Глава 2. Природные, социально-хозяйственные и геополитиче­ские факторы культурогенеза средневековой Центральной России

...Мы до сих пор внуки Даждьбога и в огромной степе­ни зависим от природного мира, в котором были ро­ждены и который воспитал наш общий характер. «И свычаи, и обычаи», и верования, и труды наши от той земли, которая была отчиной и дединой еще на­шим предкам.

Валентин Распутин. 1985 г.

Природная среда и земледельческая колонизация как основания этнокультурогенеза

В отечественной истории раннее и зрелое Средневековье (VII-XV вв.) - эпоха эволюции русской народности, образования ядра ее территориально-культурного пространства и формирования первич­ной социально-государственной системы Руси-России, проходивших на фоне и в условиях постоянных миграций и хозяйственного освое­ния ландшафтов. Это период становления русского характера и кри­сталлизации ментально-смысловых структур русской культуры в си­туации сложнейших внутренних и внешних этнических и цивилизационных взаимодействий. Время обретения основных черт «русскости», сложения образно-художественного языка отечественной куль­туры и их закрепления в национальных образах мира и специфиче­ской художественной системе.

Определяющую роль в осуществлении этих процессов, назы­ваемых современной наукой этно-, социо-, культуро- и цивилизациогенезом (И.В. Кондаков), сыграли природные2 (ландшафтные, клима­тические, биосферные, гидрографические), геополитические и соб­ственно культурные (земельная колонизация, торговый обмен, об­щинно-территориальный характер взаимоотношений, обретение го­сударственности, христианизация) факторы, задавшие темп, порядок и архитектонику самобытной славяно-русской культуре и цивилиза­ции. В сущности, каждое из этих обстоятельств в той или иной мере можно считать постоянно действующим (при определенном вектор­ном и силовом изменении) на протяжении всего Средневековья.

Вопрос взаимовлияния среды и человека обсуждается наукой уже более сотни лет, оставаясь актуальным в первую очередь для изучения древних и средневековых культур. Особо значим он в ис­следовании генезиса и характера «эколого-ландшафтных» культур, к коим принадлежит и русская культура с ее неоднозначным цивилизационным путем.

Автор оригинальной теории этногенеза Л.Н. Гумилев относит образование этносов не столько к социальным, сколько к природным процессам с определяющей ролью «вмещающего ландшафта» (Л.Н. Гумилев) в формировании архетипов сознания. По его мнению, именно образы родной земли, ассоциирующиеся с типологизированными элементами или конкретными формами ландшафта, воплоща­ясь в устойчивые символы этнической принадлежности, обуславли­вают и бытовое поведение, и макросоциальные события. «...Этносы... всегда связаны с природным окружением благодаря активной хозяйственной деятельности. Последняя проявляется в двух направлениях: приспособления себя к ландшафту и ландшафта к себе», - отмечал он [10, 101], особо подчеркивая, что именно ландшафт и климат детерминируют характер этнических процессов и, в конечном итоге, определяют весь ход истории развития челове­чества.

Г.В. Вернадский, также полагавший взаимодействие природы и общества основой и содержанием всемирно-исторического процес­са, определял русское национальное развитие как внутреннее само­развитие социального организма в заданных условиях внешнего влияния - «месторазвития»3, накладывающего на него печать свое­образия и обуславливающего исторические особенности всех его общественных институтов.

Н.А. Бердяев, посвятивший последние годы своей жизни поис­кам истоков неординарности русского характера, исследованию своеобразия национальной ментальности и причин формирования тех или иных ее составляющих, противоречивость, склонность к фи­лософствованию, непостоянство и сложность русской души объяс­нил влиянием разомкнутое™ и чрезмерной протяженности террито­рии, отпечатавшихся в сознании ощущением бесконечности и не­объятности, как признанием того, что не может быть низведено до конкретного и определенного и что послужило основанием особого национально-религиозного горения. Смирение, неистовая любовь, богоискательство, парадоксально уживающиеся в русской душе с разрушающей ненавистью, воинственным атеизмом и высокомери­ем; мягкость, доброта, послушание - с анархией, жестокостью и своеволием, по его мнению, своей амбивалентностью отразили «пейзажное противостояние», контраст открытого и замкнутого про­странств территории национального становления.

Наш современник И.В. Кондаков пишет об этом следующим об­разом: «Русская равнина и ее почвенное строение, пограничье леса и степи, река и бескрайнее поле, речная сеть и междуречье, овраги и летучие пески, суровый климат и сложные взаимоотношения с со­седними народами, в частности, кочевыми народами Великой степи, - все это формировало и мировоззрение русского народа, и фольк­лорные фантастические образы, и народную философию, и характер земледелия, и тип преимущественной хозяйственной деятельности, и образ жизни, и тип государственности» [20, 44].

Можно, конечно, не соглашаться с тем или иным мнением и спорить (что периодически и происходит) о том, насколько и в какой мере роль природного окружения обусловила этническое и культур­ное своеобразие русских, однако при ближайшем рассмотрении нельзя не заметить его очевидного влияния на национальный харак­тер. Природные явления, пережитые и осмысленные в их системно­сти как социо- и культурогенные факторы, своеобразно отразились в менталитете русской культуры, став фундаментом российской и ев­разийской цивилизации с особым значением для нее географической основы - соотношения леса и степи, граница между которыми раз­мыта и в ландшафтном, и в хозяйственном смысле. Как бы там ни было, именно ментальность, этот своеобразный код «месторазви­тия», оказалась в национальном формировании системообразую­щим фактором, объединив целый ряд генетически разных, но свя­занных между собой общей исторической судьбой, единством терри­тории, сходными геополитическими и природными условиями -ландшафтом, климатом, строением почвы, акваторией, фауной и флорой и т.д. - культур.

Взаимодействие с природой - очень важная составляющая оте­чественной культуры на всех этапах ее развития. Причем, «природ­ный вектор» реализовался сразу по нескольким направлениям: в ук­ладе хозяйственной жизни и быта, ментальности и структуре культу­ры, архетипах коллективного сознания и" способах их художественно­го воплощения, в особенностях личности и удивительном феномене русского мышления с его психологическим ощущением органичной вписанности в природное окружение.

Бесконечность пространств и казавшиеся неиссякаемыми при­родные богатства, красота и одухотворенность ландшафта породили и сопровождавшийся периодическими перемещениями экстенсивный способ хозяйствования с его потребительским отношением к при­родному миру, и все разнообразие ремесел, многоцветье и вырази­тельность художественного творчества. Постоянные переходы и встречи с представителями других народов и иных традиций, заим­ствование разного опыта и умений, торговый и культурный обмен воплотились в образы пути, реки, лесостепи, межкультурного по­средничества, веками переживаемые носителями национальной культуры и осознаваемые ныне «как составная часть менталитета русской культуры вообще» [20, 46].

Тысячелетие формировавшиеся и глубоко укорененные языче­ские образы родной природы, верования и обряды, с нею связанные, предопределили специфическую окраску христианского и собствен­но национального мироощущения, выраженного православно-языческим синкретизмом и «двукультурьем» - тесно взаимодейство­вавшими или противостоявшими друг другу народной и «ученой» культурами, предуготовившими цивилизационно-историческую судь­бу России.

Однородность природных условий, быта, рода занятий, языка, религии, этническая терпимость способствовали консолидации раз­розненных племен в единую народность, обретшую свою политиче­скую форму и самосознание через создание государства Русь, хри­стианскую идеологию и архетипический образ Русской земли.

В свое время Н.К. Пиксанов, один из идеологов «регионального культуроведения». анализируя литературную карту Франции, сделал вывод, что «литературные деятели с принудительностью распреде­ляются по местностям у больших рек, портов, крупных путей сооб­щения» [29, 45]. То же самое следует сказать относительно террито­риально-культурного формирования России, история которой пока­зывает, что не только и не столько политические, сколько социально-хозяйственные процессы, возникавшие вокруг магистральных ком­муникаций, вызывали этнорегиональные взаимодействия, создавали или опустошали целые культурные области.

Центрально-административный регион Российской Федерации -Центральная Россия - охватывает наиболее древние из них. Гео­графически - это лесостепная (Черноземье) и лесная зона Восточно-Европейской или Русской равнины: Среднерусскую возвышенность и Валдайская Окско-Донская низменность с характерным равнинным, с незначительной холмистостью рельефом, разнообразными ланд­шафтами и «пестрыми» почвами. Этническое, социально-хозяйственное и административно-территориальное его оформле­ние, начавшись в середине первого тысячелетия восточно­славянской земельной колонизацией, продолжалось несколько сотен лет в разных условиях сменяющихся цивилизационных эпох и неос­лабевающего геополитического напряжения.

