румынии. М., 1973. С. 295-297: Седов 1995. С. 14.28, 103.

77 См.: Седов 1982. С. 12.

78 Находки в Зимно, Рипневе и других смешанных или пограничных с ан­тами поселениях (Седов 1995. С. 20). Находка в полесском Хотомеле, ви­димо, чуть более поздняя. В Чехии наральник происходит из клада желез­ных изделий в Летех, который мог быть оставлен как славянами, так и германцами (Sklenar К. Pamatky praveku na uzemi CSSR. Praha, 1974. S. 282 — 283; Седов 1995. С. 20).

79 Седов 1995. С. 21.

80 Maur. Strat. XI. 4:1:. Свод I. C. 368/369.

81 Свод I. С. 278/279. На Иоанна Эфесского, сирийского церковного исто­рика, стереотип изображения северных «варваров» влиял гораздо больше, чем на руководствовавшегося практическими целями Маврикия Стратега. См.: Свод I.C. 281 — 282,283.

82 Maur. Strat. XI. 4: 38.: Свод I. С. 376/377. О бегстве славян в «чащи и ук­ромные уголки леса» говорит и Менандр (Свод I. С. 320/321). Это же имеет в виду Иоанн Эфесский (Свод I. С. 278/279).

83 Maur. Strat. XI. 4: 43.: Свод 1. С. 378/379.

84 Ср. комментарий В. В. Кучмы: Свод I. С. 391. Приводимые здесь подсче­ты размера «хории» (от 4 до 5 км) чрезвычайно интересны, но не бесспор­ны, что признает и автор. Вместе с тем, они совпадают с протяженностью, если так можно выразиться, «стандартного» словенского «гнездовья» по археологическим данным. См.: Седов 1982. С. 13.

85 Maur. Strat. XI. 4: 7.: Свод I. С. 368/369. Общая характеристика Маврики­ем образа жизни славян как опасного и «разбойного» породила излишнюю, как представляется, дискуссию. П. Н. Третьяков (Третьяков П. Н. Восточ­нославянские племена. М.. 1953. С. 160- 162) и Б. А. Рыбаков (Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХН — XIII вв. М., 1982. С. 52) выска­зывали мнение, что известие Маврикия может быть отнесено лишь к сла­вянам непосредственно к северу от Дуная. Но, вопреки П. Н. Третьякову, Маврикий уже ничего не писал о «бродячем быте» славян. Что же касается общей картины быта славян в сравнительно небольших поселениях, то со­ответствующую картину мы наблюдаем по всему славянскому ареалу того времени. Напротив, в Придунавье быт славян был, несомненно, гораздо богаче и в известном смысле стабильнее, чем далеко на севере, куда не доходила задунайская добыча и еще господствовало подсечное земледелие. К слову, в условиях аварского нашествия и внутриславянских передвижений едва ли могла иметься вполне свободная от угрозы войны и межплеменно­го столкновения территория. Маврикий говорит об обычае зарывать клады в случае опасности; П. Н. Третьяков уверенно связал его с дунайским по-рубежьем. Эти места, несомненно, и были известны Маврикию — но сла­вянские клады той эпохи раскопаны не здесь, а в Поднепровье и Южной Прибалтике. Что же до характеристики быта славян как «разбойного», то это просто клише, относящееся к «варварам»-врагам. Нет оснований не использовать известия Маврикия для характеристики всего антского и сло­венского ареалов.

86 См., например: Седов 1995. СП.

87 Третьяков 1953. С. 164 — 165.

88 Кухаренко 1969. С. 125; Седов 1995. СП- 13.

89 Седов 1982. С. 22; Седов 1995. С. 71, 81. Отмечено также, что поздние антские жилища крупнее ранних (Седов 1982. С. 22). Это, очевидно, отра­жает сохранение и разрастание больших семей.

90 Различные точки зрения на проблему происхождения «мартыновских» древностей: Амброз А. К. Проблемы раннесредневековой хронологии Вос­точной Европы.// Советская археология. 1971. № 2. С. 118; Laslo G. Etudes archeologiques sur 1”histoire de la societe des avars.// Archaeologia Hungarica. 1955. V. 34; Степи Евразии в эпоху средневековья. М„ 1981. С. 16; Седов 1982. С. 25 — 26; Щеглова О. А. О двух группах «древностей антов» в Среднем Поднепровье.// Материалы и исследования по археологии Днеп­ровского Левобережья. Курск, 1990. В смысле хронологии клада особня­ком стояла точка зрения Б. А. Рыбакова, который датировал значительную часть вещей V — началом VI в., сам клад — серединой VI в. и приписывал мартыновские древности племени русов (Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII — XIII вв. М., 1982. С. 80 — 81).

91 Седов 1982. С. 25 26; Седов 1995. С. 76 — 78. В названных работах ука­зывается, что пояса мартыновского типа «распространены достаточно ши­роко и безусловно не являются отражением одного определенного этноса» (Седов 1982. С. 26; Седов 1995. С. 77). Вместе с тем, позднее В. В. Седов считает возможным относить мартыновские древности в Паннонии и на Балканах исключительно или преимущественно антам (Седов 1995. С. 120 — 122,130).

92 Седов 1982. С 33,40-41.

93 Седов 1982. С. 25 — 27, 72, 258.

94 Детальное исследование проблемы предпринял У. Фидлер (Fiedler U. Studien zu Grabcrfeldern des 6. bis 9. Jahrhunderts an der undercn Donau. Teil 1-2. Bonn, 1992).

95 Седов2002.С 216.

96 Пo мнению А. И. Айбабина, находки пальчатых фибул в Крыму — свиде­тельство торговых связей с Поднепровьем (Крым, Северо-Восточное При­черноморье и Закавказье в эпоху средневековья. М., 2003. С. 48). Иначе — Седов 2002. С. 218 — 220 (все, особенно крымские находки рассматривают­ся как свидетельство расселения антов).

97 Федоров — Полевой 1973. С. 295 — 297; Седов 1995. С. 103.

98 Погребение черепа (остаток захоронения или жертвоприношение по Черняховскому ритуалу) на поселении Ханска III; погребение женщины с пеньковским сосудом на черняховском могильнике в Данченах (плащ по­койной был застегнут двумя пальчатыми фибулами, то есть по германской традиции) (Седов 1995. С. 75).

99 См.: Седов 1982. С. 112 — 113; Fiedler 1992. S. 74 — 91; Седов 1995. С. 75 76 (в последней работе высказана точка зрения о более широком распро­странении трупоположений у антов, чем это фиксируется наличным ар­хеологическим материалом).

100 Седов 1995. С. 275-276.

101 Седов 1982. С. 18; Седов 1995. С. 14 — 16.

102 Кухаренко 1969. С. 125.

103 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 12 — 13.: Свод 11. С. 24/25.

104 Maur. Strat. XI. 4: 6.: Свод I. С. 368/369.

105 Maur. Strat. XI. 4: 8.: Свод I. C. 368/369.

106 Иоанн Эфесский — Свод I. С. 278/279 (прямое указание на военную до­бычу как главный источник «обогащения» славян).

107 Maur. Strat. XI. 4: 11.: Свод I. С. 370/371.

108 По Маврикию, славяне даже зимой «почти наги» (Maur. Strat. XI. 4: 19.: Свод I. С. 372/373).

109 Свод I. С. 278/279 (Иоанн Эфесский), 322/323 (Менандр. Fr. 63); Свод И. С. 14/15, 30/31 (Феофилакт Симокатга — 1.7:5-6; VII. 2: 2 — 4).

110 Маврикий специально инструктировал войска, чтобы они находились в славянских землях, «когда лес покрыт листвой» — это содействовало бы бегству от славян пленников: Maur. Strat. XL 4: 36.: Свод I. С. 376/377.

111 Maur. Strat. XI. 4: 4.: Свод I. С. 368/369.

112 Maur. Strat. XI. 4: 31.: Свод I. С. 374/375.

113 Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 13.: Свод II. С. 22/23.

114 Maur. Strat. IX. 3: 1.: Свод I. С. 368/369.

115 Maur. Strat. XI. 4: 12.: Свод I. C. 370/371.

116 Maur. Strat. XI. 4: 30.: Свод I. C 374/375.

117 Maur. Strat. XI. 4: 14.: Свод I. C. 371- 374. Ср. еще характеристику сло-вен у Иоанна Эфесского как «народа лживого» (Свод I. С. 278/279).

118 Maur. Strat. XL 4: 30.: Свод I. С. 374/375.

119 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 1.: Свод II. С. 22/23.

120 Theoph. Sim. Hist. VI. 7: 5.: Свод I. C. 20/21: Benedicty R. Auf die fruhslavishe Geselschaft beziigliche byzantische Terminologie.// Actes du XII Congres International des etudes Byzantines. Vol. 2. Beograd, 1964. P. 55.

121 Theoph. Sim. Hist. VIII. 5: 10.: Свод II. С. 40/41; Литаврин 2001. С. 521. Г. Г. Литаврин обратил также внимание на упоминание термина — во мно­жественном числе в одном из списков «Чудес святого Димитрия» (Ли­таврин 2001. С. 520).

122 Theoph. Sim. Hist. VII. 4: 13; 5: 4.: Свод II. С. 34/35.

123 Свод II. С. 98/99 («Чудеса св. Димитрия Солунского»).

124 Свод II. С. 98 — 101. Ср.: С. 185 (Прим. 10).

125 Maur. Strat. XI. 4: 39.: Свод I. С. 376/377.

126 ЭССЯ. Вып. 8. М., 1981. С. 193 — 194. Любопытно, что в старочешском развилось значение “разбойник”.

127 Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 10 — 16.: Свод II. С. 14    17. А. Коллауи полагал, что Феофилакт идеализировал образ жизни северных славян, отождествив их для себя с блаженными гипербореями античных мифов (Kollautz A. Die Idealisirung der Slawen bei Theophylakt als Beispiel seiner ethnographishen Darstellungweise.// Rapports du III Congres International d’Arheologie slave. Vol. 2. Bratislava, 1980).

128 Кухаренко 1969. С. 125; Donat 1975. S. 113    125; Седов 1995. С. 47.

129 Седов 1995. С. 45-46.

130 Седов 1995. С. 46 (шпора VI в. в Бониково — наиболее ранний пример).

