IV. ОТ ПРОДОТРЯДОВ К ВСЕОБЩЕЙ ТРУДОВОЙ ПОВИННОСТИ

Крестьянство, поглощенное дележкой помещичьей собственно­сти, пребывало до весны 1918 г. в сравнительно благодушно-удовлетворенном настроении. «Крестьянин середняк и бедняк, — от­мечал С.М. Дубровский, — брал от революции все, что она ему давала, благо, пока что она ничего от него не требовала».1 Деревенское обще­ство жило как бы само по себе, «переваривая» приобретенное. Про­цветала свободная торговля, треть зерна шла на самогон.

Поддавшись эйфории, особенно с возвращением фронтовиков с германской войны, сельское население широко «гуляло» масле­ницу, встречало Пасху, отмечало традиционные престольные праздники; готовилось к полевым работам на добытой земле. Каза­лось, все передряги и невзгоды мировой войны, борьба за долго­жданную землю остались позади. Крепла надежда на устроенную жизнь, щедро обещанную новым режимом. Люди простодушно и завороженно верили красивым словам партийных краснобаев о ско­ром земном рае. «Несчастное людское стадо, — размышлял А. Ан­тонов в своем письме в Совнарком, — как легко тебя одурачить са­мой фантастической сказкой! Стоит только поддакивать твоим страстишкам и низменным инстинктам, стоит поднять в тебе за­висть, злобу и месть, польстить твоей хваленой мудрости, которая века держала тебя в рабстве, заставляя своими же руками душить всякий протест, всякий проблеск свободы, достаточно поманить ки­сельными берегами и молочными реками, и ты пойдешь, страдая и погибая от лишений и невзгод, за любым фантазером-крикуном, за любым проходимцем вновь, душа всякий протест и подготовляя се­бе новое, может быть более тяжелое, ярмо раба».2

Отрезвление для деревни наступило довольно скоро. Одной из сложнейших проблем, с которой большевики столкнулись после за­хвата власти в октябре 1917 года, была продовольственная. Разру­шив и разогнав прежний профессионально действовавший продо­вольственно-заготовительный аппарат, они не сумели найти ему адекватной замены. Предположение, что крестьяне, поправив свои земельные наделы за счет конфискованных помещичьих владений, в знак благодарности новому режиму сами повезут в госзакрома хлеб по символичным твердым ценам,  не оправдалось.  Деревняпроигнорировала хлебную монополию, введенную властью в янва­ре 1918 г. Считала неприемлемыми для себя смехотворно мизерные государственные закупочные цены, назначенные за поставки зерна. Крестьян совершенно не устраивал и введенный в апреле 1918 г. товарообмен с крайне низким обменным эквивалентом промыш­ленных товаров на земледельческие продукты. Для них предпочти­тельнее оставалась свободная торговля на рынках, базарах, ярмар­ках, тем более, что сам Ленин еще в мае 1917 г. на Первом съезде крестьянских депутатов обещал «вольный труд на вольной земле».3

Когда стало совершенно очевидно, что заготовки продо­вольствия срываются, а приемлемый и для деревни и для государ­ства механизм взаимных расчетов по поставкам так и не был най­ден, центр встал на путь насилия по отношению к держателям хле­ба. Деревенская идиллия и сравнительно мягкое, как казалось, правление еще не отвердевшей власти, были неожиданно взорваны в мае 1918 г. грозными декретами о продовольственной диктатуре. Сельский житель и оглянуться не успел, как его союзник — пролета­риат, по словам СМ. Дубровского, «далеко зашагал по пути социа­лизма», «началась эпоха крестовых походов пролетариата за хле­бом».4 Настало время, по мнению Е. Преображенского, «взять кре­стьянина за жабры».5

Центр, покончив с помещиком при полной поддержке деревни, теперь нанес удар и по самому крестьянству, с которым только что заигрывал. «Красный Октябрь» пришел и в деревню. И в этом не было ничего неожиданного. Большевики направленно реализовали свою политику по отношению к крестьянству. В апреле 1918 года В.И. Ленин разъяснял: «Да мелкие хозяйчики, мелкие собственники готовы нам, пролетариям, помочь скинуть помещиков и капитали­стов. Но дальше пути у нас разные... И тут нам с этими собственни­ками, с этими хозяйчиками придется вести самую решительную, беспощадную борьбу»6 Председатель ВЦИК Я.М. Свердлов был еще более категоричен: «Если мы в городах можем сказать, что ре­волюционная Советская власть в достаточной степени сильна, что­бы противостоять всяким нападкам со стороны буржуазии, то отно­сительно деревни этого сказать ни в коем случае нельзя. Поэтому мы должны самым серьёзным образом поставить перед собой во­прос о расслоении в деревне, вопрос о создании в деревне двух противоположных враждебных сил, поставить перед собой задачу противопоставления в деревне беднейших слоев населения кулац­ким элементам. Только в том случае, — подчеркнул он, — если мы

сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных ла­геря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, кото­рая шла не так давно в городах, если нам удастся восстановить де­ревенскую бедноту против деревенской буржуазии, только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сде­лаем то, что смогли сделать для городов».7

В мае 1918 года удар по деревне был нанесен — введены чрез­вычайные меры. Ленин призывает провести «террористическую борьбу и войну против крестьянской и иной буржуазии, удержи­вающей излишки хлеба».8

Декрет о продовольственной диктатуре объявляет всех вла­дельцев хлеба, имеющих излишки и не вывозящих их на ссыпные пункты, «врагами народа». Им грозит тюремное заключение не ни­же 10 лет с конфискацией всего имущества.9 В деревню для рекви­зиции направляются продовольственные отряды. На местах созда­ются комитеты деревенской бедноты, обязанные за премиальный, даровой хлеб помогать продотрядовцам грабить своих же одно­сельчан. По словам Ленина, это был превосходный план «массового движения с пулеметами за хлебом».10 А главный комиссар и руко­водитель продармии Г. М. Зусманович предлагал усилить ее артил­лерийской бригадой и кавалерийскими частями, предназначенными решать «не только специально продовольственную, сколько уже политическую цель — использование продовольственных отрядов в необходимых случаях для борьбы с контрреволюционными вы­ступлениями на местах и в центре».11

Впрочем, и этого казалось недостаточно. Вождь требовал пре­вратить Военный комиссариат «в военно-продовольственный — т.е. сосредоточить 9/10 работы Военного комиссариата на переделке ар­мии для войны за хлеб и на ведение такой войны». Рекомендовал призвать 19-летних «для систематических военных действий по за­воеванию, отвоеванию, сбору и свозу хлеба и топлива».12 Фактически государство объявляло настоящую войну против своих граждан.

