Глава 3. Раннесредневековый и Киевский циклы культурогенеза Центральной России

Геополитическая ситуация VII-X вв. и становление государства Русь

С момента своего появления как народа славяне, постоянно жившие в тесном общении со многими племенами - носителями иных культурных традиций, в силу разных причин и на разных усло­виях входили в состав различных государств. В начале существова­ния они оказались в Аварском каганате и Византийской империи. Позднее западные славянские земли подчинились германскому им­ператору, а восточные славяне упоминаются в источниках в связи с Хазарией, норманно-варягами и загадочным Русским каганатом, по­иски которого вот уже более ста лет с переменным успехом ведут ученые разных поколений, и есть серьезные основания полагать, что даже самые доказательные обоснования его местонахождения оста­нутся гипотетичными.

Тем не менее, если обратиться к геополитической карте наро­дов, населявших в средневековье Русскую равнину, придется отме­тить, что оседлость и территориально-общинный принцип социаль­ности сделали славян не только основой этнокультурной консолида­ции, но и, в определенной смысле, «государствообразующим» эле­ментом в ареале их совместного расселения с номадами и древне-иранцами. Гидронимика27 степных территорий юго-востока Руси, бывших в период Великого переселения эпицентром формирования сотрясавших Европу «империй варваров», красноречиво свидетель­ствует об одновременном проживании рядом с разнообразными ко­чевниками славян - аорсов-полян. Они же - единственные, кто не утерял племенного названия и идентификационных признаков из всей массы обитавших здесь грозных аланских, готских, гуннских, аварских, болгарских и хазарских объединений [64, 38].

В этом смысле именно судьба аорсов-полян-русов, разделенная с иноплеменным славянским и инородным населением срединной части Русской равнины, - стержень геополитических событий в Цен­тральной России средневекового времени. И представление о ее по­воротах есть представление об истоках и началах регионального, да собственно и национального государственно-политического оформ­ления.

Археологические данные показывают, что в VII веке Левобере­жье Днепра было самым стабильным, с активно и последовательно развивающейся интегрированной культурой, регионом Восточной Европы. При этом своеобразие мужского и женского головных убо­ров заставляет археологов говорить о существование или, как мини­мум, зарождении здесь особого племенного союза [14, 147]. Однако в последней трети этого столетия эволюционное развитие культур Днепровского Левобережья прерывается военной экспансией группы подунайских славян: уходя от кровопролитных междоусобиц, захле­стнувших первое Болгарское царство, и агрессивной политики Ви­зантийской империи, они заселяют земли от Днепра на западе до верховьев Сейма и Пела на востоке [62, 13]. Большое количество ук­рытых в то время и невостребованных кладов указывает на гибель в ходе столкновений с переселенцами верхушки аборигенного населе­ния (колочинская и пеньковская культуры). Однако сохранившаяся его часть, будучи близкой славянам «по уровню общественного строя, не отличаясь резко и многими чертами культуры, в том числе, по-видимому, языком» [14, 147], достаточно быстро образовала но­вую общность. Этому в какой-то мере способствовали и интенсивные контакты славян с обитателями салтовских поселений [56, 65] северянской части территории Левобережья (памятники волынцевской культуры).

Начавшийся этнокультурный симбиоз уже в первой половине VIII столетия осложняется экспансией Хазарского каганата, спрово­цировавшей дальнейшее продвижение славян в лесостепную зону между Днепром и Доном. Миграции усилились после принятия Хаза-рией иудаизма (730 г.) и погромного похода Мервана28 в 737 году, ко­гда, как пишет И.Е. Саратов, «значительная часть славянского насе­ления северокавказского региона была потеснена хазарами-тюрками к западным и северным границам Хазарской империи. Часть пересе­лилась в лесостепную зону и входила в Хазарскую федерацию с весьма широкой автономией» [65, 41-42], обусловив рост сущест­вующих и строительство новых поселений по всей полосе лесостепи от Центрального Поднепровья до устья Оки, не исключая верхнего течения Северского Донца и Дона.

Нависшая военная угроза активизировала консолидацию ра­зобщенных племен и групп населения и привела к образованию племенных союзов. К концу VIII - началу IX века арабские источники фиксируют три мощных племенных объединения восточных славян: Киевское, Артанское, Славия, локализация которых в настоящий пе­риод затруднена и является скорее предметом публичных дискус­сий, нежели всесторонне аргументированным историческим знанием. Тем не менее вполне допустимо соотносить обозначенные прагосударственные формирования с неоднократно упоминаемыми в аутентичных нарративных источниках Нижней, Средней и Верхней Русью, а учитывая направление славянских миграций и зоны смеше­ния населения, усматривать непосредственную связь консолидационных процессов с территорией Центральной России, в частности лесостепного Подонья и Посемья и созвучных Арте-Арсе Рязани и Ростова.

Косвенно это подтверждает и колоссальный археологический материал. Самым значительным и самым интересным из ныне из­вестных памятников этого времени археологи считают Битицкое го­родище (Сумская область, Украина), бывшее, по их мнению, во вто­рой половине VIII - начале IX вв. крупнейшим населенным пунктом и единственной крепостью на землях Днепровского Левобережья. Ма­териалы раскопок - внушительные размеры, большая укрепленная площадь и сложность оборонительных сооружений, насыщенность культурного слоя предметами вооружения и конской сбруи - харак­теризуют Битицу не только как крупное полиэтничное ремесленно-земледельческое поселение, снабжающее продукцией обширную территорию, но и как военно-административный центр предгосударственного периода, по значимости не имеющий аналога в Восточной Европе в целом [70, 78]. Его обитатели являлись и носителями древ­ностей «волынцевского типа», оказавшего большое влияние на куль­туру северян, и представителями кочевого этноса, что доказывают обнаруженные при раскопках жилые постройки, аналогичные юр­там29. Но в контексте исследуемого вопроса наиболее значимы ве­щественные свидетельства того, что алано-тюркские обитатели Битицы составляли управлявшую оседлым земледельческим населе­нием политическую верхушку Северской земли.

На этом фоне убедительным кажется утверждение Е.С. Галкиной, что «к концу VIII века на территории от левобережья Днепра до Среднего и Нижнего Дона образовалось единое экономи­ко-политическое объединение с центром, очерченным лесостепным вариантом салтовской культуры. Туда входили оседлые племена се­вероиранского (русы) и славянского происхождения, а также кочев­ники сармато-аланы (асы) и праболгары, первоначально занимав­шие подчиненное положение и постепенно переходящие к оседлому образу жизни.

Данное политическое объединение имело обширные торговые связи и самую развитую в Восточной Европе того времени произво­дящую экономику <...> Анализ материальной культуры и письменных источников показывает, что это объединение по уровню развития соответствует раннему государству» [15, 325-326].

Другим материальным свидетельством возможного вхождения части Днепровского Левобережья в раннегосударственное образо­вание являются памятники Салтово-Маяцкой культуры: шесть горо­дищ (Красное, Алексеевское, Колтуновское, Мухоудеровское, Верхнеольшанское и Маяцкое) правого берега Тихой Сосны и ее притоков с практически отсутствующим культурным слоем закрывали в начале IX столетия стасорокакилометровую границу со Степью. Убедитель­ный аргумент организованности тех, кто их строил и защищал.

Не менее выразительны и косвенные признаки. В пределах рас­пространения салтовской, борщевской, роменской археологических культур отмечается высокое развитие ремесла, скотоводства, зем­леделия, огородничества и садоводства, а главное, хождение «вар­варских подражаний»30 куфическим дирхемам - собственное монет­ное обращение, наряду с распространением рунического письма31 являющееся важнейшей приметой государственности.

Жизнь на Битицком городище прекращается в первой половине IX века, почти одновременно с уничтожением салтовских поселений, о чем М.И. Артамонов пишет следующим образом: «Уничтожение салтовской культуры <...> вероятнее всего рассматривать как ре­зультат беспощадной расправы хазар с непокорным., народом, про­веденной планомерно и целеустремленно» [7, 358].

В летописи есть загадочные строки, воспринимаемые как леген­да, о выплате славянами-русами хазарам «дани мечами». Исследо­ватели по разному истолковывают этот фрагмент текста: от принуж­дения покоренного народа к «участию в войнах, которые вел кага­нат» [65, 41-42] до обязательств поставки в Итиль определенного количества высокого качества мечей, изготавливаемых ремесленни­ками-умельцами, но.сам факт данничества никем не отрицается. Со­гласно Нестеровой «Книги времен», несколько позднее этих событий (во второй половине IX века) славянские племена полян, северян и вятичей отдавали хазарам «по горностаю и по белке от дыма», обеспечивая себе прикрытие от степняков-кочевников и облегчая связь с ремесленными и торговыми центрами, оказавшимися в зави­симости от Хазарии.

Протекторат племенных территорий Центральной России фик­сируют и другие исторические источники. В пространном письме ха­зарского царя Иосифа сановнику кордовского халифа Хас-Даю Ибн-Шапруту (60-м гг. X в.), описывающем предельные границы Хазарии периода ее могущества - второй половины VIII - первой половины IX вв. - приводится полный список хазарских данников, перечисленных в последовательности маршрута зимнего «полюдья» кагана, начи­навшегося с Поволжья и завершавшегося на Дону. Наряду с финно-угорскими племенами в этот список внесены вятичи на Оке, северя­не на Десне и приднепровские славяне32 [54, 205]. Сведения указан­ного источника перекликаются с данными ал-Идри-си, в сочинении которого (XII в.) упоминается ряд этниконов «Вантит»33, «С-в-р», «С-л-виюн», соответствующих названию славянских племен вятичей, северян, радимичей и полян, плативших дань хазарам до появления руси в Среднем Поднепровье в 860-х гг.

Разрушение салтовских крепостей и запустение поселений за­ставило северян позаботиться о защите своих земель от кочевников. С начала IX века Курское Посемье превратилось в восточный фор­пост славян Северского союза на границе с совершавшими беспре­станные набеги степняками. Археологические исследования терри­тории Курской области, выявившие вдоль рек Сейм, Свапа, Тускарь, Псел, Курица 66 славяно-русских городищ, обнаружили единую про­думанную систему мощных мысовых укреплений, организация кото­рой, по мнению руководителя Посеймской археологической экспеди­ции В.В. Енукова, было бы невозможна без существования собст­венных властных структур34.

Северские «города», расположенные, как правило, в 5-10 км друг от друга, образовывали несколько линий обороны. Первая про­ходила по Пслу (Гочевская, Горнальская, Суходольская и др.). Вто­рая, наиболее мощная, тянулась по Сейму (Липинское, Кудеярова Гора, Сугровское, Коробковское, Артюшковское, Гора Ивана Рыльского, Синайское и др.) и его притокам - Тускари (Курское, Шуклинское, Переверзево-2) и Рати (Ратское, Титовское). Третья линия бы­ла устроена на Свапе (Ратманское, Старогородское, Моисеевское, Красный Курган и др.). Такую внушительную защиту можно было вы­ставить лишь объединенным усилием массы народа.

Прав В.П. Даркевич, утверждая, что «иерархически организо­ванное и имущественно дифференцированное общество восточных славян, живших по законам обычного права, в ходе своего развития рождает государственную власть, которая была бы способна защи­щать людей от вторжения врага и внутренних распрей, осуществлять управленческие функции. Поэтому столь значительна роль на ран­них этапах становления Киевской Руси внешних факторов - варяж­ского и хазарского. Налицо «стимул ударов» (внезапные вражеские нападения) и «стимул давлений» (непрерывный напор степных ко­чевников), что рождало противодействие - укрепление государства и его институтов [23, 53].

Конец IX столетия ознаменовался двумя поворотными геополи­тическими событиями: перемещением печенегов в Донские степи, уничтожившим жизнь ряда поселений салтовской культуры и ли­шившим северян надежного заслона со стороны степей, и выходом на восточно-европейскую политическую арену Киевской Руси, раз­вернувшей государственное объединение восточнославянских тер­риторий. Призвание летописных варягов на княжение, вероятно, имеет более глубокие причины и, вне сомнения, свою, пока сокры­тую от исследователей, логику. В контексте же осмысления предше­ствующих ему даннических отношений и с учетом последующих со­бытий можно говорить о долголетнем противостоянии славян-русов и Хазарии. Противостоянии, закончившемся поэтапным «перехва­том» дани у хазарского кагана через присвоение его «полюдья» и ут­верждение воли князя-руса надо всей славяно-русской территорией Восточной Европы.

Начало этому процессу положил хитроумный Хельга, известный в истории как князь Олег, при жизни названный Мудрым (Вещим). Итоги целого ряда археологических экспедиций свидетельствуют, что его дружина в конце IX века захватывает слабо заселенное се­верянами Черниговское Подесенье, о чем сообщает и «Повесть временных лет»: «Победил северян, и возложи на них дань лъгку, и не дал им хазарам дани платить» (ПСРЛ, т. 1, стб. 24); завоевал земли по берегам реки Сулы, подчинил древлян, радимичей, угличей и уничтожил господство кагана хазарского. При этом множество за­пустевших после кампании Олега роменских поселений на юге и появившиеся «следы» роменской культуры «на севере» позволяют предполагать, что часть активных северян ушла тогда на восток - в Волго-Донское междуречье35.

Однако в пользу того, что в состав киевского государства вошло крупное объединение северян говорит тот факт, что «Повесть вре­менных лет», рассказывая о князьях отдельных, не подвластных Киеву земель - Мале (древляне), Рогвольде (Полоцк) и Туре (Тур), соотносит других с Русской землей. Тот же источник под 907 г. отме­чает, что в Чернигове, Переяславе, Ростове, Любече, а также в дру­гих русских городах - центрах, подчиняющихся великому киевскому князю земель, находятся князья - вассалы Олега: «по тем бо горо­дом седяху великие князи под Олгом сущее» [59, 210].

На территории Посемья растут племенные центры (Курск, Горналь, Липино, Рыльск, Гочево), крупные ремесленные поселения и целый ряд укреплений, что свидетельствует о непрерывном посту­пательном развитии Северской земли. Культурной активности спо­собствовало, в частности, и то, что при присоединении новых терри­торий внутренняя этническая структура управления, как утверждает О.П. Рапов, «не перекраивалась» даже у колонизируемых инород­цев: использовались исторически сложившиеся системы властвова­ния - погосты. Заменялись лишь местные органы власти - «уже с конца IX в. великие князья сажали в отдельных землях и крупных го­родах своих наместников мужей-бояр» [59, 212].

Формированием племенных и межплеменных центров - прото-городов, завершился к середине X века период выделения родовой славянской аристократии. Археологические данные свидетельству­ют, что плановые схемы оборонительных линий и принципы распо­ложения протогородских поселений на местности были едиными для всех хронологических периодов и всех областей Руси. Сходными приемами укреплялись и поселки площадью в сотни или несколько тысяч квадратных метров, и гигантские поселения, расположенные на десятках гектаров. Строились они на естественно защищенных площадках - мысах, вершинах холмов или холмов-останцов, остро­вах среди болотистых низин и потому имели лишь одну искусственно защищенную сторону, где отрывался глубокий ров и насыпался вы­сокий вал. По остальному периметру устанавливались деревянные стены столбовой конструкции или частокол-острог. Такими на Руси IX-X вв. были многие города, но существовали и более совершен­ные укрепления, когда валы насыпались по всему периметру посе­ления, усиливаясь деревянными конструкциями с идущим поверху частоколом или деревянными стенами (городища Титчиха на Дону и Горналь на Пеле). Сооружались такие крепости в местах возможных нападений кочевников.

Первые князья Киевской Руси именовались каганами. Об источ­нике такой титулатуры существуют разные мнения: одни утверждают ее хазарское, другие бесспорно русское происхождение. Хотя эти­мологическая трактовка достаточно однозначна: каган - тюркское обозначение высшего статуса военного правителя, возглавляющего объединение племен, имеющих своих вождей. Т.е. каган - звание, равное императору. И в этом смысле, какой бы ни была причина за­имствования этого титула, сам факт его использования - не только свидетельство наличия определенной традиции, но и веский аргу­мент культурно-политической преемственности нового государства. На практике это означает, что «новорожденная» Киевская держава формируется из уже существующих, возглавляемых своими племен­ными вождями политических образований, в том числе и славянских, руководимых «князьями».

Первый государственный акт Олега, утвердившегося с «варяж­ской» русью в Киеве в конце IX века, - присвоение дани, которую ка­кое-то время брали хазары со славянских племен Среднего Поднепровья» [59, 232], выглядит на этом фоне как своеобразное «возвра­щение» территорий, несколько десятилетий находившихся в хазар­ской даннической зависимости.

В 964-965 гг. киевский князь Святослав, повторив маршрут ха­зарского полюдья, нанес Хазарии сокрушительное поражение, после которого хазарский каганат практически полностью утратил полити­ческое влияние. Русь, напротив, превратилась в довольно прочное централизованное государство с крупными развитыми городами (Торопец, Смоленск, Дебрянск, Чернигов и другие) и единой столицей в Киеве.

Завершение освоения земель восточных северян происходило в условиях реформ Ольги и Владимира. На период княжения Ольги приходится качественное усовершенствование и упорядочение сис­темы управления землями36, внесшее в общество ощущение ста­бильности и порядка. На основе ее реформ развивалось процвета­ние Киевской Руси эпохи Владимира и Ярослава.

Археологи, однако, отмечают следы пожарищ конца X - первой половины XI вв. на ряде роменских городищ (Большое Горнальское, Мешково, Люшинское и Переверзево-2), показывающие, что присое­динение во второй половине X столетия восточных северян к Киев­ской Руси не было добровольным - Владимир Святославович поко­рял семичей силой, и в 70-е годы пали Горналь, Рыльск и Курск.

Гибель роменских городищ и их запустение позволило исследо­вателям долгое время говорить об истреблении северян в ходе за­воевания и заселении их территории переселенцами из других сла­вянских земель. Однако данные последних археологических экспедиций свидетельствуют лишь о насильственном сгоне роменцев в крупные поселения, что, по-видимому, делалось с целью облегчения управления коренным населением, продолжавшим еще на протяже­нии многих лет сохранять свое этническое своеобразие. При этом отдельные города, такие как Курск и Рыльск быстро растут: вероят­но, в силу торгового значения и выгодности расположения их выби­рают опорными пунктами киевского посадника. Тем не менее, не ис­ключено, что часть особенно «непримиримых» посемьцев вновь, как во времена Олега, укрылась от власти киевских князей в землях со­седей-вятичей, до начала XII века сохранявших относительную не­зависимость от Рюриковичей.

Днепровское Левобережье активно использовалось киевскими князьями для подчинения земель радимичей и вятичей. Археологи установили, что характерные для юго-восточной северянской окраи­ны курганные группы X-XI вв. со смешанными погребениями (Пет­ровское, Гочево, Липино37) - некрополи с преобладающим обрядом трупоположения в яме, оставленные разноплеменными гарнизонами крепостей Владимира Святославича. По мнению А.К.Зайцева, круп­ные дружинные центры, строительство которых отмечено в летописи следующим образом: «...И рече Володимер: се не добре еже мало город около Киева <...> И паче нарубати мужи лучшие из Словен, и от Кривичи, и от Чюди, и от Вятич и от сих насели грады» [30, 70], -показатель государственного становления Киевской Руси, завер­шившегося укреплением южных рубежей силами всех объединенных к тому времени племен. Одновременно с появлением пограничных крепостей возникает большое число новых и растут старые роменские поселения, часть из которых - Курск, Рыльск, Липино, Дмитри­ев, Льгов, Гочево, Беседино, Горналь и Мухино на Свапе «преврати­лись в настоящие города» [1, 163). Активно развиваются земледелие и ремесло.

