ПОСЛЕСЛОВИЕ

Изучение истории древних славян не стоит на месте. Этот бесспорный вывод имеет отношение как к науке в целом, так и к «лаборатории» отдельного исследователя. Накопление и публи­кация новых материалов (прежде всего, археологических), реко­мендации коллег способны серьезно скорректировать уже сфор­мулированный подход, исправить невольные упущения. Не­сколько примеров тому применительно к первому тому настоя­щего исследования — ниже.

В данном томе уже шла речь о теории суковско-дзедзицкого очага на землях Великой Польши, существовавшего уже в V первой половине VI века. За последние 10 — 15 лет в пользу этой концепции приведены серьезные аргументы. Нельзя не признать, что она логичнее объясняет картину расселения «суковских» племен, чем традиционный для польской археологии подход, рассматривающий памятники Великой Польши и Силезии в рам­ках пражской культуры. С другой стороны, данная теория, как уже говорилось, окончательно решает «венедскую» проблему. Если «венеды» жили в тот период южнее Поморья, то ясно, отку­да о них было известно Иордану. Ясно также, что нет нужды смешивать их ни с видивариями, ни с велегами. Быть может, в скором времени новый подход будет тверже обоснован в рамках обобщающих трудов более высокого уровня, которые могут яв­ляться лишь результатом консенсуса специалистов-археологов. Только тогда его можно будет считать общепризнанным.

За последнее время сделан большой шаг вперед в изучении истории раннего расселения славян и происхождения славянских культур в целом. Стоит отметить, в частности, новые данные о времени переселения кривичей на Псковщину. На основании ра­диоуглеродного метода одно из здешних их поселений датирует­ся не позднее 470 г.1 Это открытие, в целом, лежит в русле удревнения кривичской культуры длинных курганов. Можно за­ключить, что расселение кривичей происходило в весьма раннее время, независимо от распространения других славянских культур. Вместе с тем, характерные черты культуры кривичей одно­значно указывают на далеко не полную их изоляцию от сороди­чей. Видимо, кривичи ушли на север из придунайского региона, ставшего прародиной словен, очень рано, сразу после падения державы Аттилы — но ушли именно оттуда. Особые черты их ма­териальной культуры (в том числе наземное домостроительство) сложились, как было показано, на месте. Впрочем, не исключено. что в заселении севера участвовали группы славян разного про­исхождения, приходившие разными путями.

В связи с историей кривичей автор этой работы уже после выхода первого тома обратил внимание на один интересный факт. Князь Бой, предание о могиле которого передаст Саксон Грамматик, объявлялся у него сыном скандинавского бога Одина. В первом томе уже высказывалась мысль, что это «одиническое» происхождение — эквивалент «велесического» в русском преда­нии. Но и в другом памятнике скандинавской традиции — «Саге о Хёрвер» — правителям Руси приписывается «одиническое» про­исхождение. Не след ли это тех же легенд, восходящих к ранним контактам норманнов и кривичей?

Здесь добавим, что установление автономного происхожде­ния кривичской, ляшской и венедской культур открывает здесь новую, весьма любопытную вероятность. Не преобладал ли культ Велеса изначально у всех праславян. кроме антов? Распростране­ние культа Перуна (как Сварога) шло из антских земель и через словен. На периферии же подолгу удерживалась «велесическая» традиция. У балтов как будто преобладает культ Перконса, но и почитание Велса сильно развито. Германская же религия одно­значно «одиническая». Почитание могущественного владыки за­гробного мира и создателя потаенного «ведения» в качестве «Всеотца» известно не только германцам, но и кельтам. Это, та­ким образом, древнеевропейское представление. При общей ам­бивалентности богов оно не противоречило культу громовержца, а у славян и позднее сохранялось лучше, чем у балтов.