Деревня в июне — июле 1918 г. переживает настоящий шок. И в ней начинался социалистический эксперимент. Ее сознательно рас­калывают, сея рознь и раздоры, натравливают бедноту на более со­стоятельных мужиков, обещая ей 20 %-ую хлебную премию из конфискованного. «Час пробил, — призывала Глазовская волостная коммунистическая ячейка Волоколамского уезда Московской гу­бернии. — Мы должны разбить товарищей крестьян на два класса враждебные, как кулаков так и крестьян — пролетариат. И эти двакласса должны бороться не на живот, а на смерть. Эта борьба за­крепляет царство коммунизма и социализма».13 «Коммунистичес­кие сельские ячейки и комбеды в 1918 г., — докладывал Яремский уком РКП (б) Ярославской губернии, — в своей работе практически проводили деление деревни, делали Деревенский Октябрь».14

Активным проводником продовольственной диктатуры и «крестового похода» против хлебодержателей был Л.Д. Троцкий, призывавший к «истребительной и беспощадной» борьбе с кресть­янством. «Само собой разумеется, — подчеркивал он, — что Совет­ская власть есть организованная война против помещиков, буржуа­зии и кулаков».15

В деревне началась полоса беззакония и произвола. Крестьян­ство, возмущенное действиями властей, решительно выступило против продотрядов и насаждения комбедов. «Отклонить открытие в обществе комитета деревенской бедноты, — записали в приговоре собрания граждане Шакарского сельского общества Пензенской гу­бернии, — мы согласны подчиняться только исключительно Советам крестьянских и рабочих депутатов».16 «Считать комбеды излишней организацией»; «не избирать ни волостного, ни сельского комите­тов бедноты» — решили крестьяне в другом селе.17 А жители Ново-Акшинского волсовета Пензенской губернии не только отказались создавать комбед, но и осудили его антикрестьянскую суть. «При­нимая во внимание, что кулаков и богатеев и вообще эксплуати­рующих чужой труд в волости нет, — записали они в постановлении схода, — а есть только трудящиеся граждане, обрабатывающие зем­лю своим трудом, и, следовательно, между ними классовых разли­чий не может быть, раскалывая деревню на два враждебных лагеря — на бедняков и кулаков, тем самым Советская власть разоряет страну, так как этим размножает лодырей, т.е. таких людей, кото­рые вообще ничего не делают и с помощью Советской власти, как, например, организация деревенской бедноты, будут великолепно кормиться со своими за счет тех, кто день и ночь работает, и впо­следствии доведут до того, что не будет никто работать».18

Безобразия, чинимые комбедами и продотрядами, консолиди­ровали большую часть деревенского общества. Оно стало бойкоти­ровать приказы сверху. В Дедиловской волости Тульской губернии сельский сход 20 июля 1918 г. пригрозил сжечь весь хлеб. «Если штыками народные комиссары возьмут крохи, — говорилось в резо­люции — то крестьяне, возмущенные насилием, раньше времени уничтожат новый урожай». Сход требовал отмены хлебной монополии и свободного вывоза продуктов в город.19 Из Варнавина Ко­стромской губернии 30 августа 1918 г. телеграфировали: «В связи с реквизицией хлеба в одной из волостей кулаки подняли восстание, высланная рота красноармейцев под напором вооруженной толпы отступила, есть убитые с обеих сторон. Высылаем вооруженные от­ряды из Галича 150 человек при трех пулеметах. Из Костромы 50 человек при двух пулеметах».20 Шла настоящая война с деревней.

Восстания становятся обычным явлением. Из губернских от­делов Всероссийской чрезвычайной комиссии за июль 1918 года шла информация в Центр: «В Одоевском у. (Тульской губ.) на поч­ве реквизиции излишков хлеба сильнейшее выступление кулаков. Семь членов Одоевского уездного Совета изранены и избиты, двое, по упорным слухам, живыми зарыты в землю»; «В Рязанском у. в Спас-Клепиках произошло волнение, убито несколько милиционе­ров»; «В Самодуровке Шацкого у. (Тамбовской губ.) при реквизи­ции продовольственных запасов было проведено насилие над отря­дом красноармейцев, причем инструктор продовольственного отря­да был арестован крестьянами»; «В двух волостях (Архангельской губ.) произошли бунты и были избиты толпой должностные лица, прогнан революционный отряд»; «Поджежинские Выселки (Туль­ской губ.) восстали против продовольственного отряда, реквизиро­вавшего хлеб. В происходившей перестрелке убит волостной воен­ком Сидов».21

По заявлению Ленина в июле «... кулацкое восстание пробежа­ло по всей России».22 Но вряд ли оправданно все списывать на од­них кулаков. Насилие властей толкало на бунт многих деревенских жителей. К примеру, в деревне Шлыки Оханского уезда Пермской губернии при попытке описи хлебных запасов, как сообщала уезд­ная ЧК, «собралась толпа человек в 700 и убила 8 красноармейцев и советских работников».23 Во Владимирской губернии «все крестья­не с. Высь восстали против ссыпки излишков хлеба и разогнали ко­митет бедноты»; в Верейской волости Московской губернии «вос­стали четыре волости, восставших около 10 тыс. человек».24 Со­вершенно очевидно, что против реквизиций и комбедов выступали не одни кулаки. По свидетельству одного из партийных функцио­неров комбеды «всюду, положительно везде, оставили уже совсем безрадостные воспоминания в таких их делах, которые иначе, как уголовные, признать нельзя».25 Власти, между тем, не ослабляют давления на деревню и еще более подхлестывают «чрезвычайщи­ну», идут на дальнейшее ужесточение мер. Ленин призывает продработников «быть кнутом» при заготовках хлеба, шлет указания «обобрать и отобрать все излишки у кулаков и богатеев Тульской губернии», «очистить уезд (Елецкий. — В. А.) от излишков дочиста». В Пензу летит телеграмма: «Провести беспощадный массовый тер­рор против кулаков, попов, белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь». Саратовским совработникам дает на­каз взять «в каждой хлебной волости 25 — 30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков». Уполномо­ченного Наркомпрода в Саратове наставляет: «Временно советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и ко­леблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской воло­киты». От нижегородских — требует «действовать вовсю: массовые обыски. Расстрелы за хранение оружия» и т.п.26