Аналогичные процессы укрупнения поселений, развития ремес­ленных центров и активизации торговли наблюдаются и на Смолен­ской земле, где Гнездовский Смоленск, плативший Киеву дань и уча­ствующий в военных походах на стороне киевских князей, превра­тился в мощную крепость на западной границе Руси. Зона кривичско­го расселения расширяется на юг - к верховьям Десны (с. Болвой) и в прилегающие к ней районы Ипути, Остера и Сожа, на юго-восток в верховья Угры и по Волге на восток е Ростово-Суздальскую землю [17, 183-245]. Здесь, на лесных пространствах и в Ополье, колони­зация продолжает носить свободный земледельческий характер, ох­ватывая всю большую территорию и втягивая в интеграционные процессы значительное количество разноплеменного народу.

На земле восточных северян, входивших в XII в. в Черниговское княжество, хорошо изучен в настоящее время только этот значительный могильник.

Сложившаяся в раннем средневековье социальная терминоло­гия и дружинная лексика, чередуя языковые термины и этнокультур­ные элементы в материальной культуре, обнаруживает черты синте­за славянской, иранской и тюркской традиций. В частности, титулом правителя наряду со славянским князь остается каган; старшая дружина князя именуется славянским определением мужи или тюрк­ским бояре и т.д. Однако за этим своеобразным «вхождением в тра­дицию» просматриваются более существенные основания и более глубокие корни: восходящая к арийской южно-этническая титулатура, мифологический и археологический материал свидетельствуют о давней связи со Средиземноморьем и преимущественной обращен­ности Руси к открытым пространствам Юго-Востока.

Данные смежных наук - археологии, этнологии, исторической географии, этнографии, лингвистики и др. подтверждают, что в эпоху становления и развития Киевской Руси южные и юго-западные лесо­степные территории были плотнее заселены, более развиты в куль­турном отношении и еще хранили следы великих предшествующих эпох. Русь манили открытые степные пространства, где, сменяя друг друга, рождались и гибли, сталкиваясь с номадическими культурами, богатые и утонченные торгово-ремесленные цивилизации, с которы­ми она была связана кровно. В частности, до времен Мстислава, сы­на князя Владимира, Тмутаракань считалась «отчиной» русских кня­зей. «Установление контроля над степью... стало для Руси главной национальной задачей, от которой зависела ее судьба как государ­ства и нации» [33, 47], и хотя экспансия Киевской Руси была направ­лена на северо-восток, где жили менее организованные племена и были свободные земли, ее помыслы до определенного времени уст­ремлялись на юг и запад.

Киевская Русь объединила «Великий Свитьод» степей и лесо­степное «царство городов» - «Гардарик»38, возникновение которых явилось следствием синтеза славяно-русских и международных ин­тересов на торгово-транспортных магистралях Средневековья. С ле­тописным призванием варягов-воинов «княжить и володеть», дер­жать мир и вершить волю, разворачивается процесс консолидации восточнославянского социума, основанный как на общем интересе, так и на вооруженной силе, уравновешиваемой вечевым правом, что позволяет некоторым исследователям определять политическую систему Киевского государства как военную демократию.

Вещий Олег, воссев в Киеве, на рубеже IX-X вв. постепенно со­бирает вокруг него территории недавних данников варягов и хазар39, занимаемые единым, представленным, в первую очередь, русами и славянами суперэтносом, объединяя разные, разбросанные на ог­ромных пространствах восточной Европы племена общим, исходя­щим из Киева принципом действий. Дружинная русь князя Игоря, быт которой напоминал быт хазарского господствующего слоя, через систему полюдья с объездами подвластных территорий распростра­нила контроль над славянскими племенными землями и заявила о себе миру военными походами и «договорами» (911, 944 гг.) с могу­щественной Византией, приобретя там и свое имя. 40.

Княгиня Ольга заменила племенное деление государства тер­риториальным на города с волостями и погосты в сельской местно­сти, с системой управления через княжеских посадников-наместников (назначенных, выборных и утвержденных князем) и старост - старших в «верви» - общине, стимулировав процессы эт­нической консолидации и государственного строительства, обеспе­чения безопасности и определения своего места в евразийском культурно-цивилизационном регионе. Воинственный Святослав пре­следовал двойную цель - устранение главного восточного соперника - Хазарского каганата - и утверждение на Дунае, официальной гра­нице Византии. Его гибелью заканчивается период формирования восточнославянского суперэтноса41.

При князе Владимире изменилось отношение к экзогенным фак­торам этнополитического развития, приоритетным стало внутреннее обустройство. К этому времени волна славянского расселения по­глотила Волго-Окское междуречье, Залесье, Верхнее Поднепровье и Подесенье. Формирующаяся в X веке единая городская культура способствовала быстрой аккультурации иноэтничных групп в город­ских центрах и ассимиляции малочисленного финского населения городской округи - мери, веси, муромы, практически не упоминаемых в источниках после X столетия. Сеть погостов отмирает, княжеская власть упрочивается непосредственно в городах, где продолжаются интенсивные процессы этнокультурного синтеза, «заданные» уже самими функциями этих поселений как административных, торговых и ремесленных центров [54, 332]. Тем более что с конца X столетия племенные центры стали возглавлять представители великокняже­ского рода - сыновья Владимира Святого, получившие возможность создания собственных административных органов и дружин и право разрешать территориальные споры самостоятельно и мобильно.

Разрушающиеся родоплеменные отношения и возрастающее значение городов требовало новых связей - унифицированной идеологии и закона, обретение которых к концу X столетия явилось одной из важнейших задач государственного строительства. Этим обусловлены реформы последних десятилетий века - публичная власть, территориальное деление, регулярное взимание налогов, правовая система («закон русский» - право городовой Руси), княже­ское войско и военная повинность, получившие логическое заверше­ние в консолидирующей идее принятия единой «надплеменной» ве­ры и образовании централизованной Киевской державы.

Славяне - русы - варяги - кто они?

Проблемы происхождения Руси и русскости, поставленные еще во времена MB. Ломоносова и В.Н. Татищева, вот уже более двух­сот лет с разной степенью горячности обсуждаются историками и философами, филологами и лингвистами, профессиональными культурологами и мудрецами-любителями, согласно их позиции при­числяемыми то к норманнистам и антинорманнистам, то к славяно­филам, евразийцам, русофилам и русофобам.

На гребне волны всеобщего интереса оказались эти вопросы и в последние десятилетия минувшего века. И пусть современное обще­ственное и научное сознание, отразившее «почти болезненное обо­стрение внимания к данной тематике <...> не привело к существен­ному обогащению новыми идеями двухсотлетней дискуссии» [51, 5], оно выдвинуло, может и абсурдные с точки зрения классической нау­ки, но весьма любопытные идеи и гипотезы, породив желание еще и еще раз поразмыслить над событиями начала отечественной исто­рии.

В сущности, «три кита» национально-государственного генезиса символизируют всем известные и на удивление по-разному воспри­нимаемые понятия: славяне, русы, варяги. И если первое - «славя­не» - откликается душевным теплом приязни к тому, с кем и с чем вырос, два других пробуждают хотя и настороженное, но полное детского любопытства восхищение удачливым, отважным и легендарным родственником. И это живое, непреходящее ощущение род­ства, заставляющее с интуитивным недоверием относиться к «пове­ствованию» о пришельцах с северных морей, установивших твердой рукой и мудрым правлением строгий порядок и благоденствие на просторах Отечества, понуждает со вниманием вглядываться в лю­бое, даже самое скупое, упоминание о русах и варягах, где бы и в какой форме оно не встречалось.

Авторы ряда наиболее любопытных из развивающих эту тему публикаций последних лет (И.Е. Саратов «Следы наших предков» (1985 г.) [65, 33-43]; Н.А. Ульянкин «Откуда есть пошла русская зем­ля» (1993 г.) [78]; Г.Ф.Хохряков - «Русские. Кто мы?» (1993 г.) [87]; В.П. Даркевич «Происхождение и развитие городов Древней Руси (Х-ХIII вв.)» (1994 г.) [23, 43-60]; В.В. Седов «Древнерусская народ­ность» (1999 г.) [66]; Г.Н.Анохин «Новая гипотеза происхождения го­сударства на Руси» (2000 г.) [6, 51-61]; Е.С. Галкина «Тайны Русско­го каганата» (2002 г.) [15]) вызывают интерес где осторожной, а где и откровенно дерзкой интерпретацией давно известных исторических фактов. Один из ключевых вопросов обсуждения - происхождение и географическая, этническая и культурная локализация тех, кого на­зывали «рус», - решается исследователями преимущественно с юж­норусских позиций, отсылая читателя к целому ряду источников.

Идею рождения руси в евразийских степях, впервые высказан­ную в конце XIX столетия ошельмованным советской историографи­ей Д.И. Иловайским (1882 г.) [34], во второй половине XX века под­держали многие авторитетные ученые: Г.В. Вернадский предполо­жил аланское происхождение термина рус, определив самостоя­тельное государственное образование Русь как результат слияния славянских и аланских элементов (1959 г.) [93; 63, 75, 79]; Б.Н. Заходер обосновал существование раннего южно­восточнославянского государства, переходного от племенного объе­динения или княжения - предшественника Древней Руси (1962 г.) [31]; Б.А. Рыбаков, основываясь на остроумной интерпретации давно известных текстов, указал на локализацию в VI—VII вв. племен под названием русь в Поросье с главным городом Родень (1964 г.) [63]. В последние годы появились новые имена, новые гипотезы и новые попытки аргументации славянского происхождения русов, основан­ные на сопоставлении преимущественно аутентичных нарративных источников и последних данных нумизматики, археологии, лингвис­тики и гидро-, топо- и этнонимики.

Привлекаемые современными исследователями и их предшест­венниками текстологические и топонимические свидетельства со­держат немало примеров славяно-русского присутствия в войске Атиллы (433-454 гг.) и гуннском племенном союзе, а также в этниче­ских и политических образованиях, позднее сменявших друг друга на пространствах от Днепра до Волги, от Верховьев Донца и Дона до Крыма и Кавказа. Есть сведения о «народе рус», обитавшем в VI ве­ке в причерноморских степях, в «Хронике» византийского автора первой половины VI в. Захария Митиленского (Ритора) [22, 143-148]. Как «вид» славян упоминаются русы в сочинениях Ибн Хордадбеха (IX в.) [38, 124]. Средневековый арабский писатель и историк IX-X вв. ал-Масу'ди прямо указывает на этногенетическое родство При­каспийских хазар, славян и руссов. «...Русы и соседи их по этому морю тождественны с хазарами», «...что касается язычников, нахо­дившихся в стране хазарского царя, то некоторые племена из них суть славяне и русы<...>, в Хазарской стране находятся славяне и русы <...> Это славянское племя и другие примыкают к востоку и простираются на запад...» [65, 37].

Исландские географические карты42 и сочинения XII—XIV вв., от­ражающие устную традицию времен активных культурных контактов народов Скандинавии и Руси, русскими называют земли юго-восточной части территории Европы вплоть до границы с Азией по реке Танаис43, именуя эти обширные пространства «Великим Свитьодом» (Svipjod hin mikla) [46, 146-147]. Многократно повторенное в скандинавских сагах, расплывчатое и неопределенное понятие «Ве­ликий Свитьод» обретает в географических источниках конкретный смысл как одно из раннесредневековых названий Руси. Поскольку эту же территорию Снорри Стурлуссон во введении к «Младшей Эд-де» [49] и Исиодор в «Планисфере» [92, 5v и бг] именуют Сифия (Скифия), очевидным становится и происхождение термина «Свить­од», и место, куда окольными путями стремилось возвратиться зага­дочное «Константинопольское» посольство «русов», упомянутое под 839 г. в «Вертинских анналах».

Не менее примечательно и уточнение одного из древнеисландских текстов: «В том государстве [Великом Свитьоде] есть [часть], которая называется Русия, мы называем ее Гардарики» (I austanverdri Europa er gardariki)44. На карте топоним Гардарик45 отме­чен много севернее, а самое раннее его использование не выходит за пределы Х столетия, подсказывая историкам время возможного появления руси в краю болотистой тайги и прозрачных озер.

В других западноевропейских источниках - английских, герман­ских, польских [45, 130-140] - также обнаруживаются свидетельства существования северных или прибалтийских русов, правда, не на­столько явные, чтобы подсказать направление научного поиска. А вот строка из сочинения арабского писателя Фарси: «Русы состоят из тех племен, из коих одно ближе к Булгару, а царь его живет в го­роде, называемом Куяба <...>; другое племя называют Славия и еще племя называют Артания, а царь его находится в Арте <...> Арта на­ходится между Хазаром и Великим Булгаром, который граничит с Румом к северу», - подвигла на кропотливую работу не одно поколе­ние исследователей, предлагавших различные варианты лингвисти­ческой и географической идентификации упомянутых топонимов (или этнонимов).

И.Е. Саратов, анализируя разноплановые исторические, архео­логические, лингвистические данные последних десятилетий века и отталкиваясь от значения вайнахского слова «арта» - поле, опреде­лил местоположение многоэтничной «Артании» (Арсании) в степной зоне севернее Кавказского хребта с центрами в бассейне Донца и Дона, Северном Приазовье и устье Кубани. «О том, что поляне-русы жили в степных просторах юго-востока Европы, красноречиво гово­рят названия многих рек этого региона (древнее название Волги -Рос, а Оскола - Рось, на правом же берегу Днепра - реки Рось, Россава, Роська). Именно на этой территории в различные периоды первого тысячелетия жили племена, названия которых так созвучны с названиями упомянутых рек: аорсы, роксоланы, росы, росомоны, русы-поляне», - писал он еще во времена Советского Союза [65, 38].

Н.А. Ульянкин, основываясь на очевидном единстве материаль­ной культуры, почти в этих же рубежах - от гг. Киева и Чернигова до современных Курска и Воронежа - локализовал Русь VI-VII вв. и на­звал ее Днепровской [78].

Пределами Днепровского Левобережья и бассейнов Среднего Дона и Верхней Оки очертил границы сильного «прарусского» госу­дарства VII-VIII вв. В.В. Седов [66], одним из первых отвергнув под­чинение згой земли Хазарскому каганату.

Предположение В.В. Седова весьма аргументировано развива­ет Е.С. Галкина, опираясь на новейшие археологические, нумизма­тические и эпиграфические исследования. По ее мнению, современ­ные научные данные доказывают реальное существование неодно­кратно упоминаемого в арабо-персидской и западно-европейской ли­тературе (Ибн Русте, Гардиди, «Худуд ала Алам», «Бертинские ан­налы») Русского каганата, несколько веков отождествлявшегося с Хазарией. Главный этнос этого, как считает исследователь, военно-торгового государства составляли заселявшие верховья Донца и До­на сармато-аланы, оказавшие значительное влияние на славянские племена раннего средневековья и вместе с ними образовавшие пер­вое русское государство, локализуемое на юго-востоке Восточно-Европейской равнины, на территории верхнего и среднего течения реки Дон-Танаис («река славян»), Северского Донца и притоков Днепра, вместе образующих торговую «реку рус», с востока ограни­ченную водоразделом Дона и средней Волги и Суры, средним До­ном, Хопром и Медведицей, с запада - восточными славянами и с юга - Донецким кряжем («Русская гора») и булгарским Подоньем «Именно земли Русского каганата после его гибели вошли в ядро Киевской Руси, оставив славянам имя «Русь», - убеждена Е.С. Галкина [15, 34].

Поисками загадочного государственного образования «Русский каганат», название которого встречается в самых разных средневе­ковых источниках, занимались в XX столетии и приверженцы нор­маннской теории происхождения руси. Так, П.Н. Милюков центром каганата русов или «русского каганата» называл Тимерево городище под Ярославлем46, указывая на его перенасыщенность скандинав­скими памятниками как на свидетельство автономного существова­ния норманнов, которые здесь, по его мнению, «составляли своего рода касту, державшуюся особняком от местного населения». «Словене (новгородские колонисты), кривичи, чудь и меря - были как раз теми племенами, над которыми русы из каганата в какой-то форме осуществляли свою власть до своего ухода», - писал он [47, т.1, 424-426].

Наш современник историк-«норманнист» Р.Г. Скрынников, иден­тифицирующий русов с варягами и викингами, определяет характер этой «власти» следующим образом: «...Русы торговали мехами, ме­дом и другими товарами, которые они получали как дань в землях финнов и славян. Кроме того, норманны промышляли работоргов­лей» [68, 17]. Ученый, отмечая вслед за Милюковым особую роль Тимерева на водном пути «из варяг в арабы» (из Ладоги на Волгу), на пути «из варяг в греки», аналогичной функцией наделяет Гнездовское городище на Днепре под Смоленском, отмеченное на ар­хеологической карте самым крупным из известных в Европе, как счи­тает исследователь, норманнских некрополей [68, 17].

Приведенные и не упомянутые гипотезы, подразумевающие сходство или подчеркивающие различие русов и славян или русов и норманнов, позволяют выстроить цепочку умозаключений, доказывающих если не этногенетическое родство славян и русов, то их многовековое тесное соседство и сотрудничество в буквальном смысле этого слова. Становится очевидной историческая логика ав­тономного существования, по крайней мере, трех, отстоящих друг от друга на многие километры, но связанных течением рек территорий, заселенных в раннем средневековье разными народностями, среди которых росы-русы играли особую роль. В этом контексте объяснимо и появление в достаточно короткое историческое время разветвлен­ных торговых коммуникаций трансконтинентального значения, и ход социальных и политических событий в жизни восточных славян.

Напрашивается вывод: можно искать следы Русского каганата не только в степной и лесостепной зонах Восточной Европы, но и в лесном Междуречье и дальше на север, однако, чтобы согласиться с норманнской теорией пришествия русов с северных морей, надо на­прочь отвергнуть древнеисландское предание, в частности, «Млад­шую Эдду» [49, 11-12] с ее рассказом о том, что Один пришел со своими родичами - асами, заселившими страну и установившими в ней законы, из Сифии47.

Таким образом, отмежевавшись от норманнистов в оценке про­исхождения русов и обосновав возможность их родства со славяна­ми, вернемся к попытке определения значения терминов рус, славя­нин, и варяг.

Легендарная история отбирает и хранит в памяти далеко не случайные события. И первое, что кодирует самую существенную и сущностную информацию - слово, имя, название, которые по боже­ственному закону животворения сохраняют тайну смысла «перворождения». Так что искомая разгадка (или одна из возможных) изна­чальной сути этих понятий может быть сокрыта в их этимологии.

Византийские историки и писатели (Прокопий Кесарийский, Ме­нандр Протиктор, Иоанн Эфесский, Исидор Севильский, Иордан, Феофилакт Симокатта) свидетельствуют о том, что в славянском обществе, не позднее VI столетия перестроившемся на военный лад, достаточно рано выделился особый социальный слой - вожди и дружинники [48; 239-244, 247, 252, 260].

«Греческое военное руководство - «Маврикия», составленное во второй половине VI столетия говорит, что словены и анты48 имеют много начальников (оно называет их риксами, слово, которое в древнем языке означало начальник, господин - одного корня с латинским словом rex - король)», - пишет М.С. Грушевский в своей «Иллюстрированной истории Украины» [19, 39].

