Понеже от прирожения Звери, ходящие в пустыни, знают ямы своя; Птицы, летающие по воздуху, ведают гнезда своя; Рибы, плывающие по морю и в реках, чують ветры своя; Пчелы и тым подобная боронять ульев сво­их. Тако и люди, игде зародилися и ускормлены суть, по Бозе к тому месту великую ласку имеють.

Франциск Скорина.

Из предисловия к библейской книге «Юдифь», изданной Скориной в XVI в.

Введение

И.В. Кондаков назвал культуру России «историческим перекре­стком» путей органической восточной традиционности и модерниза-ционного западноевропейского развития1, дав тем самым образную, но наиболее сущностную ее характеристику. Ведь именно эти два импульса, неослабно действовавшие в разные российские эпохи, -ключ всех исторических трансформаций и генератор созидательной и разрушительной энергии отечественной культуры. В постоянстве их диалогического взаимодействия сокрыта как тайна культурной целостности (Евро-Азийства), так и загадка уникальности российской цивилизации.

Природа же этой уникальности - глубокие корни, питавшие рус­скую культуру из самых разных источников: индо-арийской и иран­ской, балтской и угро-финской; номадических скифо-сарматской и тюркской культур и утонченной античной с ее прямым (черноморские колонии) и опосредованным (Византия и Балканы) воздействием; славянского язычества и сирийско-византийского и европейского христианства; восточного мистицизма и западного рационализма. Природа уникальности - загадочный «континент», географически и духовно соединивший Европу и Азию, связавший воедино ее наро­ды, истории и культуры; пространство, границы которого - сердцеви­на Восточно-Европейской равнины, центральная Россия, где сходят­ся все пути и где из множества исторических судеб творится одна общая, а из разных лиц - одно единственное.

Именно в пределах этой в эпоху Средневековья чрезвычайно перспективной для цивилизационного развития территории, пред­ставлявшей собой исторически важную контактную зону между араб­ским Востоком и Западной Европой, Византией и Скандинавией, проходило этническое и государственное становление Руси-России, оказавшейся в эпицентре межрегиональных социально-экономических и политических связей и получившей возможность включиться в международную жизнь не только в качестве посредни­ка, но и важнейшего участника глобальных политических и культурно-цивилизационных процессов мирового значения.

Ныне эта территория именуется Центрально-административным регионом и обозначена на современной карте Российской Федера­ции номером 1. Вне зависимости от того, случайное ли это совпаде­ние, замысел составителей карты или официальная позиция идеоло­гов административного межевания, проставленная единица глубоко символична, поскольку за ней - и отсчет исторического времени, и культурно-цивилизационная значимость той земли, что уже тысячу лет называется «Русской».

Ее историческая неординарность и столь очевидное в истории предназначение, особая роль в формировании нации и сохранении государственной целостности стали основополагающими в выборе автором с целью культурологического исследования именно этого, столь судьбоносного для России, региона. Выросшая в этих преде­лах многовековая отечественная культура запечатлела изменчивые географические, ландшафтные, геополитические, социальные, ду­ховно-коммуникативные и художественно-творческие особенности его становления и развития, и тщательное изучение истоков, осно­ваний, импульсов и характера регионального культуротворчества по­зволяет раскрыть загадку и этого «места», и глубоко связанного с ним «русского духа», русской укорененности в родной земле.

В представленной монографии автор, поставивший себе целью ретроспективное изучение культуры Центральной России, предпри­нимает попытку разрешения следующих задач:
-   выявление специфики и принципов формирования этносоци­ального и историко-культурного пространства Центрального региона России;
-    определение основ социокультурной целостности, характера уникальности, а также факторов культурогенеза, постоянно действо­вавших в самый значимый период этнического, культурного и госу­дарственного его самоопределения (Средневековье: Русь-Россия-Московия);
-    описание исторической судьбы региональной средневековой культуры, отражение закономерностей ее динамики, циклов развития и логики движения;
-    раскрытие особенностей генезиса таких ее культурных под­систем, как этническая структура, тип ментальности, экономика и управление, земледелие и торговля, характер поселений, духовно-религиозная жизнь и художественное творчество.

