
Понеже от прирожения Звери, ходящие в пустыни, знают ямы своя; Птицы, летающие по воздуху, ведают гнезда своя; Рибы, плывающие по морю и в реках, чують ветры своя; Пчелы и тым подобная боронять ульев своих. Тако и люди, игде зародилися и ускормлены суть, по Бозе к тому месту великую ласку имеють.
Франциск Скорина.
Из предисловия к библейской книге «Юдифь», изданной Скориной в XVI в.
Введение
И.В. Кондаков назвал культуру России «историческим перекрестком» путей органической восточной традиционности и модерниза-ционного западноевропейского развития1, дав тем самым образную, но наиболее сущностную ее характеристику. Ведь именно эти два импульса, неослабно действовавшие в разные российские эпохи, -ключ всех исторических трансформаций и генератор созидательной и разрушительной энергии отечественной культуры. В постоянстве их диалогического взаимодействия сокрыта как тайна культурной целостности (Евро-Азийства), так и загадка уникальности российской цивилизации.
Природа же этой уникальности - глубокие корни, питавшие русскую культуру из самых разных источников: индо-арийской и иранской, балтской и угро-финской; номадических скифо-сарматской и тюркской культур и утонченной античной с ее прямым (черноморские колонии) и опосредованным (Византия и Балканы) воздействием; славянского язычества и сирийско-византийского и европейского христианства; восточного мистицизма и западного рационализма. Природа уникальности - загадочный «континент», географически и духовно соединивший Европу и Азию, связавший воедино ее народы, истории и культуры; пространство, границы которого - сердцевина Восточно-Европейской равнины, центральная Россия, где сходятся все пути и где из множества исторических судеб творится одна общая, а из разных лиц - одно единственное.
Именно в пределах этой в эпоху Средневековья чрезвычайно перспективной для цивилизационного развития территории, представлявшей собой исторически важную контактную зону между арабским Востоком и Западной Европой, Византией и Скандинавией, проходило этническое и государственное становление Руси-России, оказавшейся в эпицентре межрегиональных социально-экономических и политических связей и получившей возможность включиться в международную жизнь не только в качестве посредника, но и важнейшего участника глобальных политических и культурно-цивилизационных процессов мирового значения.
Ныне эта территория именуется Центрально-административным регионом и обозначена на современной карте Российской Федерации номером 1. Вне зависимости от того, случайное ли это совпадение, замысел составителей карты или официальная позиция идеологов административного межевания, проставленная единица глубоко символична, поскольку за ней - и отсчет исторического времени, и культурно-цивилизационная значимость той земли, что уже тысячу лет называется «Русской».
Ее историческая неординарность и столь очевидное в истории предназначение, особая роль в формировании нации и сохранении государственной целостности стали основополагающими в выборе автором с целью культурологического исследования именно этого, столь судьбоносного для России, региона. Выросшая в этих пределах многовековая отечественная культура запечатлела изменчивые географические, ландшафтные, геополитические, социальные, духовно-коммуникативные и художественно-творческие особенности его становления и развития, и тщательное изучение истоков, оснований, импульсов и характера регионального культуротворчества позволяет раскрыть загадку и этого «места», и глубоко связанного с ним «русского духа», русской укорененности в родной земле.
В представленной монографии автор, поставивший себе целью ретроспективное изучение культуры Центральной России, предпринимает попытку разрешения следующих задач: - выявление специфики и принципов формирования этносоциального и историко-культурного пространства Центрального региона России; - определение основ социокультурной целостности, характера уникальности, а также факторов культурогенеза, постоянно действовавших в самый значимый период этнического, культурного и государственного его самоопределения (Средневековье: Русь-Россия-Московия); - описание исторической судьбы региональной средневековой культуры, отражение закономерностей ее динамики, циклов развития и логики движения; - раскрытие особенностей генезиса таких ее культурных подсистем, как этническая структура, тип ментальности, экономика и управление, земледелие и торговля, характер поселений, духовно-религиозная жизнь и художественное творчество.
Заданная логика исследования с необходимостью предполагает системно-синергетический и историко-типологический подходы, позволяющие осуществить трехстороннее рассмотрение социокультурной реальности через архитектонический, функциональный и исторический анализы, выявляющие как особенности функционирования и развития системы, так и ее качества, отражающие типологическое и общее, особенное и единичное, творческое и репродукционное, рациональное и иррациональное. Феноменологический подход позволяет раскрыть внутреннюю сущность реальных субъектов, культурных предметов и антропологических традиций, влияющих на развитие единого культурного целого, тогда как контекстное мышление обеспечивает возможность анализа движения каждого направления развития в общей жизни культуры и обнаруживает системную связь между культурными компонентами, раскрывая их свойства с необходимыми для всестороннего и целостного описания системы полнотой и достаточностью.
Исследование проводится на основе комплексного изучения истории и памятников региональной культуры с привлечением широкого круга письменных источников, коими в данном случае являются по преимуществу научные и научно-публицистические труды специалистов разных областей знания, посредством данных и выводов которых автор пытается проследить характер региональной культуры в полноте ее динамического бытия через ряд основных модальностей: ментальность, человеческую деятельность, предметную среду, исторические модификации.
Под культурой в данном случае «понимается «возделанная» среда обитания людей, организованная посредством специфических человеческих способов деятельности и насыщенная продуктами (результатами) этой деятельности; мир «упорядоченных» коллективов людей, объединенных системой отношений, корпоративно решаемыми проблемами и совместным опытом жизнедеятельности; мир особых нормативных порядков, форм деятельности и образов сознания, аккумулированных и отобранных социальным опытом как приемлемые с точки зрения консолидированности и воспроизводства общества» (определение А.Я. Флиера).
Культурная система, являющаяся в данном случае конкретно-исторической культурой народа, конфессии и региона, представляется как упорядоченная и универсальная для локальной культуры совокупность исторически сложившихся в практике и сознании исследуемой общности культурных форм и черт.
Культурогенез рассматривается как вызванный необходимостью адаптации человеческих сообществ к меняющимся условиям существования процесс постоянно протекающего самообновления культуры, порождения новых и трансформации, модернизации ее старых форм, их интеграции в существующую культурную систему и социальную практику; образования новых культурных конфигураций, подчиняющихся законам трансляции и реинтерпретации культурных форм, разворачивающемуся в истории изменению их смысловых и символических характеристик и связей между ними.
Культурная конфигурация отражает уникальную композицию соединения культурных элементов и является неповторимым способом организации культурной системы. Культурная диффузия – процессы пространственно-временного распространения культурных образцов, обогащение и универсализирование социально-культурно го опыта посредством заимствования и внедрения их в новые культурные системы. Динамика культуры – проявляющееся во времени изменение, прежде всего, в культурных процессах состояния культурных систем и объектов, отражающее внутреннее, межсубъектное и внешнее их взаимодействий с социально-культурным окружением.
В названии монографии «Русь-Росия-Московия: от хакана до государя...» внимание не случайно акцентируется на генезисе власти, под эгидой которой собирается территория и формируется поли- и суперэтническая общность и оригинальная цивилизация. Автор усматривает в параллельности и единовременности развития авторитаризма, образования целостной соборной монокультуры и выделении ядра национально-государственной территории воплощение фундаментального принципа культурогенеза Центральной России. Слившиеся в веках суровых испытаний дружинное единоначалие воли выборного хакана-князя и земледельчески патриархальная генетическая власть отца, сакрализованные языческо-христианской религиозной традицией и олицетворенные в представлении о «государе-царе-защитнике», воплотились в процессе развития в особое «культурно-гравитационное поле» «вмещающего ландшафта» (Л.Н. Гумилев), определенным и необходимым образом воздействующее в пределах пространства влияния на всякое культуротворчество, и любое вырождение, кризис или подмена традиционной для исконной России власти неизбежно приводил и будет приводить к хаосу, шаткости государства и обрушению культуры.
Однако автор не преследует цели детально рассмотреть процессы становления или функционирования авторитаризма, и решая задачи контекстного исследования культуры, лишь отмечает особенности культурогенеза власти в необходимом и достаточном, как ему представляется, объеме.
1 См.: Кондаков И.В. Культура России. -М.: Книжный дом «Университет», 1999. -С. 63.
Глава 1. Историография культурологического изучения Центрального региона России
Историография культурологического изучения Центрального региона РФ в своей основе по понятным причинам отчасти совпадает с общей историографией Руси-России. Однако параллельно трехвековой общероссийской историографии формировался отдельный блок научной и научно-публицистической краеведческой литературы, представляющий преимущественно разрозненные «истории» земель, губерний, памятников, поселений, описания феноменов, археологических, этнографических и эколого-географических комплексов, персоналогию значимых фигур, т.е. локальный и нередко уникальный культуроведческий материал.
С одной стороны, он основательно дополняет общую картину развития национальной культуры, с другой - глубоко обнажает питавшие ее корни и позволяет через конкретные, индивидуальные черты и черточки отследить становление огромного социокультурного организма, увидеть истоки его своеобразия и исторические метаморфозы судьбы. Именно это делает «местный материал» не только интересным для широкого круга читателей, но и важным для научного познания. В первую очередь он значим для регионалистики, разрабатывающей собственные подходы и методологию изучения историко-культурного пространства России и исследующей природу его уникальности через своеобразие составляющих ее регионов.
При ближайшем знакомстве с общероссийской историографией поражает изобилие источников и научной литературы, огромная по глубине и охвату информация, масштабность многих тем и точек зрения, неоднозначность концепций и подходов, теоретических обобщений и философских построений. При этом широта исследуемого историко-культурного поля и необходимость его ограничения, инерция научной традиции нередко оборачиваются эксплуатацией одного и того же, ставшего базовым фактического материала, отсутствием попытки региональной индивидуализации. Это приводит, условно говоря, к определенному «столичному эгоцентризму», почти не оставляющему места оригинальным, особо значимым для исследования провинциальной культуры авторским работам локального характера.
Тем не менее историография культуры Центральной России в значительной мере именно благодаря этому «центризму» отличается полнотой, объемностью и разносторонностью. Ее основу составляет отечественная историческая классика: многие тома фундаментальных сочинений В.Н. Татищева, Н.М. Карамзина, В.О. Ключевского, С.М. Соловьева; отличающиеся основательной фактологией разноплановые по языку, приоритетам и позиции авторов труды Н.Н. Бантыш-Каменского, С.Ф. Платонова, К.Н. Бестужева-Рюмина; скрупулезное бытописание И.Е. Забелина и И.Н. Костомарова; развернутые истории отдельных земель и княжений Л.В. Алексеева, Д.И. Багалея, П.В. Голубовского, Д.И.Иловайского, А.М.Андрианова, В.Г. Ляскоронского; историко-географические описания губерний российской империи П.А. Щекатова, Н.Н. Оглоблина, Н.В. Полевого и история русской этнографии А.Н. Цыпина; подробнейшие историко-биографические исследования Н.А. Полевого и М.П. Погодина; источниковедческие изыскания С.Б. Веселовского и М.Н. Тихомирова; разных лет издания материалов по истории русских монастырей - о. Амвросия, Д.Денисова, В.В. Зверинского, А. Ратшина, П.Строева; систематизированные и концептуально представленные сведения о становлении и развитии городов Центральной России в статьях и книгах В.П. Даркевича, И.В. Дубова, А.В. Кузы, А.Л. Монгайта, Н.М. Насонова, Т.Н. Никольской, М.П Рабиновича, П.А. Рапопорта, Б.А. Рыбакова, И.Я. Фроянова.
К этому же ряду фундаментальных источников относятся разных лет искусствоведческие, культурологические, филологические и литературоведческие работы Н.П. Кондакова, Н.В. Покровского, Н.П. Лихачева, П. Муратова, Д.А. Ровинского, И.Э. Грабаря, М.В.Алпатова, В.В.Бычкова, Г.К.Вагнера, Н.Н.Воронина, П.А. Рапопорта, М.А. Ильина, В.Г. Брюсовой, Д.С. Лихачева, А.В. Панченко, игумена Иоанна (Экономцева); основательные монографии (вторая половина XIX - начало XX вв.) по истории христианской церкви и православия митрополита Макария, Е.Е. Голубинского, А.В, Карташова, Н.Ф. Каптерева, И.К. Смолича, К.В. Харламповича; сборники документов личных и государственных архивов.
Документальная литература о разных исторических эпохах, биографии значимых личностей, зарисовки народных нравов и обычаев, работы по истории ремесел и географии появились в России во второй половине XVIII века, когда были опубликованы первые справочники, призванные удовлетворить интерес русского читателя к своему отечеству. Таковыми стали: «Описание древнего славянского языческого баснословия» (М.И.Попов, 1768), «Географический лексикон российского государства» (Ф.А. Полунин, 1773), «Словарь географический Российского государства» в семи томах (А. Щекатов и Л. Максимович, 1801-1809). Столетие спустя начинание екатерининского времени было поддержано изданием энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890-1907), двадцатипятитомного «Русского биографического словаря» (1896-1918) и энциклопедии «Современники. Альбом биографий» (1909-1910).
Открытую эпохой Просвещения традицию региональной историографии продолжили многие жители провинции, с увлечением составлявшие летописи и описания своих краев и городов, храмов и монастырей, чудотворных икон и других «древностей», приобретшие впоследствии как местное, так и общероссийское значение. Уже в 10-20-е гг. XIX века дворянами и выходцами из податных городских сословий или чиновничества были написаны истории Тульской (В.А. Левшин), Калужской (ПК. Зельницкий), Муромской (А.А. Титов), Ростовской (А.Я. Артынов), Смоленской (Н. Мурзакевич) земель Центральной России. Активизации локального историографического движения в немалой степени способствовало открытие губернских типографий (Владимир, Воронеж, Курск, Смоленск, Калуга), а также появление в большинстве провинциальных центров «губернских ведомостей» и региональных публицистических журналов («Заволжский муравей» в Казани, «Отечественный памятник» в Орле), издатели которых были заинтересованы в отражении местной проблематики.
Увлечение в 30-40-е гг. XIX столетия путешествиями по российской «глубинке» способствовало своеобразному открытию России «образованным меньшинством». Эхо от непосредственных «провинциальных впечатлений» ученых-специалистов и любителей-энтузиастов, историков и литераторов, путешественников и чиновников прокатилось по страницам газет и журналов и отозвалось в отечественной беллетристике (Н.В. Гоголь, АС. Пушкин, АИ. Герцен, И.С.Аксаков, М.Н.Загоскин). Столь очевидный интерес просвещенной публики спровоцировал расцвет художественно-публицистических периодических изданий, среди которых особой популярностью пользовались «Московский Телеграф», «Библиотека для чтения» и «Очерки России» (В. Пассек). Огромное количество сведений по локальной истории и культуре осело на страницах Трудов Русского исторического общества (148 томов) и научно-публицистических журналов «Живописная Россия», «Древняя и новая Россия» и «Живая старина».
Со второй половины XIX века региональная историография Центральной России формируется уже целенаправленно, в тесной связи столичного и провинциального исследовательского движения, с его широкими вертикальными (столица-провинция) и горизонтальными (межтерриториальными) связями. Огромный вклад в этот процесс внесли работники губернских статистических комитетов и земских учреждений: М. Богословский, Г.М. Веселовский, Л.Б. Вейнберг, Е.К. Введенский, Н.В. Воскресенский, М.Ф. Де-Пуле, Н.А. Добротворский, И.И. Дубасов, А.К. Жизневский, Д.К. Зеленин, Н.И. Златоверховников, М.А. Липинский, В.В. Литвинов, Н.А. Мурзакевич, М.П. Парманин, Н.К. Пиксанов, Л.Н. Поздняков, Н.А. Полторацкая, В.М. Рождественская, А.С. Селифонтов, В.П. Семенников, А.П. Синдеев, А.С. Смирнов, Д.А. и М.А. Терновские, А.А. Титов, Л.Н. Трефолев, Ф.А. Фелицын, Ф.А. Щербина, С.Д. Яхонтов и многие другие, кого в последующем назовут краеведами и зачинателями регионоведения. Будучи всего лишь сотрудниками полуофициальных учреждений, эти незаурядные деятели провинции превратили утилитарную работу с документами в широкий творческий поиск, заложив традиции губернских музеев и архивов и создав особый импульс отечественной культуры - активное популяризаторство местных памятников и бережное отношение к выявлению и реставрации региональных «древностей». Более полувека благодаря их стараниям практически во всех центральных губерниях пореформенной (1861 г.) России регулярно выходили систематические статистические сборники и авторские исследования по истории, социально-экономическим вопросам, народному образованию, культурной жизни большинства уездов. Сформированные местными исследователями центрально-русских областей «Памятные книжки» и ежегодные справочники, путеводители и альманахи краеведческих материалов впоследствии стали разноплановыми и часто единственно доступными источниками по региональной культуре дореволюционного времени.
Широким использованием консисторских, храмовых и монастырских архивов XVIII—XIX вв., детальным описанием памятников церковной архитектуры и искусства, впоследствии в большинстве своем погибших в огне войн, революций и человеческого невежества, определяется историографическая и источниковедческая ценность разноплановых по тематике и формату дореволюционных публикаций непрофессиональных исследователей-священников краеведов, археологов, этнографов и архивистов Н.Н. Блинова (Вятка), СЕ. Зверева и П.В. Никольского (Воронеж), Е. Карпинского (Чернигов), КН. Тихонравова (Владимир), А.В. Селиванова и А.А. Фатеева (Рязань); Н. Первухина и Г.Н Преображенского (Ярославль), П. Терлецкого, Н. Троицкого, Н. Сенаторского и о. Палладия (Курск), архимандритов Макария (Путивль) и Анатолия (Рыльск).
Не менее значимы для современного исследователя культуры и краевые словари-библиографии местных деятелей, выпущенные в первой четверти XX века во Владимирской (А.В. Смирнов), Воронежской (Н.В. Воскресенский, Н.Н. Пантелеевский, А.Ф. Селиванов, В.В. Литвинов), Костромской (А.А. Титов), Рязанской (И.В. Добролюбов, С.Д. Яхонтов), Тамбовской (И. Токмаков), Тульской (Н.И. Борисоглебский, И. Сахаров), Ярославской (К.Д. Головщиков, С. Золотарев) губерниях и Переяславле-Залесском (М.И. Смирнов).
Благотворна в этом смысле и роль частной региональной прессы («Воронежский листок», «Донской справочный листок», «Волга») и местной научной периодики («Филологические записки» в Воронеже, «Вестник Демидовского юридического лицея» в Ярославле), в 60-е гг. XIX века довольно подробно освещавших жизнь культурно связанных (по Волге и Дону) территорий в самых значимых и интересных ее аспектах.
Этнографические, археологические и исторические заметки и статьи провинциальных авторов регулярно появлялись на страницах периодической печати XIX - начала XX столетия в сериях академических, столичных, губернских и епархиальных ведомостей и приложений к ним. Тематической разносторонностью и глубиной содержания привлекали образованную публику того времени журналы «Исторический вестник», «Русская старина», «Киевская старина», «Русское слово», а также выпуски «Трудов археологических съездов», систематически знакомившие любознательную общественность с историко-культурными изысканиями провинциальных собирателей древностей и активных членов российских краеведческих и научных обществ. В них помещались результаты исследований, научные и публицистические очерки основоположников региональной археологии и этнографии: Г.И. Булгакова, Т. Вержбицкого, В.И. Стрельского и А.А. Танкова (Курск), А.Т. Болотова, Н.Ф. Андреева и И.И. Сахарова (Тула), Н.Г. Первухина и Н.А. Спасского (Вятка), Н.И. Второва и Л.Б. Вейнберга (Воронеж), И.И. Дубасова (Тамбов), А.С. Ганиского (Нижний Новгород), А.В. Селиванова (Рязань), К.П. Тихонравова (Владимир).
Упорная многолетняя работа многих из них оставила заметный след в истории общероссийской и региональной культуры. Немалый интерес представляют шеститомная (в общей сложности 1147 страниц) «История Тамбовского края» выдающегося тамбовского краеведа ИИ. Дубасова, серии статей о социальной и церковной истории Курской губернии и «Историческая летопись Курского дворянства» А.А. Танкова, подробно описывающие социально-культурное становление в XVI—XVIII вв. Черноземной России (Курск, 1913). Глубиной анализа первоисточников и новизной тематики отличаются работы тверского историка А.Н. Вертинского «Возникновение феодальной Твери», «Культура великого княжества Тверского XIV-XV вв.», «Хлопчатобумажная промышленность в России и английские кризисы 60-х гг. XIX в. По переписке Морозовых» (Тверь, 1930).
Основательные материалы по географии, истории и этнографии центральных российских губерний содержат многотомное издание начала XX столетия под редакцией В.П. Семенова «Россия. Полное географическое описание нашего отечества» (СПб, 1902-1905) и монографические работы Д.И. Багалея, И.Д. Беляева, A.M. Дренякина, Д.Я. Самоквасова, В.Ф. Зуева, И.Н. Миклашевского, А.С. Лебедева, В.П. Загоровского; рукопись И.И. Башилова и напечатанные в разные годы XVIII—XX вв. сочинения С. Ларионова, А.С. Анненкова, И. Токмакова, Н.И. Алякритского, А.И. Терлецкого.
Большим подспорьем в региональных изысканиях являются подробные, иллюстрированные картами, схемами, географическими и статистическими таблицами, сведениями о хозяйственных и социально-культурных процессах фундаментальные работы Д.И. Багалея: «Очерки из истории колонизации и быта степной окраины Московского государства» (М., 1887), «Русская история с картами, планами и снимками с памятников древности искусства». Т.1 (М., 1914), «История Слободской Украины» (Харьков, 1918). В ряду дореволюционных этнографических и фольклорных работ выделяются публикации результатов научных экспедиций А.С. Машкина, МП Халанского и В.И. Резанова, отражающие уже не столько историческую, сколько культуро- и регионоведческую позицию собирателей и пропагандистов традиционной культуры.
Параллельно собственно историческим и эмпирическим описаниям в философских, культурологических и литературоведческих трудах русских мыслителей - историков и философов, поэтов и писателей «серебряного века», политических деятелей и специалистов гуманитарных областей знания - формировалось многогранное и многоаспектное концептуально-теоретическое представление о том, что же такое русская культура в ее национальном своеобразии и мировом значении.
Со второй половины XIX столетия начали появляться первые работы, культурологически осмысливающие мировой цивилизационный и национальный культурно-исторический процесс (А. Хомяков, Н. Данилевский, К. Ушинский, В. Розанов, С. Франк, Н. Бердяев и др.). Отечественная историческая наука, прежде всего в трудах ученых государственной школы СМ. Соловьева, В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, перешла от написания истории российского государства к кропотливому и всестороннему изучению ее социальной и культурной истории.
На рубеже веков описательный подход к истории и культуре исчерпал себя. Эпоха преимущественного накопления фактического материала вступила в период его анализа, систематизации и обобщения. Всеобщий интерес к национальным истокам, повсеместное открытие музеев и выставочных экспозиций, активное развитие исторических дисциплин и выделение новых областей гуманитарного знания, разработка оригинальных исследовательских методик опрокинули устоявшиеся общественные представления и научные постулаты. Начался активный всесторонний поиск оснований и закономерностей национально-культурного развития, породивший нарастающее количество авторских идей, концепций, «историй» и «теорий» русской культуры.
XX столетие с присущим ему глобализмом, видением всеобщности исторических процессов пытается осмыслить и феномен культуры, всякий раз на уровне локальных исследований с позиций современности возвращаясь к давно очерченному кругу научных проблем.
Одними из первых исторических работ нового типа явились обобщающие многолетнюю полевую практику фундаментальные труды по археологии и археографии выдающегося ученого Д.Я. Самоквасова: «Могилы русской знати», «Происхождение русского народа», «Северянская земля и северяне по городищам и могилам» (М., 1908), - общеисторические выводы которых произвели переворот во взглядах на начала отечественной истории.
Следующим шагом на этом пути оказалась оригинальная общая концепция истории России киевского ученого М.В. Довнар-Запольского, рассматривающая развитие Отечества как смену периодов торговли и натурального («ойкосного») хозяйства.
Его младший современник, эмигрировавший из Советской России Г.В. Вернадский в ряде опубликованных за границей книг («Звенья русской культуры» (1938); «Древняя Русь» (1943); «Киевская Русь» ( 1948); «Монголы и Русь» (1953); «Россия в средние века» (1959), «Московской царство» в 2-х ч. (1969)) обосновал идею основополагания в развитии русской культуры природы и социальных факторов, взаимосвязь и взаимодействие которых формировали ритмичный государствообразующий процесс, чередовавший периоды политической раздробленности и единого евразийского государства.
Несколько позже в Нью-Йорке были напечатаны отличающиеся основательной фактологией, сдержанностью в обобщениях и выводах труды Н.В. Рязановского, представившие Россию как подвергавшуюся постоянным вторжениям европейскую окраину, с характерной для таковой отсталостью и скачкообразностью развития.
В эти же годы в Советской России писалась и переписывалась «своя российская история», в силу доминирующей идеологии (вульгарно-социологический подход и зависимость от господствующих философско-политических доктрин) тенденциозно интерпретировавшая социально-культурный процесс, В определенном смысле, как это очевидно теперь, она сама стала своеобразным культурным феноменом тоталитарной социалистической системы.
Между тем советская историография сформировала основательное источниковедческое и фактологическое поле. Ряд талантливых историков социалистической эпохи, сохранив традиции конкретно-исторических исследований, осуществили значительные открытия и, выработав богатейший арсенал гипотез и методов, подготовили широкую и разноплановую научную базу для будущих изысканий.
Так, работы советского ученого М.Н. Тихомирова («Древнерусские города» (1956); «Средневековая Москва в XIV-XV в.» (1957); «Русская культура X-XVIII веков» (1968); «Российское государство XV-XVII веков» (1973); «Русское летописание» (1979)) были и остаются одним из немногих в советской историографии примеров общеконтекстного видения научной проблемы и междисциплинарного и сравнительно-исторического подходов к историко-культурному исследованию. Выделяясь научной смелостью и широтой эрудиции автора, убедительной аргументацией и оригинальностью выводов, они стали хорошей школой для ученых поколения «свободных мыслителей» эпохи «оттепели» и перестройки.
Большим подспорьем для культурологов и историков-регионоведов стала активно формировавшаяся в XX веке археологическая историография, вобравшая огромное количество отчетов, описаний, статей и монографий. Усилиями столичных и местных археологов были разработаны археологические карты практически всех областей Центральной России; опубликованы концептуальные, обобщающие археологический и исторический опыт последних десятилетий века работы Б.А. Рыбакова, В.В. Седова, А.В. Кузы, А.А. Узянова, А.С.Насонова, В.В. Мавродина, И.И. Ляпушкина, И.Я. Фроянова; коллективные и авторские исследования участников региональных и межрегиональных археологических экспедиций: А.З. Винникова, М.А. Гоняного, А.Г.Дьяченко, А.В.Зорина, О.Н. и В.В. Енуковых, В.П. Коваленко, Г.Ю. Стародубцева, Н.А. Тихомирова, Н.А. Тропинина, А.А. Чубура, М.В. Цыбина, Е.А. Шинакова и др.
XX столетие открыло и период плодотворного отечественного краеведения, отразивший общую тенденцию перехода от глобализма и всеобщности к локальному изучению отдельных географических зон и культурных страт. В 1910-1920-е гг. интенсивно формировалось «областное культуроведение» с его наглядно-активными способами научно-практического изыскания. Предпосылкой и методологической базой нового направления исследований стала теория «культурных гнезд» (Н.П.Анциферов, А.В. Бакушинский, И.М. Гревс, Н.К. Пиксанов), выразившая представление о региональной культуре как о своеобразных, исторически сложившихся комплексах с условно-подвижными территориально-поселенческими границами, меняющимися в зависимости от хозяйственной и политической жизни.
Интеллектуальным ресурсом «золотого десятилетия» (20-е гг. XX столетия) российского краеведения стала квалифицированная научная интеллигенция. Так называемые «лишенцы» и «ссыльнопоселенцы» - носители специальных гуманитарных знаний, оттесненные революционными преобразованиями на периферию, в краеведении нашли применение своим интересам и научному опыту, высоким профессионализмом способствовав превращению «самодеятельного занятия» в самостоятельную область исторического знания. И хотя развернувшаяся аналитическая и собирательская работа трагически прервалась репрессиями 30-х гг., была подготовлена информационная и методологическая база для последующих многопрофильных научных исследований. Ученые и краеведы советского и постсоветского времени - Я.Е. Водарский, Ю.Р. Клокман, А.И. Комиссаренко, П.И. Лященко, А.А. Новосельский, Е.И. Индова, А.Г. Слюсарский, Н.Л. Рубинштейн - во многом опирались на десятилетиями остававшиеся закрытыми для широкого читателя работы своих предшественников.
А.Г. Слюсарский в монографии «Социально-экономическое развитие Слобожанщины» (Харьков, 1964) охарактеризовал социально-экономическое развитие южной окраины Русского государства XVII-XVIII вв. В книгах А.Т. Белявского подробно рассматривалось положение крестьянства и однодворцев («Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева» (М., 1965), «Однодворцы Черноземья» (М., 1984). В.П. Загоровский в ряде работ 1960-1980-х гг. воссоздал историю строительства Белгородской оборонительной черты, проходившей по территории современных Белгородской, Воронежской, Курской, Липецкой и Тамбовской областей Российской Федерации, Сумской и Харьковской областей Украины, широко осветив вопросы заселения края, противоборства сословий, развития хозяйства, торговли и ремесла, значения Белгородской черты в военных и внешнеполитических успехах России.
В тот же период времени Л.В. Алексеев и И.В, Дубов разрабатывали социальную и культурную историю Северо-Западной и Северо-Восточной Руси; были созданы коллективные отечествоведческие работы: «Хозяйство и быт русских крестьян» (А.С. Бежкович, С.К. Жегалова, А.А. Лебедева и С.К. Просвиркина, 1959), двухтомный историко-этнографический атлас «Русские» (1967-1970); вышла монография С.К. Жегаловой «Русская народная живопись» (1975).
Параллельно кропотливым научным поискам формировалась идеологически ориентированная и пристрастно-описательная советская региональная историография культуры и общества. К особо значимым датам «новейшей истории России» большими тиражами выходили идеологизированные очерки и персоналии наиболее ярких личностей, юбилейные альбомы и подарочные справочные издания, красочно представляющие «выдающиеся достижения в советском строительстве на местах» - промышленности, сельском хозяйстве, социалистической культуре.
Возвращение в 60-е гг. XX столетия всеобщего интереса к культуре и истории малой родины активизировало в регионах специально-научную и краеведческую деятельность, дав возможность собрать и обработать огромное количество фольклорных и этнографических материалов, запечатлевших «уходящую Россию». За короткий срок были изданы многостраничные сборники научных трудов, солидные монографии и пособия, содержащие сведения по фольклору, ремеслам, развитию профессионального и самодеятельного искусства. Разнообразие диалектов, особенности топонимики и ономастики зафиксировали академические издания: «Этимологический словарь русского языка» (М. Фасмер 1964-1973 гг.) и энциклопедия «Русский язык» (1964 г.), «Топонимия Центральной России» (1974 г.).
Развернулась большая работа по выявлению и описанию памятников истории и культуры общероссийского и местного значения, по результатам которой активистами областных отделений Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры были подготовлены издания «Материалов Свода памятников истории и культуры РСФСР» (1975-1977 гг.), аккумулировавшие в первую очередь сведения по региональной архитектуре.
Одновременно углубленные занятия памятниковедением, анализ и систематизация накопленных материалов позволили определить состояние локальной культуры, подтолкнув ученых и сотрудников образовательных и культурных учреждений к тщательному изучению культурно-исторического наследия. В столицах и провинции активизировалась туристско-краеведческая и музейно-экскурсионная работа; наметился путь популяризации и воссоздания традиций и ремесел; расширились научные и организационные возможности формирования наиболее полной картины местных «культурных гнезд» и историко-культурных зон.
В 70-е годы в некоторых регионах Центральной России появились издательства и издательские проекты, стимулирующие развертывание литературного и исторического краеведения. В частности, регулярная тульская серия «Отчий край», публикующая лучшие произведения писателей, связанных судьбой с приокской зоной - Тульской, Орловской, Калужской и Брянской областями.
Перестроечные и постперестроечные 80-е и 90-е гг. XX столетия ознаменовались небывалым взлетом интереса к отечественной истории, язычеству и христианизации Центральной России, церковной и дворянской культуре, сопровождавшимся переизданием забытых или малодоступных в советские годы научных и популярных трудов дореволюционных и зарубежных авторов, появлением большого количества новых философских, исторических, искусствоведческих, культуроведческих и культурологических публикаций и диссертационных исследований.
Во многом образцовым для историков культуры стал изданный в постсоветской России многотомный, отличающийся широтой охвата материала, массой интереснейших деталей, подтвердившихся гипотез и предположений фундаментальный труд П.Н. Милюкова - «Очерки по истории русской культуры» (1994 г.) - впервые в российской исторической науке применившего культурологический подход к исследованию общества.
Уникальна своей методологией, авторской позицией, общим взглядом на динамику культуры трехтомная работа АС. Ахиезера «Россия: критика исторического опыта. Социокультурная динамика России» (1993, 1997), отразившая ту свободу и парадоксальность научной мысли, которую принес новый век.
В 90-е годы одна за другой появлялись книги ярчайшего ученого современности Л.Н. Гумилева, интерпретирующего события более чем полуторатысячелетней истории широчайшего географического ареала как соотношение биологических, географических и исторических факторов в процессах этногенеза и этнической эволюции.
Фундаментальность обобщений и глубина постижения, отточенность и оригинальность мысли, четкость изложения авторского видения генезиса и культурогенеза - истоков, движущих сил, особенностей, векторов и этапов развития русской культуры - отличают теоретические работы М.С. Кагана, И.В. Кондакова, А.Я. Флиера, определившие философско-методологические основания и приоритетные направления в исследовании общероссийской и местных культур.
Современная историография Центральной России значительно расширила представления об этноисторических, социально-политических, культурных процессах и во многом переосмыслила тысячелетнее развитие Руси-России, синтезировав дореволюционные, советские и постсоветские подходы к истории национальной культуры и государства.
В последнее десятилетие XX века стала складываться российская теоретическая и историческая регионалистика: заявили о себе петербургская (проф. Г.С. Лебедев, А.С. Гердт, Л.М. Мосолова, Г.К. Щедрина) и московская (Т.Ф. Кузнецова, Э.А. Шулепова) культурологические школы, активно занявшиеся изучением и пропагандированием культуры регионов Российской Федерации. Все отчетливее звучит голос культурологов Рязани, Ельца, Твери.
Набирает силу процесс сложения новых столичных и региональных исторических школ, формирование которых - совместная заслуга ученых московских и местных научных и научно-учебных заведений: В.И. Большакова, Т.С. Георгиевой, А.Ю. Друговской, З.Д. Ильиной, А.И. Кравченко, В.И. Пановой, Б.Г. Пашкова, И.Г. Пархоменко, В.Я. Петрухина, Д.С. Раевского, О.М. Рапова, И.Е. Саратова, Р.Г. Скрынникова, М.В. Толстовой, А.С. Чистякова, А.В. Чистякова, Н.А. Ульянкина, А.С. Хороших, С.П. Щавелева и др.
Активное участие в написании истории культуры Центрального региона приняли члены возрожденных в 80-е гг. XX столетия областных краеведческих обществ. Во многом по их инициативе в Москве, Белгороде, Курске, Воронеже, Тамбове, Твери, Липецке, Туле, Калуге, Ярославле, Костроме, Рязани, Орле и других больших и малых российских городах за короткий срок подготовлены и опубликованы энциклопедии, энциклопедические и биографические словари, монографии и брошюры по региональной истории и культуре.
С завидным постоянством, хотя и мизерным тиражом, уже более десятилетия выходит научно-публицистический «самиздат» -авторские работы самого разного характера, к сожалению, по независящим от их создателей причинам часто оказывающиеся вне поля научного зрения российских и зарубежных исследователей.
На рубеже тысячелетий сложилась компактная коллективная историография культуры России, объединившая результаты многолетних изысканий специалистов разных областей знания и представляющая широкое разнообразие научных подходов, мнений и точек зрения в фундаментальных энциклопедических изданиях, среди которых многотомная история архитектуры, отразившая содержание и динамику тысячелетнего градостроительного процесса в России: «Древнерусское градостроительство X-XV веков» (1993), «Градостроительство Московского государства XVI—XVII веков» (1994), «Москва и сложившиеся русские города XVIII—XIX веков» (1998), энциклопедия «Города России» (М., 1998) и не менее обширный свод сведений по истории и культуре народов Российской Федерации -«Народы и культуры» (М., 1999).
В последние годы многие региональные и столичные авторы посвящают свои труды истории становления, строительства и развития храмового зодчества и церковного искусства, христианизации и становлению монастырской культуры, развитию православия и в древности, и в новое и новейшее время. Большим подспорьем специалистам, краеведам и учителям стали регулярно выпускаемые сборники историко-краеведческих материалов, школьные учебники и пособия по краеведению, художественно-публицистические альманахи, краеведческие страницы в газетах.
Точечность, локальность, предметность анализируемых событий, тщательное изучение и описание местных памятников, осознание их значимости смогли в полной мере вернуть изучению региональной культуры его глубинное научное и практическое значение и подготовили солидную базу для ее культурологического осмысления.
Глава 2. Природные, социально-хозяйственные и геополитические факторы культурогенеза средневековой Центральной России
...Мы до сих пор внуки Даждьбога и в огромной степени зависим от природного мира, в котором были рождены и который воспитал наш общий характер. «И свычаи, и обычаи», и верования, и труды наши от той земли, которая была отчиной и дединой еще нашим предкам.
Валентин Распутин. 1985 г.
Природная среда и земледельческая колонизация как основания этнокультурогенеза
В отечественной истории раннее и зрелое Средневековье (VII-XV вв.) - эпоха эволюции русской народности, образования ядра ее территориально-культурного пространства и формирования первичной социально-государственной системы Руси-России, проходивших на фоне и в условиях постоянных миграций и хозяйственного освоения ландшафтов. Это период становления русского характера и кристаллизации ментально-смысловых структур русской культуры в ситуации сложнейших внутренних и внешних этнических и цивилизационных взаимодействий. Время обретения основных черт «русскости», сложения образно-художественного языка отечественной культуры и их закрепления в национальных образах мира и специфической художественной системе.
Определяющую роль в осуществлении этих процессов, называемых современной наукой этно-, социо-, культуро- и цивилизациогенезом (И.В. Кондаков), сыграли природные2 (ландшафтные, климатические, биосферные, гидрографические), геополитические и собственно культурные (земельная колонизация, торговый обмен, общинно-территориальный характер взаимоотношений, обретение государственности, христианизация) факторы, задавшие темп, порядок и архитектонику самобытной славяно-русской культуре и цивилизации. В сущности, каждое из этих обстоятельств в той или иной мере можно считать постоянно действующим (при определенном векторном и силовом изменении) на протяжении всего Средневековья.
Вопрос взаимовлияния среды и человека обсуждается наукой уже более сотни лет, оставаясь актуальным в первую очередь для изучения древних и средневековых культур. Особо значим он в исследовании генезиса и характера «эколого-ландшафтных» культур, к коим принадлежит и русская культура с ее неоднозначным цивилизационным путем.
Автор оригинальной теории этногенеза Л.Н. Гумилев относит образование этносов не столько к социальным, сколько к природным процессам с определяющей ролью «вмещающего ландшафта» (Л.Н. Гумилев) в формировании архетипов сознания. По его мнению, именно образы родной земли, ассоциирующиеся с типологизированными элементами или конкретными формами ландшафта, воплощаясь в устойчивые символы этнической принадлежности, обуславливают и бытовое поведение, и макросоциальные события. «...Этносы... всегда связаны с природным окружением благодаря активной хозяйственной деятельности. Последняя проявляется в двух направлениях: приспособления себя к ландшафту и ландшафта к себе», - отмечал он [10, 101], особо подчеркивая, что именно ландшафт и климат детерминируют характер этнических процессов и, в конечном итоге, определяют весь ход истории развития человечества.
Г.В. Вернадский, также полагавший взаимодействие природы и общества основой и содержанием всемирно-исторического процесса, определял русское национальное развитие как внутреннее саморазвитие социального организма в заданных условиях внешнего влияния - «месторазвития»3, накладывающего на него печать своеобразия и обуславливающего исторические особенности всех его общественных институтов.
Н.А. Бердяев, посвятивший последние годы своей жизни поискам истоков неординарности русского характера, исследованию своеобразия национальной ментальности и причин формирования тех или иных ее составляющих, противоречивость, склонность к философствованию, непостоянство и сложность русской души объяснил влиянием разомкнутое™ и чрезмерной протяженности территории, отпечатавшихся в сознании ощущением бесконечности и необъятности, как признанием того, что не может быть низведено до конкретного и определенного и что послужило основанием особого национально-религиозного горения. Смирение, неистовая любовь, богоискательство, парадоксально уживающиеся в русской душе с разрушающей ненавистью, воинственным атеизмом и высокомерием; мягкость, доброта, послушание - с анархией, жестокостью и своеволием, по его мнению, своей амбивалентностью отразили «пейзажное противостояние», контраст открытого и замкнутого пространств территории национального становления.
Наш современник И.В. Кондаков пишет об этом следующим образом: «Русская равнина и ее почвенное строение, пограничье леса и степи, река и бескрайнее поле, речная сеть и междуречье, овраги и летучие пески, суровый климат и сложные взаимоотношения с соседними народами, в частности, кочевыми народами Великой степи, - все это формировало и мировоззрение русского народа, и фольклорные фантастические образы, и народную философию, и характер земледелия, и тип преимущественной хозяйственной деятельности, и образ жизни, и тип государственности» [20, 44].
Можно, конечно, не соглашаться с тем или иным мнением и спорить (что периодически и происходит) о том, насколько и в какой мере роль природного окружения обусловила этническое и культурное своеобразие русских, однако при ближайшем рассмотрении нельзя не заметить его очевидного влияния на национальный характер. Природные явления, пережитые и осмысленные в их системности как социо- и культурогенные факторы, своеобразно отразились в менталитете русской культуры, став фундаментом российской и евразийской цивилизации с особым значением для нее географической основы - соотношения леса и степи, граница между которыми размыта и в ландшафтном, и в хозяйственном смысле. Как бы там ни было, именно ментальность, этот своеобразный код «месторазвития», оказалась в национальном формировании системообразующим фактором, объединив целый ряд генетически разных, но связанных между собой общей исторической судьбой, единством территории, сходными геополитическими и природными условиями -ландшафтом, климатом, строением почвы, акваторией, фауной и флорой и т.д. - культур.
Взаимодействие с природой - очень важная составляющая отечественной культуры на всех этапах ее развития. Причем, «природный вектор» реализовался сразу по нескольким направлениям: в укладе хозяйственной жизни и быта, ментальности и структуре культуры, архетипах коллективного сознания и" способах их художественного воплощения, в особенностях личности и удивительном феномене русского мышления с его психологическим ощущением органичной вписанности в природное окружение.
Бесконечность пространств и казавшиеся неиссякаемыми природные богатства, красота и одухотворенность ландшафта породили и сопровождавшийся периодическими перемещениями экстенсивный способ хозяйствования с его потребительским отношением к природному миру, и все разнообразие ремесел, многоцветье и выразительность художественного творчества. Постоянные переходы и встречи с представителями других народов и иных традиций, заимствование разного опыта и умений, торговый и культурный обмен воплотились в образы пути, реки, лесостепи, межкультурного посредничества, веками переживаемые носителями национальной культуры и осознаваемые ныне «как составная часть менталитета русской культуры вообще» [20, 46].
Тысячелетие формировавшиеся и глубоко укорененные языческие образы родной природы, верования и обряды, с нею связанные, предопределили специфическую окраску христианского и собственно национального мироощущения, выраженного православно-языческим синкретизмом и «двукультурьем» - тесно взаимодействовавшими или противостоявшими друг другу народной и «ученой» культурами, предуготовившими цивилизационно-историческую судьбу России.
Однородность природных условий, быта, рода занятий, языка, религии, этническая терпимость способствовали консолидации разрозненных племен в единую народность, обретшую свою политическую форму и самосознание через создание государства Русь, христианскую идеологию и архетипический образ Русской земли.
В свое время Н.К. Пиксанов, один из идеологов «регионального культуроведения». анализируя литературную карту Франции, сделал вывод, что «литературные деятели с принудительностью распределяются по местностям у больших рек, портов, крупных путей сообщения» [29, 45]. То же самое следует сказать относительно территориально-культурного формирования России, история которой показывает, что не только и не столько политические, сколько социально-хозяйственные процессы, возникавшие вокруг магистральных коммуникаций, вызывали этнорегиональные взаимодействия, создавали или опустошали целые культурные области.
Центрально-административный регион Российской Федерации -Центральная Россия - охватывает наиболее древние из них. Географически - это лесостепная (Черноземье) и лесная зона Восточно-Европейской или Русской равнины: Среднерусскую возвышенность и Валдайская Окско-Донская низменность с характерным равнинным, с незначительной холмистостью рельефом, разнообразными ландшафтами и «пестрыми» почвами. Этническое, социально-хозяйственное и административно-территориальное его оформление, начавшись в середине первого тысячелетия восточнославянской земельной колонизацией, продолжалось несколько сотен лет в разных условиях сменяющихся цивилизационных эпох и неослабевающего геополитического напряжения.
Открытые пространства и равнинный рельеф, густая сеть полноводных рек и чистые зарыбленные озера, умеренно континентальный климат и плодородные почвы, обильные промысловым зверем лиственные, хвойные и смешанные леса на протяжении длительного времени определяли природно-географическую и экономическую привлекательность Восточно-Европейской равнины, способствуя встрече, тесному общению и сближению самых разных народностей.
В период «великого переселения народов» эти территории, к тому времени зонально освоенные финно-угорскими, балтскими и тюркскими племенами, подверглись активной колонизации славян. Уже в VI—VII вв. область единства славянской материальной культуры охватывала Западный Буг, Восточную Румынию, Восточную и Южную Польшу, Придунайскую Болгарию, Чехию и Словакию, Поднепровье, Подесенье, Полесье и Поднестровье. С точки зрения современной науки является очевидным, что славянская культура второй половины первого тыс. н.э. на всей славянской ойкумене в общих чертах была сходной, однако в отдельных районах в развитии материальной и духовной культуры имелись локальные отличительные черты, обусловленные рядом причин разнородного характера, в том числе необходимостью социально-природного взаимодействия.
Как показывают ономастика и процессы этнокультурной дифференциации, славянские этнические образования не были собственно племенами, а представляли племенные союзы, соплеменности (В.Я. Петрухин, Д.С. Раевский) или «народцы» (П.Н. Третьяков), способные в процессе распада и расселения в различных ареалах сохранять свое исходное имя, общность картины мира и способа хозяйствования.
Этнонимия и в первую очередь племенные названия свидетельствуют об особой значимости для славянского этнического самосознания ландшафта - древляне (дерева), живущие «в лесех звериньским образом», дреговичи (другувиты) - на дрягве, болоте - и земледелия: поляне - «поле, пахотные земли», лендзяне - «лядь, расчищенная от леса под пашню земля». Эта особенность активного восприятия природного космоса отразилась и в заимствовании и последующей лингвистической и культурной ассимиляции гидронимов и топонимсз мест расселения.
Подвижность славян, отмеченная еще в VI в. византийским историком Прокопием Кесарииским как частая перемена места жительства, была связана с традиционным для славянского хозяйства переложным земледелием - использованием естественных гарей или выжиганием леса под поле, обусловившим характерный для славянской культуры способ расселения - земледельческую колонизацию. Быстрое истощение плодородной почвы вынуждало землепашца на протяжении жизни, переходя с места на место, осваивать не один десяток заимок [4, 109].
Заселяемые территории с оптимальными для обработки землями, пестрыми ландшафтами и богатыми ресурсами позволяли вести комплексное многоотраслевое хозяйство, сочетая земледелие с охотой и лесными промыслами, по мере необходимости и в силу конкретной ситуации отдавая предпочтения тому или другому. Зональные климатические и ландшафтные условия определяли региональное своеобразие и способ ведения хозяйства, формы и элементы материальной культуры, отражались в народных верованиях, обычаях и обрядах, формировали менталитет.
Периодические переходы на новые земельные участки и постоянная готовность к перемене мест стали первопричиной неприхотливости славянской и одним из условий относительной неукорененности русской жизни, скрывавших за внешней непритязательностью, неустроенностью и убогостью быта органичность, простоту и цельность мировосприятия. Освоение первозданной, дикой природы -«пустыни-пустоши», созидание на грандиозной и величественной земле «полноты бытия» выразилось не только и не столько в маркировке и материальном обустройстве ближайшего пространства, сколько в глубоком единении с окружающим миром, упорядочении, гармонизации и символизации сущего. Свой «дом» славянин-земледелец построил в своем сердце, соединив в единое целое макро- и микрокосмос, и воспроизводил в любых условиях. Уже тогда зародилось и окрепло столь характерное для многих поколений русских чувство единения с природой, ощущение сопричастности вечности; способность мыслить и жить в гармонии с миром.
Засушливые степи, таившие немалые опасности и непредвиденные трудности леса, топи и болота воспитывали умение терпеливо преодолевать невзгоды и лишения, развивали выносливость, приучали не надеяться на милость судьбы. Естественная необходимость формировала осторожность и сметливость, заставляла, приглядываясь к окружающему, отыскивать и разрабатывать «удобья» и обучаться новым хозяйственным приемам, породила удивительную восприимчивость натуры, гибкость ума и несгибаемость характера. Постоянное внутреннее и внешнее тяготение к новым просторам («за тридевять земель», «туда, не знаю куда») и вечный выбор («направо пойдешь - коня потеряешь...») закрепились в национальном менталитете. На их основе утвердилась детерминирующая жизненную энергию дихотомия: непреходящая устремленность «за горизонт» в поиске «вольной волюшки» и привязанность к земле-кормилице; парадоксальная личностная интровертность при абсолютной душевной открытости; всеохватный эстезис и глубочайшая рефлексивность русской культуры.
С колонизацией земель связано и «гнездовое» расположение славянских родовых «однодворок», и особенности становления русских городов, и вся более чем тысячелетняя история российского государства, повороты которой так или иначе зависели от освоения территорий.
Продвигавшиеся в разных направлениях восточные славяне к VIII-IX веку дошли до верховьев Оки, Дона, Волги, Западной Двины, Волхова, Ладожского (Нево) и Ильменского озер и Белого моря. Векторы и пределы их миграций определялись особенностями заселяемого ландшафта, сложившимися хозяйственными и социальными традициями и возможностью мирного соседства с инородным населением. В силу этих причин ареал распространения славянских этнических образований не вышел за пределы леса и лесостепи и на огромном пространстве Среднерусской возвышенности и Валдайской Окско-Донской низменности охватил лесную с «пестрым» почвенным слоем и лесостепную черноземную зоны, заняв пригодные для земледелия побережное мелколесье и пойменные луга.
Преобладающее положение средневековых археологических памятников Центральной России демонстрирует особую привлекательность для обитания и хозяйственной деятельности человека природных условий речных долин. Близость реки и экономически выгодные для освоения ландшафты первой надпойменной террасы с богатым и разнообразным растительным покровом, незалесенные пространства с разнотравно-луговыми и разнотравно-ковыльными участками степи, небольшие по площади изобилующие дичью леса на протяжении нескольких веков притягивали поселенца-земледельца.
При этом характер размещения и плотность населения на различных ландшафтных типах были неодинаковы и менялись в зависимости от климатических, хозяйственных, военно-политических и социальных (в последнюю очередь) факторов.
Для VIII - первой половины X века характерно преимущественное освоение лесостепи с равномерным распределением открытых и лесистых участков. С последней трети X до последней четверти XI столетия интенсивно заселяются пояса северных ополий (Стародубское, Варо-Судостьское на Брянщине и Владимиро-Суздальское), на юго-востоке наблюдается уменьшение количества поселений и увеличение их средних размеров, идет строительство порубежных укрепленных линий, защищавших от кочевнической Степи, и расселение на непригодных для земледелия солончаковых участках «своих поганых»4. Конец XI - середина XIII века демонстрируют явное смещение населения на север, социальную дифференциацию поселений и возрастание роли городов как катализаторов освоения феодализирующейся округи.
Неизменными во все периоды средневековой эпохи остаются «островное» (микрорегиональное) заселение территории и активное использование разнообразных систем земледелия: от подсечно-огневого и пойменного до пашенного с различными типами рала и плуга. Непроходимые лесные массивы верховий рек и речных водоразделов долгое время служили естественными границами освоенного пространства, а «отдельные речные системы», по мнению С.М.Соловьева, обусловив последующее «историческое деление русской государственной области на части», в совокупности уже к XI столетию составили «Русскую землю» - ареал преимущественного славяно-русского заселения, своими пределами практически совпадающий с границами современного Центрально-административного региона Российской Федерации.
Формы этнокультурной динамики в Центральной России
Огромное влияние на мировоззрение и самосознание славянских народов, обусловившее их этническое и национальное своеобразие, оказала встреча и перекрестное взаимодействие с различными культурами и цивилизациями. Многоликость славянского мира -во многом итог воздействия социальной и культурной среды, в какую в ходе миграций попадали локальные славянские сообщества, оказавшиеся способными при любом соседстве и в любой ситуации активно усваивать чужой культурный опыт, сохраняя собственные сущностные силы и обогащая изначальные традиции.
За несколько веков преодолев огромные расстояния от Карпат до Волги, от Кавказа и южных морей до северной тайги, освоив степи и перелески, побережья рек и лесные ополья и расселившись среди различных тюркских, угро-финнских и германо-балтских племен, славяне частью консолидировали, частью вытеснили или ассимилировали аборигенное население. Славяно-финно-угорский, славянотюркский и славяно-балтский симбиоз археологически засвидетельствован на достаточно четко очерченной территории чересполосными поселениями и смешенными формами материальной культуры. Примечательно, что именно славяне стали носителями консолидации, чему способствовало раннее образование в их социуме территориальной общины, принимавшей любого инородца вне зависимости от его племенной и этнической принадлежности.
«Этническая сетка» славянского расселения, «наложившись» на расселение коренных народов, инициировала широкую этнокультурную интеграцию. Неизбежные коммуникации между пришлым и местным населением, с одной стороны, породили взаимообмен продуктами материальной деятельности и заимствование хозяйственных приемов и духовного опыта, сформировав новые умения и небывалые прежде культурные феномены. С другой стороны, тесные контакты, имевшие место брачные связи и кровнородственные отношения вызвали метисацию славян, приобретших ранее не свойственные им антропологические черты, языковые формы и речевые диалекты. На обширных пространствах Восточно-Европейской равнины активизировались процессы этногенеза, началось оформление новой культурной ойкумены.
Для региональных этнокультурных процессов Центральной России славянская колонизация имела решающее значение. Продвижение славян, сопровождавшееся закреплением на южной и юго-западной границе тюркских кочевий черноземной лесостепи и степного левобережья Днепра, растворением среди многочисленных финно-балтских племен верхних Днепровского, Деснинского и Волжского бассейнов и вытеснением «чуди» на севере5, образовало в центре Русской равнины отдельные области доминирования славянского этноса со своими особенностями этнического и культурного свойства.
Прослеживая по динамике археологических культур VII—X вв. этапы, направления и пути славянских миграций и отмечая границы культурных диффузий, историки в пределах Центральной России выделили близкие между собой славянскую, верхнеокскую, ромен-скую и борщевскую археологические культуры, соответствующие трем обширным зонам расселения крупнейших славянских этнических групп - восточной, юго-восточной и южной, и также салтово-маяцкую (алано-сарматскую) и волынцевскую, оставленную, по мнению археологов, славянизирующимися алано-болгарами [8, 8-9].
Перемещение славян на северо-восток Восточно-Европейской равнины, начавшееся в IV-VI вв освоением южных степей по Дону, Северному Кавказу, Тамани и Дунаю, сопровождалось тесными межэтническими контактами и культурным взаимообменом со степными народами, породившими симбиоз и консолидацию тюркской кочевой и славянской земледельческой форм социальности [13, 90]. Раннесредневековая историография юго-восточной Руси, акцентируя внимание на смешении и напластовании археологических культур, отмечает высокую плотность заселения и активное долговременное использование (практически до половецкого и татаро-монгольского разорения) степных и лесостепных территорий юга Центрального региона разноплеменным кочевым, полукочевым и оседлым ремесленно-земледельческим населением.
Так, памятники на р. Воронеж (Лысогорское селище, Белогорское, Животинное городища и Михайловский могильники) и в Подонье (Семилукское городище, Борщовское селище и городище Титчиха) содержат свидетельства длительного совместного проживания славян и алано-болгар (волынцевская культура), а также появления здесь к IX веку носителей «салтовской культуры» и донских славян [6, 178]. Напротив, гнезда борщевско-вятической культуры отмечены среди салтовских поселений по рекам Донец, Оскол и Хопер.