Автор «Стратегикона» (конец VI - начало VII вв.), отмечая, что у славян много предводителей, также называет их «rex'». Другой ис­точник, описывая войну антов с готами (третья четверть IV в.), отно­сит к «гех'ам» легендарного Божа, распятого вместе с сыновьями и 70-ю старейшинами [35, 115]. По сведениям того же автора, славян­ский rex Мусокий имел флот из лодок-однодревок, a rex Пирогаст возглавлял крупный конный отряд [48; 252, 264, 266]. Известен и славянский князь (къпегъ) этого же времени - Ардогаст, управляв­ший целой страной и возглавлявший походы на Византию, откуда дружинники толпами приводили рабов, поселяемых на обществен­ной земле. И те определенное время платили оброк и несли повин­ности в пользу господина. Так, вероятно, начинались княжеские до­мены, потому рядом с городищем - жилищем князя - и обнаружива­ются обслуживающие его ремесленно-земледельческие поселения [63, 22].

Но вернемся к термину «rex» и его бытованию в более поздние времена. Среди использующих это загадочное слово и доступных каждому читателю древнерусских текстов житие Феодосия Печерского, составленное Нестором в конце XI века. В эпизоде разговора кня­зя Изяслава с иноком, сторожащим запертые после полудня мона­стырские ворота, наталкиваемся на следующую фразу, обращенную к неузнанному и, судя по тексту, невидимому за дверными створками князю: «Рех ти, яко повелено ми есть от игумено, яко аще и князь приидеть, не отверзе врат, то уже аще хощеши, потрьпи мало, дондеже год будеть вечерьний» [29, 38]. Намеренно или случайно, но это предложение в современном переводе исчезает как прямая речь, трактуясь весьма условно. Тут могла сказаться неясность смысла открывающего фразу слова, использованного в данном слу­чае как принятое и привычное (с оттенком уважения) обращение. Нам же описанная ситуация позволяет понять характер развития и нюансы использования этого термина.

Таким образом, именно в лингвистической и социальной транс­формации слова «rex»49, в расширении его использования следует искать истоки понятия «рус», возникшего как обозначение военного вождя и позднее перенесенного на самых сильных и активных людей племени.

«Короче, "русь" - это князья, бояре, князи мужи, огнищане, меч­ники, тиуны, дружинники, стоявшие над всеми полянами, древляна­ми, радимичами и вятичами, не связанные родоплеменными отно­шениями, но все вместе составлявшие военный, церковный, адми­нистративный аппарат власти, иначе говоря "господствующий слой"», - подытоживает Г.Ф. Хохряков [87, 15], имея ввиду уже Русь «крещенную». Отметив, что в сербском языке известно слово «TExvn» - ремезьство, ремесленник с идентичным корнем [80, т.З], добавим к этому перечню и ремесленников, владеющих значимым и, вероятно, особо ценным ремеслом, продукт которого необходим, в первую очередь, торговой, военной и церковной знати.

То есть, «рус, русин, русич» XI-XIII столетия - профессионал, умелец, гражданин города, а формирующееся на этом фоне опреде­ление «русский» лишено какого-либо родового или этнического от­тенка и напрямую связано с расцветом в домонгольские времена го­родской христианизированной культуры.

Г.Н.Анохин, размышляя об особенностях русской социальной истории, подчеркивает: «Если слово «русь» означало у всех народов «богатый», «дородный», даже «знать» (для раннего средневековья иногда даже «княжеский дружинник»), то славянин в восточно­славянском обществе означало «простолюдин». Таким образом, «русь» и «славянин» выступают не только и не столько в значении этнонимов внутри славянского общества, сколько в значении соционимов» [6, 56]. Г.С. Лебедев также отметил их некоторое этносоци­альное противостояние. «Рус - политоним», - уточняет В.П. Даркевич, проводя аналогию с западноевропейским обществом: «...И у франков уже с VI в. ранняя знать... формировалась как этни­чески смешенная группа. В результате тесного содружества со сла­вянами этнические различия <...> перестали быть политически зна­чимыми» [23, 51].

Добавим: это результат не столько общественного расслоения, сколько социокультурного развития, поделившего сферу трудовой деятельности и социальные обязанности. И если рус - воин, власть, защита; славянин - пахарь. Что значительнее с точки зрения этниче­ского самосознания? Ответ на этот вопрос в русском фольклоре, в воспевающих силу богатырских былинах, где землепашец Микула Селянинович побеждает Святогора, неспособного поднять его «пе­реметной сумы».

Обратимся к истории появления термина славянин. В «Повести временных лет» употребляется лишь этноним «словянин» - самона­звание, сложившееся в зоне иноэтничного и инокультурного окруже­ния как выделение и противопоставление своих - «знающих слово» или владеющих «языцем», чужим - «чуди» или «немцам» [32]. Зна­чит, обозначение «славянин», где корень «слав» синонимичен «свет» и «свят»50, закрепилось позднее, отразив социальный и, в не­котором роде, мифологический статус того, кто неразрывно связан с матушкой-землей - ее сеятеля, хранителя и устроителя, жителя по­чинка, деревни, села. Так что, прежде чем родилось тождественное земледельцу крестьянин-христианин, возникло не менее сакраль­ное - славянин, впитавшее представление о значении труда на зем­ле и делающее пахаря ровней (выше?) князя-воина. Ведь слово «къпегь», по мнению лингвистов, имеет общее происхождение со словом жрец [91, т. 13, 200], что объясняет применение по отноше­нию к нему эпитета «светлый» или появление корня «свят» и «слав» в княжеских именах периода раннего государства: Святослав, Святополк, Мстислав... То есть, этимология слов, обозначающих княже­ское достоинство и достоинство земледельца, имеет общий корень, сокрытый в религиозно-мифологических представлениях о связи бо­жественной силы Матери-земли и отца Рода - солнца.

«Письменные и археологические источники свидетельствуют в пользу того, что в VI-VII вв. у славян шел процесс накопления мате­риальных ценностей и людских ресурсов, который был сильно за­торможен аварским нашествием. Этот процесс вновь усилился толь­ко на грани VIII-IX столетий», - пишет О.М. Рапов [59, 24], убежден­ный в том, что «дружинники могли объективно появиться только в обеспеченном слое населения. Уже в VI—VII вв. таких дружин у сла­вян было большое количество» [59, 23]. Пленники, которых во мно­жестве захватывали дружинники в походах, трудились как ремеслен­ники или же осаживались на земле для ее обработки, сыграв, веро­ятно, немалую роль в земельной колонизации.

Если же учитывать, что в эту эпоху (Vl-Х вв.) смягчение климата в Европе продвинуло лесостепь на север, создав благоприятные ус­ловия для ведения сельскохозяйственного производства в цен­тральном и северном регионах, можно понять механизмы активиза­ции славянского расселения в лесостепной и лесной природно-географических зонах.

В конце Vll-Vlll вв. начал активно функционировать великий Волжско-Балтийский транзитный путь арабского серебра на рынки Европы, имевший огромное значение для развития европейской культуры. Отметим, что аутентичные нарративные источники назы­вают большую часть этого пути русским , что заставляет задумать­ся о той роли, какую русы сыграли в его формировании.

По мнению ряда ученых (П.Н. Милюков, В.П. Даркевич, р.Г. Скрынников), заслуга в организации торгового сношения Запада и Востока принадлежит неоднократно упоминаемым в средневеко­вых текстах варягам. Их появление на Балтике, Ладоге и Волхове, зафиксированное примерно тогда же, когда разворачивалась сла­вянская земельная колонизация, завершилось освоением крупней­ших речных артерий Восточно-Европейской равнины и формирова­нием разветвленной трансконтинентальной торгово-коммуникационной системы.

В публицистической и научной литературе эти пути называют путями «из варяг в арабы» и «из варяг в греки», определяя смысл слова варяг как пришлый (чужой) воин, телохранитель-наемник или вооруженный купец и считая его синонимом слову викинг или норманн.

Но вот Г.Н. Анохин, специально занимавшийся изучением этого вопроса, апеллируя к историческим источникам, дает несколько иную трактовку: Двино-Днепровский путь «из варяг в греки», уста­новление которого многие историки связывают с норманнами, «нигде не упоминается в древнесеверогерманских письменных источниках Более того, он не имеет также и никакого скандинавского названия типа «путь из свеев» или «путь из урман» [6, 57]. Открытие же ар­хеологами в 1972 г. древней каменной крепости у впадения Волхова в Ладогу, по всей вероятности, служившей форпостом на пути воз­можных нападений северных пиратов, известных всей средневеко­вой Европе как викинги, лишь подтверждает, по его мнению, что это «торговый путь самих славян по своим землям в Византию, а не скандинавов через пласты финно-угорских и славянских земель» [Анохин, 55].

Так кто же они, варяги? Г.Н. Анохин отвечает на этот вопрос ис­ходя из концепции существования Руси у озера Ильмень с его более древним названием - Русское море [6, 54]. Центром Приильменской Руси, как считает ученый, была Старая Русса (в противоположность которой позже построенный город на Волхове назван Новгородом), а основой ее экономического процветания - производство и торговля солью. Иначе говоря, термин варяг - производный от «вар», «вар­ка», как исстари называли соляной промысел.

Имея ввиду значение соли во все,, тем более в эти времена, не трудно представить, какие меры предосторожности были необходи­мы при ее транспортировке.

Отправлялись караваны с солью в самые разные славянские, норманнские и финно-угорские земли для обмена на ходовые в экс­портной торговле товары: воск, мед и пушнину. Организаторами этой торговли были, вне сомнения, хозяева - «варщики» соли, тогда как сопровождавшая нагруженные суда охрана вряд ли формировалась из пришлых скандинавов или княжеских дружинников, а, скорее, на­биралась за плату и «связывала клятвой» представителей разных этносов, со временем естественным образом «награждаемых» и званием варяг, и именем рус.

«Ничего нет удивительного в том, что в летописи подчеркивает­ся тождество между «русь» и «варяг», а с другой стороны, никакого противоречия нет и в том, что там же утверждается: «От тех (варяг) прозвася Русская земля, новугородьци», - делает вывод Г.Н. Анохин, и с ним трудно не согласиться.

О том, что именно торговый обмен стал основой территориаль­ных взаимосвязей и межэтнических коммуникаций, говорит функцио­нирующая в раннем средневековье система погостов, начала кото­рой коренятся в выделении мест приема «гостей» - пришлых сбор­щиков или скупщиков производимого товара, и расцвет городов «на перепутье» варяжских дорог. Колонии купцов-воинов, как их называ­ет В.П. Даркевич, обрастали поселениями ремесленников, работав­ших на подготовку далеких и опасных экспедиций. Так, в Гнездовских могильниках Смоленщины обнаружены захоронения мастеров с ин­струментами, используемыми для постройки новых и ремонта быв­ших в плавании судов, а в воинских погребениях помимо оружия -необходимые для торговых операций складные карманные весы и гирьки к ним [23, 50; 59, 11].

Большие города с вооруженным населением возникли именно в среде племен, принимавших наиболее деятельное участие во внеш­ней торговле. К IX-XI вв. разветвленная система водных коммуника­ций объединяла уже не только отдельные славянские или многоэтничные поселения. Она собрала в единое целое земли Киевской Ру­си - обширнейшего государства на восточной окраине европейского континента, включив их в тесное общение с набирающими силу го­родами средневековой Европы52 и упрочив культурно-политические связи с цветущей тогда Византией.

Импульсом и средством этих исторически стремительных пре­образований послужила энергия, трудолюбие, предприимчивость и отвага наших общих предков: славян, руссов и варягов - надэтниче-ских образований времен освоения славянами просторов Восточно-европейской равнины и формирования суперэтноса, получившего название русский.

От язычества к христианству

Исследования, проведенные в XIX-XX столетиях историками, археологами, филологами, представителями других церковных и светских наук, показывают, что христианство, как и иудаизм или му­сульманство, пришло на Русь много раньше, чем состоялось офици­альное киевское крещение.

В Киеве, Чернигове, Любиче, Переяславле, в некоторых других городах существовали христианские общины и храмы и, по-видимому, были профессиональные служители культа, проповедо­вавшие не только ортодоксальное греческое православие, но и монофизитство, и богумильство [26, 348], следы которых очевидны и в древнерусской церковно-философской литературе, и в традицион­ной культуре. Только наложением изначально разнообразных рели­гиозных представлений можно объяснить глубоко укорененные в на­циональном мироощущении ирано-арианскую бинарность53, иудей­ское мессианство и исламскую покорность, наряду с многовариант­ным язычеством составивших своеобразие русской культуры.

Есть целый ряд прямых и косвенных свидетельств раннего зна­комства с христианством Южной Руси, активные связи которой с гре­ками, болгарами, хазарами и арабами, вне сомнения, способствова­ли культурному обмену и распространению как произведений ремес­ла, так идей и верований.

Земли полян и северян, славянское и иноэтничное население Подонья соседствовали с греческими провинциями, расположенны­ми ,на берегах Черного и Азовского морей, где христианство начало распространяться уже в I веке н.э. По летописным сведениям, епи­скоп Климент Римский, сосланный императором Траяном в Херсонес (Корсунь), основал 75 церквей, объединивших 2 тыс. христиан, за что был предан смерти. В VII столетии здесь же умер Папа Римский Мартин. В расположенной недалеко от Корсуни Керчи (бывший Корчев) сохранился древнейший православный храм России - постро­енный в VIII веке храм Иоанна Предтечи [65, 39].

За исторический факт признают некоторые ученые и свидетельст­во жития Кирилла-философа, якобы получившего в 863 г. от одного из жителей Корсуни написанные «руштим языком»54 Евангелие и Псалтырь, во многом ускорившие «солунским братьям» создание ки­риллицы [74, 10-20], а русичам - приобщение к новой культуре.

Наличие в Херсонесе этого времени христианской общины под­тверждают археологические исследования, выявившие церковные памятники IX-X столетий. К тому же периоду относятся обнаружен­ные в центре крепости Саркел янтарный нательный крест и фунда­мент христианского храма [69, 5]. Эти и некоторые другие историче­ских свидетельств позволили ученым (В.А. Пархоменко, М.Н. Тихомирову, Б.А. Рыбакову, О.М. Рапову и др.) предположить, что крещение Руси началось с Азово-Тмутаракани55 и было активи­зировано строительством крепостных укреплений Саркела (835 г.), собравшим немалое число окрестного народа.

Христианские памятники Х-ХИ вв. - остатки фундамента, фраг­менты колон с высеченными на них византийскими крестами [76, т.4, 275], выбитый на большом камне на холме над рекой равноконечный крест, [69, 9], части бронзовых вызолоченных крестов с изображе­ниями распятия, Божией Матери Знамения и Архистратига Михаила вместе с серебряной монетой князя Владимира, две половинки мед­ного креста с изображением Бориса и Глеба [69, 13] - были подняты археологами на «Поповом городище» в низовьях Дона, на месте тор­говой греческой колонии Танаис56 и генуэзской Таны (у станицы Цимлянская). Там же найдены два креста-складня XI—XII вв., анало­гичные тем, что встречаются исследователям в курганах Чернозем­ной России [69, 13] нередко вместе с крымской керамикой.

Общались славяне с христианами и в торговом Итиле - столице христиан и иудеев хазар, и в Константинополе, где часто бывали по бранным и торговым делам, подолгу проживая в колониях русских купцов. Активный интерес русичей к христианству впервые докумен­тально засвидетельствован в мирном договоре с Византией 860 г., одним из условий которого стало соглашение о крещении Руси-Роси [53, 34]. Вероятно, тогда в списке Константинопольского Патриархата и появилась 61-я Руская епархия57, просуществовавшая в восточном Крыму до XII века [52, 668].

В разных источниках исследователи встречают и указания на киевское крещение 874-877 гг., когда в Киев из Константинополя был прислан архиепископ, чей статус предполагал формирование епи­скопата, а значит, наличие планов расширения епархии на другие, подчинявшиеся Киеву территории [60, 101]. Знаток древнерусской литературы и летописания М.Н. Тихомиров усматривал отголоски этой христианизации в разных древнерусских текстах: «Еще в XI—XII вв. христианство на Руси считалось утвержденным при патриархе Фотии в IX веке. Поэтому в некоторых произведениях этого времени имеются странные анахронизмы, по которым современником Фотия был князь Владимир, крестивший русскую землю в 989 году», - пи­сал он [72, 265]. Более раннее, чем принято считать, крещение под­тверждают и археологические исследования древнего Киева, вы­явившие в массах городского населения IX-X вв. преимущественное распространение ингумации покойников в деревянных гробах в подкурганных ямах.

Факты истории, жития святых Антония и Феодосия Печерских позволяют предполагать, что в Чернигов, Любич - родной город Ан­тония Печерского - и Посемье христианство пришло, по крайней ме­ре, тогда же, когда и в Киев: в конце IX - начале X вв. О том свиде­тельствует договор Киева с Царьградом (911 г.), который, оговаривая принятие дружинниками князя присяги на «верность» «мирному со­глашению», упоминает киевскую соборную церковь Святого Илии58 [55. 359], а устанавливая льготы представлявшим разные города Ру­си купцам, именно христиан наделяет преимущественным правом ведения торговые дел. Е.Е. Голубинский вообще был уверен, что уже само появление таких договоров - свидетельство обращения части русов в христианство [16, т.14; 67, 90-95,117].

М.Н. Тихомиров считал, что христианство распространившись в IX веке среди славянского населения Крыма и Южной России, в 944 году было «если не господствующей, то терпимой религией в Кие­ве», окончательно утвердившись в княжение Ольги. Первые годы правления князя Владимира Святого были лишь недолгим временем «тяжелой языческой реакции» [72, 261-т262]: прочно связанная с христианством среда отвергла усиление язычества, став внутренней причиной и побудительным мотивом «выбора веры». Солидарен с этим и О.М. Рапов, особо отметивший существование в Киеве сере­дины X века двух группировок: христианской - военной и торговой, на которую опиралась Ольга, и языческой, «стоящей за спиной Свя­тослава» [60, 173]. Причем, по мнению ученого, ряд фактов указыва­ет на распространение христианства в первую очередь среди зани­мавшихся международной торговлей купцов, и полученные св. Кон­стантином богослужебные книги на русском языке могли иметь от­ношение именно к ним [60, 75].

Академик Д.С. Лихачев, накануне тысячелетия «великого киев­ского крещения» размышляя о христианизации Руси, писал: «Дос­тойно внимания то, что эта тяга к более широкому пониманию мира, чем то, которое давалось язычеством, сказывалась, прежде всего, по торговым и военным дорогам Руси, там, прежде всего, вырастали первые государственные образования. Многочисленные источники свидетельствуют, что христианство стало распространяться на Руси еще до официального крещения Руси при Владимире I Святославо­виче в 988 году. И все эти свидетельства говорят о появлении хри­стианства прежде всего в центрах общения людей разных нацио­нальностей, даже если это общение бывало далеко не мирным...» [42, 250].

В этом смысле не приходится сомневаться, что с христианами соприкасалось осаждавшее Царьград войско Олега и Игоря, ходив­шие на «брань» в Болгарию и Хазарию дружинники воинственного Святослава59 или воины молодого князя Владимира, двое из которых - Иоанн и Федор - канонизированы как первые русские святые. На определенные размышления наводит и тот факт, что борьба Киева с хазарским каганатом активизировалась после утверждения в его верхах иудаизма и расширения исламизации низов.