131 Седов 1995. С. 43.

132 Кухаренко 1969. С. 125; Седов 1995. С. 12.41-43.

133 Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 15.: Свод II. С. 16/17.

134 Седов/ 1995. С. 44-46.

135 Показательно, что один из типов керамики кривичей ранее рассматри­вался как близкий к пражскому (Седов 1982. С. 51), ныне же В. В. Седов сближает его с суковско-дзедзицким (Седов 1995. С. 213; Седов 2002. С. 359).

136 См.: Кухаренко 1969. С. 125; Седов 1995. С. 43; данные о типах корчак-ской посуде см.: Седов 1982. С. 10 — 12.

137 Седов 1995. С. 43.

138 Нидерле 2001. С. 201, 224. С этими обычаями феодальные владетели и проповедники христианства боролись вплоть до XIV в.

139 Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 10, 15.: Свод II. С. 14 — 17.

140 Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 12.: Свод II. С. 16/17. Феофан толкует их уже как «таксиархов» (воевод?) (Свод II. С. 254/255).

141 Седов 1995. С. 43. Само их возникновение следует связывать, вероятно, с велетскими завоевательными войнами, речь о которых пойдет в следую­щей главе.

142 Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 12 — 13.: Свод II. С. 16/17. О кладах см.: Куха­ренко 1969. С. 124; Herrman J. Bysanz und die Slawen «am aussersten Ende des westlichen OzeanzV/ Klio. Bd. 54. Berlin, 1972. S. 317 — 318).

143 Maur. Strat. XI. 4: 11.: Свод I. C. 370/371.

144 Свод 1. С. 278/279 («не знали, что такое оружие, кроме двух или трех лохиндиев, а именно это — метательные копья»).

145 Maur. Strat. XI. 4: 11.: Свод I. С. 370/371.

146 Об этом свидетельствует Иоанн Эфесский (Свод 1. С. 278/279).

147 Добрята в изложении греческого историка говорит: «... пока существу­ют войны и мечи» (Свод 1. С. 320/321). Б. Крекич и М. Томич (коммента­торы фундаментального югославского издания «Византийские источники по истории народов Югославии») придают известию Менандра исключи­тельное, как представляется, весьма преувеличенное значение. Меч стано­вится в их интерпретации «основным» оружием славян. См.: Византиски извори на HCTopHJy народа Jyrocnaeje. Т. 1. Београд, 1955. С. 92. В качестве контраргумента И. А. Левинская и С. Р. Тохтасьев, работавшие с текстом Менандра в отечественном «Своде древнейших письменных известий о славянах», указывают, помимо известий других источников, на несомнен­ную вымышленность речи. «Войны и мечи», согласно их толкованию, си­нонимическая пара, употребленная как чистая метафора. См.: Свод 1. С. 350 — 351. Главным контраргументом все-таки является отсутствие архео­логических свидетельств. С другой стороны. Менандр адресовался своим современникам, воочию сталкивавшимся со словенами. Если у дунайцев действительно мечи никогда не встречались, то оборот, вложенный в уста их вождю, следует признать крайне неуклюжим и рискованным «украша­тельством» со стороны довольно тонкого стилиста Менандра.

148 ЭССЯ. Вып. 3. С. 55.

149 Это явно и имеет в виду Иоанн Эфесский, сообщая, что славянам наря­ду с оружием ромеев достались и «табуны лошадей» (Свод I. С. 278/279).

150 Theoph. Sim. Hist. VII. 4: П.: Свод I. С. 34/35.

151 Maur. Strat. XI. 4: 12 — 13.: Свод I. С. 370/371.

152 Maur. Strat. XI. 4: 28.: Свод I. С. 374/375.

153 Свод I. С. 362/363. Очевидно, он относит «антов и склавов» к тем, кто сражается «беспорядочно, рассеявшись, бесчинно, безначально».

154 Maur. Strat. XI. 4: 8. 13, 24, 33, 39.: Свод I. С. 369 — 377.

155 Maur. Strat. XI. 4: 10.: Свод I. С. 370/371.

156 ЧСД, 13.: Свод II. С. 113.

157 Maur. Strat. XI. 4: 10.: Свод I. С. 370/371.

158 Theoph. Sim. Hist. VI. 3: 9-4: 5.: Свод II. С. 16 — 19.

159 См.: Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 5 — 6,11 — 12.: Свод II. С. 22/23, 24/25.

160 Agath. Hist. 21.: Агафий 1996. С. 200 — 201.

161 ЧСД, 145.: Свод И. С. 114/115.

162 Свод II. С. 84/85 (Феодор Синкелл).

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1 Федоров — Полевой 1973. С. 293 — 294.

2 Федоров —  Полевой 1973. С. 258.

3 Менандр пишет, что к 578 г. «издавна ромеи опустошались славянами», вследствие чего те обогащались (Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. С. 320/321). Ед­ва ли те «мириады» пленников, о которых он говорит далее (Men. Hist. Fr. 63.: Свод I. С. 322/323), были захвачены только до 551 г., даже если учиты­вать нашествия 559 и 578 гг.

4 Федоров — Полевой 1973. С. 297.

5 Он упоминал Добряту ранее фр. 48 (Свод 1. С. 348. Прим. 61).

6 См. подробное изложение событий: Артамонов 2002. С. 156 — 157.

7 Менандр относит нашествие к четвертому году правления Тиверия в ка­честве кесаря, начавшемуся 7 декабря 577 г. (Fr. 47.: Свод 1. С. 318/319, 340). Продолжалась война, как можно судить, не один месяц, но заверши­лась еще до лета 578 и восшествия на Тиверия на императорский престол осенью походом авар за Дунай. Некоторые исследователи (Максимович Л. О хронологии словенски упада на византийку территориjу Kpajeм седамдесетих и почетком осамдесетих година VI в.// Зборник радова Византолошког Института. Београд, 1964. Т. 8. Кн. 2. С. 267; Гимбутас 2003. С.124 — 125; Литаврин 2001. С. 561) сочли возможным датировать поход Баяна на словен началом собственного царствования Тиверия, то есть 578 — 579 гг. Однако, как справедливо указали И. А. Левинская и С. Р. Тохтасьев, это исключается, в первую очередь, прямым указанием на Тиверия как на кесаря в тексте фрагмента 48 (Свод I. С. 320/321, 344). Следует отме­тить, что начало славянского нашествия Л. Максимович все равно отнес к зиме 577/578 г. (Максимович 1964. С. 264 — 267). Испанский хронист Ио­анн Бикларский (Свод I. С. 396) датировал вторжение словен во Фракию 8 годом правления вестготского короля Леовигильда (576 г.). Но Иоанн да­тирует события по годам правления не только испанских королей, но и ромейских императоров. Очевидно, что для «восточных» событий» опреде­ляющей является именно эта датировка. Нашествие отнесено им к десято­му году Юстина, по видимости 574/5 (или 576/7 — Иоанн унаследовал ошибочную дату восшествия Юстина на престол от Виктора Тонненского — Свод I. С. 394). Однако, 10 год, по ошибочному мнению Иоанна, — по­следний год правления Юстина. Ясно, что, сводя информацию воедино, Иоанн вынужден был сгруппировать под ним все события до смерти Юс­тина и официального воцарения Тиверия — до осени 578 г. Таким образом, и он свидетельствует о том же самом славянском нашествии.

8 Men. Hist. Fr. 47.: Свод I. С. 318/319.

9 Men. Hist. Fr. 47.: Свод I. С. 318/319; lo. Bid. A. 576.: Свод I. C. 396.

10 Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. C. 318/319.

11 Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. C. 318 -321.

12 Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. C. 320/321.

13 Men. Hist. Fr. 48.: Свод I. C. 320/321.

14 Men. Hist. Fr. 63.: Свод I. C. 321/323.

15 Тиверий отказался от титула «Антский», позднее, в 582 г., когда Импе­рия вновь воевала с аварами, восстановленною Маврикием (Свод I. С. 262). Ради заключения явно нового союза с антами в 580-х гг. Империи пришлось «подкупать» их (Иоанн Эфесский у Михаила Сирийца и Бар-Эбрея — Свод 1. С. 284 — 286).

16 Это год свиньи (протоболг. дохе) по двенадцатилетнему дальневосточ­ному циклу. Годом свиньи датировано восшествие «Гостуна наместника» в «Именнике болгарских князей» (Именик 1981. С. 11). Проблема хронологии «Именника» более чем сложна, и указанная датировка не может счи­таться безусловной (см. указанное издание). Тем не менее, использование двенадцатилетнего цикла у древних болгар сейчас уже не вызывает сомне­ний. Датировке 60-летнего правления преемника Гостуна, Куврата (Курта) по начало 640-х гг. едва ли можно предложить уверенную альтернативу. Преемник или второй преемник Куврата, хорошо известный Аспарух, так­же предводительствовал 60 лет — до рубежа VII/VIII вв. С учетом дат две­надцатилетнего цикла, датируем правление Гостуна 579 — 581 гг. Исполь­зование болгарами особого, отличного от китайского и тюркютского счета лет (например, чисто «лунного» года) ничем не доказывается. Не вполне ясно значение числовых определителей рядом с «животными» названиями годов в «Именнике». Обычно они толкуются как месяцы восшествия на престол. Но в дальневосточных традициях это номера годов по пересе­кающемуся с двенадцатилетним десятилетнему  циклу.  В  первой части «Именника» (до Аспаруха) при сроке правления, кратном 10, «номера» при годах восшествия на престол правителя и его преемника совпадают. Что касается второй, балканской части, го здесь видим сбои и в двенадцати­летнем цикле. Не исключено, что ее в VIII в. составлял уже плохо разби­равшийся в древнеболгарской хронологии автор. К тому же в перечне бал­канских ханов есть явные подчистки — вычеркнут, например, свергнутый хан Сабин.

17 Men. Hist. Fr. 63.: Свод I. С. 322/323.

18 Об имени см.: Свод II. С. 45 — 46.

19 Феофилакт вводит Ардагаста в повествование без всяких пояснений, возможно, как лицо, упоминавшееся у  предшественника (Менандра) — Theoph. Sim. Hist. I. 7: 5.: Свод II. С. 14/15.

20 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 1    6.: Свод II. С. 22/23.