Давние контакты славян с кочевым миром юго-восточных степей демонстрирует и разнообразие хозяйственной деятельности населения Днепровского Левобережья. Согласно археологическому и антропологическому материалу и историческим источникам в V-VII вв., земли к югу от Десны и Сейма занимали ирано-язычные сармато-аланские племена, вытесненные славянами в бассейн Дона в самом начале VIII века6. Славянское перемещение на эти и донские территории, отмеченное в VII-VIII вв., носило, по мнению исследователей, активный характер и было вторжением «большой массы нового населения, одна часть которого осела на левых притоках Днепра, а другая пошла далее на восток в бассейн Дона..., где оставила памятники борщовского типа» [26, 131].
Следы симбиоза разноэтничных образований содержит волынцевская' археологическая культура VIII-IX вв. Левобережья Среднего Днепра, где предметы салтовской культуры являются обычными, как и отдельные памятники волынцевского типа верховий Дона и Оки. Косвенным подтверждением широкого этнокультурного общения на этой территории является отсутствие выраженных укреплений на большинстве волынцевских поселений. Памятники материальной культуры свидетельствуют также о разрушении традиционных племенных структур, что, по мнению специалистов, объясняется необходимостью совместного противостояния оседлых народов культурно чуждым кочевникам. Противостояния, неизбежно ускорившего интеграцию местного населения и переселенцев-славян.
В этническом формировании населения лесостепного ареала (Днепровское Левобережье, Средний и Верхний Дон) Центральной России принимали участие и балты (П.Н. Третьяков), делившие Днепровское Левобережье с тюрками по линии Поныри-Курск-Беседино-Обоянь (В.В. Енуков). Распространившаяся в VIII-X вв. северо-западнее от этой черты роменская культура, совпадающая с ареалом гидронимов иранского происхождения и салтовскими поселениями, формируется на старых древнебалтийских, скифских и алано-сарматских поселениях, охватывая нижнее и среднее течение рек Тускари и Сейма, бассейн Верхнего Пела от Обояни до Суджи и верхнее и нижнее течение р. Реута. В обозначенных пределах (Курское Посемье) локализуются поселения семичей - одного из летописных племенных образований «сиверов», «северитов»8.
Не исключено, что формирование «сиверов-северитов-северян» как отдельной этнографической единицы и племенного союза обусловлено взаимодействием остатков местного населения с расселившимися в VIII-IX вв. в районе средней Десны, бассейна Сейма и Сулы разрозненными, стихийно двигавшимися в северо-восточном направлении группами праславян [24, 140]. Однако оно может быть и результатом сложного синтеза вытесненных из Приазовья и Причерноморья полян-аорсов-русов с местными балтекими и иранскими элементами, и итогом этих обоих, параллельно проходящих, процессов.
Этноним «севера», как считают ученые (И.И. Ляпушкин, А.К. Зайцев, В.В. Седов), унаследован новопоселенцами от носителей предшествующей культуры и свидетельствует о заимствовании новым населением названия населения-предшественника. Лингвистически как и слово «север» или территориальные гидронимы Сев и Савва, оно может восходить к иранскому «seu» - черный9. С черно-одетыми или меланхленами (Геродот) [11, 352] идентифицируется территория современной Черниговской, Сумской, Курской, южной части Брянской и Орловской и западной части Воронежской областей. Распространенные на огромной территории памятники роменской культуры ранних и поздних стадий охватывают верхнее и среднее течение рек Воркслы, Пела, Сулы, бассейн Сейма, поречье Десны, называемые в исторических источниках вплоть до середины XVII века Северской землей. И хотя к настоящему времени не сложилось единого мнения относительно этнической принадлежности предшественников северян-роменцов (одни исследователи относят их к финно-уграм, другие - к праславянам, скифам, иранцам и т.д.), археологический и антропологический материал, исторические источники, гидро- и топонимика подтверждают связь роменской культуры Днепровского Левобережья и Посемья с древнеиранским наследием [11, 352]. В частности, идентифицируемые с северянами височные кольца, найденные с керамикой роменского и борщевского типов IX-X вв., исследователи связывают с аваро-славянскими древностями10.
Древнерусский этнический массив Ярославского Поволжья и Волго-Окского междуречья демонстрирует соседство славянского, финно-угорского и балтского этнических комплексов на первом этапе расселения (IX-X вв.) и их смешение и синтез на втором (XI—XII вв.) [14, 83]. Чередование на значительной части территории лесной Руси финских и славянских названий рек и населенных пунктов указывает на инфильтрацию славян и внедрение их починков и деревень между редкими аборигенными поселениями. От активного сопротивления пришельцев оберегала в первую очередь низкая плотность (не приходилось захватывать освоенные места) населения. Как писал русский историк В.О. Ключевский, в первоначальный период естественной колонизации «могли случаться соседские ссоры и драки, но памятники не помнят ни завоевательных нашествий, ни оборонительных восстаний». «Мирному общежитию способствовали необъятные просторы, а также разница в промыслах у народов...» [31, 27]. Славяне принесли в лесной край земледельческую и скотоводческую культуру плодородного юга, финно-угры передали им приемы лесной охоты и деревообработки, добычи пушнины и бортничества. Однако слабо консолидированные и этнически не сформировавшиеся местные племена в пределах занятой славянами территории растворились в новом населении.
Полностью славянизировались и обрусели «приокцы» - мещера и мурома. Освоили новый язык и культуру меря11, занимавшие низовья рек Шексна и Молога, Верхнее Поволжье и ярославские и костромские земли, Ростовское и Клещино озера, в районе которых недалеко от мерянского Сарово в IX веке появился первый опорный пункт славянского освоения Залесья - торгово-ремесленное поселение Клещин (городище)12. Утратили этническую специфику весь, лама и заволжская чудь. Влияние восточных славян испытала на себе мордва, особенно эрзя13. На колонизованных землях северо-востока возникли Рязань, Муром, Суздаль, Ростов, сохранявшие следы славяно-финского симбиоза продолжительное время (например, Чудской конец в древнем Ростове).
Балтское происхождение большинства гидронимов Смоленщины и Подмосковья наряду с археологическими свидетельствами дает основание полагать, что балтские племена с летописным названием «голядь» не покинули мест обитания, а также были ассимилированы славянами [25, 59]. С этой точки зрения, вятичи и радимичи - результат формирования в процессе многопоколенной ассимиляции и метисации потомков Вятка и Радима аборигенами и инородными вновь приходящими группами славян, представляют собой одновременно и этнографические сообщества, и территориально-племенные объединения.
Этноним «кривичи», по мнению лингвистов, имеет основу балтского происхождения [30, 176-177], то есть также обозначает новообразованную в процессе активного симбиоза этническую единицу Балтами по археологическим и лингвистическим данным к моменту прихода славянских колонистов была заселена значительная часть лесной зоны от Припяти и Сейма до водораздела Западной Двины и Волги [17, 3]. Интересно, что памятники показывают, что первоначальная славянская инфильтрация осуществлялась здесь не родовыми семьями, а группами преимущественно мужского населения, не создававшего собственных поселений, а подселявшегося к местным обитателям. Последующее кривичское население формировалось «из пришлых славян и аборигенных балтских и западно-финских племен, находившихся в процессе ассимиляции и славянизации» [26, 96]. Помимо того, существуют определенные археологические свидетельства и некоторого норманнского участия в этих процессах.
Таким образом, согласно обоснованным научным данным в VIII-IX вв. в отдельных территориальных зонах Центральной России шла активная диффузия мигрирующего славянского и инородного коренного населения, спровоцировавшая его симбиоз и консолидацию и породившая в зонах наиболее тесного контакта новые этнические образования. Одни ученые относят их к племенам, другие считают более высоким и сложным продуктом этнической эволюции, предшествующим собственно древнерусской народности. В частности, П.Н. Третьяков, считает, что кривичи, вятичи, радимичи, как и словене новгородские, «были не только племенными объединениями, но и примитивными народностями, или «народцами». Л.Н. Гумилев в свою очередь называет их субэтносами.
Можно предполагать, что определенную роль в этногенетических процессах сыграло и славянское язычество, как более универсальное и всеобъемлющее, по сравнению с племенными тотемическими религиями автохтонного населения, мировоззрение, способствующее межплеменной консолидации. Последующий синтез и конгломерация различных антропо- и культурогенных свойств меняющегося в процессе постоянных миграций населения осуществлялись уже на почве христианства и привели к формированию древнерусской народности. Причем этническое название «русские» выражает высокую степень связанности новообразованного населения с определенной территорией и его причастность общей, объединяющей традиции. Именно поэтому слова крещенный, православный и русский до сих пор воспринимаются как синонимы.
Археологическая карта Центральной России показывает, что большинство оседлого земледельческого населения Руси IX-X вв. [19, 38; 1, 26] было сосредоточено в малодворных, кучно расположенных, тяготеющих к малым рекам и концентрирующихся у укреплений родовых поселениях. В то же время для рассматриваемого исторического периода наиболее характерны археологические комплексы из соседства селищ, городищ-убежищ, святилищ и курганных могильников с типичными разноплеменными атрибутами. Такого рода памятники - материальные свидетельства больших неукрепленных поселений с этнически неоднородным, поликультурным населением, связанным не кровным или племенным родством, а экономическими и политическими интересами. Поднятые на раскопах вещи демонстрируют тесное взаимодействие земледельцев и ремесленников, торговцев и воинов, подтверждают высокий уровень развития ремесла и широкий ареал торгового обмена.
Следы такого рода поселений (IX-X вв.) с несомненно сходными признаками обнаружены на обширной территории Центрального региона: на Смоленщине, в бассейне Оки, в Посемье и Попселье, в Верхнем Поволжье и Залесье. Все изученные ныне археологические памятники такого рода: Михайловский, Петровский и Тимеревский центры у Ярославля, Гнездово на Днепре под Смоленском, залесское Сарово, Супруты на р. Упе, притоке Оки, Титчиха на Дону, Горналь, Гочево и Липино Курщины - объединяет наличие характерных разнокультурных материалов (норманнских, иранских, арабских, византийских, хазарских) и расположение на основных водных и сухопутных торговых коммуникациях.
Гнездовское и Сарское городище, Тимерево и Клещин, Гочево и Горналь с очевидной торгово-ремесленной ориентацией, дружинными могильниками (захоронения воинов разноэтничного происхождения) и этнически неоднородным населением, возникли за 100-150 лет до своей материальной (археологической) фиксации на транзитных путях оживленной международной торговли как станы, где временно или постоянно пребывали купцы и воины. Исследование некрополей, городищ, ремесленных подгородий и загородий, чья активная жизнь приходится на вторую половину IX - начало XI вв., яркими, прежде всего погребальными, комплексами, подтверждает принадлежность обитавших здесь социальных верхов к дружине и высокое развитие ремесла. Находки арабских и византийских монет, предметы импорта и саптовской культуры (ременная гарнитура, элементы вооружения и характерных для степняков или скандинавов погребальных обрядов) указывают, в первую очередь, на тесные связи с Востоком и присутствие норманнов.
В научной среде уже более сотни лет существуют разные, в том числе противоположные, активно дискутируемые точки зрения на степень участия и роль норманнов-викингов в организации транзитной торговли, торговых городов и собственно древнерусского государства. Одно бесспорно для всех - достаточно отчетливый внутригосударственный, внутрирусский характер такого рода поселений и явные признаки функционирования на маркированной ими территории единой управленческо-экономической системы. Кроме того, археологически доказано, что в Центральной России не было ни одного крупного поселения, основанного выходцами из Скандинавии, которые оседали на уже существующих, принадлежащих местному населению поселениях и растворялись среди него [24, 252].
С культурологической точки зрения, упомянутые памятники - осязаемые свидетельства широкого культурного и этнического симбиоза, подготовившего в Восточной Европе во второй половине первого тысячелетия от рождества Христова рождение нового государственного образования, а также базу и условия для формирования нового этноса.
В силу природных, экономических и геополитических причин в центре Восточно-Европейской равнины возникли три зоны напряженного взаимодействия славяно-ирано-тюркского, славяно-финно-угорского, славяно-германо-балтского этнического субстрата. Предопределенное сосуществованием на одной территории, пересечением промысловых и торговых интересов, профессиональным расслоением и взаимообменом продуктами деятельности, общностью экономики и распределением функций, выраженных отношениями господства и подчинения, конфликта и ассимиляции, партнерства и сотрудничества, диффузии и симбиоза, в этническом и культурном плане это взаимодействие оказалось максимально плодотворным. Тесное соседство и сопутствующее ему сближение и взаимное обогащение языка и культур породило новый этнос, основой которого стали славяне. Славяне, а потом и русские - известные в истории Евразии носители преимущественно земледельческой культуры -освоили степное скотоводство и лесные промыслы, превратившись в народ-пахарь, народ-лесопромышленник и народ-предприниматель. Однако, изначально формируясь как народ-посредник (Г. Вернадский) между живущими рядом племенами и народностями, русские в первую очередь стали народом-торговцем, большее значение для которого имели торговые пути и прежде всего естественные - объединяющие лес и степь великие реки с их притоками.
Гидрография, торговые коммуникации и урбанизационные процессы как условия формирования славяно-русской этнической территории
По свидетельству византийского полководца Маврикия (VI в.), раннеславянские поселения, состоявшие из 10-15 размещенных группами жилищ или родовых дворов (деревень), располагались по берегам рек среди лесов, болот и зарослей тростника и так «соприкасались друг с другом, что между ними не было большого расстояния». Несколько вытянутых вдоль берега деревень составляли общину - вервь. Эти приметы славянского заселения юга и юго-запада Восточной Европы столь же характерны для ее более северных лесостепных, а потом и лесных территорий, и отличаются разве что меньшей плотностью и большей удаленностью одной верви от другой. Использовался этот «принцип» освоения пространства и в последующие эпохи (XVI—XVII столетия) в иных географических областях уже русскими колонистами.
Устойчивая близость восточнославянских поселений к воде объясняется не только тем, что водные артерии на протяжении длительного времени являлись главными путями расселения и сообщения между отдельными родами, общинами или племенами, но и тем, что в речных долинах, как правило, располагались плодородные аллювиальные почвы и заливные луга - «удобья», создававшие выгодные условия для ведения сельского хозяйства. Немаловажным было также, что открытые водоемы избавляли от необходимости сооружения глубоких колодцев, а от берегов рек было легче начинать освоение незнакомых и уже этим враждебных территорий.
Археологическое исследование средневековой Центральной России подтверждает, что на ее землях самыми распространенными топографическими типами славянских поселений были приречный и мысовой, характерные и для лесостепи, и для лесной зоны. При этом мысовой формировался на открытых пространствах, где существовала угроза нападений. Здесь занимались возвышенные малодоступные участки - естественно защищенные укрепления: созданные изгибами русла реки мысы, выступы коренного берега над поймой реки или озера, образованные при впадении мелких ручьев и речек в более крупные реки или двумя оврагами и речной долиной. Луга и мелколесья речного побережья оставались постоянной зоной хозяйствования.
В безопасных для проживания местах заселялись преимущественно первая надпойменная терраса и пойма. При этом удаленность от источника не превышала 100-150 м, а компактные мелкие родовые поселения тяготели к крупным, образуя сельские территориальные общины. Кроме рельефа и гидрографии, имели значение и особенности почвенного и растительного покрова: освоение речной долины проходило достаточно интенсивно в двух направлениях: вдоль реки или водоема и от низких уровней к высоким.
В степном и лесостепном порубежье преобладала хуторская система расселения. Большая часть населения жила здесь в зоне обрабатываемого земельного участка, собираясь в общее укрытие на малодоступных, а со временем и искусственно защищенных площадках («горожах, городах») лишь в случае опасности, что особенно характерно для поселений посемьцев [16, 8] и верхнедонских славян [5, 21-24]. В конструкции таких «городов» есть индивидуальные отличия, связанные с особенностями ландшафта, наличием подходящей растительности и опытом оборонительных действий. Для роменской культуры, например, характерны частоколы по вершине рва. У северянского племени семичей укрепления были в виде наклонных частоколов из расколотых пополам бревен высотой 8-9 метров14 (Ратское и Горнальское городища) - такая строительная технология экономила материал и давала преимущество в организации обороны. Сразу же за стеной городища нередко начиналось неукрепленное поселение-селище, площадь которого достигала 5-10 га. В ближайшей округе в радиусе 3-5 км располагались небольшие, также неукрепленные, поселения-хутора. Сгустки таких поселков составляли общину, жители которой в минуту опасности прятались в городище-крепость.
Аналогичные, без постоянных жителей, но более примитивные городища-убежища на островах среди болот или вершинах холмов были и на лесной Смоленщине, особенно в южной и юго-западной ее части (в северных районах Смоленской земли такие сооружения единичны). Они представляли собой или культовые сооружения, или укрепленные хозяйские усадьбы - своеобразные замки землевладельцев. Городища-замчища, помимо земляных валов, с наиболее уязвимых сторон окружались по периметру довольно мощными бревенчатыми стенами. Над входом устраивалась деревянная башня (городище Воищина), а в сравнительно небольших, как показывают раскопки, дворах располагались шесть-десять построек жилого и хозяйственного назначения.
Собственно оборонительную функцию «городов» раннего средневековья можно предполагать лишь у северянских (роменская археологическая культура) «городищ», цепочкой мысовых укреплений по рекам Псел, Сейм и Свапа закрывающих славянские земли от кочевников Степи, группы «ростовских городищ»15 на Клещине озере да около семидесяти домонгольских крепостных поселений16, преграждавших путь волжским булгарам на территории нынешнего Подмосковья.
Становление средневекового русского города как своеобразного социокультурного организма имело собственную историю, во многом отличную от западноевропейской и своею целью, и своим характером и структурой, и своей символической и образной системой. Еще в XIX столетии родилось предположение (М.Д. Затыркевич, Н.И. Костомаров, А.И. Никитский, А.Е. Пресняков) о возможном сходстве между древнерусскими городами и античными полисами. Новейшие работы (И.Я. Фроянов, А.В. Флоря, В.П. Даркевич) в области изучения социально-экономического строя Руси и особенностей формирования и функционирования городов, подтвердив автономность существования раннегородских поселений, позволяют исследователям сравнивать роль обширной речной сети Русской равнины с колонизационным значением морей в античной Греции, а древнерусский город с прилегающими к нему землями рассматривать как системное социально-хозяйственное образование, близкое городам-государствам Древнего мира.
Однако мнения приверженцев такого рода «территориально-городской» структуры существенно расходятся в ее хронологическом определении. Игумен Иоанн Экономцев, например, сопоставляет «города-государства» с ранним средневековьем: «Система экономических, торговых, политических, культурных, религиозных связей на Руси VI-VIII веках охватывала огромный регион, где реки играли такую же роль, какую имело в Древней Греции Эгейское море, связывавшее между собой разбросанные на побережье материка и островов города-государства» [18, 21], - уверен он. И.Я. Фроянов, поддержанный другими исследователями, напротив, считает, что своеобразные «городские волости» с главным городом, пригородами и сельскими округами складываются лишь к концу X - началу XI столетия, тогда как в течение XII века идет процесс становления древнерусских городов-государств, обозначивший в Северо-Восточной Руси пробивавшиеся сквозь вечевую демократию «монархические тенденции» [29, 227].
Необходимо отметить, что современная историография не только склоняется к признанию за древнерусскими торговыми городами цивилизационной системообразующей роли, но и усматривает в формировании и функционировании хозяйственно-культурной и социально-политической структуры «первоначальной» Киевской Руси (X-XI вв.) повторение «пути Греции и Рима» с приближением «на севере» (Новгород-Псков) к модели демократического греческого города-полиса, а на юге (Киев) - к модели «централизованной метрополии римского типа», в конечном итоге разрушенных внутренними (бедность территориальными ресурсами и разреженность населения) и внешними (близость кочевнической Степи, оттеснившей Русь в карпатские и мещерские леса и болотистое Полесье) причинами.
В научном мире продолжаются активные споры и по поводу факторов и этапов градообразования, многообразия функций городов и приснаков их систематизации. Точки зрения сходятся лишь в одном: процесс урбанизации спрессован во времени, и, по выражению В.П. Даркевича, «скорее революционен, чем эволюционен» [12, 53], что во многом обусловлено природными и социально-экономическими обстоятельствами. И первым, особо значимым из них оказались большие и малые реки Русской равнины, сыгравшие решающую роль как в градоформировании, так и в заселении и освоении огромной территории вообще. Именно речная сеть связала достаточно удаленные географические области в единый территориальный и социально-экономический организм. Многие сотни лет водные дороги Восточной Европы притягивали и собирали большие и малые народы, постепенно формируя в ее географическом центре целостную суперэтничную общность и многоликую культуру. Они же не давали им замкнуться, оставляя открытыми самым разным, в том числе и разрушительным, воздействиям.
Продолжительный период (вплоть до Нового времени) реки Восточно-Европейской равнины оставались надежным средством внутренних и внешних коммуникаций. На перекрестье водных дорог выросли и крупные родоплеменные сельские, и пестрые в этническом отношении торгово-ремесленные городские поселения, предохранившие Русь от губительного изоляционизма. Водные артерии «играли ведущую роль в развитии политических, экономических и культурных связей с Византией и дунайской Болгарией, мусульманскими странами Передней Азии, тюркскими кочевниками причерноморских степей и волжскими булгарами, с католическими государствами Западной Европы. В урбанистической среде, особенно в крупнейших центрах, усваивались, сплавлялись, по-своему перерабатывались и осмысливались разнородные культурные элементы, что в сочетании с местными особенностями придавало древнерусской цивилизации неповторимое своеобразие» [12, 59].
Первые города Руси - «городы», «горожи», «грады» - служили убежищем для жителей селений, расположенных в более подходящих для повседневной жизни низменных приречьях, превращаясь иногда в резиденции профессиональных воинов племени - дружинников. В VIII-X вв. часть из них стала протогородами, сосредоточившими общественную жизнь племен и сообразно необходимым функциям вобравшими в свои пределы святилище17, вечевое место и место захоронений. В последующем, попав в условия благоприятного развития, некоторые из племенных центров приобретали общерусское, а единицы - и мировое значение; в противном случае - хирели, превращаясь в села или исчезая совсем.
В тот же период времени в выгодных точках межплеменных, этнических и международных коммуникаций - местах скрещения водных и сухопутных торговых путей, при устьях рек и по берегам удобных заливов, у переправ, волоков или речных порогов, где по необходимости задерживались купцы и местные жители получали возможность товарообмена, начали формироваться «города» нового типа - торгово-промышленные. Одни из них вырастали из окруженных поселениями «дружинных горож», в других случаях, наоборот, «горожи» устраивались специально для защиты образовавшихся ранее ремесленных поселений, «торжков» и «гостевых» дворов, впоследствии в обиходе и летописных источниках называемых концами18 [27, 203]. Располагаясь на перекрестьях путей сообщения и часто соседствуя с местными культовыми сооружениями и святынями, такой город вовлекал окрестное население в широкий круг новых связей, способствуя формированию надлокальных социально-культурных традиций и включая малые миры в условия существования большого общества.
Возникновение средневековых торгово-промышленных городов - общеевропейское явление. Период XI—XII вв. характеризуется стихийной урбанизацией19 (в так называемых «малых» городах жило в это время большинство средневековых горожан), причины которой, как и множественность конкретно-исторических вариантов городского развития, объясняются по-разному. При том что западноевропейский и древнерусский город имели мало сходства, их все же роднила характерная для тех и других этническая пестрота и не племенные, а общинно-территориальные связи и разделение функций. Горожане - ремесленники и купцы, налаживая сбыт или обмен и часто отправляя свой товар в далекие края, нуждались в защите дружинников и покровительстве власти. Благополучие же и само существование их поселений напрямую зависели от возможности и состояния торговли: свой расцвет или упадок такие города переживали вместе с расцветом и упадком торговых путей.
Многолетние научные исследования сделали очевидным определяющее значение в этнокультурном и государственном формировании Руси разветвленной системы трансъевропейских торговых путей, в конце первого тысячелетия н.э. связавших течениями рек Восточно-Европейской равнины Европу и Азию, Запад и Восток.
Прикаспийская и причерноморская торговля, начала которой коренятся в античности, к VII веку посредством Волги и Дона охватила донские и приазовские степи, а еще через столетие по «голубым дорогам» достигла Центральной и Северной Европы. К середине IX вв. на проторенных торговых маршрутах рек Дон, Ока, Волга и Днепр с их притоками возникла целая сеть перевалочно-обменных пунктов, соотносимых одними учеными с варяжскими виками20 (Р.Г. Скрынников), другими - с торговыми местами, факториями (змпориями) (В.П. Даркевич) или «торжками» (М. Семенова) на транзитных магистралях. Именно они наряду с тяготевшими к рекам племенными центрами включили славян в динамичную жизнь цивилизованного мира, образовав известную по скандинавским источникам «страну городов» - Гардарик, географически соотносимую преимущественно с лесной Русью. Формированием с середины IX века торговых округов, образующихся вокруг перевалочных пунктов на водных магистралях Восточно-Европейской равнины, объясняется и расположение крупных (стольных) градов Руси в местах пересечения культурных зон, не являющихся ни географическими центрами, ни центрами этнических территорий.
В результате втягивания в торговый обмен окрестного населения стихийные торгово-обменные пункты дальней международной торговли довольно быстро обросли многоэтничными ремесленными поселениями. На исходе IX столетия самые значительные из них были включены в кольцо княжеского полюдья с отдельно обустроенными лагерями-градами дружинников. С точки зрения Ф.А. Андрощука, такие военно-торговые центры с момента образования существовали автономно и вплоть до конца X века смогли сохранить относительную независимость от великокняжеской власти, придя в упадок не только и не столько с изменением ориентации путей сообщения, сколько в связи с общеевропейскими консолидационными государствообразующими процессами и закреплением власти киевского князя по всему ареалу славяно-русского расселения [3, 13-14].
Без ремесла и торговли не обходились и общинные поселения, возникшие в среде племен, оказавшихся вблизи торговых путей лесостепного юга. Пример тому - роменско-борщевские городища По-семья и Подонья, собравшие, судя по материальным остаткам, и рядовых ремесленников, и квалифицированных мастеров, владевших сложными технологическими приемами обработки и работавших не только на заказ, но и на дальнюю продажу. Так в средневековой Центральной России появились большие сложные поселения, отличительными признаками которых стали: значительная площадь, расположение на основных торговых путях; наличие укреплений; мобильность и полиэтничность населения; клады куфических монет-дирхемов и импортные предметы роскоши - драгоценные украшения, шелковые ткани и поливная посуда [12, 49]. Именно с ними были связаны «заморские гости» - сначала пришлые, а потом и свои купцы, торговавшие с Византией и мусульманским Востоком и удовлетворявшие потребности знати в экзотических товарах и предметах роскоши. Разбогатев на торговле, в новом тысячелетии эти многоэтничные поселения превратились в жаждущие если не первенства, то политической самостоятельности стольные города удельной Руси. Огромное пространство вокруг Чернигова, Курска, Рязани, Смоленска, Ростова, вкупе называемое русским, создавалось и не один век удерживалось великими реками Волгой, Доном и Днепром, связавшими ее земли не только возможностью беспрепятственных передвижений, но и единой торгово-экономической системой.
Первым в конце VII-VIII вв. начал функционировать Волжско-Балтийский транзитный путь арабского серебра на рынки Европы. Путь этот, в современной научной литературе называемый путем «из варяг в арабы», несколько веков (VIII-XI вв.) связывал Русь со Скандинавией, Волжской Булгарией, Хазарией, арабским Востоком, что подтверждают находки кладов куфических монет и многочисленные иноземные вещи из богатых погребений [9, 192-193, 196-198; 28, 75-85]. Именно по нему началось первоначальное славянское продвижение с юга на север, из степи к лесу С ним же связано не только развитие международной торговли, но и возникновение первоначальных государственных образований и на европейском севере - в Скандинавии и в Центральной и Восточной Европе.
Арабские монеты в VIII-IX вв. шли в Восточную Европу двумя каналами: из западных пределов Арабского Халифата через Сирию и Закавказье на Дон и Северный Донец21 - в Юго-Восточную Прибалтику и из Ирана через Каспий и Волгу в Прибалтику - на Готланд. Функционирование торгового пути по «реке Рус», как называют средневековые арабские и византийские источники водную артерию - Средний Дон, Оскол и Северский Донец с притоками - отмечено с начала VIII века богатыми селищами, культурный слой которых свидетельствует о соседстве алано-булгарского (салтовская культура) и славянского населения, часто уживавшегося в рамках одного поселения [7, 168]. Показательно, что с этого же времени археологи отмечают интенсивное развитие славянских культур - пеньковской, волынской и роменской в Среднем Поднепровье, на Днепровском Левобережье, Подесенье с бассейнами Суры, Пела и Воркслы и приписываемой вятичам борщевской культуры Верхнего и Среднего Подонья. До 833 г. арабский дирхем имел хождение на всем течении Северного Донца, верхнего Оскола, среднего течения Дона, в меньшей степени в Верхнем Поднепровье и в финно-угорских землях до Балтики. На обозначенной территории, исключая северо-западные земли, оседали в виде больших кладов и византийские монеты VIII-IX вв., последние из которых выпущены в 837-838 гг. [21, карты 5-6] - незадолго до того, как «русский» путь перестал существовать. Открытые археологами скандинавские погребения с широко представленными североевропейскими вещами, по мнению специалистов, свидетельствуют об участии в международной торговле Михайловского археологического комплекса на Волге, ставшего опорным пунктом контроля магистрального поворота в Волго-Окское междуречье. Выросший к IX столетию как протогород Михайловский центр, наряду с расположенными неподалеку Тимеревским и Петровским торгово-ремесленными поселениями, в период интенсивного использования Волжского пути имел огромное значение и в осуществлении связей с Европой, и в освоении Волго-Донского Междуречья.
Летописный путь из «из варяг в греки», связавший в IX веке Варяжское море через озеро Нево (Ладожское), реки Волхов, Ловать и Днепр с Понтом Эвксинским (Черным, или, как его тогда называли, Руским морем), а по его водам - с Царьградом, был проторен уже после потери Русского пути, погибнув в свою очередь в период татаро-монгольского нашествия, что коренным образом изменило характер и направление развития сложившейся к тому времени социально-культурной и административно-экономической системы всего Центрального региона.
Ко времени открытия Днепровско-Волховского торгового пути в центре Русской равнины уже образовалась разветвленная сеть постоянных речных маршрутов. Водная система Векса-Которосль22, являвшаяся составной частью Великого волжского пути, соединяла Волгу с озером Ростовским, Нерлью Клязьменской, Клязьмой и Окой. Новейшие материалы показывают, что именно по этой магистрали в IX-XI столетиях проходило славянское расселение в Ростовской земле [15, 33-45] и осуществлялась как внутренняя, так и транзитная торговля, игравшая для межэтнических торгово-ремесленных поселений, крупнейшими из которых были Тимерево (близ нынешнего Ярославля) и Сарово (недалеко от Ростова)23, и растущих княжеских городов важнейшую, если не определяющую, роль. Входящий в Балтийско-Волжскую систему Ростов (862 г.) назван первым из 83 упоминаемых Владимиром Мономахом в его «Поучении» «великих путей». Из Киева, Чернигова, Мурома и Рязани в Ростов попадали по «великому пути славян и русов» - Оке. Впоследствии это выгодное расположение в месте активного функционирования воднотранспортного торгового узла определило расцвет Северо-Восточной Руси.
Муром и многократно называемая в летописях «Резань», что стояли «на Оце реце», в X столетии посредством Руского пути (Оки) были включены в восточную торговлю не только Киевской Руси, но и всей Европы, что послужило отеканию сюда населения и расширению освоенных приделов. В короткий срок на незанятой мещерскими болотами территории возникли лесные города Переяславль Рязанский, Белгород, Исада, Коломна и степные Пронск и Елец. Последующее затухание южной части этого торгового маршрута стало причиной экономического отставания (до XII в.) Муромо-Рязанского княжества.
Развитие Смоленской земли связано с Днепро-Двинско-Ловатским (система рек и озер) ответвлением пути «из варяг в греки», соединившим Византию, Киев, скандинавский Готланд и т.д. и способствовавшим расселению кривичей. На перекрестье водных и волоковых путей системы Волхов-Днепр-Двина-Угра-Ока возник центр славяно-варяжской соляной торговли Гнездово, а в гуще древнейших поселений Смоленщины выросли из племенных центров города Смоленск и Торопец24 [2, 26]. В первой трети XII века меридиональный путь по Двине (Суздальское Ополье, Киев, Новгород, Готланд и др.) стал главным русским торговым путем, что сделало Смоленск того времени основным рынком пушнины и иноземных товаров для всего Центрального региона, а его князей - соперниками киевским.
В IX—ХII вв. важнейшей водной артерией была пересекавшая регион Ока, соединявшая посредством рек и волоков Таврию с Киевом и северскими городами Курском, Рыльском, Любичем и Черниговом. Как и Дон, она во многом способствовала развитию лесостепного юга, что подтверждает высокая плотность населения, множественные находки кладов и поднятые археологами отдельные памятники, демонстрирующие широкие связи и относительное благосостояние приокского населения.
Положение на важнейших речных магистралях и возможность контроля значительного участка сухопутного торгового пути между Волжской Болгарией, Киевской Русью и Центральной Европой, тянувшегося по водоразделу Десны, Сейма и верховий Супоя, Сулы и Пела, в X веке определило мощь Северской земли. Древний Курск26 на Сейме и Тускари занимал перекресток трех важнейших речных путей. Первый шел по Днепру-Десне-Сейму-Свапе-Само-дуровским озерам-Оке-Волге-в Каспийское море, соединяя Киев и Чернигов с Волжской Болгарией, Хазарией и черноморскими странами. Суда сплавлялись по нему без волока по суше, что имело немалое преимущество перед днепровским путем «из варяг в греки». Второй по Тускари и Снове через исчезнувшее со временем Самодуровское озеро открывал дорогу к Волге, Неве и Балтике. Третий через верховья Сейма и небольшой волок выходил к Северскому Донцу, Дону, Азовскому и Черному морям. Посемьцы были не только торговыми посредниками, о чем свидетельствуют поднятые клады, но и потребителями драгоценного металла. Арабское серебро использовалось ими и в ювелирном деле, и для изготовления подражаний дирхемам - часть монет обрезалась до меньших размеров, после чего «ходила» как собственная, отличная от остальных территорий денежно-весовая единица, что, без сомнения, - существенный признак административной самостоятельности северян-семичей [16, 45]. Более полутора столетий Сеймско-Окский торговый путь оставался культуроформирующим фактором не только для южных Киева и Чернигова, но и для тех земель, которые славяно-русская колонизация охватила лишь в IX-XI вв.: Ростова, Мурома, Суздаля.
Десна и Днепр, Дон и Волга, Ока и Сейм втянули в торговое общение Запада и Востока все связанные с ними племена: мордву, чудь, мерю, северян, вятичей, кривичей, радимичей, способствовав их сближению и активизировав культуротворчество. В X веке крупнейшие реки Восточной Европы, соединенные большими и малыми реками, озерами, волоками и рядом населенных пунктов в единую трансъевропейскую торгово-коммуникационную систему, связали все освоенные к тому времени земли Центральной России. Еще менее чем через столетие их посредством обширные разрозненные территории были собраны в славяно-русскую Киевскую державу.
Шли купеческие караваны и пыльными дорогами речных водоразделов, выжженными волжскими степями, горными тропами Великого шелкового пути. «Гости», как называли на Руси чужеземцев и купцов, одаривая великого или местных князей своими товарами, получали разрешение на торговлю и транзит через их земли. Далеко в Итиль, Багдад, Константинополь или Готланд забирались и русские «торговые люди».
Общность «голубых коммуникаций» сохранила культурное единство Русской земли и в удельные времена, тогда как ослабление торгового значения восточноевропейской межэтнической, межгосударственной водной системы, напротив, способствовало ее распаду. И именно стратегическая роль «перепутья», собравшего в единый узел пограничья Южной Руси, Ростово-Суздальской, Новгородской, Муромо-Рязанской земель укрепило верхнее Поволжье, сосредоточив здесь необходимые условия развития великорусской народности и формирования ядра национально-культурной территории.
Так на перекрестье водных и сухопутных дорог собиралось, впитывая различные влияния и обретая одновременно опыт и Востока, и Запада, изначально многоэтничное и поликультурное российское государство. Стягивающим же их центром оказалась срединная часть Восточно-Европейской равнины, названная в средневековье «Русской землей» и воспринимаемая в Новое время как центральный регион России.
Примечания
2 Внешние факторы - экстракультурные, характеризующие внекультурный контекст становления и развития культуры, становятся ее констектуальностью, а освоенные сознанием и поведением людей - внутренней структурой и отличительной для нее семантикой. Национальная картина природы фиксируется в языке, мифологии, фольклоре, в специализированных формах - философии, искусстве, словесности, образе жизни и культуре повседневности, становится глубинными пластами культуры, включается в ее менталитет. См.: Кондаков И.В. Русская культура. -М., 1999. -С. 44. 3 Месторазвитие - совокупность социально-исторических и географических признаков определенной среды обитания, которая налагает печать своих особенностей на человеческие общежития, развивающиеся в этой среде (Г. Вернадский). 4 «Своими погаными» русские князья называли половцев, кочевавших с семьями в сопредельной Руси степи и частенько принимавших участие вместе с княжескими дружинами в военных походах против кочевников. 5 Единой точки зрения на то, откуда и по каким направлениям шла славянская колонизация, нет. В настоящее время преобладает мнение, что продвижение славян началось с юга, чему есть археологические и лингвистические свидетельства. А.А Шахматов, например, обнаружил в языке славян Приильменья следы южных диалектов восточных славян. 6 Города Посемья - Путивль, Курск, Рыльск, Вырь - имели значительную прослойку тюркского населения и в более позднее времена. См.: Древнерусское государство и его международное значение. -М.: Наука, 1965. -С. 121. 7 Целый ряд исследователей отождествляли носителей лесостепного, аланского варианта салтово-маяцкой (Д.Т. Березовец) и трансформировавшейся в роменскую волынцевской (В.В. Седое) археологических культур с русами. 8 Любопытно, что последних представителей этого, сохранившегося в Путивльском уезде населения, в российских документах XV-XVII вв. называют «севрюками», а народная традиция - «саянами». 9 Топо- и гидронимические исследования И.Е. Саратова показали, что только в верховьях Днепра и бассейна Дона можно обнаружить более чем 250 рек, ручьев и балок с корнями «черн», «кар» и «хар» См: Саратов И.Е. Следы наших предков // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985, -№2. -С. 39. 10 Картографирование ранних видов лучевых височных колец показало, что зона их распространения - Левобережье Днепра: Посемье, Посулье, Средняя Десна, верховья Оки и Дона. См.: Кухаренко Ю.В. Средневековые памятники Полесья. - САИ, 1961. Вып. Е1-57; Ляпушкин ИИ. Городище Новотроицкое. - МИА. - 1958. - №74; Москаленко А.Н. Городище Титчиха. - Воронеж, 1965; Ширинский С.С. Разведки в Курской области. - АО, 1968. Исключая клады, семи- и пятилучевые височные кольца были подняты на ранних славянских памятниках Брестской (Хотомель), Сумской (Новотроицкое), Курской (Горналь и Воробьевка), Смоленской (Гнездово), Воронежской (Титчиха) и Брянской (Трубчевск) областей. См.: Соловьева Г.Ф. Семилучевые височные кольца // Древняя Русь и славяне. Отв. Ред. Т.В. Николаева. - М.: Наука, 1978. -С. 176-177. 11 До славянского расселения Волго-Клязьменское междуречье принадлежало одному из поволжских племен - мере, о чем говорится в «Повести временных лет». Об этом отчетливо свидетельствует топонимика (В.В.Седов) и археология (Е.И. Горюнова, П.Н. Третьяков). 12 Укрепленный г. Клещин наряду с его летописным «преемником» Переяславлем был хорошо известен и в XIV-XV столетиях. 13 Как предполагает Б.Г. Пашков, русское название Рязань произошло от мордовского племенного Ердзянь. См.: Пашков Б.Г. Русь, Россия, Российская империя. - М.: ЦентрКом, 1977. -С. 17. В то же время некоторые исследователи связывают Рязань с упоминаемой в аутентичных источниках Арсой-Артой. 14 Бревно раскалывалось пополам, в результате чего получалась вытянутая трапеция. При наклоне зазор убирался. С внутренней стороны частокола насыпался вал, на его вершине укреплялось бревно, по которому шел настил с бойницами, а через промежутки устанавливались подпорки, удерживающие конструкцию. Такой забор не заземлялся, не было и мертвой зоны, где мог бы закрепиться наступающий противник. 15 По реке Нерль и линии Ростовского (Неро) и Переяславского (Клещина) озер (не выше Ярославля и Костромы) археологи открыли ряд «ростовских городищ», опирающихся на сильно укрепленный «Городец на Саре» (Сарское городище). См.: Бордживой Достал. Некоторые общие проблемы археологии Древней Руси и Великой Моравии //Древняя Русь и славяне /Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978. - С. 77. 16 По свидетельству археологов, «города» Подмосковья (XI—XII вв.) в большинстве своем прекратили существование до или сразу после татаро-монгольского нашествия. См.: Низовцев В.А., Зырянова Е.В., Коломиец ИВ. Ландшафт и город в раннем средневековье в Подмосковье // Малые города России: Материалы II всероссийской научно-практической конференции (1-3 июня 2000 г., Рыльск). III. -Курск: Изд-во КГПУ. 2000. -С. 88. 17 В Центральной России не прослеживаются в чистом виде культовые центры или специальные религиозные поселки. 18 Концевая городская структура, характерная для многих причисленных к древнейшим русских городов, - свидетельство того, что город образовался из нескольких разношерстных поселений тяготевших к друг другу соплеменников или «подельников» - занятой одним делом части населения. Относительно центрально-русских городов известно, что пять концов было в Ростове, три в Смоленске, сохранились свидетельства того, что были концы и в появившихся позднее Москве, Серпухове, Туле. Кончане имели свое вече и предводителя, свое святилище (в христианскую эпоху - храм), свое кладбище. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. - СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. - С.202-204. 19 Ни одно из существующих объяснений причин такого явления не стало общепринятым. См.: Ястребицкая А.С. Европейский город (Средние века - раннее Новое Время). Введение в современную урбанистику. -М.: ИНИОН, 1993. -С. 272. 20 «Вик» в переводе с германского порт, гавань, залив. 21 В южной части этого пути пересекались различные ветви знаменитого шелкового пути (Цимлянское городище). 22 Значение системы Волга-Которосль-Векса-озеро Неро как важной водно-транспортной артерии сохранялось длительное время: баржи ходили здесь до открытия железной дороги. См.: Барщевский И. Исторический очерк города Ярославля // Труды Яр. губ. учен, архивн. Комиссии. -1900. -Вып.4. -С. 5. 23 Сарское городище (Сарово), располагавшееся в 15 км к югу от древнерусского Ростова Великого (ныне Ростов Ярославский) на высокой гряде в излучинер. Сары, историки считают рядовым мерянским поселением, выросшим в IX в. в торгово-ремесленный центр23 со смешенным этническим населением в результате славянского освоения края и повышения роли Волжского пути. На протяжении X в. его значение упрочивается, и до конца XI в. оно остается ключевым центром Залесья, но в дальнейшем, уступив ведущую роль в регионе Ростову Великому, Сарово превращается в феодальный замок - боярскую резиденцию. 24 Гнездовский Смоленск датируется концом IX - началом XI вв., Торопец - X-началом XI в. 25 Сухопутный караванный путь пересекал Посемье по правому берегу р. Псел, где были организованы станции для отдыха - манзили, соответствующие археологическим комплексам в Зеленом Гае, Горнали и Гочево, начало функционирования которых связано с концом X - началом XI вв. См.: Енуков В.В. Посемье и семичи: (По данным письменных, археологических и нумизматических источников) // Очерки феодальной России: Сб. статей. Вып 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002. - С. 43. 26 Географический словарь A.M. Щекотова отмечает, что Курск был построен варягами, «первобытными сея страны жителями» [См.: Щекотов A.M. Словарь Географический Российского государства. - М., 1801], которых современные ученые считают балтами, чьи следы обнаружены под Курском (с. Лебяжье), Суджей (хутор Княжий) и на Рыльском городище. Предполагается, что речь идет о куршских балтах, чье сокращенное племенное название «кур» сохранилось в гидронимике Курской земли.
Библиографический список
1. Алексеев Л.В Некоторые вопросы заселенности и развитие западно-русских земель в IX-XIII вв. // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978. 2. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX-XIII вв. -М., 1980. 3. Андрощук ФА К этносоциальной характеристике руссов арабских авторов //Археология и история Юго-Востока Руси. -Курск, 1991. 4. Ахиезер АС. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1 От прошлого к будущему -2-е изд. - Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997. 5. Бессуднов А.Н., Козлов А.И. О памятниках третей четверти I тыс. н.э. в лесостепном Подонье (по материалам исследований в Воронежской и Липецкой областях) // Археология и история юго-востока Руси. - Курск, 1991. 6. Винников A3. Славянские курганы лесостепного Дона. - Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1984. 7. Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. - М.: Вече. - С. 2002. 8. Горюнов Е.А. О памятниках волынцевского типа. - КСИА. -1975. - Вып. 144. 9. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья. - МИА, №94. -М., 1951. 10. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли.-Л., 1989. 11. Давтур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А. Народы нашей страны в «Истории Геродота». Тексты, перевод, комментарий. -М.: Наука, 1982.
12. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10, -С. 43-60.
13. Древнерусское государство и его международное значение. -М : Наука, 1965.
14. Дубов И.В. Новые источники по истории Древней Руси -Л.: Изд-во Ленинград, ун-та, 1990.
15. Дубов И.В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. -Л., 1995. 16. Енуков В.В. Посемье и семичи: (По данным письменных, археологических и нумизматических источников) // Очерки феодальной России: Сб. статей. Вып 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002. 17. Енуков В.В. Ранние этапы формирования смоленско-полоцких кривичей.-М., 1990. 18. Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992. 19. Колчин Б.А., Куза А.В. Археологические источники и методика исследования // Археология СССР. Древняя Русь. Город. Замок. Село. -М., 1985. 20. Кондаков И.В. Культура России. -М.: Книжный дом «Университет», 1999. 21. Кропоткин В.В. Клады византийских монет на территории СССР. -М., 1962. 22. Петрухин В.Я. Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 23. Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. Введение в изучение. Историко-краеведный семинар. -М.; Л., 1928. 24. Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв - М.:Наука, 1982. 25. Седов В.В. Кривичи. -СА. -1960. -№1. -С.47-62 26. Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. -МИА, 1970. 27. Семенова М. Быт и верования древних славян. - СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. 28. Фехнер М.В. Внешнеэкономические связи по материалам Ярославских могильников // Ярославское Поволжье X-XI вв., - М, 1963. 29. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. -Л.1980. 30. Хабургаев Г.А. Этнонимия повести временных лет в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. - М., 1979. 31. Хохряков Г.Ф. Русские. Кто мы? -М. 1993.
Глава 3. Раннесредневековый и Киевский циклы культурогенеза Центральной России
Геополитическая ситуация VII-X вв. и становление государства Русь
С момента своего появления как народа славяне, постоянно жившие в тесном общении со многими племенами - носителями иных культурных традиций, в силу разных причин и на разных условиях входили в состав различных государств. В начале существования они оказались в Аварском каганате и Византийской империи. Позднее западные славянские земли подчинились германскому императору, а восточные славяне упоминаются в источниках в связи с Хазарией, норманно-варягами и загадочным Русским каганатом, поиски которого вот уже более ста лет с переменным успехом ведут ученые разных поколений, и есть серьезные основания полагать, что даже самые доказательные обоснования его местонахождения останутся гипотетичными.
Тем не менее, если обратиться к геополитической карте народов, населявших в средневековье Русскую равнину, придется отметить, что оседлость и территориально-общинный принцип социальности сделали славян не только основой этнокультурной консолидации, но и, в определенной смысле, «государствообразующим» элементом в ареале их совместного расселения с номадами и древне-иранцами. Гидронимика27 степных территорий юго-востока Руси, бывших в период Великого переселения эпицентром формирования сотрясавших Европу «империй варваров», красноречиво свидетельствует об одновременном проживании рядом с разнообразными кочевниками славян - аорсов-полян. Они же - единственные, кто не утерял племенного названия и идентификационных признаков из всей массы обитавших здесь грозных аланских, готских, гуннских, аварских, болгарских и хазарских объединений [64, 38].
В этом смысле именно судьба аорсов-полян-русов, разделенная с иноплеменным славянским и инородным населением срединной части Русской равнины, - стержень геополитических событий в Центральной России средневекового времени. И представление о ее поворотах есть представление об истоках и началах регионального, да собственно и национального государственно-политического оформления.
Археологические данные показывают, что в VII веке Левобережье Днепра было самым стабильным, с активно и последовательно развивающейся интегрированной культурой, регионом Восточной Европы. При этом своеобразие мужского и женского головных уборов заставляет археологов говорить о существование или, как минимум, зарождении здесь особого племенного союза [14, 147]. Однако в последней трети этого столетия эволюционное развитие культур Днепровского Левобережья прерывается военной экспансией группы подунайских славян: уходя от кровопролитных междоусобиц, захлестнувших первое Болгарское царство, и агрессивной политики Византийской империи, они заселяют земли от Днепра на западе до верховьев Сейма и Пела на востоке [62, 13]. Большое количество укрытых в то время и невостребованных кладов указывает на гибель в ходе столкновений с переселенцами верхушки аборигенного населения (колочинская и пеньковская культуры). Однако сохранившаяся его часть, будучи близкой славянам «по уровню общественного строя, не отличаясь резко и многими чертами культуры, в том числе, по-видимому, языком» [14, 147], достаточно быстро образовала новую общность. Этому в какой-то мере способствовали и интенсивные контакты славян с обитателями салтовских поселений [56, 65] северянской части территории Левобережья (памятники волынцевской культуры).
Начавшийся этнокультурный симбиоз уже в первой половине VIII столетия осложняется экспансией Хазарского каганата, спровоцировавшей дальнейшее продвижение славян в лесостепную зону между Днепром и Доном. Миграции усилились после принятия Хаза-рией иудаизма (730 г.) и погромного похода Мервана28 в 737 году, когда, как пишет И.Е. Саратов, «значительная часть славянского населения северокавказского региона была потеснена хазарами-тюрками к западным и северным границам Хазарской империи. Часть переселилась в лесостепную зону и входила в Хазарскую федерацию с весьма широкой автономией» [65, 41-42], обусловив рост существующих и строительство новых поселений по всей полосе лесостепи от Центрального Поднепровья до устья Оки, не исключая верхнего течения Северского Донца и Дона.
Нависшая военная угроза активизировала консолидацию разобщенных племен и групп населения и привела к образованию племенных союзов. К концу VIII - началу IX века арабские источники фиксируют три мощных племенных объединения восточных славян: Киевское, Артанское, Славия, локализация которых в настоящий период затруднена и является скорее предметом публичных дискуссий, нежели всесторонне аргументированным историческим знанием. Тем не менее вполне допустимо соотносить обозначенные прагосударственные формирования с неоднократно упоминаемыми в аутентичных нарративных источниках Нижней, Средней и Верхней Русью, а учитывая направление славянских миграций и зоны смешения населения, усматривать непосредственную связь консолидационных процессов с территорией Центральной России, в частности лесостепного Подонья и Посемья и созвучных Арте-Арсе Рязани и Ростова.
Косвенно это подтверждает и колоссальный археологический материал. Самым значительным и самым интересным из ныне известных памятников этого времени археологи считают Битицкое городище (Сумская область, Украина), бывшее, по их мнению, во второй половине VIII - начале IX вв. крупнейшим населенным пунктом и единственной крепостью на землях Днепровского Левобережья. Материалы раскопок - внушительные размеры, большая укрепленная площадь и сложность оборонительных сооружений, насыщенность культурного слоя предметами вооружения и конской сбруи - характеризуют Битицу не только как крупное полиэтничное ремесленно-земледельческое поселение, снабжающее продукцией обширную территорию, но и как военно-административный центр предгосударственного периода, по значимости не имеющий аналога в Восточной Европе в целом [70, 78]. Его обитатели являлись и носителями древностей «волынцевского типа», оказавшего большое влияние на культуру северян, и представителями кочевого этноса, что доказывают обнаруженные при раскопках жилые постройки, аналогичные юртам29. Но в контексте исследуемого вопроса наиболее значимы вещественные свидетельства того, что алано-тюркские обитатели Битицы составляли управлявшую оседлым земледельческим населением политическую верхушку Северской земли.
На этом фоне убедительным кажется утверждение Е.С. Галкиной, что «к концу VIII века на территории от левобережья Днепра до Среднего и Нижнего Дона образовалось единое экономико-политическое объединение с центром, очерченным лесостепным вариантом салтовской культуры. Туда входили оседлые племена североиранского (русы) и славянского происхождения, а также кочевники сармато-аланы (асы) и праболгары, первоначально занимавшие подчиненное положение и постепенно переходящие к оседлому образу жизни.
Данное политическое объединение имело обширные торговые связи и самую развитую в Восточной Европе того времени производящую экономику <...> Анализ материальной культуры и письменных источников показывает, что это объединение по уровню развития соответствует раннему государству» [15, 325-326].
Другим материальным свидетельством возможного вхождения части Днепровского Левобережья в раннегосударственное образование являются памятники Салтово-Маяцкой культуры: шесть городищ (Красное, Алексеевское, Колтуновское, Мухоудеровское, Верхнеольшанское и Маяцкое) правого берега Тихой Сосны и ее притоков с практически отсутствующим культурным слоем закрывали в начале IX столетия стасорокакилометровую границу со Степью. Убедительный аргумент организованности тех, кто их строил и защищал.
Не менее выразительны и косвенные признаки. В пределах распространения салтовской, борщевской, роменской археологических культур отмечается высокое развитие ремесла, скотоводства, земледелия, огородничества и садоводства, а главное, хождение «варварских подражаний»30 куфическим дирхемам - собственное монетное обращение, наряду с распространением рунического письма31 являющееся важнейшей приметой государственности.
Жизнь на Битицком городище прекращается в первой половине IX века, почти одновременно с уничтожением салтовских поселений, о чем М.И. Артамонов пишет следующим образом: «Уничтожение салтовской культуры <...> вероятнее всего рассматривать как результат беспощадной расправы хазар с непокорным., народом, проведенной планомерно и целеустремленно» [7, 358].
В летописи есть загадочные строки, воспринимаемые как легенда, о выплате славянами-русами хазарам «дани мечами». Исследователи по разному истолковывают этот фрагмент текста: от принуждения покоренного народа к «участию в войнах, которые вел каганат» [65, 41-42] до обязательств поставки в Итиль определенного количества высокого качества мечей, изготавливаемых ремесленниками-умельцами, но.сам факт данничества никем не отрицается. Согласно Нестеровой «Книги времен», несколько позднее этих событий (во второй половине IX века) славянские племена полян, северян и вятичей отдавали хазарам «по горностаю и по белке от дыма», обеспечивая себе прикрытие от степняков-кочевников и облегчая связь с ремесленными и торговыми центрами, оказавшимися в зависимости от Хазарии.
Протекторат племенных территорий Центральной России фиксируют и другие исторические источники. В пространном письме хазарского царя Иосифа сановнику кордовского халифа Хас-Даю Ибн-Шапруту (60-м гг. X в.), описывающем предельные границы Хазарии периода ее могущества - второй половины VIII - первой половины IX вв. - приводится полный список хазарских данников, перечисленных в последовательности маршрута зимнего «полюдья» кагана, начинавшегося с Поволжья и завершавшегося на Дону. Наряду с финно-угорскими племенами в этот список внесены вятичи на Оке, северяне на Десне и приднепровские славяне32 [54, 205]. Сведения указанного источника перекликаются с данными ал-Идри-си, в сочинении которого (XII в.) упоминается ряд этниконов «Вантит»33, «С-в-р», «С-л-виюн», соответствующих названию славянских племен вятичей, северян, радимичей и полян, плативших дань хазарам до появления руси в Среднем Поднепровье в 860-х гг.
Разрушение салтовских крепостей и запустение поселений заставило северян позаботиться о защите своих земель от кочевников. С начала IX века Курское Посемье превратилось в восточный форпост славян Северского союза на границе с совершавшими беспрестанные набеги степняками. Археологические исследования территории Курской области, выявившие вдоль рек Сейм, Свапа, Тускарь, Псел, Курица 66 славяно-русских городищ, обнаружили единую продуманную систему мощных мысовых укреплений, организация которой, по мнению руководителя Посеймской археологической экспедиции В.В. Енукова, было бы невозможна без существования собственных властных структур34.
Северские «города», расположенные, как правило, в 5-10 км друг от друга, образовывали несколько линий обороны. Первая проходила по Пслу (Гочевская, Горнальская, Суходольская и др.). Вторая, наиболее мощная, тянулась по Сейму (Липинское, Кудеярова Гора, Сугровское, Коробковское, Артюшковское, Гора Ивана Рыльского, Синайское и др.) и его притокам - Тускари (Курское, Шуклинское, Переверзево-2) и Рати (Ратское, Титовское). Третья линия была устроена на Свапе (Ратманское, Старогородское, Моисеевское, Красный Курган и др.). Такую внушительную защиту можно было выставить лишь объединенным усилием массы народа.