Таким образом, есть серьезные основания утверждать, что пер­воначальная христианизация Центральной России началась много раньше официального крещения как естественный процесс, вызван­ный свободным перемещением в пределах ее земель исповедовав­ших религию Христа разноэтничных торговцев и дружинников. Про­тоиерей Иоанн Экономцев констатировал: «Несмотря на географи­ческую близость Запада, основной обмен идеями и людьми для восточнославянских племен на протяжении веков шел в южном и север­ном направлениях, следуя течениям рек Восточно-Европейской рав­нины, соединявших между собой разбросанные среди лесов и болот небольшие государства-волости. По этому пути христианство стало проникать на Русь задолго до того, как оно утвердилось на Севере» [33, 37].

Вероятно, до момента официального княжеского признания хри­стианство оставалось свободным выбором каждого, что делало его распространение спонтанным и неравномерным. Продвигаясь с юга, христианизация охватила сначала лесостепное Подонье и Левобе­режье Днепра по Осколу и Сейму60 и лишь какое-то время спустя по Десне, Оке и Волге достигла смоленских и ростово-суздальских про­сторов61. Неоднозначность принятия официального крещения в раз­ных землях Киевского государства лишь подтверждает различие их христианского опыта.

С 988 года, княжеской волей утвердившего Православную цер­ковь на всей территории Киевской державы, начался государствен­ный этап христианизации Руси, придавший религии Христа статус узаконенной идеологии. Организация в ее столице незадолго до это­го «соборного» языческого святилища оказалось пробной попыткой идеологизации власти через культ. Примечательно, что при «обнов­лении» Владимиром княжеского капища были установлены кумиры Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Макоши. Необходи­мо понимать, что не только Перун-громовержец, но и Хоре - белый конь62, Даждьбог - глаз верховного божества, Стрибог - бог ветров, ураганов и бурь, Симаргл, по некоторым данным, имевший отноше­ние к подземному миру, Макошь - хозяйка судеб, великая Богиня Земли, покровительница прядения и ткачества - так или иначе были связаны именно с дружинно-купеческим сословием. Собирание и прославление кумиров, имевших отношение к войне, морским похо­дам и торговле, взыскание сулимых ими удач и славы определялось, в первую очередь, вливанием в дружину новых, представлявших разные народности и исповедавших разные родовые культы воинов, сплочение которых заботило молодого князя. Отсутствие на главном капище Рода с рожаницами (Ладо и Лели), земледельческих богов (Ярилы и Купапы), покровителей скота Волоса или ремесла Сварога, чьи истуканы стояли на торгово-ремесленном Подоле и прославля­лись работным людом, демонстрирует княжескую волю укрепить державу путем консолидации наиболее активных слоев общества и «освящения» власти.

Решающую роль при выборе христианства сыграло не столько столетие регулярных межгосударственных отношений с Византией или наличие христианских общин в Киеве и других городах Руси, сколько благополучие восточного соседа и очевидное взаимоусиление светской и духовной властей в его политической жизни. В свое время С.Н. Булгаков отмечал, что пример цветущей Византийской империи демонстрировал принятие Церковью ответственности за судьбы государства, тогда как влияние «царя в церкви фактически определялось той государственной мощью, которою он располагал» [13, 332-333].

Киевского князя устраивало главенство «светского» правителя над церковным владыкой при внешней взаимодополнительности двух властей, что к тому же соответствовало исконной славянской традиции, где языческий князь считался верховным жрецом63. В ре­зультате крещения Руси первое лицо стало «помазанником» Божь­им, что «не отменило, но возвысило и подтвердило дохристианскую веру» [27, 56], т.е. «имела место полная культурная преемствен­ность» [9, т.1, 110].

То, что христианство - сознательно выбранная идеология, де­монстрируют все последующие события. В то же время возведение его в ранг официальной религии при наличии христианизированного населения неизбежно активизировало социальные процессы и вело «к созданию духовной солидарности, соборному единению на основе создающейся, в первую очередь в городах, культурной общности» [23, 55].

Л.Н. Гумилев справедливо отмечал, что выбор веры определял­ся не только политическими или экономическими расчетами, а под­готовлялся вхождением в определенную фазу этнического возраста (этногенеза) и был «детерминирован характером психического скла­да, традициями, памятью об исторических событиях недавнего про­шлого и уровнем пассионарного напряжения системы». «В принятии новой веры решающую роль играл принцип комплиментарности, стоящий на порядок выше сознательных решений князей и королей», -писал он [20, 241-242].

То, что христианство было принято в интересах и по настоянию высших слоев общества, подтверждает, прежде всего, элитарность христианской литературы и происхождение первых русских святых, иерархов и монахов. «Если христианство все же сделалось господ­ствующей религией, то это значит, что господствующий класс был достаточно сильным и многочисленным, что у него в руках была крепкая власть. Если бы тут заинтересованы были только единицы, тогда принятие христианства в общегосударственном масштабе сделалось бы невозможным» [18, т.2., 380-381].

Низвержение кумиров описано в Никоновской летописи как це­ремониальный государственный акт, символизирующий отказ от прошлого. Однако несравненно более важным обстоятельством крещения явилось становление церковной организации, учреждение митрополии и строительство храмов. Уже первое государственно-церковное решение - выделение десятины64 от княжеского имения на содержание клира - отразило специфику русского христианства: в церковной десятине слились введенное еще Моисеем ветхозаветное правило и древнерусская архаичная экономическая система, при которой княжеское «имение складывалось из его личного хозяйства и из даней... с подвластных князю городов» [82, 16]. Определяемая статьями 4 и 5 указа Владимира Святославовича обязательная часть даней «на церковь» распространялась на всю христианизированную территорию: «по всем градом... и по погостом и по свободам, где христьяне суть».

Ученые приводят ряд серьезных доводов в пользу того, что де­сятина как экономический институт восходила к дохристианской практике обеспечения славянских языческих святилищ догосударственных времен, когда «хозяином» капищ была либо волостная об­щина, либо племенная знать [89, 315-326; 83, 85]. В новых условиях общество, с древности являвшееся блюстителем родового культа и традиционных ритуалов, трансформировавшись в первичную цер­ковную организацию - приход, распространило свою сакральную и организационную функцию на всю потенциально христианизуемую территорию со всем ее населением.

Христианские храмы, вставшие на месте капищ и истуканов, часто были единственными приходскими храмами всего админист­ративного округа и посредством привычной системы общинного со­держания святилищ и прямой замены символов оказывались вос­приемниками и вытеснителями языческих традиций. Косвенно это подтверждает повсеместное распространение наиболее употреби­тельных в домонгольские времена названий общинных церквей Цен­тральной России: во имя Параскевы-Пятницы (на торгах), Георгия Победоносца, Иоанна Крестителя или Ильи Пророка, где св. Параскева с очевидностью заменила Макошь, а Георгий, Иоанн и Илья - громовержца Перуна, покровителя огня и ремесла Сварога и дари­теля воды и плодородия Ярилу-Купалу.

Величественные княжеские соборы, наоборот, уже выбором по­священия - Спасу, Софии, Рождеству, Успению или Покрову Бого­родицы - несли просветительные идеи, отражая суть и смысл хри­стианского пути и формируя новую для Руси традицию. Чрезвычайно важным, раскрывающим глубинное каноническое понимание идеи христианства решением был выбор места основания («на крови» ис­поведников Христа65) Десятинной церкви, строительством которой Владимир знаменовал переход в лоно православия [86, 49].

Повторением ветхозаветного символа начала «народа велико­го» стала и последовавшая сразу за крещением Руси раздача горо­дов княжичам. Двенадцать сыновей киевского князя, как двенадцать апостолов и двенадцать родоначальников «колен Израилевых» по­саженных там, где стали сооружаться церкви, - пока не до конца ос­мысленный замысел прародителей русского христианства, демонст­рирующий серьезность намерений и глубину постижения предстоя­щей задачи религиозно-государственного строительства.

В этом смысле очевидно, что на тот период особенно важной идеей христианства была идея собирания всех народов в единую Церковь, глубоко созвучная проблеме соединения соседствующих племен в общее государство. Не случайно первое русское Слово -«Слово о Законе и Благодати» Илариона - утверждает равенство всех людей перед Богом, а летописцы чаще говорят о земле как лю­дях, живущих совместно, и реже о языцех - народах, говорящих на особых языках, как не случайны изначальная полиэтничность и поликультурность крепнущей Киевской державы.

На этом этапе христианизации обнаруживается и ее обращен­ность к «городовой» Руси, и сакрализация города как воплощения Града Божьего на Земле «Сформулированная Августином концеп­ция благодати Божьей, ниспосылаемой на воцерковленное общест­во, ... распространялась в пределах городского пространства, проти­востоящего языческому (сельскому) окружению, и полностью ассо­циировалась с властным промыслом. <...> Власть при этом высту­пала в роли носителя святости, святителя Руси, т.е. по существу принимала на себя апостольские функции» [25, 259], тесно увязывая их с централизаторской государственной политикой, одной из форм которой и стало развертывание городского строительства. Город с княжеским храмом в центре, подпираемый со всех сторон ктиторскими монастырями, окружил пространство власти аурой «умного делания», объединил и освятил стягиваемый им мир. Его образ -образ города-монастыря - превратился в знаковый феномен русской средневековой культуры.

О поиске «своего креста» - своего места в христианстве и сво­его пути - свидетельствует и активное включение новообращенного мира в процесс церковной канонизации святых, во многом выпол­нявший социально-политическую и идеологическую задачу консоли­дации вокруг власти. Культ старых языческих богов мог быть вытес­нен только посредством культа святых, в первую очередь культа предков-родоначальников. Задача эта была решена прославлением княгини Ольги и князя Владимира, которое, как считает А.С. Хорошев, было построено «на сочетании языческих верований и христианских мотивов почитания предков» [86, 48]. При этом спло­чение на духовной основе христианства, обеспечивающего взаимо­понимание и единение и «первых» людей, и «низов», проходило «при сохранении в глубинах сознания и в ритуальной практике, в ма­гической обрядности и особенностях почитания святых - максималь­но приближенных к человеку сильнейших архаических пластов, ухо­дящих корнями в отдаленные времена» [23, 58].

Основанию культа предшествовала закладка Десятинной церк­ви, задуманной, возможно, как мемориальный пантеон «русских свя­тынь», куда после освящения были перенесены останки княгини Ольги и неназванных по именам святых (1007 г.). В 1011 г. там же была похоронена «царица» гречанка Анна, через четыре года поме­щен мраморный саркофаг князя Владимира, а в 1044 г. упокоены предусмотрительно крещеные кости князей-язычников Олега и Ярополка Святославовичей, погибших в усобице X века.

При всей очевидности «политической актуальности культа» [86, 48-49], проявленной уже на начальном этапе оформления пантеона национальных святых, нельзя не отметить, что народное сознание мифологизировало прославляемые Церковью события в ракурсе че­ловеколюбия и служения миру.

О глубине понимания и искреннем желании следовать основной христианской заповеди жертвенной любви к Богу и людям, о раннем формировании культа братства и согласия свидетельствует канони­зация Киево-Печерских монахов и прославление князей Бориса и Глеба, пример которых задавал необходимый новому обществу уро­вень семейных, государственных и вероисповедальных отношений. «Подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлин­ное религиозное открытие новокрещенного русского народа» [79, 49-50], через жития святых страстотерпцев вошедший в русское сердце как самая заветная святыня.

Русь языческая поняла и приняла самую суть христианства -стремление к любви и служению, преображению и бессмертию. Уже в первые времена крещения Руси появились особые приверженцы христианского пути, которые, отрекаясь от мира, селились ближе к храму на формирующемся вокруг него кладбище. Именно оттуда в разных городах и набирались потом насельники вновь организуемых монастырей. Аналогичным примером выбора аскетического идеала можно считать и то, что собственно русские христианские обители начинались с пещер66.

Идеалом христианской жизни на Руси изначально стало мона­шество, со времен Феодосия Печерского отождествлявшееся нео­фитами-русичами с отказом от себя и служением Богу во имя любви к нему и людям. Возник образ подвижника стойкого духом и чистого душой, посвящающего свою жизнь общественному благу. Образ, со­единивший воедино житийный идеал святителя и монаха с былин­ным идеалом богатыря - защитника рубежей Русской земли.

«Они встали рядом, дополняя друг друга: «богатыри» и «святи­тели». И тут, и там представители родной земли, за ними чудится та Русь, на страже которой они стояли. У богатырей преобладающим качеством является физическая мощь, «святители» являют такую сторону русской истории, как нравственный оплот и святая святых будущего многомиллионного народа» [41, 21].

При этом факты свидетельствуют, что низшее и среднее духо­венство было непременным участником военных действий. Во время похода Владимира Мономаха на половцев (1122 г.) перед полком, как гласит летопись, «едучи» попы67 «пети тропари, кондаки хреста честного и канун святой богородицы» («Повесть временных лет»). В конце XIII века один русский епископ из Сарая запрашивал царь­градского патриарха, как быть, «если поп на рати (в битве) человека убьет, можно ли ему потом служяти» [73, 338]. Конечно, окруженная кочевниками сарайская церковь была в буквальном смысле воинст­вующей, но участие священников в битве - явление к тому времени обычное. Так что благословение Сергием Радонежским на Куликов­скую битву двух монастырских послушников - Пересвета и Осляби68 -  не исключительный случай, а устоявшаяся традиция.

Регулятором, мерилом и оценщиком человеческих деяний был признан высший - «Страшный суд», для и ради которого, по мнению доктора филологических наук А.Н. Ужанкова, писались летописи: «У летописей была своя задача: отнюдь не равнодушно внимая добру и злу (зло всегда осуждалось!), фиксировать «штос я здея в лета си»... -  человеческие деяния. Ибо по поступкам, по осознанным делам че­ловека, представляющим собой выбор между добром и злом, будет вершиться Божий Суд. Как в синодик вписывались все новые и но­вые имена усопших христиан для поминовения, так в летопись вписывались все новые и новые деяния людей, и прежде всего наде­ленных властью князей <...> Из-за благоговейного отношения к сло­ву как к Истине... благоверный христианин-летописец сохранял все запечатленные до него в слове версии, ибо не думал о них и глав­ную цель своего труда видел в донесении их на Страшный Суд. Именно поэтому в древнерусских сочинениях XI-XV вв. не было вы­мысла: писать сакральным - церковнославянским - языком божественной службы можно было только о правде и Истине» [77, 38-39].

К аналогичным свидетельствам принятия самой сути христиан­ского вероучения можно отнести и рано утвердившийся социально-религиозный обряд захоронения под церковными сводами, исполне­ние которого наблюдается, как указывают исторические источники и сохранившиеся домонгольские храмы, в самых разных пределах Ру­си. Почти все упоминаемые в летописи Нестора князья, были погре­бены в княжеских церквах и монастырях. «Даже простые миряне удостаивались этой чести: так, благочестивая супруга киевского по­садника Яна по имени Мария, бывшая духовною дочерию преподоб­ного Феодосия, положена была по смерти своей в Великой печер-ской церкви на левой стороне против гроба самого Феодосия», -свидетельствует историк Русской православной церкви Макарий [43].

На рубеже X и XI вв. произошел своеобразный «культурный пе­реворот». Этнические различия населения Ростова и Смоленска, Рязани и Чернигова, Мурома и Владимира продолжали сохраняться, но массовый археологический материал69 свидетельствует о необ­ратимых переменах в духовной культуре всего населения Руси и о появлении общерусских тенденций - обычай кремации умерших по­всюду сменился ингумацией, разновременность перехода к которому является важнейшим подтверждением постепенного, ненасильст­венного распространения христианства. Примером нескорого и не­спешного преодоления язычества служит и факт того, что еще мно­гие десятилетия крещеные князья и члены их семей назывались не крестильными, а славянскими именами, воздавая при этом ангелам-хранителям устройством златоглавых церквей и патрональных мо­настырей.

Однако трудно сказать, что подвергалось большему воздейст­вию и активнее менялось: языческое мировосприятие или христиан­ская обрядовость. Сохранение общинных - календарных и семейных - языческих обрядов и их последующее слияние с церковными праздниками с очевидностью демонстрирует последовательную син-кретизацию языческого и христианского сознания. О том же свиде­тельствует замещение языческих «домашних богов» особо чтимыми православными святыми-помощниками. Только ненасильственное крещение могло не противопоставить, а объединить в массовом соз­нании Божественную Троицу с Триглавом верховных божеств языче­ского пантеона, а сонм святых наделить атрибутами и функциями богов-помощников и «домашних божков», чего, как известно, не слу­чилось в западноевропейском мире, безо всякого сожаления низ­вергнувшем богов своих предков в преисподнюю. В этом смысле русское православие лишь продолжило восточную традицию, где христианство, оформлявшееся на периферии Римской империи, на­кладывалось на местные обычаи, а не противостояло им, вобрав в результате ряд языческих элементов.

Значительное слияние христианства с язычеством демонстри­рует и усвоение старого мифологического словаря и обрядовых формул, восходящих к индоевропейской общности народов - бог, спас, святой, пророк, молитвы, жертва, крест, чудо и т.п. [53, 12]. В каком-то смысле ему способствовала и прозрачность языка литур­гического богослужения: Слово Божие звучало в храмах и записыва­лось в книги на языке, который был в ту пору и наддиалектным сла­вянским языком, и языком межэтнического общения.

Как и Запад, Русь принимала новую веру вдумчиво, в тиши ке­лий или в публичных спорах постигая многие христианские установления. В XI веке активные, иногда кровавые столкновения разверты­вались между «волхвами» - языческими жрецами и предсказателя­ми - и православным духовенством, активно поддерживаемым князьями, силой подавлявшими протесты языческого населения про­тив христианизации. В XII веке темой для жарких религиозных дис­куссий служили неясные церковные вопросы, например, «о постах». «Конечно, эти споры носили схоластический характер, но таковыми же они были во всех средневековых странах. Поэтому и древнерус­ские диспуты по разным вопросам нельзя не принимать во внима­ние: они ярко рисуют перед нами те философские, религиозные и этические вопросы, которые волновали общество Киевской Руси» [74, 121].

В последующие времена устоявшегося христианства «само­мышления» касались церковных догматов и толкований Откровения: периодически рождавшиеся «ереси» заглушались в прямом смысле водой и огнем. Русь, принявшая новую веру как сложившееся зна­ние, опыт и традицию с первейшей обязанностью сохранять в непри­косновенности полученный «залог веры первоначальной церкви», старалась ничего не прибавлять к догматическому наследию и ниче­го от него не убавлять. «Культивируя представления об абсолютной ценности человеческой личности, христианство утверждало общий для всех этический кодекс, основанный на чувстве вины и голосе со­вести, провозглашало преимущество духовных ценностей над мате­риальными. Проповедуя идеи милосердия, терпимости, призывая творить добро и бороться с греховными искушениями, оно внедряло новые по сравнению с язычеством гуманные начала» [23, 58].

Однако нельзя огульно отрицать начатки нравственности в язы­ческом мировосприятии Руси. Православие легло на подготовлен­ную почву, вписавшись своими символами и нравственными уста­новками в систему традиционных представлений. Каждому знакомо­му с русским фольклором хорошо известно, что в архаических слоях народного творчества содержатся оценочные характеристики лич­ных качеств и взаимоотношений людей, их отношения к окружающе­му миру, где особо ценятся мудрость, справедливость, мужество, верность долгу и слову, любовь к родной земле, смекалка, взаимо­помощь, отзывчивость, верность и т.д. Отношение к жизни опреде­ляли понятия полюбовно, по чину, ладно, основательно, по совес­ти.