21 Преемник (наследник?) Радогоста на Дунае, Пирогост, именуется лишь «филархом» и «таксиархом» (Theoph. Sim. Hist. VII. 4: 13; 5: 4.: Свод II. С. 34/35). «Мусокий» недвусмысленно именуется «риксом» в отличие от Радогоста (Theoph. Sim. Hist. VI. 9: I.: Свод II. С. 22/23).

22 Об аварских грабежах во Фракии в последний год Юстина и первый год Тиверия (578 — 579) сообщает Иоанн Бикларский (Свод I. С. 397). Сведе­ния об осаде столицы «со стороны Длинной стены», скорее всего, преуве­личены или относятся к упомянутым далее военным действиям 3 года Ти­верия (т. е. 580/581).

23 Men. Hist. Fr. 63.: Свод I. С. 322 — 325.

24 Война началась, когда аварские послы еще были в Константинополе (Men. Hist. Fr. 64.: Свод I. С. 323 — 326). Иоанн Эфесский относит начало нашествия к третьему году царствования Тиверия после смерти Юетина (Свод I. С. 278/279). Год этот начался в начале октября 580 г. Тем же годом Иоанн Эфесский датировал возведение моста и падение Сирмия. Л. Нидерле по недоразумению связал с этим нашествием сообщение Иоанна Бикларского о войне с аварами в третий год Тиверия, то есть о Сирмийской войне (Свод I. С. 396, 398; Нидерле 2001. С. 91). О славянском наше­ствии Иоанн Бикларский сообщил под небывалым пятым годом Тиверия (умершего в 582 г. на четвертом году правления), очевидно, отмечая его кульминацию (Свод I. С. 396).

25 Men. Hist. Fr. 64.: Свод I. С. 326/327. Иоанн Эфесский говори! сперва об Элладе и Фессалониках и лишь затем о Фракии (Свод I. С. 278/279). Иоанн Бикларский называет Иллирик раньше Фракии (Свод I. С. 396).

26 Свод I. С. 278/279 (Иоанн Эфесский).

27 Men. Hist. Fr. 64.: Свод I. С. 324 — 327.

28 Именик 1981. С. II. Куврат (Курт) взошел на престол в год быка (прото-болг. шегор) после двух лет правления Гостуна. Это соответствует 581 г. Вероятно, он был законным правителем болгар-оногур. Никифор, говоря о событиях 630-х гг., без пояснений называет Ку врата племянником некоею Органа (Ур-хана?), ближе неизвестного. Может быть, Органа упоминал кто-то из предшественников Никифора либо его источник. О нем говорит еще коптский историк Иоанн Никиусский (Чичуров 1980. С. 161. 175). Идентификации Органа с претендентом на власть у тюрок в VII в. Мохэду или тем более с Гостуном, отмеченные в науке, представляются некоторым насилием над реальными данными источников. Молодой возраст Куврата в момент восшествия на престол доказывается длительностью его правле­ния — 60 лет.

29 Свод I. С. 398 (Иоанн Бикларский).

30 Свод 1. С.278/279. Т. Олайош толкует как «Фессалию» (Олайош Т. К во­просу об истории заселения балканских земель славянами.// Oikoumene. Budapest, 1976. Vol. 1. P. 244    245).

31 Чудо 12 (Свод II. С. 96 101). О датировке см.: Свод II. С. 182 (Прим. 3). По большому счету, нет оснований думать, что в главах 12-15 «Чудес» нарушена хронологическая последовательность. А значит, нападение «вар­варов», описанное в 12 главе, произошло ранее большой осады, которую мы склонны датировать 586 г. В связи с этой осадой Иоанн пишет: «нико­гда тик близко не видели осаждающих врагов, и многим был незнаком да­же вид их, кроме тех, кто был зачислен в воинские отряды, и тех, кто при­вык как-либо выступать против них с оружием далеко от города» (Свод II. С. 106/107; курсив наш). Итак, не только воины гарнизона, но и некоторые из горожан уже не раз имели дело со словенами, и в 586 г. те лишь впервые подступили к юроду вплотную.

32 Свод II. С. 96-101.

33 Свод 1.С. 278/279.

34 У Иоанна Бикларского «пятый год» (также последний) — Свод I. С. 398.

35 Свод I. С. 278/279 (Иоанн Эфесский), 398 (Иоанн Бикларский).

36 Падение крепости относится примерно к концу VI в. (Федоров — Поле­вой 1973. С. 221). В письменных источниках о нем не говорится.

37 Свод 1. С. 278/279.

38 Седов 1995. С. 157, 162.

39 Седов 1995. С. 162.

40 Седов 1995. С. 157, 160, 162.

41 Седов 1995. С. 162.

42 Об этом прямо пишет Иоанн Эфесский: «благодаря тому, что царь [Мав­рикий] был занят персидской войной и все свои войска посылал на восток» — Свод 1.С. 278/279.

43 Точная датировка из «Хронографии» Феофана, которая здесь не зависит от Феофилакта Симокагты, нашего основного источника сведений об аваро-ромейских войнах времен Маврикия. Войны 583 — 586 гг. описаны Феофилактом: Theoph. Sim. Hist. I. 3 — 8. См. перевод С. П. Кондратьева: Феофилакт Симокатта. История. М., 1996. С. 12-21. Относительно хроно­логии аваро-славянских вторжений существуют разные версии (Kollautz A.,  Miyakawa  H. Gechichte und Kultur eines Wanderungszeitlichen
Nomadenvolkes. Bd. 1. Klagenfurt, 1970; Olajos Th. Les sources de Theophy lacie Simocatta Historien. Leiden, 1988; Whitby M. The emperor Maurice and his Historian: Theophylact Simocatta on Persian and Balkan warfare. Oxford, 1988). Представляется, что хронология должная основываться на свиде­тельствах Феофилакта с учетом Феофановой, даты; свидетельства других источников и тем более те свидетельства Феофана, которые всецело вос­ходят к Феофилакту, но иначе датированы, должны привлекаться уже по­сле установления общей канвы. По Феофилакту, мир с аварами был за­ключен перед вступлением Маврикия на престол (лето 582 г.) и продер­жался «не больше двух лет» (больше одного года?). В мае 583 г., как мы помним, произошел разрыв отношений, и «летом», в пору сбору урожая (в конце лета - начале осени 583 г.) каган напал на Сингидун. Спустя три месяца то ли после начала войны, то ли после взятия Анхиала (в конце 583 или в первых месяцах 584 г.) имели место неудачные переговоры с кага­ном послов Элпидия и Коментиола. «На следующий год» второму посоль­ству Элпидия удалось добиться мира — неясно, еще в 584 или уже в начале 585. Войну со словенами Радогоста (Свод II. С. 12 — 15) следует, видимо, датировать летом — осенью 585 г. (Olajos 1988. Р. 168). Это самый слабый элемент хронологии, но представляется, что дата достаточно четко опреде­ляется дальнейшими указаниями на времена года. Той же осенью (585 г.) вновь стали обостряться отношения с аварами. Посольство кагана (тогда же? весной 586?) было задержано на полгода, и в 586 г. авары вновь вторг­лись в Империю. Кампания 587 г., в которой ромейскими войсками коман­довал Коментиол, уже вполне точно датирована синхронными событиями Персидской войны и подробно описана Феофилактом (II. 10: 8 — 17: 13). События, известные из иных источников, теперь сравнительно легко рас­пределяются по годам. Так, не вызывает сомнений, что Евагрий под двумя вторжениями авар до Длинных Стен (Euagr. Hist. Eccl. VI. 10: 21; ср.: Свод I. С. 287, 342) имеет в виду войны 583-584 гг. (когда были захвачены на­званные им Сингидун и Анхиал) и 586 — 587 гг. Столь же очевидно, что Иоанн Эфесский в изложении Михаила Сирийца (Свод I. С. 284/285) и Бар-Эбрея (Свод I. С. 286/287) описывает первую из этих войн — он прямо говорит о взятии Анхиала (см.: Пигулевская Н. В. Сирийская средневеко­вая историография. М., 2000. С. 315 — 316, где для 582 — 583 гг. дан расчет, с которым в целом совпал и наш). Наконец, хорошо встраивается сюда и осада Фессалоник словенами в сентябре 586 г. (ЧСД, гл. 8, 13 — 15.: Свод II. С. 102 — 125). Неудачное посольство кагана, о котором Иоанн, автор Первого собрания «Чудес», сообщил вначале, — то же, что и задержанное посольство у Феофилакта. Для второй возможной даты событий из ЧСД — 597 г., таких четких параллелей не находим, потому присоединяемся к точке зрения исследователей, датировавших осаду 586 г.  Ф. Баришича (Баришич И Ф. Чуда Димитрjа Солунcког као историски извор. Београд, 1953. С. 57 — 67), П. Лемерля (Lemerl 1981. Р. 69 — 73), О. В. Ивановой (СводП. С. 186-187) и др.

44 Свод 1. С. 284 — 287 (Иоанн Эфесский).

45 Об этом прямо юворит Иоанн Эфесский применительно к словенам и, что примечательно, лангобардам — «они также были в подчинении у хагана, царя авар» (Михаил Сириец: Свод I. С. 284/285); «они пришли в подчи­нение к хакану» (Бар-Эбрей: Свод I. С. 286/287). Ему вторит Иоанн из Фессалоник («весь народ был ему тогда подвластен» — ЧСД, 117.: Свод II. С. 102/103).

46 Theoph. Sim. Hist. VI. 3: 9.: Свод II. С. 16/17 (словене в окрестностях Сингидона); VI. 11:6.: Свод II. С. 28/29 (какие-то придунайские племена, скорее в низовьях).

47 Theoph. Sim. Hist. VI. II: 17.: Свод II. С. 28/29 (однозначно имеются в виду дунайцы Радогоста). Но ср. VII. 15: 14 (Свод II. С. 38/39) — при юри­дическом оформлении отношений с ромеями каган четко отделяет нижне­дунайских словен от авар. Как представляется, недаром в первом отрывке каган еще именует себя «владыкой всякого народа» (VI. 11: 8.: Свод II. С. 28/29).