Прав В.П. Даркевич, утверждая, что «иерархически организованное и имущественно дифференцированное общество восточных славян, живших по законам обычного права, в ходе своего развития рождает государственную власть, которая была бы способна защищать людей от вторжения врага и внутренних распрей, осуществлять управленческие функции. Поэтому столь значительна роль на ранних этапах становления Киевской Руси внешних факторов - варяжского и хазарского. Налицо «стимул ударов» (внезапные вражеские нападения) и «стимул давлений» (непрерывный напор степных кочевников), что рождало противодействие - укрепление государства и его институтов [23, 53].
Конец IX столетия ознаменовался двумя поворотными геополитическими событиями: перемещением печенегов в Донские степи, уничтожившим жизнь ряда поселений салтовской культуры и лишившим северян надежного заслона со стороны степей, и выходом на восточно-европейскую политическую арену Киевской Руси, развернувшей государственное объединение восточнославянских территорий. Призвание летописных варягов на княжение, вероятно, имеет более глубокие причины и, вне сомнения, свою, пока сокрытую от исследователей, логику. В контексте же осмысления предшествующих ему даннических отношений и с учетом последующих событий можно говорить о долголетнем противостоянии славян-русов и Хазарии. Противостоянии, закончившемся поэтапным «перехватом» дани у хазарского кагана через присвоение его «полюдья» и утверждение воли князя-руса надо всей славяно-русской территорией Восточной Европы.
Начало этому процессу положил хитроумный Хельга, известный в истории как князь Олег, при жизни названный Мудрым (Вещим). Итоги целого ряда археологических экспедиций свидетельствуют, что его дружина в конце IX века захватывает слабо заселенное северянами Черниговское Подесенье, о чем сообщает и «Повесть временных лет»: «Победил северян, и возложи на них дань лъгку, и не дал им хазарам дани платить» (ПСРЛ, т. 1, стб. 24); завоевал земли по берегам реки Сулы, подчинил древлян, радимичей, угличей и уничтожил господство кагана хазарского. При этом множество запустевших после кампании Олега роменских поселений на юге и появившиеся «следы» роменской культуры «на севере» позволяют предполагать, что часть активных северян ушла тогда на восток - в Волго-Донское междуречье35.
Однако в пользу того, что в состав киевского государства вошло крупное объединение северян говорит тот факт, что «Повесть временных лет», рассказывая о князьях отдельных, не подвластных Киеву земель - Мале (древляне), Рогвольде (Полоцк) и Туре (Тур), соотносит других с Русской землей. Тот же источник под 907 г. отмечает, что в Чернигове, Переяславе, Ростове, Любече, а также в других русских городах - центрах, подчиняющихся великому киевскому князю земель, находятся князья - вассалы Олега: «по тем бо городом седяху великие князи под Олгом сущее» [59, 210].
На территории Посемья растут племенные центры (Курск, Горналь, Липино, Рыльск, Гочево), крупные ремесленные поселения и целый ряд укреплений, что свидетельствует о непрерывном поступательном развитии Северской земли. Культурной активности способствовало, в частности, и то, что при присоединении новых территорий внутренняя этническая структура управления, как утверждает О.П. Рапов, «не перекраивалась» даже у колонизируемых инородцев: использовались исторически сложившиеся системы властвования - погосты. Заменялись лишь местные органы власти - «уже с конца IX в. великие князья сажали в отдельных землях и крупных городах своих наместников мужей-бояр» [59, 212].
Формированием племенных и межплеменных центров - прото-городов, завершился к середине X века период выделения родовой славянской аристократии. Археологические данные свидетельствуют, что плановые схемы оборонительных линий и принципы расположения протогородских поселений на местности были едиными для всех хронологических периодов и всех областей Руси. Сходными приемами укреплялись и поселки площадью в сотни или несколько тысяч квадратных метров, и гигантские поселения, расположенные на десятках гектаров. Строились они на естественно защищенных площадках - мысах, вершинах холмов или холмов-останцов, островах среди болотистых низин и потому имели лишь одну искусственно защищенную сторону, где отрывался глубокий ров и насыпался высокий вал. По остальному периметру устанавливались деревянные стены столбовой конструкции или частокол-острог. Такими на Руси IX-X вв. были многие города, но существовали и более совершенные укрепления, когда валы насыпались по всему периметру поселения, усиливаясь деревянными конструкциями с идущим поверху частоколом или деревянными стенами (городища Титчиха на Дону и Горналь на Пеле). Сооружались такие крепости в местах возможных нападений кочевников.
Первые князья Киевской Руси именовались каганами. Об источнике такой титулатуры существуют разные мнения: одни утверждают ее хазарское, другие бесспорно русское происхождение. Хотя этимологическая трактовка достаточно однозначна: каган - тюркское обозначение высшего статуса военного правителя, возглавляющего объединение племен, имеющих своих вождей. Т.е. каган - звание, равное императору. И в этом смысле, какой бы ни была причина заимствования этого титула, сам факт его использования - не только свидетельство наличия определенной традиции, но и веский аргумент культурно-политической преемственности нового государства. На практике это означает, что «новорожденная» Киевская держава формируется из уже существующих, возглавляемых своими племенными вождями политических образований, в том числе и славянских, руководимых «князьями».
Первый государственный акт Олега, утвердившегося с «варяжской» русью в Киеве в конце IX века, - присвоение дани, которую какое-то время брали хазары со славянских племен Среднего Поднепровья» [59, 232], выглядит на этом фоне как своеобразное «возвращение» территорий, несколько десятилетий находившихся в хазарской даннической зависимости.
В 964-965 гг. киевский князь Святослав, повторив маршрут хазарского полюдья, нанес Хазарии сокрушительное поражение, после которого хазарский каганат практически полностью утратил политическое влияние. Русь, напротив, превратилась в довольно прочное централизованное государство с крупными развитыми городами (Торопец, Смоленск, Дебрянск, Чернигов и другие) и единой столицей в Киеве.
Завершение освоения земель восточных северян происходило в условиях реформ Ольги и Владимира. На период княжения Ольги приходится качественное усовершенствование и упорядочение системы управления землями36, внесшее в общество ощущение стабильности и порядка. На основе ее реформ развивалось процветание Киевской Руси эпохи Владимира и Ярослава.
Археологи, однако, отмечают следы пожарищ конца X - первой половины XI вв. на ряде роменских городищ (Большое Горнальское, Мешково, Люшинское и Переверзево-2), показывающие, что присоединение во второй половине X столетия восточных северян к Киевской Руси не было добровольным - Владимир Святославович покорял семичей силой, и в 70-е годы пали Горналь, Рыльск и Курск.
Гибель роменских городищ и их запустение позволило исследователям долгое время говорить об истреблении северян в ходе завоевания и заселении их территории переселенцами из других славянских земель. Однако данные последних археологических экспедиций свидетельствуют лишь о насильственном сгоне роменцев в крупные поселения, что, по-видимому, делалось с целью облегчения управления коренным населением, продолжавшим еще на протяжении многих лет сохранять свое этническое своеобразие. При этом отдельные города, такие как Курск и Рыльск быстро растут: вероятно, в силу торгового значения и выгодности расположения их выбирают опорными пунктами киевского посадника. Тем не менее, не исключено, что часть особенно «непримиримых» посемьцев вновь, как во времена Олега, укрылась от власти киевских князей в землях соседей-вятичей, до начала XII века сохранявших относительную независимость от Рюриковичей.
Днепровское Левобережье активно использовалось киевскими князьями для подчинения земель радимичей и вятичей. Археологи установили, что характерные для юго-восточной северянской окраины курганные группы X-XI вв. со смешанными погребениями (Петровское, Гочево, Липино37) - некрополи с преобладающим обрядом трупоположения в яме, оставленные разноплеменными гарнизонами крепостей Владимира Святославича. По мнению А.К.Зайцева, крупные дружинные центры, строительство которых отмечено в летописи следующим образом: «...И рече Володимер: се не добре еже мало город около Киева <...> И паче нарубати мужи лучшие из Словен, и от Кривичи, и от Чюди, и от Вятич и от сих насели грады» [30, 70], -показатель государственного становления Киевской Руси, завершившегося укреплением южных рубежей силами всех объединенных к тому времени племен. Одновременно с появлением пограничных крепостей возникает большое число новых и растут старые роменские поселения, часть из которых - Курск, Рыльск, Липино, Дмитриев, Льгов, Гочево, Беседино, Горналь и Мухино на Свапе «превратились в настоящие города» [1, 163). Активно развиваются земледелие и ремесло.
Аналогичные процессы укрупнения поселений, развития ремесленных центров и активизации торговли наблюдаются и на Смоленской земле, где Гнездовский Смоленск, плативший Киеву дань и участвующий в военных походах на стороне киевских князей, превратился в мощную крепость на западной границе Руси. Зона кривичского расселения расширяется на юг - к верховьям Десны (с. Болвой) и в прилегающие к ней районы Ипути, Остера и Сожа, на юго-восток в верховья Угры и по Волге на восток е Ростово-Суздальскую землю [17, 183-245]. Здесь, на лесных пространствах и в Ополье, колонизация продолжает носить свободный земледельческий характер, охватывая всю большую территорию и втягивая в интеграционные процессы значительное количество разноплеменного народу.
На земле восточных северян, входивших в XII в. в Черниговское княжество, хорошо изучен в настоящее время только этот значительный могильник.
Сложившаяся в раннем средневековье социальная терминология и дружинная лексика, чередуя языковые термины и этнокультурные элементы в материальной культуре, обнаруживает черты синтеза славянской, иранской и тюркской традиций. В частности, титулом правителя наряду со славянским князь остается каган; старшая дружина князя именуется славянским определением мужи или тюркским бояре и т.д. Однако за этим своеобразным «вхождением в традицию» просматриваются более существенные основания и более глубокие корни: восходящая к арийской южно-этническая титулатура, мифологический и археологический материал свидетельствуют о давней связи со Средиземноморьем и преимущественной обращенности Руси к открытым пространствам Юго-Востока.
Данные смежных наук - археологии, этнологии, исторической географии, этнографии, лингвистики и др. подтверждают, что в эпоху становления и развития Киевской Руси южные и юго-западные лесостепные территории были плотнее заселены, более развиты в культурном отношении и еще хранили следы великих предшествующих эпох. Русь манили открытые степные пространства, где, сменяя друг друга, рождались и гибли, сталкиваясь с номадическими культурами, богатые и утонченные торгово-ремесленные цивилизации, с которыми она была связана кровно. В частности, до времен Мстислава, сына князя Владимира, Тмутаракань считалась «отчиной» русских князей. «Установление контроля над степью... стало для Руси главной национальной задачей, от которой зависела ее судьба как государства и нации» [33, 47], и хотя экспансия Киевской Руси была направлена на северо-восток, где жили менее организованные племена и были свободные земли, ее помыслы до определенного времени устремлялись на юг и запад.
Киевская Русь объединила «Великий Свитьод» степей и лесостепное «царство городов» - «Гардарик»38, возникновение которых явилось следствием синтеза славяно-русских и международных интересов на торгово-транспортных магистралях Средневековья. С летописным призванием варягов-воинов «княжить и володеть», держать мир и вершить волю, разворачивается процесс консолидации восточнославянского социума, основанный как на общем интересе, так и на вооруженной силе, уравновешиваемой вечевым правом, что позволяет некоторым исследователям определять политическую систему Киевского государства как военную демократию.
Вещий Олег, воссев в Киеве, на рубеже IX-X вв. постепенно собирает вокруг него территории недавних данников варягов и хазар39, занимаемые единым, представленным, в первую очередь, русами и славянами суперэтносом, объединяя разные, разбросанные на огромных пространствах восточной Европы племена общим, исходящим из Киева принципом действий. Дружинная русь князя Игоря, быт которой напоминал быт хазарского господствующего слоя, через систему полюдья с объездами подвластных территорий распространила контроль над славянскими племенными землями и заявила о себе миру военными походами и «договорами» (911, 944 гг.) с могущественной Византией, приобретя там и свое имя. 40.
Княгиня Ольга заменила племенное деление государства территориальным на города с волостями и погосты в сельской местности, с системой управления через княжеских посадников-наместников (назначенных, выборных и утвержденных князем) и старост - старших в «верви» - общине, стимулировав процессы этнической консолидации и государственного строительства, обеспечения безопасности и определения своего места в евразийском культурно-цивилизационном регионе. Воинственный Святослав преследовал двойную цель - устранение главного восточного соперника - Хазарского каганата - и утверждение на Дунае, официальной границе Византии. Его гибелью заканчивается период формирования восточнославянского суперэтноса41.
При князе Владимире изменилось отношение к экзогенным факторам этнополитического развития, приоритетным стало внутреннее обустройство. К этому времени волна славянского расселения поглотила Волго-Окское междуречье, Залесье, Верхнее Поднепровье и Подесенье. Формирующаяся в X веке единая городская культура способствовала быстрой аккультурации иноэтничных групп в городских центрах и ассимиляции малочисленного финского населения городской округи - мери, веси, муромы, практически не упоминаемых в источниках после X столетия. Сеть погостов отмирает, княжеская власть упрочивается непосредственно в городах, где продолжаются интенсивные процессы этнокультурного синтеза, «заданные» уже самими функциями этих поселений как административных, торговых и ремесленных центров [54, 332]. Тем более что с конца X столетия племенные центры стали возглавлять представители великокняжеского рода - сыновья Владимира Святого, получившие возможность создания собственных административных органов и дружин и право разрешать территориальные споры самостоятельно и мобильно.
Разрушающиеся родоплеменные отношения и возрастающее значение городов требовало новых связей - унифицированной идеологии и закона, обретение которых к концу X столетия явилось одной из важнейших задач государственного строительства. Этим обусловлены реформы последних десятилетий века - публичная власть, территориальное деление, регулярное взимание налогов, правовая система («закон русский» - право городовой Руси), княжеское войско и военная повинность, получившие логическое завершение в консолидирующей идее принятия единой «надплеменной» веры и образовании централизованной Киевской державы.
Славяне - русы - варяги - кто они?
Проблемы происхождения Руси и русскости, поставленные еще во времена MB. Ломоносова и В.Н. Татищева, вот уже более двухсот лет с разной степенью горячности обсуждаются историками и философами, филологами и лингвистами, профессиональными культурологами и мудрецами-любителями, согласно их позиции причисляемыми то к норманнистам и антинорманнистам, то к славянофилам, евразийцам, русофилам и русофобам.
На гребне волны всеобщего интереса оказались эти вопросы и в последние десятилетия минувшего века. И пусть современное общественное и научное сознание, отразившее «почти болезненное обострение внимания к данной тематике <...> не привело к существенному обогащению новыми идеями двухсотлетней дискуссии» [51, 5], оно выдвинуло, может и абсурдные с точки зрения классической науки, но весьма любопытные идеи и гипотезы, породив желание еще и еще раз поразмыслить над событиями начала отечественной истории.
В сущности, «три кита» национально-государственного генезиса символизируют всем известные и на удивление по-разному воспринимаемые понятия: славяне, русы, варяги. И если первое - «славяне» - откликается душевным теплом приязни к тому, с кем и с чем вырос, два других пробуждают хотя и настороженное, но полное детского любопытства восхищение удачливым, отважным и легендарным родственником. И это живое, непреходящее ощущение родства, заставляющее с интуитивным недоверием относиться к «повествованию» о пришельцах с северных морей, установивших твердой рукой и мудрым правлением строгий порядок и благоденствие на просторах Отечества, понуждает со вниманием вглядываться в любое, даже самое скупое, упоминание о русах и варягах, где бы и в какой форме оно не встречалось.
Авторы ряда наиболее любопытных из развивающих эту тему публикаций последних лет (И.Е. Саратов «Следы наших предков» (1985 г.) [65, 33-43]; Н.А. Ульянкин «Откуда есть пошла русская земля» (1993 г.) [78]; Г.Ф.Хохряков - «Русские. Кто мы?» (1993 г.) [87]; В.П. Даркевич «Происхождение и развитие городов Древней Руси (Х-ХIII вв.)» (1994 г.) [23, 43-60]; В.В. Седов «Древнерусская народность» (1999 г.) [66]; Г.Н.Анохин «Новая гипотеза происхождения государства на Руси» (2000 г.) [6, 51-61]; Е.С. Галкина «Тайны Русского каганата» (2002 г.) [15]) вызывают интерес где осторожной, а где и откровенно дерзкой интерпретацией давно известных исторических фактов. Один из ключевых вопросов обсуждения - происхождение и географическая, этническая и культурная локализация тех, кого называли «рус», - решается исследователями преимущественно с южнорусских позиций, отсылая читателя к целому ряду источников.
Идею рождения руси в евразийских степях, впервые высказанную в конце XIX столетия ошельмованным советской историографией Д.И. Иловайским (1882 г.) [34], во второй половине XX века поддержали многие авторитетные ученые: Г.В. Вернадский предположил аланское происхождение термина рус, определив самостоятельное государственное образование Русь как результат слияния славянских и аланских элементов (1959 г.) [93; 63, 75, 79]; Б.Н. Заходер обосновал существование раннего южновосточнославянского государства, переходного от племенного объединения или княжения - предшественника Древней Руси (1962 г.) [31]; Б.А. Рыбаков, основываясь на остроумной интерпретации давно известных текстов, указал на локализацию в VI—VII вв. племен под названием русь в Поросье с главным городом Родень (1964 г.) [63]. В последние годы появились новые имена, новые гипотезы и новые попытки аргументации славянского происхождения русов, основанные на сопоставлении преимущественно аутентичных нарративных источников и последних данных нумизматики, археологии, лингвистики и гидро-, топо- и этнонимики.
Привлекаемые современными исследователями и их предшественниками текстологические и топонимические свидетельства содержат немало примеров славяно-русского присутствия в войске Атиллы (433-454 гг.) и гуннском племенном союзе, а также в этнических и политических образованиях, позднее сменявших друг друга на пространствах от Днепра до Волги, от Верховьев Донца и Дона до Крыма и Кавказа. Есть сведения о «народе рус», обитавшем в VI веке в причерноморских степях, в «Хронике» византийского автора первой половины VI в. Захария Митиленского (Ритора) [22, 143-148]. Как «вид» славян упоминаются русы в сочинениях Ибн Хордадбеха (IX в.) [38, 124]. Средневековый арабский писатель и историк IX-X вв. ал-Масу'ди прямо указывает на этногенетическое родство Прикаспийских хазар, славян и руссов. «...Русы и соседи их по этому морю тождественны с хазарами», «...что касается язычников, находившихся в стране хазарского царя, то некоторые племена из них суть славяне и русы<...>, в Хазарской стране находятся славяне и русы <...> Это славянское племя и другие примыкают к востоку и простираются на запад...» [65, 37].
Исландские географические карты42 и сочинения XII—XIV вв., отражающие устную традицию времен активных культурных контактов народов Скандинавии и Руси, русскими называют земли юго-восточной части территории Европы вплоть до границы с Азией по реке Танаис43, именуя эти обширные пространства «Великим Свитьодом» (Svipjod hin mikla) [46, 146-147]. Многократно повторенное в скандинавских сагах, расплывчатое и неопределенное понятие «Великий Свитьод» обретает в географических источниках конкретный смысл как одно из раннесредневековых названий Руси. Поскольку эту же территорию Снорри Стурлуссон во введении к «Младшей Эд-де» [49] и Исиодор в «Планисфере» [92, 5v и бг] именуют Сифия (Скифия), очевидным становится и происхождение термина «Свитьод», и место, куда окольными путями стремилось возвратиться загадочное «Константинопольское» посольство «русов», упомянутое под 839 г. в «Вертинских анналах».
Не менее примечательно и уточнение одного из древнеисландских текстов: «В том государстве [Великом Свитьоде] есть [часть], которая называется Русия, мы называем ее Гардарики» (I austanverdri Europa er gardariki)44. На карте топоним Гардарик45 отмечен много севернее, а самое раннее его использование не выходит за пределы Х столетия, подсказывая историкам время возможного появления руси в краю болотистой тайги и прозрачных озер.
В других западноевропейских источниках - английских, германских, польских [45, 130-140] - также обнаруживаются свидетельства существования северных или прибалтийских русов, правда, не настолько явные, чтобы подсказать направление научного поиска. А вот строка из сочинения арабского писателя Фарси: «Русы состоят из тех племен, из коих одно ближе к Булгару, а царь его живет в городе, называемом Куяба <...>; другое племя называют Славия и еще племя называют Артания, а царь его находится в Арте <...> Арта находится между Хазаром и Великим Булгаром, который граничит с Румом к северу», - подвигла на кропотливую работу не одно поколение исследователей, предлагавших различные варианты лингвистической и географической идентификации упомянутых топонимов (или этнонимов).
И.Е. Саратов, анализируя разноплановые исторические, археологические, лингвистические данные последних десятилетий века и отталкиваясь от значения вайнахского слова «арта» - поле, определил местоположение многоэтничной «Артании» (Арсании) в степной зоне севернее Кавказского хребта с центрами в бассейне Донца и Дона, Северном Приазовье и устье Кубани. «О том, что поляне-русы жили в степных просторах юго-востока Европы, красноречиво говорят названия многих рек этого региона (древнее название Волги -Рос, а Оскола - Рось, на правом же берегу Днепра - реки Рось, Россава, Роська). Именно на этой территории в различные периоды первого тысячелетия жили племена, названия которых так созвучны с названиями упомянутых рек: аорсы, роксоланы, росы, росомоны, русы-поляне», - писал он еще во времена Советского Союза [65, 38].
Н.А. Ульянкин, основываясь на очевидном единстве материальной культуры, почти в этих же рубежах - от гг. Киева и Чернигова до современных Курска и Воронежа - локализовал Русь VI-VII вв. и назвал ее Днепровской [78].
Пределами Днепровского Левобережья и бассейнов Среднего Дона и Верхней Оки очертил границы сильного «прарусского» государства VII-VIII вв. В.В. Седов [66], одним из первых отвергнув подчинение згой земли Хазарскому каганату.
Предположение В.В. Седова весьма аргументировано развивает Е.С. Галкина, опираясь на новейшие археологические, нумизматические и эпиграфические исследования. По ее мнению, современные научные данные доказывают реальное существование неоднократно упоминаемого в арабо-персидской и западно-европейской литературе (Ибн Русте, Гардиди, «Худуд ала Алам», «Бертинские анналы») Русского каганата, несколько веков отождествлявшегося с Хазарией. Главный этнос этого, как считает исследователь, военно-торгового государства составляли заселявшие верховья Донца и Дона сармато-аланы, оказавшие значительное влияние на славянские племена раннего средневековья и вместе с ними образовавшие первое русское государство, локализуемое на юго-востоке Восточно-Европейской равнины, на территории верхнего и среднего течения реки Дон-Танаис («река славян»), Северского Донца и притоков Днепра, вместе образующих торговую «реку рус», с востока ограниченную водоразделом Дона и средней Волги и Суры, средним Доном, Хопром и Медведицей, с запада - восточными славянами и с юга - Донецким кряжем («Русская гора») и булгарским Подоньем «Именно земли Русского каганата после его гибели вошли в ядро Киевской Руси, оставив славянам имя «Русь», - убеждена Е.С. Галкина [15, 34].
Поисками загадочного государственного образования «Русский каганат», название которого встречается в самых разных средневековых источниках, занимались в XX столетии и приверженцы норманнской теории происхождения руси. Так, П.Н. Милюков центром каганата русов или «русского каганата» называл Тимерево городище под Ярославлем46, указывая на его перенасыщенность скандинавскими памятниками как на свидетельство автономного существования норманнов, которые здесь, по его мнению, «составляли своего рода касту, державшуюся особняком от местного населения». «Словене (новгородские колонисты), кривичи, чудь и меря - были как раз теми племенами, над которыми русы из каганата в какой-то форме осуществляли свою власть до своего ухода», - писал он [47, т.1, 424-426].
Наш современник историк-«норманнист» Р.Г. Скрынников, идентифицирующий русов с варягами и викингами, определяет характер этой «власти» следующим образом: «...Русы торговали мехами, медом и другими товарами, которые они получали как дань в землях финнов и славян. Кроме того, норманны промышляли работорговлей» [68, 17]. Ученый, отмечая вслед за Милюковым особую роль Тимерева на водном пути «из варяг в арабы» (из Ладоги на Волгу), на пути «из варяг в греки», аналогичной функцией наделяет Гнездовское городище на Днепре под Смоленском, отмеченное на археологической карте самым крупным из известных в Европе, как считает исследователь, норманнских некрополей [68, 17].
Приведенные и не упомянутые гипотезы, подразумевающие сходство или подчеркивающие различие русов и славян или русов и норманнов, позволяют выстроить цепочку умозаключений, доказывающих если не этногенетическое родство славян и русов, то их многовековое тесное соседство и сотрудничество в буквальном смысле этого слова. Становится очевидной историческая логика автономного существования, по крайней мере, трех, отстоящих друг от друга на многие километры, но связанных течением рек территорий, заселенных в раннем средневековье разными народностями, среди которых росы-русы играли особую роль. В этом контексте объяснимо и появление в достаточно короткое историческое время разветвленных торговых коммуникаций трансконтинентального значения, и ход социальных и политических событий в жизни восточных славян.
Напрашивается вывод: можно искать следы Русского каганата не только в степной и лесостепной зонах Восточной Европы, но и в лесном Междуречье и дальше на север, однако, чтобы согласиться с норманнской теорией пришествия русов с северных морей, надо напрочь отвергнуть древнеисландское предание, в частности, «Младшую Эдду» [49, 11-12] с ее рассказом о том, что Один пришел со своими родичами - асами, заселившими страну и установившими в ней законы, из Сифии47.
Таким образом, отмежевавшись от норманнистов в оценке происхождения русов и обосновав возможность их родства со славянами, вернемся к попытке определения значения терминов рус, славянин, и варяг.
Легендарная история отбирает и хранит в памяти далеко не случайные события. И первое, что кодирует самую существенную и сущностную информацию - слово, имя, название, которые по божественному закону животворения сохраняют тайну смысла «перворождения». Так что искомая разгадка (или одна из возможных) изначальной сути этих понятий может быть сокрыта в их этимологии.
Византийские историки и писатели (Прокопий Кесарийский, Менандр Протиктор, Иоанн Эфесский, Исидор Севильский, Иордан, Феофилакт Симокатта) свидетельствуют о том, что в славянском обществе, не позднее VI столетия перестроившемся на военный лад, достаточно рано выделился особый социальный слой - вожди и дружинники [48; 239-244, 247, 252, 260].
«Греческое военное руководство - «Маврикия», составленное во второй половине VI столетия говорит, что словены и анты48 имеют много начальников (оно называет их риксами, слово, которое в древнем языке означало начальник, господин - одного корня с латинским словом rex - король)», - пишет М.С. Грушевский в своей «Иллюстрированной истории Украины» [19, 39].
Автор «Стратегикона» (конец VI - начало VII вв.), отмечая, что у славян много предводителей, также называет их «rex'». Другой источник, описывая войну антов с готами (третья четверть IV в.), относит к «гех'ам» легендарного Божа, распятого вместе с сыновьями и 70-ю старейшинами [35, 115]. По сведениям того же автора, славянский rex Мусокий имел флот из лодок-однодревок, a rex Пирогаст возглавлял крупный конный отряд [48; 252, 264, 266]. Известен и славянский князь (къпегъ) этого же времени - Ардогаст, управлявший целой страной и возглавлявший походы на Византию, откуда дружинники толпами приводили рабов, поселяемых на общественной земле. И те определенное время платили оброк и несли повинности в пользу господина. Так, вероятно, начинались княжеские домены, потому рядом с городищем - жилищем князя - и обнаруживаются обслуживающие его ремесленно-земледельческие поселения [63, 22].
Но вернемся к термину «rex» и его бытованию в более поздние времена. Среди использующих это загадочное слово и доступных каждому читателю древнерусских текстов житие Феодосия Печерского, составленное Нестором в конце XI века. В эпизоде разговора князя Изяслава с иноком, сторожащим запертые после полудня монастырские ворота, наталкиваемся на следующую фразу, обращенную к неузнанному и, судя по тексту, невидимому за дверными створками князю: «Рех ти, яко повелено ми есть от игумено, яко аще и князь приидеть, не отверзе врат, то уже аще хощеши, потрьпи мало, дондеже год будеть вечерьний» [29, 38]. Намеренно или случайно, но это предложение в современном переводе исчезает как прямая речь, трактуясь весьма условно. Тут могла сказаться неясность смысла открывающего фразу слова, использованного в данном случае как принятое и привычное (с оттенком уважения) обращение. Нам же описанная ситуация позволяет понять характер развития и нюансы использования этого термина.
Таким образом, именно в лингвистической и социальной трансформации слова «rex»49, в расширении его использования следует искать истоки понятия «рус», возникшего как обозначение военного вождя и позднее перенесенного на самых сильных и активных людей племени.
«Короче, "русь" - это князья, бояре, князи мужи, огнищане, мечники, тиуны, дружинники, стоявшие над всеми полянами, древлянами, радимичами и вятичами, не связанные родоплеменными отношениями, но все вместе составлявшие военный, церковный, административный аппарат власти, иначе говоря "господствующий слой"», - подытоживает Г.Ф. Хохряков [87, 15], имея ввиду уже Русь «крещенную». Отметив, что в сербском языке известно слово «TExvn» - ремезьство, ремесленник с идентичным корнем [80, т.З], добавим к этому перечню и ремесленников, владеющих значимым и, вероятно, особо ценным ремеслом, продукт которого необходим, в первую очередь, торговой, военной и церковной знати.
То есть, «рус, русин, русич» XI-XIII столетия - профессионал, умелец, гражданин города, а формирующееся на этом фоне определение «русский» лишено какого-либо родового или этнического оттенка и напрямую связано с расцветом в домонгольские времена городской христианизированной культуры.
Г.Н.Анохин, размышляя об особенностях русской социальной истории, подчеркивает: «Если слово «русь» означало у всех народов «богатый», «дородный», даже «знать» (для раннего средневековья иногда даже «княжеский дружинник»), то славянин в восточнославянском обществе означало «простолюдин». Таким образом, «русь» и «славянин» выступают не только и не столько в значении этнонимов внутри славянского общества, сколько в значении соционимов» [6, 56]. Г.С. Лебедев также отметил их некоторое этносоциальное противостояние. «Рус - политоним», - уточняет В.П. Даркевич, проводя аналогию с западноевропейским обществом: «...И у франков уже с VI в. ранняя знать... формировалась как этнически смешенная группа. В результате тесного содружества со славянами этнические различия <...> перестали быть политически значимыми» [23, 51].
Добавим: это результат не столько общественного расслоения, сколько социокультурного развития, поделившего сферу трудовой деятельности и социальные обязанности. И если рус - воин, власть, защита; славянин - пахарь. Что значительнее с точки зрения этнического самосознания? Ответ на этот вопрос в русском фольклоре, в воспевающих силу богатырских былинах, где землепашец Микула Селянинович побеждает Святогора, неспособного поднять его «переметной сумы».
Обратимся к истории появления термина славянин. В «Повести временных лет» употребляется лишь этноним «словянин» - самоназвание, сложившееся в зоне иноэтничного и инокультурного окружения как выделение и противопоставление своих - «знающих слово» или владеющих «языцем», чужим - «чуди» или «немцам» [32]. Значит, обозначение «славянин», где корень «слав» синонимичен «свет» и «свят»50, закрепилось позднее, отразив социальный и, в некотором роде, мифологический статус того, кто неразрывно связан с матушкой-землей - ее сеятеля, хранителя и устроителя, жителя починка, деревни, села. Так что, прежде чем родилось тождественное земледельцу крестьянин-христианин, возникло не менее сакральное - славянин, впитавшее представление о значении труда на земле и делающее пахаря ровней (выше?) князя-воина. Ведь слово «къпегь», по мнению лингвистов, имеет общее происхождение со словом жрец [91, т. 13, 200], что объясняет применение по отношению к нему эпитета «светлый» или появление корня «свят» и «слав» в княжеских именах периода раннего государства: Святослав, Святополк, Мстислав... То есть, этимология слов, обозначающих княжеское достоинство и достоинство земледельца, имеет общий корень, сокрытый в религиозно-мифологических представлениях о связи божественной силы Матери-земли и отца Рода - солнца.
«Письменные и археологические источники свидетельствуют в пользу того, что в VI-VII вв. у славян шел процесс накопления материальных ценностей и людских ресурсов, который был сильно заторможен аварским нашествием. Этот процесс вновь усилился только на грани VIII-IX столетий», - пишет О.М. Рапов [59, 24], убежденный в том, что «дружинники могли объективно появиться только в обеспеченном слое населения. Уже в VI—VII вв. таких дружин у славян было большое количество» [59, 23]. Пленники, которых во множестве захватывали дружинники в походах, трудились как ремесленники или же осаживались на земле для ее обработки, сыграв, вероятно, немалую роль в земельной колонизации.
Если же учитывать, что в эту эпоху (Vl-Х вв.) смягчение климата в Европе продвинуло лесостепь на север, создав благоприятные условия для ведения сельскохозяйственного производства в центральном и северном регионах, можно понять механизмы активизации славянского расселения в лесостепной и лесной природно-географических зонах.
В конце Vll-Vlll вв. начал активно функционировать великий Волжско-Балтийский транзитный путь арабского серебра на рынки Европы, имевший огромное значение для развития европейской культуры. Отметим, что аутентичные нарративные источники называют большую часть этого пути русским , что заставляет задуматься о той роли, какую русы сыграли в его формировании.
По мнению ряда ученых (П.Н. Милюков, В.П. Даркевич, р.Г. Скрынников), заслуга в организации торгового сношения Запада и Востока принадлежит неоднократно упоминаемым в средневековых текстах варягам. Их появление на Балтике, Ладоге и Волхове, зафиксированное примерно тогда же, когда разворачивалась славянская земельная колонизация, завершилось освоением крупнейших речных артерий Восточно-Европейской равнины и формированием разветвленной трансконтинентальной торгово-коммуникационной системы.
В публицистической и научной литературе эти пути называют путями «из варяг в арабы» и «из варяг в греки», определяя смысл слова варяг как пришлый (чужой) воин, телохранитель-наемник или вооруженный купец и считая его синонимом слову викинг или норманн.
Но вот Г.Н. Анохин, специально занимавшийся изучением этого вопроса, апеллируя к историческим источникам, дает несколько иную трактовку: Двино-Днепровский путь «из варяг в греки», установление которого многие историки связывают с норманнами, «нигде не упоминается в древнесеверогерманских письменных источниках Более того, он не имеет также и никакого скандинавского названия типа «путь из свеев» или «путь из урман» [6, 57]. Открытие же археологами в 1972 г. древней каменной крепости у впадения Волхова в Ладогу, по всей вероятности, служившей форпостом на пути возможных нападений северных пиратов, известных всей средневековой Европе как викинги, лишь подтверждает, по его мнению, что это «торговый путь самих славян по своим землям в Византию, а не скандинавов через пласты финно-угорских и славянских земель» [Анохин, 55].
Так кто же они, варяги? Г.Н. Анохин отвечает на этот вопрос исходя из концепции существования Руси у озера Ильмень с его более древним названием - Русское море [6, 54]. Центром Приильменской Руси, как считает ученый, была Старая Русса (в противоположность которой позже построенный город на Волхове назван Новгородом), а основой ее экономического процветания - производство и торговля солью. Иначе говоря, термин варяг - производный от «вар», «варка», как исстари называли соляной промысел.
Имея ввиду значение соли во все,, тем более в эти времена, не трудно представить, какие меры предосторожности были необходимы при ее транспортировке.
Отправлялись караваны с солью в самые разные славянские, норманнские и финно-угорские земли для обмена на ходовые в экспортной торговле товары: воск, мед и пушнину. Организаторами этой торговли были, вне сомнения, хозяева - «варщики» соли, тогда как сопровождавшая нагруженные суда охрана вряд ли формировалась из пришлых скандинавов или княжеских дружинников, а, скорее, набиралась за плату и «связывала клятвой» представителей разных этносов, со временем естественным образом «награждаемых» и званием варяг, и именем рус.
«Ничего нет удивительного в том, что в летописи подчеркивается тождество между «русь» и «варяг», а с другой стороны, никакого противоречия нет и в том, что там же утверждается: «От тех (варяг) прозвася Русская земля, новугородьци», - делает вывод Г.Н. Анохин, и с ним трудно не согласиться.
О том, что именно торговый обмен стал основой территориальных взаимосвязей и межэтнических коммуникаций, говорит функционирующая в раннем средневековье система погостов, начала которой коренятся в выделении мест приема «гостей» - пришлых сборщиков или скупщиков производимого товара, и расцвет городов «на перепутье» варяжских дорог. Колонии купцов-воинов, как их называет В.П. Даркевич, обрастали поселениями ремесленников, работавших на подготовку далеких и опасных экспедиций. Так, в Гнездовских могильниках Смоленщины обнаружены захоронения мастеров с инструментами, используемыми для постройки новых и ремонта бывших в плавании судов, а в воинских погребениях помимо оружия -необходимые для торговых операций складные карманные весы и гирьки к ним [23, 50; 59, 11].
Большие города с вооруженным населением возникли именно в среде племен, принимавших наиболее деятельное участие во внешней торговле. К IX-XI вв. разветвленная система водных коммуникаций объединяла уже не только отдельные славянские или многоэтничные поселения. Она собрала в единое целое земли Киевской Руси - обширнейшего государства на восточной окраине европейского континента, включив их в тесное общение с набирающими силу городами средневековой Европы52 и упрочив культурно-политические связи с цветущей тогда Византией.
Импульсом и средством этих исторически стремительных преобразований послужила энергия, трудолюбие, предприимчивость и отвага наших общих предков: славян, руссов и варягов - надэтниче-ских образований времен освоения славянами просторов Восточно-европейской равнины и формирования суперэтноса, получившего название русский.
От язычества к христианству
Исследования, проведенные в XIX-XX столетиях историками, археологами, филологами, представителями других церковных и светских наук, показывают, что христианство, как и иудаизм или мусульманство, пришло на Русь много раньше, чем состоялось официальное киевское крещение.
В Киеве, Чернигове, Любиче, Переяславле, в некоторых других городах существовали христианские общины и храмы и, по-видимому, были профессиональные служители культа, проповедовавшие не только ортодоксальное греческое православие, но и монофизитство, и богумильство [26, 348], следы которых очевидны и в древнерусской церковно-философской литературе, и в традиционной культуре. Только наложением изначально разнообразных религиозных представлений можно объяснить глубоко укорененные в национальном мироощущении ирано-арианскую бинарность53, иудейское мессианство и исламскую покорность, наряду с многовариантным язычеством составивших своеобразие русской культуры.
Есть целый ряд прямых и косвенных свидетельств раннего знакомства с христианством Южной Руси, активные связи которой с греками, болгарами, хазарами и арабами, вне сомнения, способствовали культурному обмену и распространению как произведений ремесла, так идей и верований.
Земли полян и северян, славянское и иноэтничное население Подонья соседствовали с греческими провинциями, расположенными ,на берегах Черного и Азовского морей, где христианство начало распространяться уже в I веке н.э. По летописным сведениям, епископ Климент Римский, сосланный императором Траяном в Херсонес (Корсунь), основал 75 церквей, объединивших 2 тыс. христиан, за что был предан смерти. В VII столетии здесь же умер Папа Римский Мартин. В расположенной недалеко от Корсуни Керчи (бывший Корчев) сохранился древнейший православный храм России - построенный в VIII веке храм Иоанна Предтечи [65, 39].
За исторический факт признают некоторые ученые и свидетельство жития Кирилла-философа, якобы получившего в 863 г. от одного из жителей Корсуни написанные «руштим языком»54 Евангелие и Псалтырь, во многом ускорившие «солунским братьям» создание кириллицы [74, 10-20], а русичам - приобщение к новой культуре.
Наличие в Херсонесе этого времени христианской общины подтверждают археологические исследования, выявившие церковные памятники IX-X столетий. К тому же периоду относятся обнаруженные в центре крепости Саркел янтарный нательный крест и фундамент христианского храма [69, 5]. Эти и некоторые другие исторических свидетельств позволили ученым (В.А. Пархоменко, М.Н. Тихомирову, Б.А. Рыбакову, О.М. Рапову и др.) предположить, что крещение Руси началось с Азово-Тмутаракани55 и было активизировано строительством крепостных укреплений Саркела (835 г.), собравшим немалое число окрестного народа.
Христианские памятники Х-ХИ вв. - остатки фундамента, фрагменты колон с высеченными на них византийскими крестами [76, т.4, 275], выбитый на большом камне на холме над рекой равноконечный крест, [69, 9], части бронзовых вызолоченных крестов с изображениями распятия, Божией Матери Знамения и Архистратига Михаила вместе с серебряной монетой князя Владимира, две половинки медного креста с изображением Бориса и Глеба [69, 13] - были подняты археологами на «Поповом городище» в низовьях Дона, на месте торговой греческой колонии Танаис56 и генуэзской Таны (у станицы Цимлянская). Там же найдены два креста-складня XI—XII вв., аналогичные тем, что встречаются исследователям в курганах Черноземной России [69, 13] нередко вместе с крымской керамикой.
Общались славяне с христианами и в торговом Итиле - столице христиан и иудеев хазар, и в Константинополе, где часто бывали по бранным и торговым делам, подолгу проживая в колониях русских купцов. Активный интерес русичей к христианству впервые документально засвидетельствован в мирном договоре с Византией 860 г., одним из условий которого стало соглашение о крещении Руси-Роси [53, 34]. Вероятно, тогда в списке Константинопольского Патриархата и появилась 61-я Руская епархия57, просуществовавшая в восточном Крыму до XII века [52, 668].
В разных источниках исследователи встречают и указания на киевское крещение 874-877 гг., когда в Киев из Константинополя был прислан архиепископ, чей статус предполагал формирование епископата, а значит, наличие планов расширения епархии на другие, подчинявшиеся Киеву территории [60, 101]. Знаток древнерусской литературы и летописания М.Н. Тихомиров усматривал отголоски этой христианизации в разных древнерусских текстах: «Еще в XI—XII вв. христианство на Руси считалось утвержденным при патриархе Фотии в IX веке. Поэтому в некоторых произведениях этого времени имеются странные анахронизмы, по которым современником Фотия был князь Владимир, крестивший русскую землю в 989 году», - писал он [72, 265]. Более раннее, чем принято считать, крещение подтверждают и археологические исследования древнего Киева, выявившие в массах городского населения IX-X вв. преимущественное распространение ингумации покойников в деревянных гробах в подкурганных ямах.
Факты истории, жития святых Антония и Феодосия Печерских позволяют предполагать, что в Чернигов, Любич - родной город Антония Печерского - и Посемье христианство пришло, по крайней мере, тогда же, когда и в Киев: в конце IX - начале X вв. О том свидетельствует договор Киева с Царьградом (911 г.), который, оговаривая принятие дружинниками князя присяги на «верность» «мирному соглашению», упоминает киевскую соборную церковь Святого Илии58 [55. 359], а устанавливая льготы представлявшим разные города Руси купцам, именно христиан наделяет преимущественным правом ведения торговые дел. Е.Е. Голубинский вообще был уверен, что уже само появление таких договоров - свидетельство обращения части русов в христианство [16, т.14; 67, 90-95,117].
М.Н. Тихомиров считал, что христианство распространившись в IX веке среди славянского населения Крыма и Южной России, в 944 году было «если не господствующей, то терпимой религией в Киеве», окончательно утвердившись в княжение Ольги. Первые годы правления князя Владимира Святого были лишь недолгим временем «тяжелой языческой реакции» [72, 261-т262]: прочно связанная с христианством среда отвергла усиление язычества, став внутренней причиной и побудительным мотивом «выбора веры». Солидарен с этим и О.М. Рапов, особо отметивший существование в Киеве середины X века двух группировок: христианской - военной и торговой, на которую опиралась Ольга, и языческой, «стоящей за спиной Святослава» [60, 173]. Причем, по мнению ученого, ряд фактов указывает на распространение христианства в первую очередь среди занимавшихся международной торговлей купцов, и полученные св. Константином богослужебные книги на русском языке могли иметь отношение именно к ним [60, 75].
Академик Д.С. Лихачев, накануне тысячелетия «великого киевского крещения» размышляя о христианизации Руси, писал: «Достойно внимания то, что эта тяга к более широкому пониманию мира, чем то, которое давалось язычеством, сказывалась, прежде всего, по торговым и военным дорогам Руси, там, прежде всего, вырастали первые государственные образования. Многочисленные источники свидетельствуют, что христианство стало распространяться на Руси еще до официального крещения Руси при Владимире I Святославовиче в 988 году. И все эти свидетельства говорят о появлении христианства прежде всего в центрах общения людей разных национальностей, даже если это общение бывало далеко не мирным...» [42, 250].
В этом смысле не приходится сомневаться, что с христианами соприкасалось осаждавшее Царьград войско Олега и Игоря, ходившие на «брань» в Болгарию и Хазарию дружинники воинственного Святослава59 или воины молодого князя Владимира, двое из которых - Иоанн и Федор - канонизированы как первые русские святые. На определенные размышления наводит и тот факт, что борьба Киева с хазарским каганатом активизировалась после утверждения в его верхах иудаизма и расширения исламизации низов.
Таким образом, есть серьезные основания утверждать, что первоначальная христианизация Центральной России началась много раньше официального крещения как естественный процесс, вызванный свободным перемещением в пределах ее земель исповедовавших религию Христа разноэтничных торговцев и дружинников. Протоиерей Иоанн Экономцев констатировал: «Несмотря на географическую близость Запада, основной обмен идеями и людьми для восточнославянских племен на протяжении веков шел в южном и северном направлениях, следуя течениям рек Восточно-Европейской равнины, соединявших между собой разбросанные среди лесов и болот небольшие государства-волости. По этому пути христианство стало проникать на Русь задолго до того, как оно утвердилось на Севере» [33, 37].
Вероятно, до момента официального княжеского признания христианство оставалось свободным выбором каждого, что делало его распространение спонтанным и неравномерным. Продвигаясь с юга, христианизация охватила сначала лесостепное Подонье и Левобережье Днепра по Осколу и Сейму60 и лишь какое-то время спустя по Десне, Оке и Волге достигла смоленских и ростово-суздальских просторов61. Неоднозначность принятия официального крещения в разных землях Киевского государства лишь подтверждает различие их христианского опыта.
С 988 года, княжеской волей утвердившего Православную церковь на всей территории Киевской державы, начался государственный этап христианизации Руси, придавший религии Христа статус узаконенной идеологии. Организация в ее столице незадолго до этого «соборного» языческого святилища оказалось пробной попыткой идеологизации власти через культ. Примечательно, что при «обновлении» Владимиром княжеского капища были установлены кумиры Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Макоши. Необходимо понимать, что не только Перун-громовержец, но и Хоре - белый конь62, Даждьбог - глаз верховного божества, Стрибог - бог ветров, ураганов и бурь, Симаргл, по некоторым данным, имевший отношение к подземному миру, Макошь - хозяйка судеб, великая Богиня Земли, покровительница прядения и ткачества - так или иначе были связаны именно с дружинно-купеческим сословием. Собирание и прославление кумиров, имевших отношение к войне, морским походам и торговле, взыскание сулимых ими удач и славы определялось, в первую очередь, вливанием в дружину новых, представлявших разные народности и исповедавших разные родовые культы воинов, сплочение которых заботило молодого князя. Отсутствие на главном капище Рода с рожаницами (Ладо и Лели), земледельческих богов (Ярилы и Купапы), покровителей скота Волоса или ремесла Сварога, чьи истуканы стояли на торгово-ремесленном Подоле и прославлялись работным людом, демонстрирует княжескую волю укрепить державу путем консолидации наиболее активных слоев общества и «освящения» власти.
Решающую роль при выборе христианства сыграло не столько столетие регулярных межгосударственных отношений с Византией или наличие христианских общин в Киеве и других городах Руси, сколько благополучие восточного соседа и очевидное взаимоусиление светской и духовной властей в его политической жизни. В свое время С.Н. Булгаков отмечал, что пример цветущей Византийской империи демонстрировал принятие Церковью ответственности за судьбы государства, тогда как влияние «царя в церкви фактически определялось той государственной мощью, которою он располагал» [13, 332-333].
Киевского князя устраивало главенство «светского» правителя над церковным владыкой при внешней взаимодополнительности двух властей, что к тому же соответствовало исконной славянской традиции, где языческий князь считался верховным жрецом63. В результате крещения Руси первое лицо стало «помазанником» Божьим, что «не отменило, но возвысило и подтвердило дохристианскую веру» [27, 56], т.е. «имела место полная культурная преемственность» [9, т.1, 110].
То, что христианство - сознательно выбранная идеология, демонстрируют все последующие события. В то же время возведение его в ранг официальной религии при наличии христианизированного населения неизбежно активизировало социальные процессы и вело «к созданию духовной солидарности, соборному единению на основе создающейся, в первую очередь в городах, культурной общности» [23, 55].
Л.Н. Гумилев справедливо отмечал, что выбор веры определялся не только политическими или экономическими расчетами, а подготовлялся вхождением в определенную фазу этнического возраста (этногенеза) и был «детерминирован характером психического склада, традициями, памятью об исторических событиях недавнего прошлого и уровнем пассионарного напряжения системы». «В принятии новой веры решающую роль играл принцип комплиментарности, стоящий на порядок выше сознательных решений князей и королей», -писал он [20, 241-242].
То, что христианство было принято в интересах и по настоянию высших слоев общества, подтверждает, прежде всего, элитарность христианской литературы и происхождение первых русских святых, иерархов и монахов. «Если христианство все же сделалось господствующей религией, то это значит, что господствующий класс был достаточно сильным и многочисленным, что у него в руках была крепкая власть. Если бы тут заинтересованы были только единицы, тогда принятие христианства в общегосударственном масштабе сделалось бы невозможным» [18, т.2., 380-381].
Низвержение кумиров описано в Никоновской летописи как церемониальный государственный акт, символизирующий отказ от прошлого. Однако несравненно более важным обстоятельством крещения явилось становление церковной организации, учреждение митрополии и строительство храмов. Уже первое государственно-церковное решение - выделение десятины64 от княжеского имения на содержание клира - отразило специфику русского христианства: в церковной десятине слились введенное еще Моисеем ветхозаветное правило и древнерусская архаичная экономическая система, при которой княжеское «имение складывалось из его личного хозяйства и из даней... с подвластных князю городов» [82, 16]. Определяемая статьями 4 и 5 указа Владимира Святославовича обязательная часть даней «на церковь» распространялась на всю христианизированную территорию: «по всем градом... и по погостом и по свободам, где христьяне суть».
Ученые приводят ряд серьезных доводов в пользу того, что десятина как экономический институт восходила к дохристианской практике обеспечения славянских языческих святилищ догосударственных времен, когда «хозяином» капищ была либо волостная община, либо племенная знать [89, 315-326; 83, 85]. В новых условиях общество, с древности являвшееся блюстителем родового культа и традиционных ритуалов, трансформировавшись в первичную церковную организацию - приход, распространило свою сакральную и организационную функцию на всю потенциально христианизуемую территорию со всем ее населением.
Христианские храмы, вставшие на месте капищ и истуканов, часто были единственными приходскими храмами всего административного округа и посредством привычной системы общинного содержания святилищ и прямой замены символов оказывались восприемниками и вытеснителями языческих традиций. Косвенно это подтверждает повсеместное распространение наиболее употребительных в домонгольские времена названий общинных церквей Центральной России: во имя Параскевы-Пятницы (на торгах), Георгия Победоносца, Иоанна Крестителя или Ильи Пророка, где св. Параскева с очевидностью заменила Макошь, а Георгий, Иоанн и Илья - громовержца Перуна, покровителя огня и ремесла Сварога и дарителя воды и плодородия Ярилу-Купалу.
Величественные княжеские соборы, наоборот, уже выбором посвящения - Спасу, Софии, Рождеству, Успению или Покрову Богородицы - несли просветительные идеи, отражая суть и смысл христианского пути и формируя новую для Руси традицию. Чрезвычайно важным, раскрывающим глубинное каноническое понимание идеи христианства решением был выбор места основания («на крови» исповедников Христа65) Десятинной церкви, строительством которой Владимир знаменовал переход в лоно православия [86, 49].
Повторением ветхозаветного символа начала «народа великого» стала и последовавшая сразу за крещением Руси раздача городов княжичам. Двенадцать сыновей киевского князя, как двенадцать апостолов и двенадцать родоначальников «колен Израилевых» посаженных там, где стали сооружаться церкви, - пока не до конца осмысленный замысел прародителей русского христианства, демонстрирующий серьезность намерений и глубину постижения предстоящей задачи религиозно-государственного строительства.
В этом смысле очевидно, что на тот период особенно важной идеей христианства была идея собирания всех народов в единую Церковь, глубоко созвучная проблеме соединения соседствующих племен в общее государство. Не случайно первое русское Слово -«Слово о Законе и Благодати» Илариона - утверждает равенство всех людей перед Богом, а летописцы чаще говорят о земле как людях, живущих совместно, и реже о языцех - народах, говорящих на особых языках, как не случайны изначальная полиэтничность и поликультурность крепнущей Киевской державы.
На этом этапе христианизации обнаруживается и ее обращенность к «городовой» Руси, и сакрализация города как воплощения Града Божьего на Земле «Сформулированная Августином концепция благодати Божьей, ниспосылаемой на воцерковленное общество, ... распространялась в пределах городского пространства, противостоящего языческому (сельскому) окружению, и полностью ассоциировалась с властным промыслом. <...> Власть при этом выступала в роли носителя святости, святителя Руси, т.е. по существу принимала на себя апостольские функции» [25, 259], тесно увязывая их с централизаторской государственной политикой, одной из форм которой и стало развертывание городского строительства. Город с княжеским храмом в центре, подпираемый со всех сторон ктиторскими монастырями, окружил пространство власти аурой «умного делания», объединил и освятил стягиваемый им мир. Его образ -образ города-монастыря - превратился в знаковый феномен русской средневековой культуры.
О поиске «своего креста» - своего места в христианстве и своего пути - свидетельствует и активное включение новообращенного мира в процесс церковной канонизации святых, во многом выполнявший социально-политическую и идеологическую задачу консолидации вокруг власти. Культ старых языческих богов мог быть вытеснен только посредством культа святых, в первую очередь культа предков-родоначальников. Задача эта была решена прославлением княгини Ольги и князя Владимира, которое, как считает А.С. Хорошев, было построено «на сочетании языческих верований и христианских мотивов почитания предков» [86, 48]. При этом сплочение на духовной основе христианства, обеспечивающего взаимопонимание и единение и «первых» людей, и «низов», проходило «при сохранении в глубинах сознания и в ритуальной практике, в магической обрядности и особенностях почитания святых - максимально приближенных к человеку сильнейших архаических пластов, уходящих корнями в отдаленные времена» [23, 58].
Основанию культа предшествовала закладка Десятинной церкви, задуманной, возможно, как мемориальный пантеон «русских святынь», куда после освящения были перенесены останки княгини Ольги и неназванных по именам святых (1007 г.). В 1011 г. там же была похоронена «царица» гречанка Анна, через четыре года помещен мраморный саркофаг князя Владимира, а в 1044 г. упокоены предусмотрительно крещеные кости князей-язычников Олега и Ярополка Святославовичей, погибших в усобице X века.
При всей очевидности «политической актуальности культа» [86, 48-49], проявленной уже на начальном этапе оформления пантеона национальных святых, нельзя не отметить, что народное сознание мифологизировало прославляемые Церковью события в ракурсе человеколюбия и служения миру.
О глубине понимания и искреннем желании следовать основной христианской заповеди жертвенной любви к Богу и людям, о раннем формировании культа братства и согласия свидетельствует канонизация Киево-Печерских монахов и прославление князей Бориса и Глеба, пример которых задавал необходимый новому обществу уровень семейных, государственных и вероисповедальных отношений. «Подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещенного русского народа» [79, 49-50], через жития святых страстотерпцев вошедший в русское сердце как самая заветная святыня.
Русь языческая поняла и приняла самую суть христианства -стремление к любви и служению, преображению и бессмертию. Уже в первые времена крещения Руси появились особые приверженцы христианского пути, которые, отрекаясь от мира, селились ближе к храму на формирующемся вокруг него кладбище. Именно оттуда в разных городах и набирались потом насельники вновь организуемых монастырей. Аналогичным примером выбора аскетического идеала можно считать и то, что собственно русские христианские обители начинались с пещер66.
Идеалом христианской жизни на Руси изначально стало монашество, со времен Феодосия Печерского отождествлявшееся неофитами-русичами с отказом от себя и служением Богу во имя любви к нему и людям. Возник образ подвижника стойкого духом и чистого душой, посвящающего свою жизнь общественному благу. Образ, соединивший воедино житийный идеал святителя и монаха с былинным идеалом богатыря - защитника рубежей Русской земли.
«Они встали рядом, дополняя друг друга: «богатыри» и «святители». И тут, и там представители родной земли, за ними чудится та Русь, на страже которой они стояли. У богатырей преобладающим качеством является физическая мощь, «святители» являют такую сторону русской истории, как нравственный оплот и святая святых будущего многомиллионного народа» [41, 21].
