IX. ПРОРЫВЫ В СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОМ ПРОИЗВОДСТВЕ И НОВЫЕ ТРУДНОСТИ

К 1925 г. восстановительные процессы в народном хозяйстве страны подошли к завершению. К этому времени аграрный сектор в основном достиг своих довоенных показателей, хотя, как под­черкивают исследователи, несмотря на впечатляющие темпы вос­становления за начало отсчета бралась самая низшая точка.1 Срав­нительно быстрому экономическому возрождению деревни спо­собствовали хозяйственные преобразования, проводимые совет­ской властью. К ним, в первую очередь, следует отнести меро­приятия по совершенствованию системы налогообложения, кото-рысосуществлялись в общем контексте финансовой реформы, по­зволившей руководству страны не только остановить инфляцию к 1924 г., но и ввести новую валюту — червонец. Теперь все расчеты по сельскохозяйственному налогу проводились не в натуральной, а денежной форме. Это значительно упростило принципы обложе­ния и возродило интерес крестьян к результатам своего труда, ведь имеющиеся излишки продуктов снова могли легально продаваться на рынках. Одновременно было принято решение объявлять нор­мы налоговых ставок весной, чтобы дать возможность сельхоз­производителю заранее рассчитать сумму налогового сбора. Пред­полагалось учитывать и последствия возможных неурожаев, уменьшая размеры ставок.2

В октябре 1924 г. РКП (б) провозгласила новый курс «лицом к деревне», и в первые месяцы 1925 г. началась подготовка к про­ведению экономических реформ на селе. Апрельский (1925 г.) пленум РКП (б) к первоочередной отнес задачу по облегчению и упорядочению налогообложения.3 В осуществлении решений пле­нума в Московской, Тверской и Тульской губерниях налоги в среднем были снижены на 57%. К примеру, тульские крестьяне в 1924 г. уплачивали с 1 десятины пахотной земли 4 руб. 28 коп. на­лога, а в 1925 г. всего 1 руб. 81 коп. С мест сообщали, что единая налоговая компания протекает довольно успешно. В Калужской губернии налог поступал исключительно деньгами и хлебно-заемными облигациями. Экономическое положение калужских крестьян признавалось в общем удовлетворительным. Идентичное положение сложилось и в Смоленской губернии, хотя здесь экономическое положение селян, ввиду недорода, было тяжелым.4 Тем не менее, несмотря на предпринятые властью усилия, вместо 470 млн. руб. сельхозналога в 1925 г. удалось реально собрать по стране лишь 330 млн. руб.5 Действительно, план по сдаче единого сельскохозяйственного налога не был полностью выполнен ни в одной губернии РСФСР. Так в Ивано-Вознесенской губернии он составил 70,66% от итоговой суммы, в Рязанской — 57,3%, в Ор­ловской — 75,2%, в Тверской — 76%.6

Постепенно основная тяжесть налогового гнета стала возла­гаться на зажиточное крестьянство, что соответствовало предложе­ниям апрельского (1926 г.) пленума ЦК ВКП (б). Наиболее обеспе­ченная часть деревни выплачивала и большую часть единого сель­скохозяйственного налога, который, несмотря на агитационные ло­зунги и  утверждения властей о его стабилизации, с начала 1926 г. неуклонно продолжает расти. Это было связано как с покрытием бюджетного дефицита, так и с необходимостью новых капитало­вложений в промышленность, источником для которых, разумеет­ся, становилась деревня. В 1925/26 г. советское крестьянство вы­платило 252 млн. руб. налога, а в 1926/27 г. уже 358 млн. руб.7 В Московской губернии налог в этот период составил 5,5 млн. py6.8 Жители Тверской губернии в 1925 г. собрали 1,5 млн. руб. налога, а в 1926 г. 5,4 млн. руб. 9 Несмотря на очевидную разницу в суммах, мы можем, со значительной долей уверенности, говорить о том, что это финансовое давление деревня могла еще выдержать, так как речь шла не о разорении и ликвидации товарных хозяйств, а лишь о некотором сдерживании их общего роста. Доказательством этому может  служить   минимальное  увеличение  числа  разделившихся дворов, например, в Тульской губернии. В 1924 г. таких дворов бы­ло 2,40 %; в 1925 г. — 2,62 %;  в 1926 г. — 2,68 %.10 Анализируя ста­тистический материал, английский историк А. Ноув пришел к вы­воду, что до 1925 г. руководство страны предполагало действовать в рамках нэпа, осуществляя борьбу с частником лишь экономиче­ски, посредством более эффективного управления государственной торговлей и промышленностью.11