Впрочем, и расстрелы кажутся уже недостаточной мерой. В те­леграмме в Ливенский уезд Орловской губернии вождь, похвалив исполком, военкома Семашко и организацию коммунистов за энер­гичное подавление восстания, требует не только конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших и арестовать заложников из бо­гачей, но и «повесить зачинщиков из кулаков».27 Эта мера, похоже, вполне удовлетворяет руководителя государства, и в очередном по­слании пензенским коммунистам от 11 августа 1918 г., в связи с вос­станием «пяти волостей кулачья», он настаивает не только подавить его беспощадно, но и «дать образец», как в подобных ситуациях по­ступать впредь: «повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц... Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал...»28

Однако и эти сверхжестокие меры по устрашению деревни не давали желаемых результатов. Хлеб выколачивали с трудом и в не­значительном количестве. Если год назад (с августа 1916 по август 1917 г.) старый продовольственный аппарат заготовил без продот­рядов и чрезвычайных комиссаров 320 млн. пудов хлеба, то боль­шевики, применяя всевозможные устрашающие меры вплоть до расстрелов и виселиц, смогли получить к августу 1918 г. лишь 50 млн. пудов хлеба29. И даже в наиболее благоприятном для хлебных заготовок времени года — с августа по ноябрь 1918 г. — взяли в де­ревне только 35 млн. пудов30. Большую часть продовольствия го­родское население добывало на «черном рынке».

Убедившись в крахе так называемой «продовольственной дик­татуры», встревоженная нарастающим валом крестьянских восста­ний, центральная власть, не ослабляя пресса по отношению к деревне, одновременно лихорадочно ищет выход из продовольствен­ного тупика, в котором оказалась. Вскоре последовали жесты, рас­считанные на некоторое успокоение деревни. 17 августа 1918 г. всем губернским совдепам и продкомам направлена за подписями В. И. Ленина и Народного комиссара по продовольствию А. Д. Цю­рупы телеграмма «О союзе рабочих и. крестьян» с предписанием довести ее содержание до всех уездных, волостных совдепов и про-дорганов. В телеграмме центр признает, что при организации бед­ноты очень часто нарушались интересы крестьян среднего достатка. Теперь местным властям строжайше предписывалось «неукосни­тельно стремиться к объединению деревенской бедноты и среднего крестьянства». Как бы осуждая задним числом известные злоупот­ребления комбедов, телеграмма наставляет местных работников считать комитеты деревенской бедноты «революционными органа­ми врего крестьянства, против бывших помещиков, кулаков, купцов и попов, а не органами лишь сельских пролетариев против осталь­ного крестьянства»31. Сразу же были повышены в три раза закупоч­ные цены на зерно, разрешено «полуторапудничество», фактически полупризнававшее меновую торговлю хлебом частными лицами, а в начале ноября 1918 г. упразднены и ненавистные деревне комбеды.

Одновременно Ленин выдвигает идею о натуральном продо­вольственном налоге, признав тем самым полное банкротство «чрезвычайщины» в продовольственной политике. В «Тезисах по продовольственному вопросу», написанных в августе 1918 г., он предлагает: «...Установить налог натурой, хлебом с богатых крестьян, считая богатыми таких, у которых количество хлеба (включая новый урожай) превышает вдвое и более чем вдвое собст­венного потребления (считая прокорм семьи, скота, обсеменение). Назвать подоходным и поимущественным налогом и сделать его прогрессивным».32

Это была, несомненно, серьезная попытка отыскать новые пу­ти экономического взаимоотношения государства с мелким земле­дельцем, упорядочить систему продовольственных заготовок и, главное, создать определенные стимулу к увеличению производст­ва сельхозпродуктов. К сожалению, у власти не хватало твердости и последовательности по внедрению новой системы продзаготовок. Сказалось, очевидно, и сопротивление части продработников, уже привыкших к силовым методам решения продовольственной про­блемы и не желавших перестраиваться. Тем более, что реализация натурналога предполагала более лояльное отношение  к деревне. Упущено оказалось и время, пока проект декрета утрясался и кор­ректировался.

А тем временем поступление продовольствия по линии Наркомпрода в промышленные районы страны еще более сократилось. «Только реквизиционные отряды, — как сообщалось из Тамбовской губернии, — периодически заставляли крестьян вывозить свои из­лишки на ссыпные пункты»33. Поэтому с августа 1918 г. по январь 1919 г. продорганы заготовили лишь 75 884 560 пудов хлеба, что составляло менее 29% запасов хлеба, имевшегося в производящих губерниях. Особенно незначительная ссыпка наблюдалась в Туль­ской губернии — 11 %, Воронежской — 12 %, в Курской — 17%.34

В этой ситуации власти заколебались относительно целесооб­разности внедрения натурналога. Ленин, выступая в декабре на ра­бочей конференции Пресненского района Москвы, заявил, что «продовольственное положение, которое немного улучшилось было осенью, опять приходит в упадок». Отметив слабость заготовитель­ного аппарата, он призвал добиться перелома в продовольственном деле, как добились его в военном, чтобы «каждый продовольствен-ник смотрел на себя, как на находящегося на своем посту солда­та».35 Видимо, в центре наметился очередной поворот по разреше­нию продовольственной проблемы.

Вскоре, 31 декабря 1918 г., в Москве экстренно созывается Всероссийское продовольственное совещание. Большинство участ­вовавших в совещании продкомиссаров было настроено крайне ра­дикально. Им, видимо, претила рутинная, повседневная разъясни­тельная работа в деревне, поиски компромиссов, взаимоприемле­мых решений в деле продовольственных заготовок. Они уже пове­рили в силу, как универсальный инструмент получения хлеба лю­бой ценой, особенно не задумываясь о пагубных последствиях та­ких акций. Заместитель наркома по продовольствию Н. П. Брюха­нов, подводя итоги Всероссийского совещания, заявил о необхо­димости введения продовольственной разверстки в общегосударст­венном масштабе на принципах «принудительного, а не договорно­го отчуждения».36 «Вся наша заготовительная работа, — гласит резо­люция совещания, — должна быть построена на обязательной сдаче всех сельскохозяйственных продуктов в распоряжение государства в порядке государственной повинности. Заготовка важнейших про­дуктов на основе купли — продажи или, так называемого самотека, должна быть исключена... Разверстки должны постепенно охваты­вать все виды сельскохозяйственных заготовок. Как первоочередная задача, должна быть произведена разверстка основных видов сы­рья».37 Так была определена еще одна стратегическая линия в продовольственной политике. Декрет о натуральном налоге оказался от­брошенным. С крестьянских дворов опять потребовали не часть, а весь излишек сельхозпродукции. Продовольственная разверстка, вве­денная в январе 1919 года в общегосударственном масштабе, стано­вилась важнейшим элементом политики «военного коммунизма». Она установила единый порядок в заготовительной работе, вводила более жесткую систему для выкачивания из деревни хлеба и других продуктов, определяла точные сроки поставок и резко повышала от­ветственность сельского общества перед государством.