При этом факты свидетельствуют, что низшее и среднее духовенство было непременным участником военных действий. Во время похода Владимира Мономаха на половцев (1122 г.) перед полком, как гласит летопись, «едучи» попы67 «пети тропари, кондаки хреста честного и канун святой богородицы» («Повесть временных лет»). В конце XIII века один русский епископ из Сарая запрашивал царьградского патриарха, как быть, «если поп на рати (в битве) человека убьет, можно ли ему потом служяти» [73, 338]. Конечно, окруженная кочевниками сарайская церковь была в буквальном смысле воинствующей, но участие священников в битве - явление к тому времени обычное. Так что благословение Сергием Радонежским на Куликовскую битву двух монастырских послушников - Пересвета и Осляби68 - не исключительный случай, а устоявшаяся традиция.
Регулятором, мерилом и оценщиком человеческих деяний был признан высший - «Страшный суд», для и ради которого, по мнению доктора филологических наук А.Н. Ужанкова, писались летописи: «У летописей была своя задача: отнюдь не равнодушно внимая добру и злу (зло всегда осуждалось!), фиксировать «штос я здея в лета си»... - человеческие деяния. Ибо по поступкам, по осознанным делам человека, представляющим собой выбор между добром и злом, будет вершиться Божий Суд. Как в синодик вписывались все новые и новые имена усопших христиан для поминовения, так в летопись вписывались все новые и новые деяния людей, и прежде всего наделенных властью князей <...> Из-за благоговейного отношения к слову как к Истине... благоверный христианин-летописец сохранял все запечатленные до него в слове версии, ибо не думал о них и главную цель своего труда видел в донесении их на Страшный Суд. Именно поэтому в древнерусских сочинениях XI-XV вв. не было вымысла: писать сакральным - церковнославянским - языком божественной службы можно было только о правде и Истине» [77, 38-39].
К аналогичным свидетельствам принятия самой сути христианского вероучения можно отнести и рано утвердившийся социально-религиозный обряд захоронения под церковными сводами, исполнение которого наблюдается, как указывают исторические источники и сохранившиеся домонгольские храмы, в самых разных пределах Руси. Почти все упоминаемые в летописи Нестора князья, были погребены в княжеских церквах и монастырях. «Даже простые миряне удостаивались этой чести: так, благочестивая супруга киевского посадника Яна по имени Мария, бывшая духовною дочерию преподобного Феодосия, положена была по смерти своей в Великой печер-ской церкви на левой стороне против гроба самого Феодосия», -свидетельствует историк Русской православной церкви Макарий [43].
На рубеже X и XI вв. произошел своеобразный «культурный переворот». Этнические различия населения Ростова и Смоленска, Рязани и Чернигова, Мурома и Владимира продолжали сохраняться, но массовый археологический материал69 свидетельствует о необратимых переменах в духовной культуре всего населения Руси и о появлении общерусских тенденций - обычай кремации умерших повсюду сменился ингумацией, разновременность перехода к которому является важнейшим подтверждением постепенного, ненасильственного распространения христианства. Примером нескорого и неспешного преодоления язычества служит и факт того, что еще многие десятилетия крещеные князья и члены их семей назывались не крестильными, а славянскими именами, воздавая при этом ангелам-хранителям устройством златоглавых церквей и патрональных монастырей.
Однако трудно сказать, что подвергалось большему воздействию и активнее менялось: языческое мировосприятие или христианская обрядовость. Сохранение общинных - календарных и семейных - языческих обрядов и их последующее слияние с церковными праздниками с очевидностью демонстрирует последовательную син-кретизацию языческого и христианского сознания. О том же свидетельствует замещение языческих «домашних богов» особо чтимыми православными святыми-помощниками. Только ненасильственное крещение могло не противопоставить, а объединить в массовом сознании Божественную Троицу с Триглавом верховных божеств языческого пантеона, а сонм святых наделить атрибутами и функциями богов-помощников и «домашних божков», чего, как известно, не случилось в западноевропейском мире, безо всякого сожаления низвергнувшем богов своих предков в преисподнюю. В этом смысле русское православие лишь продолжило восточную традицию, где христианство, оформлявшееся на периферии Римской империи, накладывалось на местные обычаи, а не противостояло им, вобрав в результате ряд языческих элементов.
Значительное слияние христианства с язычеством демонстрирует и усвоение старого мифологического словаря и обрядовых формул, восходящих к индоевропейской общности народов - бог, спас, святой, пророк, молитвы, жертва, крест, чудо и т.п. [53, 12]. В каком-то смысле ему способствовала и прозрачность языка литургического богослужения: Слово Божие звучало в храмах и записывалось в книги на языке, который был в ту пору и наддиалектным славянским языком, и языком межэтнического общения.
Как и Запад, Русь принимала новую веру вдумчиво, в тиши келий или в публичных спорах постигая многие христианские установления. В XI веке активные, иногда кровавые столкновения развертывались между «волхвами» - языческими жрецами и предсказателями - и православным духовенством, активно поддерживаемым князьями, силой подавлявшими протесты языческого населения против христианизации. В XII веке темой для жарких религиозных дискуссий служили неясные церковные вопросы, например, «о постах». «Конечно, эти споры носили схоластический характер, но таковыми же они были во всех средневековых странах. Поэтому и древнерусские диспуты по разным вопросам нельзя не принимать во внимание: они ярко рисуют перед нами те философские, религиозные и этические вопросы, которые волновали общество Киевской Руси» [74, 121].
В последующие времена устоявшегося христианства «самомышления» касались церковных догматов и толкований Откровения: периодически рождавшиеся «ереси» заглушались в прямом смысле водой и огнем. Русь, принявшая новую веру как сложившееся знание, опыт и традицию с первейшей обязанностью сохранять в неприкосновенности полученный «залог веры первоначальной церкви», старалась ничего не прибавлять к догматическому наследию и ничего от него не убавлять. «Культивируя представления об абсолютной ценности человеческой личности, христианство утверждало общий для всех этический кодекс, основанный на чувстве вины и голосе совести, провозглашало преимущество духовных ценностей над материальными. Проповедуя идеи милосердия, терпимости, призывая творить добро и бороться с греховными искушениями, оно внедряло новые по сравнению с язычеством гуманные начала» [23, 58].
Однако нельзя огульно отрицать начатки нравственности в языческом мировосприятии Руси. Православие легло на подготовленную почву, вписавшись своими символами и нравственными установками в систему традиционных представлений. Каждому знакомому с русским фольклором хорошо известно, что в архаических слоях народного творчества содержатся оценочные характеристики личных качеств и взаимоотношений людей, их отношения к окружающему миру, где особо ценятся мудрость, справедливость, мужество, верность долгу и слову, любовь к родной земле, смекалка, взаимопомощь, отзывчивость, верность и т.д. Отношение к жизни определяли понятия полюбовно, по чину, ладно, основательно, по совести.
Сохранившиеся описания погребальных обрядов свидетельствуют, что и суждение о жизни и «загробном мире требовало от славян проявления мужества, готовности к самопожертвованию, когда перед ними возникала альтернатива: остаться в живых, но превратиться в раба и быть им вечно, или погибнуть со славою во имя общественного блага» [60, 53]. Языческое мировоззрение фактически регулировало общественные взаимоотношения, так же как и ритуальное сожжение с уничтожением принадлежащих покойнику вещей не только «способствовало уменьшению заболеваемости», но и реально уравнивало бедных и богатых, не позволяя процветать скаредности.
Время и целенаправленные усилия Церкви уничтожили зримые материальные свидетельства древнеславянских культов. Однако весь космос мифологизированных представлений, воплощенный в повседневной культуре, символической и художественно-образной системе жизни и творчества наших предков, стал основой той гармонии, которая отличает православное христианство. Древние поверья менялись медленно70: пока было кому их беречь и передавать, пока люди ощущали себя наследниками бесчисленных поколений и основой будущности своего рода, традиционная сельская община держала «связь времен». Ни вражеские нашествия, ни смена официальной религии не поколебали устоев71 народной культуры вплоть до конца XIX века, когда под воздействием объективных экономических причин ни начала распадаться крестьянская община.
Первые века своего существования Церковь не пыталась многое изменить, в большей степени лишь добавляя свое благословение жизненно важным древним ритуалам. Христианские таинства были приурочены к особо выделенным и мифологически оформленным язычеством ключевым событиям человеческой жизни: рождению, взрослению (свадьбе), смерти. Даже освящение избы как охранительный обряд увязывалось с тем из них, что первым случалось в новопостроенном доме.
Целостная обрядовая языческая система, слагавшаяся в равной мере из обращения к силам природы и управления ими, всем своим строем «обеспечивавшая» гармоничное взаимодействие природы и человека, после крещения стала органичной частью и традиционной, и церковной культуры. Формировалось своего рода «народно-христианское» мировоззрение, в котором языческие и христианские мотивы переплетались:' подчиняющаяся природным процессам жизнь земледельца в большей мере сохраняла языческую основу, социальные характеристики развития общества постепенно осваивались христианством. Народная культура, впитывая лишь соответствовавшие языческому мировосприятию христианские представления и символы, синкретически трансформировала новое знание и культ согласно традиционному укладу жизни и устоявшемуся мировоззрению. Церковь, в свою очередь, адаптировала архаические языческие празднества, природную символику и распространившиеся на христианские атрибуты (в первую очередь иконы) элементы стихийного мистицизма.
Когда в середине XX столетия Б.А. Рыбаков открыл миру календарь язычников-полян, начертанный в виде орнамента на глиняном кувшине IV века, стало очевидно, что именно отмеченные в нем дни годового круговорота оказались впоследствии признанными православными праздниками: 2 мая - день молодых всходов (Бориса и Глеба), 4 июня - день Ярилы (Семик), 24 июня - Купала (день солнцестояния, 20 июля - праздник Перуна (Илья), 7 августа праздник урожая (Преображение). Счастливая эта находка подтвердила правоту В.Я. Проппа, утверждавшего, что «бытовое содержание праздников всегда оказывается более устойчивым, чем тот мифологический смысл, который в них вкладывается».
С днями языческих игрищ совпадает в христианском календаре целый ряд «двунадесятых» праздников: Рождество - с Колядой, Пасха - с Радуницей и Красной горкой; Вознесение и Троица - «с ру-сальями» и т.д. Они вобрали в себя лучшее из их оформления. До сих пор в праздновании Троицы, Духова дня большую роль играют растения: плетение венков, украшение жилищ зеленью и цветами -языческая атрибутика, ставшая в православии символом освящения природы. Магией плодородия объясняются и действия, связанные с культом воды (бросание в воду венков или соломенных чучел, обливание друг друга водой, почитание русалок) и огня (прыганье через костры, сожжение кукол), а также ритуальные захоронения мужской фигурки: Костромы, Кострубоньки, Горюна или фаллического Ярилы, проводившиеся в ночь на Ивана Купалу и накануне Петрова дня [88, 427].
То христианство, что достаточно активно формировалось на просторах Восточной Европы, настолько не устраивало Запад, что папская курия, издавна следившая за положением религиозных дел на Руси, выдвинула в XII веке программу Бернарда из Клерво72, одним из требований которой было истребление всех славян, живших к востоку от Эльбы. Именно попытка осуществления в 30-40-е гг. XIII столетия на Новгородско-Псковской земле Клервосской «программы»73 привела к многовековому размежеванию Руси с Западом, в конечном итоге сохранив и восточное христианство, и русский вариант православия.
В киевский период развития национальной культуры процесс формирования «народного христианства» только начинался: к определенным язычеством нормам и правилам постепенно добавлялись богослужения, крестные ходы и молебны, составившие впоследствии важнейшую черту культурно-хозяйственной жизни русских. В фольклоре появился такой жанр, как духовные «стихи» - песни о святых и их деяниях: Егории Храбром, Федоре Тироне, Дмитрии Со-лунском, Алексее-божьем человеке. Пришедшись на время возрастания значения земледелия, христианизация выработала понимание труда как «источника и способа стяжания Божией благодати», сформировав отношение русского крестьянина к земле и всему, что в ней произрастает, как к «земле Божией», к домашнему скоту и всякой «твари» - как «твари Божией».
«Средневековый человек, конечно же, не осознавал, считая себя истинным христианином, как много унаследовано им от прошлого. Это проявлялось в мыслях, чувствах, поступках. Дохристианские суеверия и магические действа, тяга к празднествам и развлечениям, связанным с языческими поверьями, была присуща как знати, так и низам общества. На драгоценных браслетах из кладов, запрятанных при монгольском нашествии и принадлежавших женщинам из княжеско-боярской среды, изображены сцены скоморошьих игрищ, те «служения идольские», против которых безуспешно боролись ортодоксальные церковники. Но в тех же кладах находят украшения с чисто христианскими сюжетами», - особо отмечает В.П. Даркевич в своей статье о происхождении городов средневековой Руси [23, 58-59].
Христианская Церковь принесла с собой достаточно развитое византийское каноническое право, регламентирующее жизнь духовенства и церковных людей. Но для регулирования повседневной жизни мирян у нее не было иного способа, как предложить систему взаимных обязанностей и обязательств, базирующуюся не на правосознании, а на осознании греха. Такое замещение юридического закона моральным, правосознания - религиозно ориентированной совестью оказалось одним из основных свойств древнерусской культуры, воспринятых последующими, выросшими из нее формами.
Заимствованная Русью политическая и правовая традиция греческой Церкви, как и отставание в правовом и государственном отношении оформления политической власти, позволили новорожденной русской Церкви в течение нескольких десятилетий «занять слабые места раннефеодального общества», встать в ряд местных феодалов и проявиться в качестве публичной власти, взявшей на себя некоторые государственные и общественные функции. В частности, церковники имели право судить не только священнослужителей и людей, находящихся под покровительством церкви (вдовиц, калек, прощеников), но и остальных жителей русских областей за преступления особого рода (умыкание, пошибание и др.).
«Христианство способствовало достижению поставленной цели не только монотеизмом, но всеобщностью своих представлений, способностью объединить людей в неограниченном масштабе независимо от их принадлежности к той или иной локальной общности. Тенденция к максимальному слиянию церкви с государством содействовала формированию культуры» [9, 111]. Уже через поколение, ко времени Ярослава Мудрого (середина XI в.), на базе христианства резко возросло культурное единство и значительно усложнился мир городской культуры.
Восточное христианство, изначально ориентированное на преодоление локальных связей и сплочение диаспоры, стягивание воедино огромных территорий и различных культурных традиций, создание духовной общности из весьма разнородных и разобщенных территориально и культурно смысловых компонентов, выполнило свою задачу. По подсчетам В.Т. Татищева, в Х-ХИ вв. в состав русского государства входило 22 народа со своим «вмещающим ландшафтом», традициями и вариациями поведения» [20, 80], однако уже в XI столетии на основе смешения неродственных племен, «сцементированных единой религиозной идеей, языком и культурным фондом» [33, 152], образовалась новая этническая общность - русская народность и определилась Русская земля, имеющая в большей степени этноментальные и религиозные, нежели географические и государственные границы. Через два-три поколения после официальной христианизации навсегда миновала эпоха полян и радимичей, вятичей и словен. Этнические территории - «данники Руси: белозерская весь, меря, мурома, голядь, вошедшие в зону колонизации, были ассимилированы; оставшиеся за ее пределами (черемисы, зыряне, мордва, заволоцкая чудь) продолжили свою этническую историю» [75, 11; 44, 93]. Вероятно, правы были евразийцы - Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, П.С. Сувчинский, Г.Ф. Флоровский, А.В. Карташов, П.М. Бицили, - считая православие основой русского национального самосознания.
Конфессиональный фактор, с конца X века детерминировавший развитие русской культуры и русского самосознания, не был отделен от государственного. Крещение Руси стало и «итогом», и условием социально-экономического развития, основой формирования новых культурных и этнических связей, о чем свидетельствует единая планировка русских городов X-XIII вв. с выделением детинца и посада, единый усадебный способ и символика застройки, единые традиции в развитии ремесла и т.п., объединяющие Киев и Новгород, Смоленск и Ростов, Курск и Рязань.
С общим ростом городских центров и учреждением на местах княжеских династий связано и возникновение монастырей. Первый князь нового удела старался украсить свою резиденцию хотя бы одной обителью: город, особенно стольнокняжеский, не считался благоустроенным, если не имел монастыря и собора.
«...Главным аргументом истинности веры, - подчеркивал Д.С. Лихачев, - русские послы объявляют ее красоту. И это не случайно! Именно в силу этого представления о примате художественного начала в церковной и государственной жизни первые русские князья-христиане с таким усердием обстраивают свои города, ставят в них центральные храмы» [42, 251]. Подсчеты учеными количества церквей домонгольской (X - сер. XIII вв.) Руси дают разные цифры: от 200 [50, 37-40] до 60 каменных храмов крестово-купольного типа [61, 10]. Но в любом случае, это лишь небольшая толика: известно, что первые, как и большинство последующих храмов (вплоть до XVIII в.) Центральной России, были преимущественно деревянными. Каменные церкви возводились повелением князя лишь в стольных, а позднее удельных городах.
В частности, в северянских Чернигове, Путивле, Рыльске, Курске, Липовическе, Ратске, Ольгове археологи обнаружили остатки фундаментов и плинфу домонгольского времени [1; 94, 110]. Были на земле семичей74 церкви и в княжеских селах75
В Смоленске выявлено 46 мест с остатками ранних церквей (И.Д. Белогорцев)76 и известно два монастыря77. Каменное зодчество развивалось здесь лишь в трех городах - столице земли Смоленске и в городах княжеского домена: Мстиславле (детинец) и Ростиславле (детинец и на посаде).
Во Владимире, по данным источников, в 1185 г. насчитывалось не менее 32 деревянных и каменных храмов и два монастыря: Рождественский и Княгинин Успенский. В Ярославле уже в начале XI века было два каменных собора, тогда как в 1221 г. (по летописным данным) пожар уничтожил 16 городских церквей [40, 127].
Старая Рязань в XII веке - цветущий город с тремя каменными соборами: Борисоглебским, Спасским и Успенским. Фундаменты каменных храмов и церковная утварь из столичных мастерских (хоро-сы, лампады, кресты-складни и кресты с выемчатой эмалью) обнаружены археологами в рязанских Пронеске и Ольгове [40, 127]. Муромский князь Константин Святославович (1096-1129) боролся с языческой партией, начав с обустройства в удельном граде Спасского монастыря (1096 г.).
Ростов называют Великим уже с XI века: здесь строят каменные княжеские и епископские дворы, терема, монастыри и церкви; начинается летописание и переводческое дело - библиотека князя Константина насчитывала свыше тысячи томов. К началу XIII века в Ростове три монастыря и два каменных собора - княжеский Борисоглебский и городской во имя Успения Божией Матери, а письменные источники зафиксировали, что во время пожара 1211 г. в городе сгорело 15 деревянных церквей.
О домонгольской Москве известно, что в ней были княжеские палаты и, по меньшей мере, три деревянные церкви, старейшая из которых - Ивана Предтечи - построена на месте языческого капища [58, 32]. Орловские вятичи просвещены в XII веке св. Кукшей. Однако если в Ростово-Суздальской и Муромской землях христианство установилось на рубеже XI—XII вв., то у вятичей языческие захоронения сохраняются до XIV века [73, 265-270].
Важнейшим «официальным» (княжеским) культом Северо-Восточной Руси стал культ Богородицы и Спаса. Владимиро-Суздальская земля, куда в середине XII столетия Андрей Боголюбский привез византийскую икону Божьей Матери Умиления и где построил храмы во имя Рождества, Успения и Покрова Богородицы, отличалась особым почитанием Небесной Матери. В Ростовском княжестве распространялось поклонение Спасу: в XIII веке в его честь в Переяславле, Угличе и Торжке возвели 7 городских соборов. Этот же культ охватил Тверское княжение, способствовав активному притоку населения [12, 42]. Москва в равной мере приняла и то, и другое 9.
Археологические данные свидетельствуют об определенном копировании форм в системе церковной архитектуры русского домонгольского периода, что в какой-то мере объясняется использованием князьями в разных землях одних и тех же мастеров и строительных бригад. Однако такого рода архитектурные и посвятительские дублирования были нарочитыми и имели глубокую социально-политическую причину: возведение известного храма на новом месте - своего рода княжеский «межевой знак», знамение, метка родовой принадлежности. Так, древнейший после Десятинной церкви Спасо-Преображенский каменный храм Чернигова, построенный князем Мстиславом Владимировичем (1036 г.), есть констатация переноса княжеского стола и связи этого северянского города с Тмутараканью [65, 39]. Аналогичен смысл и немалого числа других «повторов».
Историк Русской церкви Макарий оставил в своем труде такие сведения: «Удельный и потом великий князь Владимир Мономах соорудил каменные церкви: а) святой Богородицы в Ростове (прежде 1078), совершенно подобную по высоте, долготе и широте Великой киево-печерской церкви80, в память чудесного исцеления своего при заложении сей последней; б) святой Богородицы в Переяславле (1098) на княжем дворе; в) святой Богородицы, соборную, в Смоленске (1111); г) святых мучеников Бориса и Глеба на реке Альте (1117); д) святого Спаса во Владимире на Клязьме (ок. 1116 г.), последняя, впрочем, была, кажется, деревянная. Удельный князь черниговский Олег Святославич соорудил каменную церковь в Вышгороде во имя святых мучеников Бориса и Глеба, в которую в 1115г. и перенесены их мощи. Брат Олегов Давид Святославич (1123) соорудил церковь святых мучеников Бориса и Глеба в Чернигове, которая в семействе этого князя называлась отиею. <...> Юрий Владимирович Долгорукий, будучи еще удельным князем в Суздале (с 1113 г.), создал в этом городе церковь Богоматери совершенно по образцу Великой киево-печерской церкви» [43].
«Преемственность архитектурных форм служила в Древней Руси наглядным подтверждением преемственности форм политических, зримым воплощением идеи исторической традиции» [12, 43]. В то же время для активно мигрирующего с конца XI века населения распространение в новых землях привычного культа часто становилось решающим в выборе места оседания.
Еще более значимым символом, манифестирующим перенос власти на новые земли, стали явленные и чудотворные иконы. Самым ярким тому подтверждением может служить история Владимирской иконы Богородицы Умиления. Ее воспетый в «Сказании.,.» исторический путь - путь реального преемства земель и княжеских «столов»: Киева - Владимира - Москвы. Но аналогичного рода святыни-покровительницы81 появлялись по мере христианизации и политического самоопределения во всех землях Руси: в Смоленске, Муроме, Рязани, Костроме, Чернигове, Курске, Путивле.
Церковная десятина изжила себя уже к концу XI века. Возникла простая и практичная форма обеспечения Церкви: кроме собственных заработков (судебные пошлины, требы и руга - особое содержание от князей и бояр) в ее распоряжение стали передаваться различные статьи княжеских доходов (городской торговли и таможенных сборов) и земельные пожалования, достаточно быстро сделавшие Русскую церковь крупнейшим землевладельцем. Материальная зависимость важнейших церковных центров от государственной власти позволяла сохранять идеологическое влияние посредством духовенства, объединенного в рамках единой церковной организации.
Культурное наследие Киевской Руси как основание культурогенеза средневековой Центральной России
Киевская Русь складывается как надэтничное, превосходящее своими размерами все современные ему западноевропейские страны государство-держава, собравшее воедино несколько далеко отстоящих друг от друга, неоднородно заселенных и сохранявших племенные традиции, родовые и экономические связи территориальных областей (земель) Восточно-Европейской равнины.
Великие князья первых поколений - каганы, военные вожди, видевшие в себе, как выразился В.О. Ключевской, «не столько владетелей и правителей русской земли, сколько наемных кормовых охранителей страны, обязанных блюсти Русскую землю и иметь рать с погаными» [37, т.1, 178]. Политическая структура государства являла собой своеобразный триумвират власти, в той или иной степени дублируемый во всех землях и городах. Триумвират, соединявший волю князя, боярской думы и вече, что соответствует, по выражению Н.В. Рязановского, «монархической, аристократической и демократической сторонам» [64, 50-51] Киевской Руси.
Экономическое благополучие базировалось на меновых отношениях и приносившей солидный доход международной торговле, в немалой степени ориентированной на рынок82 пушнины. Об этом свидетельствуют и упоминаемые в летописях единицы назначаемой дани, и дошедшие до нас денежные термины - куна, веверица, бель и т.д., соответствующие названиям самых ценных пород пушных зверей. Во многом торговля мехами сыграла роль своеобразного катализатора социальной дифференциации [11, 90], выделив из общей массы обеспеченных людей и дав толчок процветанию ряда городов.
Системообразующим и цивилизующим началом Киевской Руси стал торговый город - центр хозяйственной, политической и культурной жизни. Преобладание жаждущих расширения рынка ремесла и торговли и свобода миграций, обеспечиваемая отсутствием частной собственности на землю, с одной стороны, нуждались в единстве правления, что облегчило становление централизованной власти, с другой - активизировали социальное культуротворчество, втянув в процесс «огосударствления» разные, окормляемые Киевом - «отцом городов», народы и земли, сотворив в итоге пространственно-культурную целостность - «Русскую землю».
Перемещение с конца XI века трансконтинентальных торговых путей в Западную Европу и на морские просторы привело к существенному падению торговли [9, 109], повышению значимости земельной собственности и преобладанию натурального хозяйства. Лишение «высшего класса» привычных доходов изменило принцип содержания правящей элиты. Киевские князья «от примитивного «полюдья» как возможности «кормления» перешли к домениальному устройству личного хозяйства, а также более сложной и устойчивой системе сбора дани.
Следом за выделением княжеского домена начала формироваться боярская вотчина - частное земельное владение, хотя бояре и дружинники Киевской Руси получали доходы от различных полю-дий, кормлений и судебных поборов еще долгие века после распада Киевского государства [68, 73]. В XI-XIII вв. боярство прочно осело в городах и землях, имея уже «собственные волости и села, хозяйства, многочисленных слуг (в том числе и военных), свои дома-дворцы83 в городах и замки в пригородах» [59, 213-214]. Примером тому может служить Курск 30-х гг. XI столетия, описанный в житии Феодосия Печерского как активно функционирующий город княжеского посадника. Хозяйственная жизнь его населения сосредотачивается в загородных хуторах - больших и малых имениях «вельмож»84 и простолюдинов. Горожане занимались сельским хозяйством и природными промыслами, водили в Киев обозы с припасами, весной сплавляли свой товар по Сейму и Десне.
Так лесостепной юг Центральной Руси жил до половецких набегов (1061 г.) на Киевскую, Переяславскую, Новгород-Северскую и Курские земли, когда многие их города были сожжены, а жители «частью избиты, частью разбежались», перенося привычный образ социально-хозяйственной организации жизни на новое место жительства. Массовый исход населения из степной и лесостепной Руси под защиту лесов северо-востока (в Волго-Окское Междуречье, Залесье и Ополье), начался со второй половины XII века. Зона культурной активности переместилась значительно севернее - в менее освоенный регион, где, по выражению В.О. Ключевского, «сосредотачиваются наиболее крепкие народные силы, завязались те основы и формы народной жизни, которые потом получили господствующее значение». Продолжалась интенсивная земледельческая колонизация; активно развивались «лесные» промыслы - охота и отлов птиц, лов рыбы и бортничество, лесозаготовки и смолокурение, - обеспечивающие и собственные нужды, и потребности торговли. Росло значение земледелия и землевладения: «Поблизости от богатых охотничьих угодий с их «ловищами», «бобровыми гонами», «перевесищами» на водоплавающую птицу и «тонями» для рыбной ловли возникали оседлые поселения с пашенными землями, «ораты и земли с притеребы» (прилегающие к освоенной, которую «теребили» в свободное от полевых работ время)» [90,129].
При общем увеличении численности отмирают отжившие поселения и формируются новые их типы. Укрупняются и дифференцируются сельские поселения. Общинные «горожи» постепенно забрасываются, «народную самооборону» заменяет и вытесняет массовое строительство крепостей и замков (Среднее Поднепровье, Северо-Восточная Русь) с концентрическими, не зависящими от рельефа местности укреплениями, постоянным населением и дружинной охраной. На их основе быстро растут и множатся торгово-ремесленные, политические, военные и религиозные городские центры.
По воле местных князей на удобном месте в перекрестье торговых водных путей и близком удалении85 от старых племенных и торгово-ремесленных поселений (Гнездово, Сарское, Тимерево находятся в 10-15 км от пришедших им на смену Смоленска, Ростова Великого, Ярославля - расстояние, которое туда и обратно преодолевается в течение светового дня), строятся новые города. Появляются княжеские и частновладельческие «города-села» с дворами-усадьбами86 - укрепленные селища, на основе вотчинного права принадлежащие духовным и светским феодалам (Гороховец на Клязьме, «Игорево сельцо» под Новгород-Северским). На стратегически важных направлениях (лесостепная и лесная Русь) возводятся сторожевые города-крепости с постоянными военными гарнизонами. Складывается типичная плановая структура древнерусского города: крепость и обширная неукрепленная часть. Территория, отделенная от остального поселения и специальным образом защищенная, превращается в его общественно-политическое и культурное ядро - детинец, под защитой которого город растет и формируется как военно-политический, административно-хозяйственный, торгово-экономический и культурно-идеологический центр большой округи.
К середине XII века социальная иерархия поселений Руси предстает во всем своем многообразии. Ее возглавляют высокоразвитые столичные города, окруженные младшими городами-пригородами и порубежными городами-крепостями, которые, в свою очередь, организуют вокруг себя меньшие волости и погосты со своими центрами. Все явственнее прорисовываются более или менее обособленные области, политическим и хозяйственным ядром которых является большой торговый город, первый устроитель и руководитель их «политического быта» (В.О. Ключевский), связанный с Киевом патриархальными отношениями «молодшего к старшому», включая обязанности военной взаимопомощи и поставку оговоренной «дани».
С упрочением государства и утверждением христианства города становятся оплотом духовной власти церковных иерархов, преобразуясь в очаги и ячейки церковной организации. В них наряду с княжескими и «гостевыми» - торговыми и управленческими - дворами размещаются центры епархий87 и приходов. «Центрами центров» русских средневековых городов оказываются основывающиеся практически в каждом княжеском городе монастыри.
Монастырская система складывается на Руси достаточно рано При всей противоречивости имеющихся сведений очевидно, что неизвестные христианские обители были уже при князе Владимире; из них же набирались насельники и для «княжеских» монастырей Ярослава, и для всех тех «68-90 монастырей домонгольского периода, две трети которых построены князьями и частными людьми, и, следовательно, заполнялись «готовыми монахами...» [36, т.1, 224]. В XI-XIII столетии монастыри, и часто не по одному, уже есть в Чернигове, Путивле, Рыльске, Рязани, Ростове Великом, Смоленске, Суздали, Владимире, Ярославле. Известный исследователь монастырской истории и культуры Г. Прошин по этому поводу писал так: «Иночество в постоянном движении следует общими путями расширения русского государства, освоения им новых территорий. От первой митрополии - Киева иночество двинулось на север и северо-восток, основывая обители, становящиеся первоначальными очагами культуры и просвещения во всех крупных центрах древнерусского государства. Монастыри этого периода преимущественно княжеско-боярские и основываются в городах» [57, 95].
Расцвет городов начался в середине XII века, когда через систему погостов и волостных центров к ним перешла функция сбора дани и транспортировка ее установленной уроками части сначала в Киев, а затем в столицы образовавшихся земель-княжений. Причем уровень благосостояния городов прямо зависел от их места в социально-политической системе государства: опережающими темпами развивались центры, сохранившие независимость от великокняжеской столицы и свободу торговли. Еще большее значение для городского развития имело сосредоточение ремесел. Именно наличие ремесленников выделяло города из сельских поселений, структурно отличающихся разве что меньшими масштабами. Характерно, что везде ремесленная деятельность представлена не одним-двумя направлениями, а множеством узкоспециализированных, технически сложных и часто художественных профессий, многие секреты которых до сих пор не разгаданы. Находки изделий киевских, смоленских, новгородских, рязанских мастеров в удалении от производящих их центров и даже за пределами Руси говорит о развитии и внутренней, и внешней торговли. Оживленные связи со странами Востока, Западной Европы и Византии засвидетельствованы многочисленными импортированными памятниками.
Частное владение и свобода землепользования, наследственная передача ремесла и оберегание тайн мастерства, как и возможность выбора, обеспечивали высокую степень общественной активности и работу механизма вечевого управления, ограничивавшего власть князя88 и открытостью судопроизводства обеспечивавшего защиту городской и сельской общины.
Феодальное договорное право, аналогичное европейскому, -«Правда Ярослава», «Русская правда», и обретенный идеал89, выраженный в литературе этого периода, стали регуляторами взаимоотношений и взаимообязательств всех сословий, обеспечивая автономность церкви, городов и населения. Позволяя «верховной власти с большим или меньшим успехом исполнять роль верховного арбитра» [81, 285], они задавали условия активного культурного движения.
Получив христианство непосредственно от Византии, Киевская Русь развивается как просвещенное европейское государство. Давние споры о степени грамотности изначальной средневековой Руси практически разрешились большим количеством примеров высокой (для своего времени) культуры населения страны раннегосударственного и раннехристианского периодов. Игумен Иоанн Экономцев, имея в виду IX-X вв., пишет в частности: «Нет сомнений, что русские города в тот период не могли обойтись без письменности, так же как и не могли обойтись без системы математического счета, в существовании которой никто почему-то не сомневается. Эта письменность, вероятно, ...служила для узкоутилитарных, хозяйственных целей Когда на Русь стало проникать христианство, могли быть предприняты и, как свидетельствует житие Кирилла, были предприняты, попытки использовать эту письменность для перевода на национальный язык Священного писания».[33, 21].
К свидетельствам широкого распространения грамотности относится эпиграфика (надписи на камнях, монетах, оружии, посуде) и граффити (надписи на церковных стенах), в большинстве случаев недатированные и исполненные кириллицей. Однако то, что письменность существовала и до равноапостольных солунских братьев - факт90, подтверждаемый многочисленными историческими примерами. Так, «Повесть временных лет» начинает фиксировать события истории с 852 года, т.е. в ее составлении использованы памятники докириллической письменности Многочисленные свидетельства арабских путешественников и купцов подтверждают это. В частности Ахмед Ибн-фадлан, описывая в 922 г. погребальный обряд русов, упоминает водруженный на могиле столб с начертанным на нем именем сородича. Историк Эль-Недим Ибн-Якуб отметил, что русы для записей используют деревянные дощечки, а историк и писатель аль-Масуди оставил сведения о надписях на камнях в языческом храме славян. Болгарин Черноризец Храбр в «Сказании о письменех» говорит о применявшемся славянами-язычниками письме как о письме «черт и резов» [39, 175]. Вероятно, торжественное «начертать свое имя» имеет ввиду именно этот вид письма. В древнерусские времена такое выражение еще сохраняло буквальный смысл: археологи неоднократно находили в разных концах Киевской Руси помеченные именами владельцев пряслица91 и инструменты, черепки сосудов с буквами. С приходом же христианства появились и ремесла, требовавшие обязательного знания грамоты, в частности, использующие надписи иконописание и изготовление церковно-культовых предметов.
Современная археологическая наука располагает доказательствами (находками «писал»92) широкой географии переписки простых горожан, бытовавшей в XI-XIII столетиях не только в Новгороде, но и в Смоленске, Курске, Новгород-Северске, в порубежных кочевой степи крепостях (Карпов, Хотмысль), на южных торговых путях Киевской Руси (Горналь, Гочево, Липино). Так же повсеместно обнаруживают археологи застежки и накладки на книги, имевшие хождение в Центральном регионе еще в домонгольские времена. «Размах такой повальной грамотности в XI-XII веках говорит о многом, в частности о многовековой традиции письма, что в свою очередь наталкивает на мысль о непрерывности грамотности на Руси и наличии ее в до-кириллическую эпоху. Просто раньше писали одними (языческими) знаками, а с принятием христианства на Руси стали писать кириллицей. Понятно, что с принятием христианства языческая письменность была уничтожена, но традиции грамотности, навыки письменной традиции остались» [39, 175].
8 житии Феодосия Печерского прописано, что он отроком в граде Курске, где было несколько учителей, изучил грамматику: был отдан «на учение божественных книг единому от учитель <...> и вскоре извьчче вся громатикия». Дословно - «отдал себя на изучение божественных книг одному из учителей <...> и вскоре изучил все грамматики, так что все дивились премудрости и разуму отрока». Поскольку слова «грамота» и «грамматика» в те времена, как, собственно, и сейчас, имели разный смысл (грамота - умение читать и писать, грамматика - сложная наука о строе языка, слов, словосочетаний, предложений), можно по одной только фразе упомянутого текста судить о характере развития образования и образованности на Руси в XI столетии.
В то же время это и аналогичные агиографические свидетельства, летописные сведения и характер формирующейся литературы показывают, что христианская культура первоначально развивается как элитарная. Литературоведы и филологи часто затрудняются в определении самого первого древнерусского литературного памятника, но солидарны в том, что появление письменно оформленных сочинений связано с принятием христианства на Руси, с церковным богослужением и торжественным проповедничеством, с чтением написанного вслух. По сути, XI столетие русской культуры можно определить как время истинного просвещения и просветительства.
Столь же очевидна и элитарность первых слушателей, способных воспринимать большие произведения, сложную композицию, государственно-значимые идеи. Именно для такой аудитории сочинял Иларион, первый древнерусский митрополит, автор «Слова о законе и благодати» (1049 г.), не боявшийся говорить казалось бы недавно просвещенным русичам о сложнейших вопросах человеческого бытия и признававший, что написал свое «слово» для людей, «преизлиха насытившихся сладости книжной». «Круг первых потребителей литературы - знатные слушатели, собиравшиеся в главном храме города. Возможно, и избранные священнослужители, и монахи», -отмечает А. Демин [24, 6].
Доктор филологических наук Александр Ужанков уверен, что «практически все жанры древнерусской литературы XI—XVII вв. (кроме мирских повестей) имеют внелитературные функции» [77, 22]. Ораторское красноречие - это не что иное, как проповеди, читаемые по случаю праздника, важного события или на темы морали; жития, вошедшие в четьи сборники (Четьи-Минеи), прославляют духовный подвиг святых и являются, прежде всего, неотъемлемой частью церковной службы святым; послания церковных отцов (иерархов) своим духовным чадам; «слова» по поводу религиозных споров (например, с латинянами), освящения церкви (знаменитое «Слово о законе и Благодати») и т.д. «Совершенно очевидно, что «древнерусская литература» - это православная литература, которая была призвана к окормлению нового христианского народа. И «внелитературная функция» <...> была у древнерусских творений основной. Но, поскольку содержание облекалось в словесную форму, а отношение к слову обуславливалось отношением к Богу («В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», - свидетельствует апостол Иоанн), все древнерусские писатели (они были в большинстве своем лицами духовными - служителями церкви) стремились в меру сил и таланта к литературному совершенствованию своих творений», - утверждает он [77, 22].
«Слово о полку Игореве» - предмет многолетних дискуссий ученых, источник разного рода гипотез, авторы которых едины в одном: это самое знаменитое сейчас, но не в древности произведение широко распространенного в тот период жанра импровизации на княжеском пиру, где два (или более) певца подхватывали мысль другого, противореча и дополняя ее (Д.С. Лихачев, А. Демин). Это означает, что «Слово», обращенное к знатным людям и имеющее экстатический характер - обилие не разъясняемых политических и исторических намеков, свободную, а не хронологическую последовательность изложения событий и откликов на них, множество редкостных языковых оборотов и выражений, сложных символов и образов, - элитарно уже по своему предназначению. Для внимавших «Слову» аристократических слушателей его «темные места» не были темны, но именно в силу аристократизма «Слово о полку Игореве» и не получило распространения. Т.е. можно полагать, что бытование такого рода литературных произведений могло иметь достаточно широкое поле и в предшествующее языческое, и в последующие удельно-княжеские времена.
Элитарным читателям адресовалось и «Повествование по хронологии годов» - «Повесть временных лет» (около 1113 г.), значение которой для русской культуры воронежский филолог А.О. Амелькин сравнил со значением Библии: «И как Библия, вобравшая в себя многовековую мудрость еврейского народа, «Повесть» вобрала в себя древнейшую нашу литературу. Русская летопись не только учила, она жила вместе с русским народом» [4, 181]. С этой хранившейся в Киево-Печерском монастыре дорогой пергаментной книгой могла познакомиться лишь светская и церковная верхушка, да еще узкий круг ученых монахов. Киевской знати, обязанной стать образованной и эрудированной, нужна была компактная историософская энциклопедия, каковой, собственно, и является первая русская летопись, объединившая самые разнородные материалы: рассказы из библейской истории, этнографические сведения о древних славянах, устные легенды о первых князьях Древней Руси, юридические документы (уникальные тексты договоров Руси с Византией), политические повести о княжеских междоусобицах, осуждавшие распри («если возьметесь воевать между собою, то поганые станут радоваться и возьмут землю нашу»), церковную полемику с «латынами» и волхвами (языческими жрецами), церковные поучения (похвальное слово Ольге, первой христианке из князей, похвала книжному учению и священным книгам), житийные сочинения (о первых монахах Киево-Печерского монастыря) и пр., - читаемые как единое, искусно сжатое опытным книжником и яркое повествование. Труд Нестора отражает не только жанровое разнообразие раннехристианской литературы периода Киевской Руси, но и реальность бытования дохристианской письменности, памятники которой как «поганое» языческое наследие могли быть преднамеренно уничтожены.
Крестившись и получив доступ к самой фундаментальной культуре своего времени, Русь начала личный христианский путь не только с наиболее значительных образцов, но и с величайших культурных творений, свидетельствовавших как о степени глубины принятия нового знания, так и о колоссальных силах, собранных за века в тайниках ее природной языческой души. В этом смысле следует согласиться с мнением современного богослова и историка православной церкви игумена Иоанна Экономцева, который пишет следующее: «Необходимо признать, что дохристианская Русь в области материальной культуры и религиозных (языческих) представлений, находящих полную аналогию с религиозными воззрениями античного мира, достигла достаточно высокой степени развития, что и позволило ей так легко и быстро воспринять сложнейшие концепции христианского вероучения и миропредставления и совершить грандиозный прорыв в области самосознания» [33, 19].
Однако Киевская Русь стала и прилежной ученицей многих своих учителей. В домонгольский период были переведены разные книги, повествовавшие о сотворении Вселенной, Земли и человека, о расселении людей по Земле, о частях света, о свойствах животных и о будущих судьбах Земли, медицине и организации быта. «Шестоднев» Иоанна Экзарха, «Книга небес» Иоанна Дамаскина, «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, «Физиолог» - открывали русскому книжнику всю яркость и многообразие мира.
Об учительном характере древнерусской литературы свидетельствует не имевшее место ее жанровое разнообразие, а широкое хождение и авторское предпочтение формы сборника, или Изборника93, статьи и повести для которого отбирались, точнее, избирались. Маленькая библиотека под одним переплетом, энциклопедия жизни тела, души и духа. Все, что, по мнению древнерусского книжника, необходимым образом должно быть под рукой в походе или княжеских хоромах. Задачей этих сборников было упорядочить представление о мире и поведении человека в нем, достигнуть которого необходимым образом можно было только с помощью знаний об основополагающих принципах мирозданья. «Не случайно самый опасный враг - "народы, которых никто не знает", "язык неведомый", самое опасное место - "земля незнаемая", самая горькая смерть - неведомо где. А слово "невежество" обозначало одновременно и неведение, и, наверное, невежливое поведение» [4, 181].
Делу просвещения как делу государственной важности, служили и основываемые киевскими князьями, начиная с Владимира, «книжные училища» для отроков и многие разбросанные по всей Руси монастыри. Киево-Печерская обитель в бытность уже св. Феодосия была, по сути, одним из первых европейских университетов, подготавливающих высших церковных иерархов и писателей и накапливающих духовные и исторические знания посредством житий и летописания, собирания и переписывания книг. Книгописание и учительские традиции имели и современные ему монастыри Тверской, Владимирской, Смоленской, Рязанской и прочих земель.
Обращая внимание на отсутствие в ранней русской духовной практике привычного Западу богословия, некоторые, в том числе и национальные, исследователи называют Русь «великой молчальницей», как-то забывая, что истинный смысл богословия как прозрения, познания и прославления Бога, «умозрения», а не схоластического «плетения словес», был ею выражен с необычайной и не повторенной ни в каком другом культурном опыте силой Русские философы неоднократно подчеркивали, что в Древней Руси философия в художественной форме выступает в более полном виде, чем в вербальном тексте. Выдающийся русский эстетик В.В. Бычков, в частности, свидетельствует: «Сила и непреходящая значимость древнерусского искусства в его «софийности» - удивительной способности смотреть на жизнь «с точки зрения вечности» и,,прозревая в ней сущностные основы бытия, выражать их в цвете, слове, звуке».
Киевский князь Владимир Красное Солнышко после своего обращения в христианство жил еще 25 лет и успел крестить Киевскую, Черниговскую, Смоленскую, Новгородскую земли, соорудив на месте поверженных языческих капищ каменные храмы: «нача ставити по градом церкви и попы». На раннехристианской стадии, как известно, у Руси были разные учителя: греки, поляки, немцы. Однако обратим внимание, как быстро «ученица» уходит от «кружочков и палочек» в постижении и этой «грамоты», внося изменения в заимствованные проекты и создавая самостоятельные произведения, а не редко и шедевры, не только в литературе, но в архитектуре и живописи.
Уже киевская София - пятинефный, тринадцатикупольный храм, посвящением и образом своим повторяющий главный константинопольский собор, представляет собою строение, каких в Византии не было. Главная функциональная и, следовательно, конструктивная проблема массового периода христианизации - размещение в храме большого количества народу и особо среди него семьи и приближенных князя - решена в нем возведением обширных галерей-хоров. Чуть позднее столь же быстро в архитектуре решилась задача, связанная с переходом функции «хранения христианства» от великого князя к монастырям, внешне выразившаяся активизацией монастырского каменного строительства и исчезновением из храмов больших хоров, а соответственно, и многоглавия, что довольно скоро приняла и растиражировала и собственно княжеская церковная архитектура.
Археологические данные свидетельствуют об определенном копировании архитектурных форм и строительных технологий культового зодчества русского домонгольского периода. Известно, что главные храмы разных земель повторяли друг друга. Однако «образцы» чаще всего служили строителям лишь схемой, что не создавало помех для развития творчества зодчих, практический опыт которых развивался и совершенствовался с каждой новой постройкой Мастера всегда делали поправки с учетом развития форм от времени создания образца и до его повтора; при этом изменения были связаны и с функциональными соображениями, и с требованиями заказчика [5, 134-138].
Открытость, обращенность к самым разным источникам и способность проникновения в их суть есть одна из существенных черт древнерусского искусства XI—XII столетий. Природное умение видеть и повторять красоту окружающего мира и человеческих творений в любом творчестве стала той почвой, на которой так быстро выросло плодоносное дерево русской культуры. Сыграла свою роль и «детско-языческая» любовь к золоту, и ювелирная техника ремесла. В.В. Бычков свидетельствует, что красоту всего ансамбля церковного искусства люди средневековья «воспринимали только в прикладном модусе - только с точки зрения украшенности, блеска, яркости, красочности и т.п.», и именно типологическая однородность всего средневекового искусства с отражающим народные вкусы искусством декоративно-прикладным и словесным фольклором позволила особенно быстро создать русскую редакцию византийского искусства и литературы.
Золотом стен и окладов сияли храмы и иконы многих домонгольских городов Руси. В то же время непревзойденная иконопись и настенные изображения Киевского периода, балансируя на грани реального и ирреального, отличались особым «калокагативным» стилем, облекшим внутреннюю красоту изображенных в столь же прекрасные внешние формы. Сгинувшая в огне татарского нашествия стенопись эпохи христианского становления, так же как единичные сохранившиеся иконы разных земель94 и мозаики Софии киевской, могла свидетельствовать, что идеалом «героического периода» Киевской Руси повсеместно был мужественный и красивый человек. Подтверждает видение в человеке богоподобия, отмеченность красотой духовной и телесной и древнерусская литература, создавшая первые портреты - князей Владимира и Бориса, равно отметившая и величественную властность и красоту могущества отца, и внешнее цветение, юношескую хрупкость, мудрость и разумность как знаки божьей благодати (святости) сына. «Своей античностью» назвал этот период русской культуры Д.С. Лихачев. В нем еще не было ни то что отрицания, но даже пренебрежения к плоти или противопоставления духа и тела. Близок к античному и эстетический канон того времени: господствовали пропорции Поликлета (1:7).
Опыт калокагативного древнерусского антропоморфизма X-XII вв. рождался в специфической атмосфере военной демократии, сложения героического эпоса и освобождения от власти мифологии.
Потребителем церковного искусства был весь крещеный народ, поэтому, несмотря на отличия утонченного христиански просвещенного сознания элиты и обыденного языческого - простолюдина, они не были так уж разъединены. Как выразился В.П. Даркевич, «уровень ученого философско-теологического сознания отличался от уровня массового, однако между элитарной культурой интеллектуалов, в основном из представителей духовенства, княжеско-дружинной с ее «богатырскими», рыцарскими идеалами, и культурой простонародной с особенно сильными языческими традициями, унаследованными от предков, не было непроницаемых перегородок» [23, 58]. Однако нет сомнений в том, что именно городская культура являлась проводником и основой распространения нового знания, образа жизни и эстетических представлений. Хранителем языческого мировоззрения, традиционного опыта, архетипических образов и символики оставалось в массе своей слабо христианизированное сельское население.
Утверждение церковного канона и распространение единого права формировало общегосударственную и социально-культурную структуру Киевской Руси, оставляя свободными хозяйственную, духовную и художественную жизнь. Подтверждение тому - разный уровень материального благосостояния и «отход общественной жизни от ситуации одинакового устройства на всех ступенях общества» [10 13], установление местного почитания святых и культ икон-покровительниц земель, накапливающиеся отличия в архитектуре, строительных технологиях и иконописных приемах.
Централизованное управление из Киева в силу огромных расстояний и слабых экономических связей реально производилось посредством организации системы «посадников» - «лучших мужей», и земельных пожалований, сопровождавшихся раздачей иммунитетных прав, посредством чего области, волости и города Руси удерживались в повиновении. Земли и иммунитетные права представлялись отдельным частным лицам на определенных условиях, главнейшим из которых считалась служба великим киевским князьям. Следствием функционирования такой политической системы стало превращение центрально-русских территорий в своеобразные сеньории-полугосударства, владетели которых, опираясь на личные военные дружины, управленческие и судебные органы, могли проводить самостоятельную внутреннюю и, в какой-то мере, внешнюю политику. Власть киевских князей, переросшая возможности одного человека управлять отдаленными землями, со своими формирующимися династиями становилась, по сути дела, номинальной.
Значение князя-государя и собственника земли не совпадало: бояре-посадники выступают в исторических источниках в качестве временных держателей отдельных волостей, «доходы с которых делились в определенных пропорциях между боярами, их военными слугами и князьями, дававшими им земли» [59, 216]. Усиливаясь в экономическом и военном отношениях, сеньоры-владетели переставали выполнять те условия, на которых им представлялись земля и иммунитетные права, постепенно превращая свои полугосударства в собственные державы, что приводило к политическому обособлению целые территории.
Стремление условных держателей к личному земельному владению и экономической и политической самостоятельности, ставшее первопричиной дробления крупных княжеств-полугосударств, отмечено в наиболее развитых земледельческих районах Центральной Руси уже в середине XI века. Впоследствии оно приобретает первостепенное значение и обвальные формы. Более того, в XII столетии в Северо-Восточной Руси явственно обозначаются «пробивавшиеся сквозь вечевую демократию» (И.Я. Фроянов) монархические тенденции.
Перестала отвечать интересам укрепляющихся землевладельцев и форма ранней централизации - военно-политический союз князей. Наблюдались неоднократные попытки замещения вече его аналогом в виде съездов князей. Последними в этом ряду были активные усилия Владимира Мономаха (незадолго до смерти) собрать общерусское вече. Однако, как выразился А.С. Ахиезер, «большое общество, государство оказались пропитаны локалистскими принципами. Возник разрыв между культурой, тяготевшей к большому обществу, и социальными отношениями локального типа» [9, 105].
По замечанию Л.Н. Гумилева, «субэтносы XI в. в XIII в. превратились в отдельные этносы, утратившие политические связи и этническую целостность, сохранив только одну силу, еще сдерживавшую разложение, - православную церковь и ее культуру» [20, 492], силу, ставшую основой и гарантом культурной целостности Руси. В этом противоречии - растущем ощущении всеобщности и стихийном, на ментальном уровне, проявлении индивидуальности - отражение тех тенденций, которые, в конечном итоге, «разорвут» Русь. «Внутренняя слабость и дезорганизация, неспособность разрешить социокультурное противоречие между потребностью в социальной организации большого общества и сложившимся господствующим соборным идеалом явилось причиной национальной катастрофы» [9, т.1, 107].
Существенные физико-географические, климатические и коммуникативно-культурные отличия «вмещающего ландшафта» Центральной России, не совпадение новых городовых и областных образований с древними племенными и распространение земельной частной собственности, опережающее развитие и политизация независимых от Киева торгово-ремесленных центров и перерастание торгового соперничества в политическое, изъяны «столонаследия» и рыхлая социально-сословная система привели Киевскую державу к распаду.
Но «блестящий дебют», как выразился Н.В. Рязановский, состоялся, оставив «богатое наследство социальных и политических институтов, религии, языка и культуры» [64, 60] - все, чем держалось русское культурное единство в последующие столетия.
