JPAGE_CURRENT_OF_TOTAL
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Изучение истории древних славян не стоит на месте. Этот бесспорный вывод имеет отношение как к науке в целом, так и к «лаборатории» отдельного исследователя. Накопление и публикация новых материалов (прежде всего, археологических), рекомендации коллег способны серьезно скорректировать уже сформулированный подход, исправить невольные упущения. Несколько примеров тому применительно к первому тому настоящего исследования — ниже.
В данном томе уже шла речь о теории суковско-дзедзицкого очага на землях Великой Польши, существовавшего уже в V первой половине VI века. За последние 10 — 15 лет в пользу этой концепции приведены серьезные аргументы. Нельзя не признать, что она логичнее объясняет картину расселения «суковских» племен, чем традиционный для польской археологии подход, рассматривающий памятники Великой Польши и Силезии в рамках пражской культуры. С другой стороны, данная теория, как уже говорилось, окончательно решает «венедскую» проблему. Если «венеды» жили в тот период южнее Поморья, то ясно, откуда о них было известно Иордану. Ясно также, что нет нужды смешивать их ни с видивариями, ни с велегами. Быть может, в скором времени новый подход будет тверже обоснован в рамках обобщающих трудов более высокого уровня, которые могут являться лишь результатом консенсуса специалистов-археологов. Только тогда его можно будет считать общепризнанным.
За последнее время сделан большой шаг вперед в изучении истории раннего расселения славян и происхождения славянских культур в целом. Стоит отметить, в частности, новые данные о времени переселения кривичей на Псковщину. На основании радиоуглеродного метода одно из здешних их поселений датируется не позднее 470 г.1 Это открытие, в целом, лежит в русле удревнения кривичской культуры длинных курганов. Можно заключить, что расселение кривичей происходило в весьма раннее время, независимо от распространения других славянских культур. Вместе с тем, характерные черты культуры кривичей однозначно указывают на далеко не полную их изоляцию от сородичей. Видимо, кривичи ушли на север из придунайского региона, ставшего прародиной словен, очень рано, сразу после падения державы Аттилы — но ушли именно оттуда. Особые черты их материальной культуры (в том числе наземное домостроительство) сложились, как было показано, на месте. Впрочем, не исключено. что в заселении севера участвовали группы славян разного происхождения, приходившие разными путями.
В связи с историей кривичей автор этой работы уже после выхода первого тома обратил внимание на один интересный факт. Князь Бой, предание о могиле которого передаст Саксон Грамматик, объявлялся у него сыном скандинавского бога Одина. В первом томе уже высказывалась мысль, что это «одиническое» происхождение — эквивалент «велесического» в русском предании. Но и в другом памятнике скандинавской традиции — «Саге о Хёрвер» — правителям Руси приписывается «одиническое» происхождение. Не след ли это тех же легенд, восходящих к ранним контактам норманнов и кривичей?
Здесь добавим, что установление автономного происхождения кривичской, ляшской и венедской культур открывает здесь новую, весьма любопытную вероятность. Не преобладал ли культ Велеса изначально у всех праславян. кроме антов? Распространение культа Перуна (как Сварога) шло из антских земель и через словен. На периферии же подолгу удерживалась «велесическая» традиция. У балтов как будто преобладает культ Перконса, но и почитание Велса сильно развито. Германская же религия однозначно «одиническая». Почитание могущественного владыки загробного мира и создателя потаенного «ведения» в качестве «Всеотца» известно не только германцам, но и кельтам. Это, таким образом, древнеевропейское представление. При общей амбивалентности богов оно не противоречило культу громовержца, а у славян и позднее сохранялось лучше, чем у балтов.