Продразверстка предусматривала заготовку в 1919 г. 260 млн. пудов хлеба и зернофуража. Это количество развёрстывалось (с учетом посевных площадей и урожайности) по губерниям, уездам, волостям, селениям, а затем и по отдельным дворам. Центр решил на первом этапе взять «все количество хлебов и фуража, необходи­мого для удовлетворения государственных потребностей», подчер­кивалось в декрете.38 В основу разверстки, — писал позже А. Г. Шлихтер, — положены были сметные потребности Республики в хлебе, а не наличие излишков. Само понятие «излишек» станови­лось условным. Отброшены были и нормы потребления, установ­ленные для крестьянских хозяйств летом 1918 г. (12 пудов зерна и 1 пуд крупы на члена семьи в год, 18 пудов на лошадь, 9 пудов на го­лову крупного рогатого скота, 3 пуда — на молодой рогатый скот), не говоря уже об обещанных декретом о натурналоге 16 пудах на едока в год.39 Государство решило теперь более жестко регулиро­вать потребление продовольствия в крестьянских дворах. Местным продорганам разрешалось при необходимости снижать нормы по­требления в деревне до 18 фунтов в месяц на душу населения, а для тех, кто продал излишки спекулянтам — до 12 фунтов.40

Народный комиссар по продовольствию Цюрупа в одном из циркуляров разъяснял: «Крестьяне должны выполнять разверстку, ибо она есть возложенное на них государственное обязательство, а не их добрая воля».41 Заготовка продуктов на основе купли-продажи или так называемого самотека отменялась. Свободная продажа хлеба объявлялась преступлением. Все количество хлеба и фуража подлежало отчуждению по твердым ценам к 15 июня 1919 года под строгую ответственность «вплоть до конфискации имуще­ства и лишения свободы по приговорам народного суда».42 И хотя в пропагандистских целях по прежнему декларировалась опора набедноту при реализации разверстки и всячески подчеркивалась за­бота о ее интересах, на практике — хлеб приходилось брать со всех деревенских жителей. Вводился принцип круговой поруки. В одной из инструкции Наркомпрода «О разверстке нарядов между отдель­ными домохозяевами» разъяснялось: «Сельский совет должен вы­брать наиболее зажиточное население и на них разложить наряд по количеству земли, засева, скота, сельхозинвентаря, сельхозорудий в местности. Если избытки продуктов зажиточной части населения не покроют собой всего наряда, тогда выделяется группа домохозяев, имеющих хозяйство среднего достатка, и между ними развёрстыва­ется остаток наряда. Если все же наряд не будет покрыт излишками первых двух групп, остаток от наряда распределить между беднейшей частью...».43

Начавшаяся на местах в январе — феврале 1919 г. работа по реализации декрета о продразверстке встретила, прежде всего, большие технические трудности. Многие уездные продкомы, как оказалось, фактическими сведениями о наличии в волостях и селах хлеба не располагали. В некоторых волпродкомах, например, Ря­занской губернии, судя по отчетам, какая-либо документация по продовольственным заготовкам отсутствовала, все делалось «на память».44 А в Вятской губернии, по сообщению уполномоченного, учет хлеба ранее проводился «наглядно — приблизительно в пользу хозяина хлеба».45

Отсутствие данных о количестве хлеба в большинстве уездов заставило в феврале 1919 г. формировать специальные комиссии по переучету наличного урожая 1918 г. непосредственно в крестьян­ских дворах. Началась полоса обысков. Выявленный хлеб фиксиро­вался. Каждому домохозяину, как это было в Тамбовской и Рязан­ской губерниях, определялась норма наряда, назначались сроки вы­воза хлеба и отбирались у крестьян подписки о своевременном вы­полнении задания. Нечто подобное практиковалось и в других гу­берниях.

Крестьянство, возмущенное обысками и угрозами, раздра­женное вторжением в их хозяйство различных учетчиков и ревизо­ров, ответило яростным сопротивлением. Тогда в ход были пущены реквизиционные отряды, применено насилие, что в свою очередь вызвало новую волну восстаний. В политуправление Реввоенсовета телеграммой от 19 марта 1919 г. сообщалось: «Курской губернии Суджанском, Корочанском, Обоянском уездах наблюдается недо­вольство населения государственной разверсткой... Дорогожанской волости Грайворонского уезда произошло восстание среди населе­ния почве государственной разверстки, подстрекатели — привер­женцы белогвардейцев, среднего класса и кулачества».46 Председа­тель Курского губчрезвычкома Каминский 23 марта по прямому проводу сигнализировал в Центр: «В Михайловской волости Дмит­риевского уезда вспыхнуло восстание на почве реквизиции хлеба... движение охватило ряд деревень и сел, движение перебросилось в Орловскую губернию. Повстанцев около 8 тысяч человек при 1 ты­сячи винтовок и двух пулеметах. Первые отряды, высланные на по­давление, были разоружены».47 В Тульской губернии в селе Осино­вый Куст крестьяне, возмущенные произволом властей, на сходе приняли решение  «не допускать реквизиций» и  подняли восстание.48 Орловский губкомпартии докладывал в ЦК РКП(б): «Конец марта и первая половина апреля прошли под полосой кулацких вос­станий, охвативших в той или иной степени все почти уезды.49 В информационной сводке ВЧК за 31 марта по Казанской губернии говорилось: «В Спасском уезде вспыхнуло кулацкое восстание под лозунгом: «Долой Советскую власть, хлеба не возить!»50