Примечания
27 Древнее название Волга - Ра, Рос, Оскола - Рось, притоки Днепра - Рось, Россава, Роська. Названия упомянутых в нарративных источниках племен - аор-сы, роксоланы, росы, росомоны, русы. 28 По арабским источникам во время этого похода в хазарские степи полководец Мерван пленил не только хазар, но и ассакалиба - так арабы называли славян; Танаис (Дон) в арабской географической традиции назывался «Рекой Славян», контролируемой салтовскими крепостями. 29 По мнению исследователей, это могла быть поволжская или южноуральская группа представителей культуры именьковского типа, осевшая среди славян на территории среднего и верхнего течения р. Псел. См: Приймак В.В. К вопросу о происхождению гончарной волынцевской керамики // Археология и история Юга-Востока Руси. -Курск, 1991. -С. 65. 30 Девицкий клад Коротоянского р-на Воронежской области. См.: Быков А.А. Из истории денежного обращения Хазарии в VIII-IX вв. // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Вып.3. -М., 1974. -С. 26-71. 31 В Посеймье были обнаружены астрагалы и керамика с буквами. 32 Маршрут хазарского полюдья повторил в 965 г. разгромивший Хазарию киевский князь Святослав. 33 Предположительно, роменско-вятическое городище вблизи Воронежа. 34 На Горнальском городище (Курская обл.) археологи обнаружили княжескую усадьбу X столетия и фрагменты станков для чеканки монет, а также серебряные подражания арабским дирхемам, чеканившиеся, возможно, здесь же. 35 Лепная керамика с поселения Покров-5 на реке Десна, Свято-Данилова монастыря в городе Москва и некоторых других, относящихся в целом к роменской культуре, и значительное распространение раннекруговой посуды сближает эти памятники с поселениями глубинных районов северской земли - Верхним Посемьем, верхним течением реки Псел и Оскол. Вряд ли случайно и наличие среди гидронимов Подмосковья таких названий, как Десна и Северянка. 36 Она по-прежнему опиралась на погосты, крепостным гарнизонам которых был определен прокорм (лесные «ловища» и «перевесища» - места для охоты на зверя и птицу), а система полюдья была дополнена «повозом» - поставкой дани в назначенные пункты и «уставами» и «уроками» - установлением их четких размеров и сроков доставки или изъятия. 38 Так именуется Древняя Русь в норманнских письменных источниках. Наиболее ранние случаи употребления этого названия относятся к концу X-XI вв. 39 Ныне это большая часть территории Центрально-административного региона Российской Федерации. 40 Название народа «рос» впервые появилось и разошлось по миру в греческих хрониках, связанных с завоевательными походами Олега и Игоря на Царьград. «Росией» в середине X в. называет заселенную «росами» территорию император Константин Багрянородный. В западноевропейских источниках термин «Russia» или «Ruscia» применяют с XI в.: Папа Григорий VII в своей грамоте 1075 г. на имя киевского князя Изяслава Ярославича именовал его «князем русских» (rex ruscorum), что соответствует обычному названию Русской земли в средневековой французской поэзии. В начале XIII в. в папских грамотах и в ливонской хронике первой половины XIII в. появляется название «Russia». Тем не менее, Русь не называлась Россией до XV в., когда это название было воспринято Московской Русью, также как «русские люди» не звали себя росами. См.: Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. -С. 270. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XII веков. -М.: Наука, 1973. -С.11. 41 Вход Руси в супер- и сверхэтническую общность, к которому она стремилась при Святославе, состоялся при крещении, и случилось это не на Дунае, а в Константинополе. 42 Описание рукописи и характеристика карты см.: C.Rafn. AR, II, р. 392; Alfredi Islenzk, b.2, p. С. 43 Согласно средневековым представлениям граница Европы и Азии проходила по реке Дон (Танаис). 44 «Hausbok», udg. av F. Jonsson. Kobenhavn, 1892-1896. -C.155. Приводится по тексту: Мельникова Е.А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях//Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976. -С. 146. 45 «Фрагмент древнего исландского историко-географического сочинения» содержит отрывок об открытии Исландии Гардаром (VIII-IX вв.). Любопытно проследить внешне столь очевидную связь имени первооткрывателя и название земли Гардарики. См.: J.Skriptores rerum Danikarum medii aevi. Т. II. Havniae 1773, p. 25-37. 46 Новейшие материалы показывают, что уже в IX столетии в Ростовской земле развернулось славянское расселение и шел процесс формирования древнерусской народности. См.: Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1985. -С. 33-45. 47 Г.В. Вернадский в одной из своих работ сделал попытку разыскать историческую основу преданию. См.: Vernadsky G. The Origins of Russia. -Oxford, 1959, p. 174-180. Поискам родины викингов в Ростовской области (бывший Танаис) посвятил последний год своей жизни и великий исследователь XX столетия скандинав Тур Хейердал. 48 Антами называют восточных степных славян раннего средневековья. 49 Не от этого ли корня произошли слова: рече (речь, речистый), руце (рука, рукастый), решительный, вполне применимые в качестве определения русского характера? На определенное размышление наводит и происхождение слова рыцарь, согласно этимологии, заимствованного из польского - rycev. См.: Фесмер. -М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т.: Пер. с нем. ОН. Трубачева.-М : Прогресс, 1987. 50 Слова свет, святость, слава в средневековом представлении идентичны с точки зрения выражения божественной сущности. 51 Река Рус - торговый путь, включающий среднее и верхнее течение Дона, Северный Донец и левобережные притоки Днепра. См.: Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М,: Вече, 2002. -С. 126 52 Об этом свидетельствуют браки представителей киевской династии. Сыновья Владимира были женаты на дочерях государей соседних королевств: Святополк - на дочери Болеслава Храброго, Ярослав - шведского короля Олафа. Сам Ярослав Мудрый сосватал своему сыну Изяславу дочь польского короля Мешко II; сыну Святославу дочь немецкого графа Леопольда фон Штаде; младший Яросла-вич Всеволод женился на родственнице императора Константина Мономаха. Три дочери Ярослава стали королевами: старшая Агмунда-Анастасия - венгерской, Елизавета - сначала норвежской, затем датской, Анна - французской. Летописи неоднократно рассказывают, что изгнанные или побежденные великие и удельные князья скрывались за границей, чаще всего на европейском севере. 53 Имеется ввиду представление о единстве и извечной борьба двух начал - света и тьмы, добра и зла (зороастризм), Бога и Дьявола. 54 В «Хронике» Захарии Митиленского, или Ритора, - сочинение византийского автора первой половины VI в., дошедшее в сирийском переводе в историографическом своде второй половины того же столетия, дается описание обитавшего в причерноморских степях в VI в. «народа рус» и сообщается об изобретении в начале VII в. для племен (булгар, алан, авар, эфталитов и др.), живущих «в гуннских пределах» - в южнорусских степях и Северном Прикаспии, - албанским епископом Кардостом и тремя его клириками письменности и составлении «писаний» на их языке. См.: Гусейнов РА Место и роль сирийских источников в изучении истории народов СССР // Древнейшие государства на территории СССР -М.: Наука, 1976.-С. 47. 55 Именно этот, забытый историей факт стал причиной выбора Владимиром Тмутаракани местом личного крещения. Черниговские князья северских славян (родоначальник - князь Черный) считали Тмутаракань своей отчиной, то есть землей отцов. См.: Саратов И.Е. Следы наших предков. Памятники Отечества // Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985. -№2. -С. 39. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в. -М.: МГУ, 1977. -С. 207. 56 О связях Танаиса с Черняховскими памятниками Восточной Европы говорят и другие археологические памятники - острореберные миски, трехслойные костяные гребни, находки которых для античного города, каким еще в конце IV в. был Танаис, не характерны. См.: Арсеньева Т.М. Новые исследования в Танаисе // Вестник РГНФ. -1999. -№3. -С. 110. 57 О крещении русов писали византийский патриарх Фотий (867 г.), Константин Багрянородный (середина X в.) и Георгий Кудрин (автор XI в.) См.: Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М\: Вече, 2002. -С. 60. 58 Иакимовская летопись, фрагменты которой дошли до нас в тексте «Истории Российской» В.Н. Татищева, повествуя о погребении князя Аскольда, упоминает церковь св. Николая «на горе», разрушенную в 971 г. Святославом. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т.1. -М.; Л., 1963. -С. 110. 59 Согласно Иоакимовской летописи, использованной В.Н. Татищевым в написании его российской истории, в неудачной защите (972 г.) болгарского города Доростол, обороняемого дружинами Святослава и его двоюродного брата Глеба-Улеба (по предположению, племянника равноапостольной Ольги, участвовавшего в ее Византийском посольстве и крестившегося вместе с ней), были обвинены христиане дружины Глеба-Улеба, которого, «разными муками томя», разгневанный Святослав казнил. См.: Лобачев В. Первый русский князь-мученик, который в святцы не попал // Наука и религия. -2000. -№2, -С. 33. 60 Курский археолог Ю. Александров-Липкинг в своей книге «Далекое прошлое соловьиного края» приводит сведения о том, что в 60-е гг. XX столетия курский краевед А.А. Орлов на склоне притускарного обрыва в центре города Курска собрал несколько фрагментов плинфы «со скосами на углах», которая изготовлялась только в X веке Рукопись 1785 г. курского губернского землемера И. Башилова «Описание Курского наместничества...» свидетельствует о находке кирпичной плинфы в Беседино, что в 25 км от Курска: «были обнаружены кирпичные фундаменты из плинфы. 4x27 см». См.: Александров-Липкинг Ю. Далекое прошлое соловьиного края. -Воронеж: ЦЧ. кн. изд-во, 1971. -С. 110. 61 В ряде летописей сообщается о том, что епископия в Ростове была учреждена еще в конце X в.- в 991 г.; ее первым епископом называют Федора Гречина. В Тверской, Воскресенской, Никоновской летописях и «Степенной книге» он упоминается как строитель первой дубовой соборной церкви в Ростове, которая была «толико чудна, якова не бывала и потому не будет». См.: Иоаннисян О.М. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XIII вв. // Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. -С.140 62 Культ коня был достаточно распространен практически до конца XIX века. В некоторых местах (например, Тульской губернии) были даже каменные статуи коней, вернее кони-камни. См.: Рапов О.М. Русская церковь IX—XII вв. Принятие христианства. -М., 1988. -С. 39. 63 Существуют этнографические и лингвистические свидетельства совмещения князем в определенные периоды роли племенного вождя и жреца. Археологически это подтверждается захоронением в «Черной могиле» X в. (Чернигов) князя одновременно с воинским и жреческим инвентарем. Возможно, что культ и святилища были связаны с княжеской властью и в других местах. 64 Византия, давшая Руси церковную организацию, канон и священников, не следовала закону десятины, установленному пророком Моисеем. 65 Двадцатипятикрестовая десятинная церковь была возведена на месте двора варягов-мучеников Федора и Иоанна, убитых языческой толпой в Киеве в 983 г за отказ быть принесенными в жертву Перуну. 66 Следом за Киево-Печерской обителью пещерные монастыри появились в «пустынях» лесной и лесостепной зоны. К ним относятся и те из них, история которых известна от основания - черниговский Ильинский (XI), Псково-Печерский и Святогорский Печерский монастыри (XIV-XV вв.), и те, чья древность сокрыта, и лишь название, вобрав определение «печерский» - пещерный, отразило эту особенность рождения обители. В лесостепной зоне юга России, как свидетельствуют историография и материальные остатки, когда-то было довольно много отшельнических пещер и подземных монастырей До нынешнего времени сохранился и сейчас восстанавливается один из монастырских комплексов, вырубленный в меловом холме правого берега (Жестовы горы) реки Оскол при впадении в нее реки Холки, в 15 километрах к северо-западу от города Новый Оскол (Белгородская область, Чернянский район). 67 Поп - полабский puop «священник, учитель». 68 Характерно, что даже имена их славянские. 69 Археологическое исследование первоначального города Рязани показали полуязыческие захоронения середины XII в. и три кирпичных христианских храма. 70 Академик Б.А. Рыбаков начинающим исследователем увидел в довоенной экспедиции в Курской области (с. Гочево) «огромный ритуальный хоровод всех женщин и девушек села (около 150 человек), собравшихся перед полуночью в честь праздника древних славянских богинь Лады и Лели, покровительниц брака». См.: Зорин А.В., Стародубцев Г.Ю., Шпилев А.Г. при участии Плаксина И.М. Из истории изучения курских древностей. -Курск, 2000. -С.85. 71 «Скорее всего, христианские священные изображения сменили в Божьем углу более древние - языческие, а на первых порах несомненно соседствовали там с ними», - делает предположение в своем обобщающем исследовании славянской культуры Мария Семенова. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. -С. 182 72 Бернард Клервосский (1091-1153) - воинствующий католик, один из вдохновителей и организаторов крестовых походов, рьяно осуществлявший свою выдвинутую в проповедях и трактатах программу всемирной христианизации, в частности, писал: «Язычников не следовало бы убивать, если бы их можно было каким-то иным способом удерживать от совращения и чрезмерного притеснения верных (христиан). Теперь же лучше, чтобы они истреблялись, чем оставался бы бич грешников над судьбой праведников, дабы не простерли праведники руки свои к греху». См.: Щавелева Н.И. Послание епископа Краковского Матвея Бернарду Клервоскому об «обращении русских» // Древнейшие государства на территории СССР. -М.: Наука, 1976. -С. 119. 73 Невское сражение и «ледовое побоище» на Чудском озере. 74 Одно из Посеймских северянских племен. 75 Так, Ипатьевская летопись, рассказывая о междоусобиях 1147 г., упоминает о разграблении Георгиевского храма села путивльского князя Святослава Ольговича. См: ПСРЛ, т.11, стр. 334. 76 По М.К. Каргеру - около 30. 77 В «Житии Авраамия Смоленского» идет речь о пригородном монастыре в селе Селище под Смоленском (со скрипторием) и городском монастыре Честного креста. См.: Кусков ВВ. Литература высоких нравственных идеалов // Сокровища древнерусской литературы. Древнерусские предания. -М.: Советская Россия, 1982.-С. 11. 78 Первый каменный храм Смоленска был возведен Мономахом в 1101 г. Расцвет смоленского домонгольского зодчества приходится на 40-80-е гг. XII в. 79 В XIV-XV вв. Московский и Тверской кремли имели большое количество храмов, названия которых показывают существование одной и той же традиции, причем, судя по всему, не Тверь следовала за Москвой, а, наоборот, Москва за Тверью. 80 Современные исследования определили, что и суздальский храм, построенный Владимиром Мономахом в полуязыческой Залесской земле, должен был служить напоминанием о Киевской Руси и потому строился по образцу церкви Печерского монастыря и соответствовал ему по длине, ширине, высоте и внешнему облику. 81 В эпоху расширения Московской Руси их прославление, наоборот, как бы «шло» следом за возвращением когда-то оставленных или обретением новых земель, символически отмечая их закрепление за Московией. 82 Русский мех высоко ценился и на мусульманском Востоке, и при королевских дворах Европы. 83 На городище Новогрудка (Рязанская обл.) обнаружена домонгольская боярская усадьба с большими застекленными окнами и фресковой росписью стен, изобилующая предметами роскоши. См.: Куза А.В. Малые города Древней Руси. - М.: Наука, 1989.-С.70. 84 Так называет «Житие» обеспеченных, вероятно, служивых людей этого города. 85 Явление, названное учеными «явлением переноса городов», особенно характерно для Северо-Восточной Руси. 86 Остатки памятника такого рода были исследованы археологами на северянской земле (городище Липино X—XIII вв.). Богатая усадьба представляла собой компактное поселение, земельный участок и надворные постройки которого окружал частокол, а хозяйственная зона включала овины, денники - открытые навесы для дневного размещения лошадей, сараи с подсобными сооружениями для хранения продуктов и зерновыми ямами. С Липинского раскопа археологи подняли стеклянные браслеты, нательные кресты, изделия из бронзы, ключи, замки, игральные кости-астрогалы, орудия земледелия - сошники, серпы, предметы домашнего обихода - жернова, гвозди, ложкорезы, пряслица, ножи, рыболовные крючки, кости домашних и диких животных. 87 Всего до монгольского нашествия на Руси было не более 16 епископий, многие из которых охватывали большие территории. Центральная Россия вмещалась в четыре обширных, но мало заселенных епархии: Черниговскую, Ростовскую, Владимирскую и Рязанскую. Епископам принадлежала вся полнота власти в их области: не только право суда над духовенством, но и суда по многим гражданским делам. 88 14 киевских князей из 50 «позвало» вече. 89 Христианский культурный идеал - для элиты; согласие князей (как свидетельствует «Слово о полку Игореве...») - для этнического сознания: «...своеобразное вече главных локальных миров, собрание князей, олицетворявших части единой страны». См. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1 От прошлого к будущему.2-е изд. -Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997. -С.102. 90 Г.Ф. Турчанинов показал, что заимствованное хазарами у русов письмо соответствовало сармато-аланскому и сирийскому несторианскому, 21 буква которого и написание слева направо соответствует написанию нартов, записанных на хаттском языке, где хатт по-арабски означает черта. См.: Турчанинов Г.Ф. Памятники письма и языков народов Кавказа и Восточной Европы -Л., 1971.-С.96-99. 91 М. Семенова в своей книге приводит две таких надписи: «Потворин пряслень» и «невесточь», относящиеся к Вышгороду конца X в. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб: Изд-во «Азбука», 2001. -С.305. 92 Стилос или по-русски писало, служил для процарапывания надписей на дощечках, покрытых воском. Писала обычно делались костяными или бронзовыми, но археолог А. Г. Дьяченко при раскопках крепости на Крапивенском городище в Белгородской области нашел железное писало, что, с его точки зрения, подтверждает наличие в этом городе XI-XIII вв. грамотных людей из простонародья. См.: Дьяченко А.Г. Древний Хотмыжск. -Белгород, 1996. Аналогичные писала в количествах от 1 (Мстиславль, Городец, Семьинское) до 11 (Ярополч Залесский) штук обнаружены при раскопках городищ, расположенных в разных концах Центральной России. См.: Флоря А.В. Малые города Древней Руси. -М., 1978. -С. 70. 93 Переводной Изборник 1073 г. был в Киевской Руси первой аналогичной энциклопедией по разным отраслям знаний: астрономии и риторике, кулинарии и врачеванию. Изборник 1076 г. составлен уже на Руси как сборник материалов религиозно-нравственного характера (что также символично) - своеобразный дайджест религиозных книг, собранных в библиотеке Святослава. 94 В Десятинной церкви Пресвятой Богородицы была сохранена и развита корсунская иконописная школа, к которой принадлежит Владимирская икона Божией Матери, Спас Нерукотворный, Благовещение Пресвятой Богородицы (Устюжское), Ангел «Златые власы», датируемые XI в. См.: Тулаев Павел. Православный Херсонес//Журнал Московской патриархии. - 1993. -№4. -С.25.
Библиографический список
1. Александров-Липкинг Ю. Далекое прошлое соловьиного края. -Воронеж: Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 1971 2. Александров-Липкинг Ю.А. Очерки древнейшего прошлого Курской области // Краеведческие записки. Вып.2. -Курск, 1963. 3. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX-XIII вв. -М., 1980. 4. Амелькин АО. Книга на Руси // Славянский мир. -Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001. 5. Анисимов В. Первый каменный храм // Памятники Отечества. Вся Россия. -1999. -№1-2. 6. Анохин Г.Н. Новая гипотеза происхождения государства на Руси // Вопросы истории. -2000. -№ 3. 7. Артамонов М.И. История хазар -Л., 1962. 8. Археология СССР Город, замок, село / Отв. ред. Б.А. Колчин. -М.: Наука, 1985. 9. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1. От прошлого к будущему. 2-е изд. -Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997. 10. Беляев И.Д. Судьба земщины и выборного начала на Руси. -М., 1978. 11. Беляева С.А. Из истории охоты в Древней Руси // На юго-востоке Древней Руси. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1996. 12. Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV-XV веков. -М.: Изд-во Московск. ун-та, 1986. 13. Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви. - М.:Терра, 1991. 14 Гавритухин И.А., Обломский A.M. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. -М., 1996. 15. Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М.: Вече. -С. 2002.
16. Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т.14. -М., 1857. 17. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья, - МИА, №94.-М., 1951. 18. Греков Б.Д. Избранные труды: В 5 т. Т.2. -М., 1959. 19. Грушевский М.С. Иллюстрированная история Украины. -М.: «Сварог и К», ООО «Чистые родники», 2001. 20. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и великая степь. -М., 1989. 21. Гумилев Л.Н. От Руси до России. -СПб.: ЮНА, 1992. 22. Гусейнов Р.А. Место и роль сирийских источников в изучении истории народов СССР //Древнейшие государства на территории СССР. -М.: Наука, 1976. 23. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10. 24.Демин А. Что это такое древнерусская литература // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. 25.Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002.
26. Древнерусское государство и его международное значение. -М.: Наука, 1965. 27. Дугин А. Континент Россия // Континент Россия. -М., 1990. 28. Енуков В.В. Посемье и семичи (По данным письменных, археологических и нумизматических источников) // Очерки феодальной России: Сб. статей. Вып. 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002. 29. Житие Феодосия Печерского // Древнерусские предания. -М.: Советская Россия, 1992. 30. Зайцев А.К. Формирование ядра Черниговской земли в процессе образования территории Древнерусского государства // Древнерусские княжества X-XIII вв. / Под ред. Л.Г. Бескровного, В.А. Кучкина, В.Т. Пашуто. -М.: Наука, 1975. 31. 3аходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. -М., 1962. Вып.1. 32. Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. -М: Наука, 1965. 33. Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992. 34. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. -М., 1882. 35. Иордан. О происхождении и деяниях готов. -М., 1960. З6. Карташов А.В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. -М.: Терра, 1992. 37. Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. -М., 1956. 38. Книга путей и стран. -Баку, 1986. 39. Ковалев Г.Ф. От первоучителей славянских // Славянский мир. - Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001. 40. Куза А.В. Малые города Древней Руси. -М.: Наука, 1989. 41. Кусков В.В. Литература высоких нравственных идеалов //Сокровища древнерусской литературы. Древнерусские предания. -М., Советская Россия, 1982. 42. Лихачев Д.С. Крещение Руси и государство Русь // Новый мир. -1988.-№6. 43. Макарий. История Русской церкви: В 12 т. Т2. Глава 4. -СПб, 1868. 44. Макаров Н.А. Русский север: таинственное средневековье. -М., 1993. 45. Матузова В.И. Англо-норманнские повествовательные источники XII-XIII вв. о Руси // Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976. -С. 130-140. 46. Мельникова Е.А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях // Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976. 47. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. Т.1. -М.: Издательская группа «Прогресс»; «Культура», 1993. 48. Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в.н.э. // ВДИ. -1941. - №1 (14). 49. Младшая Эдда. -М.; -Л., 1970. 50. Мокеев Г. Столица Святой Руси Москва - символ небесного града // Искусство в школе. -1997. -№4. 51. Мосолова Л.М. Теоретические основания исследования истории культуры регионов России // Истоки региональных культур России: Сб. науч. ст.). -СПб.: Изд-во РГПУ им. А. Герцена, 2000. 52. Откуда есть пошла Русская земля. Века Vl-Х. Кн.1 / Сост., предисловие, введение к документам, комментарий А.Г. Кузьмина. -М., 1986. 53. Петров-Стромский К. Тысяча лет русского искусства: история, эстетика, культурология. -М.: Терра, 1999. 54. Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. 55. Покровский Н.В. Очерки памятников христианского искусства. -СПб.: Лига плюс, 1999. 56. Приймак В.В. К вопросу о происхождении гончарной волынцевской керамики //Археология и история Юга-Востока Руси. -Курск, 1991. 57. Прошин Г. Черное воинство. -М.: Политическая литература, 1988. 58. Рабинович М.Г. Не сразу Москва строилась. -М.: Московский рабочий, 1982. 59. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в. -М.:МГУ, 1977. 60. Рапов О.М. Русская церковь IX-XII вв: Принятие христианства. -М., 1988. 61. Раппопорт П.А. Основные итоги и проблемы изучения зодчества Древней Руси // Древнерусское искусство. Художественная культура Х- первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. - М.: Наука, 1988.-С. 10. 62. Русанова И.П. Славянские древности VMX вв. между Днепром и Западным Бугом. -М., 1973. 63. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. -М., 1964. 64 Рязановский Н.В. Обзор русской культуры. Т.1. -N.Y., 1947. 65. Саратов И.Е. Следы наших предков // Памятники Отечества. Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985. -№32. -С. 33-43. 66. Седов В.В. Древнерусская народность. -М., 1999. 67. Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. 68. Скрынников Р.Г. Русь IX—XVII века. -СПб.: Изд-во «Питер», 1999. 69. Следы христианства на Дону в домонгольский период. -М., 1911. 70. Сухобоков О.В. Юренко С.П. Из работ Левобережной славянорусской экспедиции ИА АН УССР // Археология и история Юго-Востока Руси. -Курск, 1991. 71.Тихомиров М.Н. Древнейшая русская надпись // Русская культура X-XVIII вв.-М.: Наука, 1968. 72.Тихомиров М.Н. Начала христианства на Руси //Древняя Русь. -М., 1975. 73. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XVII веков. -М.: Наука, 1973. 74. Тихомиров М.Н. Русская культура X—XVIII вв. -М.: Наука, 1968. 75. Третьяков П.Н. У истоков древнерусской народности. -Л.,1970. 76. Труды VI археологического съезда. Т.4. -М, 1895. 77. Ужанков А. Русское летописание и Страшный суд («Совестные книги» Древней Руси) // Сретенский альманах. Богословие и апологетика 2001. 78. Ульянкин НА. Откуда есть пошла русская земля. -Тверь, 1993. 79. Федотов Г.П. Святые Древней Руси. -М.: Рабочий, 1990. 80. Фесмер М. Этимологический словарь русского языка: Пер. с нем. О.Н.Трубачева: В 4 т. -М.: Прогресс, 1987. 81. Флиер А.Я. Культурология для культурологов. -СПб.: Академический проект, 2000. 82. Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV вв.: (К вопросу о зарождении восточнославянских народностей // Этническое самосознание славян в XV в. -М„ 1995. 83. Флоря Б.Н. Отношение государства и церкви у восточных и западных славян. -М., 1992. 84. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.-Л., 1980. 85. Хабургаев Г.А. Этнонимия повести временных лет в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. -М., 1979. 86. Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). -М.: Изд-во Московского университета, 1986. 87. Хохряков Г.Ф. Русские. Кто мы? -М., 1993. 88. Шелов Д.Б., Златковская Т.Д. К вопросу о происхождении Восточнославянского обряда русалий // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978. 89. Щапов Я.Н. Церковь в системе государственной власти в Древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение - М, 1965. 90. Щедрина Г.К. Историческая география Центральной России в средние века (XI - начало XIII в.) // Региональные культуры Средневековья на территории России. -СПб.: Изд-во РГПУ им. А.Герцена, 2001. 91. Этимологический словарь славянских языков (ЭССЯ). Т. 13. -М., 1974-1996. 92. Rafn. AR, II, р. 392; Alfredi Islenzk, b.2, p. С. 93. Vernadsky G. The Oregins of Russia. -Oxford, 1959.
Глава 4. XII-XV вв. Удельный цикл развития культуры Центральной России
О светло светлая и украсно украшена земля Русьиая! И многыми красотами удивлена eсиu: озеры многими удивлена eси, реками и кладязьми, месточестьными горами, крутыми холмами, высокими дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами, бещислеными городы, великыми селы, дивными винограды обителными, домы церковьными, и князьми грозными, боярами честными, вельможами многими. Всего eси исполнена земля Руськая, о правоверьная вера христианьская! Митрополит Кирилл, середина XIII в.
Причины политического распада и основы социально-культурного единства С XI века заметно активизировалось хозяйственно-экономическое, социально-культурное и административно-управленческое развитие освоенной территории Центральной России. С разной степенью интенсивности ширились промысловые и земледельческие зоны, возникали торгово-ремесленные и княжеско-административные городские центры, шла кристаллизация самостоятельных земель: Северской, Смоленской, Рязанско-Муромской, Владимиро-Суздальской. Этот разворачивающийся на фоне всеобщей христианизации, обеспеченный95 идейно, политически и законодательно процесс первоначально отражал усиление стольных городов и экономическую стабилизацию формирующихся Юго-Восточного, Северо-Восточного и Северо-Западного микрорегионов Киевской Руси. Однако изменение в конце XI-XII вв. евразийского геополитического и торгово-коммуникационного баланса, усиливающееся давление Степи, и сдвиг полюса славяно-русской этно-генетической и социально-культурной активности с юга на север поколебали державный порядок и активизировали центробежные силы, вызвав цепную реакцию распада96 образовавшейся под эгидой Киева целостности. При этом явная дезинтеграция, проявившаяся в междоусобицах князей, касалась «лишь внутренних переделов в рамках единого политического образования, понимавшегося как Русская земля в широком смысле» [19, 102]. Объединенная властью великого кагана - князя светлого территория начала дробиться с наиболее плотно заселенного, сотрясаемого половецкими набегами лесостепного юга, образуя ряд самостоятельных, не подчиняющихся столице земель. Сначала намечаются контуры Черниговского, Вщижского, Стародубского, Новгород-Северского, Путивльского и Курского княжений На рубеже XIII века множество мелких княжеских уделов возникают в Черниговской и Муромо-Рязанской земле: Черниговский, Брянский, Глухово-Новосильский, Карачевский, Тарусский, Трубчевский, Козельский, Рыльский, Муромский, Рязанский, Пронский, Коломенский. Чуть позже (после смерти владимирского князя Всеволода Большое Гнездо в 1212 г.) появляются самостоятельные Ростовское, Владимиро-Суздальское, Переяславль-Залесское, Юрьев-Польское, Московское, Стародубское, Тверское княжения. Единое государство превращается в конфедерацию полузависимых, слабо связанных между собой территорий, правители которых стремятся всеми способами подчеркнуть свой суверенитет, не гнушаясь разбоя и военного противоборства. Усиливающаяся роль отдельных, считавшихся ранее периферийными земель и городов и прогрессирующее дробление государства, приводившее к большей уязвимости от внешних врагов, - процесс закономерный и далеко не однозначный. В первую очередь он отражал особенности концентрации и степень консолидации разноплеменного населения, трансформацию этнической системы и нестабильность геополитической ситуации. Нарастающая с 1061 г. активность Степи, чью агрессию не могли сдержать мощные оборонительные сооружения (крепости и земляные валы, упоминаемые в фольклоре как «змиевы») южной и юго-восточной границ, усилила миграционные передвижения. Под давлением кочевников население из Днепровского Левобережья и Среднего Поднепровья начало перетекать сначала в Черниговскую, затем в Муромо-Рязанскую и Владимиро-Суздальскую земли. Пустели юго-западные лесостепные районы Центральной России - заметно прибывало население ее северных лесных пределов. В XIII веке на всем пространстве восточнославянского заселения продолжали существовать единая материальная культура (с местными вариантами), язык и история, поддерживаемые единством церковной организации, однако все явственнее проявлялись тенденции регионального обособления сформировавшихся в результате зонального межплеменного и межэтнического синтеза новых этнических образований. По периметру освоенных славянами территорий возникали княжеские центры, уделам которых соответствовали различные этносы и субэтносы. Их взаимная отчужденность, доходящее до столкновений соперничество знати, развитие служилого землевладения и осаживание на земле челяди, захват смердов и работорговля - лишь отражение внутренних центробежных процессов.
Направление миграций и степень «размежевания» отчасти обуславливала и сложившаяся форма наследования княжеских «столов» - «родовое княжеское право», с его принципом лествичного восхождения к главному «столу» и полукочевым образом жизни. «В XI веке власть единой династии Рюриковичей была условием единства Русской земли, а раздача городов и «волостей» наследникам Владимира и Ярослава Мудрого, когда каждый князь «свою отчину держит», неизбежно вела к усобицам» [41, 131]. Стремление обрести родовое гнездо и усиливающаяся тяга князей к «самодержавству» и супрематии (семейному наследию), локализация наследственных (своих) земель и возрастающая враждебность к другим (чужим)98 вызвали последовательное обрушение сложившейся социально-политической структуры. Значительную, если не решающую роль в обвальном делении Руси на бесконечный ряд княжеств и уделов сыграло появление частной собственности на землю99, в новых условиях становившуюся стабильным источником богатства и власти. Это подтверждается, в частности, тем, что там, где удельное дробление (Ростово-Суздальская земля) проходило волнообразно и волей сильного князя100 случалось объединение, сопровождавшееся экспроприацией уделов оппозиционно настроенной знати, а значит, увеличением княжеского домена, росло население, расцветали сельское хозяйство и ремесла, прекращались внутренние междоусобицы и внешние нападения, возникали централизационные монархические тенденции. Князья, опиравшиеся на значительные земельные богатства, могли диктовать свою волю Киеву, Смоленску или Рязани, тем более мелким князьям-держателям. В домонгольское время на Руси не успела сложиться система, основанная на феодах - наследственных земельных владениях, пожалованных сеньором на условиях несения военной службы, участия в административном управлении и суде. Практически до XIV века сеньориально-вассальные связи существовали в патриархальной форме личных отношений: бояре и дружинники служили князю не столько за земельные дарения, сколько за долю в захваченной добыче, оружие, коней и пиры, которые князь задавал своим соратникам [11, 47]. Бояре были одновременно и феодалами-землевладельцами, и представителями государственной власти: посадскими, тысяцкими, данщиками, вирщиками и т.п., получая «за службу» определенный «корм» и деля наряду с князьями государственные доходы. Концентрируясь в городских центрах и выезжая оттуда во все концы княжества для исполнения административных функций, «ставленники» надолго оседали на местах, укрепляя связи с конкретной территорией. С упорядочиванием во вновь образованных княжествах «строя земельного» многие «службы» обрастали традициями; государственные интересы сплетались с личными, со временем в них растворяясь; множилась собственная боярская вотчина. Усиление местных феодалов и их вполне понятное стремление добиться непосредственного участия в государственном управлении - не последняя причина политического распада Киевской державы. Однако административно-территориальное дробление в ситуации функционирования единой культурной системы, возникновения новых культурных форм и модернизации сложившейся социальной структуры, ослабления патриархальных и установления адекватных времени сословно-общинных отношений - закономерный и прогрессивный шаг к «гармонизации политической организации общества с экономической и социальной реальностью эпохи» [11, 56]. В изматывающих условиях постоянного натиска с юга, отсутствия реальной основы старейшинства великого князя и огромной, слабо заселенной и мало освоенной территории полицентрализация способствовала нарастающей концентрации сил в микрорегионах, высвобождению творческой энергии и активизации этнических, культурных и цивилизационных процессов на локальном уровне. Прочность удельной власти обеспечивала должную стабильность, необходимую для укрепления местного земледельческого и ремесленного хозяйства, усиления городов и установления местных рынков, стягивания социальных пространств, в которых политические интересы отдельных княжеских ветвей сливались с экономическими интересами городской верхушки. Полицентричная система связанных культурно, религиозно и династически, но независимых княжеств, способствовала «урбанизационному рассвету». Бояре были заинтересованы в развитии городов как субъектов торгово-экономических отношений и административных центров окрестных земель, потому усиление внутренних усобиц сочеталось с ростом межрегиональных связей, базирующихся, в первую очередь, на мирном взаимодействии относительно равноценных партнеров-соперников. В противовес княжеской102 усиливалась власть городов в лице вечевых собраний и их выборных представителей. Как писал в свое время В.М. Соловьев, «вследствие родовых княжеских отношений, перемещений и усобиц власть княжеская являлась чем-то непостоянным, изменяющимся, и во сколько она ослабела через это, во столько выиграло значение старшего города и волости, которые представляли власть постоянную» [32, 23]. Всеобщего раскола не произошло в связи с преобладающим славянским ядром и глубокими корнями народной колонизации, ставшей наряду с внутренними миграциями социально-хозяйственной базой культурного единства новой Руси. Старая Киевская Русь, взаимоотношения в которой регулировались уставами и грамотами и касались «в первую очередь характера обложения данью и ее распределения» [41, 122], не создав фундамента политического единства, завещала прочные связи единства земского. Для активно перемещавшегося населения значимым фактором оказались землячества, сохранявшие локальные традиции и укреплявшие микрорегиональные связи. Трансляция привычных ценностей на новые пространства, их дополнение местными традициями и верованиями находящихся на разных стадиях развития автохтонных народов, выработка адаптивного механизма приспособления к незнакомым условиям природы и ландшафта, быту и характеру населения, насаждали этническую и религиозную терпимость как базовое качество становящегося народного характера и менталитета формирующейся культуры. Смешение локальных особенностей на основе единой, крепнущей веры подспудно взращивали ту этнокультурную целостность, что много позже назовется «великорусским племенем». Мощнейшим созидательным потенциалом обладала и обеспечиваемая этнической неоднородностью и ландшафтно-географическим разнообразием культурная вариативность. В этом смысле стоит вспомнить постулат НАБердяева: «Творчество ценностей духовной культуры совсем не пропорционально государственной и экономической силе первенствующих стран» [4, 275]. Особую роль сыграло также то, что в период децентрализации ценности духовной культуры, накопленные Киевским государством на социальных верхах, начинают проникать в глубь народной массы, прививая ей новые формы быта, хозяйства, права, религии. Православная вера оставалась связующей нитью, а христианская церковь -единственной реальной силой, противостоящей распаду Руси, хотя и она отражала локальное политическое «многомирие». Особенно ярко зависимость епископатов от светской власти проявилась в организации местных пантеонов святых и борьбе удельных столиц за святительский стол. Долгое время все пространство Руси составляло одну митрополию, при том, что епископские кафедры открывались в удельных городах. Греческое происхождение первых митрополитов киевской эпохи в известной мере ограждало церковь от неправомерного вмешательства в ее внутренние дела княжеской власти, закрепив за ней относительный суверенитет. После начала дробления Русской земли на уделы независимые от князей митрополиты оставались средоточием и символом единства Руси, являясь в удельных усобицах миротворцами и гарантами соблюдения княжеских договоров. «На рубеже XII-XIII вв., когда обеспечение материального содержания храмов и других церковных учреждений, кроме государства, легло на широкий круг лиц - основателей храмов, выделявших для них десятину из продуктов собственного хозяйства» [38, 38], возникла ситуация «личной»103 зависимости епископатов. Епископы часто оказывались «ставлеными» или «ставленниками»104, а крупные феодалы начали во множестве заводить домовые церкви105, чем, собственно, и объясняется фантастическое, по современным представлениям, число упоминаемых в летописях храмов. Сформировалась и так называемая «мирская церковь» (Н.П. Павлов-Сильванский), тесно связанная с сельским самоуправлением: строившая храмы и закупавшая необходимую утварь и книги, нанимавшая на службу священников и формировавшая церковный притч, хранившая общественную казну и исполнявшая административные обязанности. Церковноприходскими функциями были наделены и отдельные сельские общины, имевшие свои церковные постройки и свой причт, и волостные организации нескольких общин, относящиеся к общему церковному приходу, что усиливало их зависимость от Церкви. Со временем централизация Церкви возрастала: приход все более сращивал гражданские и религиозные полномочия, адаптированные к насущным заботам и интересам общественно-экономической, правовой, семейно-бытовой жизни населения. Монголо-татарские рейды 1237-1240 гг. разорили большую часть Центральной России, степную - Курск106, Рыльск, Рязань - и наиболее христианизированный, культурный и обжитый центр Северо-Восточной Руси: окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева-Польского, Переяславля-Залеского, Ростова. Смоленск и земли к югу от Оки (в лесах по Воронежу и другим притокам Дона), где много позже обнаружилось русское население, избежали погрома. Однако самым значительным последствием монголо-татарского вмешательства было разделение Киевской державы на северо-восточную и юго-западную части. Став объективной геополитической реальностью вследствие «вторжения огромного клина монгольской армады в тело русских земель» [23, 113] и совпав с религиозно-территориальными притязаниями католической Европы, оно не только расширило «пределы Евро-Азии» далеко на северо-запад, но и обусловило выбор цивилизационного пути каждой из отколовшихся частей Руси, сделав размежевание недавно тесно взаимодействующих территорий культурно необратимым на несколько столетий вперед. Избиения и «поруха», подати107 и «ордынский выход» опустошили земли за Окой и Доном, на полторы тысячи километров отодвинув центр Русской земли и погнав население «на север - в Тверь, Коломну, Москву, Серпухов, Муром, другие города Залесья. Вместе с людьми «переместились» с окраин лесостепи и степи в лесную полосу» [10, 109] и локальные традиции, способствующие изменению сложившегося порядка. Выработанное в 1274 г. церковным собором по случаю поставления Серапиона во владимирские епископы «Правило Кирилла-митрополита» отметило в различных русских землях очень низкий уровень церковной службы и обрядовости. В частности, в нем сказано, что «в некоторых северорусских областях в церковные праздники установился обычай «устраивать некие зрелища со свистом, криками и зовами; собирать отвратительных пьяниц, чтобы сражаться дрекольем до самой смерти, а с убитых снимать одежду». Священники до и после Пасхи пили «без меры», не совершали никакой церковной службы, даже не крестили младенцев. В святую субботу вечером устраивались ночные пляски, сопровождавшиеся оргиями и развратом: «и скверну деють в нощь святого воскресенья» [35, 175]. Упомянутый Собор положил начало изживанию «язычества» из церковной практики и активизации усилий Церкви на укрепление внутрицерковных порядков и христианского благочестия, затеяв большую работу по восстановлению и исправлению церковно-юридических сборников - Кормчей книги (Номоканон), вскоре появившейся в Рязани (1284 г.), Новгороде (Софийская Кормчая), Москве (Варсонофьевская или Чудовская Кормчая) - и, как предполагают исследователи, во Владимирской епископии. Параллельно (между 1276 и 1283 гг.) шло создание «Мерила праведного» - юридического руководства для гражданских судов. Кроме того что решения собора и последующие действия иерархов и образованных монахов сыграли неоценимую роль в сохранении книжных традиций, еще более значимыми выработанные документы оказались в деле консолидации народа (М.Н. Тихомиров) на борьбу с татарами, стихийно вспыхнувшую на Волге109 в конце XIII века. Сыграли объединяющую роль и земельные владения Церкви, связывающие воедино владельческие уделы крупных и мелких князей, установленный еще Феодосием Печерским принцип «послушания» светских правителей «духовным отцам» и укрепившийся в XIV-XV вв. институт «церковного запрещения» серьезно ослаблявший княжеский суверенитет [5, 4]. Усилия Русской православной церкви, смена «вмещающего ландшафта», складывающаяся экономическая и политическая ситуация, формирующие новые властные, организационно-правовые и хозяйственные связи надлокального характера изменили общественные настроения и культурные тенденции. Растущее как противодействие экспансии «крестоносцев Ливонского ордена» и «басурман агарян» чувство религиозной исключительности и «оседание» на земле формировали понимание принадлежности одному миру и одному корню110. Поругание татарами родной земли оставило в православном сознании глубокий след. Показательно, что от икон XIII—XIV вв. дошли лишь небольшие иконы-пядницы111. И дело не только в том, что Русь утратила возможность строить громадные храмы и украшать их большими иконами, а в первую очередь в том, что теперь каждый хотел у себя в доме иметь святой образ. Освящались чудом явления Богородичных икон - Смоленской, Рязанской, Муромской, Федоровской, Владимирской, Боголюбской, Ярославской, Толгской, Курской, Путивльской и вверяемые Великой Заступнице земли удельных князей. Наблюдалась активная реставрация старых и возведение новых церквей. На смену величественным княжеским соборам киевского периода христианизации в XIV-XV вв. пришли возводимые на средства бояр, купеческих объединений и городских купцов «кончаковские храмы». Среди упоминаемых в текстах имен начали преобладать данные в честь святых иноков и исчезать двойные имена князей. Отражает усиление всеобщего интереса к церковной жизни и возросшая популярность житий русских святителей и преподобных - Варлаама Хутынского, Аркадия Новгородского, Авраамия Смоленского, Исайи Ростовского, Игнатия Ростовского, Петра Московского, сопровождающаяся появлением их «житийных» икон. «В XII-XV вв. в значительной степени определился количественный и социальный состав русского канонизационного списка» [40, 58], представленного по преимуществу местночтимыми святыми, функции которых как стражей, хранителей и заступников ограничивались территориальными рамками вотчины, монастыря и города. На Руси расширение христианизации с самого начала шло посредством утверждения епископских кафедр и основания монастырей. В XIII веке в Центральной России выделились Ростовская, Тверская, Рязанская и Сарская епархии. В XIV столетии к ним прибавились Суздальская, Коломенская, Крутицкая, Владимирская, насчитывавшие в своих пределах около 100 монастырей. За XIV-XV вв. число монастырей, преимущественно «пустынных», увеличилось более чем в полтора раза в связи с подчинением иноязычных окраин, для христианизации которых заново составлялись сборники законов и особая Кормчая на основе «Русской Правды» [35, 264]. В Ростове, Ярославле, Костроме, Муроме и Рязани появилось 168 новых обителей, привлекавших мирских «новожителей»: крещенных или принимавших крещение земледельцев и промысловиков-крестьян. «...Сочетание материальных забот, включая обучение новейшим земледельческим технологиям, с внесением в жизнь, труд и быт нравственного начала формировало и сплачивало Русь крестьянскую, трудовую, живущую по Божьим заветам» [37, 155]. Христианство прочно утверждалось на русской почве, переставая быть религией знати и городов и, широко укоренившись в крестьянской среде, все более становится народной религией, в том числе и благодаря скреплению с местным язычеством. В XIV веке на основе этого синтеза проявляются все элементы русского христианства - православия. Пришло осознание христианской веры как истинно русской, после исламизации Золотой Орды превратившее русское освободительное движение в «священную войну против врагов Христовых». «Именно монголам Русь обязана окончательному торжеству христианства в русском сознании, что можно интерпретировать как концентрацию духовной энергии, рост национального самосознания и как идею единовластия, противостоящую полицентрическим установкам местных языческих культов» [14, 657]. Разворачивался новый, всенародный этап христианизации русских земель. Теперь «святительскую функцию» приняли на себя монахи-отшельники, пустынные монастыри которых становятся опорными пунктами крестьянской колонизации и цивилизации язычников-аборигенов. Их движение по незаселенным просторам есть движение будущих сельских приходов. «Не всегда возможно указать, где которое из обоих движений шло впереди другого, где монахи влекли за собой крестьян, и где было наоборот, но очевидна связь <...> значит, направление, по которому двигались пустынные монастыри, могут служить показателем тех неведомых путей, по которым расходилось крестьянское население» [27, 21]. Колонии пустынножителей на окраинах Руси сомкнули церковную и народно-религиозную культуры. осуществляя взаимопроникновение и трансформацию их ценностей. Культ матушки-земли осветился культом Богородицы. По-новому предстало и народное ей служение: образ труженика-богомольца поднялся вровень с подвигом воина-защитника. Тема борьбы с плотью сменилась идеей «обожения» человека и одухотворения им мира. Оставаясь центром социально-культурного и хозяйственного притяжения, христианские обители превращались в символический Небесный Град. «Через образ сакрума монастырская культура вводила крестьянский мир в новые цивилизационные перспективы. Посредством идеи служения миру она утверждала идеалы общественного и государственного служения» [14, 350]. «Крестьянизация» общества, в свою очередь, способствовала процессам унификации региональных культур и установлению общерусской традиции аграрного общества с его идеалом «небесной общины» (общины равных) и городской мифологемой Града Небесного. По окончании военных экспедиций татары стали укреплять свое господство учреждением опорных пунктов (баскачество) и переписи податного населения («Числа» 1257 и 1273 гг.). Возникла ситуация смешенных браков (русские князья и татарские царевны и княжны) и единичной христианизации татар (татарский царевич Петр, осевший в Ростове), что, как пишет М.Н. Тихомиров, усилило протест низов и разделило «русскую церковь на две враждующие группы» [35, 175]. Одна говорила о наказании «вавилонским пленом» и проповедовала смирение, публично призывая молить Бога о благополучии ордынского «царя». Другая обращалась к богатырской доблести и славе первых князей, ратовала за возрождение киевских традиций и борьбу с татарским игом. Воинственный дух и рыцарские навыки, согласно житийных и летописных текстов, были присущи духовным лицам с киевских времен. Так, «владимирский епископ Стефан, прежде игумен Печерский, когда понадобилось, легко скакал на верховом коне» (Киево-Печерский патерик). Нет причин отказывать в доблести и многим другим представителям высшего духовенства, в большом количестве пополнявшегося отпрысками боярских и княжеских родов. Воинственностью отличались и отдельные бояре, и служилые люди, из чьей среды выходили воеводы княжеских полков, для многих из которых «война была такой же профессией, как и для западных баронов. Переход от князя к князю, участие в битвах, засадах, воинских ловушках - необходимая черта жизни бояр, выведенных нашей летописью» [34, 337]112. Но среди политической сумятицы и унижений существования под диктатом внешней и чуждой власти креп «русский голос», росло осознание этнического и культурного единства, зрело чувство преемственности отчине предков. «В последний период монгольского владычества Орда ощущала постепенное превращение совокупного потенциала русских земель в равновеликую ей силу. Сохранение православной веры как духовного стержня обеспечило редкую в историю непрерывность сохранения самостоятельности народа даже в рабстве. Через два столетия консолидации материального потенциала дух и воля проявились в таком отпоре Мамаеву нашествию, который впервые можно охарактеризовать как общенациональный» [23, 113]. Эта воля, освященная Христовым светом скита ничем не примечательного Радонежа и личностью нового, воистину великого князя породила на Куликовом поле, ставшем началом и символом Новой Руси, новую общность - Росию (Россию). Так с XV столетия вслед за Византией называет себя Московская Русь. Несмотря на дробление Средней Руси на ряд самостоятельных «полугосударств», ее определенное государственное единение, обеспечиваемое номинальным политическим главенством великого князя - киевского, затем владимирского и, наконец, московского, никогда не исчезало. На этом первоначально символическом фоне как отклик на общемировые (европейские в первую очередь) процессы и противовес вечевой традиции растет стремление к сакрализованной монархической власти. В массовом сознании князья становятся носителями патриотической идеи - воплотителями интересов своих земель и защитниками городов, о чем, в частности, свидетельствует культ Дмитрия Солунского, сложившийся в соперничающих Московском и Тверском княжениях. Политическая раздробленность сохранившей население части Центральной России все активнее преодолевается «княжеским единоначалием» - результатом «усвоения и развития институционального наследия, оставленного киевским периодом» Северо-Восточной историко-географической области «Русской земли» [29, 75], и всеобщей тенденции «абсолютной монархизации» на всем пространстве европейского континента от Атлантики до Урала. В рамках удельного периода складываются те цивилизационные предпосылки и тот духовный и творческий потенциал, которые найдут воплощение в типе московской государственности и характере единой общерусской культуры периода позднего Средневековья. Особенности сельских и городских поселений Долгое время имеющаяся в изобилии, но без обрабатывающего ее населения благодатная земля Центральной России не имела ценности. Повышение значимости земельной собственности и преобладание натурального хозяйства, заставившее многих бояр превращать «свои условные временные владения в безусловные, с которых не выплачивали никаких податей» [26, 216], и сосредоточение землевладения в руках служилого сословия привели к «осаживанию» вербуемого, а в пору усобиц и захватываемого в соседних княжествах крестьянства, ставшего основой экономического развития новой Руси. Привлекаемые князьями, боярами и монастырями, «садятся» мигранты на окраинах ранее заселенных «станов», основывая по протокам рек и лесным междуречьям преимущественно однодворные или малодворные, с комплексом жилых и хозяйственных построек и земельными и промысловыми угодьями поселения - деревни113, селища, или, как они называются позже, починки, выселки, хутора. В некоторых княжествах и боярщинах, особенно крупных, были разные угодья: рыбные ловы, звериные и птичьи ловища, бортные ухожья и т.п. Землевладелец мог эксплуатировать их сам, при помощи своих холопов, или отдавал на тех или иных началах в пользование привлеченных трудников. Однако они не являлись типичными или характерными и не изменяли основного строя земельных порядков. Большее или меньшее число угодий тянуло к боярскому уса-дищу, вокруг которого образовывался более крупный поселок, сельцо или село, населенное не только крестьянами, но и «людьми», те. холопами разных служб [7, 67]. Таких поселений было абсолютное большинство; письменные источники XI—XIV вв. именуют их весями, погостами, селами114 и слободами. Из них именно село с его пашнями, бортями и другими угодьями на протяжении всей древнерусской истории было основным типом владельческого поселения, сосредотачивая в себе «всю жизнь» князей и бояр. В удельное время в открытых (неукрепленных) сельских поселениях жила основная масса «укрывшегося за лесами» населения Центральной России. В XIII—XV вв. количество таковых стремительно увеличивалось за счет основания большого числа слобод115, посредством которых князья «оживляли»116 - «окняживали», свои пустующие земли. Только князья, как единственные владельцы всех незанятых пространств, могли их «ослобожать»: разрешать заселение и давать первожителям жалованные грамоты на различные «свободы» от податей, достаточные, чтобы привлечь и «осадить» необходимое количество людей. Князь «освобождал», т.е. разрешал тому или иному лицу или группе лиц сесть на его земле117, чтобы возделывать пашню и промышлять, ставить починки и деревни, обживаться в течение оговоренного ряда лет и только затем платить устанавливаемые «дани». Такая княжеско-слободская форма колонизации, сложившаяся и отжившая свое время в степной и лесостепной зоне Киевского государства, с XII века широко распространилась на всей территории Северо-Восточной Руси, где от берегов Белого моря до крайних поселений на юге - в Белевском, Тульском, Одоевском, Рязанском, Епифановском и других уездах - появилось не менее 250 слобод [7, 203]. Те же князья, монастыри и частные лица заселяли свои пустующие земли и другими способами: сажали на земли рабов и полу-, свободных, призывали со стороны вольных людей, договариваясь с каждым в отдельности и давая ссуду на землю, но «только князья могли в широкой мере употребить... форму слободских поселений» [7, 18]. Т.е. слободы XIII-XV вв. явились специфической формой колонизаторской деятельности удельных князей. Вплоть до середины XIV века княжеская колонизация во многом превосходила монастырскую, будучи чрезвычайно характерным118 явлением русского феодализма, роднившим его с западноевропейским119. Процессы «окняжения» новых земель наряду с христианизацией, характером географической защищенности и направлением внешнего нажима (половцы, литовцы) определяли векторы внутренних миграций и интенсивность колонизации Русской земли. Южнорусские названия (Звенигород, Галич, Стародуб.) ряда средневековых поселений Суздальщины, так же как «северские» московских или полоцкие смоленских, куда в поисках защиты и покоя перетекало население с подвергавшейся литовским нападениям120 Черниговской и Полоцкой земель, красноречиво отражают этапы и пути миграционных потоков и «землеустроительную» активность удельных князей. В XII - начале XIII века в Центральном регионе втрое увеличилось число малых (площадью до 1 га) укрепленных поселений, большинство из которых, судя по археологическим данным, являлись феодальными усадьбами-замками121 - княжескими дворами, служившими административно-фискальными центрами волостей и погостов. Впоследствии некоторые из них, даже не будучи постоянными резиденциями, но в силу складывающихся обстоятельств обрастая посадами, ремесленными дворами и концентрами укреплений, превратились в городки и города. В таких случаях название города сохраняло имя князя-владетеля и имело притяжательную форму122. Таковы, например, Ярославль (подразумевается «Ярославль-город» - город Ярослава), Вщиж, Володимерь, Изяславль, Ростиславль, Ольгов, Малин, Борисов, Михайлов, Глебль и десятки123 других русских «малых городов» Центральной России XI-XIII вв. Тогда же, но сразу как крупные городские поселения, удельными князьями были основаны Мстиславль, Ростиславль, Добрянск, Трубчевск, Дмитров, Серенск, Переяславль Рязанский и др. Концентрация и число таких городов показывает как степень заселенности и интенсивность освоения локальной территории, так и необходимость ее обороны, силу личности и хозяйственную распорядительность владетельного князя. Юрий Долгорукий, например, в период недолгого своего княжения (1155-1157 гг.) основал Москву, Дмитров, Волоколамск, Серпухов, Коломну, Звенигород, Рузу, Вышгород, Коснятин, Кидекшу, Зарайск, Юрьев Польский, Переславль Залесский, Кострому, Городец'24 Волжский (на месте селения Малый Китеж, он же Радилов); в лесах за реками Узолой и Керженцем после разорения камскими болгарами Ярославля (1152 г.) - город Большой Китеж. Однако историко-археологические материалы свидетельствуют, что в Ростово-Суздальском княжестве укрепленные поселения встречаются в значительно меньшем числе, тогда как наибольшая концентрация древнерусских городищ со слоями X-XVI вв. наблюдается на Смоленщине и в Рязанской земле (74 малых города) [30, 143]. Известно, что большинство древних городов Северо-Западной Руси возникли на речных магистралях в пору усиления смоленских князей, связанного с возросшим международным значением торгового Днепро-Двинского пути. Документ, фиксирующий «погородье» (особую, выплачиваемую епископии подать крупных городов), свидетельствует, что на рубеже XII-XIII вв. на Смоленщине было не менее 13 городов. В Уставной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича названо около 50 населенных пунктов, среди которых древнейшие Смоленск, Торопец, Вержавск, Жижец, Орша, Копыс и новые - Ростислав, Сожа, Елна, Мстиславль, Изяславль, Кричев, Лучин, Пацинь (впервые названы в документе 1137 г.), строящиеся главным образом на южной окраине Смоленского княжества. С XIII столетия упоминается Можайск на восточных рубежах Смоленской земли. Среди городов выделялись125 политико-административно-правовые, являющиеся средоточием властных структур; военные с их значением городов-крепостей и особой стратегической ролью в южном лесостепном пограничье; культурные, с включением как религиозных, так и светских начал; ремесленно-торгово-коммуникационные, расположенные на главных путях сообщения и поддерживающие международные связи и межтерриториальные контакты сначала между отдельными землями Киевской Руси, а позднее - удельными княжениями. Объединяла города достаточно устойчивая, иерархическая126, традиционно сложившаяся и юридически оформленная (А.В. Куза) система взаимоотношений, в которой старшим городам-столицам подчинялись несшие особые «городские» повинности малые или младшие города-пригороды. «Сами города как центры самоорганизации наиболее активной части населения и первые ростки феодального землевладения упорядочивают социальное пространство» [14, 269]. Соответственно функциям и собственной истории городские поселения отличались масштабами, рядом специфических черт и неповторимой индивидуальностью. Помимо значения, их рознили системы фортификаций и топография, количество и плотность населения, преобладание тех или иных сословий в социальной стратификации, архитектурные и художественные особенности. Разветвленная планировка крупнейших древнерусских городов X-XIV вв. складывалась в процессе роста городской территории, органически объединяя несколько укрепленных частей с открытыми, часто расположенными у реки, посадами (концами). Наиболее важные столичные города Руси127, каждый из которых одновременно являлся и княжеской резиденцией, в XIII веке были обнесены мощными и сложными системами укреплений, причем, как утверждают археологи, их общая площадь (вместе с открытыми посадами) достигала 100 га, тогда как защищенная везде превышала 40 га, и в каждом было от трех (Рязань) до нескольких десятков (Смоленск) каменных церквей, от 20 до 45 тыс. жителей. Подступы к ним прикрывали мелкие укрепленные поселения с достигающей 1-1,5 тыс. минимальной численностью населения [36, 54]. Б.А. Рыбаков, обобщая опыт многолетних работ, сделал вывод, что типичным для средневекового русского города было сочетание крепости, дворов феодалов, ремесленного посада, торговой площади, комплекса административных зданий и храмов. Княжеский город отличали масштабы и наличие двух укрепленных частей - детинца и окольного города с примыкающими к валу монастырями и околицами-посадами, тянувшимися одной-двумя вытянутыми вдоль реки улицами, пересекаемыми поперечными магистралями. Детинцы служили не только местом жительства феодальной аристократии, но и являлись общегородской цитаделью, за стенами которой часто размещалась официальная резиденция светских и духовных властей. Характерной для древнейших городов Руси (X-XIV вв.) линейно-поперечной планировке улиц способствовали несколько факторов. Во-первых, роль организующего начала плановой структуры играла река, вдоль берегов которой развивалась городская застройка. Во-вторых, уже на раннем этапе истории в этих городах сложилось несколько общественно-политических и административно-хозяйственных центров. Материалы исследований Смоленска, Суздаля и Рязани показывают, что всем им в домонгольское время были присущи все «городские» атрибуты, включая вечевое устройство, при котором каждый район (конец) города имел свой локальный вечевой центр. В малых древнерусских городах связующим звеном служила улица, идущая по внутреннему периметру оборонительных сооружений. По диаметру такой город пересекали еще одна-две улицы - в зависимости от количества въездных ворот. А они, как правило, бывали одни. Иногда устраивались дополнительные переулки, посредством которых все закрытые высоким забором городские дворы получали свободный выход на улицу. Хуже известна система улиц малых мысовых городов, часто расположенных в месте слиянии двух рек. Но именно среди таковых оказались будущие крупные центры позднего средневековья с радиально-кольцевой застройкой. Естественной точкой роста этих городов был детинец-кремль, зажатый в треугольнике между двумя водными преградами. В детинце или сразу под его стенами, на одной, довольно ограниченной площади размещались и княжеский двор, и кафедральный собор, и торг. Рост городской территории на первых порах был возможен лишь в противоположном от стрелки мыса направлении, и новые укрепления полукружьями своих валов закрывали вновь сформированные городские участки. Связь с центром осуществлялась по веерно расходившимся от кремля улицам-лучам. Со временем ветшавшие укрепления разбирались, а на их месте образовывались свободные от застройки проезды. Так складывалась радиально-кольцевая структура городов, подобных Москве. В древнерусском городе не было четкого разделения на аристократические и демократические кварталы: боярские родовые гнезда располагались вперемешку с кварталами рядовых горожан, что облегчало феодалам территориальное расширение своих городских владений. Отсутствовала и жесткая дифференциация трудовых занятий: города, особенно малые, во многом сохраняли аграрный облик, органично вписываясь в окружающий пейзаж. В больших городских центрах натуральное хозяйство сосуществовало со специализированным ремесленным производством, продукция которого удовлетворяла массовый спрос и розничную продажу, прежде всего, в пределах самого города и близлежащих рынков сбыта в сельской местности. Сельское хозяйство128 составляло значительное, но не определявшее городскую жизнь занятие населения: в домонгольское время городской образ жизни во многом не соответствовал традиционному укладу сельских общин. К числу важнейших типологических признаков русского города относится усадебная застройка. Из сообщений летописи известно о существовании дворов в Чернигове, Смоленске, Ростове, Суздале, Владимире, Ярославле, Твери и т.д. Упоминаются как дворы князей, бояр и епископов, так и дворы непривилегированных горожан, находящиеся в полной владельческой собственности и занимавшие, как правило, большую часть городской территории. Возникновение особой усадебной структуры русских городов понятно и оправдано и с исторической, и с ментальной точки зрения, поскольку такой тип заселения тождественен родовым дворам славян, хотя и по разным причинам, но обязательно огораживавшим свою территорию и на открытых пространствах, и в лесу. Горожане оказываются корпорацией землевладельцев с совокупным пользованием городской площадью, владение частью которой накладывало на хозяина определенные повинности: финансовые (уроки, дани), отработочные (строительство укреплений, мощение улиц) и военные. Может, потому города киевского периода отличает благоустройство - деревянная уличная замостка, дренажные системы, ограждения усадеб, уличная планировка. Символически русский средневековый город представлял собой сложную модель мироздания, своего рода микрокосм с концентрическими кругами вокруг основного ядра, где первый внешний круг- садовые и огородные участки, вплотную примыкающие к городскому пространству и проникающие в его свободные промежутки; второй и третий за ним - зерновые поля и пастбища129. С архитектурной точки зрения малый город выглядел как ландшафтный: проступая на фоне рек и озер, крутых холмов и больших дубрав, он производил впечатление распластанности и органической слитности с ними, открытости природе и небу. «Породы великые», напротив, отражаясь в водах массивными стенами с башнями и монументальными храмами, многоцветными княжескими и боярскими теремами, противостояли окружающей дикой природе организованным, окультуренным, преобразованным пространством как чудо богочеловеческого творения -«Град Божий». Иппатьевская летопись донесла до нас описание начала г. Холма (1259 г.): князь, решив основать новый город, приглашает туда «мастеров - немцев, русь, иноязычников, ляхов» [18, 127]. Симптоматично в данном случае не столько привычное на Руси смешение «языцев» - сама собой разумеющаяся многоэтничность горожан, сколько то, что придание городскому поселению жизни, как рассказывает древний автор, связывается с приходом различных умельцев. Так в русском варианте оправдывается классическая формула средневекового города как «города мастеров». Свободные, по свидетельству современников, ремесленники в первой половине XIII века составляли значительную часть городского населения. Именно они давали городу жизнь, и это заставляло княжескую власть привлекать их всеми имеющимися у нее способами. Специалисты различают в домонгольских городах свободных, с системой ученичества и признаками корпоративности ремесленников, тесно связанных с рынком и выпускающих более стандартную и более разнообразную продукцию, и вотчинных мастеров, работающих в производственных комплексах боярских усадеб. Дифференциация и узкая специализация ремесла (XII в.) наблюдается также по отдельным этническим зонам и типам городов, выделить которые непросто, поскольку производимая продукция распространялась необычайно широко: шедевры стеклолитья, скани и черни, изготовленные исключительно столичными мастерами, встречаются за многие сотни км от места их производства. Достаточно редким ремесленным искусством были оружейное дело, иконопись и фресковая живопись, переписка и оформление книг; повсеместно распространенными - обработка кости (шахматные фигурки - домашний промысел) и камнерезное дело (использовался токарный станок), ювелирное дело (литые крестики, иконки, височные кольца), металлообработка, деревообработка, кожевенно-сапожное ремесло, стеклопроизводство, прядение, ткачество и изготовление одежды, солеварение. Расцвету ремесла, начинавшегося с работы на заказ и постепенно переходившего к работе на рынок, способствовала концентрация в городах феодальной знати, дружинников и торговцев. «...Летописцы, учителя-наставники, литераторы, живописцы, золотых и серебряных дел мастера, инженеры, писцы наполняли крупные городские центры, предлагая свое искусство и умение всякому хорошо платившему заказчику, будь то великий или удельный князь, вельможа, купец, монастырские старцы - рынок был достаточно велик» [6, 223]. В XII-XIII вв. значительную часть экономики Руси составляла торговля, в которой кроме многочисленных купцов в качестве кредиторов принимали участие бояре и князья. Городская торговля осуществлялась «гостями» - высшим слоем купечества, занятым международной торговлей и объединенным в имеющие привилегии сообщества130, и «местными», торговавшими в своем городе, его округе и на соседних территориях в радиусе ста км. Сложившаяся система включала в активную международную торговлю и многие малые города. Привозные вещи оседали на основных торговых магистралях или распространялись посредством крупнейших русских торжищ, главным из которых вплоть до возвышения волжских городов в Центральной России был Смоленск131. Правом торгового надзора со времен установления торговых пошлин на свое содержание была наделена Церковь, долгое время обладавшая прерогативой отслеживания правильности весов и мер. До конца XIII века при церкви существовала Дума по делам торговли и купеческого суда; в центральных соборах и церквах на торгу, среди которых были патронажные храмы купеческой корпорации, хранились меновые орудия: весы из двух чаш для воска, безмен для меда, локоть для сукна и рублевая гривна для взвешивания благородных металлов. Предметом внутренней торговли служили ювелирные изделия из золота и серебра, стеклянная посуда и браслеты, кресты-энколпионы и церковные сосуды, глиняные писанки (производство киевских мастеров), шиферные пряслица и импортные бусы. За границу экспортировались меха, воск, мед, рыба, кожа, шерсть, соль, украшения. Внешними торговыми партнерами были Западная Европа, Византия, Восток, Крым, откуда поступали высокосортные привозные ткани, самшит, изделия из цветных металлов, бусы, стеклянная посуда (Сирия и Египет), иранский фаянс, византийские шелковые ткани и амфоры с вином и маслом, крымские мраморные крестики-«корсунчики», среднеазиатские и ближневосточные хрустальные, сердоликовые, аметистовые бусы, болгарские сосуды и фигурные замочки. В XII-XIII вв. наблюдается приток преимущественно церковной художественной утвари из франко-немецких мастерских [16, 31], а с XIII века в русских городах появляется выделанная «немчинами» бумага. Заморских купцов можно было встретить в самых дальних и не всегда безопасных углах Центрального региона. Летописная история «избиения слобод» (1284 г.) ханского баскака Ахмата в Курском княжении, рассказывает, в частности: «...и созва отвсюду людей много, и бысть им от него вся, еже кто хотяше, и заборонъ отвсюду велика. И тако умножишася людие в слободах тех, и быша тамо торгы и мас-теры всякиа, и быша те велики две слободы якоже грады великиа». В дальнейших эпизодах этой истории оказалось, что при разгоне слободского населения дружинниками Олега Рыльского и Святослава Липецкого были захвачены и скованы «нарочитые» немецкие и царьградские гости, освобожденные волей хана Телебуга: «Уведеша же о них яко гости суть, и повелеша их розковати и весь их тавар изыскавше отдати им цел, и не вредити их ничем никому, глаголюще: «Вы естя гости куплю деете, по землям ходите» [7, 26]. Городская культура достигает апогея накануне монголо-татарского нашествия. Самобытная и яркая, она известна, прежде всего, по материалам раскопок княжеских столиц. Археологические признаки городов периода расцвета: каменные храмы с фресковой живописью, большие вислые свинцовые печати Xf—XII вв. и буллы с изображением святых с обеих сторон XII-XIII вв., боярско-княжеские наряды и военные уборы, драгоценная утварь и дорогое оружие. «Особенно наглядным свидетельством высокого уровня культуры населения этих городов служат находки предметов с надписями, стилей-писал, книжных закладок и застежек» [18, 47]. Собранные в процессе археологических исследований древнерусских поселений материалы убедительно доказывают высокий уровень развития русских земель накануне нашествия орд Батыя. Страна находилась на подъеме. Ее экономика и культура достигли значительного уровня: сельское хозяйство базировалось на обширном фонде старопахотных земель; ремесленниками, чьи изделия вышли на широкий внутренний и международный рынок, было освоено свыше 100 различных специальностей; в княжествах окрепли собственные центры, поддерживающие политические и торгово-культурные связи со многими странами. Вот почему столь разрушительные последствия имел для русской культуры удар иноземных захватчиков и последующее господство ордынского ига. Было разрушено две трети древних городов Центральной России, уничтожено большинство крепостей и волостных центров, множество погостов и феодальных замков. Лишь на 25% (304) поселений этого типа жизнь продолжалась в XIV веке. Следовательно, оказалась подорванной вся административно-территориальная система Руси. Ремесленники, строители, купцы выводились в рабство, на несколько десятилетий прекратилось каменное зодчество. Утратились многие техники и приемы художественной обработки, произошло огрубление и опрощение ремесел, были уничтожены, вывезены из русских земель в Золотую Орду или сокрыты в кладах выдающиеся произведения искусства. Нарушились вековые торговые и культурные внутрирусские и внешние связи с другими странами; торговля приобрела исключительно централизованный характер. Массовая гибель феодальных усадеб-замков с одновременным сокращением числа рядовых сельских поселений - свидетельство тяжелого урона, понесенного сельским хозяйством: запустели окультуренные земли, пострадала сложившаяся система земледелия. Это обстоятельство в не меньшей степени, чем гибель городов, надолго затормозило развитие Руси. Потребовались столетия на восстановление ее экономического базиса. Особенно пострадали Днепровское Левобережье и Муромо-Рязанские земли, в значительной мере лишившиеся своего оседлого населения, которое частью «бежало» в поисках новых мест, «частью переходило в полукочевое состояние, образуя хорошо известные источникам отряды «бродников» [41, 127] и редкие, защищаемые мещерскими болотами и кромкой леса полуоседлые промысловые поселения богатой звериными, рыбными и пчелиными угодьями степной окраины юго-востока Центрального региона. На этих пространствах и много западнее - в Рыльско-Путивльском порубежье, «осуществлялось своеобразное слияние и переработка двух культур - славянско-оседлой и тюркско-кочевой, именно по отношению к бродникам появилось имя «казак», о чем свидетельствует найденная в Судаке греческая надпись XIV в.» [41, 127). В.О. Долженок, анализируя имеющиеся данные, в качестве причин столь глобальных разрушений Средней Руси называет два обстоятельства: первое - «расчистку» основного пути продвижения татар на Запад и обеспечение тыла, которым и должны были стать центрально-русские земли. Уничтожением городов, «избиением» и запугиванием сельского населения Орда хотела исключить всякую возможность враждебных действий. Второе - политическое и экономическое уничтожение сильного соперника. «Чтобы обеспечить себе господство над всей страной, татары стремились, прежде всего, обеспечить себе господство над центральной ее областью и над ее политическим центром» [13, 78-79]. Рассеянное население, замершая городская жизнь, «сдвинутое пространство» (С.Д. Домников) славяно-русской цивилизации - вот итог такой завоевательной стратегии. Опустевшие лесостепные районы, разоренные города и ковыльные степи Дикого поля вместо возделанной пашни - привычная редкому путнику картина черноземного юга Центральной России тех времен. «Из страны городов» Русь в большинстве своем вернулась в лесные деревни, к малодворным поселениям и переложно-подсечным пашням. Теперь ее формирование происходит «в более суровых природных условиях, менее культурными силами» (В.О. Ключевский) и не на вечевой, а на авторитарной основе. В.О. Ключевский назвал Среднюю Русь ордынского периода «Верхневолжской, удельно-княжеской, вольно-земледельческой», позднее М.Н. Покровский отозвался о ней как о «захолустной и провинциальной» [25, 48]. Определяющий фактор развития послемонгольской Руси -феодальная вотчина и земледельческое крестьянство, ставшие на фоне отрезанных от торговых путей, во многом лишенных ремесел и забывших вечевые вольности малолюдных аграрных городов экономической базой центральной и удельной власти. Городское строительство, будь то восстановление старых или основание новых городов, теперь подчинено не столько целям обеспечения промышленного и торгового развития определенных территорий, сколько военно-стратегическим интересам политических центров. Основываются и развиваются города под жестким княжеским контролем, по преимуществу как средоточия административной власти в местах наибольшего скопления населения или как крепости на окраинах земельных владений, заслоняющие уделы от могущественных соседей. Основной источник их существования - феодальная рента. Средство пополнения городского населения и налаживания ремесленного хозяйства - княжеские и феодальные фамилии, обеспечивающие льготами и посулами (организацией «белых слобод») прирост необходимых «трудников» «из вотчинных» сел. Вполне понятно, что структура социальных отношений городских территорий (концов, слобод) основывалась на власти княжеских представителей, повторяя принцип организации сельских общин: вечевое правление ушло в прошлое. Опиравшиеся на домениальные владения великие князья в немалой степени были связаны с религиозной и социально-хозяйственной (земледельческой) традицией, искали поддержки в народе и все больше вживались в традиционно-бытовой уклад его жизни. Княжеские кланы преследовали преимущественно удельные интересы. Судьба каждого удельного правителя оказалась непосредственно связанной с судьбой его земли и города, что рождало ощущение отечества - малой родины, которое, как отмечает Г.П. Федотов, «является в княжеских житиях предметом нежной и религиозной любви. В прологах к ярославским житиям она принимает форму гимнов русской земле, в которых - в зародышевой, конечно, форме - можно найти не только обоснование идеи национального государства, но и национальной культуры: «О светлая и пресветлая Русская земля, и приукрашенная многими реками, и разноличными птицами, и зверями, и всяческою различною тварию, потешая Бог человека и сотворил вся его ради на потеху и на потребу различных искушений человеческого рода естества, и потом подарова Господь православной ю верою, святым крещением, наполнив ю великими грады и домы церковными и насеяв ю боголюбивыми книгами; и показуя им путь спасения, им же дойти пресветлого света и радости всех святых и райския пищи, неоскудныя Божия благодати наполнитися, но по делом нашим прияти противу трудом» [37, 104— 105]. В продолжение XIV-XV вв. на волне сельскохозяйственного развития обнаруживается предпочтение деревенского типа расселения с его необходимым минимумом социальных гарантий, территориально-общинными и патриархальными внутрисемейными отношениями. Традиции унифицируются, утверждается и провозглашается обрядово-ритуальный132 строй жизни. Епископские поучения князьям и всем православным христианам, помещаемые в кормчих книгах, «подчеркивают необходимость твердо держаться обычаев своей страны - это становится... почти государственным делом» [21, 157]. Договорные отношения замещаются стереотипами патриархального властвования с переносом на князя и его представителей крестьянского отеческого и народного идеала, все более разделяемого княжескими и феодальными фамилиями, Церковью, крестьянскими массами и городскими низами. Все явственнее осознается священность власти и ответственность князя перед Богом и «народом-землей» (С.Д. Домников).