Следует заметить, что в данный период еще окончательно не сложилась система широкого внеэкономического принуждения, поэтому к тем собственникам, кто имел задолженности или со­вершал экономические проступки, применялись достаточно мяг­кие судебно-административные взыскания. Согласно циркуляру Тверского губисполкома от 24 апреля 1925 г. при первичном обнаружении неучтенных объектов их просто включали в налогообло­жение. Однако повторное утаивание или предоставление заведомо ложных сведений могло повлечь уже судебную ответственность.12 Циркуляр от 8 ноября 1925 г. уточнял правила выставления на торги крестьянского имущества в случае существенных недоимок. Описи и продаже не подлежали земледельческие и промысловые орудия; семена, необходимые для посева; не снятый урожай; одна корова, одна лошадь или заменяющий ее скот.13 В Московской гу­бернии на крестьян, не заплативших вовремя налог, налагался штраф в размере от 1 до 5 руб. в зависимости от суммы задолжен­ности.14 Вместе с тем, начиная с 1926 г. более широко стали при­меняться такие меры наказания как лишение свободы и принуди­тельные работы. Так, в Бронницком уезде Московской губернии с сентября по декабрь 1926г. количество заключенных под стражу увеличилось в полтора раза.15

В 1925 г., следуя намеченному курсу «лицом к деревне», XVI партконференция приняла решение о переходе от административ­ных мер борьбы с частным капиталом к либерализации внутридеревенских отношений. III съезд Советов (май 1925 г.) предложил пойти на уступки крестьянам в области ценовой политики. Пред­принимались конкретные шаги, облегчающие использование наем­ного труда, расширяющие свободу земельных отношений: допуска­лась долгосрочная аренда, ликвидировались маломощные совхозы, устанавливалась 25-процентная скидка с подесятинной оплаты зем­леустроительных работ на всей площади крестьянских земель, что, безусловно, ускоряло этот процесс.16 Предоставленная сельскохо­зяйственным производителям возможность использовать внутрен­ние резервы стала благоприятной почвой для возрождения аграрно­го сектора.

Деревня незамедлительно отреагировала на хозяйственные преобразования, осуществляемые властями. В первую очередь это коснулось производительной сферы села. В 1923-1925 г. наблюда­ется рост посевных площадей в большинстве губерний Централь­ного промышленного района. В Московской губернии он составил почти 348 тыс. га, в Тверской — 919 тыс. га, в Тульской — 116 тыс. га.17 Клин яровой пшеницы по стране с 1922 по 1925 г. увеличился на 91%, ячменя — на 41,3%, овса — на 34%.18 Хотя неурожай 1924 г. несколько снизил общие показатели, но он не смог переломить на­метившуюся положительную тенденцию.Для закрепления достигнутых положительных результатов, государство стало поощрять и поддерживать крестьян в вопросе приобретения сельскохозяйственной техники, широко привлекая систему кредита. Если в 1922/23 г. правительство выделило деревне на эти цели 3,5 млн. руб., в 1923/24 г. — 6,9 млн. руб., то в 1924/25 г. — уже 28,4 млн. руб., в 1925/26 г. — 52 млн. руб.19 Размер кредита достигал почти половины стоимости сельскохозяйственного инвен­таря. Причем, срок погашения кредита зависел от сложности и, следовательно, стоимости машин и выделялся на 1-5 лет.

Достаточно быстрыми темпами расширялась площадь пахот­ных земель. Хлеборобы, углубляя товарность своих хозяйств, по­степенно совершенствовали систему обработки земли, осуществ­лялся переход от трехполья к многополью. С реорганизацией сис­темы обработки земли менялась и структура посевов. Многополь­ная система предусматривала не только посевы ржи, пшеницы, но и производство технических культур. Предпочтение отдавалось тем видам, которые могли быть легко реализованы и имели устойчивый спрос. Как следствие, увеличиваются посевы овса, льна, масличных культур, сахарной свеклы и табака.20 Рост производства важнейших культур сопровождался возрождением порайонной специализации сельского хозяйства, определенным прогрессом в агротехнике, рас­пространением более урожайных семян и т.п. Это позволяло под­нимать продуктивность хозяйства.