48 «Аварские» наконечники стрел найдены в Сэрата-Монтеору (Федоров — Полевой 1973. С. 296). Славянские и аварские захоронения на землях кага­ната и в Греции с трудом могут быть различены; у славян здесь также пре­обладают трупоположения (ср.: Седов 1995. С. 109 след., 158 — 159). Нако­нец, поздние, X в., греческие авторы (Монемвасийская хроника, Констан­тин Багрянородный) уже прямо отождествляют авар и словен в Греции и Далмации Свод II. 328/329; Константин Багрянородный 1991. С. 110/111.

49 Theoph. Sim. Hist. I. 4: 1 — 4.: Феофилакт 1996. С. 14; Свод I. С. 284 — 287 (Иоанн Эфесский). Иоанн пишет о взятии объединенным войском трех на­родов «двух городов» еще до Анхиала. Он имеет в виду, конечно, Синги­дун и Виминакий — наиболее серьезные успехи кагана. То же нашествие имеет в виду Евагрий (Euagr. Hist. Eccl. VI. 10: 21.: Свод I. С. 342), — но не отделяет его от событий 586 — 587 гг., характеризуя ситуацию в целом.

50 Об этом сообщает Иоанн Эфесский у Михаила Сирийца: Свод I. С. 284/285.

51 Седов 1995. С. 129, 131.

52 Свод I. С. 284/285 (Иоанн Эфесский у Михаила Сирийца). Взятие Ко­ринфа произошло между вторжением в Мезию и взятием Анхиала. О бег­стве жителей на Эгину сообщает Монемвасийская хроника: Свод II. С. 328/329. Об археологических свидетельствах см.: Седов 1995. С. 166. Еваг­рий (Euagr. Hist. Eccl. VI. 10: 21.: Свод I. С. 342) пишет в единой связке о захвате «Сингидуна, Анхиала и всей Эллады». Но поскольку он в целом повествует о событиях 583 — 584 и 586 — 587 гг., нет уверенности, что он имеет в виду именно коринфский поход, а не сокрушительное вторжение словен и авар на Пелопонесс в 587 г.

53 Седов 1995. С. 159, 160, 166. Мнение о возвращении Коринфа Империей уже к 587 г. высказали А. Коллауц и X. Миякава (Kollautz — Miyakawa 1970. S. 284 285). Но это, скорее всего, ошибка. Монемвасийская хрони­ка, на которую в этой связи ссылаются, ясно,говорит о бегстве коринфян в 580-е гг. на Эгину и о наличии власти Империи «от Коринфа до Малеи» к рубежу VIII/IX в., но не ранее. Сообщает хроника, кстати, и о бегстве жи­телей Аргоса (также восточный Пелопонесс) (Свод II. С. 328/329). Восточ­ная часть Пелопонесса была гораздо больше разорена в конце VI в., чем западная (Седов 1995. С. 166). Одно это указывает на невозможность ин­терпретировать сведения хроники о ее «свободе от славян» как относящие­ся ко времени нашествия.

54 Основание Монемвасии спартанцами Монемвасийская хроника относит, кажется, к 587 г., но к тому же времени там относится и бегство коринфян (Свод II. С. 328/329). Поздняя (XVII в.) греческая «малая хроника» позво­ляет отнести заселение крепости к 582/3 г. (Свод II. С. 338). Наконец, пат­риарх Николай III и вслед за ним Исидор прямо связывают бегство из Спарты с падением Коринфа под ударом «оногуров» (Свод II. С. 340). О времени реального основания Монемвасии см.: Kalligas H. A. Byzantine Monemvasia. The sources. Monemvasia, 1990. P. 23 — 38.

55 Свод I. C. 262. Титул упоминается еще в императорском письме 584 г.

56 Свод I. С. 284/285 (Иоанн Эфесский у Михаила Сирийца). Ср.: Свод I. С. 286/287 (Бар-Эбрей). Иоанн Эфесский помещает разоренную антами стра­ну словен «на запад от реки, называемой Данубис». Считать эту область реально «западной», допустим, Паннонией было бы по меньшей мере странно — откуда тогда выступили анты? Представляется, что Иоанн, сири­ец, живший в Малой Азии и Константинополе, оценивал как «западные» все земли на запад от дельты Дуная. Для человека средневековья стороны света определялись не столько показаниями компаса, сколько направлени­ем движения в соответствующую страну. Северо-запад, да и просто север от «западной» реки легко превращались в «запад».

57 Иоанн Эфесский (Свод I. С. 284/285, 286/287) следует в своем изложении за словенами, Феофилакт (1996. С. 14 — 15) — за главными силами кагана. Объединить все действия «варваров» попытался в своей краткой суммар­ной характеристике лишь Евагрий Схоластик.

58 Свод I. С. 284/285 (Иоанн Эфесский у Михаила Сирийца); Theoph. Sim. Hist. I. 4: 4.: Феофилакт 1996. С. 15.

59 Theoph. Sim. Hist. I. 4: 4 — 5.: Феофилакт 1996. С. 15.

60 Свод I. С. 284/285 (Иоанн Эфесский у Михаила Сирийца).

61 Theoph. Sim. Hist. I. 4: 6 — 6: 3.: Феофилакт 1996. С. 15 - 18.

62 Свод I. С. 278/279.

63 Theoph. Sim. Hist. I. 6: 4 — 6.: Феофилакт 1996. С. 18 — 19.

64 Приток славян в будущую Карантанию с востока относится примерно к 580-м гг. (Grafenaucr 1978. С. 298     312). К середине 590-х гг. альпийские словене уже зависели от кагана (Paul. Diac. Hist. Lang. IV. 10.: Свод II. С. 484/485). Ср.: Седов 1995. С. 274    276.

65 Slovenska ljudska pripoved. Ljubjana, 1966. S. 42. Упоминается о неудач­ных попытках поселиться на «берегу Черного моря», в Польше, в Герма­нии. Все это, видимо, отражает не реальные факты, а географические и климатические познания сказителя.

66 Slovenska ljudska pripoved. S. 29 30 (предания «Пес Марко» и «Аттила»; см. также примечания к текстам S. 112). Предания об Аттиле изначально, вероятно, принадлежали не славянскому, а местному романскому фольк­лорному фонду.

67 Седов 1995. С. 275 — 276. Возможно, со словенами здесь смешивались и авары (в одном из захоронений конца VI в. найдены стремена, что харак­терно для кочевников).

68 Известно о гепиде-христианине, жившем в племени Мусокия (Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 13.: Свод II. С. 22/23).

69 Седов 1995. С. 166.

70 Theoph. Sim. Hist. 1. 7.: Свод II. С. 12 — 15. Феофан (Свод II. С. 254/255) всецело зависит здесь от Феофилакта, вкратце повторяя сведения источни­ка.

71 Theoph. Sim. Hist. I. 7: 1 — 3.: Свод II. С. 12/13.

72 Theoph. Sim. Hist. I. 7: 3 — 4.: Свод II. С. 12 — 15.

73 Theoph. Sim. Hist. I. 7: 5-6.: Свод II. С. 14/15.

74 Theoph. Sim. Hist. 1. 8.: Феофилакт 1996. С. 20 — 21.

75 ЧСД, 117.: Свод II. С. 102/103.

76 ЧСД, 117-118, 126.: Свод II. С. 102 — 105, 106 109. По оценке Иоанна, это было «самое большое войско, какое можно видеть в наши времена». Однако агиограф Иоанн, не в пример историку Менандру, писавшему о нашествии 577 г., с долей скепсиса отнесся к цифре в 100000 воинов («по­стичь истину было нельзя, мнения видевших разделились»). Он предпочи­тает просто подчеркивать численное превосходство врага («если кто-либо представил бы себе не только всех македонцев, но и фессалийцев и ахей­цев собранными тогда вместе в Фессалонике, то не получилось бы и ни­чтожнейшей части тех, кто окружил город снаружи»). Впрочем, огромная численность нападавших подтверждается характером использовавшихся ими осадных орудий — для их быстрого (не более суток) строительства и использования требовалась не одна тысяча человек; использовались же орудия по всей протяженности стен Фессалоники.

77 ЧСД, 125, 136.: Свод II. С. 106/107, 110/111.

78 ЧСД, 118.: Свод П. С. 104/105.

79 ЧСД, 1 19, 121.: СводН. С. 104/105

80 ЧСД, 120 — 121, 136.: Свод II. С. 104- 107, 110/111. Иоанн полагает, что безвестным воином был сам святой Димитрий Солунский; на стенах же в виду горожан появились «неизвестные воины, и притом такие, каких никто в городе никогда не видел».

81 ЧСД, 124, 127-  128.: Свод II. С. 106/107, 108/109.

82 ЧСД, 122- 124, 137.: Свод II. С. 106/107, 110-113.

83 ЧСД, 138.: Свод II. С. I 12/113.

84 ЧСД, 139, 146, 151.: Свод II. С. 112/113. 114/115, 116-119.

85 ЧСД, 138, 139.: Свод II. С. 112/113.

86 ЧСД, 138, 139, 145 — 146.: Свод II. С. 112/113, 114/115

87 ЧСД, 137, 139.: Свод II. С. 112/113. О раздельном использовании прови­анта можно сделать вывод из упоминания, что позже осаждавшие «граби­ли друг друга» (ЧСД, 158. 160.: Свод II. С. 120/121, 122/123).

88 ЧСД, 136, 143.: Свод II. С. 110/111, 112-115.

89 ЧСД, 147 — 148.: Свод II. С. 114 — 117.

90 ЧСД. 154.: Свод II. С. 120/121.

91 ЧСД, 151, 153.: Свод II. С. 118/119.

92:ЧСД, 151-153.: Свод II. С. 118-121.

93 ЧСД, 155.: Свод II. С. 120-121. Об идентификации упомянутых Иоанном «Иноратских» ворот см.: Свод II. С. 190. Прим. 64.

94 ЧСД, 163.: Свод II. С. 122/123.

95 ЧСД, 69, 137.: Свод II. С. 112/113,124/125.

96 ЧСД. 157.: Свод II. С. 120/121.

97«ЧСД, 157.: Свод II. С. 120/121.

98 ЧСД, 157.: Свод II. С. 120/121.

99 ЧСД, 159- 160.: Свод II. С. 120-123.

100 ЧСД, 161.: Свод II. С. 122/123. Так изображали Димитрия Солунского.