Сохранившиеся описания погребальных обрядов свидетельст­вуют, что и суждение о жизни и «загробном мире требовало от сла­вян проявления мужества, готовности к самопожертвованию, когда перед ними возникала альтернатива: остаться в живых, но превра­титься в раба и быть им вечно, или погибнуть со славою во имя об­щественного блага» [60, 53]. Языческое мировоззрение фактически регулировало общественные взаимоотношения, так же как и риту­альное сожжение с уничтожением принадлежащих покойнику вещей не только «способствовало уменьшению заболеваемости», но и ре­ально уравнивало бедных и богатых, не позволяя процветать ска­редности.

Время и целенаправленные усилия Церкви уничтожили зримые материальные свидетельства древнеславянских культов. Однако весь космос мифологизированных представлений, воплощенный в повседневной культуре, символической и художественно-образной системе жизни и творчества наших предков, стал основой той гармо­нии, которая отличает православное христианство. Древние поверья менялись медленно70: пока было кому их беречь и передавать, пока люди ощущали себя наследниками бесчисленных поколений и осно­вой будущности своего рода, традиционная сельская община дер­жала «связь времен». Ни вражеские нашествия, ни смена офици­альной религии не поколебали устоев71 народной культуры вплоть до конца XIX века, когда под воздействием объективных экономиче­ских причин ни начала распадаться крестьянская община.

Первые века своего существования Церковь не пыталась мно­гое изменить, в большей степени лишь добавляя свое благослове­ние жизненно важным древним ритуалам. Христианские таинства были приурочены к особо выделенным и мифологически оформлен­ным язычеством ключевым событиям человеческой жизни: рожде­нию, взрослению (свадьбе), смерти. Даже освящение избы как охра­нительный обряд увязывалось с тем из них, что первым случалось в новопостроенном доме.

Целостная обрядовая языческая система, слагавшаяся в равной мере из обращения к силам природы и управления ими, всем своим строем «обеспечивавшая» гармоничное взаимодействие природы и человека, после крещения стала органичной частью и традиционной, и церковной культуры. Формировалось своего рода «народно-христианское» мировоззрение, в котором языческие и христианские мотивы переплетались:' подчиняющаяся природным процессам жизнь земледельца в большей мере сохраняла языческую основу, социальные характеристики развития общества постепенно осваи­вались христианством. Народная культура, впитывая лишь соответ­ствовавшие языческому мировосприятию христианские представле­ния и символы, синкретически трансформировала новое знание и культ согласно традиционному укладу жизни и устоявшемуся миро­воззрению. Церковь, в свою очередь, адаптировала архаические языческие празднества, природную символику и распространившие­ся на христианские атрибуты (в первую очередь иконы) элементы стихийного мистицизма.

Когда в середине XX столетия Б.А. Рыбаков открыл миру кален­дарь язычников-полян, начертанный в виде орнамента на глиняном кувшине IV века, стало очевидно, что именно отмеченные в нем дни годового круговорота оказались впоследствии признанными право­славными праздниками: 2 мая - день молодых всходов (Бориса и Глеба), 4 июня - день Ярилы (Семик), 24 июня - Купала (день солн­цестояния, 20 июля - праздник Перуна (Илья), 7 августа праздник урожая (Преображение). Счастливая эта находка подтвердила пра­воту В.Я. Проппа, утверждавшего, что «бытовое содержание празд­ников всегда оказывается более устойчивым, чем тот мифологиче­ский смысл, который в них вкладывается».

С днями языческих игрищ совпадает в христианском календаре целый ряд «двунадесятых» праздников: Рождество - с Колядой, Пасха - с Радуницей и Красной горкой; Вознесение и Троица - «с ру-сальями» и т.д. Они вобрали в себя лучшее из их оформления. До сих пор в праздновании Троицы, Духова дня большую роль играют растения: плетение венков, украшение жилищ зеленью и цветами -языческая атрибутика, ставшая в православии символом освящения природы. Магией плодородия объясняются и действия, связанные с культом воды (бросание в воду венков или соломенных чучел, обли­вание друг друга водой, почитание русалок) и огня (прыганье через костры, сожжение кукол), а также ритуальные захоронения мужской фигурки: Костромы, Кострубоньки, Горюна или фаллического Ярилы, проводившиеся в ночь на Ивана Купалу и накануне Петрова дня [88, 427].

То христианство, что достаточно активно формировалось на просторах Восточной Европы, настолько не устраивало Запад, что папская курия, издавна следившая за положением религиозных дел на Руси, выдвинула в XII веке программу Бернарда из Клерво72, одним из требований которой было истребление всех славян, живших к востоку от Эльбы. Именно попытка осуществления в 30-40-е гг. XIII столетия на Новгородско-Псковской земле Клервосской «програм­мы»73 привела к многовековому размежеванию Руси с Западом, в конечном итоге сохранив и восточное христианство, и русский вари­ант православия.

В киевский период развития национальной культуры процесс формирования «народного христианства» только начинался: к опре­деленным язычеством нормам и правилам постепенно добавлялись богослужения, крестные ходы и молебны, составившие впоследст­вии важнейшую черту культурно-хозяйственной жизни русских. В фольклоре появился такой жанр, как духовные «стихи» - песни о святых и их деяниях: Егории Храбром, Федоре Тироне, Дмитрии Со-лунском, Алексее-божьем человеке. Пришедшись на время возрас­тания значения земледелия, христианизация выработала понимание труда как «источника и способа стяжания Божией благодати», сфор­мировав отношение русского крестьянина к земле и всему, что в ней произрастает, как к «земле Божией», к домашнему скоту и всякой «твари» - как «твари Божией».

«Средневековый человек, конечно же, не осознавал, считая се­бя истинным христианином, как много унаследовано им от прошлого. Это проявлялось в мыслях, чувствах, поступках. Дохристианские суеверия и магические действа, тяга к празднествам и развлечени­ям, связанным с языческими поверьями, была присуща как знати, так и низам общества. На драгоценных браслетах из кладов, запрятан­ных при монгольском нашествии и принадлежавших женщинам из княжеско-боярской среды, изображены сцены скоморошьих игрищ, те «служения идольские», против которых безуспешно боролись ор­тодоксальные церковники. Но в тех же кладах находят украшения с чисто христианскими сюжетами», - особо отмечает В.П. Даркевич в своей статье о происхождении городов средневековой Руси [23, 58-59].

Христианская Церковь принесла с собой достаточно развитое византийское каноническое право, регламентирующее жизнь духо­венства и церковных людей. Но для регулирования повседневной жизни мирян у нее не было иного способа, как предложить систему взаимных обязанностей и обязательств, базирующуюся не на право­сознании, а на осознании греха. Такое замещение юридического за­кона моральным, правосознания - религиозно ориентированной совестью оказалось одним из основных свойств древнерусской культу­ры, воспринятых последующими, выросшими из нее формами.

Заимствованная Русью политическая и правовая традиция гре­ческой Церкви, как и отставание в правовом и государственном от­ношении оформления политической власти, позволили новорожден­ной русской Церкви в течение нескольких десятилетий «занять сла­бые места раннефеодального общества», встать в ряд местных феодалов и проявиться в качестве публичной власти, взявшей на себя некоторые государственные и общественные функции. В част­ности, церковники имели право судить не только священнослужите­лей и людей, находящихся под покровительством церкви (вдовиц, калек, прощеников), но и остальных жителей русских областей за преступления особого рода (умыкание, пошибание и др.).

«Христианство способствовало достижению поставленной цели не только монотеизмом, но всеобщностью своих представлений, способностью объединить людей в неограниченном масштабе неза­висимо от их принадлежности к той или иной локальной общности. Тенденция к максимальному слиянию церкви с государством содей­ствовала формированию культуры» [9, 111]. Уже через поколение, ко времени Ярослава Мудрого (середина XI в.), на базе христианства резко возросло культурное единство и значительно усложнился мир городской культуры.

Восточное христианство, изначально ориентированное на пре­одоление локальных связей и сплочение диаспоры, стягивание во­едино огромных территорий и различных культурных традиций, соз­дание духовной общности из весьма разнородных и разобщенных территориально и культурно смысловых компонентов, выполнило свою задачу. По подсчетам В.Т. Татищева, в Х-ХИ вв. в состав рус­ского государства входило 22 народа со своим «вмещающим ланд­шафтом», традициями и вариациями поведения» [20, 80], однако уже в XI столетии на основе смешения неродственных племен, «сцемен­тированных единой религиозной идеей, языком и культурным фон­дом» [33, 152], образовалась новая этническая общность - русская народность и определилась Русская земля, имеющая в большей степени этноментальные и религиозные, нежели географические и государственные границы. Через два-три поколения после офици­альной христианизации навсегда миновала эпоха полян и радими­чей, вятичей и словен. Этнические территории - «данники Руси: белозерская весь, меря, мурома, голядь, вошедшие в зону колониза­ции, были ассимилированы; оставшиеся за ее пределами (череми­сы, зыряне, мордва, заволоцкая чудь) продолжили свою этническую историю» [75, 11; 44, 93]. Вероятно, правы были евразийцы - Н.С. Трубецкой,  П.Н. Савицкий,  П.С. Сувчинский,  Г.Ф. Флоровский, А.В. Карташов, П.М. Бицили, - считая православие основой русского национального самосознания.

Конфессиональный фактор, с конца X века детерминировавший развитие русской культуры и русского самосознания, не был отделен от государственного. Крещение Руси стало и «итогом», и условием социально-экономического развития, основой формирования новых культурных и этнических связей, о чем свидетельствует единая пла­нировка русских городов X-XIII вв. с выделением детинца и посада, единый усадебный способ и символика застройки, единые традиции в развитии ремесла и т.п., объединяющие Киев и Новгород, Смо­ленск и Ростов, Курск и Рязань.

С общим ростом городских центров и учреждением на местах княжеских династий связано и возникновение монастырей. Первый князь нового удела старался украсить свою резиденцию хотя бы од­ной обителью: город, особенно стольнокняжеский, не считался бла­гоустроенным, если не имел монастыря и собора.

«...Главным аргументом истинности веры, - подчеркивал Д.С. Лихачев, - русские послы объявляют ее красоту. И это не слу­чайно! Именно в силу этого представления о примате художествен­ного начала в церковной и государственной жизни первые русские князья-христиане с таким усердием обстраивают свои города, ставят в них центральные храмы» [42, 251]. Подсчеты учеными количества церквей домонгольской (X - сер. XIII вв.) Руси дают разные цифры: от 200 [50, 37-40] до 60 каменных храмов крестово-купольного типа [61, 10]. Но в любом случае, это лишь небольшая толика: известно, что первые, как и большинство последующих храмов (вплоть до XVIII в.) Центральной России, были преимущественно деревянными. Ка­менные церкви возводились повелением князя лишь в стольных, а позднее удельных городах.

В частности, в северянских Чернигове, Путивле, Рыльске, Кур­ске, Липовическе, Ратске, Ольгове археологи обнаружили остатки фундаментов и плинфу домонгольского времени [1; 94, 110]. Были на земле семичей74 церкви и в княжеских селах75

В Смоленске выявлено 46 мест с остатками ранних церквей (И.Д. Белогорцев)76 и известно два монастыря77. Каменное зодчество развивалось здесь лишь в трех городах - столице земли Смо­ленске и в городах княжеского домена: Мстиславле (детинец) и Ростиславле (детинец и на посаде).

Во Владимире, по данным источников, в 1185 г. насчитывалось не менее 32 деревянных и каменных храмов и два монастыря: Рож­дественский и Княгинин Успенский. В Ярославле уже в начале XI ве­ка было два каменных собора, тогда как в 1221 г. (по летописным данным) пожар уничтожил 16 городских церквей [40, 127].

Старая Рязань в XII веке - цветущий город с тремя каменными соборами: Борисоглебским, Спасским и Успенским. Фундаменты ка­менных храмов и церковная утварь из столичных мастерских (хоро-сы, лампады, кресты-складни и кресты с выемчатой эмалью) обна­ружены археологами в рязанских Пронеске и Ольгове [40, 127]. Му­ромский князь Константин Святославович (1096-1129) боролся с языческой партией, начав с обустройства в удельном граде Спасско­го монастыря (1096 г.).

Ростов называют Великим уже с XI века: здесь строят каменные княжеские и епископские дворы, терема, монастыри и церкви; начи­нается летописание и переводческое дело - библиотека князя Кон­стантина насчитывала свыше тысячи томов. К началу XIII века в Рос­тове три монастыря и два каменных собора - княжеский Борисог­лебский и городской во имя Успения Божией Матери, а письменные источники зафиксировали, что во время пожара 1211 г. в городе сго­рело 15 деревянных церквей.

О домонгольской Москве известно, что в ней были княжеские палаты и, по меньшей мере, три деревянные церкви, старейшая из которых - Ивана Предтечи - построена на месте языческого капища [58, 32]. Орловские вятичи просвещены в XII веке св. Кукшей. Однако если в Ростово-Суздальской и Муромской землях христианство ус­тановилось на рубеже XI—XII вв., то у вятичей языческие захороне­ния сохраняются до XIV века [73, 265-270].

Важнейшим «официальным» (княжеским) культом Северо-Восточной Руси стал культ Богородицы и Спаса. Владимиро-Суздальская земля, куда в середине XII столетия Андрей Боголюбский привез византийскую икону Божьей Матери Умиления и где по­строил храмы во имя Рождества, Успения и Покрова Богородицы, отличалась особым почитанием Небесной Матери. В Ростовском княжестве распространялось поклонение Спасу: в XIII веке в его честь в Переяславле, Угличе и Торжке возвели 7 городских соборов. Этот же культ охватил Тверское княжение, способствовав активному притоку населения [12, 42]. Москва в равной мере приняла и то, и другое 9.

Археологические данные свидетельствуют об определенном ко­пировании форм в системе церковной архитектуры русского домон­гольского периода, что в какой-то мере объясняется использованием князьями в разных землях одних и тех же мастеров и строительных бригад. Однако такого рода архитектурные и посвятительские дуб­лирования были нарочитыми и имели глубокую социально-политическую причину: возведение известного храма на новом месте - своего рода княжеский «межевой знак», знамение, метка родовой принадлежности. Так, древнейший после Десятинной церкви Спасо-Преображенский каменный храм Чернигова, построенный князем Мстиславом Владимировичем (1036 г.), есть констатация переноса княжеского стола и связи этого северянского города с Тмутараканью [65, 39]. Аналогичен смысл и немалого числа других «повторов».

Историк Русской церкви Макарий оставил в своем труде такие сведения: «Удельный и потом великий князь Владимир Мономах со­орудил каменные церкви: а) святой Богородицы в Ростове (прежде 1078), совершенно подобную по высоте, долготе и широте Великой киево-печерской церкви80, в память чудесного исцеления своего при заложении сей последней; б) святой Богородицы в Переяславле (1098) на княжем дворе; в) святой Богородицы, соборную, в Смолен­ске (1111); г) святых мучеников Бориса и Глеба на реке Альте (1117); д) святого Спаса во Владимире на Клязьме (ок. 1116 г.), последняя, впрочем, была, кажется, деревянная. Удельный князь черниговский Олег Святославич соорудил каменную церковь в Вышгороде во имя святых мучеников Бориса и Глеба, в которую в 1115г. и перенесены их мощи. Брат Олегов Давид Святославич (1123) соорудил церковь святых мучеников Бориса и Глеба в Чернигове, которая в семействе этого князя называлась отиею. <...> Юрий Владимирович Долгору­кий, будучи еще удельным князем в Суздале (с 1113 г.), создал в этом городе церковь Богоматери совершенно по образцу Великой киево-печерской церкви» [43].

«Преемственность архитектурных форм служила в Древней Ру­си наглядным подтверждением преемственности форм политиче­ских, зримым воплощением идеи исторической традиции» [12, 43]. В то же время для активно мигрирующего с конца XI века населения распространение в новых землях привычного культа часто станови­лось решающим в выборе места оседания.

Еще более значимым символом, манифестирующим перенос власти на новые земли, стали явленные и чудотворные иконы. Са­мым ярким тому подтверждением может служить история Владимир­ской иконы Богородицы Умиления. Ее воспетый в «Сказании.,.» ис­торический путь - путь реального преемства земель и княжеских «столов»: Киева - Владимира - Москвы. Но аналогичного рода свя­тыни-покровительницы81 появлялись по мере христианизации и по­литического самоопределения во всех землях Руси: в Смоленске, Муроме, Рязани, Костроме, Чернигове, Курске, Путивле.

Церковная десятина изжила себя уже к концу XI века. Возникла простая и практичная форма обеспечения Церкви: кроме собствен­ных заработков (судебные пошлины, требы и руга - особое содер­жание от князей и бояр) в ее распоряжение стали передаваться раз­личные статьи княжеских доходов (городской торговли и таможенных сборов) и земельные пожалования, достаточно быстро сделавшие Русскую церковь крупнейшим землевладельцем. Материальная за­висимость важнейших церковных центров от государственной власти позволяла сохранять идеологическое влияние посредством духовен­ства, объединенного в рамках единой церковной организации.

Культурное наследие Киевской Руси как основание культурогенеза средневековой Центральной России

Киевская Русь складывается как надэтничное, превосходящее своими размерами все современные ему западноевропейские стра­ны государство-держава, собравшее воедино несколько далеко от­стоящих друг от друга, неоднородно заселенных и сохранявших племенные традиции, родовые и экономические связи территори­альных областей (земель) Восточно-Европейской равнины.

Великие князья первых поколений - каганы, военные вожди, ви­девшие в себе, как выразился В.О. Ключевской, «не столько владе­телей и правителей русской земли, сколько наемных кормовых охра­нителей страны, обязанных блюсти Русскую землю и иметь рать с погаными» [37, т.1, 178]. Политическая структура государства являла собой своеобразный триумвират власти, в той или иной степени дублируемый во всех землях и городах. Триумвират, соединявший волю князя, боярской думы и вече, что соответствует, по выражению Н.В. Рязановского, «монархической, аристократической и демокра­тической сторонам» [64, 50-51] Киевской Руси.

Экономическое благополучие базировалось на меновых отно­шениях и приносившей солидный доход международной торговле, в немалой степени ориентированной на рынок82 пушнины. Об этом свидетельствуют и упоминаемые в летописях единицы назначаемой дани, и дошедшие до нас денежные термины - куна, веверица, бель и т.д., соответствующие названиям самых ценных пород пушных зверей. Во многом торговля мехами сыграла роль своеобразного ка­тализатора социальной дифференциации [11, 90], выделив из общей массы обеспеченных людей и дав толчок процветанию ряда городов.

Системообразующим и цивилизующим началом Киевской Руси стал торговый город - центр хозяйственной, политической и культур­ной жизни. Преобладание жаждущих расширения рынка ремесла и торговли и свобода миграций, обеспечиваемая отсутствием частной собственности на землю, с одной стороны, нуждались в единстве правления, что облегчило становление централизованной власти, с другой - активизировали социальное культуротворчество, втянув в процесс «огосударствления» разные, окормляемые Киевом - «отцом городов», народы и земли, сотворив в итоге пространственно-культурную целостность - «Русскую землю».