Открытые пространства и равнинный рельеф, густая сеть пол­новодных рек и чистые зарыбленные озера, умеренно континенталь­ный климат и плодородные почвы, обильные промысловым зверем лиственные, хвойные и смешанные леса на протяжении длительного времени определяли природно-географическую и экономическую привлекательность Восточно-Европейской равнины, способствуя встрече, тесному общению и сближению самых разных народностей.

В период «великого переселения народов» эти территории, к тому времени зонально освоенные финно-угорскими, балтскими и тюркскими племенами, подверглись активной колонизации славян. Уже в VI—VII вв. область единства славянской материальной культу­ры охватывала Западный Буг, Восточную Румынию, Восточную и Южную Польшу, Придунайскую Болгарию, Чехию и Словакию, Поднепровье, Подесенье, Полесье и Поднестровье. С точки зрения со­временной науки является очевидным, что славянская культура вто­рой половины первого тыс. н.э. на всей славянской ойкумене в об­щих чертах была сходной, однако в отдельных районах в развитии материальной и духовной культуры имелись локальные отличитель­ные черты, обусловленные рядом причин разнородного характера, в том числе необходимостью социально-природного взаимодействия.

Как показывают ономастика и процессы этнокультурной диффе­ренциации, славянские этнические образования не были собственно племенами, а представляли племенные союзы, соплеменности (В.Я. Петрухин, Д.С. Раевский) или «народцы» (П.Н. Третьяков), спо­собные в процессе распада и расселения в различных ареалах со­хранять свое исходное имя, общность картины мира и способа хо­зяйствования.

Этнонимия и в первую очередь племенные названия свидетель­ствуют об особой значимости для славянского этнического самосоз­нания ландшафта - древляне (дерева), живущие «в лесех звериньским образом», дреговичи (другувиты) - на дрягве, болоте - и зем­леделия: поляне - «поле, пахотные земли», лендзяне - «лядь, рас­чищенная от леса под пашню земля». Эта особенность активного восприятия природного космоса отразилась и в заимствовании и по­следующей лингвистической и культурной ассимиляции гидронимов и топонимсз мест расселения.

Подвижность славян, отмеченная еще в VI в. византийским ис­ториком Прокопием Кесарииским как частая перемена места житель­ства, была связана с традиционным для славянского хозяйства пе­реложным земледелием - использованием естественных гарей или выжиганием леса под поле, обусловившим характерный для славян­ской культуры способ расселения - земледельческую колонизацию. Быстрое истощение плодородной почвы вынуждало землепашца на протяжении жизни, переходя с места на место, осваивать не один десяток заимок [4, 109].

Заселяемые территории с оптимальными для обработки земля­ми, пестрыми ландшафтами и богатыми ресурсами позволяли вести комплексное многоотраслевое хозяйство, сочетая земледелие с охо­той и лесными промыслами, по мере необходимости и в силу кон­кретной ситуации отдавая предпочтения тому или другому. Зональ­ные климатические и ландшафтные условия определяли региональ­ное своеобразие и способ ведения хозяйства, формы и элементы материальной культуры, отражались в народных верованиях, обы­чаях и обрядах, формировали менталитет.

Периодические переходы на новые земельные участки и посто­янная готовность к перемене мест стали первопричиной неприхотли­вости славянской и одним из условий относительной неукорененно­сти русской жизни, скрывавших за внешней непритязательностью, неустроенностью и убогостью быта органичность, простоту и цель­ность мировосприятия. Освоение первозданной, дикой природы -«пустыни-пустоши», созидание на грандиозной и величественной земле «полноты бытия» выразилось не только и не столько в марки­ровке и материальном обустройстве ближайшего пространства, сколько в глубоком единении с окружающим миром, упорядочении, гармонизации и символизации сущего. Свой «дом» славянин-земледелец построил в своем сердце, соединив в единое целое макро- и микрокосмос, и воспроизводил в любых условиях. Уже то­гда зародилось и окрепло столь характерное для многих поколений русских чувство единения с природой, ощущение сопричастности вечности; способность мыслить и жить в гармонии с миром.

Засушливые степи, таившие немалые опасности и непредви­денные трудности леса, топи и болота воспитывали умение терпе­ливо преодолевать невзгоды и лишения, развивали выносливость, приучали не надеяться на милость судьбы. Естественная необходи­мость формировала осторожность и сметливость, заставляла, при­глядываясь к окружающему, отыскивать и разрабатывать «удобья» и обучаться новым хозяйственным приемам, породила удивительную восприимчивость натуры, гибкость ума и несгибаемость характера. Постоянное внутреннее и внешнее тяготение к новым просторам («за тридевять земель», «туда, не знаю куда») и вечный выбор («на­право пойдешь - коня потеряешь...») закрепились в национальном менталитете. На их основе утвердилась детерминирующая жизнен­ную энергию дихотомия: непреходящая устремленность «за гори­зонт» в поиске «вольной волюшки» и привязанность к земле-кормилице; парадоксальная личностная интровертность при абсо­лютной душевной открытости; всеохватный эстезис и глубочайшая рефлексивность русской культуры.

С колонизацией земель связано и «гнездовое» расположение славянских родовых «однодворок», и особенности становления рус­ских городов, и вся более чем тысячелетняя история российского го­сударства, повороты которой так или иначе зависели от освоения территорий.

Продвигавшиеся в разных направлениях восточные славяне к VIII-IX веку дошли до верховьев Оки, Дона, Волги, Западной Двины, Волхова, Ладожского (Нево) и Ильменского озер и Белого моря. Век­торы и пределы их миграций определялись особенностями заселяе­мого ландшафта, сложившимися хозяйственными и социальными традициями и возможностью мирного соседства с инородным насе­лением. В силу этих причин ареал распространения славянских эт­нических образований не вышел за пределы леса и лесостепи и на огромном пространстве Среднерусской возвышенности и Валдай­ской Окско-Донской низменности охватил лесную с «пестрым» поч­венным слоем и лесостепную черноземную зоны, заняв пригодные для земледелия побережное мелколесье и пойменные луга.

Преобладающее положение средневековых археологических памятников Центральной России демонстрирует особую привлека­тельность для обитания и хозяйственной деятельности человека природных условий речных долин. Близость реки и экономически вы­годные для освоения ландшафты первой надпойменной террасы с богатым и разнообразным растительным покровом, незалесенные пространства с разнотравно-луговыми и разнотравно-ковыльными участками степи, небольшие по площади изобилующие дичью леса на протяжении нескольких веков притягивали поселенца-земледельца.

При этом характер размещения и плотность населения на раз­личных ландшафтных типах были неодинаковы и менялись в зави­симости от климатических, хозяйственных, военно-политических и социальных (в последнюю очередь) факторов.

Для VIII - первой половины X века характерно преимуществен­ное освоение лесостепи с равномерным распределением открытых и лесистых участков. С последней трети X до последней четверти XI столетия интенсивно заселяются пояса северных ополий (Стародубское, Варо-Судостьское на Брянщине и Владимиро-Суздальское), на юго-востоке наблюдается уменьшение количества поселений и уве­личение их средних размеров, идет строительство порубежных укре­пленных линий, защищавших от кочевнической Степи, и расселение на непригодных для земледелия солончаковых участках «своих по­ганых»4. Конец XI - середина XIII века демонстрируют явное смещение населения на север, социальную дифференциацию поселений и возрастание роли городов как катализаторов освоения феодализирующейся округи.

Неизменными во все периоды средневековой эпохи остаются «островное» (микрорегиональное) заселение территории и активное использование разнообразных систем земледелия: от подсечно-огневого и пойменного до пашенного с различными типами рала и плуга. Непроходимые лесные массивы верховий рек и речных водо­разделов долгое время служили естественными границами освоен­ного пространства, а «отдельные речные системы», по мнению С.М.Соловьева, обусловив последующее «историческое деление русской государственной области на части», в совокупности уже к XI столетию составили «Русскую землю» - ареал преимущественного славяно-русского заселения, своими пределами практически совпа­дающий с границами современного Центрально-административного региона Российской Федерации.

Формы этнокультурной динамики в Центральной России

Огромное влияние на мировоззрение и самосознание славян­ских народов, обусловившее их этническое и национальное своеоб­разие, оказала встреча и перекрестное взаимодействие с различны­ми культурами и цивилизациями. Многоликость славянского мира -во многом итог воздействия социальной и культурной среды, в какую в ходе миграций попадали локальные славянские сообщества, ока­завшиеся способными при любом соседстве и в любой ситуации ак­тивно усваивать чужой культурный опыт, сохраняя собственные сущностные силы и обогащая изначальные традиции.

За несколько веков преодолев огромные расстояния от Карпат до Волги, от Кавказа и южных морей до северной тайги, освоив степи и перелески, побережья рек и лесные ополья и расселившись среди различных тюркских, угро-финнских и германо-балтских племен, славяне частью консолидировали, частью вытеснили или ассимили­ровали аборигенное население. Славяно-финно-угорский, славяно­тюркский и славяно-балтский симбиоз археологически засвидетель­ствован на достаточно четко очерченной территории чересполосны­ми поселениями и смешенными формами материальной культуры. Примечательно, что именно славяне стали носителями консолида­ции, чему способствовало раннее образование в их социуме терри­ториальной общины, принимавшей любого инородца вне зависимо­сти от его племенной и этнической принадлежности.