Заметные сдвиги произошли и в заготовках льна, которые с 1923/24 г. по 1925/26 г. выросли более чем в два раза, а снабжение промышленностью — более чем в три раза. Этого оказалось доста­точно, чтобы не только превысить довоенную загрузку промыш­ленности, но и отправить часть льна на экспорт.21 К тому же, в ус­ловиях продолжавшегося сохраняться острого недостатка промыш­ленных товаров деревня также использовала увеличение посевов льна для расширения в 1,5 раза переработки льноволокна и произ­водства домотканных тканей, по сравнению с дореволюционным уровнем.22

Одной из наиболее привлекательных культур для крестьянина продолжал оставаться картофель, производство которого была в среднем около 100-110 тыс. тонн. В Московской губернии, к при­меру, в 1924 г. было собрано 94,0 тыс. тонн картофеля. В 1925 г. этот показатель увеличился до 116,4 тыс. тонн.23 В Тульской губер­нии за два года было собрано 103950 тонн картофеля, а в 1926 г. — 113431 тонн.24

Реорганизация системы обработки земли сказалась на росте производства кормовых трав и на размерах посевных площадей под однолетними травами. Неблагоприятные погодные условия 1925 года несколько уменьшили показатель валового сбора сена, но си­туация выправилась к 1926 г.25 В 1926 г. жители Подмосковья зна­чительно расширили площади занятые однолетними травами: в 1925 г. — 21,5 тыс. га., а в 1926 г. — 34,9 тыс. га.26 Это, безусловно, содействовало развитию мясного и молочного животноводства. Именно ему крестьяне уделяли особое внимание, так как доходы от реализации молока и мяса (пользующихся устойчивым спросом на городских рынках), занимали важное место в структуре крестьян­ского бюджета.

К 1925 г. деревня смогла превысить довоенную планку в чис­ленности поголовья свиней, крупного и мелкого рогатого скота, однако значение свиноводства в крестьянских хозяйствах было еще невелико.27 В 1924-1926 гг. более интенсивно происходил процесс воспроизводства стада, так как крестьяне, занимаясь селекцией, не стремились реализовать молодняк на рынках. Успешными следует признать мероприятия по восстановлению конского поголовья, проводившиеся в соответствии с решениями III Всесоюзный съезд Советов (май 1925 г.) В частности, в Московской губернии поголо­вье лошадей увеличилось в 1,2 раза, в Тверской и Тульской губер­ниях соответственно в 1,1 и 1,4 раза.28 Тягловую силу стремились приобрести те хозяйства, которые лишились ее в годы гражданской войны или нуждались теперь в связи с наделением их землей.

В итоге, уверенный подъем животноводческой отрасли благо­творно сказался на росте и усилении сельскохозяйственного произ­водства, что в свою очередь вселяло в единоличника надежду на «взаимовыгодное сотрудничество» с властью.

Активная роль в таком сотрудничестве отводилась коопера­ции, которая должна была стать посредником между аграриями и государством. К 1926 г. удельный вес кооперированных кресть­янских хозяйств в СССР достиг 35 процентов. К сентябрю 1926 г. 36 % жителей Подмосковья были заняты в различных формах кооперации.29 С 1923 г. руководство страны стало уделять значи­тельное внимание идее производственной кооперации. Особой популярностью среди деревенских жителей пользовались ТОЗы, так как они, сохраняя значительные элементы индивидуального хозяйства, при этом решали важную для крестьян проблему улучшения обработки земли. В Московской губернии в 1925 г.было зарегистрировано 67 товариществ по совместной обработке земли.30 В Тульской губернии вчетверо выше — 267, а в Тверской работало только 3 товарищества.31 Положительно воспринимали крестьяне и деятельность артелей, особенно если в губернии или уезде такие объединения работали эффективно. Примером для тульских крестьян являлась артель «Луна» в д. Лукино, которая работала дружно, имела племенной скот на коллективных нача­лах, а также оказывала помощь местной школе. Такое образцовое хозяйствование повлияло на жителей соседних сел Никулино и Глинище, где 30 домохозяев также приняли решение об органи­зации артели.32 А вот существующие коммуны, в большинстве своем, не пользовались авторитетом среди деревенских мужиков, что объясняется не только высокой степенью обобществления собственности, но и их неэффективной работой. В частности, об­следование коммуны КИМ, находящейся в Бронницкой уезде и состоящей всего из 5 человек, выявило ее большую задолжен­ность по кредиту и крайне слабую работу.33