Перемещение с конца XI века трансконтинентальных торговых путей в Западную Европу и на морские просторы привело к сущест­венному падению торговли [9, 109], повышению значимости земель­ной собственности и преобладанию натурального хозяйства. Лише­ние «высшего класса» привычных доходов изменило принцип со­держания правящей элиты. Киевские князья «от примитивного «по­людья» как возможности «кормления» перешли к домениальному устройству личного хозяйства, а также более сложной и устойчивой системе сбора дани.

Следом за выделением княжеского домена начала формиро­ваться боярская вотчина - частное земельное владение, хотя бояре и дружинники Киевской Руси получали доходы от различных полю-дий, кормлений и судебных поборов еще долгие века после распада Киевского государства [68, 73]. В XI-XIII вв. боярство прочно осело в городах и землях, имея уже «собственные волости и села, хозяйст­ва, многочисленных слуг (в том числе и военных), свои дома-дворцы83 в городах и замки в пригородах» [59, 213-214]. Примером тому может служить Курск 30-х гг. XI столетия, описанный в житии Феодосия Печерского как активно функционирующий город княже­ского посадника. Хозяйственная жизнь его населения сосредотачи­вается в загородных хуторах - больших и малых имениях «вель­мож»84 и простолюдинов. Горожане занимались сельским хозяйст­вом и природными промыслами, водили в Киев обозы с припасами, весной сплавляли свой товар по Сейму и Десне.

Так лесостепной юг Центральной Руси жил до половецких набе­гов (1061 г.) на Киевскую, Переяславскую, Новгород-Северскую и Курские земли, когда многие их города были сожжены, а жители «ча­стью избиты, частью разбежались», перенося привычный образ со­циально-хозяйственной организации жизни на новое место житель­ства. Массовый исход населения из степной и лесостепной Руси под защиту лесов северо-востока (в Волго-Окское Междуречье, Залесье и Ополье), начался со второй половины XII века. Зона культурной ак­тивности переместилась значительно севернее - в менее освоенный регион, где, по выражению В.О. Ключевского, «сосредотачиваются наиболее крепкие народные силы, завязались те основы и формы народной жизни, которые потом получили господствующее значе­ние». Продолжалась интенсивная земледельческая колонизация; ак­тивно развивались «лесные» промыслы - охота и отлов птиц, лов рыбы и бортничество, лесозаготовки и смолокурение, - обеспечи­вающие и собственные нужды, и потребности торговли. Росло зна­чение земледелия и землевладения: «Поблизости от богатых охот­ничьих угодий с их «ловищами», «бобровыми гонами», «перевесищами» на водоплавающую птицу и «тонями» для рыбной ловли воз­никали оседлые поселения с пашенными землями, «ораты и земли с притеребы» (прилегающие к освоенной, которую «теребили» в сво­бодное от полевых работ время)» [90,129].

При общем увеличении численности отмирают отжившие посе­ления и формируются новые их типы. Укрупняются и дифференци­руются сельские поселения. Общинные «горожи» постепенно забра­сываются, «народную самооборону» заменяет и вытесняет массовое строительство крепостей и замков (Среднее Поднепровье, Северо-Восточная Русь) с концентрическими, не зависящими от рельефа местности укреплениями, постоянным населением и дружинной ох­раной. На их основе быстро растут и множатся торгово-ремесленные, политические, военные и религиозные городские цен­тры.

По воле местных князей на удобном месте в перекрестье торго­вых водных путей и близком удалении85 от старых племенных и торгово-ремесленных поселений (Гнездово, Сарское, Тимерево нахо­дятся в 10-15 км от пришедших им на смену Смоленска, Ростова Великого, Ярославля - расстояние, которое туда и обратно преодо­левается в течение светового дня), строятся новые города. Появля­ются княжеские и частновладельческие «города-села» с дворами-усадьбами86 - укрепленные селища, на основе вотчинного права принадлежащие духовным и светским феодалам (Гороховец на Клязьме, «Игорево сельцо» под Новгород-Северским). На стратеги­чески важных направлениях (лесостепная и лесная Русь) возводятся сторожевые города-крепости с постоянными военными гарнизонами. Складывается типичная плановая структура древнерусского города: крепость и обширная неукрепленная часть. Территория, отделенная от остального поселения и специальным образом защищенная, пре­вращается в его общественно-политическое и культурное ядро - де­тинец, под защитой которого город растет и формируется как воен­но-политический, административно-хозяйственный, торгово-экономический и культурно-идеологический центр большой округи.

К середине XII века социальная иерархия поселений Руси пред­стает во всем своем многообразии. Ее возглавляют высокоразвитые столичные города, окруженные младшими городами-пригородами и порубежными городами-крепостями, которые, в свою очередь, орга­низуют вокруг себя меньшие волости и погосты со своими центрами. Все явственнее прорисовываются более или менее обособленные области, политическим и хозяйственным ядром которых является большой торговый город, первый устроитель и руководитель их «по­литического быта» (В.О. Ключевский), связанный с Киевом патриар­хальными отношениями «молодшего к старшому», включая обязан­ности военной взаимопомощи и поставку оговоренной «дани».

С упрочением государства и утверждением христианства города становятся оплотом духовной власти церковных иерархов, преобра­зуясь в очаги и ячейки церковной организации. В них наряду с княжескими и «гостевыми» - торговыми и управленческими - дворами размещаются центры епархий87 и приходов. «Центрами центров» русских средневековых городов оказываются основывающиеся прак­тически в каждом княжеском городе монастыри.

Монастырская система складывается на Руси достаточно рано При всей противоречивости имеющихся сведений очевидно, что не­известные христианские обители были уже при князе Владимире; из них же набирались насельники и для «княжеских» монастырей Яро­слава, и для всех тех «68-90 монастырей домонгольского периода, две трети которых построены князьями и частными людьми, и, сле­довательно, заполнялись «готовыми монахами...» [36, т.1, 224]. В XI-XIII столетии монастыри, и часто не по одному, уже есть в Черниго­ве, Путивле, Рыльске, Рязани, Ростове Великом, Смоленске, Суздали, Владимире, Ярославле. Известный исследователь монастырской истории и культуры Г. Прошин по этому поводу писал так: «Иночест­во в постоянном движении следует общими путями расширения рус­ского государства, освоения им новых территорий. От первой митро­полии - Киева иночество двинулось на север и северо-восток, осно­вывая обители, становящиеся первоначальными очагами культуры и просвещения во всех крупных центрах древнерусского государства. Монастыри этого периода преимущественно княжеско-боярские и основываются в городах» [57, 95].

Расцвет городов начался в середине XII века, когда через сис­тему погостов и волостных центров к ним перешла функция сбора дани и транспортировка ее установленной уроками части сначала в Киев, а затем в столицы образовавшихся земель-княжений. Причем уровень благосостояния городов прямо зависел от их места в соци­ально-политической системе государства: опережающими темпами развивались центры, сохранившие независимость от великокняже­ской столицы и свободу торговли. Еще большее значение для город­ского развития имело сосредоточение ремесел. Именно наличие ре­месленников выделяло города из сельских поселений, структурно отличающихся разве что меньшими масштабами. Характерно, что везде ремесленная деятельность представлена не одним-двумя на­правлениями, а множеством узкоспециализированных, технически сложных и часто художественных профессий, многие секреты кото­рых до сих пор не разгаданы. Находки изделий киевских, смолен­ских, новгородских, рязанских мастеров в удалении от производящих их центров и даже за пределами Руси говорит о развитии и внутрен­ней, и внешней торговли. Оживленные связи со странами Востока, Западной Европы и Византии засвидетельствованы многочисленны­ми импортированными памятниками.

Частное владение и свобода землепользования, наследствен­ная передача ремесла и оберегание тайн мастерства, как и возмож­ность выбора, обеспечивали высокую степень общественной актив­ности и работу механизма вечевого управления, ограничивавшего власть князя88 и открытостью судопроизводства обеспечивавшего защиту городской и сельской общины.

Феодальное договорное право, аналогичное европейскому, -«Правда Ярослава», «Русская правда», и обретенный идеал89, вы­раженный в литературе этого периода, стали регуляторами взаимо­отношений и взаимообязательств всех сословий, обеспечивая авто­номность церкви, городов и населения. Позволяя «верховной власти с большим или меньшим успехом исполнять роль верховного арбит­ра» [81, 285], они задавали условия активного культурного движения.

Получив христианство непосредственно от Византии, Киевская Русь развивается как просвещенное европейское государство. Дав­ние споры о степени грамотности изначальной средневековой Руси практически разрешились большим количеством примеров высокой (для своего времени) культуры населения страны раннегосударственного и раннехристианского периодов. Игумен Иоанн Экономцев, имея в виду IX-X вв., пишет в частности: «Нет сомнений, что русские города в тот период не могли обойтись без письменности, так же как и не могли обойтись без системы математического счета, в сущест­вовании которой никто почему-то не сомневается. Эта письменность, вероятно, ...служила для узкоутилитарных, хозяйственных целей Когда на Русь стало проникать христианство, могли быть предприня­ты и, как свидетельствует житие Кирилла, были предприняты, попыт­ки использовать эту письменность для перевода на национальный язык Священного писания».[33, 21].

К свидетельствам широкого распространения грамотности отно­сится эпиграфика (надписи на камнях, монетах, оружии, посуде) и граффити (надписи на церковных стенах), в большинстве случаев недатированные и исполненные кириллицей. Однако то, что пись­менность существовала и до равноапостольных солунских братьев - факт90, подтверждаемый многочисленными историческими приме­рами. Так, «Повесть временных лет» начинает фиксировать события истории с 852 года, т.е. в ее составлении использованы памятники докириллической письменности Многочисленные свидетельства арабских путешественников и купцов подтверждают это. В частности Ахмед Ибн-фадлан, описывая в 922 г. погребальный обряд русов, упоминает водруженный на могиле столб с начертанным на нем именем сородича. Историк Эль-Недим Ибн-Якуб отметил, что русы для записей используют деревянные дощечки, а историк и писатель аль-Масуди оставил сведения о надписях на камнях в языческом храме славян. Болгарин Черноризец Храбр в «Сказании о письменех» говорит о применявшемся славянами-язычниками письме как о письме «черт и резов» [39, 175]. Вероятно, торжественное «начер­тать свое имя» имеет ввиду именно этот вид письма. В древнерус­ские времена такое выражение еще сохраняло буквальный смысл: археологи неоднократно находили в разных концах Киевской Руси помеченные именами владельцев пряслица91 и инструменты, череп­ки сосудов с буквами. С приходом же христианства появились и ре­месла, требовавшие обязательного знания грамоты, в частности, ис­пользующие надписи иконописание и изготовление церковно-культовых предметов.

Современная археологическая наука располагает доказательст­вами (находками «писал»92) широкой географии переписки простых горожан, бытовавшей в XI-XIII столетиях не только в Новгороде, но и в Смоленске, Курске, Новгород-Северске, в порубежных кочевой степи крепостях (Карпов, Хотмысль), на южных торговых путях Киев­ской Руси (Горналь, Гочево, Липино). Так же повсеместно обнаружи­вают археологи застежки и накладки на книги, имевшие хождение в Центральном регионе еще в домонгольские времена. «Размах такой повальной грамотности в XI-XII веках говорит о многом, в частности о многовековой традиции письма, что в свою очередь наталкивает на мысль о непрерывности грамотности на Руси и наличии ее в до-кириллическую эпоху. Просто раньше писали одними (языческими) знаками, а с принятием христианства на Руси стали писать кирилли­цей. Понятно, что с принятием христианства языческая письмен­ность была уничтожена, но традиции грамотности, навыки письмен­ной традиции остались» [39, 175].

8 житии Феодосия Печерского прописано, что он отроком в гра­де Курске, где было несколько учителей, изучил грамматику: был от­дан «на учение божественных книг единому от учитель <...> и вскоре извьчче вся громатикия». Дословно - «отдал себя на изучение боже­ственных книг одному из учителей <...> и вскоре изучил все грамма­тики, так что все дивились премудрости и разуму отрока». Поскольку слова «грамота» и «грамматика» в те времена, как, собственно, и сейчас, имели разный смысл (грамота - умение читать и писать, грамматика - сложная наука о строе языка, слов, словосочетаний, предложений), можно по одной только фразе упомянутого текста су­дить о характере развития образования и образованности на Руси в XI столетии.

В то же время это и аналогичные агиографические свидетельст­ва, летописные сведения и характер формирующейся литературы показывают, что христианская культура первоначально развивается как элитарная. Литературоведы и филологи часто затрудняются в определении самого первого древнерусского литературного памят­ника, но солидарны в том, что появление письменно оформленных сочинений связано с принятием христианства на Руси, с церковным богослужением и торжественным проповедничеством, с чтением на­писанного вслух. По сути, XI столетие русской культуры можно опре­делить как время истинного просвещения и просветительства.

Столь же очевидна и элитарность первых слушателей, способ­ных воспринимать большие произведения, сложную композицию, го­сударственно-значимые идеи. Именно для такой аудитории сочинял Иларион, первый древнерусский митрополит, автор «Слова о законе и благодати» (1049 г.), не боявшийся говорить казалось бы недавно просвещенным русичам о сложнейших вопросах человеческого бы­тия и признававший, что написал свое «слово» для людей, «преизлиха насытившихся сладости книжной». «Круг первых потребителей литературы - знатные слушатели, собиравшиеся в главном храме города. Возможно, и избранные священнослужители, и монахи», -отмечает А. Демин [24, 6].

Доктор филологических наук Александр Ужанков уверен, что «практически все жанры древнерусской литературы XI—XVII вв. (кроме мирских повестей) имеют внелитературные функции» [77, 22]. Ораторское красноречие - это не что иное, как проповеди, читаемые по случаю праздника, важного события или на темы морали; жития, вошедшие в четьи сборники (Четьи-Минеи), прославляют духовный подвиг святых и являются, прежде всего, неотъемлемой частью цер­ковной службы святым; послания церковных отцов (иерархов) своим духовным чадам; «слова» по поводу религиозных споров (например, с латинянами), освящения церкви (знаменитое «Слово о законе и Благодати») и т.д. «Совершенно очевидно, что «древнерусская ли­тература» - это православная литература, которая была призвана к окормлению нового христианского народа. И «внелитературная функция» <...> была у древнерусских творений основной. Но, по­скольку содержание облекалось в словесную форму, а отношение к слову обуславливалось отношением к Богу («В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», - свидетельствует апостол Иоанн), все древнерусские писатели (они были в большинстве своем лицами духовными - служителями церкви) стремились в меру сил и таланта к литературному совершенствованию своих творений», - ут­верждает он [77, 22].

«Слово о полку Игореве» - предмет многолетних дискуссий ученых, источник разного рода гипотез, авторы которых едины в од­ном: это самое знаменитое сейчас, но не в древности произведение широко распространенного в тот период жанра импровизации на княжеском пиру, где два (или более) певца подхватывали мысль дру­гого, противореча и дополняя ее (Д.С. Лихачев, А. Демин). Это озна­чает, что «Слово», обращенное к знатным людям и имеющее экста­тический характер - обилие не разъясняемых политических и исто­рических намеков, свободную, а не хронологическую последова­тельность изложения событий и откликов на них, множество редко­стных языковых оборотов и выражений, сложных символов и обра­зов, - элитарно уже по своему предназначению. Для внимавших «Слову» аристократических слушателей его «темные места» не бы­ли темны, но именно в силу аристократизма «Слово о полку Игоре­ве» и не получило распространения. Т.е. можно полагать, что быто­вание такого рода литературных произведений могло иметь доста­точно широкое поле и в предшествующее языческое, и в последую­щие удельно-княжеские времена.

Элитарным читателям адресовалось и «Повествование по хро­нологии годов» - «Повесть временных лет» (около 1113 г.), значение которой для русской культуры воронежский филолог А.О. Амелькин сравнил со значением Библии: «И как Библия, вобравшая в себя многовековую мудрость еврейского народа, «Повесть» вобрала в себя древнейшую нашу литературу. Русская летопись не только учи­ла, она жила вместе с русским народом» [4, 181]. С этой хранившейся в Киево-Печерском монастыре дорогой пергаментной книгой мог­ла познакомиться лишь светская и церковная верхушка, да еще уз­кий круг ученых монахов. Киевской знати, обязанной стать образо­ванной и эрудированной, нужна была компактная историософская энциклопедия, каковой, собственно, и является первая русская лето­пись, объединившая самые разнородные материалы: рассказы из библейской истории, этнографические сведения о древних славянах, устные легенды о первых князьях Древней Руси, юридические доку­менты (уникальные тексты договоров Руси с Византией), политиче­ские повести о княжеских междоусобицах, осуждавшие распри («ес­ли возьметесь воевать между собою, то поганые станут радоваться и возьмут землю нашу»), церковную полемику с «латынами» и вол­хвами (языческими жрецами), церковные поучения (похвальное сло­во Ольге, первой христианке из князей, похвала книжному учению и священным книгам), житийные сочинения (о первых монахах Киево-Печерского монастыря) и пр., - читаемые как единое, искусно сжатое опытным книжником и яркое повествование. Труд Нестора отражает не только жанровое разнообразие раннехристианской литературы периода Киевской Руси, но и реальность бытования дохристианской письменности, памятники которой как «поганое» языческое наследие могли быть преднамеренно уничтожены.

Крестившись и получив доступ к самой фундаментальной куль­туре своего времени, Русь начала личный христианский путь не только с наиболее значительных образцов, но и с величайших куль­турных творений, свидетельствовавших как о степени глубины при­нятия нового знания, так и о колоссальных силах, собранных за века в тайниках ее природной языческой души. В этом смысле следует согласиться с мнением современного богослова и историка право­славной церкви игумена Иоанна Экономцева, который пишет сле­дующее: «Необходимо признать, что дохристианская Русь в области материальной культуры и религиозных (языческих) представлений, находящих полную аналогию с религиозными воззрениями античного мира, достигла достаточно высокой степени развития, что и позво­лило ей так легко и быстро воспринять сложнейшие концепции хри­стианского вероучения и миропредставления и совершить грандиоз­ный прорыв в области самосознания» [33, 19].

Однако Киевская Русь стала и прилежной ученицей многих сво­их учителей. В домонгольский период были переведены разные кни­ги, повествовавшие о сотворении Вселенной, Земли и человека, о расселении людей по Земле, о частях света, о свойствах животных и о будущих судьбах Земли, медицине и организации быта. «Шестоднев» Иоанна Экзарха, «Книга небес» Иоанна Дамаскина, «Христиан­ская топография» Козьмы Индикоплова, «Физиолог» - открывали русскому книжнику всю яркость и многообразие мира.

Об учительном характере древнерусской литературы свиде­тельствует не имевшее место ее жанровое разнообразие, а широкое хождение и авторское предпочтение формы сборника, или Изборни­ка93, статьи и повести для которого отбирались, точнее, избирались. Маленькая библиотека под одним переплетом, энциклопедия жизни тела, души и духа. Все, что, по мнению древнерусского книжника, необходимым образом должно быть под рукой в походе или княже­ских хоромах. Задачей этих сборников было упорядочить представ­ление о мире и поведении человека в нем, достигнуть которого не­обходимым образом можно было только с помощью знаний об осно­вополагающих принципах мирозданья. «Не случайно самый опасный враг - "народы, которых никто не знает", "язык неведомый", самое опасное место - "земля незнаемая", самая горькая смерть - неведо­мо где. А слово "невежество" обозначало одновременно и неведе­ние, и, наверное, невежливое поведение» [4, 181].