Культурная система и локальные художественные школы удельной Руси
Удельная система с ее духом соперничества и унаследованной от Киева созидательной энергией несла в себе колоссальный творческий потенциал. Совпав по времени с активными этническими процессами и пиком синтеза язычества и христианства, три столетия феодальной раздробленности стали эпохой грандиозного расцвета древнерусской культуры, ее «золотым веком». Самые значительные художественные произведения этого периода отразили основные этапы национального духовного восхождения, зримо воплотив то общенародное переживание, которое религиозные мыслители серебряного века назвали соборным и софийным горением за судьбы родной земли. Укоренение отдельных ветвей династии Рюрика в уделах и объявление подвластной территории своей пробуждало желание ее маркировки и благоустройства, внешним символом и наглядной демонстрацией которых становилось городское и храмовое строительство. Подчинявшееся стремлению удельных князей повторить символику великокняжеской столицы, со времен князя Ярослава Мудрого воплощающую общехристианскую «мифологему Вечного града»133 [14, 277], оно в самых значительных, претендующих на общерусский престол титульных (С.Д. Домников) княжеских городах воспроизводило особенности топографии, двухчастную структуру (город-монастырь) и архитектурные элементы и символы Киева. Раз за разом в самых отдаленных местах Русской земли возрождался облик его кафедрального Софийского134 и монастырского Успенского собора, городские стены и Золотые ворота; вставали княжеские монастыри, в купе с градом олицетворявшие единство священства и власти. Так утверждался оригинальный общерусский ансамблевый принцип городской застройки и тип культовых зданий, повторенный в разных удельных городах Средней Руси: Чернигове, Новгороде-Северском, Рязани, Смоленске, Владимире, Ростове, Ярославле. Идея преемственности власти наравне с идеей великой миссии жертвенного противостояния Злу во имя спасения Божьего мира находила свое воплощение в идущей от Киева традиции возведения на месте победы над «погаными»135 монументальных соборов, уравновешенных сопутствующими им небольшого размера храмами святых воинов-заступников - Георгия Победоносца, Михаила Архангела или Димитрия Солунского. Посвящаемые патронам той или иной ветви великокняжеской семьи, они воочию воплощали представление о сосредоточении в удельной столице власти князя «как охранителя чистоты Церкви-Земли» (С .Д. Домников). Недаром этот очевидный символ покровительства Русской земле Богородицы и воинов -угодников Божиих повторяют Благовещенский соборный комплекс в Чернигове, Богородицкий в Суздале, Успенский во Владимире, главные соборы Московского кремля. Не менее характерен и выбор посвящения храмов и храмовых приделов. Религиозное сознание удельного времени выражалось уже не столько радостной символикой Софии-Премудрости или Благовещения киевского периода, сколько олицетворявшими великую надежду Успением, Покровом Богородицы, Спасом или символом всеобщей любви и гармонии, воплощенном в облике Свято-Троицкого собора и гениальных образах Ангелов Предвечного совета Андрея Рублева. Русской землей правила династия, объединенная не только родственными связями, но и традициями, перемещавшимися по разным ее пределам вместе с князьями, боярами, «княжескими слугами и людьми». Потому во многом личной энергией и образованностью самых талантливых потомков Рюрика объясняется и духовный расцвет северо-восточных княжеств, и отмечаемое исследователями сходство региональных худбжественных форм, что невозможно истолковать только общим каноном или господствующим стилем, разве что вкусом заказчика и умениями мастеров, его обслуживающих. Именно эта особенность позволяет увидеть и смутно-сказочный образ разрушенных татарскими ордами южно-русских городов, и то, сколь широки были политические связи русских князей и грандиозны их творческие замыслы. О былом мы знаем всего лишь малую часть: культуру историко-географической территории, две сотни лет находившейся под властью монголо-татар, долгое время изучали по единичным, случайно сохранившимся произведениям. Количество известных в Центральной России архитектурных памятников, стенных росписей, икон, драгоценной утвари и книг несопоставимо с аналогичными остатками старины не пострадавших от нашествия татар Новгорода и Пскова. Но все, что нам известно, создает поразительно яркую и цельную картину единого культурного пространства с отдельными локальными художественными центрами и местными творческими школами, главные из которых - Смоленск, Владимир, Суздаль, Москва. Первый каменный храм Смоленска, возведенный Мономахом в 1101 г., повторял приемы киевской архитектуры, однако, как считают ученые, уже в 40-80-е гг. этого столетия возникает местная архитектурная школа, во многом опирающаяся на традиции полоцких мастеров136, следы деятельности которых отмечены во второй половине XII века в разных древнерусских городах. Расцвет смоленского домонгольского религиозного искусства приходится на конец XII - первую треть XIII вв.: к этому времени относятся храм Михаила Архангела и церковь на Малой Рачевке. В 1207 г. была построена церковь Параскевы Пятницы на Торгу, воплотившая творческие находки смоленских мастеров - вытянутый вверх объем, трехлопастное завершение фасадов и поясное расположение окон, впоследствии серьезно повлиявшие на церковное зодчество Новгорода и Пскова137. Именно они определили оригинальное лицо северо-западной средневековой архитектуры [17, 111]. Начало сложения северо-восточной архитектурной традиции относится к середине XII века и связано с деятельностью Юрия Долгорукого. Летопись под 1152 г. сообщает о пяти (условно типовых по планировке и композиции) построенных им храмах - Бориса и Глеба в Кидекше, Георгия во Владимире, Георгия в Юрьеве-Польском, Спаса в Суздале и Спасского собора в Переславле-Залесском. Сохранившиеся два из них (Спасский - Переславля-Залесского и Борисоглебский Кидекши) одноглавием, суровостью и аскетичностью облика, необычностью используемых материалов (не из плинфы, как это было по заимствованной в Византии технологии, а из квадров тесаного камня) и строительных приемов долгие годы вынуждали искусствоведов (Н.П. Кондаков, Д.Н. Бережков, Н.Н. Воронин...) искать истоки столь отличной от принятых образности и техники. Сделанные ими выводы указывают на связь архитектуры времен Долгорукого с Галичем и Малопольшей, откуда, вероятно, происходила исполнявшая работы строительная бригада. Продолжатель заложенных традиций - Андрей Боголюбский оставил после себя памятники, являющие высшее достижение не только северо-восточной, но и всей древнерусской архитектуры XII века. Однако породили их, как свидетельствуют аутентичные тексты, немецкие мастера. В Лаврентьевской летописи говорится, что при князе Андрее строительство вели «из всех земель мастеры», что В.Н. Татищев в «Истории Российской» уточняет следующим образом: «...Мастеры же присланы были от императора Фридерика Первого, т.е. Фридриха Барбароссы... с которым Андрей в дружбе был...» [33, 72, 244-246 (прим. 483)]. В данном случае (как и во всей последующей истории России) иноземные умельцы полностью подчинялись требованиям заказчика, создав не романские памятники на русской почве, а здания традиционных для древнерусского зодчества типов, романские черты в которых органично введены в собственно русскую строительную традицию. При Андрее Боголюбском появились на северо-востоке Руси и первые каменные укрепления, и великолепная, ослепляющая блеском золота139 и изысканностью отделки княжеская резиденция в Боголюбово. Церковная и светская архитектура его времени отличается тем совершенством, достоинством и репрезентативностью, которые целиком вписываются в художественную программу волевого и образованного князя, чья удельная столица претендовала на роль главного города Руси. Летописи, редко и скудно упоминающие древнерусских художников, подсказывают все же, что «обыкновенными строителями церквей были ... тогда немцы: летописец считает подобным чуду то, что Ростовский епископ Иоанн, обновляя суздальскую соборную церковь Богоматери, не искал "мастеров от немец", но нашел "мастеры от клеврет св. Богородицы и от своих", из которых одни лили олово, другие крыли церковь, третьи белили ее известию» [22]. Приведенные Макарием свидетельства относятся уже ко времени великого Всеволода Большое Гнездо, использовавшего для воплощения своей художественной программы мастеров Владимирского Успенского собора, получавшего княжескую ругу и имевшего в подчинении ремесленников различных специальностей. Усилия этих прошедших строительную школу на лесах церквей Андрея Боголюбского мастеров предвосхитили архитектурные поиски рубежа XII и XIII вв. -столь своеобразно перестроен ими Успенский собор, превратившийся из одноглавого в пятиглавый и приобретший ступенчатую внешнюю форму и обширное внутреннее пространство. Замечание летописи - «от своих» - указывает на появление у Ростовского владыки Иоанна своей строительной бригады, что вместе с «успенской» переделывала монастырский Рождество-Богородицкий собор Суздаля [15, 146]. Это обстоятельство, наряду со стремлением «вернуться к монашеской строгости церковной архитектуры» [9, 464] сыграло решающую роль в формировании при Всеволоде двух направлений зодчества: строгого и монументального - церковного и светского - праздничного и декоративного, отличавшегося спокойствием и величавостью образа и щедрым использованием белокаменной сюжетной резьбы (Дмитриевский собор, 1195-1197 гг.). Удельное дробление Ростово-Суздальской земли обусловило значительное расширение архитектурной географии Северо-Восточной Руси и способствовало утверждению в ее пределах двух строительных традиций: местной белокаменной, создающей новые формы на основе развития собственного опыта, и плинфяной, связанной с творчеством киевского зодчего Петра Милонега. С 1213 по 1218 г. сыном Всеволода князем Константином в доставшемся ему после отца уделе велось строительство шести храмов: Успенского и Спасского в Ярославле, церкви Бориса и Глеба, Константина и Елены и нового Успенского собора в Ростове, церкви Воздвиженья на Торгу во Владимире. Памятники города Ярославля (Успенский и Спасский соборы) с их подчеркнуто вертикальной композицией и повышенными конструкциями завершения (Н.В. Воронин) перекликаются с современным им черниговским зодчеством, наиболее плодотворно развивавшим тенденцию монументального башнеобразного храма. Этой же традиции соответствует образ поставленного в Суздале Георгием Всеволодовичем белокаменного Рождественского собора (1222-1225 гг.). С Черниговом связано не сохранившееся и не нашедшее отражения в нарративных источниках церковное строительство Северской Руси. Потому судить об особенностях древнерусской архитектуры юга Центральной России можно лишь весьма условно, руководствуясь историческими аналогиями и выводами археологов, по вещественным остаткам относящих южные домонгольские храмы к той или другой строительной школе. Так, археологическое заключение исследования (1982-1992 гг.) г. Рыльска и его окрестностей свидетельствует буквально следующее: «Постройки великокняжеского периода на горе пока не встречены (за исключением нескольких печных развалов), но есть следы каменного строительства - остатки храма, разрушенного при монгольском нашествии 1240 г.: плинфа и поливные плитки пола. Судя по размерам плинфы, храм строился в конце XII начале XIII вв., а знаки и клейма на плинфе указывают на то, что строили его, скорее всего, черниговские мастера» [39, 301— 309]. Последней домонгольской постройкой Северо-Восточной Руси стал Георгиевский собор в Юрьеве-Польском (1230-1234 гг.), выделяющийся поразительной орнаментальной и сюжетной резьбой. Его стены, испещренные «ковровыми» рельефами, аналогичными по языку и стилю поэтике «Слова о полку Игореве», запечатлели в камне «художественный синтез христианских и языческих, церковных и светских мотивов» [24, 40], являя наиболее репрезентативный образец «собственного романского стиля» в древнерусской архитектуре. Ряд авторов (Н.Н. Воронин, М.Н. Тихомиров) обратили внимание на факты, указывающие на непрерывность русской художественной традиции в послемонгольском XIII веке, на постепенное возрождение архитектурной деятельности в городах Средней Руси, чему, по мнению исследователей, способствовал не подвергнутый разорению первого монгольского нашествия и остававшийся центром культурной жизни Северо-Восточного края Ростов. По-видимому, именно его мастера занимались восстановлением церкви Бориса и Глеба в Кидекше (1239 г.) и строительством Борисоглебской дворцовой церкви в Ростове (1253 г.). Переняли традиции владимирских мастеров и новые культурные центры - Тверь и Москва, о чем свидетельствуют первые белокаменные московские храмы и Спасский собор Твери конца XIII - начала XIV вв. В этот же период времени разворачивается каменное крепостное строительство: если до середины XIII века каменные укрепления на Руси были редкостью, то к его завершению и особенно в XIV столетии они известны в значительном числе. Главное из сооружений такого рода - возведенная незадолго до Куликовской битвы (1367 г.) белокаменная крепость в центре Москвы, площадь которой практически соответствовала территории современного Кремля. С XIV века оборонительную функцию начинают приобретать городские и пригородные монастыри, чьи мощные стены не раз спасали от врагов. Киев стал образцом и родоначальником и в иконописном деле. Разъезжавшиеся по уделам князья увозили с собой родовые иконы: так появились Смоленская, Игорьевская, Муромская140 византийского письма иконы Богородицы и Ярославская Оранта - единственный сохранившийся шедевр киевского мастера Алипия. Время и письменные источники не оставили нам других свидетельств распространения иконописных образцов. Ничтожно и количество известных ныне средневековых икон «золотого века», тем более, домонгольского времени, но и этот мизер позволяет сделать вывод, что иконописный канон, «в таком виде, в котором дошел до нас» [2, 58], сложился уже к началу удельной эпохи. Печалуясь об исчезнувшей в огне пожаров Древней Руси, патриоты Отечества и ценители национального искусства всматриваются в первую очередь в лик «Спаса златые власы», по одухотворенности и ряду художественных признаков воспринимаемого нашими современниками совершенным и непревзойденным творением домонгольской художественной культуры. Однако специалисты уверены, что иконография этого одного из немногих дошедших до нас Образа, «не была чем-то экстраординарным» (А.И Яковлева). Вплоть до конца XIII века аналогичные произведения служили эталоном подлинной иконности и репрезентативности. «Их системе декорации подражали ...а воплощенный в них тип лица со временем стал ассоциироваться не только с собственно иконописным началом, но и с национальным: мягким и тонким, полным славянской открытости» [42, 201-202]. В образности и живописной технике «Спаса...» искусствоведы различают отражение разнородных влияний, духовных нюансов и стилистических оттенков переходной эпохи XII-XIII вв.: комниновскую созерцательную отвлеченность и выразительную готическую индивидуализацию лика; характерную для стиля утонченного византийского спиритуализма XII столетия виртуозную линейность и присущую европейскому прикладному искусству XIII массивную, почти чувственную красоту декора; иконографическую верность догмату и опирающуюся на личный зрительский опыт многозначность и свободу восприятия. В страдальческих чертах лица Спаса и перенасыщенности декора - невизантийская острота и интенсивность западноевропейского мировидения, тогда как в «натурализме» проступающего из массивного «реликвария» лица - настроение «эпохи, верившей в нетление мощей» [42, 201-202]. Так по своему, оправив хрупкий комниновский лик «Спаса» в «драгоценный романский оклад», выразила Русь художественный опыт обоих своих учителей -Византии и латинского Запада, создав в итоге оригинальное живописное творение, производившее, как и другие ее шедевры - иконы и рукописи рубежа XII-XIII вв., впечатление ювелирного изделия141. Этот родившийся на стыке раннеготического и позднекомниновского искусства своеобычный художественный образ, отличающийся пристальным вниманием к «внутреннему человеку», желанием передать через психологизм и экспрессию, живость облика и любовь к деталям его душевный мир, выразил ту собственно русскую иконописную традицию, в которой особо выделяется притягивающий к себе и требующий определенного отклика лик. Так даже единственный пример из «детства нашей культуры» приоткрывает нам характерную для древнерусского искусства открытость и изначальную обращенность к различным источникам, способность проникать в самую суть и передавать ее с непревзойденной глубиной. Способность, ставшую спустя столетия базисной в менталитете отечественного художественного творчества. Ассоциирующаяся с национальным славянским характером смягченность образа «Спаса златые власы» ощутима и в двух других иконах: «Спасе Вседержителе» середины XIII века, соотносимом специалистами с работами ростово-ярославского круга [31, 256], и более поздней коломнинской иконе «Борис и Глеб» (вторая четверть XIV века, ГТГ) [42, 210] с её Пронзительной остроты и достоверности образами. Тщательность и проработанность живописи, обилие цветовых оттенков - наиболее выразительные черты среднерусской художественной манеры, рожденной под впечатлением греческих произведений русскими или отражавшими «в своем творчестве оттенки русской культуры приезжими мастерами» [31, 256]. Близки византийской традиции и ярославские иконы XIII века - «Богоматерь Толгская» (Ярославский художественный музей) и «Архангел Михаил» (ГТГ), приковывающие взгляд сочной пластикой, яркой эмоциональностью и единством обуславливающих целостность и одномоментность восприятия композиционных акцентов [31, 256]. Однако средневековая религиозная живопись Центральной России XIII столетия не была столь уж однородна по внутреннему складу образов. Так, фрески в диаконнике собора Рождества Богородицы в Суздале (1233 г.) поражают не лиризмом, а мощью и величием. Как характерные приметы Ростово-Суздальской иконописи («Богоматерь Максимовская» (XIII в.), «Богоматерь Толгская» (XV в.), «Благовещение» (XV в.), «Покров» (XV в.), уникальный комплекс икон-таблеток из Богородицко-Рождественского суздальского собора) отмечают искусствоведы возвышенность образов, богатство иконографического мышления, композиционную и цветовую уравновешенность, плотное заполнение иконного пространства, плавное письмо ликов при художественном своеобразии каждой иконы, активное введение золота, изысканность и изящество миниатюры. Владимировская иконописная школа отличается тем, что Василий Великий называл «возношением познанием и разумом», «озарением в сердце от Духа» - внешне неяркой, аристократически утонченной созерцательностью и духовным восхождением. Ее приметы -«нераздельность и неслиянность» цвета и света, особый интимный характер «образной структуры, духовное единство изображенных лиц, отсутствие дистанции между ними» («Ангельский чин с Эммануилом»142) [20, 223]. Источником такого художественного и духовного прозрения, вне сомнения, стал опыт общения с иконописным идеалом владимировского средневековья - благословившей Северо-Восточную Русь, а потом и всю Русскую землю чудотворной иконой Богородицы Умиления. Даже отрывочные сведения житий, сказаний или летописей позволяют в ряде случаев разглядеть определенную программную направленность идейно-религиозной и художественной политики удельных князей. Иногда интуитивную, а то и целеполагающую. Самый яркий тому пример - акции Андрея Боголюбского в области духовной жизнь1, из которых наиболее впечатляет перенос из Вышгородского женского монастыря иконы Богоматери, позже получившей наименование «Владимирской». Вместо чтимой чудотворной святыни, каких в Вышгороде - центре культа Бориса и Глеба - было немало, князь Андрей берет в далекие края не древний и не успевший прославиться, но непревзойденный по своим художественным достоинствам Богородичный образ. Его брат Всеволод, в юности живший в Константинополе и, по-видимому, хорошо разбиравшийся в художественной жизни византийской столицы, с не меньшим почтением принимает из Солуни другую высокохудожественную святыню - изображение Димитрия Солунского на доске с его гроба; строит и расписывает Дмитриевский собор. При нем, скорее всего, создается и «Чин с Эммануилом». Наш современник, знаток древнерусской живописи Л.И Лифшиц отмечает: «Есть закономерность уже в самой последовательности появления во Владимире столь выдающихся памятников, как «Владимирская Богоматерь», «Богоматерь Боголюбская», «Ангельский чин с Эммануилом», фрески Дмитриевского собора. За всем этим видится строго определенная художественная политика, насаждаемая и утверждаемая Андреем Боголюбским и поддерживаемая его приемниками. Идет активный и сознательный отбор, почти полностью исключающий случаи пассивного приятия случайно заносимых форм и идей. Произведения искусства рассматриваются не только как существенная, неотъемлемая принадлежность церкви, но и как воплощение определенного идеала государственности» [20, 226-227]. Традиция, внедренная усилиями княжеского рода, находит свое продолжение в «высокоразвитой духовной культуре, ни в коей мере не ощущающей себя отсталой и провинциальной, имеющей собственные цели и активно творчески приспосабливающей новые образы и новые идеи к своим задачам» [20, 227]. Основой ее выразительной художественности становится раскрывающая тему стремящейся к совершенству любви идея покаяния и страдания как необходимого испытания на пути спасения. И хотя подобный нравственный максимализм формировала «отвлеченная литературная программа» (Л.И. Лившиц), не отражавшая реально складывающихся общественных отношений, «стоящий за ним духовный идеал был столь возвышен, обладал такой потенцией пластического воплощения, такой устойчивостью и жизнеспособностью, что ему суждено было во многом определить пути развития средневековой русской культуры и в XIV, и в XV вв.» [20, 230] и обрести завершенность в творчестве Андрея Рублева и «ферапонтовских» фресках Дионисия. Образцом и вдохновителем костромской иконописи могли стать икона Спаса Нерукотворного (60-е гг. XIII в.) Спасо-Запрудненского храма144 Костромы и икона Богоматери из Городца времен Юрия Долгорукого, позднее по посвящению великомученику Феодору Стратилату каменного храма, где она была поставлена, названная Федоровской. Чудотворные иконы Северской земли - Молченская, Путивльская (обе иконографического типа «Одигитрия») и Курская Коренная Знамения Богородицы (XV в.) несут явные следы наивных и мягких «киевских и черниговских писем», что свидетельствует о многовековой обращенности юга Средней Руси к этим культурным центрам. Недавно открытая от записи древняя (до середины XIII в.) рязанская икона из храма Успения удивительно напоминает Смоленскую икону Богородицы Одигитрии, пробуждая желание знать причину такого сходства. Но ответа пока нет: упомянутые образы еще не обрели своего места ни в современной историографии, ни в «кондуите» искусствоведов. Их судьбу, и их «лик» только предстоит «разглядеть», по новому, может быть, увидев и удельные времена юга Центральной России, на несколько столетий превращенного половецкими и татарскими ордами в «Дикое поле». Опустошительные набеги инородцев, нескончаемое соперничество русских князей, пожары и стихийные бедствия стали причиной гибели не только произведений изобразительного искусства и памятников архитектуры, но и книг145, количество которых долгое время исчислялось единицами. Однако тщательное обследование ранее известных и находки и реставрация новых произведений, анализ письменных источников дали более полное представление о средневековом книжном наследии. В настоящее время выявлено около ста рукописей, написанных и украшенных только в Северо-Восточной Руси с конца XII по начало XV века. Ростовские, предполагаемою владимирские и ярославские книги, рукописи из Твери и Москвы, из Переяславля-Залесского и Галича-Костромского, из Нижнего Новгорода и Кирилло-Белозерского монастыря по-новому освещают словесное искусство удельной эпохи. Наиболее продуктивными книгописными центрами оказались виднейшие очаги церковной и политической власти: Ростов, Тверь, Рязань, и Москва146. «Именно в этих городах функционировали постоянные либо периодически возобновляющиеся мастерские, которые выпускали особо выразительные образцы книжного искусства. Именно здесь создавалось каллиграфическое мастерство, продумывалась общая композиция церковной и внецерковной книги, вырабатывались основные типы иллюстраций, заставок, инициалов. Именно здесь шлифовались вкусы лучших писцов, художников и переплетчиков, а также мастеров-ювелиров, которым поручалось изготовление драгоценных окладов для наиболее роскошных, заказных рукописей» [8, 530]. Древнерусские литературные сочинения XII-XIII вв. по-прежнему предназначались элитарным читателям, но писалась они разошедшимися по разным землям авторами уже на местном материале и для местного употребления. Таковы памятники XII- первой трети XIII вв.: «Повесть о водворении христианства в Муроме», «Сказание о Владимирской иконе Богоматери» и «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», «Сказание о Леонтии Ростовском», «Повесть о водворении христианства в Ростове», или ефремовское «Житие Авраамия Смоленского» - единственное из перечисленных авторизованное произведение. Продолжилось и летописание, приобретшее определенную скудность и локальность, однако точностью и объективностью, как и отсутствием искажения фактов превосходившее, по мнению отечественных ученых, «западноевропейские и византийские хроники, являясь и по сей день одним из основных источников изучения средневековой истории нашего государства» [3, 332]. Краткость и региональный характер летописей ордынского периода искупается житийной, преимущественно княжеской литературой, сохранившей «живое дыхание эпохи и величие подвига человеческого» [1, 188], с удивительной простотой и силой переданных в «Повести об убиении в Орде Михаила Черниговского» или «Повести об убиении в Орде Михаила Тверского». Известно, что основным местом «писания словес» были епископские дворы и митрополичьи «учительные» монастыри, игумены которых всячески поощряли занятия литературой или книгописанием . Требование «книжного обучения», содержащееся в аналогичных Студийному общежительных монастырских уставах, во многом способствовало тому, что при монастырях формировались библиотеки с богослужебной, святоотеческой, учительной и даже светской литературой. Особую роль в развитии книжного дела сыграли московские и подмосковные обители: наибольшая масса рукописных книг вышла из митрополичьих Чудова и Спасо-Андронникова монастырей, где собирались знающие и испытанные старцы и по преимуществу селились образованные иноки. Эту же славу со временем получила и Троице-Сергиева лавра, основатель и настоятель которой преподобный Сергий Радонежский «поощрял иноков» - усердных «книжников». Среди дошедших памятников большая и лучшая часть написаны церковными иерархами или под их руководством. В частности митрополит Кирилл, возглавивший русскую Церковь в годы тяжкого разорения, участвовал в создании наиболее ярких произведений своей эпохи, став непосредственным автором «Жития Александра Невского», предворяющегося самыми проникновенными из когда-либо написанных строками любви к отечеству. Его «Слово о погибели земли Русской» по географическому и хронологическому размаху напоминает «Слово о полку Игореве», воспевая красоту Руси и призывая к достоинству, обретающему силы в прошлом величии родной земли. Ярчайшим проповедником стал и его сподвижник, уже упоминавшийся Владимирский епископ Серапион (1274-1275 гг.), в простых и доходчивых обращениях к своей пастве развивавший идею, что падение Руси - кара Божия за грехи людей и единственный путь избавления от ордынского ига - покаяние и очищение. Священником был и бывший брянский боярин Софоний-рязанец, чье «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и брате его Владимире Андреевиче» наряду с устными народными преданиями о Куликовской битве и «Словом о полку Игореве» послужило написанию «Задонщины» - поэтического произведения, обращенного к «братьям, друзьям и сыновьям русским»148 [12, 11]. М.Н. Тихомиров отводил «Задонщине», как и «Сказанию о Мамаевом побоище», особую роль, будучи уверен, что эти созданные в конце XIV века творения не читали, а распевали, ибо ни один из их списков «не представляет собой полного воспроизведения текста другого», а значит, их бытование продолжило традицию «дружинной повести», аналогичной «Слову о полку Игореве». На Рязанской земле была создана и «Повесть о разорении Рязани Батыем в 1237 г.» — обращенное к местному читателю сочинение, оплакивающее то, «как погиб град и земля рязанская, изменилась доброта ее, и отошла слава ее, и нельзя в ней ничего благого увидеть, только дым и пепел», составленное, по мнению специалистов, на основе рязанского летописания гораздо позже трагических событий, когда княжеские или епархиальные книжники по заданию князя в пору усиления Рязани в политических целях стали собирать и перерабатывать местные памятники. В повесть включены созданные ранее рязанские произведения: похвала роду рязанских князей, плачь рязанского князя о сожженной Рязани, легенда о рязанском богатыре Евпатии Коловрате, другие сюжеты. Столь активное развитие здесь литературного творчества не удивляет: с рязанской землей, в частности с Муромом, связаны самые известные былинные герои Илья Муромец и Соловей-Разбойник149 киевского былинного цикла и большинство богатырей. Жизнь Мурома отражена в фольклоре, а потом и в повести «О водворении христианства в Муроме» необычайно ярко, это позволяет предположить, что он был одним из самых значимых центров формирования эпического жанра. Удельной Руси соответствуют местные богатыри, «сходящиеся на поклон к великому князю или сражающиеся с врагом в своих уделах (Алеша Попович - «из славнова Ростова», Добрыня Никитич из Рязани, Василий Буслаев из «славна великого Новаграда»), но представляющие всю Русь. Недаром былина ведет Илью Муромца из села Карачарова, через леса Брынские, черные грязи Смоленские, мимо города Чернигова и т.д., охватывая взором всю русскую землю. «Народная эпическая традиция проникает в письменную (книжную) культуру и прочно закрепляется в ней: реальный исторический факт преломляется через ценности христианской святости и богатырской эпики. Оба типа религиозного восприятия совмещаются» [14, 300]. Былинные герои становятся историческими персонажами150, сражаясь, согласно летописным свидетельствам, на Калке или в битве под Липецком, со временем приобретая черты христианских святых воинов и совершая паломничества в Святую землю. Исторические персонажи, напротив, обретают черты одновременно былинного героя и святого воина, как это происходит с князем Дмитрием в «Задонщине». В сочинениях книжников и в летописании эпическая и христианская традиция сосуществуют на равных и в сюжетном, и жанровом смысле, и в особенностях поэтики. «Великокняжеская письменная (летописная), церковно-книжная и народно-мифологическая традиции сплетаются в итоге в мифологеме Святой Руси и скрепляются в мощный архетипический пласт традиционно-русской ментальности» [14, 301]. В послемонгольский период (XIII—XIV вв.) повсеместно распространяется литература с учительно-православной тематикой. Еще в середине XIII столетия был переведен сборник афоризмов, рассуждений и кратких историй «Пчела» о добродетели, чистоте, мужестве: создавались сборники поучений - «Измарагд», «Златоуст», «Златая цепь», писались проповеди - «слова», количество которых множилось. Возникла целая серия «хождений» - паломническая литература о путешествиях русских людей к православным святыням: «Беседы о святынях Царьграда», «Сказание о Царьграде», «Хождение Игнатия Смольянина в Царьград» или «Хождение митрополита Пимена в Царьград», описанное его спутником Игнатием (конец XIV в.). Такое внимание к духовным поискам во второй половине XIV столетия привело к взлету монастырской жизни, когда преподобный Сергий Радонежский и его ученики основали в Русской земле около 40 крупных обителей. В литературе XIV-XV вв. уже проступают черты будущего жанрового разнообразия. Так, «Повесть о Митяе» (митрополите Михаиле), по мнению М.Н. Тихомирова, носит портретный оттенок, рисуя внешность героя, его ученость и службу; повести «О начале Москвы» или о «Московском разорении» (1382 г.) больше посвящены городу, тогда как «Повесть о Колоцкой иконе Божьей матери», содержащая поучительный рассказ о простолюдине Луке, или назидательная «Повесть о смоленском князе Юрии» - «настоящая новелла, характеризующая быт XIV-XV вв.» [35, 239]. В XV столетии наступает золотой век русско-московского летописания, начало которого связано с именами митрополита Фотия и писателя Епифания Премудрого, трудами которых в 1418 г. был создан новый общерусский летописный свод, включивший в себя новые повести о грандиозных событиях конца XIV - начала XIV вв. Многие из этих повестей принадлежат перу Епифания («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго») и его современников («Летописная повесть о Куликовской битве», «Повесть о нашествии Тохтамыша», «Повесть о нашествии Едыгея»). Свод отстаивал идею церковного единства русских земель, призывал к совместной борьбе с татарами при сохранении политической автономии каждого княжества и позднее подвергся серьезным переделкам, отражая противоборство различных политических сил. Епифаний Премудрый словом, как его гениальный современник Андрей Рублев кистью, рассказал о подвигах великих национальных святых, выразив общий подъем национального самосознания Русской земли. Его деятельность способствовала утверждению в литературе стиля «плетения словес», во многом способствовавшего развитию русского языка. При посредстве Церкви на Русь проникали некоторые иноземные книги, особенно с конца XIV века, когда оживились связи с южнославянскими землями. Эти связи значительно расширились с приходом на Русь выходца из Болгарии митрополита Киприана и афонского ученого монаха, серба по национальности Пахомия Логофета, внедрившего риторически-панегирический стиль повествования. Его перу принадлежит переработка житий Сергия Радонежского, Варлаама Хутынского, Михаила Черниговского, митрополита Алексия, архиепископов Иоанна и Моисея. Заново были написаны жития Никона Радонежского, Саввы Вишерского, Кирилла Белозерского. Этот титанический труд стал результатом подготовки общерусского свода святых, знаменующего активные централизационные процессы - последовательное и постепенное формирование Московии.
Примечания
95 Реформы Ольги, Владимира и Ярослава Мудрого. 96 В середине XII века Киевская Русь состояла из 15 крупных и мелких удельных княжеств, накануне монгольского нашествия на Русь (1237-1240) их было около 50, а в XIV 8. их число приблизилось к 250. 97 В этот же период (XIII в.) активизировалось экономическое развитие и этническое сплочение иноязычных народов, сопровождавшееся обострением их отношений с русскими князьями (сопротивление мордовских городов князя Пурга-са). 98 В 1169 г. своими же князьями, единственной целью которых было получение рабов, был разграблен Киев. Довершило крушение столицы монголо-татарское разграбление 1240 г. Плано Карпини, проезжавший Киев в 1245 г., писал: «...Город сведен на ничто: там двести домов, и людей тех они держат в самом тяжелом рабстве». См.: Карпини Иоанн де Плано. История монголов. -СПб., 1911.-С. 25. 99 Для новой ситуации (XII-XIII вв.) «становится характерной попытка духовных учреждений добиться обмена своей доли в государственном доходе на земельные пожалования». См.: Флоря Б.Н. Отношение государства и церкви у восточных и западных славян. -М., 1992. -С.15. 100 История удельной Руси со всею силою отразила значение личности в судьбе городов, земель и государств. 101 Дружина Андрея Боголюбского впервые в русской истории служила на условиях земельного пожалования. 102 В северо-восточных землях сохраняется структура сильной княжеской власти Киевского периода, подчинявшая иерархическую организацию сословий. 103 Ипатьевская летопись, рассказывая о разграблении Путивля в 1177 г., отмечает княжескую принадлежность церковного имущества; на патрон; cей над монастырями и храмами не однократно указывают летописи. Монастыри после смены настоятеля передаются государю и только затем новому монастырскому управителю, свидетельствует о его принадлежности государству, так же, как наем священника и протопопа общиной в определенной мере отражает зависимость церкви от общества. 104 Летописи ХII-ХIII вв. часто оговариваются - «посла на епископство». В 1228 г. святитель Гермоген осудил обычай на Руси ставить священников из собственных холопов, не освобождая их от рабства. См.: Флоря Б.Н. Отношение государства и церкви у восточных и западных славян. -М., 1992. -С. 60. 105 Духовенство имело привилегированное положение, что увеличивало число жаждущих рукоположения и вело к возрастанию количества домовых церквей, падению значения приходского храма и усилению зависимости приходских священников от мирян. Митрополит Петр остановил этот процесс введением существовавшего до конца XVII в. запрета на брак в священническом сане. См.: Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV-XV веков - М.: Изд-во Московского ун-та, 1986. -С. 46. 106 Накануне татаро-монгольского нашествия на крайних юго-восточных рубежах Руси существовал мощный укрепленный район, состоящий из трех городов - Курска и расположенных в непосредственной близости от него Липецка и Ратна. Последний с 80-х гг. XIII в. превратился в крупный центр монгольского владычества на территории древней Руси. См.: Енуков В.В. Летописные сведения 1283—1284 гг. и география округи Курска // Вопросы истории и краеведения: Сб. науч. тр.-Курск, 1994.-С. 127. 107 В 1257 г. татары переписали население и обложили тангой и десятиной, по которой все представители мужского пола, начиная с десятилетнего возраста, были обязаны давать татарам медвежьи, собольи, хорьковые, бобровые, лисьи и беличьи меха и десятую долю от всего, чем были богаты. На лесостепном юге татары своевольничали как нигде: отбирали от каждой семьи сыновей, с третьего начиная, и молодых девушек, чем вызвали запустение городов. «...Многие годы пребывание пустее, и от многих лет запустения положения того града Курска и уезда велсем древесем поросша и многим зверем обиталища быша», - сказано, в частности, в «Истории о граде Курске», составленной в XVII веке по летописцу и документам Курского Знаменского монастыря. ' 108 «Ордынский выход» - дань, передаваемая Орде удельным князем. В свое время Н.Я. Данилевский, анализируя формы внешней зависимости как условия, необходимые для формирования сильной, основанной на национальном самосознании государственности, особо выделил данничество как воспитательную историческую форму, оставляющую свободной внутреннюю жизнь и ускоряющую формирование общенационального мировоззрения. 109 В Костроме и Ярославле были убиты татарские «изменники и угодники» Семен Тонглиевич и монах-самозванец Изосим. 110 П. Чаадаев был уверен, что «продолжительное владычество татар - это величайшей важности событие <...> как оно ни было ужасно, оно принесло нам больше пользы, чем вреда. Вместо того, чтобы разрушить народность, оно только помогло ей развиться и созреть <...>. Оно сделало возможным и знаменитые царствования Иоанна III и Иоанна IV, царствования, во время которых упрочилось наше могущество и завершилось наше политическое воспитание». См.: Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма- В 2 т -М 1991 Т.2.-С. 161. 111 Название происходит от пяди, определявшей размер иконы. 112 Знаток древнерусских летописей М.Н. Тихомиров вслед за Н. Карамзиным разыскал в летописных текстах свидетельства древнерусских воинских состязаний - турниров конца XIV в. «Летопись рассказывает, - пишет он, - что в 1390 г. «на Рождестве Христове на третий день Осей, кормиличич князя великого, поколот был Коломне в игрушке». Кормиличич - это молочный брат; игрушка - по-видимому, состязание, игра, как видно, воинского характера. <...> Быть может, эти воинские игры были заимствованы из Литвы, влияние которой сильно чувствовалось на Руси XIV в., но существование их отрицать, как мы видим, невозможно». См.: Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XVII веков. -М.: Наука, 1973.-С. 337. 113 Деревня (термин появляется в письменных источниках с XIV в.) на языке того времени означала не группу построек, а совокупность различных хозяйственных угодий, находящуюся в пользовании крестьян деревни. Основной тип поселения раннемосковской Руси - однодворное или малодворное, населенное одной большой семьей. С XVI в. в Центральном регионе происходило сселение семейных деревень. 114 Древнейшее название село (упоминается в летописи с X в.) до XV в. обозначало земледельческое господское и крестьянское поселение. Позже селом стало называться поселение с господским двором, рядом с которым находились несколько деревень. Часто село было волостным центром и имело церковь с домом церковного причта. С XVI в. в Центральной России преобладали села с 20-30 дворами. 115 Слобода (известна в источниках с XIII в.) - поселение, устраиваемое духовными или светскими феодалами, жители которого в ущерб окрестному населению временно или постоянно освобождались от несения государственных повинностей. Чаще всего слобода населялась земледельцами или людьми какой-то одной профессии: рыболовами, кузнецами и т.п. Позднее слободами именовались особые пригородные поселения (ямские, стрелецкие). 116 Княжеской считалась вся земля княжения, за исключением тех ее участков, которые принадлежали частным вотчинникам, владыкам, монастырям и церквам. См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.: Наука, 1978. -С.203. 117 По «устроителям» слободы выделяют три их типа: 1) слободы, посаженные писцами или другими агентами княжеской власти в порядке исполнения служебного поручения: 2) слободы, организованные тяглым человеком, вызывавшим доверие князя; 3) слободы лица или группы лиц определенной профессии, слободы промыслового характера. См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. - М.: Наука, 1978. -С. 29. 118 Известно, какие большие льготы давали князья монастырям и частным лицам, приглашая их заманивать («перезывать») и сажать на свои земли людей «из иных княжений». См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.: Наука, 1978. -С. 16. 119 В Западной Европе, особенно в Польше и Германии, налицо аналогичное распространение «льготных поселений для эксплуатации земли, хотя и в несколько других формах, <...> находившихся под особым покровительством людей, власть имущих». См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.. Наука, 1978. -С.204. 120 С 1355 г. особым путем развивается Смоленская земля, наряду с большей частью Курского, Путивльского и Рыльского княжений попавшая под власть Великого княжества Литовского. Здесь, согласно уставных грамот Витовта, воспроизводится и утверждается в упорядоченном виде тот политический, социальный и правовой строй, который вырабатывался в Киевской Руси в течение предшествовавших веков. В первую очередь сохраняется вече в виде являющегося верховным органом в делах местного управления собрания «добрых и малых людей»; обеспечивается (выражаясь современным термином) «неприкосновенность личности», свобода передвижения и т.п. См.: Савицкий П.Н. Геополитические заметки по русской истории // Вопросы истории. -1993. -№11-12. -С. 134. 121 Слово замок - очень позднее, вошедшее в современный русский литературный язык из наречий западных губерний России под воздействием польского zamek. Понятию замка в языке русских летописей X-XIV вв. частично соответствовали слова градъ и дворъ. 122 По материалам раскопок и сведениям летописей утвердилось представление о типичной для древнерусских городов социально-топографической структуре: княжеско-дружинный детинец и примыкающий к нему торгово-ремесленный посад (окольный город). Однако чаще всего детинец свидетельствует об образовании города из замка, когда его первоначальная основа превращалась в главную, аристократическую по своему составу, часть города, снабженную самостоятельным кольцом укреплений (позднее - кром или кремль). 123 Из 1395 разведанных городищ, претендующих на городской характер, 414 представляют городские центры, возникшие ранее середины XIII в. Неоднородность городских поселений подчеркнута в летописях дифференциацией названий град, городок, городец, городище. См.: Куза А.В. Малые города Древней Руси. - М.: Наука, 1989. 124 Кострома и Городец заслонили Суздальскую землю. 125 Типология городов, разработанная А.В. Кузой. См.: Куза А.В. Малые города Древней Руси. -М.: Наука, 1989. - С. 70. 126 В основе отношений между городами лежал династийный принцип организации княжеского рода. Отношения между городскими центрами повторяли отношения старшинства внутри княжеской фамилии. 127 Наиболее важными из городских центров Центральной Руси были богатая с выгодным географическим положением Тверь и торговый Нижний Новгород, западный щит Руси Смоленск и защищавшая от набегов степных грабителей «старая» Рязань, центр Ополья Владимир и Залесский Ростов, небольшой, затерянный на границе Черниговской и Владимиро-Суздальской земли Москов (Москва). 128 Выращивался крупный рогатый скот, овцы (юг) и свиньи (север); из с/х культур - рожь, лен, конопля, овощи, среди которых преобладала капуста. Огородничество отмечено археологами по всей территории Центральной России и кое-где - фруктовые сады. Среди подсобных промыслов - рыболовство, охота, пчеловодство, лесозаготовка. На Смоленщине преобладали натуральные повинности, в том числе «пушная обязанность» - дани мехами лисицы и черной куницы. Экономика малых городов носила комплексный характер. 129 Места для содержания скота обнаружены как в пределах укреплений, так и вне их. См.: Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10. -С. 44. 130 В XIII—XIV вв. на Руси получили распространение торговые товарищества -«складничества». Они состояли из 2-4 человек, родственников или чужих друг другу лиц, объединенных общими деловыми интересами. Соединяя товары, складники образовывали своеобразное торговое предприятие. 131 Исследователи предполагают существование в Смоленске последней четверти XIII в. коллективного «немецкого» двора с церковью и частных земельных участков купцов, надолго остававшихся в городе. См.: Алдусин Д.А., Мельникова Е.А. Смоленские грамоты на бересте (Из раскопок 1952-1968гг.) // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования. 1984 год / Отв. ред. А.П. Новосельцев. -М.: Наука, 1985. -С. 211. 132 Даже былая разношерстность одежды уходит в прошлое, сменяясь традиционным русским костюмом, имеющим крестьянский прототип. 133 В этой идеальной схеме стольный град выступает как «Центр Мира и в процессе становления государственного сознания воспроизводит идею Вселенского царства. Возникновение государства сопровождается рождением идеологии власти: ее существо сводится к приданию государственному народу статуса священного или избранного, призванного к устроительству на земле небесного порядка. Сама власть в рамках этой идеологии становится проводником божественного промысла». См.: Домников С.Д. Мать земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. 134 Величественный крестово-купольный тринадцатиглавый храм образовывал грандиозную пирамиду, создавая образ горы - дольнего мира, уподобляемого миру горнему, и зримо выражая идею единства государства и церкви, власти и народа, мира дольнего и горнего. В XII в. эта композиция в сокращенном пятикупольном (реже семи) варианте становится канонической в тех городах, которые стремились перенять у Киева роль столицы Руси. 135 Киевская София (1036) возведена Ярославом на месте победы над печенегами. 136 Исследователи делают вывод, что в строительстве принимала участие гродненская строительная организация, сформировавшаяся из волынских каменщиков, полоцких «плинфостроителей» и, вероятно, местных ремесленников - главным образом гончаров. См.: Раппопорт П.А. Новые данные об архитектуре древнего Гродно // Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И.Подобедова. -М : Наука, 1988. -С. 69. 137 С XIII в. как оборонный и культовый центр начал формироваться Брянск, архитектура которого связана со Смоленском и Черниговом. Отстраиваются Свенский (1288 г.) и Петропавловский (1224 г.) монастыри в северо-восточной и юго-западной части города. Несколько позже возникают другие монастыри, от которых до нашего времени почти ничего не дошло. См.: Городков В.Н. Брянские достопримечательности // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985. -№2. -С.70. 138 Всего через несколько десятилетий стал нарастать церковный антагонизм между Русью и Западом, связанный в первую очередь с миссионерской деятельностью латинской церкви, реализующей захватнические планы своих государей. Прерывание культурных связей с Европой во многом определило адекватное ситуации резко враждебное отношение к Риму русских людей. См.: Иоаннисян О.М. Основные этапы развития Галицкого зодчества // Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988. -С. 58. 139 Автор «Повести об убиении Андрея Боголюбского» рассказывает, что княжеская Рождественская церковь настолько была украшена «иконами многоценьными, златом и каменьем драгым, и жемчюгом великим безценьным», что больно было смотреть - «не како зрети, зане вся церкви бяше золота». Утверждая, это, он нимало не погрешил против истины: помимо находившихся в храме многочисленных драгоценностей, особый блеск и сияние придавал интерьеру собора пол из полированных плит красной меди, сияние которого вкупе с храмовым «узорочьем» ослепляло. Зодчий сделал все, чтобы превратить интерьер собора в парадный дворцовый зал: крещатые столбы заменены на круглые столбы-колонны, покоящиеся на профилированных базах и завершающиеся резными аканфовыми капителями; хоры высоко подняты, увеличивая храмовое пространство и его освещенность. См.: Иоаннисян О.М. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XIII вв. // Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. -С. 149. 140 Календарь и справочный указатель Рязанской губернии на 1884 г. упоминает икону «Божией Матери Муромской», в начале XII столетия доставленную в Муром князем Ярославом и перенесенную в Рязань епископом Василием Рязанским в XIII в. См.: Календарь и справочный указатель Рязанской губернии на 1884 г. / Составители А.В. Селиванов и А.А. Фатеев. - Рязань, 1883. 141 Европейское искусство около 1200 г. характеризуется небывалым расцветом декоративно-прикладного искусства, в первую очередь - церковной утвари, в изобилии вывозимой на Русь. Как отмечает В.Н. Лазарев, это и есть один из путей реального проникновения западных форм в искусство Руси. См.: Лазарев В.Н. Византийское и древнерусское искусство. - М., 1978. -С. 229. 142 В.Н. Лазарев отнес икону «Оглавный чин» с изображением Эммануила и двух молитвенно склоняющихся к нему ангелов, происходящий из Успенского собора Московского Кремля, к владимирским иконам. 143 Составляющими этой программы были, в частности, установление культа иконы «Богоматери Боголюбская» и праздников: Покрова Богоматери и Всемилостивого Спаса. 144 Выстроенный в камне в 1754 г. (колокольня пристроена в 1806 г.), собор соединил в себе престолы двух деревянных храмов самого древнего в городе Костроме Спасского монастыря. 145 По подсчетам ученых, в домонгольское время на Руси обращалось от 20 до 130 тысяч книг, и число их должно было многократно возрасти, но к началу XV в. сохранилось не более одной тысячи рукописных текстов. 146 Значение г. Владимира несомненно, но пока не определено. 147 В удельную эпоху Центральная Россия вступила с унаследованной от Киевского государства системой учительных монастырей (в Черниговской, Тверской, Владимировской, Смоленской, Рязанской землях), формировавших свои библиотеки хотя бы с целью перелиски необходимых для Церкви книг. Житие Аврамия Смоленского упоминает, в частности, о существовании в начале XIII в. скриптория в пригородном Смоленском монастыре, где ученый монах Авраамий руководит работой многих писцов, что свидетельствует о значимости такого рода работы. 148 Филолог А. Демин считает «Задонщину» «знамением литературных перемен». «Она не предназначалась старому типу читателей - элитарному или местному. Аудитория «Задонщины» аморфна», - пишет он. См.: Демин А. Что это такое - древнерусская литература // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997.-С. 11. 149 Е.С. Роговер считает, что под именем Соловья-разбойника выведен языческий жрец Богомил, вставший во главе местных разбойников. См.: Роговер Е.С. Художественная жизнь провинциальных городов средневековой Руси и Франции в ее сопоставлении // Малые города России: Материалы II всероссийской научно-практической конференции. Ч. I. - Курск: Изд-во КГПУ, 2000. -С. 52. 150 Заставляя нас думать, что они и были реальными людьми определенной эпохи, и летописные рассказы об участии Алеши Поповича и других богатырей в битве на Калке в какой-то мере отражают действительные события.