«Этническая сетка» славянского расселения, «наложившись» на расселение коренных народов, инициировала широкую этнокультур­ную интеграцию. Неизбежные коммуникации между пришлым и местным населением, с одной стороны, породили взаимообмен продук­тами материальной деятельности и заимствование хозяйственных приемов и духовного опыта, сформировав новые умения и небыва­лые прежде культурные феномены. С другой стороны, тесные кон­такты, имевшие место брачные связи и кровнородственные отноше­ния вызвали метисацию славян, приобретших ранее не свойствен­ные им антропологические черты, языковые формы и речевые диа­лекты. На обширных пространствах Восточно-Европейской равнины активизировались процессы этногенеза, началось оформление но­вой культурной ойкумены.

Для региональных этнокультурных процессов Центральной Рос­сии славянская колонизация имела решающее значение. Продвиже­ние славян, сопровождавшееся закреплением на южной и юго-западной границе тюркских кочевий черноземной лесостепи и степ­ного левобережья Днепра, растворением среди многочисленных финно-балтских племен верхних Днепровского, Деснинского и Волж­ского бассейнов и вытеснением «чуди» на севере5, образовало в центре Русской равнины отдельные области доминирования славян­ского этноса со своими особенностями этнического и культурного свойства.

Прослеживая по динамике археологических культур VII—X вв. этапы, направления и пути славянских миграций и отмечая границы культурных диффузий, историки в пределах Центральной России выделили близкие между собой славянскую, верхнеокскую, ромен-скую и борщевскую археологические культуры, соответствующие трем обширным зонам расселения крупнейших славянских этниче­ских групп - восточной, юго-восточной и южной, и также салтово-маяцкую (алано-сарматскую) и волынцевскую, оставленную, по мне­нию археологов, славянизирующимися алано-болгарами [8, 8-9].

Перемещение славян на северо-восток Восточно-Европейской равнины, начавшееся в IV-VI вв освоением южных степей по Дону, Северному Кавказу, Тамани и Дунаю, сопровождалось тесными ме­жэтническими контактами и культурным взаимообменом со степны­ми народами, породившими симбиоз и консолидацию тюркской коче­вой и славянской земледельческой форм социальности [13, 90]. Раннесредневековая историография юго-восточной Руси, акценти­руя внимание на смешении и напластовании археологических куль­тур, отмечает высокую плотность заселения и активное долговре­менное   использование   (практически   до   половецкого   и   татаро-монгольского разорения) степных и лесостепных территорий юга Центрального региона разноплеменным кочевым, полукочевым и оседлым ремесленно-земледельческим населением.

Так, памятники на р. Воронеж (Лысогорское селище, Белогорское, Животинное городища и Михайловский могильники) и в Подонье (Семилукское городище, Борщовское селище и городище Титчиха) содержат свидетельства длительного совместного проживания славян и алано-болгар (волынцевская культура), а также появления здесь к IX веку носителей «салтовской культуры» и донских славян [6, 178]. Напротив, гнезда борщевско-вятической культуры отмечены среди салтовских поселений по рекам Донец, Оскол и Хопер.

Давние контакты славян с кочевым миром юго-восточных степей демонстрирует и разнообразие хозяйственной деятельности населе­ния Днепровского Левобережья. Согласно археологическому и ан­тропологическому материалу и историческим источникам в V-VII вв., земли к югу от Десны и Сейма занимали ирано-язычные сармато-аланские племена, вытесненные славянами в бассейн Дона в самом начале VIII века6. Славянское перемещение на эти и донские терри­тории, отмеченное в VII-VIII вв., носило, по мнению исследователей, активный характер и было вторжением «большой массы нового на­селения, одна часть которого осела на левых притоках Днепра, а другая пошла далее на восток в бассейн Дона..., где оставила па­мятники борщовского типа» [26, 131].

Следы симбиоза разноэтничных образований содержит волын­цевская' археологическая культура VIII-IX вв. Левобережья Средне­го Днепра, где предметы салтовской культуры являются обычными, как и отдельные памятники волынцевского типа верховий Дона и Оки. Косвенным подтверждением широкого этнокультурного обще­ния на этой территории является отсутствие выраженных укрепле­ний на большинстве волынцевских поселений. Памятники матери­альной культуры свидетельствуют также о разрушении традицион­ных племенных структур, что, по мнению специалистов, объясняется необходимостью совместного противостояния оседлых народов культурно чуждым кочевникам. Противостояния, неизбежно уско­рившего интеграцию местного населения и переселенцев-славян.

В этническом формировании населения лесостепного ареала (Днепровское Левобережье, Средний и Верхний Дон) Центральной России  принимали  участие  и  балты  (П.Н. Третьяков),  делившие Днепровское Левобережье с тюрками по линии Поныри-Курск-Беседино-Обоянь (В.В. Енуков). Распространившаяся в VIII-X вв. северо-западнее от этой черты роменская культура, совпадающая с ареа­лом гидронимов иранского происхождения и салтовскими поселе­ниями, формируется на старых древнебалтийских, скифских и алано-сарматских поселениях, охватывая нижнее и среднее течение рек Тускари и Сейма, бассейн Верхнего Пела от Обояни до Суджи и верхнее и нижнее течение р. Реута. В обозначенных пределах (Кур­ское Посемье) локализуются поселения семичей - одного из лето­писных племенных образований «сиверов», «северитов»8.

Не исключено, что формирование «сиверов-северитов-северян» как отдельной этнографической единицы и племенного союза обу­словлено взаимодействием остатков местного населения с рассе­лившимися в VIII-IX вв. в районе средней Десны, бассейна Сейма и Сулы разрозненными, стихийно двигавшимися в северо-восточном направлении группами праславян [24, 140]. Однако оно может быть и результатом сложного синтеза вытесненных из Приазовья и Причер­номорья полян-аорсов-русов с местными балтекими и иранскими элементами, и итогом этих обоих, параллельно проходящих, процес­сов.

Этноним «севера», как считают ученые (И.И. Ляпушкин, А.К. Зайцев, В.В. Седов), унаследован новопоселенцами от носите­лей предшествующей культуры и свидетельствует о заимствовании новым населением названия населения-предшественника. Лингвис­тически как и слово «север» или территориальные гидронимы Сев и Савва, оно может восходить к иранскому «seu» - черный9. С черно-одетыми или меланхленами (Геродот) [11, 352] идентифицируется территория современной Черниговской, Сумской, Курской, южной части Брянской и Орловской и западной части Воронежской облас­тей. Распространенные на огромной территории памятники роменской культуры ранних и поздних стадий охватывают верхнее и сред­нее течение рек Воркслы, Пела, Сулы, бассейн Сейма, поречье Дес­ны, называемые в исторических источниках вплоть до середины XVII века Северской землей. И хотя к настоящему времени не сложилось единого мнения относительно этнической принадлежности предше­ственников северян-роменцов (одни исследователи относят их к финно-уграм, другие - к праславянам, скифам, иранцам и т.д.), археологический и антропологический материал, исторические источ­ники, гидро- и топонимика подтверждают связь роменской культуры Днепровского Левобережья и Посемья с древнеиранским наследием [11, 352]. В частности, идентифицируемые с северянами височные кольца, найденные с керамикой роменского и борщевского типов IX-X вв., исследователи связывают с аваро-славянскими древностя­ми10.

Древнерусский этнический массив Ярославского Поволжья и Волго-Окского междуречья демонстрирует соседство славянского, финно-угорского и балтского этнических комплексов на первом этапе расселения (IX-X вв.) и их смешение и синтез на втором (XI—XII вв.) [14, 83]. Чередование на значительной части территории лесной Ру­си финских и славянских названий рек и населенных пунктов указы­вает на инфильтрацию славян и внедрение их починков и деревень между редкими аборигенными поселениями. От активного сопротив­ления пришельцев оберегала в первую очередь низкая плотность (не приходилось захватывать освоенные места) населения. Как пи­сал русский историк В.О. Ключевский, в первоначальный период ес­тественной колонизации «могли случаться соседские ссоры и драки, но памятники не помнят ни завоевательных нашествий, ни оборони­тельных восстаний». «Мирному общежитию способствовали необъ­ятные просторы, а также разница в промыслах у народов...» [31, 27]. Славяне принесли в лесной край земледельческую и скотоводческую культуру плодородного юга, финно-угры передали им приемы лесной охоты и деревообработки, добычи пушнины и бортничества. Однако слабо консолидированные и этнически не сформировавшиеся мест­ные племена в пределах занятой славянами территории раствори­лись в новом населении.