101 ЧСД, 163.: Свод II. С. 122/123.

102 ЧСД, 69.: Свод II. С. 124/125.

103 См.: Седов 1995. С. 339.

104 Евагрий (Свод I. С. 342) приписывает разорение «всей Эллады» в 583 — 584 или 586 — 587 гг. аварам, но его очерк событий предельно обобщен. В Монемвасийской хронике вторжение в Элладу описывается как «второе вторжение» аварского кагана, а Пелопонесс захватывают «авары». Но да­лее авары внезапно превращаются в славян (Свод И. С. 328/329). Наконец, в «Схолии Арефы», который использовал близкие с Монемвасийской хро­никой источники, захватчики именуются только славянами, а об аварах нет ни слова (Свод И. С. 348/347). Константин Багрянородный, рассказывая о борьбе со славянами Пелопонесса в трактате «Об управлении Империей», также вообще не упоминает авар.

105 Свод II. С. 328/329 (Монемвасийская хроника), 346/347 (Схолия Аре­фы); Гимбутас 2003. С. 126; Седов 1995. С. 165 (археологическими под­тверждениями нашествия служат массовые опустошения в названных об­ластях).

106 Монемвасийская хроника и Арефа датируют захват Пелопонесса шес­тым годом Маврикия (14 августа 587 14 августа 588 г.) (Свод II. С. 328/329, 346/347). Монемвасийская хроника при этом справедливо уточня­ет — 6096 г. от сотворения мира (1 сентября 587 — 31 августа 588 г.). Патри­арх Николай III (XI в.), называя тот же срок владычества иноплеменников на Пелопонессе (218 лет), ошибочно датировал его начало 589 г. (Нидерле 2001. С. 60).

107 Свод II. С. 328/329. Идентификацию с нынешним островом Рови см.: Kresten О. Zur Fxhtheit des Kaisers Nikephoros 1 fur Patras.// Romische historische Mitteilungen. Rom — Wien, 1977. Hf. 19. S. 49 — 50. X. Каллигас полагает, что Аргос пал лишь во второй половине VII в., когда в нем пре­кратилась жизнь эллинов (Kalligas 1990. Р. 29). Но славяне могли захваты­вать город и дважды.

108 Свод II. С. 328/329, 346/347. Некоторые исследователи предполагают, что Патры вообще не захватывались словенами (Kresten 1977. S. 52; Свод II. С. 336. Прим. 11). Основания — свидетельство Константина Багрянород­ного о большой роли Патр как опорного пункта Империи в начале IX в. (Константин Багрянородный 1991. С. 216/217). Это действительно, проти­воречит известиям местных хроник о восстановлении Патр лишь после по­беды над славянами в указанное время. По Константину, та война началась как раз с осады Патр. Но все это имеет отношение к истории начала IX, а не конца VI в. По большому счету, нет оснований датировать «выселение» Патр (сколько бы оно не продолжалось на самом деле) иначе, чем порой словенского нашествия 587 — 588 гг. Нет оснований отрицать и временный захват города словенами. В целом, впрочем, западная часть Пелопонесса не пострадала (Седов 1995. С. 166). Словене пришли сюда позже и, види­мо, относительно мирно (находки в Олимпии и Керкыре, относящиеся к VII в. — Седов 1995. С. 158 — 159, 162).

109 Свод II. С. 328/329. См. также: Седов 1995. С. 166. Известие о падении Аргоса и археологические данные противоречат утверждению местных хронистов о сохранении Империей «восточной части Пелопонесса от Ко­ринфа до Малеи» — если относить это утверждение к концу VI, а не к нача­лу IX в.

110 Свод П. С. 328/329 («напав... на Пелопонесс, они овладели им силой и, отбросив и унизив благородные эллинские народы, поселились на нем са­ми»), 346/347 («изгнали и унизили природные эллинские племена, а сами поселились»). Еще более сгустил краски патриарх Николай III (218 лет здесь «ни один ромей не смел появляться» — Нидерле 2001. С. 60, 91).

111 Не считая раннего (из древнегреческого) заимствования *medb, в вы­шедших томах ЭССЯ отмечены два относительно бесспорных, и притом общеславянских заимствования: *bоlеnъ “вид рыбы” (от греч. “кит” — ЭС­СЯ. Вып. 2. С. 172). *kadb “кадь” (ЭССЯ. Вып. 9. С. 112-113). К ним мож­но гипотетически добавить еще одно: *сebrь “чабрец” (ЭССЯ. Вып. 4. С. 101 102). Наконец, слово *nedel`a “воскресенье” — калька с греческого слова со значением “нерабочий день” (ЭССЯ. Вып. 24. С. С. 115 — 117). Даже при известной неполноте выборки ясен случайный и редкий характер заимствований. Их число несопоставимо даже с числом заимствований из кочевнических языков (иранских и тюркских), не говоря уже о языках гер­манских и романских. Что касается славянских заимствований в новогреческих диалектах (Малингудис Ф. За материалната култура на ранносла-вянските племена в Гръция. // Исторически преглед. Т. XLI. Кн. 9-10. Со­фия, 1985. С. 64- 71; Malingoudis Ph. Fruhc slawische Elemente im Namensgut Griechenland // Die Volker Siidosteuropas im 6. bis 8. Jahrhundert. Miinchen, 1987. S. 53 — 65), то они связаны с ассимиляцией славян греками начиная с IX в., когда на Пелопонессе установился относительный мир.

112 Константин Багрянородный 1991. С. 224/225, 440 — 441 (примечания Г. Г. Литаврина).

113 Свод П. С. 328/329. Иногда подозревают славянское происхождение эт­нонима «цаконы» (См. примечания Г. Г. Литаврина: Свод II. С. 337 — 338).

114 Ср.: Седов 1995. С. 129, 131, 158-159,162.

115 Помимо заимствований в новогреческих диалектах, свидетельство тому — мощный пласт славянской топонимики на Пелопонессе (Malingoudis 1987).

116 Об этом свидетельствует состав заимствований в греческий язык (Ма­лингудис 1985).

117 Свод II. С. 328/329,

118 Константин Багрянородный 1991. С. 220/221.

119 Таких имен известно немало, некоторые (Милеш, Миляга, Милик. Миливой, Миляй, *MilbCb) со смягченным — л-. Ср. еще белорусскую фамилию «Милевич». См. ЭССЯ. Вып. 19. С. 32    49.

120 Константин Багрянородный 1991. С. 220/221, 435 (Прим. 16).

121 Находка «антской» пальчатой фибулы (Седов 1995. С. 159-160).

122 Константин Багрянородный 1991. С. 220/221; Georgakis D. The Medieval Names Milingi and Ezeritas of Slavic Groups in the Peloponesus.// Byzantinische Zeitschrit. Bd. 49. Munchen, 1950. S. 327 — 330. В IX в. под давлени­ем ромеев езеричи сместились к северу, обосновавшись на труднодоступ­ном восточном склоне Тайгета, тогда как милинги отошли на западный (Константин Багрянородный 1991. С. 220/221).

123 Константин Багрянородный 1991. С. 224/225.

124 Константин определяет положение Майны именно относительно Езера, употребляя при этом славянское название: «у грани Малеи, по ту сторону Эзера по направлению к приморью» (Константин Багрянородный 1991. С.225).

125 См.: Феофилакт 1996. С. 50    63.

126 Theoph. Sim. Hist. III.4: 7.: Свод II. С. 14/15.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1 По Фоме, в завоевании Далмации участвовали три племени: готы, приве­денные ими «лингоны» (они же славяне), хорваты («куреты»), причем по­следние будто бы уже жили в Далмации и лишь позже смешались с «лингонами» (Фома Сплитский. История архиепископов Салоны и Сплита. М., 1997. С. 35 — 36. 240). Писавший на три столетия ранее Константин Багря­нородный говорит о двух враждебных друг другу волнах завоевателей — аваро-славянах («славянские... племена, которые называются также ава­рами») и хорватах (Константин Багрянородный 1991. С. 110 — 113. 128 — 131, 136/137). Славяне, пришедшие с аварами, несомненно, тождественны «лингонам» Фомы. Позже, с VII в., они действительно смешались с хорва­тами.

2 Фома Сплитский 1997. С. 35/240.

3 Лингоны  —  древнее кельтское племя. См.: Фома Сплитский 1997. С. I 59 —160 (комментарий О. А. Акимовой). Непосредственным источником для образования формы «лингоны» могло послужить венгерское lengyen “лендзяне, поляки” (См.: ЭССЯ. Вып. 15. С. 44). Далмация в XIII в. входила в со­став Венгерского королевства. Доказательством участия лендзян во втор­жениях авар в Иллирик может служить сербохорватский топоним Iеdan (ЭССЯ. Вып. 15. С. 44).

4 Константин Багрянородный 1991. С. 110/111, 128/129.

5 Константин Багрянородный 1991. С. 110/111, 128/129, 363 (прим. 9).
6 Фома Сплитский 1997. С. 35/240.

7 Константин Багрянородный 1991. С. 110/111, 128/129. В первом случае он даже говорит о «безоружных племенах». Впрочем, другой вариант объ­ясняет это тем, что мужчины в момент нападения ромеев из Клиса «нахо­дились в военном походе».

8 По словам славянских послов, которые уже в октябре 590 г. попали в ру­ки ромеев после пребывания в ставке кагана, дорога туда заняла у них пят­надцать месяцев (Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 13.: Свод II. С. 16/17). Аварские послы, пробиравшиеся по неизведанным землям, едва ли потратили на­много меньше времени.

9 Theoph. Sim. Hist. VI. 2: 10 — 16.: Свод II. С. 14 — 17. В науке долго гос­подствовало скептическое отношение ко всей этой истории. Л. Нидерле, к примеру, определил повествование славян как «явную отговорку трех за­хваченных разведчиков, и к тому же перифразу древних сообщений о гетах» (Нидерле 2001. С. 46). Археологические исследования последних де­сятилетий, однако, подтвердили факт подкупа поморской знати монетами Маврикия — то есть деньгами, которые каган получал в качестве откупа с ромеев (Herrman 1972). Тог же факт, что племена по Нижней Одре помо­ряне и брежане — не откликнулись на призыв кагана, можно подтвердить их отсутствием на Балканах, в отличие от ободричей. смолян и стодорян. То, что славянские послы льстили Маврикию и преувеличивали миролю­бие своего племени (о чем шла речь выше), не доказывает лживости всего рассказа. По большому счету, есть основания доверять всей канве изло­женных фактов.