К вновь создаваемым коллективным хозяйствам селяне отно­сились с большой опаской, несмотря на существенную помощь, ко­торую государство им оказывало. Осторожность крестьян вполне понятна, ведь доверие к аграрной политике большевиков было по­дорвано в период «военного коммунизма» и возрождалось медлен­но, с большим трудом. Между тем, ВКП (б), исходя из идеологиче­ских соображений, все больше делала ставку на коллективные хо­зяйства. Их землеустройство проводилось в первую очередь, при­чем большую часть расходов брали на себя административно-хозяйственные органы. Инструкция Тверского губисполкома реко­мендовала при отводе земли сельскохозяйственным коллективам выдавать ссудный кредит до 90% таксовой стоимости работ.34 Зна­чительные скидки предоставлялись колхозам в приобретении сель-хозинвентаря и сложной техники. Несмотря на это, процесс чис­ленного увеличения и укрупнения колхозов шел медленно. Так, в Тверской губернии в 1924 г. насчитывалось 85 колхозов, в 1925 г. — 91, а в 1926 г. всего 59.35 Численность колхозов в Московской и Тульской губерниях была выше и составляла к 1926 г. 287 и 208 со­ответственно.36 По данным ЦСУ, в середине 1927 г. на отдельный колхоз приходилось 13 крестьянских хозяйств, 50-52 га. посевов, 3-4 лошади, 6-7 голов крупного рогатого скота, 9-10 овец, 4 свиньи. Стоимость обобществленных средств производства исчислялась всего в 4 тыс. руб.37

С целью интенсификации производственного кооперирования власть стала увеличивать масштабы льгот. На всей территории СССР к 1925 г. скидка по сельскохозяйственному налогу для коллективных хозяйств достигала 25%, а более трети вообще были освобождены от уплаты налогов.38 Однако большинство колхозов Московской, Твер­ской и Тульской губерний платили налог на уровне середняцкого хо­зяйства или даже несколько выше. Так на одну колхозную семью в этих губерниях приходилось 35 руб. налога; на одного едока — 4 руб.; на одну десятину земли — 4 руб. 65 коп.39 Показатели же обложения середняцкого хозяйства составляли на одну семью 20 руб. налога; на едока — 4 руб.; на одну десятину земли — 4 руб. 45 коп.40 Очевидно, та­кая налоговая практика была связана с небольшим количеством гу­бернских колхозов, а также с их невысокой рентабельностью. К тому же партийные функционеры в этот период продолжали рассматривать колхозы как одну из возможных форм развития производственной кооперации, но отнюдь не единственную.

Таким образом, к концу восстановительного периода аграрный сектор, при поддержке государства, смог не только приблизиться к до­военным уровню, но и по некоторым показателям превысил его. Про­рыв, осуществленный в сельском хозяйстве, благоприятно сказался на социально-экономическом развитие деревни, способствовав росту по­севных площадей, увеличение поголовья скота, положительно повли­яв на товарность сельскохозяйственной продукции, в следствие чего оживилась повседневная жизнь села, жители которого стали задумы­ваться о реальных перспективах будущего сотрудничества с властью.

Вместе с тем, реализация принципов нэпа в сельском хозяй­стве была сопряжена и с новыми трудностями. В начале 1925 г. власти впервые столкнулись с кризисом хлебозаготовок. В Туль­ской губернии возникла реальная угроза голода, причем, по неко­торым данным, число недополучающих хлеба колебалось в преде­лах 83 тысяч человек.41     Оценивая ситуацию, автор статьи в журна­ле «Тверской край» резюмировал, что общая тенденция среди кре­стьян воздерживаться от продажи хлеба..При анализе потоков про­дажи хлеба он приводит следующие данные: «12 волостей сбывают хлеб на ближайших базарах, 8 — в местных кооперативах и лишь 3 волости государственным органам».42 Ожидание сельхозпроизводи­телями более высоких цен на хлеб вызвало раздражение у власти, на­чались разговоры (инициируемые самими верхами) о крестьянском саботаже.