Полностью славянизировались и обрусели «приокцы» - мещера и мурома. Освоили новый язык и культуру меря11, занимавшие низо­вья рек Шексна и Молога, Верхнее Поволжье и ярославские и костромские земли, Ростовское и Клещино озера, в районе которых не­далеко от мерянского Сарово в IX веке появился первый опорный пункт славянского освоения Залесья - торгово-ремесленное поселе­ние Клещин (городище)12. Утратили этническую специфику весь, ла­ма и заволжская чудь. Влияние восточных славян испытала на себе мордва, особенно эрзя13. На колонизованных землях северо-востока возникли Рязань, Муром, Суздаль, Ростов, сохранявшие следы сла­вяно-финского симбиоза продолжительное время (например, Чуд­ской конец в древнем Ростове).

Балтское происхождение большинства гидронимов Смоленщи­ны и Подмосковья наряду с археологическими свидетельствами дает основание полагать, что балтские племена с летописным названием «голядь» не покинули мест обитания, а также были ассимилированы славянами [25, 59]. С этой точки зрения, вятичи и радимичи - ре­зультат формирования в процессе многопоколенной ассимиляции и метисации потомков Вятка и Радима аборигенами и инородными вновь приходящими группами славян, представляют собой одновре­менно и этнографические сообщества, и территориально-племенные объединения.

Этноним «кривичи», по мнению лингвистов, имеет основу балт­ского происхождения [30, 176-177], то есть также обозначает ново­образованную в процессе активного симбиоза этническую единицу Балтами по археологическим и лингвистическим данным к моменту прихода славянских колонистов была заселена значительная часть лесной зоны от Припяти и Сейма до водораздела Западной Двины и Волги [17, 3]. Интересно, что памятники показывают, что первона­чальная славянская инфильтрация осуществлялась здесь не родо­выми семьями, а группами преимущественно мужского населения, не создававшего собственных поселений, а подселявшегося к мест­ным обитателям. Последующее кривичское население формирова­лось «из пришлых славян и аборигенных балтских и западно-финских племен, находившихся в процессе ассимиляции и славяни­зации» [26, 96]. Помимо того, существуют определенные археологи­ческие свидетельства и некоторого норманнского участия в этих процессах.

Таким образом, согласно обоснованным научным данным в VIII-IX вв. в отдельных территориальных зонах Центральной России шла активная диффузия мигрирующего славянского и инородного коренного населения, спровоцировавшая его симбиоз и консолидацию и породившая в зонах наиболее тесного контакта новые этнические образования. Одни ученые относят их к племенам, другие считают более высоким и сложным продуктом этнической эволюции, предше­ствующим собственно древнерусской народности. В частности, П.Н. Третьяков, считает, что кривичи, вятичи, радимичи, как и словене новгородские, «были не только племенными объединениями, но и примитивными народностями, или «народцами». Л.Н. Гумилев в свою очередь называет их субэтносами.

Можно предполагать, что определенную роль в этногенетических процессах сыграло и славянское язычество, как более универ­сальное и всеобъемлющее, по сравнению с племенными тотемическими религиями автохтонного населения, мировоззрение, способст­вующее межплеменной консолидации. Последующий синтез и конг­ломерация различных антропо- и культурогенных свойств меняюще­гося в процессе постоянных миграций населения осуществлялись уже на почве христианства и привели к формированию древнерус­ской народности. Причем этническое название «русские» выражает высокую степень связанности новообразованного населения с опре­деленной территорией и его причастность общей, объединяющей традиции. Именно поэтому слова крещенный, православный и рус­ский до сих пор воспринимаются как синонимы.

Археологическая карта Центральной России показывает, что большинство оседлого земледельческого населения Руси IX-X вв. [19, 38; 1, 26] было сосредоточено в малодворных, кучно располо­женных, тяготеющих к малым рекам и концентрирующихся у укреп­лений родовых поселениях. В то же время для рассматриваемого исторического периода наиболее характерны археологические ком­плексы из соседства селищ, городищ-убежищ, святилищ и курганных могильников с типичными разноплеменными атрибутами. Такого ро­да памятники - материальные свидетельства больших неукреплен­ных поселений с этнически неоднородным, поликультурным населе­нием, связанным не кровным или племенным родством, а экономи­ческими и политическими интересами. Поднятые на раскопах вещи демонстрируют тесное взаимодействие земледельцев и ремеслен­ников, торговцев и воинов, подтверждают высокий уровень развития ремесла и широкий ареал торгового обмена.

Следы такого рода поселений (IX-X вв.) с несомненно сходными признаками обнаружены на обширной территории Центрального ре­гиона: на Смоленщине, в бассейне Оки, в Посемье и Попселье, в Верхнем Поволжье и Залесье. Все изученные ныне археологические памятники такого рода: Михайловский, Петровский и Тимеревский центры у Ярославля, Гнездово на Днепре под Смоленском, залесское Сарово, Супруты на р. Упе, притоке Оки, Титчиха на Дону, Горналь, Гочево и Липино Курщины - объединяет наличие характерных разнокультурных материалов (норманнских, иранских, арабских, ви­зантийских, хазарских) и расположение на основных водных и сухо­путных торговых коммуникациях.

Гнездовское и Сарское городище, Тимерево и Клещин, Гочево и Горналь с очевидной торгово-ремесленной ориентацией, дружинны­ми могильниками (захоронения воинов разноэтничного происхожде­ния) и этнически неоднородным населением, возникли за 100-150 лет до своей материальной (археологической) фиксации на транзит­ных путях оживленной международной торговли как станы, где вре­менно или постоянно пребывали купцы и воины. Исследование нек­рополей, городищ, ремесленных подгородий и загородий, чья актив­ная жизнь приходится на вторую половину IX - начало XI вв., яркими, прежде всего погребальными, комплексами, подтверждает принад­лежность обитавших здесь социальных верхов к дружине и высокое развитие ремесла. Находки арабских и византийских монет, предме­ты импорта и саптовской культуры (ременная гарнитура, элементы вооружения и характерных для степняков или скандинавов погре­бальных обрядов) указывают, в первую очередь, на тесные связи с Востоком и присутствие норманнов.

В научной среде уже более сотни лет существуют разные, в том числе противоположные, активно дискутируемые точки зрения на степень участия и роль норманнов-викингов в организации транзит­ной торговли, торговых городов и собственно древнерусского госу­дарства. Одно бесспорно для всех - достаточно отчетливый внутри­государственный, внутрирусский характер такого рода поселений и явные признаки функционирования на маркированной ими террито­рии единой управленческо-экономической системы. Кроме того, ар­хеологически доказано, что в Центральной России не было ни одного крупного поселения, основанного выходцами из Скандинавии, кото­рые оседали на уже существующих, принадлежащих местному насе­лению поселениях и растворялись среди него [24, 252].

С культурологической точки зрения, упомянутые памятники - осязаемые свидетельства широкого культурного и этнического сим­биоза, подготовившего в Восточной Европе во второй половине пер­вого тысячелетия от рождества Христова рождение нового государ­ственного образования, а также базу и условия для формирования нового этноса.

В силу природных, экономических и геополитических причин в центре Восточно-Европейской равнины возникли три зоны напря­женного взаимодействия славяно-ирано-тюркского, славяно-финно-угорского, славяно-германо-балтского этнического субстрата. Предо­пределенное сосуществованием на одной территории, пересечени­ем промысловых и торговых интересов,  профессиональным расслоением и взаимообменом продуктами деятельности, общностью экономики и распределением функций, выраженных отношениями господства и подчинения, конфликта и ассимиляции, партнерства и сотрудничества, диффузии и симбиоза, в этническом и культурном плане это взаимодействие оказалось максимально плодотворным. Тесное соседство и сопутствующее ему сближение и взаимное обо­гащение языка и культур породило новый этнос, основой которого стали славяне. Славяне, а потом и русские - известные в истории Евразии носители преимущественно земледельческой культуры -освоили степное скотоводство и лесные промыслы, превратившись в народ-пахарь, народ-лесопромышленник и народ-предприниматель. Однако, изначально формируясь как народ-посредник (Г. Вернадский) между живущими рядом племенами и народностями, русские в первую очередь стали народом-торговцем, большее зна­чение для которого имели торговые пути и прежде всего естествен­ные - объединяющие лес и степь великие реки с их притоками.

Гидрография, торговые коммуникации и урбанизационные   процессы  как  условия  формирования славяно-русской этнической территории

По свидетельству византийского полководца Маврикия (VI в.), раннеславянские поселения, состоявшие из 10-15 размещенных группами жилищ или родовых дворов (деревень), располагались по берегам рек среди лесов, болот и зарослей тростника и так «сопри­касались друг с другом, что между ними не было большого расстоя­ния». Несколько вытянутых вдоль берега деревень составляли об­щину - вервь. Эти приметы славянского заселения юга и юго-запада Восточной Европы столь же характерны для ее более северных ле­состепных, а потом и лесных территорий, и отличаются разве что меньшей плотностью и большей удаленностью одной верви от дру­гой. Использовался этот «принцип» освоения пространства и в по­следующие эпохи (XVI—XVII столетия) в иных географических облас­тях уже русскими колонистами.