Выступления крестьян часто сопровождались зверскими рас­правами с представителями власти. В Варнавинском и Ветлужском уездах Костромской губернии при переучете хлеба и попытках его изъятия был истреблен целиком продотряд из 24 человек.51 В мар­те 1919 года в селе Чаган Астраханской губернии восставшие разо­гнали Совет, арестовали коммунистов, часть расстреляли и трупы побросали под лед.52 Тогда же в марте стало разрастаться восста­ние на средней Волге, получившее название «чапанная война». Взялись за оружие крестьяне трех волостей Елецкого уезда Орлов­ской губернии и перебили несколько продработников и местных коммунистов. Восстание перекинулось в соседний Ефремовский уезд Тульской губернии. Здесь деревенские сходы поддержали елецких мужиков и потребовали убрать реквизиционные отряды, отменить запрет на свободную торговлю, ликвидировать разверст­ку. Лозунг восставших — «За советскую власть против коммуни­стов-грабителей».53 Конечно, в этих выступлениях крестьян не последнюю роль играли наиболее имущие слои деревни, на кото­рых в первую очередь обрушивались удары реквизиционных отря­дов. Однако нередко продотряды и местные власти своим произво­лом провоцировали всплеск возмущения и других слоев крестьян­ства. Уполномоченный Совета Обороны по чрезвычайной ревизии продовольственных отделов Рязанской, Тульской и Тамбовской гу-берний докладывал в центр в апреле 1919 года о положении в Коз­ловском уезде: «Из имеющихся в отделе управления сведений от граждан почти всех волостей выясняется, что лица, входящие в со­став местных советов и местных ячеек, относились к имуществу граждан как к имуществу завоеванных врагов, отбирая все без вся­ких оснований и без выдачи квитанций все нужное и ненужное, со­бирая штрафы без оснований и не выдавая расписок». Уполномо­ченный подчеркивает, что это касается «в огромной своей части се­редняков... местные власти, сельские чины ячеек, комиссары по борьбе с контрреволюцией брали взятки, пили самогон, допускали игру в карты, реквизировали для себя... — вот в настоящее время положение на местах в деревне».54 А один из жителей Борисоглебска, информируя исполком об обстановке в деревне и подчеркивая, что «крестьяне сейчас недовольны властью совершенно все», с ехидцей спрашивал: «Власть ругает кулаков, но странно, почему же недовольны бедные крестьяне?».55

Введение продразверстки и жестокие меры ее реализации еще более обострили обстановку в деревне. Не случайно во время на­ступления Колчака на Восточном фронте даже в удаленном от ли­нии фронта Липецком уезде «ждали прихода Колчака, придет, мол, посмотрим, может, будет лучше, а будет хуже, тогда прогоним». А в Каменской волости Тульской губернии во время волостного съез­да Советов слышались выкрики: «Долой советскую власть. Да здравствует Колчак!»56 Крайнее недовольство и даже враждебность крестьян к существующему режиму отмечает и городской обыва­тель из Борисоглебска в письме от 2 мая 1919 г. Тамбовскому гу-бисполкому: «Революция тянется почти 2 года (я говорю про Ок­тябрьскую), и что же? — спрашивает он. — Порядок нисколько не улучшается, идет одна бестолковщина, надоело слушать и смотреть на все... Я хотя беспартийный, но мне жаль, если гибнет революция, если свалят власть Советов. Но в то же время я боюсь, что и Совет­ская власть будет мучить народ десятки лет, народ устал и не хочет войны, которая если будет продолжаться, то только по вине комму­ны. Прислушайтесь к народному голосу, и Вы услышите не голос, а стон. Кроме этого, Вы узнаете большую угрозу от этого народа, ко­торый вот-вот сорвется и побьет Вас»57

Первая разверсточная кампания, как видно из приведенных документов, наткнулась на серьезное сопротивление деревни. Уда­лось заготовить всего 107 922 тыс. пудов хлеба, крупы и зернового фуража, что составляло лишь 41,5 % от плана разверстки и покрывало только половину потребностей армии и городов, причем по самой низкой норме. Вторую половину продовольствия горожане вынуждены были добывать «мешочничеством» или на «черном» рынке. Однако менять продовольственную политику, формы и ме­тоды заготовки путем разверстки власти не собирались.

Подготовка к разверсточной кампании 1919-1920 годов велась более тщательно. Тем более, что хлеба по разверстке требовалось теперь собрать 319 415 тыс. пудов, втрое больше, чём в предшест­вовавший операционный год. Кроме того, разверстка распространя­лась на картофель и грубый фураж. Совершенствовался и механизм продразверстки. Особое внимание обращалось на тщательный учет засеянных площадей, урожайность по регионам и отдельным селе­ниям, выявление излишков продуктов по сельским обществам.

В разверсточную кампанию из урожая 1919 г. все более актив­нее внедрялся в практику новый принцип при заготовительных операциях — коллективная ответственность сельского общества за выполнение разверсточного наряда. Принцип коллективной ответ­ственности — существенный элемент разверстки — определялся сле­дующей формулой: имеешь излишки — сдай их государству. Не име­ешь — содействуй сдаче излишков зажиточными домохозяевами, другими односельчанами. В противном случае не получишь и того минимума промтоваров, который предусматривался за сданное продовольствие. Только выполнение всем деревенским обществом положенной части разверстки открывало перед ним возможность получить хотя бы минимум товаров по твердым ценам. Причем, распределяться товары должны были по душам, без учета сданного отдельными дворами зерна.

Одновременно Центр требовал повысить эффективность рабо­ты продкомиссаров, отстранять малопригодных и привлекать более твердых людей, внедрять в сознание крестьян, что сдача хлеба не их добрая воля, а обязанность перед государством. Уполномочен­ный Наркомпрода П. К. Каганович, выступая на собрании комму­нистов в Симбирске 29 июля 1919 г., настоял на принятии следую­щей резолюции: «Поставить продовольственную работу в расчете не на добровольную, а принудительную ссыпку».58

В служебной телеграмме за подписью Ленина и Цурюпы во все губисполкомы от 30 сентября 1919 г. звучат еще более жесткие ноты: «Не ждите самотека, делайте нажим, принуждайте к сдаче систематически, неуклонно употребляйте в дело продармию, в слу­чаях особого упорства, прямого отказа применяйте самые суровыемеры; прибегая к последнему, будьте осторожны, осмотрительны, строго учтите все обстоятельства, предъявивши угрозу и... решив­шись действовать, не допускайте колебаний, идете до конца, нанося сокрушительный удар быстро и безошибочно».59 На практике «со­крушительные удары» все чаще падали на маломощные хозяйства.