Заданная логика исследования с необходимостью предполагает системно-синергетический и историко-типологический подходы, позволяющие осуществить трехстороннее рассмотрение социокуль­турной реальности через архитектонический, функциональный и ис­торический анализы, выявляющие как особенности функционирова­ния и развития системы, так и ее качества, отражающие типологиче­ское и общее, особенное и единичное, творческое и репродукционное, рациональное и иррациональное. Феноменоло­гический подход позволяет раскрыть внутреннюю сущность реаль­ных субъектов, культурных предметов и антропологических тради­ций, влияющих на развитие единого культурного целого, тогда как контекстное мышление обеспечивает возможность анализа движе­ния каждого направления развития в общей жизни культуры и обна­руживает системную связь между культурными компонентами, раскрывая их свойства с необходимыми для всестороннего и цело­стного описания системы полнотой и достаточностью.

Исследование проводится на основе комплексного изучения ис­тории и памятников региональной культуры с привлечением широко­го круга письменных источников, коими в данном случае являются по преимуществу научные и научно-публицистические труды специали­стов разных областей знания, посредством данных и выводов кото­рых автор пытается проследить характер региональной культуры в полноте ее динамического бытия через ряд основных модальностей: ментальность, человеческую деятельность, предметную среду, ис­торические модификации.

Под культурой в данном случае «понимается «возделанная» среда обитания людей, организованная посредством специфиче­ских человеческих способов деятельности и насыщенная продукта­ми (результатами) этой деятельности; мир «упорядоченных» кол­лективов людей, объединенных системой отношений, корпоративно решаемыми проблемами и совместным опытом жизнедеятельно­сти; мир особых нормативных порядков, форм деятельности и об­разов сознания, аккумулированных и отобранных социальным опы­том как приемлемые с точки зрения консолидированности и вос­производства общества» (определение А.Я. Флиера).

Культурная система, являющаяся в данном случае кон­кретно-исторической культурой народа, конфессии и региона, представляется как упорядоченная и универсальная для локаль­ной культуры совокупность исторически сложившихся в практике и сознании исследуемой общности культурных форм и черт.

Культурогенез рассматривается как вызванный необходимо­стью адаптации человеческих сообществ к меняющимся усло­виям существования процесс постоянно протекающего самооб­новления культуры, порождения новых и трансформации, модернизации ее старых форм, их интеграции в существующую культурную систему и социальную практику; образования новых культурных конфигураций, подчиняющихся законам трансляции и реинтерпретации культурных форм, разворачивающемуся в ис­тории изменению их смысловых и символических характеристик и связей между ними.

Культурная конфигурация отражает уникальную компози­цию соединения культурных элементов и является неповтори­мым способом организации культурной системы. Культурная диффузия – процессы пространственно-временного распростра­нения культурных образцов, обогащение и универсализирование социально-культурно го опыта посредством заимствования и внедрения их в новые культурные системы. Динамика культуры – проявляющееся во времени изменение, прежде всего, в культур­ных процессах состояния культурных систем и объектов, отра­жающее внутреннее, межсубъектное и внешнее их взаимодейст­вий с социально-культурным окружением.

В названии монографии «Русь-Росия-Московия: от хакана до государя...» внимание не случайно акцентируется на генезисе власти, под эгидой которой собирается территория и формирует­ся поли- и суперэтническая общность и оригинальная цивилиза­ция. Автор усматривает в параллельности и единовременности развития авторитаризма, образования целостной соборной моно­культуры и выделении ядра национально-государственной тер­ритории воплощение фундаментального принципа культурогенеза Центральной России. Слившиеся в веках суровых испытаний дружинное единоначалие воли выборного хакана-князя и земледельчески патриархальная генетическая власть отца, сакрализованные языческо-христианской религиозной традицией и олице­творенные в представлении о «государе-царе-защитнике», во­плотились в процессе развития в особое «культурно-гравитационное поле» «вмещающего ландшафта» (Л.Н. Гумилев), определенным и необходимым образом воздействующее в пре­делах пространства влияния на всякое культуротворчество, и любое вырождение, кризис или подмена традиционной для ис­конной России власти неизбежно приводил и будет приводить к хаосу, шаткости государства и обрушению культуры.