Делу просвещения как делу государственной важности, служили и основываемые киевскими князьями, начиная с Владимира, «книж­ные училища» для отроков и многие разбросанные по всей Руси мо­настыри. Киево-Печерская обитель в бытность уже св. Феодосия бы­ла, по сути, одним из первых европейских университетов, подготав­ливающих высших церковных иерархов и писателей и накапливаю­щих духовные и исторические знания посредством житий и летопи­сания, собирания и переписывания книг. Книгописание и учительские традиции имели и современные ему монастыри Тверской, Влади­мирской, Смоленской, Рязанской и прочих земель.

Обращая внимание на отсутствие в ранней русской духовной практике привычного Западу богословия, некоторые, в том числе и национальные, исследователи называют Русь «великой молчальни­цей», как-то забывая, что истинный смысл богословия как прозрения, познания и прославления Бога, «умозрения», а не схоластического «плетения словес», был ею выражен с необычайной и не повторен­ной ни в каком другом культурном опыте силой Русские философы неоднократно подчеркивали, что в Древней Руси философия в худо­жественной форме выступает в более полном виде, чем в вербаль­ном тексте. Выдающийся русский эстетик В.В. Бычков, в частности, свидетельствует: «Сила и непреходящая значимость древнерусского искусства в его «софийности» - удивительной способности смотреть на жизнь «с точки зрения вечности» и,,прозревая в ней сущностные основы бытия, выражать их в цвете, слове, звуке».

Киевский князь Владимир Красное Солнышко после своего об­ращения в христианство жил еще 25 лет и успел крестить Киевскую, Черниговскую, Смоленскую, Новгородскую земли, соорудив на месте поверженных языческих капищ каменные храмы: «нача ставити по градом церкви и попы». На раннехристианской стадии, как известно, у Руси были разные учителя: греки, поляки, немцы. Однако обратим внимание, как быстро «ученица» уходит от «кружочков и палочек» в постижении и этой «грамоты», внося изменения в заимствованные проекты и создавая самостоятельные произведения, а не редко и шедевры, не только в литературе, но в архитектуре и живописи.

Уже киевская София - пятинефный, тринадцатикупольный храм, посвящением и образом своим повторяющий главный константино­польский собор, представляет собою строение, каких в Византии не было. Главная функциональная и, следовательно, конструктивная проблема массового периода христианизации - размещение в храме большого количества народу и особо среди него семьи и прибли­женных князя - решена в нем возведением обширных галерей-хоров. Чуть позднее столь же быстро в архитектуре решилась зада­ча, связанная с переходом функции «хранения христианства» от ве­ликого князя к монастырям, внешне выразившаяся активизацией мо­настырского каменного строительства и исчезновением из храмов больших хоров, а соответственно, и многоглавия, что довольно ско­ро приняла и растиражировала и собственно княжеская церковная архитектура.

Археологические данные свидетельствуют об определенном ко­пировании архитектурных форм и строительных технологий культо­вого зодчества русского домонгольского периода. Известно, что главные храмы разных земель повторяли друг друга. Однако «об­разцы» чаще всего служили строителям лишь схемой, что не созда­вало помех для развития творчества зодчих, практический опыт ко­торых развивался и совершенствовался с каждой новой постройкой Мастера всегда делали поправки с учетом развития форм от време­ни создания образца и до его повтора; при этом изменения были связаны и с функциональными соображениями, и с требованиями заказчика [5, 134-138].

Открытость, обращенность к самым разным источникам и спо­собность проникновения в их суть есть одна из существенных черт древнерусского искусства XI—XII столетий. Природное умение видеть и повторять красоту окружающего мира и человеческих творений в любом творчестве стала той почвой, на которой так быстро выросло плодоносное дерево русской культуры. Сыграла свою роль и «детско-языческая» любовь к золоту, и ювелирная техника ремесла. В.В. Бычков свидетельствует, что красоту всего ансамбля церковно­го искусства люди средневековья «воспринимали только в прикладном модусе - только с точки зрения украшенности, блеска, яркости, красочности и т.п.», и именно типологическая однородность всего средневекового искусства с отражающим народные вкусы искусст­вом декоративно-прикладным и словесным фольклором позволила особенно быстро создать русскую редакцию византийского искусства и литературы.

Золотом стен и окладов сияли храмы и иконы многих домонгольских городов Руси. В то же время непревзойденная иконопись и настенные изображения Киевского периода, балансируя на грани реального и ирреального, отличались особым «калокагативным» стилем, облекшим внутреннюю красоту изображенных в столь же прекрасные внешние формы. Сгинувшая в огне татарского нашест­вия стенопись эпохи христианского становления, так же как единич­ные сохранившиеся иконы разных земель94 и мозаики Софии киев­ской, могла свидетельствовать, что идеалом «героического периода» Киевской Руси повсеместно был мужественный и красивый человек. Подтверждает видение в человеке богоподобия, отмеченность кра­сотой духовной и телесной и древнерусская литература, создавшая первые портреты - князей Владимира и Бориса, равно отметившая и величественную властность и красоту могущества отца, и внешнее цветение, юношескую хрупкость, мудрость и разумность как знаки божьей благодати (святости) сына. «Своей античностью» назвал этот период русской культуры Д.С. Лихачев. В нем еще не было ни то что отрицания, но даже пренебрежения к плоти или противопос­тавления духа и тела. Близок к античному и эстетический канон того времени: господствовали пропорции Поликлета (1:7).

Опыт калокагативного древнерусского антропоморфизма X-XII вв. рождался в специфической атмосфере военной демократии, сложения героического эпоса и освобождения от власти мифологии.

Потребителем церковного искусства был весь крещеный народ, поэтому, несмотря на отличия утонченного христиански просвещен­ного сознания элиты и обыденного языческого - простолюдина, они не были так уж разъединены. Как выразился В.П. Даркевич, «уро­вень ученого философско-теологического сознания отличался от уровня массового, однако между элитарной культурой интеллектуа­лов, в основном из представителей духовенства, княжеско-дружинной с ее «богатырскими», рыцарскими идеалами, и культурой простонародной с особенно сильными языческими традициями, унаследованными от предков, не было непроницаемых перегородок» [23, 58]. Однако нет сомнений в том, что именно городская культура являлась проводником и основой распространения нового знания, образа жизни и эстетических представлений. Хранителем языческого мировоззрения, традиционного опыта, архетипических образов и символики оставалось в массе своей слабо христианизированное сельское население.

Утверждение церковного канона и распространение единого права формировало общегосударственную и социально-культурную структуру Киевской Руси, оставляя свободными хозяйственную, ду­ховную и художественную жизнь. Подтверждение тому - разный уровень материального благосостояния и «отход общественной жиз­ни от ситуации одинакового устройства на всех ступенях общества» [10 13], установление местного почитания святых и культ икон-покровительниц земель, накапливающиеся отличия в архитектуре, строительных технологиях и иконописных приемах.

Централизованное управление из Киева в силу огромных рас­стояний и слабых экономических связей реально производилось по­средством организации системы «посадников» - «лучших мужей», и земельных пожалований, сопровождавшихся раздачей иммунитетных прав, посредством чего области, волости и города Руси удержи­вались в повиновении. Земли и иммунитетные права представля­лись отдельным частным лицам на определенных условиях, глав­нейшим из которых считалась служба великим киевским князьям. Следствием функционирования такой политической системы стало превращение центрально-русских территорий в своеобразные сень­ории-полугосударства, владетели которых, опираясь на личные во­енные дружины, управленческие и судебные органы, могли прово­дить самостоятельную внутреннюю и, в какой-то мере, внешнюю по­литику. Власть киевских князей, переросшая возможности одного че­ловека управлять отдаленными землями, со своими формирующи­мися династиями становилась, по сути дела, номинальной.

Значение князя-государя и собственника земли не совпадало: бояре-посадники выступают в исторических источниках в качестве временных держателей отдельных волостей, «доходы с которых де­лились в определенных пропорциях между боярами, их военными слугами и князьями, дававшими им земли» [59, 216]. Усиливаясь в экономическом и военном отношениях, сеньоры-владетели переста­вали выполнять те условия, на которых им представлялись земля и иммунитетные права, постепенно превращая свои полугосударства в собственные державы, что приводило к политическому обособлению целые территории.

Стремление условных держателей к личному земельному вла­дению и экономической и политической самостоятельности, ставшее первопричиной дробления крупных княжеств-полугосударств, отмечено в наиболее развитых земледельческих районах Центральной Руси уже в середине XI века. Впоследствии оно приобретает перво­степенное значение и обвальные формы. Более того, в XII столетии в Северо-Восточной Руси явственно обозначаются «пробивавшиеся сквозь вечевую демократию» (И.Я. Фроянов) монархические тенден­ции.

Перестала отвечать интересам укрепляющихся землевладель­цев и форма ранней централизации - военно-политический союз князей. Наблюдались неоднократные попытки замещения вече его аналогом в виде съездов князей. Последними в этом ряду были ак­тивные усилия Владимира Мономаха (незадолго до смерти) собрать общерусское вече. Однако, как выразился А.С. Ахиезер, «большое общество, государство оказались пропитаны локалистскими принци­пами. Возник разрыв между культурой, тяготевшей к большому об­ществу, и социальными отношениями локального типа» [9, 105].

По замечанию Л.Н. Гумилева, «субэтносы XI в. в XIII в. превра­тились в отдельные этносы, утратившие политические связи и этни­ческую целостность, сохранив только одну силу, еще сдерживавшую разложение, - православную церковь и ее культуру» [20, 492], силу, ставшую основой и гарантом культурной целостности Руси. В этом противоречии - растущем ощущении всеобщности и стихийном, на ментальном уровне, проявлении индивидуальности - отражение тех тенденций, которые, в конечном итоге, «разорвут» Русь. «Внутрен­няя слабость и дезорганизация, неспособность разрешить социо­культурное противоречие между потребностью в социальной органи­зации большого общества и сложившимся господствующим собор­ным идеалом явилось причиной национальной катастрофы» [9, т.1, 107].

Существенные физико-географические, климатические и ком­муникативно-культурные отличия «вмещающего ландшафта» Цен­тральной России, не совпадение новых городовых и областных об­разований с древними племенными и распространение земельной частной собственности, опережающее развитие и политизация неза­висимых от Киева торгово-ремесленных центров и перерастание торгового соперничества в политическое, изъяны «столонаследия» и рыхлая социально-сословная система привели Киевскую державу к распаду.

Но «блестящий дебют», как выразился Н.В. Рязановский, состо­ялся, оставив «богатое наследство социальных и политических ин­ститутов, религии, языка и культуры» [64, 60] - все, чем держалось русское культурное единство в последующие столетия.