Устойчивая близость восточнославянских поселений к воде объясняется не только тем, что водные артерии на протяжении дли­тельного времени являлись главными путями расселения и сообще­ния между отдельными родами, общинами или племенами, но и тем, что в речных долинах, как правило, располагались плодородные ал­лювиальные почвы и заливные луга - «удобья», создававшие вы­годные условия для ведения сельского хозяйства. Немаловажным было также, что открытые водоемы избавляли от необходимости со­оружения глубоких колодцев, а от берегов рек было легче начинать освоение незнакомых и уже этим враждебных территорий.

Археологическое исследование средневековой Центральной России подтверждает, что на ее землях самыми распространенными топографическими типами славянских поселений были приречный и мысовой, характерные и для лесостепи, и для лесной зоны. При этом мысовой формировался на открытых пространствах, где существо­вала угроза нападений. Здесь занимались возвышенные малодос­тупные участки - естественно защищенные укрепления: созданные изгибами русла реки мысы, выступы коренного берега над поймой реки или озера, образованные при впадении мелких ручьев и речек в более крупные реки или двумя оврагами и речной долиной. Луга и мелколесья речного побережья оставались постоянной зоной хозяй­ствования.

В безопасных для проживания местах заселялись преимущест­венно первая надпойменная терраса и пойма. При этом удаленность от источника не превышала 100-150 м, а компактные мелкие родо­вые поселения тяготели к крупным, образуя сельские территориаль­ные общины. Кроме рельефа и гидрографии, имели значение и осо­бенности почвенного и растительного покрова: освоение речной до­лины проходило достаточно интенсивно в двух направлениях: вдоль реки или водоема и от низких уровней к высоким.

В степном и лесостепном порубежье преобладала хуторская система расселения. Большая часть населения жила здесь в зоне обрабатываемого земельного участка, собираясь в общее укрытие на малодоступных, а со временем и искусственно защищенных пло­щадках («горожах, городах») лишь в случае опасности, что особенно характерно для поселений посемьцев [16, 8] и верхнедонских славян [5, 21-24]. В конструкции таких «городов» есть индивидуальные от­личия, связанные с особенностями ландшафта, наличием подходя­щей растительности и опытом оборонительных действий. Для роменской культуры, например, характерны частоколы по вершине рва. У северянского племени семичей укрепления были в виде наклонных частоколов из расколотых пополам бревен высотой 8-9 метров14 (Ратское и Горнальское городища) - такая строительная технология экономила материал и давала преимущество в организации оборо­ны. Сразу же за стеной городища нередко начиналось неукреплен­ное поселение-селище, площадь которого достигала 5-10 га. В бли­жайшей округе в радиусе 3-5 км располагались небольшие, также неукрепленные, поселения-хутора. Сгустки таких поселков составляли общину, жители которой в минуту опасности прятались в городи­ще-крепость.

Аналогичные, без постоянных жителей, но более примитивные городища-убежища на островах среди болот или вершинах холмов были и на лесной Смоленщине, особенно в южной и юго-западной ее части (в северных районах Смоленской земли такие сооружения единичны). Они представляли собой или культовые сооружения, или укрепленные хозяйские усадьбы - своеобразные замки землевла­дельцев. Городища-замчища, помимо земляных валов, с наиболее уязвимых сторон окружались по периметру довольно мощными бре­венчатыми стенами. Над входом устраивалась деревянная башня (городище Воищина), а в сравнительно небольших, как показывают раскопки, дворах располагались шесть-десять построек жилого и хо­зяйственного назначения.

Собственно оборонительную функцию «городов» раннего сред­невековья можно предполагать лишь у северянских (роменская ар­хеологическая культура) «городищ», цепочкой мысовых укреплений по рекам Псел, Сейм и Свапа закрывающих славянские земли от ко­чевников Степи, группы «ростовских городищ»15 на Клещине озере да около семидесяти домонгольских крепостных поселений16, пре­граждавших путь волжским булгарам на территории нынешнего Подмосковья.

Становление средневекового русского города как своеобразного социокультурного организма имело собственную историю, во многом отличную от западноевропейской и своею целью, и своим характе­ром и структурой, и своей символической и образной системой. Еще в XIX столетии родилось предположение (М.Д. Затыркевич, Н.И. Костомаров, А.И. Никитский, А.Е. Пресняков) о возможном сход­стве между древнерусскими городами и античными полисами. Но­вейшие работы (И.Я. Фроянов, А.В. Флоря, В.П. Даркевич) в области изучения социально-экономического строя Руси и особенностей формирования и функционирования городов, подтвердив автоном­ность существования раннегородских поселений, позволяют исследователям сравнивать роль обширной речной сети Русской равнины с колонизационным значением морей в античной Греции, а древне­русский город с прилегающими к нему землями рассматривать как системное социально-хозяйственное образование, близкое городам-государствам Древнего мира.

Однако мнения приверженцев такого рода «территориально-городской» структуры существенно расходятся в ее хронологическом определении. Игумен Иоанн Экономцев, например, сопоставляет «города-государства» с ранним средневековьем: «Система экономи­ческих, торговых, политических, культурных, религиозных связей на Руси VI-VIII веках охватывала огромный регион, где реки играли та­кую же роль, какую имело в Древней Греции Эгейское море, связы­вавшее между собой разбросанные на побережье материка и остро­вов города-государства» [18, 21], - уверен он. И.Я. Фроянов, под­держанный другими исследователями, напротив, считает, что свое­образные «городские волости» с главным городом, пригородами и сельскими округами складываются лишь к концу X - началу XI столе­тия, тогда как в течение XII века идет процесс становления древне­русских городов-государств, обозначивший в Северо-Восточной Руси пробивавшиеся сквозь вечевую демократию «монархические тен­денции» [29, 227].

Необходимо отметить, что современная историография не только склоняется к признанию за древнерусскими торговыми горо­дами цивилизационной системообразующей роли, но и усматривает в формировании и функционировании хозяйственно-культурной и социально-политической структуры «первоначальной» Киевской Ру­си (X-XI вв.) повторение «пути Греции и Рима» с приближением «на севере» (Новгород-Псков) к модели демократического греческого го­рода-полиса, а на юге (Киев) - к модели «централизованной метро­полии римского типа», в конечном итоге разрушенных внутренними (бедность территориальными ресурсами и разреженность населе­ния) и внешними (близость кочевнической Степи, оттеснившей Русь в карпатские и мещерские леса и болотистое Полесье) причинами.

В научном мире продолжаются активные споры и по поводу факторов и этапов градообразования, многообразия функций горо­дов и приснаков их систематизации. Точки зрения сходятся лишь в одном: процесс урбанизации спрессован во времени, и, по выраже­нию В.П. Даркевича, «скорее революционен, чем эволюционен» [12, 53], что во многом обусловлено природными и социально-экономическими обстоятельствами. И первым, особо значимым из них оказались большие и малые реки Русской равнины, сыгравшие решающую роль как в градоформировании, так и в заселении и ос­воении огромной территории вообще. Именно речная сеть связала достаточно удаленные географические области в единый территориальный и социально-экономический организм. Многие сотни лет водные дороги Восточной Европы притягивали и собирали большие и малые народы, постепенно формируя в ее географическом центре целостную суперэтничную общность и многоликую культуру. Они же не давали им замкнуться, оставляя открытыми самым разным, в том числе и разрушительным, воздействиям.

Продолжительный период (вплоть до Нового времени) реки Восточно-Европейской равнины оставались надежным средством внутренних и внешних коммуникаций. На перекрестье водных дорог выросли и крупные родоплеменные сельские, и пестрые в этниче­ском отношении торгово-ремесленные городские поселения, предо­хранившие Русь от губительного изоляционизма. Водные артерии «играли ведущую роль в развитии политических, экономических и культурных связей с Византией и дунайской Болгарией, мусульман­скими странами Передней Азии, тюркскими кочевниками причерно­морских степей и волжскими булгарами, с католическими государст­вами Западной Европы. В урбанистической среде, особенно в круп­нейших центрах, усваивались, сплавлялись, по-своему перерабаты­вались и осмысливались разнородные культурные элементы, что в сочетании с местными особенностями придавало древнерусской ци­вилизации неповторимое своеобразие» [12, 59].

Первые города Руси - «городы», «горожи», «грады» - служили убежищем для жителей селений, расположенных в более подходя­щих для повседневной жизни низменных приречьях, превращаясь иногда в резиденции профессиональных воинов племени - дружин­ников. В VIII-X вв. часть из них стала протогородами, сосредоточив­шими общественную жизнь племен и сообразно необходимым функ­циям вобравшими в свои пределы святилище17, вечевое место и ме­сто захоронений. В последующем, попав в условия благоприятного развития, некоторые из племенных центров приобретали общерус­ское, а единицы - и мировое значение; в противном случае - хирели, превращаясь в села или исчезая совсем.