Однако автор не преследует цели детально рассмотреть процессы становления или функционирования авторитаризма, и решая задачи контекстного исследования культуры, лишь отме­чает особенности культурогенеза власти в необходимом и доста­точном, как ему представляется, объеме.

1 См.: Кондаков И.В. Культура России. -М.: Книжный дом «Университет», 1999. -С. 63.

Глава 1. Историография культурологического изучения Центрального региона России

Историография культурологического изучения Центрального ре­гиона РФ в своей основе по понятным причинам отчасти совпадает с общей историографией Руси-России. Однако параллельно трехвеко­вой общероссийской историографии формировался отдельный блок научной и научно-публицистической краеведческой литературы, представляющий преимущественно разрозненные «истории» зе­мель, губерний, памятников, поселений, описания феноменов, ар­хеологических, этнографических и эколого-географических комплек­сов, персоналогию значимых фигур, т.е. локальный и нередко уни­кальный культуроведческий материал.

С одной стороны, он основательно дополняет общую картину развития национальной культуры, с другой - глубоко обнажает пи­тавшие ее корни и позволяет через конкретные, индивидуальные черты и черточки отследить становление огромного социокультурно­го организма, увидеть истоки его своеобразия и исторические мета­морфозы судьбы. Именно это делает «местный материал» не только интересным для широкого круга читателей, но и важным для научно­го познания. В первую очередь он значим для регионалистики, раз­рабатывающей собственные подходы и методологию изучения исто­рико-культурного пространства России и исследующей природу его уникальности через своеобразие составляющих ее регионов.

При ближайшем знакомстве с общероссийской историографией поражает изобилие источников и научной литературы, огромная по глубине и охвату информация, масштабность многих тем и точек зрения, неоднозначность концепций и подходов, теоретических обобщений и философских построений. При этом широта исследуе­мого историко-культурного поля и необходимость его ограничения, инерция научной традиции нередко оборачиваются эксплуатацией одного и того же, ставшего базовым фактического материала, отсут­ствием попытки региональной индивидуализации. Это приводит, ус­ловно говоря, к определенному «столичному эгоцентризму», почти не оставляющему места оригинальным, особо значимым для иссле­дования провинциальной культуры авторским работам локального характера.

Тем не менее историография культуры Центральной России в значительной мере именно благодаря этому «центризму» отличает­ся полнотой, объемностью и разносторонностью. Ее основу состав­ляет отечественная историческая классика: многие тома фундамен­тальных сочинений В.Н. Татищева, Н.М. Карамзина, В.О. Ключевского,   С.М. Соловьева; отличающиеся основательной фактологией разноплановые по языку, приоритетам и позиции авто­ров труды Н.Н. Бантыш-Каменского, С.Ф. Платонова, К.Н. Бестужева-Рюмина; скрупулезное бытописание И.Е. Забелина и И.Н. Костомарова; развернутые истории отдельных земель и княже­ний Л.В. Алексеева, Д.И. Багалея, П.В. Голубовского, Д.И.Иловайского,  А.М.Андрианова, В.Г. Ляскоронского; историко-географические описания губерний российской империи П.А. Щекатова, Н.Н. Оглоблина, Н.В. Полевого и история русской эт­нографии А.Н. Цыпина; подробнейшие историко-биографические ис­следования Н.А. Полевого и М.П. Погодина; источниковедческие изыскания С.Б. Веселовского и М.Н. Тихомирова; разных лет издания  материалов по истории русских монастырей - о. Амвросия, Д.Денисова, В.В. Зверинского, А. Ратшина, П.Строева; системати­зированные и концептуально представленные сведения о становле­нии и развитии городов Центральной России в статьях и книгах В.П. Даркевича, И.В. Дубова, А.В. Кузы, А.Л. Монгайта, Н.М. Насонова, Т.Н. Никольской, М.П Рабиновича, П.А. Рапопорта, Б.А. Рыбакова, И.Я. Фроянова.