— 126-Изменения в налоговой системе, увеличение денежной массы, в том числе за счет кредитов, привело к росту количества продуктов, выброшенных на рынок. У Сталина и его окружения создалось впе­чатление, что платежеспособность деревни неконтролируемо подня­лась. Чтобы погасить ее были пересмотрены цены на промышлен­ные товары и снижены закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию. К примеру, в Тульской губернии закупочные цены на растительное масло в 1924 г. составляли 25 коп. В 1925 г. масло у населения покупали уже за 23 коп., а в 1926 г. всего за 18,5 коп.43 «Ножницы цен» взрастившие в 1923 г. кризис сбыта, в 1925 — 1926 гг. привели к так называемому «товарному голоду», который «есть та же инфляция, но только скрытая, в том числе и под рассуждением о диспропорции в развитии промышленности и сельского хозяйства, к которой она на самом деле никакого отношения не имеет, и иметь не может».44 Лишь высокий урожай 1926 г. позволил на время ре­шить хлебную проблему.

Следует подчеркнуть, что большевики не умели руководить экономикой экономическими мерами. По мнению ряда истори­ков, все нэповские мероприятия имели политизированный, идео­логический налет: «если налог, то классовый; если кредит, то це­левой; если прибыль, то социалистическая; если аренда, то крат­косрочная».45 Действительно, руководство страны, опасаясь пе­рейти грань, за которой деревня станет неуправляемой, стало по­степенно сворачивать те уступки, которые им были сделаны.

Столкнувшись с серьезными трудностями, представители власти пытались найти решение в административно-хозяйственной плоскости, установив твердые обязательные цены для государственной, кооперативной и частной торговли, снижая цены на промышленные изделия и поднимая заготовительные це­ны, хотя III съезд Советов в своих резолюциях гарантировал кре­стьянству гибкое государственное регулирование. В результате, такая ценовая политика «под самым святым предлогом борьбы с кулаком, помогла бедноте, как волк помог лошади, когда от нее остались хвост и грива».46

В связи с медленными темпами хлебозаготовок в конце 1925 г., право торговли хлебом для частников было резко ограничено, хотя еще летом единоличная торговля в Московской, Тверской и Тульской губерниях специально была освобождена от промыслово­го налога.47 Вмешательство государства способствовало переводу товарных потоков в кооперативную торговлю (увеличив долю гос­торговли) и уменьшило товарооборот частника.

Апрельский (1926 г.) пленум ЦК ВКП (б) и XV партийная конференция требовали использования всех средств экономическо­го подъема деревни в интересах социализма. С 1926 г. начинается перестройка системы налогообложения. Теперь в поле зрения нало­говых органов попадают не только доходы от основных отраслей хозяйственной деятельности крестьянина, но и от второстепенных, таких как садоводство, огородничество и т. д. В окладные листы включаются доходы от кустарных промыслов и неземледельческих заработков. Для единоличных хозяйств вводится «самообложение», прекращается доступ к кредитам, идут в ход принудительные зай­мы, резко повышается подоходный налог не только на зажиточные, но и на средние слои деревни. Курский крестьянин B.C. Халин в письме «Всесоюзному старосте» в 1926 г. горько сетует: «У серед­няков уже и так горб вырос, как у верблюда».48 Растерянность и уд­рученность односельчан высказывает крестьянин Д.А. Васюков из Вологодской губернии: «К великому сожалению, всех передовых крестьян, стремящихся поднять свое хозяйство по-культурному, одергивают и создают такие условия, что какой бы ни было пере­довик не захочет больше продвигать свое хозяйство вперед».49 Из­менения в системе обложения привели к потере крестьянского ин­тереса к трудоемким отраслям земледелия, что проявилось в значи­тельном росте площадей под многолетние травы. Сельхозпроизво­дители ф?ктически забрасывали свою пашню под сенокос. Если в Московской губернии в 1925 г. под многолетними травами находи­лось 45,8 тыс. га., то в 1926 г. — 72,6 тыс. га., а к середине 1927 г. — уже 120,1 тыс. га.50 Одновременно в Подмосковье начинает умень­шаться посевная площадь, занятая под озимыми: 1924 г. она равня­лась 41,7% от общей посевной площади, в 1925 г. — 41,3%, а в 1926 году — 38,2%.5| Это было неслучайно, так как налоговые нововведе­ния   заставляли  крестьян  переориентироваться   на  травопольно-молочно-огородное производство.