Библиографический список
1. Амелькин А.О. Книга на Руси // Славянский мир. -Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001. 2. Архимандрит Зинон. Икона в литургическом возрождении // Памятники Отечества. -1992. -№2-3. 3. Белозерцев Е.П. Образ и смысл русской школы: Очерки прикладной философии образования. -Волгоград: Перемена, 2000. 4. Бердяев Н. Судьба России. -М., 1990. 5. Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV-XV веков. М.: Изд-во Московского университета, 1986. 6. Великая Русь. -М., 1998. 7. Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.: Наука, 1978. 8. Вздорнов П.И. Искусство книги в Древней Руси // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. 9. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. -М., 1961. -Т. I. 10. Гумилев Л.Н. От Руси до России. -СПб.: ЮНА, 1992.
11. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10. 12. Демин А. Вступит.статья. Что это такое - древнерусская литература //Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. 13. Довженок В.О. Среднее Поднепровье после татаро-монгольского нашествия // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева -М.: Наука, 1978. 14. Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. 15. Иоаннисян. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XIII вв. //Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленингр ун-та 1985. 16. Карлов В.В. О фактах экономического и политического развития русского города в эпоху средневековья: к постановке вопроса // Русские города: Историко-методологический сборник. -М., 1976. 17. Комеч А.И. Композиция фасадов Новгородских церквей XII-XIII вв. // Древнерусское искусство. Художественная культура Х- первой половины XIII в. / Отв. ред. АИ. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988. 18. Куза А.В. Малые города Древней Руси. -М.: Наука, 1989. 19. Лесман Ю.М. К теории этногенеза: этногенез древнерусской народности // Петербургский археологический вестник: скифы, сарматы, славяне. -СПб, 1993, №6. 20. Лифшиц Л.И. «Ангельский чин с Эммануилом» и некоторые черты художественной культуры Владимиро-Суздальской Руси // Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988. 21. Лихачев Д.С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого. -М. -Л., 1962. 22. Макарий. История Русской церкви: В 12 т. Т 2. Глава 4. -СПб, 1868. 23. Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. -М.: Международные отношения, 2003. 24. Петров-Стромский К. Тысяча лет русского искусства: История, эстетика, культурология. -М.: Терра, 1999. 25. Покровский М.Н. Очерк истории русской культуры. -4.1. -М.; -Л., 1925. 26. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в.-М.:МГУ, 1977. 27. Русские монастыри. Центральная часть России. -М.: Очарованный странник, 1995. 28. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. - М., 1964 29. Рязановский В.А. К вопросу о влиянии монгольской культуры и монгольского права на русскую культуру и право // Вопросы истории. - 1993. -№7. 30. Седов В.В. Городища Смоленской земли //Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978. 31. Смирнова Э.С. «Спас Вседержитель» XIII в. в музее древнерусского искусства им. Андрея Рублева. Вопросы атрибуции //Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988. 32. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. Кн. 13. Т.25-26. -М., 1994 33. Татищев В.Н. История Российская: В т. III. -M.; -Л., 1964 34. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XVII веков. -М.: Наука, 1973 35. Тихомиров М.Н. Русская культура X-XVIII вв. -М.: Наука, 1968. 36. Тихомиров. Древнерусские города. -М., 1956. 37. Федотов Г.П. Святые Древней Руси - М.: Рабочий, 1990. 38. Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV вв.: (К вопросу о зарождении восточнославянских народностей // Этническое самосознание славян в XV в. -М., 1995. 39. Фролов M.B. Заключение по результатам археологических исследований 1982-1992 годов города Рыльска и его округи // О.Н. Щеголев. Хрестоматия для провинциального юношества по истории города Рыльска. Часть 1. Приложение 1. -Курск, 1993. 40. Хорошев АС. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). -М.: Изд-во Московск. ун-та, 1986. 41. Щедрина Г.К. Историческая география Центральной России в средние века (XI - начало XIII в.) // Региональные культуры Средневековья на территории России. -СПб.: Изд-во РГПУ им. А.Герцена, 2001. 42. Яковлева А.И. Икона «Спас златые власы» из Успенского собора Московского кремля // Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988.
Глава 5. Культура Центральной России в эпоху зрелого Средневековья
Совершилось чудо: будто взял кто-то разрозненные роды и племена, как рассыпанные по земле зерна, и собрал в одну горсть, и сложил из них одну народность. К народности этой пришло общенациональное самосознание, чувство всенародной ответственности перед лицом того, кто принял ее под свой стяг, под свою защиту... Нашедшие покровительство у России стали ее же защитниками. Мустай Карим. 1991 г.
Великое княжение и рождение Московии
Форсированное заселение Москвы и территорий вокруг нее началось в начале XII века в княжение Юрия Долгорукого151, о чем В.Н Татищев, имея ввиду массовый приток разноплеменного люда, писал: «...И начал те града населять, созывая людей отовсюду, которым немалую ссуду давал и в строениях, и другими подаяниями помогал, множество болгар, мордвы, венгров, кроме русских селились и яко многими тысячами людей наполняли»152, - и не стихало несколько столетий. Т.е. стремительное возвышение маленького Москова на границе Черниговской и Ростово-Суздальской земель было обеспечено, в первую очередь, активной колонизаторской политикой его князей - привлечением ремесленников и крестьян в города и села посредством льгот, послаблений и слободских поселений, во множестве функционирующих в XII-XV вв. Как пишет историк С.Б. Веселовский, «в Московском государстве частновладельческие слободы были очень распространенным явлением: почти на каждом посаде было 1-3, а иногда и больше слобод патриарха, властей, монастырей и служилых людей» [9, 23]. Другой стороной деятельности московского княжеского дома было стремление раздвинуть пределы наследственной вотчины. Расширение территории родового удела надолго стало основной задачей держателей московского стола, на первых порах не стеснявшихся уводить захватом население чужих волостей для освоения своих и незанятых окрестных земель. Однако начало долговременных успехов Московского княжества, заложенное Иваном Калитой (1325-1340 гг.), опиралось не на военную силу, а на умную и предусмотрительную политику единства с Церковью, разумность справедливой и твердой власти, правовой и административный порядок на всей окормляемой территории, видение экономической и политической перспективы. Обеспечивалась эта своеобразная программа рядом последовательных действий не одного поколения талантливых московских князей. С получением владимирского стола (1328 г.), ярлыка на великое княжение и «ордынской монополии» (права сбора татарской дани) Москва обрела контроль над финансовыми средствами отдельных русских земель, укрепив тем свою казну и политическое влияние, и рычаги проведения жесткой централизаторской политики. Русь в свою очередь получила четыре десятилетия спокойной жизни: «Перестали поганые воевати Русскую землю и заклати христиан, и отдохнуша и починуша, христиане от великиа истомы многыа тягости, от насилиа татарского, и бысть оттоле тишина велика по всей земли» [38, т XVIII, 90]. Наведение внутреннего порядка и ужесточение правового и административного режима, опирающегося на низовую крестьянскую общинную традицию, льготные послабления и совершенствование купеческого промысла и таможенной системы дало толчок развитию торговли и промышленности. Расширение приделов княжества продолжалось посредством широкой колонизации свободных заволжских территорий, покупки в разных уделах деревень, сел и целых волостей или оформлением «дарений», «завещаний» и частных «полюбовных сделок», сопровождавшихся переходом удельных князей на службу Москве на правах получения своих вотчин «обратно в виде служебного пожалования» [24, 16-17]. В ход шли и династические браки членов московской княжеской ветви с представителями местных княжеских фамилий, что обеспечивало преемственность удельной власти под контролем Москвы. Применялась и военная сила. Так постепенно разными способами в приделы Московии вошли Боровск, Верея, Волоколамск, Серпухов, Кашира, Стародуб, Галич, Дмитров, Калуга, Мещера, Медынь, Муром, Таруса, Ржев, Углич. Во второй половине XV века покорились Ярославское и Ростовское княжества, а по соглашению 1503 после войны с Литвой к Москве перешли Чернигов, Новгород-Северский, Путивль, Брянск, Мценск, Дорогобуж, Белая, Торопец- всего 19 городов и 70 волостей [40]. В 1505 г. было присоединено Рыльское княжение, в 1514 - Смоленск, а в 1517 - Рязань. Сверхзадача укрепления великокняжеской власти и объединения земель в единое государство решалась при непосредственном участии Церкви и провозглашении религиозного единства и действенных норм христианской любви. Обоснованием в Москве митрополита Петра153 (1326 г.) почти на четыре столетия была заложена основа партнерского союза Церкви и Власти. С этого момента глава Русской церкви - влиятельный союзник светской власти, а возникшая идея - «татарское иго суть божье наказание за грехи, но Московский князь вернулся на путь Божей Правды, Москва снискала милость Божию, а ее князь поэтому стал законным преемником праведного князя Владимира и Киева домонгольских времен» [35, 40] -оставалась актуальной еще сто лет. Да и сами князья «были преисполнены мистической веры в собственную великую миссию» [17, 323]. Иван Калита154 стремился во всем уподобляться мудрому царю Соломону, видя в нем пример устроителя и держателя государства - государя, а защитниками своего княжества почитал Богородицу и Михаила Архангела (вместившего черты языческого героя и христианских святых Георгия и Дмитрия Солунского), повсеместно установив их культ и засвидетельствовав святость новой столицы Руси храмами в их честь. В церковный ансамбль кремлевской Соборной площади вошел также княжеский патрональный столпообразный храм покровителя монашества Иоанна Лествичника и Спасский монастырь (1330 г.). Монашеский идеал, провозглашавший уподобление Иисусу Христу, был особо значим для правителя, замыслившего государство «правды»156 (Д.С. Домников). Так сложился отвечающий статусу новой политической и духовной столицы Руси символический образ Москвы -наследницы Киева, веками остававшийся неизменным. Однако в социально-политическом и государственно-устроительном смысле «Москва не продолжила традиций Киева <...> она уничтожила традиции вечевой вольности и княжеских междоусобиц, заменив их другими нормами поведения, во многом заимствованными у монголов - системой абсолютной дисциплины, широкой этнической терпимости и глубокой религиозности», - как особо отмечает А.Я. Флиер157 [49, 252]. Московская Русь формировалась как надэтничное, национальное государство с сильным князем - патриархальным правителем «вотчины», территория которой в XIV-XV вв. правом «великого княжения» распространилась на всю северо-восточную Русь, превратив ее в один громадный удел. Происходило перенесение авторитарных удельных порядков на государство в целом. Местный князь становился боярином московского князя, «...культивировался синтетичный архаичный принцип нерасторжимости власти, собственности и жреческо-идеологических функций» [4, т.1, 112], оказавшийся, по сути, стержнем рождающейся государственности. Осмысление религиозного содержания власти как служения и ревности о вере, а не только о владении, отмеченное еще в Киевской Руси («Слово о вере христианской и латинской» Феодосия Пе-черского, поучения Владимира Мономаха,) и постепенно развивавшееся все это время в годы монгольского ига получило окончательное толкование [31, 114]. Уже пятое поколение великих киевских князей в лице Ярослава Мудрого к традиционному обозначению «каган» прибавило титул «царь»158. Воспринятый вместе с христианством от Византии и распространившийся с переводной литературой где обозначал и Царя Небесного, и библейских правителей, и римских и византийских императоров, в новокрещенном обществе он стал характеристикой святости, отмечая князей, славных богоугодными делами - в первую очередь строительством монастырей и церквей. В удельный период в слове царь зафиксировалось то качество власти, каковым князь отвечал за свои деяния на подвластной ему земле непосредственно перед Богом, наполнившись в монгольскую эпоху созвучной времени идеей «мирного и тихого», т.е., как понимали тогда, подлинного и праведного правления. Так царство стало синонимом совершенства верховной власти, а титул из ритуального и знакового - обоснованием ее достоинства и права, в Московской Руси159 перешло в представление о «власти большого общества как царства» (С.Д. Домников) и прибавило к наличным царским качествам «премудрость», «крепость» и харизму. Колоссальную объединяющую роль сыграл в Московском княжестве принцип этнической терпимости. Подбор людей осуществлялся исключительно по деловым качествам. «Калита и его наследники принимали на службу и татар, и христиан, и язычников ...и просто русских людей, все богатство которых заключалось в коне да сабле. Никаких прав у этих людей не было, и потому они искали службы, то есть обязанностей, за выполнение коих от князя московского следовало вознаграждение в виде «корма» с небольшой деревеньки. Силой, связующей всех «новонаходников», в Москве стала православная вера. Ведь обязательным условием поступления на московскую службу было добровольное крещение. Креститься необходимо было и для заключения брака» [15, 131]. Прежняя договорная служилая система постепенно вытеснялась поместной: в условиях натурализации хозяйственных отношений Иван Калита первым стал расплачиваться со своими слугами не деньгами, а землей. Последующее территориальное «расползание» Московии сопровождалось выводом из бывших фамильных уделов служилых и землевладельцев с привлечением их на царскую службу и наделением вотчинами во Владимирской, Ростовской, Муромской и других землях. С увеличением территории росла государственная централизация: для действенного управления обширными землями учреждались Приказы, усиливалась самодержавная власть московского великого князя, формально ограниченная Боярской думой. Выстраиваясь в иерархическую систему служилого московского двора160, оформлялось сословие аристократов, рождался государственный административный аппарат. Укрепились позиции и торговых людей, о чем свидетельствует летопись XIV века, ставящая при перечислении различных московских сословных групп купцов вслед за представителями знати [13, 36]. Однако моральной опорой объединительной политики оказались не амбициозные верхи, а городские ремесленные низы и растущее сельское население - «...московский человек, каким его выковала тяжелая историческая судьба. Два или три века мяли суровые руки славянское тело, били, ломали, обламывали непокорную стихию и выковали форму необычайно стойкую <...> все духовенство и купечество, все хозяйственное крестьянство» [48, 76]. Крепнущие тенденции общерусского единства отразили знаменитые слова, с которыми летописец обращается к своим соотечественникам в смутные дни нашествия Ахмата (1480 г.): «О храбрии, мужествении сынове Рустии. Потщитеся сохранись свое отечество Русскую землю от поганых, не пощадите своих глав». Так московский автор вносит новую идею - идею общерусского патриотизма на смену местному, областному патриотизму москвичей, новгородцев или тверичей, умиравших за святую Софию, за святого Спаса или еще за какой-либо символ местной самостоятельности» [45, 264]. В XIV-XV столетиях активным и влиятельным участником политической борьбы стала Церковь, что в немалой мере определялось ее особым правовым иммунитетом, предоставленным ханским ярлыком и константинопольскими инструкциями. Будучи крупнейшим землевладельцем и опираясь на ордынские связи и силу идеологического воздействия, она упорно внедрялась в государственное управление, что привело в 70-е гг. XIV столетия к открытому обсуждению вопроса о том, какое направление станет определяющим в процессе русского национального возрождения: великокняжеское или церковное. Куликовская победа 1380 г. доказала приоритет светской власти, окончательно установленный автокефалией (1448 г.) Русской православной церкви: с ее утверждением по византийскому канону московский великий князь сделался формальным церковным главой. Этот факт оказал несомненное, хотя и подспудное, влияние на исход религиозных споров конца XV века, когда, несмотря на заинтересованность Ивана III в секуляризации монастырских земель, церковный собор 1490 г. осудил ересь «заволжских старцев» и принял теорию теократического абсолютизма Иосифа Волоцкого161, утвердившую авторитет светской власти. Накануне нового XVI столетия Русь становится Московской именно в том смысле, что ее «центр играет в ней роль даже отдаленно несопоставимую с ролью каких-либо других городов страны. Все импульсы государственной жизни исходят из Москвы или направлены к ней» [41, 523]. Новое «месторазвитие», «адаптированное христианство» и более чем двухсотлетнее ордынское иго образовали ее особое политическое и культурное лицо: к славянскому этническому началу примешался активный азиатский и иноэтничный компонент; вечевая психология заместилась осознанием «божественности власти»; картина мира приобрела иерархическую окраску и спроецировалась на социум; установленная со времен баскачества податная система, основанная на жестком учете населения, стала фундаментом новой русской государственности. Сформировалась замкнутая деспотическая цивилизация аграрного типа. Вторая половина XV - начало XVI вв. - время принципиальных, качественных перемен и в политической, и в идеологической, и в культурной жизни. За полвека с небольшим Москва из центра княжества превратилась в столицу крупнейшего в Европе государства, что было подчеркнуто возведением нового ансамбля Московского Кремля. Выросло и ее культурное значение: распространилась грамотность, появились первые, написанные на бумаге русские документы [46, 238-245], был составлен летописный свод, возникли свои школы иконописи и письменности, свой архитектурный стиль. «Окружающему миру и сама Россия представлялась Московией, страной Москвы, потому как по численности населения, экономическому, политическому, культурному значению и духовной роли равных ей городов на Руси в XV-XVIII вв. не было. Более того, другие города развивались по образу и подобию Москвы...» [43, 11]. В условиях укрепления государства и усиления самодержавия идея православного царства естественно вырождалась в апологию правящей династии. При Иване III Васильевиче (1462-1505 гг.) возобладало представление, что «вся русская земля Божьей волей из старины от наших прародителей - наша вотчина». Необходимость его обоснования заставила отыскивать доказательства «старшинства» московской династии как происходящей от рода Августа Цезаря (через Пруста) и подтверждать преемство власти от Византии (женитьба на Софье Палеолог). Немаловажную роль сыграло и провозглашение Москвы «третьим Римом» [2, 7], породившее взгляд на Москву как на центр и сосредоточие истинного христианства. Будучи до середины XV столетия всего лишь одной, пусть огромной, превосходившей размеры Византийской империи и насчитывающей более 5-ти млн. христиан митрополией Констинопольского патриархата, Русская церковь с падением Царьграда оказалась вдруг самой крупной и самой экономически и политически сильной из всех православных церквей. К концу века основой «самоидентификации Москвы была не столько принадлежность к определенной городской общине ...сколько сопричастность третьему Риму, граду Божьему на земле, столице Богоизбранного царства, Москве-Московии И кто мог судить, где заканчивается Божий град Москва - валом земляного города или рубежами Московии» [43, 32]. Третьим Римом именовалась не Москва, уточняет Н.В. Синицына, а «Великая Россия» в целом - царство; т.е. концепция «Москва - Третий Рим» связана с событиями церковной истории, с идеей неразделимости судеб «священства» и «царства» [42; 9, 12] в чисто религиозном осмыслении этой парадигмы, вовлекавшей Московию в европейское и восточно-средиземноморское географическое и христианское временное пространство. Послание Филофея не утверждает религиозного и геополитического превосходства Руси, а всего лишь убеждает князя как единственного православного царя «осознать свою ответственность за все грехи и пороки и взять на себя в полной мере заботу об охране благочестия» [47, 37] и уготовлении Спасения162 всем православным. Эта «ослепительно открывшаяся» на рубеже XV-XVI вв. «национальная идея» скоро укрепилась и в богословской традиции, и в светской идеологии, став источником теократической и имперской политической энергии, несколько веков питавшей самодержавие. На одном полюсе общегосударственного и национального менталитета она сформировала «устремленность к глобальным, мировым обстоятельствам и претензиям» [22, 154], на другом - глубокое жертвенное самосознание русского народа как «богоносца» и «страстотерпца». В Церкви растет интерес к духовной жизни населения отдаленных окраин, труженическим подвижничеством обеспечивающего «собирание» и процветание Руси, пробуждается потребность в сборе и упорядочении сведений о местночтимых праведниках, имеющих общерусскую значимость. Усиливается централизация и унификация церковной деятельности, борьба с местными, выходящими за пределы Московской церковной практики, традициями. Особой активностью отличалось духовное окормление митрополита Макария, инициативе которого принадлежат канонизационные соборы, создание Четьих-Миней, включивших в свой состав признанные Русской церковью святоотеческие и агиографические сочинения, и начало книгопечатания163, превратившееся в одно из мероприятий по централизации государства [45, 304]. Активное монастырское землеустроительство, «воспроизводившее одновременно урабанизационный идеал Града Небесного и крестьянский идеал небесной общины» [17 349], подкрепленный со времени Сергия Радонежского социальным идеалом любви и служения ближнему, нашли свое воплощение сначала в культовом образе Святой Троицы и исихастском символе Фаворского света (просветление плоти и одухотворение человеком окружающей природы), а потом и в «иосифлянской» теории построения «Града Божьего на земле»164, явившей первые признаки перехода «от мира горнего к миру дольнему» и окончательно оформившей официальный статус типа русской религиозности. Религиозности, названной Ф.Степуном «лишенным всякой мистики и углубленного догматического сознания, полуязыческим обрядоверием: икон, мощей, святой воды, ладана, просвир, куличей», но все же морально эффективной, дающей опору жертвенному подвигу и конденсации моральных энергий [44, 588]. Собирание земли, как и прежде, оставалось тесно связанным с собиранием населения. Помимо политической воли Москвы единство государства закреплялось естественной крестьянской колонизацией сначала внутренних земель междуречья Оки и Волги, а потом и пустынных «ничейных» пространств за пределами Московии165. Поместное землевладение росло и в старых уездах Московского княжества, и на вновь заселяемых территориях юга и юго-востока, где служилым людям раздавались Арзамасские, Алатырские, Курмышские, Орловские земли и где пожалования в вотчину случались в исключительных случаях. Беспрерывные процессы огосударствления земли продолжались практически до самой Смуты [9, 116], приведя в конечном итоге к ее обезлюдиванию167 и запустению. В XVI столетие созданное Москвой монархическое государство Московия вступало сильным, с единой внешней и внутренней политикой и новым названием - Росия. Однако ряд реформ XV-XVI вв., в том числе поместная система168, юридическое оформление сословных обязанностей и привилегий, стремление перевести натуральные повинности подданных в денежные, фактическое закабаление крестьян, военные действия на восточных и западных рубежах России и укрепление ее южных границ, «опричный» террор и природные катаклизмы вызвали массовое бегство народа на окраины царства, начав всестороннее спонтанное расширение ареала российского суперэтноса. Миграция населения, увеличивая площадь используемых земель и угодий, замедлила хозяйственное и культурное развитие Московской Руси. События второй половины XVI века, с одной стороны, подняли к жизни новые земли лесостепной полосы и возвращенных России окраинных территорий, с другой - вызвали очевидное запустение давно освоенных центральных земель, составлявших главную материальную «опору» государства, чем ослабили его силы, наложив серьезный отпечаток на социально-экономические и политические процессы. Теперь централизаторская устремленность Власти находит воплощение в имперских амбициях и абстрактной, безликой силе государственного аппарата, который «приобретает невероятное могущество и оказывается способным реализовать фантастические, чудовищные проекты» [22, 154] под сакральными лозунгами царства, соборности, земства и православия. Боярская дума, организованная как представительство бывших княжеств и несколько веков осуществлявшая правление в рамках традиций169, утеряла и изначальный принцип формирования, и какие-либо свои права, «приговаривая» все, что «решил» царь. Эпоха Ивана Грозного (1533-1584 гг.) устами своего самодержца провозгласила: «нарушение воли царя есть нарушение воли Божией», - проявив этим и теократические поползновения светской власти, и ее кризис, порожденный бесплодной попыткой соединения возрастающего авторитаризма с косной «исполнительской системой». Земская реформа Ивана IV привела к развитию местничества - смещению «центра власти максимально вниз без соответственной компенсации развитых культурных интеграторов» [4, т. 1, 119] - и расколовшему страну двоевластию. Двуполюсность власти, культурная локализация и поляризация общества продемонстрировали нарастающий хаос «русской души» и изменение средневекового миропредставления, обнаружив первые признаки рационализации культуры. Нарастающее стремление к «умствованию» и «самомышлению» проявилось, в первую очередь, в захлестнувшей национальное сознание фольклоризации170 и формальной схематизации иконописного и архитектурного творчества. Московская Русь, унаследовавшая от своей предшественницы понимание изначальности крестьянского труда, того, «что пахарь выше князя-воина» [36, 176], в последующем сохраняет его и в новом названии земледельческого сословия - «крестьяне»171 - христиане, истинно православный народ, и в «окрестьянивании» всех составляющих ее сословий - горожан, духовенства, воинов-землевладельцев. «К XVI в. в Московской Руси жили одни крестьяне: крестьяне-мужики, крестьяне-посадские люди, крестьяне-воины, крестьяне князья и цари. Сквозное окрестьянивание и крестьянскость создавали совершенно неведомую послеантичному западу однородность русской культуры, не знавшей ни бюргерской, ни тем более какого-либо подобия рыцарской культур» [41, 512]. Крестьянская (низовая, народная, этнографическая) культура, существуя как христианизированное язычество, не меняет своего патриархального уклада ни в условиях опричного террора или смуты, ни в эпоху «романовских» преобразований «вплоть до начала широкого распространения некоторых специализированных форм городской культуры «просвещенческого» типа» (А.Я. Флиер). И в то же время ее отличает вовсе не «общенациональная целостность», а «избыточное многоцветие» - связанная с бытованием множества «локальных миров» (А.С. Ахиезер) перманентная культурная стратификация и удивительный симбиоз региональных субкультур, так или иначе воспроизводящие психолого-ландшафтные особенности и историко-экономические условия формирования русского народа. Дифференциация крестьянской культуры в Центральной России отразила то броуновское миграционное движение, ту культурную диффузию, которые, затухая и возобновляясь, несколько столетий (XIII-XVII вв.) продолжались в самом центре русской этнической территории. Впервые локализация культуры обнаруживает себя появлением в официальном лексиконе наряду с принятой административной терминологией территориального деления (волости, станы, уезды) системы понятий регионального характера: «города от Литовских укреплений», «рязанские города», «заоцкие города», «северские города», «украинские города», «польские города». Каждая из этих, последовательно присоединяемых в период московской колонизации XVI-XVII вв. социально-географических областей отличалась не только улавливаемой в названии исторической принадлежностью, но и своеобразным соотношением общественных структур и значимых хозяйственных отраслей, этнографическими и ментальными признаками населения.
XVI-XVII вв. Возвращение «отчины»: освоение южных и юго-западных территорий Центральной России
С разложением Золотой Орды на владения отдельных мурз (крымская, ногайская орда) окончилось мирное соседство с татарами. Беспрерывные татарские набеги вынудили Москву в конце XV столетия, используя силы «служилых» татарских царевичей, взять под охрану ближайшую естественную южную границу государства - берег Оки. Началось возведение Тульской сторожевой линии172, состоявшей из ряда преимущественно природных укреплений: на круче высоких приречных обрывов выросли Кашира, Серпухов и Касимов. Под их защитой Москва инициировала постепенное планомерное продвижение на запустелые «ничейные» территории плодородного Черноземья Среднерусской возвышенности. В течение XV-XVI столетий южнее и юго-западнее Тульской и Рязанской земель были возведены искусственные многокилометровые оборонительные сооружения и несколько тысяч новых поселений. «Именно Москве, после ее усиления в процессе двойной обороны от степных хищников принадлежит отныне роль окончательного замирения степи. Сперва - вольное и стихийное, оно привлекает организационные усилия московского государства. В этом проявляется преимущество ее таланта, связанного, конечно, с особенностями политического строения Московского государства» [29, т.1, 459]. Первый оборонительный рубеж, получивший название Большой засечной черты, был построен к середине XVI столетия и состоял из двух самостоятельных укрепленных линий общей протяженностью 1000 км. Одна шла от Козельска до Тулы и на северо-восток до самой Рязани, в несколько рядов перекрывая подходы к Москве со стороны Крыма по Муравскому шляху. Другая предназначалась для защиты центральных областей со стороны Ногайского шляха и, начинаясь западнее Ряжска от города Алатыря, с большими изломами тянулась почти на 500 км по реке Суре через Темников, Кадом, Шацк, Ряжск, Данков, Ефремов, Новосиль, Орел. Уже в середине XVI века, когда южные границы московских владений практически не выходили за пределы Брянских, Мещерских и Мордовских лесов, а «тульская линия» достигла Путивля (1550-1560 гг.), началось активное заселение свободных лесостепных территорий. К регулируемым военно-колонизационным усилиям государства добавилась стихия народных миграций173, намного ускорившая освоение Крымской стороны. Крепостные укрепления дошли до нынешнего Белгорода и Воронежа, охватив большую часть системы Дона [19, 40]. При царе Федоре Иоанновиче (с 1586 г.) активно строились новые города и крепости на среднем Дону, на реке Вороне - Воронеж с крепостью, на татарском шляху на Осколе - Старый Оскол; «на старом городище древнего славянского города Бел» [27, 37], у берегов Северского Донца - Белгород. На ответвлении засечной черты по реке Быстрая Созна возобновился домонгольский город Ливны и был укреплен Елец. С той же целью в 1595-1596 гг. восстановлены Кромы и Курск, усилена Путивльская крепость и поставлена на Свапе крепость Гнань. «Царь Федор Иоаннович виде от крымских людей своему государству войны многие и помысля поставить по сакмам татарским городы и после воевод своих со многими ратными людьми, оне же шедше поставиша на степи городы Белгород, Оскол, Валуйки и иные городы; а до тех городов поставиша на Украине городы: Воронеж, Ливну, Куреск, Кромы и насадиратными людьми казаками и стрельцами и жилецкими людьми», - записывает автор Никоновской летописи [32, ч. 8, 26-27]. Основание новых городов и возрождение старых «привело к резкому изменению демографической ситуации в крае. Вокруг названных городов возникли села и деревни, территория современных областей Центрального Черноземья стала в полном смысле Российской» [19, 40]. Новопостроенные и возрожденные старые города и крепости преимущественно сельского типа, заселялись московским и северорусским «служилым и работным, ремесленным людом»174, большая часть которого получала зимние усадьбы в крепости и примыкающих к ним слободах и летние станы в необжитых местах - государственных откупных рыболовных, бортных, охотничьих «ухожьях» (свободных землях) «за службу». Военно-служилые люди - «дети боярские» и дворяне (военные слуги бояр) - обретали дворянские привилегии, угодья и пахотные участки на поместном праве. Служилые по прибору - пушкари, стрельцы, воротники, казаки, солдаты конных и пеших полков, засечные сторожа - вознаграждались кормовыми деньгами и общинными земельными наделами группового пользование. Превратившись впоследствии в крестьян-однодворцев, они образовали вокруг крепостей и летних станов пригородные слободы, села и деревни175. В конце XVI века Дикое Поле фактически стало одной из российских земель, где под защитой восьми новопостроенных городов (Ливны, Воронеж, Елец, Белгород, Оскол, Курск, Царев-Борисов, Валуйки) возникали села, деревни и слободы. Вольные казаки176, как правило, родившиеся и выросшие в этих местах и хорошо их знавшие, начали оттесняться к югу: правительство приглашало казаков на службу в новые города, раздавая в 90-е гг. XVI века южные земли московским землевладельцам. Сначала в виде промысловых угодий, «юртов» (юрт Романовых, Воротынского, Нащекина, Трухачева), потом при царе Борисе была заведена «государева десятинная пашня [20, 235]. Всколыхнулись и перемешались огромные массы «сведенцев» -«служилого» населения, посылаемого на защиту южных рубежей с рязанских и исконно московских земель, и «сходцев» или «прочан», бегущих им навстречу от Унии с Правобережья Днепра. По Деулинскому перемирию 1618 г. к Польше от России отошла большая часть Чернигово-Северских земель, и в оставшееся за Москвой Курско-Путивльское воеводство стали стекаться украинские беженцы -«черкасы», нанимаемые на царскую службу за довольно значительные земельные пожалования и угодья. Молодой царь Михаил Романов, выступая на земском соборе в 1621 г., констатировал: «В 70 местечках Путивльщины украинцы основывают слободы. Строят остроги и занимаются разными промыслами...». «Сходцы» из Нежина, Прилук, Ромны, Вильны, Смоленска, Глухова, Дашева, Умани, Газячи, Лохны и даже Львова во множестве расселились в Нижнем Посемье - по рекам Выре, Локне, Пслу, Судже, создавая слободские поселения, обладавшие податными и торговыми льготами. Беспрестанные набеги татар и «литовских людей» вынудили московские власти в 1630-1640-х гг. предпринять грандиозное строительство еще одной мощной оборонительной линии, растянувшейся на сотни и сотни верст. Заново была укреплена старая засечная черта на Оке, а в степи выдвинулась новая - 800-километровая Белгородская черта, продолжившаяся от верховий Воркслы до Дона и далее на северо-восток, вдоль реки Воронеж до Цны. В ее состав вошло 27 городов-крепостей и ряд мелких опорных пунктов, строительство которых заняло 20 лет (1635-1658 гг.). О том, сколько времени затрачивалось на постройку каждого из «государевых городов», свидетельствуют следующие факты строительства города-крепости Яблонова, с которого, собственно, и началось возведение Белгородской оборонительной черты. Его строительство началось 16 апреля 1637 г., а уже 30 апреля новый русский острог встал прямо «на ходу крымского царя и больших крымских людей». Две тысячи московских стрельцов и около трех тысяч служилых людей и строителей из Белгорода, Оскола и других городов под руководством воеводы А.В. Бутурлина, «горододельца» Ивана Андреева строят город... за две недели. Ровно столько времени понадобилось для возведения стоячего дубового острога в 202 сажени и десяти деревянных рубленых башен, вооруженных медными пищалями, двух проездных мостов, внутренних колодца и пруда [34, 222]. До возникновения Белгородской черты заселение Черноземья шло медленно. Хозяйственное освоение плодородных земель сдерживала постоянная угроза набегов крымских и ногайских татар, чьи кочевья располагались в опасной близости от русских сторожевых постов - на Тихой сосне, между Доном и Днепром, Валуйкой и Донцом, так что татарам часто удавалось,брать в плен не только поселенцев, стрельцов и сторожей, но и станичников. Постоянные столкновения ратных людей Белгородско-Курского края с татарами напоминали гражданскую войну. Воеводы жаловались на то, что сюда «своею волею никто не идет», и первые годы города-крепости заселялись преимущественно служилыми людьми [34, 47]. После постройки укрепленной линии усилилось «многолюдное большинство», население смело продвигалось к югу, осваивая все новые и новые территории177. За служилыми людьми стали появляться крестьяне, которых «сводили» (переселяли) по указанию правительства с других мест. Просторы Ворсклы, Псела, Северского Донца, где еще сохранились остатки северянских домонгольских укреплений, занимались поселянами с запада, бассейны Сейма, Поосколья и Тихой Сосны с их притоками - выходцами из Московии и Воронежского края. Из северных районов сюда устремились вливавшиеся в Донскую вольницу беглецы от крепостников. Почти 400 км Муравского шляха отвоевали за колонизационный период служилые люди у Дикого поля, заселив все пространство между Большой засечной и Белгородской линиями укреплений русскими и украинскими переселенцами, приток которых особенно усилился после воссоединения Украины с Россией (1654 г.). В середине XVII столетия московское правительство, воспользовавшись активным переселением на свои территории малороссов, образовало впереди Белгородской черты людную Слободскую Украину, окончательно обезопасившую от степных кочевников южную окраину государства. За тридцать лет (1650-1680 гг.) пустынные московские по-граничья - юг Курской, почти вся Харьковская и запад Воронежской губернии - превратились в многолюдную, быстроразвивающуюся, геополитически и экономически перспективную часть русской государственной территории. Белгородскую черту скоро закрыли малорусские поселения, для защиты которых в 1680 г. по Донцу была построена третья, дополнительная линия укреплений - Изюмская, перед которой почти сразу же с юга появились новые поселения крестьян, во множестве бегущих от национального, религиозного и крепостного гнета польских панов правобережной Украины. Так Московское государство, обороняясь и наступая, выстроив за сто с небольшим лет три мощные оборонительные линии - Большую засечную, Белгородскую, Изюмскую, начало путь возвращения исконнорусских южных и юго-западных земель, обратив в результате вольной, правительственной, монастырской, а позднее помещичьей колонизации пустынные степи в тучные нивы, а Дикое поле - в тесно заселенную «Польскую украину» [39, т.2, 132]. На защищенные земли переводились села знати и монастырей (1647 г.), свободные крестьяне (1678 г. - 470 тыс.) и царские служивые (конец XVII в. - в 84 тыс.); пришли вольные поселенцы - беглые крестьяне и холопы, построившие сотни городов-крепостей, слобод и хуторов. Они платили налоги и осваивали новые земли, постепенно превращая бывшие военные поселения в торгово-ремесленные и земледельческие центры. До конца XVII века в колонизируемых областях преобладали небольшие хутора «при речках, мельницах и пасеках», главным занятием жителей которых были пашня и бортневое пчеловодство. Кормились «жилецкие люди, и поповы бобыли, и дворники своим рукоделием - хлеб пекут, а иные ходят на поля, по речкам для рыбных и звериных добыч, а иные небольшие торжишки торгуют» [33; 123, 57]. С ростом населения и появлением многолюдных деревень с несколькими десятками дворов («деревни с деревнями») начался процесс стирания разницы между деревней и селом, а с увеличением производства зерна открылся хлебный рынок. Хлеб, пенька, лен, конопля оказались важными объектами не только внутренней, но и внешней торговли. Растущее население способствовало социально-экономическому развитию Центральной России. Основным его занятием было земледелие с преобладающим трехпольным севооборотом, главными орудиями труда - соха, орало (небольшой железный плуг), деревянная борона, коса, серп; основным тяглом в хозяйстве -лошадь. Рожью засевались, как правило, до 40 процентов всех посевных площадей Центральной России. В основном использовали озимую, дающую надежную урожайность, хорошо хранящуюся и выстаивающую в копнах до весны. Под озимую рожь поднимали пар в июне, а в августе-сентябре проводили посев с одновременной запашкой и боронованием почвы. При благоприятных погодных условиях урожайность была значительной. Хлеб убирали косами и серпами, складывали в скирды, сушили в ямных и срубных овинах, молотили на гумнах и открытых токах цепами. Кроме ржи сеяли озимую и яровую пшеницу, овес, ячмень, просо, гречиху, горох. Среди технических культур преобладали посевы конопли. В зажиточных хозяйствах выращивали лен. Мололи преимущественно вручную. Высококачественная мука (крупчатка) изготовлялась только из пшеницы, путем неоднократной просушки и толчения. Более трудоемкими были работы по выделыванию круп, получаемых при толчении овса, проса, гречихи и других культур. Начали появляться водяные мельницы и крупорушки. Наряду с пашенным земледелием развивалось садоводство, пчеловодство, важное место занимало огородничество. Выращивали капусту, свеклу, морковь, брюкву, репу, редьку, бураки (столовую свеклу), огурцы, тыкву, лук и чеснок. Центрами садоводства178, как и ранее, оставались Москва, Рязань и Дон. Сады имелись во всех селениях Черноземья - и у крестьян (небольшие сады при домах для личного потребления плодов), и в помещичьих и монастырских имениях. Были царские (дворцовые), монастырские и казенные экономические сады, отдаваемые «из оброку вольножелающим людям». Они приносили, как правило, устойчивые урожаи фруктов: много ранних и позднеспелых плодов, пользовавшихся спросом на рынках городов Центральной России. Ягоды сажали повсеместно. Слава Курской и Тамбовской земли как садово-яблочного края зародилась во второй половине XVII века. Местные сады обеспечивали сезонный торг яблоками, сливами, грушами, вишней, черной и красной смородиной. Из лесу на продажу привозились грибы, ягоды и различные изделия из лыка и луба - корзины, короба, лапти и многое другое. Увеличение посевов гречихи, площадей под бахчевыми культурами, садоводство привело к развитию пчеловодства. Во всех селениях имелись пасеки в 70-100 ульев и более, а однодворцы держали до 40 пчелиных семей. Мед и воск в большом количестве поставлялись на экспорт и пользовались большим спросом на внутреннем рынке. Повсеместно варились медовые вина и «медовуха», а продукция пчеловодства применялась в лечебных целях и для изготовления восковых свечей. Значительная часть сельскохозяйственной продукции перерабатывалась и потреблялась на местах. Посконь - ткань из конопляной нити и пенька широко применялись в домашнем обиходе и продавались на рынке. Было налажено веревочно-канатное производство; животный жир использовали мыловаренные и сально-свечные заводы. Из зерна курили вино, производство которого было наиболее удобным средством укрепления связи крупных хозяйств (помещичьих, монастырских) с рынком и увеличения денежных доходов. Винокуренное производство базировалось на монополии владельца на землю и труде крепостных, монастырских или государственных крестьян, хотя в немалой мере использовался и наемный труд. В новых районах русские переселенцы179, как правило, численно преобладали. Шли консолидационные процессы, приводившие к формированию региональных черт хозяйственного, культурного и психического склада населения, а при соседстве с другими народами - и физических особенностей его облика. Разнородных обитателей огромной территории связывала христианская вера. Политическая власть выступала рука об руку с Церковью, учреждавшей новые епархии, отстраивавшей церкви и основывающей православные обители. Земледельческие монастыри степного и лесостепного Черноземья цари поддерживали как центры обживания «московских окраин», награждая их деньгами, ругою и доходными статьями или же жалованными вотчинами и доходами с угодий. Получая тарханные грамоты, дававшие их владельцам большие льготы по платежу податей и суду и вотчинные земли в Диком поле, православные обители собирали вокруг себя и «осаживали» вольных людей - крестьян и бобылей, которые распахивали степи, косили сено, рубили лес на постройки, увеличивая число новых поселений. Очередной этап христианизации южной России охватывал уже не только русских, но и представителей других этносов. Еще царь Иоанн Грозный «до самой кончины своей... не переставал отпускать крестьянских попов для крещения то татарских мурз, то калмыцких тайшей и кабардинских черкесов; причем немало калмыков, особенно с 1552 г., сами приезжали в Русь креститься» [10, 10]. Крещение инородцев всячески поощрялось. Документы конца XVI-XVII вв. содержат сведения о наделении новокрестившихся татар и калмыков царскими подарками: мурзам по 30 р., лисице чернобурой и 5 аршин сукна, детям - 20 р., лисице черной, сукна 4 аршина, людям - 10 аршин, сукна по 5 аршин., раздавались подарки и в виде крестиков, сапог, рубашек, штанов, холстов, поясов [10, 40]. Бывали и трагические ситуации: рязанский архиепископ Мисаил (сторонник патриарха Никона), крестивший цнинскую мордву180 в 1654-1655 гг. в Тамбовском и Шацком уездах, обнаружен убитым у деревни Ямбирино [18, 8]. В 1667 г. была образована Белгородско-Обоянская, а в 1681 г. -Воронежская и Тамбовская епархии, духовные лица в которых пользовались более широкими правами, чем в центре. «Личность попа охранялась законом от оскорблений гораздо строже; во всех общественных советах и выборах голос духовных лиц имел одно время почти решающее значение», - констатирует воронежский краевед Л.В. Вейнберг [10, 19]. Однако этот же автор отмечает всеобщее падение нравов и нарушение священниками благочестия, присутствие множества духовных лиц «малороссийской породы, отличавшихся в те времена более высоким развитием» и появление на окраинах попов-самозванцев из беглых и стрельцов [10, 49]. Сохранилось распоряжение первого Воронежского митрополита святителя Митрофана, предписания которого- «о невенчании... лиц, не предваривших венечной памяти из Духовного приказа; о невыдачи венечной памяти... без удостоверения воеводы о том, что девица выходит замуж не по принуждению, притом с согласия родителей и при непременном содействии ходатых сватов, добрых людей; о неразрешении хоронить убитых и скоропостижно умерших без удостоверения воеводы в том, что меры по розыску убийц или к обнаружению причины смерти приняты; о введении церковного пения при богослужении», а также ряд мер к повышению умственного и нравственного развития местного духовенства: запрещение посвящения неподготовленных, запрещение заниматься торговлей и мирскими делами и отлучать от прихода без крайней надобности [10, 40] -красноречиво свидетельствуют о нравах рубежа конца XVII столетия. Наблюдалась явное «оязычевание» населения. Отвоеванные земли захлестнула народная стихия, смешавшая на огромных пространствах бытовые обычай и религиозные традиции разных областей служилой России и бегущей от унии Малороссии. Церковь пыталась имеющимися у нее способами бороться со всяческими проявлениями низовой народной культуры. «Русское духовенство обличало «кощуны» с пьянством, «смехотворением и плясанием». В исповедных вопросах неизменно упоминаются игрища - «бесовские угодия»: «Или плясал еси на пиру. Или на позоры водил еси?» [16, 224] До 1667 г. через игумена Курского Знаменского монастыря Моисея дважды предписывалось черному и белому духовенству «соблюдать благочиние, наблюдать за невысокой нравственностью народа и чистотой православия» [25, 79]. Известен и более поздний текст (1673 г.) грамоты митрополита Белгородского и Обоянского Мисаила архимандриту Курского Знаменского монастыря Никодиму: «В нынешнем во 181 году ведомо нам учинилось, что в Курску, и в иных городах и уездах, всяких чинов многие люди, и жены, и дети <...> в посты не постятся, и отцов духовных у себя многие не имеют, и умножились во многих всяких чинов людях великое пьянство и бесовское глумление, скоморошество со всякими бесовскими играми. И на такое их бесчинное прельщение сходятся по вечерам, во всенощных позорищах по улицам и на полях слушают богомерзких скверных песней и всяких бесовских игр, и на кулашных боях между собой драки чинят, и на качелях колышутся вкруг на веревках <...> и накладывают на себя личины и платья скоморожские, и на свадьбах чинят бесчинное скакание и плескание и поют бесовские песни, и на Святой недели женки и девки на досках скачут» [26, 27]. Ему вторит царская грамота воеводе Бутурлину в Белгород из «Государственного архива старых дел», текст которой приводит С.В. Иванов: «...Люди, забывшие Бога, собирались на полях для богомерзких и скверных пений, на кулачные бои; за взрослыми шли дети, явились чародеи, начались волхования. Великие праздники Пасха, Рождество Христово, Богоявления проводились в бесовских сонмищах по дьявольской прелести со смехотворением, кощунством: меж себя, нарядя, водили бесовскую кобылу, в таких позорищах многие впадали в блуд, незаконно умирали и гибли, на свадьбах - одно сквернословие и пьянство» [21, 298]. Слабело религиозное рвение и в рядах белого и черного духовенства. На обживаемых территориях развивалось по преимуществу пустынное земледельческое монашество, отличавшееся достаточно скудной духовной и напряженной хозяйственной жизнью. Закладывалось обширное по масштабам и разнообразное по характеру деятельности монастырское хозяйство со своими перевозами, мельницами, винокурнями, известепальнями. Монахи и монастырские крестьяне занимались земледелием, лесоводством, скотоводством, пчеловодством, звероловством, огородничеством, садоводством; сами обрабатывали продукты сельскохозяйственной деятельности - кожи, шерсть, коноплю; многие активно внедряли в свой хозяйственный быт и быт своих вотчин разные ремесла, и в первую очередь кирпичное производство, необходимое для строительства храмов и монастырей. Православные обители выступали центрами упорядочения и организации социальной и культурной жизни осваиваемого края. За 50 лет с начала создания самой большой в Центральной России того времени Белгородской митрополии были построены 1000 церквей и 50 монастырей [5, 162], призванных «бороться с язычеством» и служить делу религиозного и культурного просвещения населения. Они окормляли огромное число разного народу, собрав под своей сенью христианские святыни разного времени и разных территорий.