К этому же ряду фундаментальных источников относятся раз­ных лет искусствоведческие, культурологические, филологические и литературоведческие работы Н.П. Кондакова, Н.В. Покровского, Н.П. Лихачева, П. Муратова, Д.А. Ровинского, И.Э. Грабаря, М.В.Алпатова, В.В.Бычкова, Г.К.Вагнера, Н.Н.Воронина, П.А. Рапопорта, М.А. Ильина, В.Г. Брюсовой, Д.С. Лихачева, А.В. Панченко, игумена Иоанна (Экономцева); основательные моно­графии (вторая половина XIX - начало XX вв.) по истории христиан­ской церкви и православия митрополита Макария, Е.Е. Голубинского, А.В, Карташова,  Н.Ф. Каптерева,  И.К. Смолича,  К.В. Харламповича; сборники документов личных и государственных архивов.

Документальная литература о разных исторических эпохах, био­графии значимых личностей, зарисовки народных нравов и обычаев, работы по истории ремесел и географии появились в России во вто­рой половине XVIII века, когда были опубликованы первые справоч­ники, призванные удовлетворить интерес русского читателя к своему отечеству. Таковыми стали: «Описание древнего славянского языче­ского баснословия» (М.И.Попов, 1768), «Географический лексикон российского государства» (Ф.А. Полунин, 1773), «Словарь географи­ческий   Российского   государства»   в   семи   томах  (А. Щекатов   и Л. Максимович, 1801-1809). Столетие спустя начинание екатеринин­ского времени было поддержано изданием энциклопедического сло­варя Брокгауза и Ефрона (1890-1907), двадцатипятитомного «Рус­ского биографического словаря» (1896-1918) и энциклопедии «Со­временники. Альбом биографий» (1909-1910).

Открытую эпохой Просвещения традицию региональной исто­риографии продолжили многие жители провинции, с увлечением со­ставлявшие летописи и описания своих краев и городов, храмов и монастырей, чудотворных икон и других «древностей», приобретшие впоследствии как местное, так и общероссийское значение. Уже в 10-20-е гг. XIX века дворянами и выходцами из податных городских сословий или чиновничества были написаны истории Тульской (В.А. Левшин), Калужской (ПК. Зельницкий), Муромской (А.А. Титов), Ростовской (А.Я. Артынов), Смоленской (Н. Мурзакевич) земель Центральной России. Активизации локального историографического движения в немалой степени способствовало открытие губернских типографий (Владимир, Воронеж, Курск, Смоленск, Калуга), а также появление в большинстве провинциальных центров «губернских ве­домостей» и региональных публицистических журналов («Заволж­ский муравей» в Казани, «Отечественный памятник» в Орле), изда­тели которых были заинтересованы в отражении местной проблема­тики.

Увлечение в 30-40-е гг. XIX столетия путешествиями по россий­ской «глубинке» способствовало своеобразному открытию России «образованным меньшинством». Эхо от непосредственных «провин­циальных впечатлений» ученых-специалистов и любителей-энтузиастов, историков и литераторов, путешественников и чиновни­ков прокатилось по страницам газет и журналов и отозвалось в оте­чественной беллетристике (Н.В. Гоголь, АС. Пушкин, АИ. Герцен, И.С.Аксаков, М.Н.Загоскин). Столь очевидный интерес просвещен­ной публики спровоцировал расцвет художественно-публицистических периодических изданий, среди которых особой популярностью пользовались «Московский Телеграф», «Библиотека для чтения» и «Очерки России» (В. Пассек). Огромное количество сведений по локальной истории и культуре осело на страницах Тру­дов Русского исторического общества (148 томов) и научно-публицистических журналов «Живописная Россия», «Древняя и но­вая Россия» и «Живая старина».