10 Annales regni Francorum. Hannover, 1895. A. 824.

11 Нидерле2001.С. 89.

12 Нидерле2001.С. 75.

13 Седов 1995. С. 51 — 54.

14 Седов 1995. С. 52 — 53 (погребальные памятники неизвестны, что сопос­тавимо с суковским материалом — венеды разбрасывали останки умерших на поверхности).

15 Седов 1995. С. 52.

16 Herrmann J. Zu den kulturgeschichtlichen Wurzein und zur historischen Rolle nordwestslawischer Tempel des friihen Mittelalters // Slovenska archeologia. Bratislava, 1978. T. XXVI. S. 19 — 28.

17 Седов 1995. С. 51,54.

18 Седов 1995. С. 52 (карта).

19 Седов 1995. С. 43.

20 Седов 1995. С. 47.

21 Седов 1995. С. 51 — 52,54.

22 Седов 1995. С. 54.

23 Веселовский А. Н. Русские и вильтины в «Саге о Тидреке Бернском». СПб., 1906.

24 Веселовский 1906. С. 134 — 135.

25 Веселовский 1906. С. 136 — 138.

26 Седов 1982. С. 66.

27 См., например: Г. П. Федотов. Стихи духовные. М, 1991. С. 125 — 128; Былины. Русский музыкальный эпос. М., 1981. С. 470 — 471, 479 — 485; Голубиная книга. М, 1991. С. 34 — 48.

28 К этому времени относится его первая запись — «Повесть о царе Волоте Волотовиче» (Известия отделения русского языка и словесности. СПб., 1913. вып. 18. Ч. I.C. 78-81).

29 См., напр.: Федотов 1991. С. 65 след.; Селиванов Ф. М. Русские народ­ные духовные стихи. М, 1993. С. 23; Иванов В. В., Топоров В. Н. Славян­ская мифология.//Славянская мифология. С. 14.

30 Wilzi — латинская форма, смешивающая, видимо, самоназвание «велеты» и славянское слово «волки» (так, возможно, велетов называли враждебные соседи — ободричи). Форма «лютичи» появилась в X в. и несомненно как-то перекликается с традиционным для славянского фольклора образом «лютого зверя» (ср.: ЭССЯ. Вып. 15. С. 225).

31 Основаниями для датировки, как представляется, должны служить ука­зание у Феофилакта на девятый год правления Маврикия (14 августа 590 — 13 августа 591) и на солнечное затмение (5 октября 590). Феофан описыва­ет поход к Анхиалу именно под октябрем 590 г. Вместе с тем, Феофилакта можно понять так, что поход произошел после окончания Персидской вой­ны (то есть не ранее осени 591 г.) и, следовательно, после затмения 19 мар­та 592 г. Феофан, в результате, повторяя Феофилакта, дважды на основании разных источников описывает одно и то же предприятие Маврикия. См. о походе: Theoph. Sim. V. 16 — VI. 3.: Феофилакт 1996. С. 156 — 162; Свод II. С. 14 17 (фрагмент о славянах), 47 48 (прим. 24). Ср. также Свод И. С. 254/255 (рассказ о славянах у Феофана).

32 У Феофилакта назван правивший с 596 г. Теодорих. Конечно, прав П. Шрайнер, считающий, что Феофилакт смешал его с отцом — Хильдебертом (Theophylaktos Simokates. Geschichte. Stutgart, 1985. S. 325 — 326). Выска­занная немецким исследователем идея о двух франкских посольствах к Маврикию интересна, хотя, как кажется, необязательна. Во всяком случае, нет нужды на базе одного известия о посольстве «Теодориха» ломать всю хронологическую сетку 590-х гг., стягивая под одни даты события явно разных лет, как поступали некоторые исследователи (Labuda G. Chronologic des guerres dc Bysanze contre les Avares et les Slaves a la fin du VI s.// Byzantinoslavica. Prague, 1950. Vol. 11, № 2; Duket T. A. A study in Byzantine historiography. Boston, 1980. P. 34 — 65).

33 Письмо папы Григория I Великого коринфскому епископу датируется 591 г. См. Свод II. С. 337 (прим. 21).

34 Следуем здесь, как и с анхиальским походом, датировке П. Шрайнера (Theophylaktos 1985. S. 326). Вопрос о дальнейшей хронологии Феофилак­та чрезвычайно запутан. В науке встречаются разные определения дат, в том числе оригинальная версия Лабуды — Дакета, о которой речь шла вы­ше. Ср. также: Феофилакт 1996. С. 262 след.; Вернадский 2000. С. 199 — 202. Как представляется, расчеты, лежащие в основе датировок П. Шрай­нера и С. А. Иванова (Свод II. С. 149 след.) наиболее соответствуют букве источника и немногочисленным параллельным сведениям других авторов.

35 Theoph. Sim. Hist. VI. 3: 9.: Свод II. С. 16/17.

36 «Чего не сделает страх перед поставленными начальниками», — замечает о словенском усердии Феофилакт (Theoph. Sim. Hisl. VI. 4: 5.: Свод II. С. 18/19).

37 Theoph. Sim. Hist. VI. 4: 1 — 3.: Свод II. С. 16 — 19.

38 Theoph. Sim. Hist. VI. 4: 4 — 5.: Свод II. С. 18/19.

39 Theoph. Sim. Hist. VI. 4 — 6.: Феофилакт 1996. С. 163 166; Свод II. С. 18/19.

40 Paul. Diac. Hist. Lang IV. 7.: Свод II. С. 482/483. Для франков Тассило ос­тавался «герцогом», но для своих подданных — и для писавшего спустя два столетия лангобарда Павла Диаконы — был королем. Ср.: Свод II. С. 492 —494.

41 Theoph. Sim. Hist. VI. 6: 2; 7: 1.: Свод II. С. 18/19.

42 О союзе местных славян с дунайцами свидетельствует их нападение на ромеев в ходе последующей кампании (Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 3.: Свод II. С. 20/21)

43 Theoph. Sim. Hist. VI. 6: 2; 7: 1.: Свод П. С. 18/19. События описывает также Феофан (Свод II. С. 256 — 259), всецело следующий здесь Феофилакту.

44 Theoph. Sim. Hist. VI. 6: 7 — 14.: Свод II. С. 18/19; Свод II. С. 256/257 (Феофан). «Геты» — ученое обозначение словен, которое Феофилакт ис­пользует и в других местах.

45 Theoph. Sim. Hist. VI. 7: 1.: Свод II. С. 18/19.

46 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 1,6.: Свод II. С. 22/23. По Феофилакту, ромеи, двигаясь от Доростола, переправились сперва через Иливакий (Яломицу), затем через Паспирий. За Паспирием и располагался лагерь Мусока (Мусокия). Он помещался в «тридцати парасангах» (примерно в 140 км) от Иливакия. Идентификация Паспирия спорна, но указанные расстояния и общее направление похода — на север — скорее всего, говорит о Сирете (См.: Свод II. С. 53). Если расстояние между Иливакием и лагерем указано точно, в чем есть некоторые сомнения, то Мусок сначала стоял станом в глубине Прутско-Сиретского междуречья, и лишь потом придвинулся ближе к Сирету.

47 Theoph. Sim. Hist. VI. 7: 1 — 4.: Свод II. С. 20/21.

48 Theoph. Sim. Hist. VI. 7: 5 8: 3, 8.: Свод II. С. 20/21. Татимера часто считают славянином (Феофилакт 1996. С. 263 — «крещеный славянин, пе­решедший на византийскую службу»). Но такие данные отсутствуют в ис­точниках. Имя же «Татимер (Тадимер)» — явно германское (Свод II. С. 51. Прим. 53).

49 Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 9 — 10; 9: 1.: Свод II. С. 20 — 23.

50 Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 9 — 13.: Свод II. С. 20 — 23. Любопытно, что Феофан Исповедник, признавая религиозную мотивацию действий гепида, вместе с тем дает им однозначную этическую характеристику     «преда­тельство» (Свод II. С. 256/257).

51 Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 14-9: 4.: Свод II. С. 22/23.

52 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 5 — 6.: Свод II. С. 22/23. У Феофилакта говорится о 30 гребцах, а Феофан вообще сильно сокращает эту историю. Представ­ляется, что «30» — ошибка. Представить наличие двух гребцов в каждой лодке более вероятно, чем одного гребца на пять лодок; к тому же неле­пым выглядит выставление против тридцати спящих словен в дальнейшем ста или тем более двухсот ромеев.

53 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 7 — 12.: Свод II. С. 24/25. Дальнейшая судьба перебежчика-гепида, строго говоря, неизвестна. Однако Феофилакт, кажется, отождествляет его с гепидом, арестованным вскоре в Константинополе. Гепид оказался бывшим императорским гвардейцем, во время анхиальско-го похода 590 г. убившим одного из свитских с целью грабежа. Изобли­ченного убийцу бросили на растерзание зверям, а останки сожгли (Theoph. Sim. Hist. VI. 10: 4 — 17: Феофилакт 1996. С. 176 — 178).

54 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 12 — 13.: Свод II. С. 24/25.

55 Theoph. Sim. Hist. VI. 9: 14 — 15.: Свод II. С. 24/25.

56 Ср.: Свод II. С. 51. Прим. 54

57 Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 3 — 8.: Свод II. С. 20/21.

58 Theoph. Sim. Hist. VI. 8: 8.: Свод II. С. 20/2J.

59 Theoph. Sim. Hist. VI. 10: 1.: Свод II. С. 24/25.

60 Theoph. Sim. Hist. VI. 10: 1-3.: Свод II. С. 24 — 27.

61 Theoph. Sim. Hist. VI. 11:2 — 4.: Свод II. С. 26/27.

62 Theoph. Sim. Hist. VI. 11: 5 — 6.: Свод II. С. 28/29.

63 Theoph. Sim. Hist. VI. 11: 7    17.: Свод II. С. 28/29.

64 Theoph. Sim. Hist. VI. 11: 18 — 21.: Свод П. С. 28/29.

65 Theoph. Sim. Hist. VI. 11: 2, 21.: Свод II. С. 26/27, 28/29.

66 Т. Дакет отождествил Радогоста с оплакивавшимся братом «Мусокия», который, по его мнению, на самом деле остался жив (Duket 1980. Р. 344). Как верно отметил С. А. Иванов, «вряд ли данная гипотеза обоснована» (Свод II. С. 54. Прим. 76).