В тот же период времени в выгодных точках межплеменных, эт­нических и международных коммуникаций - местах скрещения вод­ных и сухопутных торговых путей, при устьях рек и по берегам удоб­ных заливов, у переправ, волоков или речных порогов, где по необ­ходимости задерживались купцы и местные жители получали воз­можность товарообмена, начали формироваться «города» нового типа - торгово-промышленные. Одни из них вырастали из окружен­ных поселениями «дружинных горож», в других случаях, наоборот, «горожи» устраивались специально для защиты образовавшихся ра­нее ремесленных поселений, «торжков» и «гостевых» дворов, впоследствии в обиходе и летописных источниках называемых конца­ми18 [27, 203]. Располагаясь на перекрестьях путей сообщения и час­то соседствуя с местными культовыми сооружениями и святынями, такой город вовлекал окрестное население в широкий круг новых связей, способствуя формированию надлокальных социально-культурных традиций и включая малые миры в условия существова­ния большого общества.

Возникновение средневековых торгово-промышленных городов - общеевропейское явление. Период XI—XII вв. характеризуется сти­хийной урбанизацией19 (в так называемых «малых» городах жило в это время большинство средневековых горожан), причины которой, как и множественность конкретно-исторических вариантов городско­го развития, объясняются по-разному. При том что западно­европейский и древнерусский город имели мало сходства, их все же роднила характерная для тех и других этническая пестрота и не племенные, а общинно-территориальные связи и разделение функ­ций. Горожане - ремесленники и купцы, налаживая сбыт или обмен и часто отправляя свой товар в далекие края, нуждались в защите дружинников и покровительстве власти. Благополучие же и само су­ществование их поселений напрямую зависели от возможности и со­стояния торговли: свой расцвет или упадок такие города переживали вместе с расцветом и упадком торговых путей.

Многолетние научные исследования сделали очевидным опре­деляющее значение в этнокультурном и государственном формиро­вании Руси разветвленной системы трансъевропейских торговых пу­тей, в конце первого тысячелетия н.э. связавших течениями рек Вос­точно-Европейской равнины Европу и Азию, Запад и Восток.

Прикаспийская и причерноморская торговля, начала которой ко­ренятся в античности, к VII веку посредством Волги и Дона охватила донские и приазовские степи, а еще через столетие по «голубым до­рогам» достигла Центральной и Северной Европы. К середине IX вв. на проторенных торговых маршрутах рек Дон, Ока, Волга и Днепр с их притоками возникла целая сеть перевалочно-обменных пунктов, соотносимых одними учеными с варяжскими виками20 (Р.Г. Скрынников), другими - с торговыми местами, факториями (змпориями) (В.П. Даркевич) или «торжками» (М. Семенова) на транзит­ных магистралях. Именно они наряду с тяготевшими к рекам пле­менными центрами включили славян в динамичную жизнь цивилизо­ванного мира, образовав известную по скандинавским источникам «страну городов» - Гардарик, географически соотносимую преиму­щественно с лесной Русью. Формированием с середины IX века тор­говых округов, образующихся вокруг перевалочных пунктов на вод­ных магистралях Восточно-Европейской равнины, объясняется и расположение крупных (стольных) градов Руси в местах пересечения культурных зон, не являющихся ни географическими центрами, ни центрами этнических территорий.

В результате втягивания в торговый обмен окрестного населе­ния стихийные торгово-обменные пункты дальней международной торговли довольно быстро обросли многоэтничными ремесленными поселениями. На исходе IX столетия самые значительные из них были включены в кольцо княжеского полюдья с отдельно обустроен­ными лагерями-градами дружинников. С точки зрения Ф.А. Андрощука, такие военно-торговые центры с момента образо­вания существовали автономно и вплоть до конца X века смогли со­хранить относительную независимость от великокняжеской власти, придя в упадок не только и не столько с изменением ориентации пу­тей сообщения, сколько в связи с общеевропейскими консолидационными государствообразующими процессами и закреплением вла­сти киевского князя по всему ареалу славяно-русского расселения [3, 13-14].

Без ремесла и торговли не обходились и общинные поселения, возникшие в среде племен, оказавшихся вблизи торговых путей ле­состепного юга. Пример тому - роменско-борщевские городища По-семья и Подонья, собравшие, судя по материальным остаткам, и ря­довых ремесленников, и квалифицированных мастеров, владевших сложными технологическими приемами обработки и работавших не только на заказ, но и на дальнюю продажу. Так в средневековой Центральной России появились большие сложные поселения, отли­чительными признаками которых стали: значительная площадь, рас­положение на основных торговых путях; наличие укреплений; мо­бильность и полиэтничность населения; клады куфических монет-дирхемов и импортные предметы роскоши - драгоценные украше­ния, шелковые ткани и поливная посуда [12, 49]. Именно с ними бы­ли связаны «заморские гости» - сначала пришлые, а потом и свои купцы, торговавшие с Византией и мусульманским Востоком и удов­летворявшие потребности знати в экзотических товарах и предметах роскоши. Разбогатев на торговле, в новом тысячелетии эти многоэтничные поселения превратились в жаждущие если не первенства, то политической самостоятельности стольные города удельной Руси. Огромное пространство вокруг Чернигова, Курска, Рязани, Смолен­ска, Ростова, вкупе называемое русским, создавалось и не один век удерживалось великими реками Волгой, Доном и Днепром, связав­шими ее земли не только возможностью беспрепятственных пере­движений, но и единой торгово-экономической системой.

Первым в конце VII-VIII вв. начал функционировать Волжско-Балтийский транзитный путь арабского серебра на рынки Европы. Путь этот, в современной научной литературе называемый путем «из варяг в арабы», несколько веков (VIII-XI вв.) связывал Русь со Скандинавией, Волжской Булгарией, Хазарией, арабским Востоком, что подтверждают находки кладов куфических монет и многочислен­ные иноземные вещи из богатых погребений [9, 192-193, 196-198; 28, 75-85]. Именно по нему началось первоначальное славянское продвижение с юга на север, из степи к лесу С ним же связано не только развитие международной торговли, но и возникновение пер­воначальных государственных образований и на европейском севе­ре - в Скандинавии и в Центральной и Восточной Европе.

Арабские монеты в VIII-IX вв. шли в Восточную Европу двумя каналами: из западных пределов Арабского Халифата через Сирию и Закавказье на Дон и Северный Донец21 - в Юго-Восточную При­балтику и из Ирана через Каспий и Волгу в Прибалтику - на Готланд. Функционирование торгового пути по «реке Рус», как называют средневековые арабские и византийские источники водную артерию -   Средний Дон, Оскол и Северский Донец с притоками - отмечено с начала VIII века богатыми селищами, культурный слой которых сви­детельствует о соседстве алано-булгарского (салтовская культура) и славянского населения, часто уживавшегося в рамках одного посе­ления [7, 168]. Показательно, что с этого же времени археологи от­мечают интенсивное развитие славянских культур - пеньковской, волынской и роменской в Среднем Поднепровье, на Днепровском Левобережье, Подесенье с бассейнами Суры, Пела и Воркслы и приписываемой вятичам борщевской культуры Верхнего и Среднего Подонья. До 833 г. арабский дирхем имел хождение на всем течении Северного Донца, верхнего Оскола, среднего течения Дона, в мень­шей степени в Верхнем Поднепровье и в финно-угорских землях до Балтики. На обозначенной территории, исключая северо-западные земли, оседали в виде больших кладов и византийские монеты VIII-IX вв., последние из которых выпущены в 837-838 гг. [21, карты 5-6] - незадолго до того, как «русский» путь перестал существовать. Открытые археологами скандинавские погребения с широко представ­ленными североевропейскими вещами, по мнению специалистов, свидетельствуют об участии в международной торговле Михайлов­ского археологического комплекса на Волге, ставшего опорным пунк­том контроля магистрального поворота в Волго-Окское междуречье. Выросший к IX столетию как протогород Михайловский центр, наряду с расположенными неподалеку Тимеревским и Петровским торгово-ремесленными поселениями, в период интенсивного использования Волжского пути имел огромное значение и в осуществлении связей с Европой, и в освоении Волго-Донского Междуречья.

Летописный путь из «из варяг в греки», связавший в IX веке Ва­ряжское море через озеро Нево (Ладожское), реки Волхов, Ловать и Днепр с Понтом Эвксинским (Черным, или, как его тогда называли, Руским морем), а по его водам - с Царьградом, был проторен уже после потери Русского пути, погибнув в свою очередь в период тата­ро-монгольского нашествия, что коренным образом изменило харак­тер и направление развития сложившейся к тому времени социаль­но-культурной и административно-экономической системы всего Центрального региона.