Хлеб, конечно, в первую очередь брали у зажиточных кресть­ян. Если разверстка не покрывалась, то в нее включались хозяйства среднего достатка. Если и этого оказывалось недостаточно для вы­полнения задания, брали и у бедняков. На деревенских сходах, очень часто бурных и продолжительных, после «споров до хрипо­ты», как вспоминает продработник из Воронежской губернии В. И. Потапов, крестьяне, после уточнений и корректировок, разверсты­вали задание по дворам — т. е. всем миром решали этот непростой вопрос. Нередко при разверстании по дворам дело доходило до по­тасовок между односельчанами. Известный исследователь деревни тех лет А. М. Большаков так описывает проведение сходов в Горицкой волости Тверской губернии: «В селениях сход домохозяев определял, кому из домохозяев и сколько надо было платить. Так как все были связаны общей ответственностью, круговой порукой, и никакие скидки с определенного в разверстку не полагались, то сходы были чрезвычайно шумливы, иногда даже кончались дракой; всякому хотелось заплатить возможно меньше, но тогда сосед должен был платить больше. Учитывали друг друга до тонкости».60

Понятно, в каждом регионе были свои особенности в методах отчуждения продовольствия: от стимулирования промтоварами де­ревень, своевременно и полностью выполнивших разверсточный наряд, до применения силы. В некоторых селах достаточно было появления реквизиционного отряда или простого его передвижения по волости для успешной ссыпки хлеба. В других — приходилось выставлять вооруженные заставы и ночные дозоры на околицах, дорогах, чтобы хлеб не уплыл насторону; прибегать к реквизициям, арестам укрывателей продовольствия, направлять часть на прину­дительные работы. А в Симбирской губернии, как сообщалось в Наркомпрод, «без оружия заготовка хлеба была совершенно невоз­можна».61

Продовольственные заготовки из урожая 1919 года проводи­лись по прежнему жестко, но вместе с тем и более упорядоченно. Стали решительнее пресекаться злоупотребления местных продработников и различных комиссаров. «Всякие произвольные реквизи­ции, т.е. не опирающиеся на точные указания законов центральной власти, должны беспощадно пресекаться» — требовал VIII съезд партии большевиков, провозгласивший курс на союз с середня-ком.62 Реквизиционным отрядам приходилось действовать осмотри­тельнее, стремиться по возможности избегать эксцессов. Да и кре­стьянство летом, и особенно осенью 1919 года, стало более чутко реагировать на вести с фронтов, где происходили решающие сра­жения красных и белых. Возмущаясь непомерными поборами, про­клиная коммунистов, большая часть деревни все-таки не хотела и возвращения помещиков.

Помимо продразверстки деревня выполняла множество трудо­вых повинностей. 19 ноября 1919 г. Совет Обороны принял поста­новление «О натуральной, трудовой и гужевой повинности». В нем четко определялись государственные повинности населения: 1) на­туральная дровяная, 2) трудовая повинность по заготовке, погрузке и выгрузке всех видов топлива, 3) гужевая повинность для подвоза топливных, военных, продовольственных и иных государственных грузов к приемным пунктам. Трудовая повинность распространя­лась на всех граждан от 18 до 50 лет (женщин до 40 лет), а гужевая — на всех, владеющих лошадьми, другим упряжным скотом и пере­возочными средствами. Вся работа на местах должна была прово­диться губернскими и уездными управлениями исполкомов через волостные и сельские Советы. Трудовая повинность становилась обязательной для всех. Уклонение от нее квалифицировалось как дезертирство.63 Из постановления Совета Обороны видно, что ос­новной трудовой повинностью населения становилась заготовка топлива. На VII Всероссийском съезде Советов было подчеркнуто, что дровяная повинность ляжет главным образом на крестьян.64

Правительственные решения по заготовке дров осуществля­лись по принципу разверстки. Постановлением СНК создается Главный Комитет по всеобщей трудовой повинности (Главкомтруд), непосредственно подчиненный Совету Обороны.65 Во главе его становится Ф. Э. Дзержинский. Начинают действовать комите­ты по трудовой повинности в губерниях и уездах. Для большей оперативности в организации работ создаются волостные комитеты по проведению всеобщей трудовой повинности (Волкомтруды) и Деревенские комиссии из сельского актива (Комиструды).

Главной повинностью крестьян была дровяная. Им предписы­валась заготовка дров, доставка их на железнодорожные станции и погрузка в вагоны. Заготовка и транспортировка дров к месту на­значения в годы войны была приравнена к военно-оперативным заданиям. Она охватила 22 губернии. Только в первую половину 1920 года на топливно-гужевой повинности было занято 6 млн. человек и 5 млн. подвод.66

Много дров требовала столица с ее полуторамиллионным насе­лением и промышленными предприятиями. К тому же она являлась крупнейшим железнодорожным узлом страны. Топливная повин­ность зимой 1919-1920 гг. стала настоящим бичом для подмосковных крестьян. Приходилось обслуживать все девять железнодорожных магистралей, сходившихся в столице, заготавливать и транспортиро­вать дрова и торф к железнодорожным станциям и в Москву. К этой повинности было привлечено почти все взрослое население и 426 ты­сяч крестьянских подвод. Лишь за первый месяц трудгужповинности в восьми- и тридцативерстной полосе от столицы было заготовлено и доставлено 64 тыс. кубических саженей дров.67

Требования становились жесткими. А.Г. Латышев приводит следующий ленинский документ. Вождь, недовольный снижением погрузки дров в вагоны в декабре 1919 года (а на 19 декабря прихо­дится — православный праздник «Николин день»), в письме особо­уполномоченному Совета Обороны по топливу А. Эйдуку требует: мириться с «Николой» глупо, немедленно нужны экстренные меры, чтобы поднять погрузку, чтобы предупредить прогулы на Рождест­во и Новый год. В тексте письма имеются и такие жесткие слова вождя: «Надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за «Николы».68

Постановлением Совета Обороны 29 ноября 1919 г. «О борьбе со снежными заносами на железных дорогах» для крестьян вводит­ся трудовая и гужевая повинность по расчистке железнодорожных магистралей в 30-ти верстной полосе по обе стороны дороги. Воло­стным исполкомам и сельским Советам вменялось в обязанность проводить разверстки трудовой и гужевой повинности и организо­вывать все работы по расчистке железнодорожных путей на своих участках.69 Сотни тысяч крестьян, десятки тысяч подвод были при­влечены на борьбу со снежными заносами. Каждое селение на сво­ем участке под руководством члена Совета, работая круглосуточно, посменно, обеспечивало беспрепятственное движение эшелонов. При выполнении и этой повинности главным рычагом воздействия на сельское население, помимо обычной агитационно-организаторской работы, оставалось административное принужде­ние и репрессии. Приведем лишь один характерный документ Сове­та труда и обороны. «Дзержинскому, — говорилось в нем, — немедленно арестовать несколько членов исполкомов и комбедов в тех ме­стностях, где расчистка снега проводится не вполне удовлетвори­тельно. В тех местностях взять заложников из крестьян с тем, что ес­ли расчистка снега не будет произведена, они будут расстреляны».70