67 У греческих авторов — Peiragastoz,. Об имени см.: Свод II. С. 59. Прим. 121.

68 То, что Пирогост являлся преемником Радогоста, а не просто другим словенским вождем, доказывается не только этим. Ставка его, судя по из­вестию Феофилакта (VII. 4 — 5.: Свод II. С. 32 — 37), находилась в тех же областях между Дунаем, Арджешем и Яломицей, что и ставка Радогоста. Как и Радогост, он не титуловался «риксом», будучи лишь «таксиархом» общим воеводой дунайского племенного союза.

69 Theoph. Sim. Hist. VII. 4: 2.: Свод II. С. 32/33.

70 Предание об этих распрях сохранилось у Масуди (Гаркави А. Я. Сказа­ния мусульманских писателей о славянах и русах. СПб., 1870. С. 138).

71 Theoph. Sim. Hist. VII. 2:15.: Свод II. С. 30/31.

72 Theoph. Sim. Hist. VII. 2: 2.: Свод II. С. 30/31. Разоренные крепости, ви­димо, названы у Феофилакта в неверной последовательности («разорив Залдапу, Акис и Скопис»). Акис расположен близ Дуная, а как раз непода­леку от Залдапы ромеи столкнулись со словенами. Исследователи почти единогласно сомневаются в достоверности известия о словенском рейде, точнее о его масштабах. Предполагается, что имеются в виду какие-либо неизвестные нам Акис и Скопис вне Дакии (особенно это касается Скописа Duket I980. Р. 117; Феофилакт 1996. С. 264; Акис как дакийский город упоминался у Феофилакта ранее), иначе — что Феофилакт механически внес в текст перечень городов, подвергшихся разным славянским набегам (The History of Theophylact Simocatta. Oxford, 1986. P. 180; Свод II. С. 56). Считается, что столь масштабные действия одного небольшого отряда не­вероятны. При этом, как представляется, не учитывается два обстоятельст­ва. Во-первых, первоначальная численность словен нам неизвестна. Под стенами каждой из взятых (а может, и из невзятых) крепостей они оставля­ли какое-то число соратников. Во-вторых, лишь втрое больший словенский отряд в 550 г. произвел страшное опустошение во Фракии, разгромил пре­восходящую ромейскую армию и создал угрозу для столичного округа об этом рассказывает Прокопий. В данном случае масштабы и успешность словенских действий гораздо скромнее.

73 Theoph. Sim. Hist. VII. 2: 1 — 2.: Свод П. С. 28 — 31. Параллельный текст Феофана о походе Петра — Свод II. С. 260 263. Автор «Хронографии», кажется, вновь всецело следует Феофилакту, местами неверно толкуя его текст (так, он растягивает события на два года) и переставляя факты мес­тами. Хронология действий Петра остается спорной. Так. Г. В. Вернадский пологала, что он действительно командовал войсками несколько лет (Вер­надский 2000. С. 201). Ср.: Свод II. С. 60. Прим. 127. Как представляется, в таких допущениях нет нужды. Петр не удалялся от Дуная дальше, чем Приск, которому нескольких лет не потребовалось. Действия же его на территории Империи просто не могли занять нескольких лет.

74 Theoph. Sim. Hist. VII. 2: 2 — 9.: Свод II. С. 30/31.

75 Theoph. Sim. Hist. VII. 2: 10 — 14.: Свод II. С. 30/31. У Феофилакта речь идет о «местах нахождения славян». Таковые и Феофилактом, и Маврики­ем Стратегом (Свод I. С. 372/373) всегда помещаются за Дунаем. Но Феофилакт не упоминает ни здесь, ни далее о переправе Петра через Дунай. Видимо, правы М. и Л. Уитби, связывающие это умолчание с явной небла­гожелательностью историка к стратигу (The History 1986. P. 185). В «Исто­рии» Петр — невольный злой гений своего талантливого и благочестивого брата, основной виновник его падения. Образ стратига рисуется преиму­щественно в темных тонах. Феофан, кажется,   отнес первую переправу за Дунай ко времени до ранения Петра (Свод II. С. 260/261). К сожалению, в тексте лакуна, и нельзя судить, пользовался ли автор «Хронографии» ори­гинальными источниками. Во всяком случае, картина, рисуемая Феофи­лактом, выглядит более или менее логично. Хронология устанавливается на основе упоминания дня  святого Луппа (23  августа),  проведенного стратегом в Новах (Theoph. Sim. Hist. VII. 2: 17.: Свод II. С. 32/33).

76 Theoph. Sim. Hist. VII. 2: 15.: Свод II. С. 30/31. Обрывок текста «Хроно­графии» Феофана можно понять так, что Петр небезуспешно воевал со славянами. Сохранился лишь конец фразы: «и вернулись, завладев множе­ством пленных, в ромейские края» (Свод II. С. 260/261). Но нет уверенно­сти, что это не интерпретация каких-то сведений Феофилакта. Предшест­вующий рассказ обрывается на словах об истреблении словенами пленни­ков. Если далее содержались оригинальные сведения о задунайском похо­де, то следует предполагать утрату слишком большого фрагмента. Вообще, судя по изменениям в дальнейшем тексте, Феофану просто показалось не­ логичным, что Маврикий ввиду угрозы отозвал стратига из-за Дуная. Но на самом деле в условиях децентрализации словен одни могли отбиваться от Петра, а другие — атаковать лимес, что Маврикий прекрасно понимал. Аналогичные опасения попали и в его «Стратегикон» (XI. 4: 21.: Свод I. С. 372/373).

77 Theoph. Sim. Hist. VII. 2: 16-3: 1.: Свод II. С. 30 — 33.

78 Theoph. Sim. Hist. VII. 3.: Свод II. С. 30/31; Феофилакт 1996. С. 182 — 183.

79 Феофилакт и следующий ему Феофан о переправе не говорят ничего. Однако далее Феофилакт упоминает Иливакий (Яломицу) (Theoph. Sim. Hist. VII. 5: 6.: Свод И. С. 34/35). а значит, дело происходит уже к северу от Дуная. Уитби (The History 1986. P. 183) и С. А. Иванов (Свод II. С. 58 — 59) пришли к логичному выводу, что опущенная Феофилактом переправа че­рез Дунай предшествовала описываемой дальше встрече с болгарами.

80 Theoph. Sim. Hist. VII. 4: 1-6.: Свод II. С. 32/33.

81 Theoph. Sim. Hist. VII. 4: 6 — 7.: Свод II. С. 32/33.

82 Теоретически это мог бы быть и Олт (Свод II. С. 59. Прим. 119). Но от Олта невозможен безводный марш к Иливакию (Яломице), о котором Феофилакт рассказывает далее — на пути не мог не попасться Арджеш. Предполагать, что Петр настолько оторвался от Дуная, что оставил Ард­жеш к югу, невероятно. Помимо прочего, это противоречит хронологиче­ским указаниям Феофилакта. Очевидно, Олт был форсирован ранее, и об этом Феофилакт умолчал, как и о пересечении Дуная.

83 Theoph. Sim. Hist. VII. 4:8- 13.: Свод II. С. 32 — 35.

84 Theoph. Sim. Hist. VII. 5: 1 — 5.: Свод II. С. 34/35.

85 Theoph. Sim. Hist. VII. 5: 6.: Свод II. С. 34/35. Маврикий, возможно, именно в этой связи предостерегал от доверия проводникам-перебежчикам (Strat. XI. 4: 30.: Свод I. С. 374/375).

86 Вероятно, именно экспедицию Петра имеет в виду Маврикий как источ­ник негативных примеров в «Стратегиконе»: XI. 4: 24, 26, 34, 39.: Свод I. С. 372 — 377.

87 Theoph. Sim. Hist. VII. 5:6- 10.: Свод II. С. 34-37.

88 Theoph. Sim. Hist. VII. 5: 10.: Свод II. С. 36/37.

89 Византиски извори 1955. С. 137.

90 Maur. Strat. XI. 4: 15 — 26.: Свод I. С. 372 — 375.

91 Maur. Strat. XI. 4: 36.: Свод I. С. 376/377.

92 Maur. Strat. XII. В. 20: I.: Свод I. С. 380/381.

93 Maur. Strat. XI. 4: 33 — 35.: Свод I. С. 374 — 377.

94 Maur. Strat. XI. 4: 32.: Свод I. С. 374/375.

95 Maur. Strat. XL 4: 30 — 31.: Свод I. С. 374/375.

96 Maur. Strat. XI. 4: 15-26.: Свод I. С. 376 — 381.

97 Theoph. Sim. Hist. VII. 7: 1 3.: Свод II. С. 36/37: Свод II. С. 262/263 (Феофан). В описании аварских войн Феофан более самостоятелен от Феофилакта. Он мог пользоваться как общими с ним. так и собственными источниками, где события этих важных для Империи конфликтов описы­вались подробнее. Вся хронология войны немало обязана свидетельству Феофана о мартовской Пacxe (Свод II. С. 266/267). Таковая отмечена в 598 г. (СводП. С. 304).

98 Theoph. Sim. Hist. VII. 7: 3 — 5.: Свод II. С. 36/37; Свод II. С. 262 — 265 (Феофан).

99 Свод II. С. 264/265 (Феофан).

100 Свод II С. 38, 264/265.

101 Paul. Diac. Hist. Lang. IV. 10.: Свод II. С. 484/485; о локализации битвы см.: Свод II. С. 494. Прим. 6.

102 Свод II. С. 39, 266/267.

103 Свод II. С. 39, 267.

104 Theoph. Sim. Hist. VII. 15: 12 — 13.: Свод II. С. 38/39.

105 О погибших пленных — главном грехе Маврикия за все его правление — сообщает Феофан Исповедник (Свод II. С. 266 — 269). Феофилакт. пристра­стный к императору, предпочитает умолчать. Но и он говорит об увеличе­нии дани на 20 тысяч номисм (VII. 15: 14.: Свод II. С. 38/39). У Феофана 50 тысяч (Свод II. С. 267)

106 Свод II. С. 38 — 39, 268.