Ко времени открытия Днепровско-Волховского торгового пути в центре Русской равнины уже образовалась разветвленная сеть по­стоянных речных маршрутов. Водная система Векса-Которосль22, являвшаяся составной частью Великого волжского пути, соединяла Волгу с озером Ростовским, Нерлью Клязьменской, Клязьмой и Окой. Новейшие материалы показывают, что именно по этой магистрали в IX-XI столетиях проходило славянское расселение в Ростовской земле [15, 33-45] и осуществлялась как внутренняя, так и транзитная торговля, игравшая для межэтнических торгово-ремесленных посе­лений, крупнейшими из которых были Тимерево (близ нынешнего Ярославля) и Сарово (недалеко от Ростова)23, и растущих княжеских городов важнейшую, если не определяющую, роль. Входящий в Бал­тийско-Волжскую систему Ростов (862 г.) назван первым из 83 упо­минаемых Владимиром Мономахом в его «Поучении» «великих путей». Из Киева, Чернигова, Мурома и Рязани в Ростов попадали по «великому пути славян и русов» - Оке. Впоследствии это выгодное расположение в месте активного функционирования воднотранс­портного торгового узла определило расцвет Северо-Восточной Ру­си.

Муром и многократно называемая в летописях «Резань», что стояли «на Оце реце», в X столетии посредством Руского пути (Оки) были включены в восточную торговлю не только Киевской Руси, но и всей Европы, что послужило отеканию сюда населения и расшире­нию освоенных приделов. В короткий срок на незанятой мещерскими болотами территории возникли лесные города Переяславль Рязан­ский, Белгород, Исада, Коломна и степные Пронск и Елец. После­дующее затухание южной части этого торгового маршрута стало причиной экономического отставания (до XII в.) Муромо-Рязанского княжества.

Развитие Смоленской земли связано с Днепро-Двинско-Ловатским (система рек и озер) ответвлением пути «из варяг в гре­ки», соединившим Византию, Киев, скандинавский Готланд и т.д. и способствовавшим расселению кривичей. На перекрестье водных и волоковых путей системы Волхов-Днепр-Двина-Угра-Ока возник центр славяно-варяжской соляной торговли Гнездово, а в гуще древнейших поселений Смоленщины выросли из племенных цен­тров города Смоленск и Торопец24 [2, 26]. В первой трети XII века меридиональный путь по Двине (Суздальское Ополье, Киев, Новго­род, Готланд и др.) стал главным русским торговым путем, что сде­лало Смоленск того времени основным рынком пушнины и инозем­ных товаров для всего Центрального региона, а его князей - сопер­никами киевским.

В IX—ХII вв. важнейшей водной артерией была пересекавшая регион Ока, соединявшая посредством рек и волоков Таврию с Кие­вом и северскими городами Курском, Рыльском, Любичем и Черниго­вом. Как и Дон, она во многом способствовала развитию лесостепно­го юга, что подтверждает высокая плотность населения, множест­венные находки кладов и поднятые археологами отдельные памят­ники, демонстрирующие широкие связи и относительное благосос­тояние приокского населения.

Положение на важнейших речных магистралях и возможность контроля значительного участка сухопутного торгового пути между Волжской Болгарией, Киевской Русью и Центральной Европой, тя­нувшегося по водоразделу Десны, Сейма и верховий Супоя, Сулы и Пела, в X веке определило мощь Северской земли. Древний Курск26 на Сейме и Тускари занимал перекресток трех важнейших речных путей. Первый шел по Днепру-Десне-Сейму-Свапе-Само-дуровским озерам-Оке-Волге-в Каспийское море, соединяя Киев и Чернигов с Волжской Болгарией, Хазарией и черноморскими стра­нами. Суда сплавлялись по нему без волока по суше, что имело не­малое преимущество перед днепровским путем «из варяг в греки». Второй по Тускари и Снове через исчезнувшее со временем Самодуровское озеро открывал дорогу к Волге, Неве и Балтике. Третий через верховья Сейма и небольшой волок выходил к Северскому Донцу, Дону, Азовскому и Черному морям. Посемьцы были не только торговыми посредниками, о чем свидетельствуют поднятые клады, но и потребителями драгоценного металла. Арабское серебро ис­пользовалось ими и в ювелирном деле, и для изготовления подра­жаний дирхемам - часть монет обрезалась до меньших размеров, после чего «ходила» как собственная, отличная от остальных терри­торий денежно-весовая единица, что, без сомнения, - существенный признак административной самостоятельности северян-семичей [16, 45]. Более полутора столетий Сеймско-Окский торговый путь оста­вался культуроформирующим фактором не только для южных Киева и Чернигова, но и для тех земель, которые славяно-русская колони­зация охватила лишь в IX-XI вв.: Ростова, Мурома, Суздаля.

Десна и Днепр, Дон и Волга, Ока и Сейм втянули в торговое об­щение Запада и Востока все связанные с ними племена: мордву, чудь, мерю, северян, вятичей, кривичей, радимичей, способствовав их сближению и активизировав культуротворчество. В X веке круп­нейшие реки Восточной Европы, соединенные большими и малыми реками, озерами, волоками и рядом населенных пунктов в единую трансъевропейскую торгово-коммуникационную систему, связали все освоенные к тому времени земли Центральной России. Еще менее чем через столетие их посредством обширные разрозненные терри­тории были собраны в славяно-русскую Киевскую державу.

Шли купеческие караваны и пыльными дорогами речных водо­разделов, выжженными волжскими степями, горными тропами Вели­кого шелкового пути. «Гости», как называли на Руси чужеземцев и купцов, одаривая великого или местных князей своими товарами, получали разрешение на торговлю и транзит через их земли. Далеко в Итиль, Багдад, Константинополь или Готланд забирались и русские «торговые люди».

Общность «голубых коммуникаций» сохранила культурное единство Русской земли и в удельные времена, тогда как ослабле­ние торгового значения восточноевропейской межэтнической, меж­государственной водной системы, напротив, способствовало ее рас­паду. И именно стратегическая роль «перепутья», собравшего в еди­ный узел пограничья Южной Руси, Ростово-Суздальской, Новгород­ской, Муромо-Рязанской земель укрепило верхнее Поволжье, сосре­доточив здесь необходимые условия развития великорусской народ­ности и формирования ядра национально-культурной территории.

Так на перекрестье водных и сухопутных дорог собиралось, впи­тывая различные влияния и обретая одновременно опыт и Востока, и Запада, изначально многоэтничное и поликультурное российское государство. Стягивающим же их центром оказалась срединная часть Восточно-Европейской равнины, названная в средневековье «Русской землей» и воспринимаемая в Новое время как централь­ный регион России.