Обременительной для деревни была и военно-конская повин­ность при формировании кавалерийских частей Красной Армии. За годы гражданской войны у населения, главным образом, у крестьян, было закуплено, а чаще реквизировано, для армии, 7 992 937 лоша­дей, 66 058 повозок, 37 247 саней, 54935 комплектов упряжи.71

Но из всех повинностей, которые выполняли крестьяне в годы гражданской войны, особенно тяжелой была трудгужповинность. Она отвлекала сразу и работника и лошадь, да и проводилась почти постоянно. По примерной оценке в среднем на крестьянское хозяй­ство европейской части России за 1920 — 21 гг. пришлось по 40 — 50 дней работы с лошадью и по 30 — 40 дней работы без лошади, а там, где осуществлялись массовые лесозаготовки или перевозки воен­ных и продовольственных грузов, число дней трудовой и гужевой повинности было еще больше. Так, в Северо-Двинской губернии оно возросло до 46,2 дня на пешего работника и до 115,3 дня на конного работника с каждого хозяйства.72 Государство жестко ли­митировало даже количество дней отводимых крестьянину для по­левых работ. В частности, инструкцией Главкомтруда и Нарком-труда о гужевой повинности, на нужды сельского хозяйства кресть­янам устанавливалось 75 обязательных дней в год, а остальное вре­мя, в зависимости от местных условий, они могли быть привлечены к выполнению общегосударственных трудовых повинностей.73 В целом по Республике для доставки дров к железнодорожным стан­циям, пристаням, фабрикам и заводам было привлечено до 90% все­го гужевого транспорта.74 А в прифронтовой полосе для перевозки военных грузов задействовано почти 100% крестьянских подвод.75

Многомиллионное крестьянство в условиях «военного комму­низма» было, несомненно, главным объектом эксплуатации со сто­роны государства. В критические для Республики моменты Москва выкачивала материальные и людские ресурсы прежде всего из де­ревни. Введя продовольственную диктатуру, всеобщую трудовую повинность, Центральная власть сумела обеспечить жизнеспособ­ность городов и армии, добиться известной политической стабиль­ности в тылу, что предопределило и успехи на фронтах. Деревен­ский житель, проявляя недовольство, бойкотируя наиболее одиоз­ные требования властей, тем не менее, где под нажимом, где подвлиянием коммунистической пропаганды, пугавшей приходом бе­лых, смирялся с принудительным изъятием хлеба; судя по стати­стическим данным, не ослаблял еще хозяйственной энергии и почти не сокращал посевов за исключением регионов, где происходили боевые действия.76

Совершенно очевидно, что вспышки неповиновения властям, вооруженные выступления крестьян наблюдались в ряде губерний и в осенние месяцы 1919 года, но они не были столь массовыми как летом 1918 или весной 1919 г. В секретных информационных свод­ках ВЧК, на фоне негативных сигналов с мест, все чаще появляются более обнадеживающие оценки типа: «Брожение крестьян посте­пенно прекращается (Казанская губ.); «Настроение крестьян Бузу-лукского уезда к Советской власти и Красной Армии сочувствен­ное» (Самарская губ.); «В связи с приближением белых настроение населения во всех уездах резко изменилось в пользу Советской вла­сти» (Пензенская губ.); «Масса дезертиров является доброволь-но»(Симбирская губ.); «На 1 ноября добровольно явилось 8 538 де­зертиров» (Московская губ.); «Настроение населения неодинаковое — где урожай был лучше, настроение крестьян замечается тоже лучше... в уездах, которые граничат с Воронежской и Тамбовской губерниями крестьянство находится в каком то ожидании...» (Са­ратовская губ.) т.д.77

Работник Наркомпрода А. Свидерский 19 октября 1919 г. писал в «Правде»: «Судя по имеющимся сведениям, крестьяне везут хлеб на ссыпные пункты охотно. При этом почти нигде не приходится прибе­гать к мерам непосредственного принуждения... Крестьяне усилили подвоз хлеба в момент, когда рабоче-крестьянское правительство пе­реживает острый кризис, когда решается судьба всех завоеваний ре­волюции. Контрреволюция поднимает голову — деревня открывает свои закрома, чтобы поддержать силы революции».

Если даже отбросить определенную идеологическую и пропа­гандистскую заданность статьи в оценке поведения крестьян, все же следует констатировать, что какой-то поворот в политическом соз­нании сельских жителей происходил. Они все более понимали не­избежность разверстки и многие верили, что тяготы деревни вре­менны. Стоит разгромить белых и жизнь войдет в нормальное рус­ло. При всех трудностях, государству все-таки удалось получить по разверстке из урожая 1919 года 212 млн. 506 тыс. пудов хлеба и за­готовить 9,4 млн. куб. саженей дров и других лесоматериалов, что соответственно в два и два с лишним раза превышало показатели предшествующего хозяйственного года.78

Надежды крестьян на скорое окончание гражданской войны склоняли их к большей лояльности к властям.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Дубровский С.М. Очерки русской революции. Второе изд. М, 1923. С. 218.

2. Письма во власть. 1917 — 1927. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевистским вождям. М., 1998. С. 147-148.

3. См. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 32. С. 182.

4. Дубровский С. М. Очерки русской революции. 2 изд. МЛ 923. С.218-222.

5. История пролетариата СССР. Сб.8. М., 1931. С.41.

6. В.И. Ленин. Поли. собр. соч. Т. 36. С. 265.

7. Протоколы заседаний Всероссийского Центрального Исполнитель­ного Комитета 4-го созыва. (Стенографический отчёт). М., 1920. С.294.

8. Ленинский сборник. Т. XVIII. М, 1931. С.82.

9. Там же. С. 86.

10. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 50. С. 86.

11. Стрижков Ю.К. продовольственные отряды в годы гражданской вой­ны и иностранной интервенции. 1917 — 1921 гг. М., 1973. С. 91 — 92.