Ряд учтенных замечаний относится к истории духовной культуры древних славян. Список сохранившихся славянских «святилищ» VI столетия можно продолжить остатками примитивного «храма» у селища Корчак. Найденные здесь глиняные хлебцы подтверждают вывод о своей ритуальной функции.2
Сложен, как и предполагалось, вопрос о человеческих жертвоприношениях у древних славян V — VI вв. Отсутствие их следов в археологическом материале не означает их полного отсутствия (даже вне воинских ритуалов). Изучение культуры славянских народов четко указывает на наличие у них в глубокой древности, как и у других индоевропейцев, обряда сезонных жертв Земле. Жертва воспринималась как заместитель сакрального правителя. Особенно четко следы этого прослеживаются в «кукер-ских» обрядах у болгар, испытавших фракийское влияние. Пережитки мужской жертвы (в виде сожжения или разрывания чучела, «убиения» ряженого) сохраняются у всех славянских народов. На завершающем этапе появилось название жертвы «Ярило» (эпитет умирающего и воскресающего бога, появившийся не ранее VII в. — болгарам и македонцам неизвестен). Только у северных славянских народов (западных и восточных) мужская жертва была заменена со временем, едва ли раньше обособления южных славян в VII в., женской. Только затем (но раньше принятия христианства) обряд разложился и исчез вовсе. Таким образом, в V — VI вв. он еще существовал. Видимо, тогда в нем присутствовала тема некоего искупления бесчинств княжеской дружины в период зимнего гощения. После убийства ритуального «князя» — заместителя из числа дружинников или членов воинского братства появлялся настоящий князь, символизировавший в данный праздничный момент воскресшее божество плодородия (Перуна-Сварога?).3
Вместе с тем, трудно согласиться с теми исследователями, которые видят следы человеческих жертв и в древних славянских обрядах вызывания дождя. В исконной форме («додола», «пепе-руна») обряд исполняла молодая жрица-ведьма, символизировавшая собой жену громовержца, богиню земли. Ее в обряде обливали водой с молитвенными заклинаниями — не более того. Иная форма обряда («Герман»), сохраняющая след жертвоприношения, была воспринята славянами уже на Балканах и, видимо, уже в смягченной и сниженной форме похорон чучела — «Германа», «Джермана».4
Еще несколько замечаний, касающихся мифологических и суеверных представлений древних славян. Уже упоминалось в данном томе, что славянские воины, бившиеся полуголыми, о которых говорит Прокопий скорее всего, члены «оборотниче-ских» братств. Универсальный характер имеет представление о неуязвимости собственной кожи оборотня. Отражено оно и в славянских поверьях. Известно, что скандинавские берсерки срывали с себя в бою доспехи.
В первом томе автор повторил вывод одной из своих предыдущих работ («Древние верования восточных славян», 1996) об изначально собирательном значении слова «нежить». Внимательное изучение семантики слова в разных славянских языках5 побуждает пересмотреть это заключение. «Нежить», скорее, — изначально обозначение болезнетворного духа (отвечавшего, кажется, за болезни дыхательных путей). Лишь позднее оно приобрело собирательное значение — вредоносный дух вообще.
Очерк ранней общеславянской демонологии не будет полон без упоминания юд. Юды изначально — духи ураганов (судя по этимологии слова6); следы представлений о них сохранились у южных и у восточных («чудо-юдо») славян. Они представлялись как оборотни и в эпосе выступали противниками героев. Отрывком общеславянского эпического сказания не моложе VI в. является, вероятно, мотив, отмеченный в русском и болгарском эпосе. Серой, борясь с чудовищем, просит небесные силы о дожде. Ему посылается «дождик», намачивающий и отягощающий противнику крылья.7 В болгарской версии враг — юда, воплощение ураганного ветра, а дождь прерывает ее «пляску», что неплохо объясняет происхождение мотива.
Автор еще раз выражает благодарность всем коллегам, чьи советы способствовали уточнению и усовершенствованию его труда. Их живая реакция позволила учесть многое и в дальнейшей работе. Несомненно, что уточненные детали найдут свое отражение в последующих изданиях первого тома.
|