Духовные и художественные процессы позднего московского средневековья
Конец XV - начало XVI века - время бурного обсуждения путей развития новорожденного русского государства и некоторого религиозного свободомыслия, отраженных публицистикой той поры. Ее авторами были князья и бояре, приказные дьяки и посадские люди, единодушно утверждавшие божественную сущность царской власти, призванной быть оплотом порядка в стране. Тон задавали два наиболее талантливых церковных автора, яркие писатели Иосиф Волоцкий (автор «Просветителя») и Нил Сорский («Устав» и «Послание к некоему брату»), исход богословского спора которых в конечном итоге определил и судьбу «русского протестантизма»181, и направление развития русского общества - Церкви и Царства. Последовавшее осуждение и безжалостное пресечение ересей отразилось ужесточением церковных канонических требований и расширением просветительской деятельности. Появилась сеть школ по обучению грамоте, богатые землевладельцы и горожане для обучения своих детей стали нанимать домашних учителей. Значительно увеличился спрос на книги. Возникли духовные училища и просвещенческие кружки. Один из таких кружков иногда называют «Академией Максима Грека». Он собрал вокруг прибывшего в Россию по приглашению царя (1518 г.) в качестве переводчика и справщика книг Священного Писания монаха Максима Грека (Михаил Триволис). Русских собеседников и адресатов ученого фека интересовали в первую очередь богословские вопросы, история западного мира и его религиозных споров. Второй своеобразной академией в Москве стал кружок митрополита Макария, подготовивший к изданию монументальное собрание «Великие Четьи минеи», предназначенное не для богослужения, а для личного чтения двенадцатитомное (по числу месяцев) собрание житий святых и других текстов. Исполнение этого поистине фундаментального труда способствовало собиранию в единое целое громадного регионального литературного наследия Древней Руси182. Однако, став своего рода «житийным каноном», он, к сожалению, привел к забвению невошедших в его книги и исключенных из повседневной практики текстов. Во множестве возникает и новая, более многообразная и жан-рово, и тематически, литература183. О том, что русские люди того времени пытались черпать опыт построения новой государственной жизни в самых разных источниках, свидетельствуют такие литературные памятники XVI века, как «Повесть о мутьянском воеводе Дра-куле», «Повесть о царице Динаре» или «Повесть о Магамете-Салтане». Возникший интерес к собственному прошлому способствовал рождению обширнейших Никоновского и Лицевого летописных сводов, Воскресенской летописи. Однако вскоре за этой титанической работой последовал упадок летописания. Ему на смену пришли хронографы и новый вид исторического повествования - завершенные повести об отдельных событиях, не включающиеся, как ранее, в состав летописных сводов, а представлявшие собой самостоятельные объемные произведения. К таковым относятся не только известные всем «Степенная книга» или «Сказание о Мамаевом побоище», но и «Повесть, како отомсти Всевидящее око-Христос Борису Годунову пролитие неповинной крови царевича Дмитрея Угле-чского», (1606 г.) или «Повесть о видении некоему мужу духовну» (1606 г.), «Новая повесть о преславном Российском царстве» (1610— 1611 гг.), «Плач о пленении Московского царства» (1612), «Писание о преставлении М.В. Скопина-Шуйского» (1612), отразившие накал идейной и политической борьбы периода русской Смуты. Своеобразной летописью «бунташного времени» стали «Временник» Ивана Тимофеева (1619 г.), «Сказание» Авраамия Палицына (1620 г.), «Повесть книги сея от прежних лет» Семена Шаховского (1626 г.), «Новый летописец» (1630 г.). Завершилась эта тема «Повестью о разорении Московского государства» (1654 г.) монаха Троице-Сергиева монастыря Симона Азарьина. «Причины Смуты авторы повестей видели в том, что "все Росийское государьство в безумство дашася", "всяк же от своего чину, в не же зван быстъ, выше начата восходи-ти... царем же играху, яко детищем, и всяк вышши меры своея жалования хотяше» [1,191]. Привлекала внимание «книжников» и героическая борьба русских людей с татарами на южных окраинах Московского царства. Один из примеров их мужества, верности и отваги был описан казачьим войсковым дьяком Федором Порошиным в поэтической «Повести об азовском осадном сидении». «Героическое» время способствовало расцвету былинного творчества и сложению исторических песен. «XVII век был временем необычайного взлета устного творчества русских людей. Былины о давнем, исторические песни о новом, пословицы и поговорки представляют неисчерпаемый кладезь народной мудрости. К сожалению, до нас дошла малая толика того яркого и богатого материала, часть которого попала даже в деловые бумаги» [1,192] Специалисты отмечают в XVII веке и сложение двух новых литературных направлений - церковно-аристократического с его утонченной символикой и витиеватым слогом и посадского - с живым языком и яркими деятельными образами. Среди посадских произведений особо популярными стали сатирические истории о продажных судьях, о жадных попах и неверных женах; повести романтического содержания о любви князя и слуги к одной девушке, о женском вероломстве, а также повести о предприимчивом герое, путешествующем по России и переходящем из сословия в сословие. Появляются переводы аналогичных западноевропейских произведений или переработки созданных в предшествовавшее время произведений древнерусской литературы, например, новые редакции «Повести о разорении Рязани Батыем». Всеобщую «жажду сочинительства» и интерес к местной истории отразило появление в XVII столетии в разных областях Центральной России литературных произведений, рассказывающих об обретении и чудесах от явленных икон, создаваемых по имеющимся монастырским летописям и часто называемых повестями. Большинство их авторов остались неизвестными, как, в частности, творец «Тамбовского летописца» или «Повести о чудесах Курской коренной иконы»184. Но есть и другие примеры: 1646-1654 гг. в Сергиево-Троицком монастыре над «Повестью о явлении Федоровской иконы Богоматери» трудился Иоанн Милютин. Плодовитый писатель и историк, он пытался также создать более полное житийное собрание, чем составленные при Иоанне Грозном митрополитом Макарием или полстолетия спустя Германом Тулуповым185. В отличие от предшественников Милютин снабжал переписываемые им из лаврских рукописей жития святых многочисленными замечаниями, предисловиями и послесловиями, исправлял неточное и ложное, тем более еретическое, согласовывал противоречия. Одновременно с ним над собственными местными сборниками «Четьих Миней» трудились многие книгописцы в разных концах Центральной России. Однако самые значительные и, несомненно, самые талантливые авторы XVII века - новгородский протопоп Аввакум, чье творчество носило откровенно проповеднический и исповедальный характер, и стихотворец, зачинатель русской поэзии и драматургии, всесторонне образованный выходец с Украины Симеон Полоцкий, прославившийся, прежде всего, как автор сборников проповедей и поэтических сочинений. Именно эти двое предопределили будущее русской литературы, пророческое служение и трагедию ее гениев: ученик и последователь Симеона Полоцкого, урожденный курянин Сильвестр Медведев стал первым, павшим от Власти профессиональным русским поэтом. Москва с удельных времен умела привлекать к себе лучшее; начавшееся в XV веке присоединение к Московскому княжеству различных русских земель сопровождалось «собиранием» и «первейших людей», и региональных реликвий. В «великокняжеский град» вывозились и особо чтимые местные святыни, ставшие через годы символами единства Русской земли186, и способности и умения «окраинных удельных мастеров». Смешение ремесленных приемов, творческого опыта и локальных традиций обогатило мир русской культуры художественными идеями, стилями и образами. Особенно это касалось изобразительного искусства. Уже к середине XVI столетия церковное строительство «вступило в новую фазу, нашедшую свое выражение в сооружении многопредельных храмов на основе свободной композиции -с папертями, ризничьими палатками, приделами разнообразных типов, колокольнями и часобитнями возле одного из храмовых углов» [23, 68]. Чуть раньше появился и копьеобразный храм-памятник оригинального шатрового типа, активно «завоевывающий» (преимущественно в деревянном виде) новозаселяемые южные территории. Вкупе они представляли самобытный архитектурный стиль XVI столетия со зримо явленными в церковном зодчестве глубоко национальными чертами. Долгое время столичный символ соборной Руси не выходил своим содержанием из границ расширявшегося Русского государства, хотя осмысление роли Москвы во всемирном масштабе началось сразу после таких внешних событий, как захват турками-мусульманами православных Сербии (1389 г.), Болгарии (1396 г.), Византийской империи (1453 г.) и освобождение Руси от Золотой Орды (1480 г.). Москва была провозглашена Третьим Римом, и ее история накрепко связалась с древней историей Европы, что сразу же получило знаковое отражение. «Византийский герб - двуглавый орел - стал русским государственным гербом. Брак Иоанна III с византийской принцессой Софией Палеолог подчеркивал осознанную Москвой всемирно-историческую миссию России» [11, 88-89]. В структуре Москвы, осознавшей себя новым мировым христианский центром и последним оплотом православия, появились политико-религиозные символы прежних «мировых» христианских столиц (Рима и Константинополя) и священного города Христа Иерусалима. Однако ее церковная застройка конца XV-XVI вв. являет и несомненное желание представить ее символом Иерусалима Небесного, каким он показан церковным преданием, запечатлен в обликах древних Киева и Владимира или предстает в прозрачной символике бывшего удельного града Кашина187, о котором искусствовед Г.Я. Мокеев, в частности, пишет: «Город, находящийся как бы в чаше, был окружен ожерельем из 24 нагорных (возвышающихся) храмов. В середине ожерелья оставался главный городской собор -Воскресения Христова, как Божественный Престол в его центре. На окраине, при подходе к Кашину с севера, откуда город был прекрасно виден, был поставлен храм во имя Иоанна Богослова, а с юго-запада по Московской дороге путника встречал другой храм - «Входа в Иерусалим» [30, 111]. Так и столица Руси «безусловно мыслилась строящейся во образ Небесного града не столько волею земного царя, сколько промыслом Царя Небесного и Земного - Христа» [30, 113]. В середине XVI века в Кремле возле церкви Иоанна Лествичника сооружается двухпрестольный Спасский собор (1532 г. - придел Воскресения Христова, в 1555 г. - придел Рождества Христова), ставший основой кремлевского символа Небесного града . На единое пространство соборной и Ивановской площадей выводятся 12 входов-въездов (по 3 с разных сторон света). Снаружи Кремля перед Спасскими (Фро-ловскими) воротами появляется Лобное место - «Голгофа» (впервые упоминается под 1549 г.); в память о взятии Казани и Астрахани с ним рядом встает 25-крестный собор Троицы на Рву (1555-1561 гг.), первоначально известный как «Иерусалим» (позднее стал называться храмом Покрова на Рву или Василия Блаженного). Его «градопо-добные формы символизировали Небесный Град» [30, 112], а цветистое, изощренное узорочье создавало образ «дарохранительницы» или богато изукрашенной «напрестольной сени». Создание Символа Небесного града продолжил царь Федор Иоаннович, окруживший в 1591 г. всю Москву Скородомом - деревянным городом с 12-ю трех-шатровыми вратами189. При «благочестивом царе» Федоре Иоанновиче, начавшем укрепление и расширение южных и юго-западных границ Московского государства, в Москве собралось огромное количество нового народу. «Сведенцы» создали в Москве слободы, сотни (Дмитровскую, Ростовскую, Устюжскую, Хлыновскую, Ржевскую, Новгородскую, Тверскую) и общины из Переславля-Залесского, Старицы, Ярославля, Смоленска. Появились и подворья - представительства городов и крупнейших монастырей Руси, нередко располагавшиеся на территориях общин земляков-сведенцев. Каждое подворье имело свой, в большинстве своем деревянный, храм. К XVII веку в структуре столицы таковых насчитывалось уже более сотни. Вместе с приходскими церквами они наполнили панораму Москвы множеством глав, яркой многостильностью и сказочной декоративностью. Издревле усадебная Москва190 застраивалась «кучно». Церковные ансамбли становились центрами строительного притяжения, обрастая подмонастырскими и посадскими поселениями ремесленников и мелких торговцев, живущих почти общинной жизнью и совместно справлявшихся с многочисленными заботами. В красоте и декоративном уборе приходские храмы не только в столице, но и по всей Московии не уступали монастырским, отличаясь оригинальностью размеров и расположением на лучшем, обозримом со всех сторон месте. Слободские и «кончаковские» (Г. Вагнер) городские церкви миряне строили быстро и на совесть и, стараясь не отстать от соседей, украшали узорочьем наличников и подзоров, крылец, дверей, глав и крестов. Появились и церковные микроансамбли. В Суздале, например, в виде парных церквей, где центральное место занимал значительный по размерам летний храм с богатым декором, рядом с которым выстраивалась компактная зимняя отапливаемая церковь. Однако символическое значение градостроительства и архитектуры, как, впрочем, и всего искусства, постепенно отходило на второй план. Возобладало стремление к нарядности и многоцветию, оригинальности, разнообразию и индивидуальности. В художественную жизнь вливался новый дух - дух креативности. Все явственнее проступало «дольнее», все ощутимее дул ветер перемен, поднявший «бурю раскола», где деятельная жажда нивелировки накопившихся различий и введения одобренных и утвержденных церковных образцов столкнулась с угрюмой привязанностью к устоявшейся «старине». Две мятежные и трагические фигуры XVII столетия патриарх Никон и протопоп Аввакум191 стали действенным символом и живым олицетворением необратимых исторических и культурных процессов, странным образом борьбой за сохранение и чистоту традиций ознаменовав рождение нового времени свободного творчества и свободного человека. Идейной опорой Никона в его теократической, а точнее, иеро-кратической попытке преобразования Церкви и государства явилось опять же послание старца Филофея. Учение, возникшее как противодействие идейной и военной агрессии католицизма, послужившее политическому единству государства, в конечном итоге оказалось орудием самых реакционных охранительных церковно-государственных институтов и уже спустя столетие привело к изоляционизму, чванливому неприятию всего чужеземного, затормозив развитие просвещения и культуры. Коренившаяся в нем идея вселенской власти во второй половине XVII столетия парадоксальным образом подвигла Никона на реформу, сутью которой было сближение обрядов всех православных церквей, очищение христианского учения и эстетизация богослужения. Патриарх, мечтавший стать во главе вселенского Православия и завоевать «второй Рим» - Царьград, ратуя за единение родственных великорусского, малорусского и белорусского народов и желая избежать культовой розни, начал преобразования с активного привлечения организаторского, проповеднического и художественного опыта греческой, белорусской и украинской церквей. Его основной заботой стало укрепление религиозности, усиление воздействия церкви на массы, вовлечение их в культ. Всей своей деятельностью Никон демонстрировал приоритет церковной власти, провозгласив священство выше царства во времена объективно нарастающей секуляризации культуры и государства. Церковный раскол и как следствие «ересь» и множество религиозных течений - неизбежная реакция на волевое вмешательство в объективные культурно-исторические процессы, вызванная глубоким противоречием между страстным желанием реформаторов к невозможному: одновременно сохранить и изменить старое, ускорить и затормозить новое. Идеи Никона отразили реальное материальное и политическое положение современной ему Русской православной церкви, к середине XVII столетия по своему влиянию и богатству оказавшейся своеобразной «внутренней империей», государством в государстве. Три построенных Никоном монастыря, предназначенные для роли личных династических владений церковного монарха - Иверский, Воскресенский, названный «Новым Иерусалимом», и Крестный -стали и вехами укрепления и падения самовластного патриарха, и своеобразным символом церковных притязаний, и отражением новых культурных ориентиров. Первый из патриарших монастырей - Иверский192 - крепость на западных границах Руси с гарнизоном в 200 стрельцов, с пушками на крепких стенах и с типографией за ними. Иверский монастырь Никона - тот же греческий Афон193, магически осмысленный восточным христианством как «земной удел Богоматери»; декларация религиозной преемственности и владения истиной. Создание Нового Иерусалима - моделирование уже целой страны, ее земли и ее истории. Т.е. одновременное констатирование богоизбранничества, выражение претензии на власть, простирающуюся на весь православный мир, и воплощение культурного космополитизма. Новый Иерусалим Никона - не только и не столько символ, сколько конкретное, материальное перенесение святынь города Христа на благословенную землю новых хранителей православия. Характерно, что монастырский Воскресенский собор, замышлявшийся как копия Иерусалимского храма Гроба Господнего, повторяя его структуру и размеры, являет собою оригинальное творение в духе декоративно-пышных ансамблей русского XVII века, хотя и необычен для своего времени195, отвергнувшего традиционно-русскую церковную практику как измену византийской старине. Исследователь религиозного искусства Н.К. Гаврюшин самым значительным событием в истории русской религиозно-эстетической мысли XVII века называет Определение Большого московского собора 1667 г. [12, 15], во многом обусловившее пути развития русской художественной культуры и в первую очередь церковной архитектуры и иконописи. Нельзя сказать, что Центральная Россия стремилась беспрекословно выполнять столичные указы или противодействовала им: в ту пору провинция строила преимущественно из дерева, что еще на какое-то время задержало шатровый стиль XVI столетия. Но и в каменном зодчестве наложенные Церковью ограничения приняли не все и не сразу. Классика позднего русского средневековья создана не по столичным чертежам, а по собственному прикиду и раскладу. Мастера Верхнего Поволжья, например, возводя в конце века заказные приходские церкви, во многом использовали национальные архитектурные традиции и, выбирая за основу предписанный соборным установлением пятиглавый храм, окружали его центральный куб роскошными переходами и порталами, шатровыми колокольнями, декорируя фасады кирпичными и фаянсовыми узорами, а интерьеры - богатой внутренней росписью. Разбогатевшие купцы торговых Ярославля, Борисоглебска, Ростова, Углича увековечивали свои имена построением обширных храмов соборного типа. Ярославцам не нравились маленькие изукрашенные церкви московского узорочья: они ценили величественность и крупный масштаб. Особую привлекательность и неповторимость придают древним храмам Ярославля, Углича и Ростова многоцветные, рельефные керамические узоры изразцовых фризов, клейм и розеток. Церкви Ростова Великого строже, чем московские, но наряднее, чем ярославские. По их стенам кружевной строчкой проходят колончатые пояски, а вместо полукруглых кокошников они, бывает, завершаются треугольными фронтончиками (например, стены церкви Иоанна Богослова). Мастеровой люд196 Суздаля, всегда имевший отменный вкус, щедро украшал свои храмы росписями, лепниной, резьбой, позолотой и ковкой. Суздальские церкви XVII века, имеющие обязательную колокольню с шатром «вогнутая дудка», изобретенным местными зодчими, создавали изумительный городской силуэт (пятиглавая Лазаревская церковь (1667 г.), в декоративном убранстве которой - кокошники, изразцы, окна, украшенные наличниками). Уникальная местная архитектурная школа устояла под мощным столичным влиянием: «московское» барокко XVII века с его обязательной композицией восьмерик на четверике не прижилось на местной художественной почве. Суздальцы сохранили любовь к двух- и трехшатровым архитектурным композициям и к достаточно скромному по декору пятиглавому храму посадского типа с почти обязательной шатровой колокольней, разработав при этом «свою собственную суздальскую форму вогнутого шатра, несомненно, более изящную и потому хорошо запоминающуюся» [7, 30-31]. Основа уникальной суздальской архитектуры - мера, вкус, дух, определявшиеся выверенной веками простотой и стабильностью основных объемов и форм храма, набором и сочетанием его элементов и практической целесообразностью. Сохранившийся пример брянского зодчества этого времени -пятиярусная надвратная Преображенская церковь Сретенского монастыря г. Брянска (1670-е гг.), украшенная характерными для московского барокко наличниками окон и угловыми трехчетвертными колонками, вместе с декором второго яруса и росписями стен внешнего фасада (росписи утрачены) передает нарядный, легкий, жизнерадостный строй местной архитектуры с ее обязательной многоярусной композицией, внешней галереей-гульбищем и боковыми всходами-лестницами. Более строг, хотя и повторяет многоярусный принцип центричного построения, образ сохранившейся монастырской архитектуры Рыльска и Путивля, совместивший московское и «слободское» - украинское влияние. Знаток и ценитель русских церковных древностей Н.В. Покровский писал в конце XIX века: «XVI-XVI! столетия были самым благоприятным временем для развития нашей храмовой архитектуры на началах национальности, а также и для развития нашей церковной живописи, XVII в. заканчивается наша национальная художественная деятельность» [37, 390]. Несколько иную оценку переломной для русской культуры эпохи дает современный исследователь Т.Ф. Владышевская: «Особенность развития русского искусства XVII века заключается в диалогичности культуры, старое, не умирая, сосуществует с новым. Со стабилизацией художественно-исторических процессов искусство в дальнейшем идет по двум путям: один - путь широких контактов с западноевропейской культурой, синхронный развитию стиля европейского искусства; другой - путь консервации древней традиции в общинах старообрядцев, ограждающих свою культуру от внешних воздействий на протяжении трех столетий» [8, 216]. По мнению П.Н. Милюкова, «русская архитектура уже не много сохраняла своего собственного содержания, когда началось усиленное влияние на нее Запада. <...> Так как стояло дело, заимствование привело к забвению национальных задатков и к копированию готовых иностранных образцов» [29, т.2, 20]. Уже в конце XVII века шатровый верх возводится только над колокольней, а любимые русским зодчеством кокошники теряют свое функциональное назначение и превращаются в элемент декора. В это же время повсеместно, там, где появляются выходцы с Украины - переселяемые монахи, ставленые епископы, мастера-умельцы, в строящихся храмах зримо проступают черты польско-украинского барокко. Некоторое время строители еще воздерживаются от базилики и повторяет предписанную форму пятиглавого храма на крестовом плане, сохраняя «подклети», террасы кругом церкви и т.п., но луковичная форма главы уступает место западной фигурной - с перехватами; боковые главы по сравнению с центральной уменьшаются в размерах и ставятся над особыми башенками. Появляются даже одноглавые и трехглавые типично украинские храмы. Шатровые колокольни заменяются многоярусной башней, вытягивающейся кверху посредством уменьшающихся двух, трех, четырех и даже пяти восьмигранных барабанов. Не менее сложный путь прошло и церковное изобразительное искусство. После взлета в XV столетии московской художественной школы с ее полными света, евангельской любви и божественной музыки образами Богородицы и Божественной Троицы, величественными церковными иконостасами, теплотой и декоративностью молельных домашних образков пришло время торжества «видимого». «Художники словно развивались в стремлении как можно шире охватить мир реальный и мир мысленный» [8, 161], все больше забывая созданный несколькими поколениями иконописцев и изографов символический язык русской религиозной живописи. «Фрязь» или «фряжское» письмо, с XVI века знаменующее западное влияние, ко второй половине XVII столетия во многом изменило иконописный канон. К этому времени реалистические веяния шли в Москву не только из Византии и из итальяно-греческих школ, а в гораздо более полном виде переносились непосредственно с Запада приглашенными для работы в Оружейной палате иноземными мастерами. Даже оценка их труда, оплачиваемого на несколько порядков выше, чем творения самых искусных русских иконописцев того времени - Симона Ушакова, Прокопия Чирина, Иосифа Владимирова, говорит о резкой смене эстетических предпочтений и необратимости происходящих перемен. Способствовали изменениям и необычайно расширившиеся связи с Западной Европой, и воссоединение с Левобережной Украиной и частью Белоруссии. Большая работа по обновлению и росписи новопостроенных «после Смуты» церквей центральной России, где бок о бок трудились царские изографы, отправлявшиеся «на заказ» в дальние от Москвы монастыри, и «городовые» мастера, насильно собираемые в центральные и пограничные епархии, привела к слиянию и обезличиванию провинциальной иконописи и рождению в середине XVII столетия широко распространившегося однообразного эклектического стиля. По отношению к старому Москва сыграла роль централизатора, объединением самых именитых иконописных школ в одну «школу московских государевых изографов» нивелировав стилевсэе многообразие в двух художественных стилях: «годунов-ском»197 и «строгановском»195, элементы которых - «живописный реализм», декоративность и утонченный эстетизм - получили развитие в творчестве лучших мастеров Оружейной палаты. В 1667 г. в трактате «Слово к люботщателям иконного писания» «царский изограф» Симон Ушаков изложил такие взгляды на задачи иконописи, которые по существу вели к разрыву с иконописной традицией. Его собственная попытка написать «как в жизни» (икона «Троица», любимые им «личные» Образы) обернулась безжизненностью, академической холодностью, омертвелостью изображения. Художник заблуждался, полагая, что сумел органически связать реалистическую трактовку формы со старинными заветами иконописцев. Явления, о которых говорил на церковном соборе времен Ивана Грозного (1555 г.) думный дьяк Висковатый, в XVII столетии настолько усилились, что уже вызывали активный интерес не у только мастеров, но и у прихожан. Не переломила общую ситуацию и страстная проповедь патриарха Никона, его прилюдные грозные проклятия манеры «франков и поляков» и почитателей икон «такого пошиба», выкалывание «неканоническим образам» глаз и их публичное сожжение. Протекающая перед глазами жизнь, а не горнее, вечное, мысленное, ставится во главу угла, вследствие чего и иконы всех жанров наполняются историко-бытовыми качествами и постепенно утрачивают свой сакральный характер. «Вширь, но не вглубь» - неписан-ная программа эстетики второй половины XVII века, прочно «заземлившая» ее и давшая «почву не только портретному, но и пейзажному, бытовому жанру, даже жанру натюрморта», - пишет в конце XX столетия Г.В. Вагнер [8, 165]. Родовой признак культуры этой эпохи - освобождение от канонов, стимулировавшее оригинальное, пронизанное фольклорным началом творчество. Расширение тематики изображений, увеличение удельного веса светских (исторических сюжетов), использование в качестве «образцов» западноевропейских гравюр позволили художникам творить с меньшей оглядкой на традиции, искать новые пути в искусстве. Особо значимой в утверждении западного влияния оказалась «Библия Пискатора», чьи темы и сюжеты охотно заимствует стенопись храмсв Ярославля, Костромы, Ростова, других городов Верхневолжья. Упоминается она и в монастырских описях южных приделов Московии, храмы которых отличает внешняя настенная роспись на сюжеты чудес чтимых чудотворных икон и традиционно православный канонический порядок росписи внутреннего церковного пространства. Однако серьезность и обилие живописной работы200 и отсутствие указаний на обмен мастерами с центральными и северными городами Руси того времени дает основание полагать, что в южной России XVII столетия были свои иконописные центры со своими «малярами». Так, например, известно, что рядовая стенопись и иконопись курских храмов и монастырей, выполнялась местными умельцами, а ответственные заказы размещались в Киеве и Чернигове. Главная особенность культурной жизни этого времени пограничного Униатской церкви Курского порубежья - бытование и гармоничное сосуществование форм и православной, и католической религиозной культуры. Единичные сохранившиеся свидетельства и анализ иконографии некоторых явленных икон южного края, позволяет увидеть, как под воздействием изображений «мадонн» меняется самобытная киево-черниговская манера, складываются новые иконописные приемы, рождающие Образы «необыкновенно художественные, с поразительно написанными глазами - глубокими и вдумчивыми» [28, 159-160]. Значительно масштабнее представлено северо-восточное церковное художественное творчество. Фрески Спасо-Преображенского собора Спасо-Евфимьевского суздальского монастыря - превосходный памятник монументальной живописи (1689 г.) «дружины костромских иконописцев» (В. Брюсова), возглавляемой знаменитым мастером стенописи Гурием Никитиным. Тщательный анализ доктора искусствоведения Веры Брюсовой показал, что эта и другие программы выполненной мастерами стенописи, согласовывались комиссией, состоящей из заказчика, духовенства, главы артели и представителей власти. Однако при всей регламентированности старший дружины был свободен в своем творчестве и, разрабатывая предпочтительную систему росписей, решал не только художественные задачи, но создавал свою мировоззренческую систему, отражая личное прочтение библейского текста. Даже обращение к евангельским сюжетам не ограничивало творчество этого времени твердо установленной иконографией, давая возможность насыщать композицию деталями, образно показывающими отношение всех ее участников к происходящему. «Благодатное чувство от фресок Гурия Никитина по своему существу близко тому, что мы испытываем от произведений Андрея Рублева. Созданные им образы необыкновенной человечностью и духовностью сродни образам, созданным великим гением русского искусства <...> творчество Рублева, Гурия Никитина и Дионисия, как и Алипия Печерского взросли на одной почве - православия, обновленного на почве доброй и простосердечной Руси», - в этой частной характеристике искусствоведа В. Брюсовой [6, 77-78] отражена противоречивость и мировоззренческая глубина переходного времени. Есть примеры разрушения древних канонов деятелями и самой Церкви, в частности, суздальским митрополитом Илларионом. Двоюродный брат Симона Ушакова, основатель и строитель Флорищев-ской пустыни, он изменил программу расписанных царскими изографами пятиярусных иконостасов сразу нескольких храмов Суздаля. Как считает современный исследователь Магдалина Гладкая, это вторая (после Никона, обновившего иконостас Успенского кремлевского собора) зафиксированная попытка неканонического обращения с традиционно выдержанным и иерархически выстроенным составом иконостасных образов. Создание иконостасов издавна рассматривалось как крупное деяние государственного масштаба. В рассматриваемом случае в нем принимали участие митрополит, царь и известный мастер Симон Ушаков (с учениками Георгием Зиновьевым и Артемием Петровым), возглавивший большую иконописную артель, расписавшую сразу нескольких монастырских храмов города. Как идейный руководитель работ митрополит Илларион внес в устоявшуюся каноническую концепцию высокого иконостаса существенные изменения, поместив «никогда не помещаемый в иконостасы мученический чин» и заменив праотеческий.ярус святительским (Покровский и Успенский собор) [14, 157-159]. Настойчивое включение мученического чина и есть стержень программы Иллариона, преследующий целью поддержание в монастырских храмах монашеского подвига. Это стремление церковного иерарха не может не наводить одновременно на мысль и о ширящейся творческой свободе, и об ослаблении религиозного чувства в монашеской среде. Препятствуя «самомышлениям», признанные иконописцы и маляры, как тогда называли мастеров стенописи, попытались создать новый канон, объединив лучшие из старых образцов и современные им оригинальные композиции в Сийский лицевой подлинник, замышлявшийся как новый канонический Образец для иконописцев. Но уже никакой, даже самый образцовый, иконописный подлинник не мог положить предела творческой свободе: «Варианты, все более и более многочисленные, указывались и в самом подлиннике, и чем более он существовал, тем более становился пестрым и сборным» [29, 42], вызывая еще большую свободу творчества. Икона, как когда-то на Западе, становилась своего рода «Библией бедных», Библией в картинках. «Обновленческая тенденция неизбежно отдавала церковное каноническое искусство в вавилонское пленение секуляризма. Хранителями собственно русской православной иконы становились старообрядцы» [12, 17]. XVII столетие, по сути, завершает более чем семивековую историю древнерусской иконописи, которая к его окончанию прекратила существование как господствующая художественная система. Наш современник архимандрит Псково-Печерского монастыря и иконописец Зинон уверен в следующем: «...Учение Церкви может быть искажено кистью так же, как и словом. <...> Распространившееся со временем влияние западного богословия, нарушения в евхаристической жизни привели к тому, что икона часто превращалась в картину на религиозный сюжет. Следовательно, почитание ее перестало быть в полном смысле православным» [3, 58]. Это стремление к красивости и увлечение земным отразилось и в расцвете прикладного искусства, сделавшего многие вещи крестьянского, дворянского или боярского быта XVI—XVII вв. высокохудожественными произведениями. Резьбой и яркой росписью покрывались мебель, прялки, посуда, наличники окон, двери, фронтоны зданий. Здания пестрели цветными изразцами и художественным прорезным железом. Получило распространение «низание» из речного жемчуга, драгоценных камней и металлических пластинок, украшавшее оплечья (воротники), подолы и рукава богатой одежды. Древнерусское скоморошество - часть народной культуры, выражавшая мироощущение, психологию и вкусы простых людей, именно в это время породило столь любимых на ярмарках «Петрушку», «балаган» и кукольный театр. Параллельно им (70-80 гг. XVII в.) начинает формироваться светский театр. Сначала школьный - при Московской духовной академии201, затем придворный (1672 г.) - в палатах царя Алексея Михайловича. Основу его актерской труппы составили живущие в Москве иностранцы и русские юноши из мещан, получившие специальную подготовку «комедийному делу» в драматической школе, устроенной в Немецкой слободе . Драматургия первых русских театров сохраняла связь с библейскими сюжетами и аллегорически отражала современные политические события. Разыгрывались также комические и сатирические интермедии. Растет интерес к ремеслу, в том числе и инженерному. Получают развитие научные знания и техника, носившие в основном практический характер и отвечавшие потребностям развивавшейся российской экономики. Большое значение приобретают практические руководства по арифметике, геометрии, строительству и техническим наукам; по измерению и описанию земельных площадей; пасхальные таблицы. Пишутся астрономические трактаты: «О широте и долготе земной», «О стадиях и поприщах», «О расстоянии между небом, и землей» и т.д. Наблюдается широкое увлечение описаниями путешествий и географических исследований; составляются первые русские географические карты («чертежи»)203. Развитие ботаники, биологи, медицинского знания отразили многочисленные «травники» и «лечебники». Продолжается знакомство русских книжников с античными писателями и философами. В XV-XVII вв. широкое хождение получили «Христианская топография» и светская научная литература204: переводная арабо-еврейская - «Шестокрыл», «Космография». Возникает огромный интерес к историческому наследию Древней Руси, стимулирующий создание новых культурных памятников - не случайно этот период русской культуры специалисты иногда называют «русским Возрождением». Усложнение городской жизни, рост государственного аппарата, развитие международных связей предъявили новые требования к образованию. В городах утверждался интерес к знаниям, многие стремились учить детей205. В XVII веке начала формироваться сеть школ по обучению грамоте. В Москве появились средние, в том числе частные, школы, где кроме чтения, письма и арифметики преподавались иностранные языки и некоторые специальные предметы: всесословная лютеранская школа в Немецкой слободе (1621 г.), обучавшая и русских мальчиков; частная школа боярина Ф. Ртищева для молодых дворян (1640-е гг.), дававшая знание греческого и латыни, риторики и философии; государственная школа для обучения подьячих Приказа тайных дел при Заиконоспасском монастыре (1664 г.); школа при Печатном дворе, основной дисциплиной которой был греческий язык (1680 г.) Учителями становились «церковники» или «приказные» (служившие в приказах). Основными учебными пособиями оставались книги религиозного содержания, но появилось несколько светских изданий: буквари Бурцева (1633), Полоцкого (1679) и Истомина (1694), которые своим содержанием выходили за рамки названия и включали статьи по вероучению и педагогике. Широко расходились азбуковники206 и естественнонаучные энциклопедии для любознательного читателя «Луцидарус». Уровень грамотности значительно вырос и даже на южной, более отсталой окраине государства в различных слоях составлял: среди помещиков - 65%; купечества - 96; посадских людей - около 40; крестьян - 15; стрельцов, пушкарей, казаков - 1% [34, 112]. В 1649 г. в специально учрежденный в Москве Андреевский монастырь были приглашены воспитанники Киево-Могилянской академии, а в 1687 г. на его основе для подготовки высшего духовенства и чиновников государственной службы была создана Славяно-греко-латинская академия, ставшая первым в России высшим учебным заведением и крупнейшим центром просвещения. Ее первыми учителями были братья Иоаникий и Софроний Лихуды - греки, окончившие Падуанский университет в Италии и читавшие курсы «естественной философии» и логики в духе аристотелизма. В академии древним языкам (греческому и латыни), богословию, арифметике, геометрии, астрономии, грамматике учились представители разных сословий (от сыновей конюха и кабального человека до родственников патриарха и князей древнейших российских родов) и национальностей (русские, украинцы, белорусы, крещеные татары, молдаване, грузины, греки). Академия сыграла большую роль в развитии просвещения и в конце XVII века, и в последующие эпохи. До середины XVII столетия преобладало церковное образование - готовили священников, ученых-монахов, сочинителей проповедей и духовных книг1. В конце века проявилось обмирщение русской философской мысли (С. Полоцкий, А. Белобоцкий, Ю. Крижанич), стали актуальными практические научные знания, отвечающие потребностям российской экономики. Для подготовки новых кадров потребовалось светское образование.
Примечания
151 Большинство современных московских городов - Москва, Дмитров, Волоколамск, Серпухов, Коломна, Звенигород, Руза, Вышгород, Зарайск - основаны в густозаселенных сельскохозяйственных районах Верхней Волги именно в период княжения Юрия Долгорукого (1155-1157). 152 Венграми историк называет угров, чьи племена соседствовали с Владимирскими и Суздальскими землями; болгары пришли с Волги; «голядь» была послана Новгород-Северским князем Святославом. Этот народ поселили в Трехозерье (территория сегодняшней Москвы), с той поры речушка, вытекавшая из местных болот, получила название Голедянка. 153 На динамичных правителей небольшого княжества со столицей в Москве обратили внимание в Константинополе, поддержкой в организации епископии и концентрации митрополичьего правления «отдав им решительное предпочтение в их борьбе за создание централизованного русского государства». См.: Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992. -С.53. 154 Иван Калита выкупает русских пленников из Золотой Орды и заселяет ими московские слободы. 155 Самыми древними храмами Москвы были деревянные церкви Иоанна Крестителя, Михаила Архангела, Св. Дмитрия Солунского и Благовещения. Новый каменный Успенский собор был освещен 14 августа 1327 г., т.е. в тот же день, что и Успенский собор во Владимире, построенный Всеволодом Большое гнездо - основателем рода северо-восточных князей, и Успенский собор Киево-Печерского монастыря. Так была засвидетельствована преемственность власти московских князей. 156 Иисус Христос как «праведное солнце», чей небесный путь совершался на земле и повторяется лишь в иноческом подвижническом труде по превращению земного естества в небесное. Так мыслили московские князья, не представлявшие земного царства без монашеского духовного подвига. См.: Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. 157 Значение общения с деспотической культурой монголов отмечают и другие исследователи. А.А. Горский, в частности, подчеркивает: «Само возникновение Московского княжества, его территориальный рост и усиление, выдвижение на ведущие позиции в Северо-Восточной Руси, объединение под властью московских великих князей значительной части северных русских земель происходили на фоне отношений с Ордой и тесной связи с ними. <...> непосредственные рычаги сдвигов отношений с Ордой кроются <...> не в изменениях соотношения сил, а в переменах в восприятии иноземной власти общественным сознанием (другое дело, что эти перемены происходили <...> под влиянием событий в политическом развитии Орды, Руси и Восточной Европы в целом». См.: Горский А.А.Москва и Орда // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. - 1999.-№4.-С. 29-31. 158 Здесь и ниже по книге С.Д. Домникова «Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. Гл,7. § Священство и царство. 159 Начиная с Ивана Калиты титул «царя русского» прочно закрепляется за московскими великими князьями, срастаясь к концу XV в. с великокняжеским и церковным. 160 Ее основанием стали 915 дворянских родов «московского родословца», составившие столбовое дворянство, много позже поименованное в «Бархатной книге», написанной по указанию царевны Софьи. 161 Работая над укреплением самодержавия и одержав победу над «нестяжателями» - Нилом Сорским и Вассианом Патрикеевым, «иосифляне» - сторонники Иосифа Волоцкого - добровольно отдают под его попечительство и всю русскую церковь, и свои монастыри, превращая их со временем, по выражению Г. Федотова, в «простую культовохозяйственную организацию». См.: Федотов Г.П. Святые древней Руси. -М.: Рабочий, 1990. -С. 90. 162 Н.А. Нарочницкая в своей книге «Россия и русские в мировой истории» особо отмечает: «В старину идея и весь комплекс понятий «о всемирной империи» принадлежали не светскому, политическому, но религиозному мировоззрению и отражали искание Спасения. <...> первые зачатки учения о Риме как царстве Христовой Истины пронизаны не идеей мирового господства, а спасения и относятся к разряду эсхатологической литературы. <...> Добавим, что наряду с чисто эсхатологическим значением имя Рим, а также императорский или царский град в смысле центра, где свершается всемирно-историческое, вошло в символику христианства... <...> Рим стал аллегорией мистического центра, оплота всемирно-исторической борьбы добра и зла, от выстаивания которого зависит конец света». См : Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. -М.: Международные отношения, 2003. -С. 119-120. 163 Первые безвыходные (1550-е гг.) печатные книги - «Триодь Постная», «Триодь цветная», «Евангелие», «Псалтырь», «Часословец», «Апостол» - направлялись в места постройки новых городков вновь осваиваемых территорий. См.: Тихомиров М.Н. Начало книгопечатания в России // Русская культура X-XVIII вв. -м.: Наука, 1968. -С. 304. 164 Эстетика быта и обряда, приверженность строгому монастырскому Уставу прекрасно уживались в Иосифе Волоцком с практическим умом, зоркостью к окружающему, талантом хозяина и строителя, которые А.В.Карташов назвал «бесхитростным (без богословских обобщений) древнерусским строительством «Града Божия на земле» в нашей национальной истории». См.: Карташов А.В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. Т.1. -М.: Терра, 1992. -С. 403. 165 В первой четверти XVI в. слободки возникают кое-где в центральных уездах, но большей частью на окраинах великого княжения, на пустых землях с редким населением. Как запоздалый пережиток слободки появляются на окраинах Московского царства в середине и даже во второй половине XVI в. 166 Весь юг России, начиная с Орловщины, представлял в XIV-XV вв. пустыню-Дикое поле. 167 Со второй половины XV в. начинается активное распространение и юридическое оформление поместной системы, способствующей расширению социального слоя помещиков и закрепощению крестьян. Своим «Судебником» (1497) Иван III согласовал древние законы с новым порядком вещей, стремясь к уничтожению наследных уделов и законодательному выравниванию различных провинций. 168 Разделение сельского населения на крестьян-общинников и крестьян-однодворцев, правящего класса на феодальную аристократию (бояр с вотчинным землевладением) и служилое сословие (дворян с поместным землевладением). 169 Все важнейшие правовые кодексы принимались в XVI—XVII вв. на соборах с участием земских представителей. См.: Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. -С. 363. 170 «В поучении московского митрополита Даниила (XVI в.) сказано: «Ныне же суть нецыи от священных, яже суть сии пресвитеры и диакони, иподиакони, и чтеци, и певци, глумяся, играют в гусли, в домры, в смыки». См.: Даркевич В.И. Народная культура средневековья. Светская праздничная жизнь в искусстве IX-XVI вв. -М.: Наука, 1988 - С. 81. 171 Распространяется, по крайней мере, с XV в. 172 Небольшие крепости тульской линии, за исключением каменных Тулы и Путивля, были земляными и деревянными (со стенами, башнями, валами, рвами, надолбами, плетнями, частоколом) и соединялись между собой засеками в лесах и валами на открытой местности. 173 Большое участие в вольном «народном» освоении края в первой половине XVI в. приняли казаки, занятые не только разбойной, но и определенной хозяйственной деятельностью, проявляющейся в форме охоты, рыболовства, бортничества. См.: Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1991.-С. 90. 174 Наблюдается «сползание» служивого населения из административных при-окских городов на юг. 175 Так, в конце XVI в. в Воронежском уезде насчитывалось 16 сел, 1 сельцо, 27 деревень, 4 слободы и 5 починков. 176 Национальная принадлежность казака для того времени не имела принципиального значения, казаками могли стать и русские люди, и татары. 177 В 1615 г. в Воронежском уезде насчитывалось 53 поселения, в 1629 - 62 с селами от нескольких десятков до сотни дворов. 178 В XIII—XV вв. появились сады князей, бояр, монастырей, митрополитов. 179 В 1647 г. состоялся перевод целого ряда сел знати и монастырей, в 1678 г. - переселение 470 тыс. крестьян, в конце XVII в - 84 тыс служивых и украинцев 180 Мордва, заселявшая берега реки Цны. 181 Растущая с XIV века образованность не замедлила сказаться появлением (70-е гг. XIV и конец XV в.) церковных ересей в среде горожан и низшего духовенства, критиковавших церковь по догматическим и организационным вопросам. Умеренная часть движения (московские еретики) ограничивала эту борьбу идей правом на известное свободомыслие в литературе и науке, тогда как более радикальная доходила до отрицания церковной иерархии (обоснование «дешевой» церкви) и основных богословских догматов (о троичности Бога). 182 Митрополит Макарий и Максим Грек в 1988 г. причислены клику святых. 183 Филолог Александр Демин указывает, что «произведения XV-XVI вв. предвосхитили читателя, который называется массовым, но формируется лишь в XVII в ». См.: Демин А. Что это такое - древнерусская литература // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. -С. 13. 184 Не могу не поделиться с читателем не оставляющей меня мыслью о причастности к авторству Сильвестра Медведева, жившего приблизительно в то время и в тех монастырях, где родился и этот, и местные летописные тексты. 185 В 30-е гг. этого столетия в Троице-Сергиевой Лавре было множество книжников-монахов - «мужей добродетельных и рачителей Божественных писаний» - таких, в частности, как книгописец Герман Тулупов и игумен Дионисий. 186 Так в иконостасе Успенского собора Кремля появились святые иконы Спаса из Новгорода, Покрова из Пскова, Благовещения из Устюга, Одигитрии из Смоленска, Богоматери из Владимира. В Ивановской колокольне со звоном кремлевских колоколов слились голоса вывезенных соборных колоколов Твери, Смоленска, «вечников» Новгорода, Пскова. Но святыни свозились не только в Кремль. 187 Кашин, расположенный в 12 км от Волги близ Углича, был в XIV в. стольным городом Кашинского княжества, а во второй половине XVI в. одним из крупных городов Московской Руси. Тогда в городе имелось около 70 соборов и церквей, 13 монастырей. Возрастанию Кашина при Иоанне Грозном способствовало его расположение на пути открывшейся северной морской торговли: Москва - Архангельский порт. См.: Мокеев Г.Я. Якоже горний Иерусалим // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1991. -№2.-С. 111. 188 Об искусственном построении символа свидетельствовали три северных въезда, устроенных рядом друг с другом. 189 К XVII столетию в градостроительстве Москвы идея Третьего Рима выразилась весьма многогранно. Одним из принципов ее воплощения было внесение в образ города черт подобия «второму Риму» - Константинополю. Орел увенчал высокие шатры башен Кремля, ворота Китай-города, Белого города и Скородома, многие другие постройки; рельеф местности был осмыслен как «семь холмов»; на многих культовых сооружениях появился «византиизированный» равноконечный крест. В 1650-х гг. вместо сожженного при польской интервенции Скородома всей Москвой строили Земляной (бастионный) город - опять же о 12-ти вратах. Были среди них и Сухорева башня и Красные ворота, перестроенные впоследствии в камне. 190 Реформы XVII в., проводимые царем Алексеем Михайловичем, благоприятно сказывались на строительстве храмов на посадах, а торговля превратила недавно глухие дома с закрытыми заборами в череду лавок, занимавших нижние этажи строений. 191 «Аввакум - символ не только религиозного, но и общественного движения. Аввакум Петров выражал народные чаяния о свободе от кабалы духовной и светской, о свободе от крепостничества и о духовной свободе - спасении души. Многое в его писаниях и посланиях, автобиографическом «Житии» звучало утопично... ошибочно и неправильно было противостоять эпохе, когда Россия уже вступала на порог Нового времени, противостоять становлению новой культуры. Но страстное и жестокое «перепластать никониан» - это, прежде всего, перепластать тех, кто кабалил народ, тех, кто сверху, с высоты трона и патриаршего престола, приказывал ему, как верить. В миросозерцании его сплелись религиозные представления масс, страсть публициста-проповедника, защитника угнетенных, его непреклонность и трагическая судьба. Здесь было и литературное, и стилистическое новаторство гениального писателя, произведения которого органично и неотъемлемо вошли в нашу современную культуру». См.: Прошин Г. Черное воинство. -М.: Изд-во Политической литературы, 1988. - С.169. 192 Никон переводит в Иверский монастырь большое и влиятельное белорусское Кутеинское братство. 193 Важнейшая святыня всего православного мира, своеобразная теократическая республика. 194 Претензиционное название Новый Иерусалим воплощало целый комплекс великодержавных мечтаний Никона. Кроме копирования Иерусалимского храма Гроба Господнего, алтарь в этом храме имел пять отделений с пятью престолами для всех пяти патриархов. Средний престол Никон предназначал для себя, не только как хозяина, но и как первого воистину вселенского из патриархов. 195 Патриарх Никон усмотрел в узорочности современной ему архитектуры отступление от изначальных образцов и запретил строительство шатровых храмов, вернув на Русь пятиглавый храм с кубическим основанием. Постройки, выполненные по заказу патриарха, отличает суровость и доходящая до аскетизма строгость. Однако Новоиерусалимский монастырь замышлялся как воплощение «Града Божьего на земле» и должен был поражать красотой и великолепием. 196 Народное зодчество было чаще всего безымянно: память здравствующих воплощалась в делах. Так, сказочные двухшатровые ворота Риэоположенного монастыря (1688 г.) в Суздале - памятник их авторам - Мамину, Шмакову и Гряз-нову. 197 Иконописцы «годуновской» школы преимущественно выполняли заказы царя Бориса Годунова и его родственников. Отличаясь сдержанной цветовой палитрой, ориентацией на традиции и рублевско-дионисиевские образы, «годунов-ские» иконы тяготеют при этом к повествовательности, телесности и материальности форм, перегруженной деталями и архитектурными формами композиции. 198 Строгановская школа - это искусство иконной миниатюры, в котором эстетическое начало заслоняет культовое назначение образа. Тщательное, мелкое письмо, мастерство отделки деталей и изощренный рисунок, многоцветный колорит, богатство и изысканность орнаментации, применение золота и серебра - составные части художественного языка мастеров Строгановской школы. 199 Эту традицию стенописи как одну из главных черт фресковой живописи в храмах юго-западной России отметил на XI археологическом съезде в 1899 г. исследователь древнерусской живописи И.П.Истомин, заметив, что излюбленной темой изображений является подробная иллюстрация чудес, происшедших от чтимой в данном храме иконы или святыни. «Компоновка этих сюжетов, если отбросить нередкое однообразие, может дать довольно богатый материал в смысле бытовом и умонастроения общества в период XVII-XVIII века», - утверждает он. См.: Истомин И.П. Город Путивль // Труды 12 археологического съезда Т.З. -М., 1905.-С. 67. 200 Необходимость в живописных работах в XVII столетье косвенно подтверждает и оживленное культовое строительство. В активно заселявшемся Порубежье повсеместно вырастали деревянные храмы, обустраивались монастыри, появились первые каменные церкви. На рубеже XVII-XVIII вв. возводятся многие приходские, соборные, монастырские храмы городов Курска, Белгорода, Рыль-ска, Воронежа, Тамбова, Орла, требовавшие стенописи и иконописи, которые к тому же периодически поновлялись. В дворянских поместьях строят деревянные и кирпичные усадебные церкви. 201 У его истоков стоял известный политический деятель драматург Симеон Полоцкий (1629-1680). 202 В «комедийной» школе, открытой в 1673 г. А.С. Матвеевым, обучалось 26 мальчиков из мещанских семей. 203 В 50-х годах XVI века началась работа по подготовке генерального чертежа всей страны, описанного в «Книге Большому чертежу». 204 Оснозная масса печатной продукции выпускалась московским Печатным двором, до 1700 г. издавшим около 500 книг. 205 Но обучение было доступно не всем. Женщины и в богатых семьях оставались обычно неграмотными. 206 Буквально - словари иностранных слов. По сути - справочники-пособия, содержавшие географические материалы, краткие сведения по отечественной истории, об античных философах и писателях, знакомившие с основными философскими понятиями.
Библиографический список
1. Амелькин А.О. Книга на Руси // Славянский мир. -Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001. 2. Арсений, иеромонах. Эволюционная теория и библейское учение о происхождение мира и человека. -М., 1907. 3. Архимандрит Зинон. Икона в литургическом возрождении // Памятники Отечества -1992. -№2-3. 4. Ахиезер АС. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1. От прошлого к будущему. 2-е изд. -Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997. 5. Багалей Д.И. Очерки по истории колонизации и быта степной окраины Московского государства // ЧОИДР. Кн.2. -М., 1886-1887. 6. Брюсова Вера. Возвращение Гурия Никитина. История открытия фресок выдающегося мастера Древней Руси // Памятники Отечества. Вся Россия. -1999. -№1-2. 7. Вагнер Г.В. Перекличка веков // Памятники Отечества. Вся Россия. - 1999. -№1-2. 8. Вагнер Г.В., Владышевская Т.Ф. Искусство Древней Руси. -М.: Искусство, 1993. 9. Веселовский СБ. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.: Наука, 1978. 10. Вейнберг Л.В. Распространение христианства на Украине: (Краткий исторический очерк, составленный по неизданным документам. -Воронеж, 1889. 11. Воронин Н.Н. Древнерусские города. -М.-Л., 1945. 12. Гаврюшин Н.К. Вехи русской религиозной эстетики // Философия русского религиозного искусства. -М.: Прогресс; Культура, 1993. 13. Георгиева Т. С. Христианство и русская культура. -М.: Владос, 2001. 14. Гладкая Магдалина. Эпоха митрополита Иллариона // Памятники Отечества. Вся Россия. -1999. -№1-2. 15. Гумилев Л.Н. От Руси до России. -СПб.: ЮНА, 1992. 16. Даркевич В.И. Народная культура средневековья. Светская праздничная жизнь в искусстве IX—XVI вв. -М.: Наука, 1988. 17. Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. 18. Дубасов ИИ. Очерки истории Тамбовского края. -Тамбов, 1993 19. 3агоровский В.П. Историко-географические и историко-демографические последствия ливонской войны для территории современного центрального Черноземья // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья. -Курск, 1994. 20. 3агоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1991. 21. Иванов С.В. Описание государственного архива старых дел. -М., 1894. 22. Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992. 23. Кавельмахер В.В. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни // Колокола. История и современность / Под ред. Б.В. Раушенбах. -М.: Наука, 1985. 24. Ключевский ВО. Курс русской истории // Сочинения: В 9 т. Т. 2. -М.: Мысль, 1988. 25. Лебедев АС. Белгородские архиереи и среда их архипастырской деятельности. -Харьков, 1902. 26. Лебедев А.С. Вотчинный быт монастырей // Сборник Харьковского Историко-философского общества. -Харьков, 1902. -С. 113-138. 27. Леверов Николай. Дорогами курских казаков. Историко-литературные изыскания. -Курск: Крона, 1996. 28. Левицкий Иаков. Город Путивль // Труды XII археологического съезда. Т. 3. -М., 1905. -С. 198-125. 29. Милюков ПН. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. -М.: Прогресс-Культура, 1993. 30. Мокеев Г.Я. Якоже горний Иерусалим // Памятники Отечества. Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1991. -№2. 31. Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. -М.: Международные отношения, 2003. 32. Никоновская летопись, ч. 8 // ПСРЛ. -М., 1988. ЗЗ. Оглоблин Н.Н. Обозрение историческо-географических материалов XVII и начала XVIII веков, заключенное в книгах Разрядного приказа. -М., 1884. 34. Пархоменко И.Г Белгородская губерния. -Белгород, 2001. З5. Петров-Стромский К. Тысяча лет русского искусства: история, эстетика, культурология -М.: Терра, 1999. З6. Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. -С. 176. 37. Покровский Н.В. Очерки памятников христианского искусства. -СПб.: Лига Плюс, 1999. 38. ПСРЛ. Т. XVIII. Симоновская летоп., -СПб., 1913. 39. Россия. Полное географическое описание нашего отечества: В 7 т. Т.2. Среднерусская Черноземная область / Под. Ред. В.П. Семенова. -СПб.: Изд. Деврина, 1902. -С. 132. 40. Самосознание России. Вып.1, Древняя Русь и Московское государство: Антология. -М., 1999. 41. Сапронов П.А. Культурология. Курс лекций по теории и истории культуры. -СПб.: Союз, 1998. -С.207-213. 42. Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции. -М., 1998. 43. Смирнов С.Б. Петербург-Москва: сумма истории. -СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2000. 44. Степун Ф. Москва - Третий Рим // Москва-Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания -СПб., 1999. 45.Тихомиров М.Н. Русская культура X-XVHI вв. -М.: Наука, 1968. 46.Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV-XV вв -М., 1957 47. Ульянов Н. Комплекс Филофея // Образ. -1996 - №2 (6). 48.Федотов ГЛ. Письма о русской культуре. -М., 1998. 49Флиер А.Я. Культурология для культурологов. -М.: Академический проект, 2000.
Заключение
Центральная Россия - издавна наиболее освоенная часть Восточной Европы, в буквальном смысле ядро русской национальной территории, исконные «кормящие земли» и «месторазвитие» русского этноса. Одновременно это ее географическая середина, объединившая степь, лесостепь и лес, сердцевина всей русской природы, воплощение архетипического образа национальной красоты. Здесь, на равном удалении от Черного и Северного морей, сошлись русский Север и русский Юг, европейский Запад и азиатский Восток, встретились разные культуры и цивилизации. В период Средневековья на значительной по размерам, но относительно компактной территории центрального региона активно развивался достигший к рубежу XVI века цветущей зрелости процесс культурного и социально-государственного формирования сильного полиэтничного и моноконфессионального государства. Этимологически его динамика отражена последовательным появлением в языке и исторических источниках обозначений: рось, рус, русин, Русь, Русская земля, Росия, Московия, Святая Русь, русский и российский, - адекватно зафиксировавших основополагающие смыслы этого многовекового культуротворчества. Движение от слова Русь, употребляемого в ранних памятниках одновременно как наименование и народа, и территории, к географически точному обозначению Русская (Руськая) земля (до XII в.) и далее ко все более утверждающемуся понятию Россия (Росия) (XVI в.), где русский становится синонимом народности и соответствует определенному территориально-ментальному пространству, а российский свидетельствует о принадлежности к государству, адекватно отражает факторы и условия культурогенеза этого локального ареала как своеобразной историко-культурной зоны, в становлении и развитии которой абсолютное значение имеет константность и синтез природных, этнических, социально-хозяйственных, религиозных и политических компонентов Возникновение в XIV-XV вв. самоназваний Святая Русь, Московское царство-государство и внешнего (геополитического) определения Московия подчеркивает особую важность для сформировавшейся культурной конфигурации конфессионального, политического и централизаторского факторов, вполне конкретно представленных православием, самодержавием и авторитарным культурно-политическим центром, каковым стала Москва. Оставаясь на протяжении почти четырех столетий своего существования великокняжеской столицей и «царствующим градом», «перекрестьем всех путей» и последним пределом Европы, Москва служила посредницей в обмене культурным опытом между Западом и Востоком, ушедшим прошлым и новым настоящим, удерживая в поле своего духовного, художественного и политического тяготения огромные, постоянно расширяющиеся территории. Век за веком «первопрестольная» все чаще упоминалась в эпосе как «праматерь городов русских», что свидетельствует о неоспоримом всенародном признании Москвы и сформировавшегося вокруг нее культурно-территориального ядра воплощением изначально-русского духа и исконной традиции. Уже на рубеже XVII столетия русская культура была в основном московской: в ней нивелировались влившиеся в общий культурный поток заметные еще в предыдущем веке местные особенности. На пороге же Нового времени центрально-русская территория (Русь-Россия-Московия) превратилась в символ национальной идентификации и центр распространения «русскости», все последующие столетия оставаясь средоточием духовно-эмоционального и культурно-политического притяжения православных христиан и олицетворением русской культуры и российской государственности для всего окружающего мира.
|