12. Ленинский сборник. Т. XVIII. Указ. соч. С. 93.

13. Центральный архив общественных движений Москвы (далее ЦАОДМ). Ф.17. Оп.6. Д.296. Л.2.

14. РГАСПИ. Ф.17. Оп.6. Д.296. Л.2.

15. Осипова Т.В. Российское крестьянство в революции и гражданской войне. М., 2001. С. 107.

16. Комитеты бедноты. Сб. материалов. Т.1. М.Л., 1933 Док. 93. С.121.

17. Там же. Док. 68, 87.

18. Комбеды. М. Т. 1. 1928. С. 122.

19. Государственный архив Тульской области. Ф. Р-31. Оп. 1. Д. 79. Л.1.

20. РГАСПИ. Ф.5. Оп. 1. Д. 2725. Л. 57.

21. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. Документы и ма­териалы. Т. 1. 1918 — 1922. Под редакцией А. Береловича (Франция), В. Данилова (Россия). М., 1998. С.71, 72, 73, 75.

22. См. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.37. С. 143.

23. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД... С 80.

24. Там же. С.96.

25. Павлюченков С.А. Военный коммунизм: власть и массы. М., 1997 С.71.

26. Ленинский сборник. Т. XVIII. С. 116; Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 50. С. 137, 143 — 144, 142. Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М, 1996. С. 27.

27. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 50. С. 160.

28. Волкогонов Дмитрий. Ленин. Политический портрет Книга  1. М, 1994. С. 129-130.

29. Экономическая жизнь СССР. Хроника событий и фактов М.1961. С.70.

30. Ленинский сборник. XVIII. С. 158.

31. Ленинский сборник. XVIII. С. 144.

32. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 37. С. 32.

33. Государственный архив Тамбовской области. Ф. 1236. Оп.1. Д.460. Л.6.

34. Народное хозяйство. 1919. № 7. С. 94.

35. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 382, 383.

36. Российский государственный архив экономики (далее  РГАЭ). Ф. 1943. Оп.1. Д.29.Л.176.

37. Три года борьбы с голодом. Краткий отчет о деятельности Народного комиссариата по продовольствию за 1919—1920 гг. М., 1920. С. 15.

38. Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского пра­вительства. № 1. 26 января 1919 г. Ст. 10.

39. С. У.№ 62. 3 августа — 1918 г. Ст. 683.

40. Систематический сборник декретов и распоряжений правительства по продовольственному делу. Кн. 1. Н.-Новгород. 1919. С. 227.

41. Бюллетень Наркомпрода. № 45. 23 марта 1920 г.

42. Андреев В.М. Под знаменем пролетариата. Трудовое крестьянство в годы гражданской воины. М., 1981. С. 45.

43. Продовольственная политика в свете общего хозяйственного строи­тельства советской власти. Сб. материалов. М.1920. С. 194.

44.Государственный архив Рязанской области (далее ГАРО). Ф. Р. 321. Оп.1. Д. 56. Л. 73.

45. РГАСПИ. Ф.7. Оп. 5. Д. 22. Л. 45.

46. Российский  государственный   военный   архив   (далее  РГВА).   Ф.9. Оп.8. Д.2. Л. 10.

47. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. Документы и ма­териалы. Т. 1. 1918 — 1922. Под редакцией А. Береловича (Франция), В. Данилова (Россия). М, 1998. С. 125.

48. Исторические записки. Том 97. М, 1976. С. 16.

49. Переписка секретариата ЦК РКП(б) с местными партийными органи­зациями (апрель-май 1919 г.). Сб. документов. Т.VII. М., 1972. С. 415.

50. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ- НКВД. Указ. соч. С. 128.

51. Лялина Г. С.  Краткий доклад Н. И. Дубенскова гражданам с. Тонкино. Записки отдела рукописи ГБЛ. МЛ966. Вып. 28. С. 279.

52. Красный воин. Орган Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта.1919. 25 марта.

53. Власть и общественные организации России в первой трети XX сто­летия. М., 1994. С. 197.

54. Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919 — 1921 гг. «Антоновщина». Документы и материалы. Тамбов. 1994. С. 26.

55. Там же. С. 27 — 28.

56. Государственный архив Тамбовской области. Ф. 1236. Оп. 65. Д. 44. Л. 154; ПАТО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 51 .С. 40.

57. Крестьянское восстание в Тамбовской губернии. Указ. соч. С. 28.

58. Андреев В.М. Российское крестьянство: навстречу судьбе. 1917—1921. Коломна. 1999. С. 66.

59. Государственный архив Тамбовской области. Ф. 1236. Оп.1. Д.417. Л. 122.

60. Большаков А. М. Деревня в 1917-1925. М., 1927. С. 91.

61. Литвин А. Л. Крестьянство Среднего Поволжья в годы гражданской войны. Казань. 1972. С. 111.

62. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. 1917 — 1924. М., 1970. С. 79.

63. С. У. 1919. №57. ст. 543.

64. ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 6. Д. 45. Л. 9. 67.

65. Там же. Ф. 130. Оп.4. Д. 203. Л. 227.

66. История советского крестьянства. Т. 1. М., 1986. С. 128, 129.

67. Аникст А. Организация рабочей силы в 1920 году. М. 1921. С. 59; Очерки Московской организации КПСС. М., 1966, С. 348.

68. Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 156.

69. Декреты Советской власти. Т. VI. М., 1973. С. 324, 325.

70. В. И. Ленин и ВЧК. Сб. док. (1917—1922). М., 1975. С. 151 — 152.

71. Война и революция. М., 1925. С. 116, 177.

72. Октябрь и советское крестьянство. М., 1977. С. 172.

73. Крестьянство и трудовая повинность. М., 1920. С. 6 — 7.

74. История советского крестьянства. Т. 1. М., 1986. С. 128.

75. РГВА. Ф. 9. Оп.6. Д.4. Л.21.

76. РГАЭ. Ф. 478. Оп. 23. Д.8; Л. 241; Труды сельскохозяйственной сек­ции института экономических исследований Народного комиссариата финансов. Ч. 1. Петроград. 1921. С. 5.

77. Советская деревня глазами ВЧК ОГПУ — НКВД... Указ. соч. С. 215, 213,206,209.218.220,226.

78. Четыре года продовольственной работы. Статьи и отчетные материа­лы. М., 1922. С. 18; Народное хозяйство. № 8. М, 1922. С. 53.