Ряд учтенных замечаний относится к истории духовной культуры древних славян. Список сохранившихся славянских «святилищ» VI столетия можно продолжить остатками примитивного «храма» у селища Корчак. Найденные здесь глиняные хлебцы подтверждают вывод о своей ритуальной функции.2

Сложен, как и предполагалось, вопрос о человеческих жерт­воприношениях у древних славян V — VI вв. Отсутствие их сле­дов в археологическом материале не означает их полного отсут­ствия (даже вне воинских ритуалов). Изучение культуры славян­ских народов четко указывает на наличие у них в глубокой древ­ности, как и у других индоевропейцев, обряда сезонных жертв Земле. Жертва воспринималась как заместитель сакрального пра­вителя. Особенно четко следы этого прослеживаются в «кукер-ских» обрядах у болгар, испытавших фракийское влияние. Пере­житки мужской жертвы (в виде сожжения или разрывания чуче­ла, «убиения» ряженого) сохраняются у всех славянских народов. На завершающем этапе появилось название жертвы «Ярило» (эпитет умирающего и воскресающего бога, появившийся не ра­нее VII в. — болгарам и македонцам неизвестен). Только у север­ных славянских народов (западных и восточных) мужская жертва была заменена со временем, едва ли раньше обособления южных славян в VII в., женской. Только затем (но раньше принятия хри­стианства) обряд разложился и исчез вовсе. Таким образом, в V — VI вв. он еще существовал. Видимо, тогда в нем присутствовала тема некоего искупления бесчинств княжеской дружины в период зимнего гощения. После убийства ритуального «князя» — замес­тителя из числа дружинников или членов воинского братства появлялся настоящий князь, символизировавший в данный праздничный момент воскресшее божество плодородия (Перуна-Сварога?).3

Вместе с тем, трудно согласиться с теми исследователями, которые видят следы человеческих жертв и в древних славянских обрядах вызывания дождя. В исконной форме («додола», «пепе-руна») обряд исполняла молодая жрица-ведьма, символизиро­вавшая собой жену громовержца, богиню земли. Ее в обряде об­ливали водой с молитвенными заклинаниями — не более того. Иная форма обряда («Герман»), сохраняющая след жертвопри­ношения, была воспринята славянами уже на Балканах и, видимо, уже в смягченной и сниженной форме похорон чучела — «Герма­на», «Джермана».4

Еще несколько замечаний, касающихся мифологических и суеверных представлений древних славян. Уже упоминалось в данном томе, что славянские воины, бившиеся полуголыми, о ко­торых говорит Прокопий скорее всего, члены «оборотниче-ских» братств. Универсальный характер имеет представление о неуязвимости собственной кожи оборотня. Отражено оно и в сла­вянских поверьях. Известно, что скандинавские берсерки срыва­ли с себя в бою доспехи.

В первом томе автор повторил вывод одной из своих преды­дущих работ («Древние верования восточных славян», 1996) об изначально собирательном значении слова «нежить». Внима­тельное изучение семантики слова в разных славянских языках5 побуждает пересмотреть это заключение. «Нежить», скорее, — из­начально обозначение болезнетворного духа (отвечавшего, ка­жется, за болезни дыхательных путей). Лишь позднее оно приоб­рело собирательное значение — вредоносный дух вообще.

Очерк ранней общеславянской демонологии не будет полон без упоминания юд. Юды изначально — духи ураганов (судя по этимологии слова6); следы представлений о них сохранились у южных и у восточных («чудо-юдо») славян. Они представлялись как оборотни и в эпосе выступали противниками героев. Отрыв­ком общеславянского эпического сказания не моложе VI в. явля­ется, вероятно, мотив, отмеченный в русском и болгарском эпосе. Серой, борясь с чудовищем, просит небесные силы о дожде. Ему посылается «дождик», намачивающий и отягощающий против­нику крылья.7 В болгарской версии враг — юда, воплощение ура­ганного ветра, а дождь прерывает ее «пляску», что неплохо объ­ясняет происхождение мотива.

Автор еще раз выражает благодарность всем коллегам, чьи советы способствовали уточнению и усовершенствованию его труда. Их живая реакция позволила учесть многое и в дальней­шей работе. Несомненно, что уточненные детали найдут свое от­ражение в последующих изданиях первого тома.