Примечания

2 Внешние факторы - экстракультурные, характеризующие внекультурный контекст становления и развития культуры, становятся ее констектуальностью, а освоенные сознанием и поведением людей - внутренней структурой и отличительной для нее семантикой. Национальная картина природы фиксируется в языке, мифологии, фольклоре, в специализированных формах - философии, искусстве, словесности, образе жизни и культуре повседневности, становится глубинными пластами культуры, включается в ее менталитет. См.: Кондаков И.В. Русская культура. -М., 1999. -С. 44.
3 Месторазвитие - совокупность социально-исторических и географических признаков определенной среды обитания, которая налагает печать своих особенностей на человеческие общежития, развивающиеся в этой среде (Г. Вернадский).
4 «Своими погаными» русские князья называли половцев, кочевавших с семьями в сопредельной Руси степи и частенько принимавших участие вместе с княжескими дружинами в военных походах против кочевников.
5 Единой точки зрения на то, откуда и по каким направлениям шла славянская колонизация, нет. В настоящее время преобладает мнение, что продвижение славян началось с юга, чему есть археологические и лингвистические свидетельства. А.А Шахматов, например, обнаружил в языке славян Приильменья следы южных диалектов восточных славян.
6 Города Посемья - Путивль, Курск, Рыльск, Вырь - имели значительную прослойку тюркского населения и в более позднее времена. См.: Древнерусское государство и его международное значение. -М.: Наука, 1965. -С. 121.
7 Целый ряд исследователей отождествляли носителей лесостепного, аланского варианта салтово-маяцкой (Д.Т. Березовец) и трансформировавшейся в роменскую волынцевской (В.В. Седое) археологических культур с русами.
8 Любопытно, что последних представителей этого, сохранившегося в Путивльском уезде населения,  в российских документах XV-XVII вв.  называют «севрюками», а народная традиция - «саянами».
9 Топо- и гидронимические исследования И.Е. Саратова показали, что только в верховьях Днепра и бассейна Дона можно обнаружить более чем 250 рек, ручьев и балок с корнями «черн», «кар» и «хар» См: Саратов И.Е. Следы наших предков // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985, -№2. -С. 39.
10 Картографирование ранних видов лучевых височных колец показало, что зона их распространения - Левобережье Днепра: Посемье, Посулье, Средняя Десна, верховья Оки и Дона. См.: Кухаренко Ю.В. Средневековые памятники Полесья. - САИ, 1961. Вып. Е1-57; Ляпушкин ИИ. Городище Новотроицкое. - МИА. - 1958. - №74; Москаленко А.Н. Городище Титчиха. - Воронеж, 1965; Ширинский С.С. Разведки в Курской области. - АО, 1968. Исключая клады, семи- и пятилучевые височные кольца были подняты на ранних славянских памятниках Брестской (Хотомель), Сумской (Новотроицкое), Курской (Горналь и Воробьевка), Смоленской (Гнездово), Воронежской (Титчиха) и Брянской (Трубчевск) областей. См.: Соловьева Г.Ф. Семилучевые височные кольца // Древняя Русь и славяне. Отв. Ред. Т.В. Николаева. - М.: Наука, 1978. -С. 176-177.
11 До славянского расселения Волго-Клязьменское междуречье принадлежало одному из поволжских племен - мере, о чем говорится в «Повести временных лет». Об этом отчетливо свидетельствует топонимика (В.В.Седов) и археология (Е.И. Горюнова, П.Н. Третьяков).
12 Укрепленный г. Клещин наряду с его летописным «преемником» Переяславлем был хорошо известен и в XIV-XV столетиях.
13 Как предполагает Б.Г. Пашков, русское название Рязань произошло от мордовского племенного Ердзянь. См.: Пашков Б.Г. Русь, Россия, Российская империя. - М.: ЦентрКом, 1977. -С. 17. В то же время некоторые исследователи связывают Рязань с упоминаемой в аутентичных источниках Арсой-Артой.
14 Бревно раскалывалось пополам, в результате чего получалась вытянутая трапеция. При наклоне зазор убирался. С внутренней стороны частокола насыпался вал, на его вершине укреплялось бревно, по которому шел настил с бойницами, а через промежутки устанавливались подпорки, удерживающие конструк­цию. Такой забор не заземлялся, не было и мертвой зоны, где мог бы закрепиться наступающий противник.
15 По реке Нерль и линии Ростовского (Неро) и Переяславского (Клещина) озер (не выше Ярославля и Костромы) археологи открыли ряд «ростовских городищ», опирающихся на сильно укрепленный «Городец на Саре» (Сарское городище). См.: Бордживой Достал. Некоторые общие проблемы археологии Древней Руси и Великой Моравии //Древняя Русь и славяне /Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978. - С. 77.
16 По свидетельству археологов, «города» Подмосковья (XI—XII вв.) в большинстве своем прекратили существование до или сразу после татаро-монгольского нашествия. См.: Низовцев В.А., Зырянова Е.В., Коломиец ИВ. Ландшафт и город в раннем средневековье в Подмосковье // Малые города России: Материалы II все­российской научно-практической конференции (1-3 июня 2000 г., Рыльск). III. -Курск: Изд-во КГПУ. 2000. -С. 88.
17 В Центральной России не прослеживаются в чистом виде культовые центры или специальные религиозные поселки.
18 Концевая городская структура, характерная для многих причисленных к древнейшим русских городов, - свидетельство того, что город образовался из нескольких разношерстных поселений тяготевших к друг другу соплеменников или «подельников» - занятой одним делом части населения. Относительно цен­трально-русских городов известно, что пять концов было в Ростове, три в Смо­ленске, сохранились свидетельства того, что были концы и в появившихся позднее Москве, Серпухове, Туле. Кончане имели свое вече и предводителя, свое святилище (в христианскую эпоху - храм), свое кладбище. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. - СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. - С.202-204.
19 Ни одно из существующих объяснений причин такого явления не стало общепринятым. См.: Ястребицкая А.С. Европейский город (Средние века - раннее Новое Время). Введение в современную урбанистику. -М.: ИНИОН, 1993. -С. 272.
20 «Вик» в переводе с германского порт, гавань, залив.
21 В южной части этого пути пересекались различные ветви знаменитого шелкового пути (Цимлянское городище).
22 Значение системы Волга-Которосль-Векса-озеро Неро как важной водно-транспортной артерии сохранялось длительное время: баржи ходили здесь до открытия железной дороги. См.: Барщевский И. Исторический очерк города Ярославля // Труды Яр. губ. учен, архивн. Комиссии. -1900. -Вып.4. -С. 5.
23 Сарское городище (Сарово), располагавшееся в 15 км к югу от древнерус­ского Ростова Великого (ныне Ростов Ярославский) на высокой гряде в излучинер. Сары, историки считают рядовым мерянским поселением, выросшим в IX в. в торгово-ремесленный центр23 со смешенным этническим населением в результа­те славянского освоения края и повышения роли Волжского пути. На протяжении X в. его значение упрочивается, и до конца XI в. оно остается ключевым центром Залесья, но в дальнейшем, уступив ведущую роль в регионе Ростову Великому, Сарово превращается в феодальный замок - боярскую резиденцию.
24 Гнездовский Смоленск датируется концом IX - началом XI вв., Торопец - X-началом XI в.
25 Сухопутный караванный путь пересекал Посемье по правому берегу р. Псел, где были организованы станции для отдыха - манзили, соответствующие археологическим комплексам в Зеленом Гае, Горнали и Гочево, начало функциониро­вания которых связано с концом X - началом XI вв. См.: Енуков В.В. Посемье и семичи: (По данным письменных, археологических и нумизматических источни­ков) // Очерки феодальной России: Сб. статей. Вып 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002. - С. 43.
26 Географический словарь A.M. Щекотова отмечает, что Курск был построен варягами, «первобытными сея страны жителями» [См.: Щекотов A.M. Словарь Географический Российского государства. - М., 1801], которых современные ученые считают балтами, чьи следы обнаружены под Курском (с. Лебяжье), Суджей (хутор Княжий) и на Рыльском городище. Предполагается, что речь идет о куршских балтах, чье сокращенное племенное название «кур» сохранилось в гидронимике Курской земли.

Библиографический список

1. Алексеев Л.В  Некоторые вопросы заселенности и развитие запад­но-русских земель в IX-XIII вв. // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978.
2. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX-XIII вв. -М., 1980.
3. Андрощук ФА  К этносоциальной характеристике руссов арабских авторов //Археология и история Юго-Востока Руси. -Курск, 1991.
4. Ахиезер АС. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1 От прошлого к будущему  -2-е изд. - Новоси­бирск: Сибирский хронограф, 1997.
5. Бессуднов А.Н., Козлов А.И. О памятниках третей четверти I тыс. н.э. в лесостепном Подонье (по материалам исследований в Воронежской и Липецкой областях) // Археология и история юго-востока Руси. - Курск, 1991.
6. Винников A3. Славянские курганы лесостепного Дона. - Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1984.
7. Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. - М.: Вече. - С. 2002.
8. Горюнов Е.А. О памятниках волынцевского типа. - КСИА. -1975. - Вып. 144.
9. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья. - МИА, №94. -М., 1951.
10. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли.-Л., 1989.
11. Давтур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А. Народы нашей страны в «Истории Геродота». Тексты, перевод, комментарий. -М.: Наука, 1982.

12. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10, -С. 43-60.

13. Древнерусское государство и его международное значение. -М : Наука, 1965.

14. Дубов И.В. Новые источники по истории Древней Руси -Л.: Изд-во Ленинград, ун-та, 1990.

15. Дубов И.В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. -Л., 1995.
16. Енуков В.В. Посемье и семичи: (По данным письменных, археологи­ческих и нумизматических источников) // Очерки феодальной Рос­сии: Сб. статей. Вып 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002.
17. Енуков В.В. Ранние этапы формирования смоленско-полоцких кри­вичей.-М., 1990.
18. Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992.
19. Колчин Б.А., Куза А.В. Археологические источники и методика ис­следования // Археология СССР. Древняя Русь. Город. Замок. Село. -М., 1985.
20. Кондаков И.В. Культура России. -М.: Книжный дом «Университет», 1999.
21. Кропоткин В.В. Клады византийских монет на территории СССР. -М., 1962.
22. Петрухин В.Я. Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.
23. Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. Введение в изучение. Историко-краеведный семинар. -М.; Л., 1928.
24. Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв - М.:Наука, 1982.
25. Седов В.В. Кривичи. -СА. -1960. -№1. -С.47-62
26. Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. -МИА, 1970.
27. Семенова М. Быт и верования древних славян. - СПб.: Изд-во «Аз­бука-классика», 2001.
28. Фехнер М.В. Внешнеэкономические связи по материалам Ярослав­ских могильников // Ярославское Поволжье X-XI вв., - М, 1963.
29. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической исто­рии. -Л.1980.
30. Хабургаев Г.А. Этнонимия повести временных лет в связи с задача­ми реконструкции восточнославянского глоттогенеза. - М., 1979.
31. Хохряков Г.Ф. Русские. Кто мы? -М. 1993.