В системе сельскохозяйственной кооперации шире, чем рань­ше, начинает применяться практика дифференцированных вступи­тельных взносов в зависимости от социального статуса. Частично было ограничено кредитование верхушки деревни. По свидетельст­ву современников: «крепких в кооперацию не принимают. Кресть­ян разделили, а кооперацию разорили и разложили»52. Вместе с тем, кредитование бедноты осуществлялись бесперебойно, из специального фонда. Тульские крестьяне из средств фонда получили в 1924 г. 249 тыс. руб., в 1925 г. — 1 млн. 354 тыс. руб., а в 1926 г. — 2,5 млн. руб.53

Смещение акцентов в пользу директивных механизмов проис­ходит также и в области поземельных отношений. По решению ме­стных властей работы по разверстыванию на хутора и отруба про­водились в последнюю очередь. На их проведение выделялось не свыше 50-процентной таксовой стоимости.54 Одновременно прави­тельство приняло решение о значительном сокращении предостав­ления кредитов единоличным хозяйствам для приобретения сель­хозмашин. 3 декабря 1926 г. Совет Труда и Обороны запрещает дальнейшую продажу тракторов и других сельхозмашин единолич­никам, вскоре сокращается до одного года сроки аренды земли, вводятся всевозможные барьеры по найму рабочей силы в сельском хозяйстве и только через «батрачкомы», принимается решение за­претить субаренду, «ограничить эксплуататорские тенденции кула­ка».55 Эти действия вызвали недовольство среди жителей деревни, что привело к некоторой стагнации аграрного сектора. Можно ут­верждать, что ее основная причина кроется в наметившейся с вес­ны 1926 г. такой корректировке нэпа, которая снижала его потен­циал и хозяйственную привлекательность для сельских тружени­ков. Здесь и отказ от неналоговых методов накопления, и товарный дефицит, и ошибочная ценовая политика. Как следствие, крестьян­ские хозяйства в эти годы продолжают сохранять направленность на самообеспечение всем необходимым.56

Тщетные попытки руководства страны справиться с рыночной стихией привели не только к свертыванию кампании «лицом к де­ревне», но и сужали рамки новой экономической политики в аграр­ном секторе. И хотя время с 1925 по 1927 гг. действительно явля­лось благоприятным для села, можно согласиться с мнением ряда историков, что это был слишком короткий период, чтобы появилась целостная и всеохватывающая система.57 Возникшие трудности и противоречия требовали постепенного и весьма деликатного реше­ния, которое не должно было лежать в плоскости внеэкономическо­го принуждения.

Но большевики избрали другой путь. Давление партийно-государственного администрирования все сильнее сказывалось на крестьянском хозяйстве, заставляя искать пути самосохранения, подталкивая единоличников к новой конфронтации с господ­ствующей политической и экономической системой.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Данилов В.П. Коллективизация сельского хозяйства   в   СССР /История СССР. № 5. 1990. С.8

2. РГАСПИ. Ф. 17.On.112. Д. 732. Л. 140.

3. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. ТЗ. М., 1984. С. 344.

4. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. С. 175-176.

5. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 179. Л. 65.

6. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. С. 189.

7. История крестьянства. Советское крестьянство. Т. 1. С. 356

8. Ковалев Д.В. Подмосковное крестьянство в переломное десятилетие 1917:1927. М.: «Прометей». 2000. С. 103.

9. Отчет Тверского губернского исполнительного комитета за 1924-25гг. к XIV съезду Советов. Тверь. 1926.С. 109

10. Статистический справочник по Тульскому округу. Тула. 1929. С. 178.

11. А. Ноув. О судьбах НЭПА. /Вопросы истории. №8. 1989. С. 172.

12. Бюллетень Тверского губисполкома№2. Май. 1925. С. 13.