107 По Феофилакту, в последнем сражении в плен попало 8000 славян и 9200 представителей других племен — в том числе лишь 3000 авар (VIII. 3: 15.: Свод II. С. 40/41).

108 Об этом есть упоминание в послании Каллинику римскою папы Григо­рия I Великого (IX. 154.: Свод II. С. 35 1). Папа вспоминает о происшедшем и в следующем году, в послании епископу Салонскому Максиму (X. 15.: СводП. С. 351).

109 У Константина Багрянородного (Константин 1991. С. 110/111, 128/129) описываются события, непосредственно предшествовавшие аваро-словенскому вторжению в приморскую Далмацию. Приход словен в окре­стности Салоны датируется на основании послания Григория Великого Максиму (Свод II. С. 351) 600 годом. Обе версии, передаваемые Констан­тином, основаны на устной традиции далматинских романцев. По одной (Константин 1991. С. 110/111) «римляне» безнаказанно нападали на аваро-славян «многие годы». Другая версия (Там же. С. 128/129) более внятна и достоверна. Она говорит об однократном набеге и ответе противника на следующий год. В ней авары не рисуются «безоружным» народом, и в це­лом нарисованная картина лучше соответствует реальной ситуации.

110 Константин не делает различий между славянами и аварами («славян­ские безоружные племена, которые называются также аварами», «славяне, они же авары» — Константин 1991. С. 111). Во втором отрывке славяне не упомянуты вовсе. Фома Сплитский, пользовавшийся той же далматинской традицией, но на месте, чегко отделяет славян («лингонов») от «готов» (Фома 1997. С. 35/240).

111 Константин, опираясь на фольклор, пытается создать впечатление, что ромеи ничего не знали о народе, жившем за рекой (Константин 1991. С. 128/129) или даже о самом его существовании (Там же. С. 110/111). Но в другом месте он сам признает, что стража отправлялась к Саве (у него — к Дунаю) как раз против авар (Константин 1991. С. 128/129).

112 Свод II. С. 39, 268 — 269. О «других варварах», не упоминаемых Феофилактом, сообщил Феофан. Оба называют цифру — 30000 убитых. Это вы­глядит как преувеличение «победы». Едва ли средняя численность жите­лей гепидского или даже гепидо-словенского «селения» превышала 10000 человек, как можно заключить из этого. Разве что на праздник собрались многие тысячи гостей со всего края? Но праздновать так в военное время было бы верхом беспечности.

113 Theoph. Sim. Hist. VIII. 3: 13 — 15.: Свод II. С. 40/41; Свод II. С. 268/269 (Феофан). Анастасий Библиотекарь, латинский переводчик Феофана, оши­бочно говорит всего о 800 славянах (текст греческой «Хронографии» здесь испорчен). То, что это ошибка, подтверждается свидетельством «Библио­теки» патриарха Фотия, также перелагающего Феофилакта (Свод II. С. 307. Прим. 219). Авар было захвачено 3000. Феофилакт и Фотий говорят о 4000 «да еще» 2200 «других варваров». Анастасий здесь точнее, выделяя гепидов. Но, согласно ему, речь должна идти о 3200 гепидах и «2000 варваров». К последним относятся болгары, может быть, лангобарды и др. 114 Theoph. Sim. Hist. VIII. 4.: Свод II. С. 40/41; Свод II. С. 268 — 271 (Фео­фан).

115 Theoph. Sim. Hist. VIII. 4: 9.: Свод II. С. 40/41.

116 Поход Апсиха против антов (Theoph. Sim. Hist. VIII. 5: 13.: Свод II. С. 42/43), захват аварским флотом «острова во Фракии» (Paul. Diac. Hist. Lang. IV. 20; см. Свод II. С. 494. Прим. 10) — очевидно, дунайской дельты. Эти действия предпринимались в интересах словен, но без их непосредст­венного участия    через территорию «Склавинии».

117 Письмо папы Григория Максиму Салонскому (X. 15.: Свод II. С. 351) датируется июлем. О словенах упоминаюсь в письме Максима в Рим, на которое и отвечает Григорий.

118 Константин Багрянородный 1991. С. 110 — 113, 128/129.

119 Константин Багрянородный 1991. С. 112/113, 130/131. Константин явно слил воедино легенды о захвате Салоны и прикрывавшего ее Клиса. Во второй версии легенды Клис не упоминается вообще.

120 Greg. Reg. Hpist. X. 15.: Свод II. С. 351.

121 Фома Сплитский 1997. С. 35 — 36, 240.

122 Greg. Reg. Epist. X. 15.: Свод II. С. 351.

123 Свод II. С. 41 (Феофилакт), 270/271 (Феофан).

124 Paul. Diac. Hist. Lang. IV. 24.: Свод II. С. 484/485. Хронология Павла Диакона чрезвычайно сбивчива, а проверить ее трудно. События могуч да­тироваться и 601, и 602 г. (Свод И. С. 494. Прим. 9). Вероятнее последняя дата- это год открытого нарушения мира между аварами и Империей со­гласно Феофилакту и Феофану.

125 Седов 1995. С. 323.

126 Theoph. Sim. Hist. VIII. 5: 8-11.: Свод II. С. 40 — 43; Свод II. С. 270/271 (Феофан). Текст Феофана здесь опять сильно зависит от Феофилакта, со­держа при этом отдельные искажения источника.

127 Theoph. Sim. Hist. VIII. 5: 12.: Свод II. С. 42/43.

128 Theoph. Sim. Hist. VIII. 5: 13.: Свод II. С. 42/43.

129 Едва ли что-то иное, кроме изрезанной руслами дельты, может быть со­чтено «островом во Фракии» (Paul. Diac. Hist. Lang. IV. 20). Захват датиру­ется временем вскоре после 600 г. Поставить его в связь с походом Апсиха естественнее всего.

130 Theoph. Sim. Hist. VIII. 6: 1.: Свод II. С. 42/43.

130 Феофан, сократив и невольно исказив текст Феофилакта, пишет: «Хаган отправил Апсиха с полчищами, чтобы он погубил племя антов как союзное ромеям. Когда это случилось, часть варваров перешла к ромеям» (Свод II. С. 270/271). Читая Феофилакта, понимаем, что «случилась» лишь отправка Апсиха, а «часть варваров» мятежные авары. Но поскольку имя антов в источниках не упоминается после 602 г., часть исследователей сочла, буд­то Феофана следует понимать иначе, и Апсих в той или иной степени вы­полнил свою миссию. Так считают, например, П. Шрайнер (Theophylaktos 1985. S. 357), Л. Вальдмюллер (Waldmiiller L. Die ersten Begegnungen Slawen mit dem Christentum und den christischen Volkern vom VI. bis VIII. Jahrhundert. Amsterdam, 1976. S. 162). Но многие исследователи сомнева­лись в справедливости этого вывода (Нидерле 2001. С. 152 — 153; Avenarius 1974. S. 162). Детальный критический разбор дан в статье Г. Г. Литаврина (пересмотревшего прежнюю точку зрения — Литаврин 2001. С. 203 — 204) «О походе аваров в 602 г. против антов» (Литаврин 2001. С. 568 — 578). Мнение об «уничтожении» антов противоречит археологическому мате­риалу (Седов 1982. С. 28). Хочется, однако, отметить, что несостоявшийся поход Апсиха отнюдь не исключает возможности последующих, возмож­но, более успешных аварских экспедиций против антов — после 602 г., ко­гда те остались наедине с каганатом.

132 Theoph. Sim. Hist. VIII. 6: 1.: Свод II. С. 42/43.

133 Theoph. Sim. Hist. VIII. 6: 2.: Свод II. С. 42/43. Рассказывает о событиях и Феофан (Свод II. С. 270    273).

134 Theoph. Sim. Hist. VIII. 6: 3.: Свод II. С. 42/43.

35 Theoph. Sim. Hist. VIII. 6: 7 — 10.: Свод II. С. 42/43; Свод II. С. 272/273 (Феофан).

ПОСЛЕСЛОВИЕ

1 Седов 2002. С. 359.

2 Русанова И. П., Тимощук Б. А. Языческие святилища древних славян. М, 1997. Приложение, № 39.

3 Материал о календарных праздниках славян, связанный с темой, см.: Ка­лендарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Весенние праздники. М.. 1977. С. 202 — 296; Календарные обычаи... Летне-осенние праздники. М., 1978. С. 174 — 244; Этнография восточных славян. М., 1980. С. 380 след.. 452 — 453. Оценку первоначального содержания и историче­ского развития подобных обрядов, см., например: Календарные обычаи... Исторические корни и развитие обычаев. VI., 1983. С. 122 — 123; там же от­сылки к литературе.

4 Обряды вызывания дождя сохранились, прежде всего, у южных славян. См.: Календарные обычаи 1978.

5 ЭССЯ. Вып. 25. С. 93 — 94.

6 ЭССЯ. Вып. 8. С. 191.

7 В русской былине об Алеше Поповиче описывается его поединок с Туга­рином Змеевичем (См. варианты и разбор сюжета в кн.: Добрыня Никитич и Алеша Попович. М., 1977). В болгарской песне о Муржо-свирельщике юда требует от Муржо его жизнь в уплату за горное пастбище; они бьются об заклад — сможет ли юда «плясать» дольше, чем Муржо играет (Песни южных славян. М., 1978. С. 46-47).

С. В. Алексеев.

История славян в V — VIII вв.

Т. 1 — Начало славянской истории. V- 1 половина VI в.

Т. 2 — Аварика. Вторая половина VI — начало VII в.

Т. 3 — Великое расселение. 602 — 679 гг.

Т. 4 — На пороге цивилизации. 679 — 800 гг.

С. В. Алексеев

История славян в V- VIII вв.

Т. 2. Аварика

Вторая половина VI в.

Утверждено к печати кафедрой истории

Московского Гуманитарного университета

Редактор 3. М. Хохоева

Подписано в печать 29.12.2003

Тираж 1000 экз.

Региональная общественная организация

«Историко-просветительское общество»