Примечания

27 Древнее название Волга - Ра, Рос, Оскола - Рось, притоки Днепра - Рось, Россава, Роська. Названия упомянутых в нарративных источниках племен - аор-сы, роксоланы, росы, росомоны, русы.
28 По арабским источникам во время этого похода в хазарские степи полко­водец Мерван пленил не только хазар, но и ассакалиба - так арабы называли славян; Танаис (Дон) в арабской географической традиции назывался «Рекой Славян», контролируемой салтовскими крепостями.
29 По мнению исследователей, это могла быть поволжская или южно­уральская группа представителей культуры именьковского типа, осевшая среди славян на территории среднего и верхнего течения р. Псел. См: Приймак В.В. К вопросу о происхождению гончарной волынцевской керамики // Археология и ис­тория Юга-Востока Руси. -Курск, 1991. -С. 65.
30 Девицкий клад Коротоянского р-на Воронежской области. См.: Быков А.А. Из истории денежного обращения Хазарии в VIII-IX вв. // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Вып.3. -М., 1974. -С. 26-71.
31 В Посеймье были обнаружены астрагалы и керамика с буквами.
32 Маршрут хазарского полюдья повторил в 965 г. разгромивший Хазарию киевский князь Святослав.
33 Предположительно, роменско-вятическое городище вблизи Воронежа.
34 На Горнальском городище (Курская обл.) археологи обнаружили княжескую усадьбу X столетия и фрагменты станков для чеканки монет, а также серебряные подражания арабским дирхемам, чеканившиеся, возможно, здесь же.
35 Лепная керамика с поселения Покров-5 на реке Десна, Свято-Данилова монастыря в городе Москва и некоторых других, относящихся в целом к роменской культуре, и значительное распространение раннекруговой посуды сближает эти памятники с поселениями глубинных районов северской земли - Верхним Посемьем, верхним течением реки Псел и Оскол. Вряд ли случайно и наличие сре­ди гидронимов Подмосковья таких названий, как Десна и Северянка.
36 Она по-прежнему опиралась на погосты, крепостным гарнизонам которых был определен прокорм (лесные «ловища» и «перевесища» - места для охоты на зверя и птицу), а система полюдья была дополнена «повозом» - поставкой дани в назначенные пункты и «уставами» и «уроками» - установлением их четких размеров и сроков доставки или изъятия.
38 Так именуется Древняя Русь в норманнских письменных источниках. Наиболее ранние случаи употребления этого названия относятся к концу X-XI вв.
39 Ныне это большая часть территории Центрально-административного региона Российской Федерации.
40 Название народа «рос» впервые появилось и разошлось по миру в греческих хрониках, связанных с завоевательными походами Олега и Игоря на Царьград. «Росией» в середине X в. называет заселенную «росами» территорию император Константин Багрянородный. В западноевропейских источниках термин «Russia» или «Ruscia» применяют с XI в.: Папа Григорий VII в своей грамоте 1075 г. на имя киевского князя Изяслава Ярославича именовал его «князем русских» (rex ruscorum), что соответствует обычному названию Русской земли в средневековой французской поэзии. В начале XIII в. в папских грамотах и в ливонской хронике первой половины XIII в. появляется название «Russia». Тем не менее, Русь не называлась Россией до XV в., когда это название было воспринято Московской Русью, также как «русские люди» не звали себя ро­сами. См.: Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древ­ности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. -С. 270. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XII веков. -М.: Наука, 1973. -С.11.
41 Вход Руси в супер- и сверхэтническую общность, к которому она стремилась при Святославе, состоялся при крещении, и случилось это не на Дунае, а в Константинополе.
42 Описание рукописи и характеристика карты см.: C.Rafn. AR, II, р. 392; Alfredi Islenzk, b.2, p. С.
43 Согласно средневековым представлениям граница Европы и Азии проходила по реке Дон (Танаис).
44 «Hausbok», udg. av F. Jonsson. Kobenhavn, 1892-1896. -C.155. Приводится по тексту: Мельникова Е.А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях//Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976. -С. 146.
45 «Фрагмент древнего исландского историко-географического сочинения» содержит отрывок об открытии Исландии Гардаром (VIII-IX вв.). Любопытно проследить внешне столь очевидную связь имени первооткрывателя и название земли Гардарики. См.: J.Skriptores rerum Danikarum medii aevi. Т. II. Havniae 1773, p. 25-37.
46 Новейшие материалы показывают, что уже в IX столетии в Ростовской земле развернулось славянское расселение и шел процесс формирования древнерусской народности. См.: Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1985. -С. 33-45.
47 Г.В. Вернадский в одной из своих работ сделал попытку разыскать историческую основу преданию. См.: Vernadsky G. The Origins of Russia. -Oxford, 1959, p. 174-180. Поискам родины викингов в Ростовской области (бывший Танаис) посвятил последний год своей жизни и великий исследователь XX столетия сканди­нав Тур Хейердал.
48 Антами называют восточных степных славян раннего средневековья.
49 Не от этого ли корня произошли слова: рече (речь, речистый), руце (рука, рукастый), решительный, вполне применимые в качестве определения русского характера? На определенное размышление наводит и происхождение слова рыцарь, согласно этимологии, заимствованного из польского - rycev. См.: Фесмер. -М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т.: Пер. с нем. ОН. Трубачева.-М : Прогресс, 1987.
50 Слова свет, святость, слава в средневековом представлении идентичны с точки зрения выражения божественной сущности.
51 Река Рус - торговый путь, включающий среднее и верхнее течение Дона, Северный Донец и левобережные притоки Днепра. См.: Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М,: Вече, 2002. -С. 126
52 Об этом свидетельствуют браки представителей киевской династии. Сыновья Владимира были женаты на дочерях государей соседних королевств: Святополк - на дочери Болеслава Храброго, Ярослав - шведского короля Олафа. Сам Ярослав Мудрый сосватал своему сыну Изяславу дочь польского короля Мешко II; сыну Святославу дочь немецкого графа Леопольда фон Штаде; младший Яросла-вич Всеволод женился на родственнице императора Константина Мономаха. Три дочери Ярослава стали королевами: старшая Агмунда-Анастасия - венгерской, Елизавета - сначала норвежской, затем датской, Анна - французской. Летописи неоднократно рассказывают, что изгнанные или побежденные великие и удельные князья скрывались за границей, чаще всего на европейском севере.
53 Имеется ввиду представление о единстве и извечной борьба двух начал - света и тьмы, добра и зла (зороастризм), Бога и Дьявола.
54 В «Хронике» Захарии Митиленского, или Ритора, - сочинение византийского автора первой половины VI в., дошедшее в сирийском переводе в историографическом своде второй половины того же столетия, дается описание обитавшего в причерноморских степях в VI в. «народа рус» и сообщается об изобретении в начале VII в. для племен (булгар, алан, авар, эфталитов и др.), живущих «в гуннских пределах» - в южнорусских степях и Северном Прикаспии, - албанским епископом Кардостом и тремя его клириками письменности и составлении «писаний» на их языке. См.: Гусейнов РА Место и роль сирийских источников в изучении исто­рии народов СССР // Древнейшие государства на территории СССР -М.: Наука, 1976.-С. 47.
55 Именно этот, забытый историей факт стал причиной выбора Владимиром Тмутаракани местом личного крещения. Черниговские князья северских славян (родоначальник - князь Черный) считали Тмутаракань своей отчиной, то есть землей отцов. См.: Саратов И.Е. Следы наших предков. Памятники Отечества // Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985. -№2. -С. 39. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в. -М.: МГУ, 1977. -С. 207.
56 О связях Танаиса с Черняховскими памятниками Восточной Европы говорят и другие археологические памятники - острореберные миски, трехслойные костяные гребни, находки которых для античного города, каким еще в конце IV в. был Танаис, не характерны. См.: Арсеньева Т.М. Новые исследования в Танаисе // Вестник РГНФ. -1999. -№3. -С. 110.
57 О крещении русов писали византийский патриарх Фотий (867 г.), Константин Багрянородный (середина X в.) и Георгий Кудрин (автор XI в.) См.: Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М\: Вече, 2002. -С. 60.
58 Иакимовская летопись, фрагменты которой дошли до нас в тексте «Истории Российской» В.Н. Татищева, повествуя о погребении князя Аскольда, упоминает церковь св. Николая «на горе», разрушенную в 971 г. Святославом. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т.1. -М.; Л., 1963. -С. 110.
59 Согласно Иоакимовской летописи, использованной В.Н. Татищевым в написании его российской истории, в неудачной защите (972 г.) болгарского города Доростол, обороняемого дружинами Святослава и его двоюродного брата Глеба-Улеба (по предположению, племянника равноапостольной Ольги, участвовавшего в ее Византийском посольстве и крестившегося вместе с ней), были обвинены христиане дружины Глеба-Улеба, которого, «разными муками томя», разгневанный Святослав казнил. См.: Лобачев В. Первый русский князь-мученик, который в святцы не попал // Наука и религия. -2000. -№2, -С. 33.
60 Курский археолог Ю. Александров-Липкинг в своей книге «Далекое прошлое соловьиного края» приводит сведения о том, что в 60-е гг. XX столетия курский краевед А.А. Орлов на склоне притускарного обрыва в центре города Курска собрал несколько фрагментов плинфы «со скосами на углах», которая изготовлялась только в X веке Рукопись 1785 г. курского губернского землемера И. Башилова «Описание Курского наместничества...» свидетельствует о находке кирпичной плинфы в Беседино, что в 25 км от Курска: «были обнаружены кирпичные фундаменты из плинфы. 4x27 см». См.: Александров-Липкинг Ю. Далекое прошлое соловьиного края. -Воронеж: ЦЧ. кн. изд-во, 1971. -С. 110.
61 В ряде летописей сообщается о том, что епископия в Ростове была учреждена еще в конце X в.- в 991 г.; ее первым епископом называют Федора Гречина. В Тверской, Воскресенской, Никоновской летописях и «Степенной книге» он упоминается как строитель первой дубовой соборной церкви в Ростове, которая была «толико чудна, якова не бывала и потому не будет». См.: Иоаннисян О.М. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XIII вв. // Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. -С.140
62 Культ коня был достаточно распространен практически до конца XIX века. В некоторых местах (например, Тульской губернии) были даже каменные статуи коней, вернее кони-камни. См.: Рапов О.М. Русская церковь IX—XII вв. Принятие христианства. -М., 1988. -С. 39.
63 Существуют этнографические и лингвистические свидетельства совмещения князем в определенные периоды роли племенного вождя и жреца. Археологически это подтверждается захоронением в «Черной могиле» X в. (Чернигов) князя одновременно с воинским и жреческим инвентарем. Возможно, что культ и святилища были связаны с княжеской властью и в других местах.
64 Византия, давшая Руси церковную организацию, канон и священников, не следовала закону десятины, установленному пророком Моисеем.
65 Двадцатипятикрестовая десятинная церковь была возведена на месте двора варягов-мучеников Федора и Иоанна, убитых языческой толпой в Киеве в 983 г за отказ быть принесенными в жертву Перуну.
66 Следом за Киево-Печерской обителью пещерные монастыри появились в «пустынях» лесной и лесостепной зоны. К ним относятся и те из них, история которых известна от основания - черниговский Ильинский (XI), Псково-Печерский и Святогорский Печерский монастыри (XIV-XV вв.), и те, чья древность сокрыта, и лишь название, вобрав определение «печерский» - пещерный, отразило эту особенность рождения обители. В лесостепной зоне юга России, как свидетельствуют историография и материальные остатки, когда-то было довольно много отшельнических пещер и подземных монастырей До нынешнего времени сохранился и сейчас восстанавливается один из монастырских комплексов, вырубленный в меловом холме правого берега (Жестовы горы) реки Оскол при впадении в нее реки Холки, в 15 километрах к северо-западу от города Новый Оскол (Белго­родская область, Чернянский район).
67 Поп - полабский puop «священник, учитель».
68 Характерно, что даже имена их славянские.
69 Археологическое исследование первоначального города Рязани показали полуязыческие захоронения середины XII в. и три кирпичных христианских храма.
70 Академик Б.А. Рыбаков начинающим исследователем увидел в довоенной экспедиции в Курской области (с. Гочево) «огромный ритуальный хоровод всех женщин и девушек села (около 150 человек), собравшихся перед полуночью в честь праздника древних славянских богинь Лады и Лели, покровительниц брака». См.: Зорин А.В., Стародубцев Г.Ю., Шпилев А.Г. при участии Плаксина И.М. Из истории изучения курских древностей. -Курск, 2000. -С.85.
71 «Скорее всего, христианские священные изображения сменили в Божьем углу более древние - языческие, а на первых порах несомненно соседствовали там с ними», - делает предположение в своем обобщающем исследовании славянской культуры Мария Семенова. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. -С. 182
72 Бернард Клервосский (1091-1153) - воинствующий католик, один из вдохновителей и организаторов крестовых походов, рьяно осуществлявший свою выдвинутую в проповедях и трактатах программу всемирной христианизации, в частности, писал: «Язычников не следовало бы убивать, если бы их можно было каким-то иным способом удерживать от совращения и чрезмерного притеснения верных (христиан). Теперь же лучше, чтобы они истреблялись, чем оставался бы бич грешников над судьбой праведников, дабы не простерли праведники руки свои к греху». См.: Щавелева Н.И. Послание епископа Краковского Матвея Бернарду Клервоскому об «обращении русских» // Древнейшие государ­ства на территории СССР. -М.: Наука, 1976. -С. 119.
73 Невское сражение и «ледовое побоище» на Чудском озере.
74 Одно из Посеймских северянских племен.
75 Так, Ипатьевская летопись, рассказывая о междоусобиях 1147 г., упоминает о разграблении Георгиевского храма села путивльского князя Святослава Ольговича. См: ПСРЛ, т.11, стр. 334.
76 По М.К. Каргеру - около 30.
77 В «Житии Авраамия Смоленского» идет речь о пригородном монастыре в селе Селище под Смоленском (со скрипторием) и городском монастыре Честного креста. См.: Кусков ВВ. Литература высоких нравственных идеалов // Сокровища древнерусской литературы. Древнерусские предания. -М.: Советская Россия, 1982.-С. 11.
78 Первый каменный храм Смоленска был возведен Мономахом в 1101 г. Расцвет смоленского домонгольского зодчества приходится на 40-80-е гг. XII в.
79 В XIV-XV вв. Московский и Тверской кремли имели большое количество храмов, названия которых показывают существование одной и той же традиции, причем, судя по всему, не Тверь следовала за Москвой, а, наоборот, Москва за Тверью.
80 Современные исследования определили, что и суздальский храм, построенный Владимиром Мономахом в полуязыческой Залесской земле, должен был служить напоминанием о Киевской Руси и потому строился по образцу церкви Печерского монастыря и соответствовал ему по длине, ширине, высоте и внешнему облику.
81 В эпоху расширения Московской Руси их прославление, наоборот, как бы «шло» следом за возвращением когда-то оставленных или обретением новых земель, символически отмечая их закрепление за Московией.
82 Русский мех высоко ценился и на мусульманском Востоке, и при королевских дворах Европы.
83 На городище Новогрудка (Рязанская обл.) обнаружена домонгольская боярская усадьба с большими застекленными окнами и фресковой росписью стен, изобилующая предметами роскоши. См.: Куза А.В. Малые города Древней Руси. - М.: Наука, 1989.-С.70.
84 Так называет «Житие» обеспеченных, вероятно, служивых людей этого города.
85 Явление, названное учеными «явлением переноса городов», особенно характерно для Северо-Восточной Руси.
86 Остатки памятника такого рода были исследованы археологами на северянской земле (городище Липино X—XIII вв.). Богатая усадьба представляла собой компактное поселение, земельный участок и надворные постройки которого окружал частокол, а хозяйственная зона включала овины, денники - открытые навесы для дневного размещения лошадей, сараи с подсобными сооружениями для хранения продуктов и зерновыми ямами. С Липинского раскопа археологи подняли стеклянные браслеты, нательные кресты, изделия из бронзы, ключи, замки, игральные кости-астрогалы, орудия земледелия - сошники, серпы, предметы домашнего обихода - жернова, гвозди, ложкорезы, пряслица, ножи, рыболовные крючки, кости домашних и диких животных.
87 Всего до монгольского нашествия на Руси было не более 16 епископий, многие из которых охватывали большие территории. Центральная Россия вмещалась в четыре обширных, но мало заселенных епархии: Чернигов­скую, Ростовскую, Владимирскую и Рязанскую. Епископам принадлежала вся полнота власти в их области: не только право суда над духовенством, но и суда по многим гражданским делам.
88 14 киевских князей из 50 «позвало» вече.
89 Христианский культурный идеал - для элиты; согласие князей (как свидетельствует    «Слово    о    полку    Игореве...»)    -   для    этнического    сознания: «...своеобразное вече главных локальных миров, собрание князей, олицетворявших части единой страны». См. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1 От прошлого к будущему.2-е изд. -Но­восибирск: Сибирский хронограф, 1997. -С.102.
90 Г.Ф. Турчанинов показал, что заимствованное хазарами у русов письмо соответствовало сармато-аланскому и сирийскому несторианскому, 21 буква которого и написание слева направо соответствует написанию нартов, запи­санных на хаттском языке, где хатт по-арабски означает черта. См.: Турча­нинов Г.Ф. Памятники письма и языков народов Кавказа и Восточной Европы -Л., 1971.-С.96-99.
91 М. Семенова в своей книге приводит две таких надписи: «Потворин пряслень» и «невесточь», относящиеся к Вышгороду конца X в. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб: Изд-во «Азбука», 2001. -С.305.
92 Стилос или по-русски писало, служил для процарапывания надписей на дощечках, покрытых воском. Писала обычно делались костяными или бронзовы­ми, но археолог А. Г. Дьяченко при раскопках крепости на Крапивенском городище в Белгородской области нашел железное писало, что, с его точки зрения, подтвер­ждает наличие в этом городе XI-XIII вв. грамотных людей из простонародья. См.: Дьяченко А.Г. Древний Хотмыжск. -Белгород, 1996. Аналогичные писала в коли­чествах от 1 (Мстиславль, Городец, Семьинское) до 11 (Ярополч Залесский) штук обнаружены при раскопках городищ, расположенных в разных концах Централь­ной России. См.: Флоря А.В. Малые города Древней Руси. -М., 1978. -С. 70.
93 Переводной Изборник 1073 г. был в Киевской Руси первой аналогичной энциклопедией по разным отраслям знаний: астрономии и риторике, кулинарии и врачеванию. Изборник 1076 г. составлен уже на Руси как сборник материалов ре­лигиозно-нравственного характера (что также символично) - своеобразный дай­джест религиозных книг, собранных в библиотеке Святослава.
94 В Десятинной церкви Пресвятой Богородицы была сохранена и развита корсунская иконописная школа, к которой принадлежит Владимирская икона Божией Матери, Спас Нерукотворный, Благовещение Пресвятой Богородицы (Устюж­ское), Ангел «Златые власы», датируемые XI в. См.: Тулаев Павел. Православ­ный Херсонес//Журнал Московской патриархии. - 1993. -№4. -С.25.

Библиографический список

1. Александров-Липкинг Ю. Далекое прошлое соловьиного края. -Воронеж: Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 1971
2. Александров-Липкинг Ю.А. Очерки древнейшего прошлого Курской области // Краеведческие записки. Вып.2. -Курск, 1963.
3. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX-XIII вв. -М., 1980.
4. Амелькин АО. Книга на Руси // Славянский мир. -Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001.
5. Анисимов В. Первый каменный храм // Памятники Отечества. Вся Россия. -1999. -№1-2.
6. Анохин Г.Н. Новая гипотеза происхождения государства на Руси // Вопросы истории. -2000. -№ 3.
7. Артамонов М.И. История хазар -Л., 1962.
8. Археология СССР  Город, замок, село / Отв. ред. Б.А. Колчин. -М.: Наука, 1985.
9. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1. От прошлого к будущему. 2-е изд. -Новоси­бирск: Сибирский хронограф, 1997.
10. Беляев И.Д. Судьба земщины и выборного начала на Руси. -М., 1978.
11.  Беляева С.А. Из истории охоты в Древней Руси // На юго-востоке Древней Руси. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1996.
12.  Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV-XV веков. -М.: Изд-во Московск. ун-та, 1986.
13.  Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви. - М.:Терра, 1991.
14 Гавритухин И.А., Обломский A.M. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. -М., 1996.
15. Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М.: Вече. -С. 2002.

16. Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т.14. -М., 1857.
17. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья, - МИА, №94.-М., 1951.
18. Греков Б.Д. Избранные труды: В 5 т. Т.2. -М., 1959.
19. Грушевский М.С. Иллюстрированная история Украины. -М.: «Сварог и К», ООО «Чистые родники», 2001.
20. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и великая степь. -М., 1989.
21. Гумилев Л.Н. От Руси до России. -СПб.: ЮНА, 1992.
22. Гусейнов Р.А. Место и роль сирийских источников в изучении исто­рии народов СССР //Древнейшие государства на территории СССР. -М.: Наука, 1976.
23. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10. 24.Демин А. Что это такое древнерусская литература // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. 25.Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002.

26. Древнерусское государство и его международное значение. -М.: Наука, 1965.
27. Дугин А. Континент Россия // Континент Россия. -М., 1990.
28. Енуков В.В. Посемье и семичи (По данным письменных, археологи­ческих и нумизматических источников) // Очерки феодальной Рос­сии: Сб. статей. Вып. 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002.
29. Житие Феодосия Печерского // Древнерусские предания. -М.: Со­ветская Россия, 1992.
30. Зайцев А.К. Формирование ядра Черниговской земли в процессе об­разования территории Древнерусского государства // Древнерусские княжества X-XIII вв. / Под ред. Л.Г. Бескровного, В.А. Кучкина, В.Т. Пашуто. -М.: Наука, 1975.
31. 3аходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. -М., 1962. Вып.1.
32. Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие се­миотические системы. -М: Наука, 1965.
33. Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992.
34. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. -М., 1882.
35. Иордан. О происхождении и деяниях готов. -М., 1960.
З6. Карташов А.В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. -М.: Терра, 1992.
37. Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. -М., 1956.
38. Книга путей и стран. -Баку, 1986.
39. Ковалев Г.Ф. От первоучителей славянских // Славянский мир. - Во­ронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001.
40. Куза А.В. Малые города Древней Руси. -М.: Наука, 1989.
41. Кусков В.В. Литература высоких нравственных идеалов //Сокровища древнерусской литературы. Древнерусские предания. -М., Совет­ская Россия, 1982.
42. Лихачев Д.С. Крещение Руси и государство Русь // Новый мир. -1988.-№6.
43. Макарий. История Русской церкви: В 12 т. Т2. Глава 4. -СПб, 1868.
44. Макаров Н.А. Русский север: таинственное средневековье. -М., 1993.
45. Матузова В.И. Англо-норманнские повествовательные источники XII-XIII вв. о Руси // Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976. -С. 130-140.
46. Мельникова Е.А. Древняя Русь в исландских географических сочи­нениях // Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976.
47. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. Т.1. -М.: Издательская группа «Прогресс»; «Культура», 1993.
48. Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и визан­тийских писателей по VII в.н.э. // ВДИ. -1941. - №1 (14).
49. Младшая Эдда. -М.; -Л., 1970.
50. Мокеев Г. Столица Святой Руси Москва - символ небесного града // Искусство в школе. -1997. -№4.
51. Мосолова Л.М. Теоретические основания исследования истории культуры регионов России // Истоки региональных культур России: Сб. науч. ст.). -СПб.: Изд-во РГПУ им. А. Герцена, 2000.
52. Откуда есть пошла Русская земля. Века Vl-Х. Кн.1 / Сост., преди­словие, введение к документам, комментарий А.Г. Кузьмина. -М., 1986.
53. Петров-Стромский К. Тысяча лет русского искусства: история, эсте­тика, культурология. -М.: Терра, 1999.
54. Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.
55. Покровский Н.В. Очерки памятников христианского искусства. -СПб.: Лига плюс, 1999.
56. Приймак В.В. К вопросу о происхождении гончарной волынцевской керамики //Археология и история Юга-Востока Руси. -Курск, 1991.
57. Прошин Г. Черное воинство. -М.: Политическая литература, 1988.
58. Рабинович М.Г. Не сразу Москва строилась. -М.: Московский рабо­чий, 1982.
59. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в. -М.:МГУ, 1977.
60. Рапов О.М. Русская церковь IX-XII вв: Принятие христианства. -М., 1988.
61. Раппопорт П.А. Основные итоги и проблемы изучения зодчества Древней Руси // Древнерусское искусство. Художественная культура Х- первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. - М.: Наука, 1988.-С. 10.
62. Русанова И.П. Славянские древности VMX вв. между Днепром и Западным Бугом. -М., 1973.
63. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. -М., 1964.
64 Рязановский Н.В. Обзор русской культуры. Т.1. -N.Y., 1947.
65. Саратов И.Е. Следы наших предков // Памятники Отечества. Альма­нах Всероссийского общества охраны памятников истории и культу­ры. -1985. -№32. -С. 33-43.
66. Седов В.В. Древнерусская народность. -М., 1999.
67. Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб.: Изд-во «Аз­бука-классика», 2001.
68. Скрынников Р.Г. Русь IX—XVII века. -СПб.: Изд-во «Питер», 1999.
69. Следы христианства на Дону в домонгольский период. -М., 1911.
70. Сухобоков О.В. Юренко С.П. Из работ Левобережной славяно­русской экспедиции ИА АН УССР // Археология и история Юго-Востока Руси. -Курск, 1991.
71.Тихомиров М.Н. Древнейшая русская надпись // Русская культура X-XVIII вв.-М.: Наука, 1968.
72.Тихомиров М.Н. Начала христианства на Руси //Древняя Русь. -М., 1975.
73. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XVII веков. -М.: Наука, 1973.
74. Тихомиров М.Н. Русская культура X—XVIII вв. -М.: Наука, 1968.
75. Третьяков П.Н. У истоков древнерусской народности. -Л.,1970.
76. Труды VI археологического съезда. Т.4. -М, 1895.
77. Ужанков А. Русское летописание и Страшный суд («Совестные кни­ги» Древней Руси) // Сретенский альманах. Богословие и апологети­ка 2001.
78. Ульянкин НА. Откуда есть пошла русская земля. -Тверь, 1993.
79. Федотов Г.П. Святые Древней Руси. -М.: Рабочий, 1990.
80. Фесмер М. Этимологический словарь русского языка: Пер. с нем. О.Н.Трубачева: В 4 т. -М.: Прогресс, 1987.
81. Флиер А.Я. Культурология для культурологов. -СПб.: Академиче­ский проект, 2000.
82. Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV вв.: (К вопросу о зарождении восточно­славянских народностей // Этническое самосознание славян в XV в. -М„ 1995.
83. Флоря Б.Н. Отношение государства и церкви у восточных и запад­ных славян. -М., 1992.
84. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической исто­рии.-Л., 1980.
85. Хабургаев Г.А. Этнонимия повести временных лет в связи с задача­ми реконструкции восточнославянского глоттогенеза. -М., 1979.
86. Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). -М.: Изд-во Московского университета, 1986.
87. Хохряков Г.Ф. Русские. Кто мы? -М., 1993.
88. Шелов Д.Б., Златковская Т.Д. К вопросу о происхождении Восточно­славянского обряда русалий // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978.
89. Щапов Я.Н. Церковь в системе государственной власти в Древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение - М, 1965.
90. Щедрина Г.К. Историческая география Центральной России в сред­ние века (XI - начало XIII в.) // Региональные культуры Средневеко­вья на территории России. -СПб.: Изд-во РГПУ им. А.Герцена, 2001.
91. Этимологический словарь славянских языков (ЭССЯ). Т. 13. -М., 1974-1996.
92. Rafn. AR, II, р. 392; Alfredi Islenzk, b.2, p. С.
93. Vernadsky G. The Oregins of Russia. -Oxford, 1959.