13. Бюллетень Тверского губисполкома№8. Ноябрь 1925. С. 18.

14. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 11. Д. 1173. Л. 201.

15. ЦАОДМ. Ф. 1581. Оп. 1.Д. 130. Л. 97. Об.

16. Ковалев Д.В. Подмосковное крестьянство в переломное десятилетие 1917-1927. М., 2000. С.80.

17. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 17. Д. 122. Л. 54.

18. История крестьянства. Советское крестьянство. Т.1. С.275.

19. Там же. С. 274.

20. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 23. Д. 8. Л. 394.

21. История крестьянства. Советское крестьянство. Т. 1. С. 277.

22. Там же. С. 276.

23. Москва и Мссковская губерния. Статистико-экономический справочник 1923/24-1927/28 гг. М. 1929. С.398.

24. Отчет Тульского губернского исполнительного комитета за 1925-26 гг. Тула. 1927. С. 51.

25. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 11. Д. 3232. Л. 23.

26. Москва и Московская губерния. Статистико-экономический справочник г. Москвы и Московской губернии 1923/24-1927/28. М: Моск. стат. отд., 1929. С. 398

27. РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 4. Д. 918. Л 34.

28. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 17. Д. 122. Л.12.

29. Статистический справочник СССР за 1928 г. М., 1929. С.785, 791.

З0. На борьбу с разрухой (Тульская губерния в период восстановления на­родного хозяйства 1921-1925 г.) Тула. 1980. С. 161.

31.Краткие сведения о состоянии сельского хозяйства в Московской гу­бернии. С. 15. Статистический справочник по Тверской губернии. Тверь. 1929. С. 409.

32. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД. С. 269.

ЗЗ. ЦАОДМ. Ф. 1581. Оп. 1. Д. 130. Л. 78.

34. Бюллетень Тверского губисполкома № 3. Июнь 1925. С. 29.

35. Тверская губерния в 1926 — 28 гг. Тверь, 1929. С. 27.

36. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 11. Д. 6222. Л. 24; РГАСПИ. Ф. 17. 6п. 21. Д. 1822 Л.18.

37. История крестьянства. Советское крестьянство. Т. 1. С.376

38. Там же. С.300

39. Тверской край № 5. Май 1926 г. Тверь. 1926. С. 20.

40. Там же.

41. ГАРФ. Ф. 7820. Оп. 1. Д. 64. Л. 94.

42. Полосин И. Тверская деревня в 1924-25 г. / Тверской край №3. Март 1926. С.11-12.

43. На борьбу с разрухой (Тульская губерния в период восстановления на­родного хозяйства 1921-1925 г.) Тула. 1980. С.166.

44. Симонов Н.С. Советская финансовая политика в условиях НЭПа (1921-1927) /История СССР. № 5. 1990. С. 53.

45. Дмитренко В.П. Четыре измерения НЭПа // НЭП. Приобретения и потери. М., 1994. С. 38. Кужба О. А. Местные органы власти в 1925-1927 г //НЭП: завершаю­щая стадия/ Соотношение экономики и политики. М.,1998. С.167.

46. К.Д. Савченко — И.В. Сталину. /Известия ЦК КПСС. 1989. №8. С. 204.

47. БюллетеньТверсокго губисполкома № 5. Август 1925. С. 24.

48. Письма во власть... Указ.соч. С. 472.

49. Отечественная история. № 1. 1993. С. 200.

50. Москва и Московская губерния. Статистико-экономический справочник г. Москвы и Московской губернии 1923/24-1927/28. М: Моск. стат. отд., 1929. С. 398

51. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 23. Д. 8. Л. 394.

52. К.Д. Савченко — И.В. Сталину /Известия ЦК КПСС. 1989. №8. С. 205.

53. На борьбу с разрухой (Тульская губерния в период восстановления на­родного хозяйства 1921-1925 г.) Тула. 1980. С. 160.

54. Бюллетень Тверского губисполкома № 3. Тверь. 1925. С. 29

55. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч. I Издание седьмое. М. 1953. С. 850, 927, 851.

56. Рогалина Н.Л. Новая экономическая политика и крестьянство. В кн НЭП. Приобретения и потери. М., 1994. С. 141

57.Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. С. 16