Со второй половины XIX века региональная историография Центральной России формируется уже целенаправленно, в тесной связи столичного и провинциального исследовательского движения, с его широкими вертикальными (столица-провинция) и горизонталь­ными (межтерриториальными) связями. Огромный вклад в этот про­цесс внесли работники губернских статистических комитетов и зем­ских учреждений: М. Богословский, Г.М. Веселовский, Л.Б. Вейнберг, Е.К. Введенский, Н.В. Воскресенский, М.Ф. Де-Пуле, Н.А. Добротворский, И.И. Дубасов, А.К. Жизневский, Д.К. Зеленин, Н.И. Златоверховников, М.А. Липинский, В.В. Литвинов, Н.А. Мурзакевич, М.П. Парманин, Н.К. Пиксанов, Л.Н. Поздняков, Н.А. Полторацкая, В.М. Рождественская, А.С. Селифонтов, В.П. Семенников, А.П. Синдеев, А.С. Смирнов, Д.А. и М.А. Терновские, А.А. Титов, Л.Н. Трефолев, Ф.А. Фелицын, Ф.А. Щербина, С.Д. Яхонтов и многие другие, кого в последующем назовут краеведами и зачинателями регионоведения. Будучи всего лишь сотрудниками полуофициальных учреждений, эти незаурядные деятели провинции превратили утилитарную работу с документами в широкий творческий поиск, заложив традиции губернских музеев и архивов и создав особый импульс отечественной культуры - актив­ное популяризаторство местных памятников и бережное отношение к выявлению и реставрации региональных «древностей». Более по­лувека благодаря их стараниям практически во всех центральных гу­берниях пореформенной (1861 г.) России регулярно выходили сис­тематические статистические сборники и авторские исследования по истории, социально-экономическим вопросам, народному образова­нию, культурной жизни большинства уездов. Сформированные ме­стными исследователями центрально-русских областей «Памятные книжки» и ежегодные справочники, путеводители и альманахи крае­ведческих материалов впоследствии стали разноплановыми и часто единственно доступными источниками по региональной культуре до­революционного времени.

Широким использованием консисторских, храмовых и мона­стырских архивов XVIII—XIX вв., детальным описанием памятников церковной архитектуры и искусства, впоследствии в большинстве своем погибших в огне войн, революций и человеческого невежест­ва, определяется историографическая и источниковедческая цен­ность разноплановых по тематике и формату дореволюционных пуб­ликаций непрофессиональных исследователей-священников крае­ведов, археологов, этнографов и архивистов Н.Н. Блинова (Вятка), СЕ. Зверева и П.В. Никольского (Воронеж), Е. Карпинского (Черни­гов), КН. Тихонравова (Владимир), А.В. Селиванова и А.А. Фатеева (Рязань); Н. Первухина и Г.Н Преображенского (Ярославль), П. Терлецкого, Н. Троицкого, Н. Сенаторского и о. Палладия (Курск), архимандритов Макария (Путивль) и Анатолия (Рыльск).

Не менее значимы для современного исследователя культуры и краевые словари-библиографии местных деятелей, выпущенные в первой четверти XX века во Владимирской (А.В. Смирнов), Воронеж­ской (Н.В. Воскресенский, Н.Н. Пантелеевский, А.Ф. Селиванов, В.В. Литвинов), Костромской (А.А. Титов), Рязанской (И.В. Добролюбов, С.Д. Яхонтов), Тамбовской (И. Токмаков), Туль­ской (Н.И. Борисоглебский, И. Сахаров), Ярославской (К.Д. Головщиков, С. Золотарев) губерниях и Переяславле-Залесском (М.И. Смирнов).

Благотворна в этом смысле и роль частной региональной прес­сы («Воронежский листок», «Донской справочный листок», «Волга») и местной научной периодики («Филологические записки» в Вороне­же, «Вестник Демидовского юридического лицея» в Ярославле), в 60-е гг. XIX века довольно подробно освещавших жизнь культурно связанных (по Волге и Дону) территорий в самых значимых и инте­ресных ее аспектах.

Этнографические, археологические и исторические заметки и статьи провинциальных авторов регулярно появлялись на страницах периодической печати XIX - начала XX столетия в сериях академи­ческих, столичных, губернских и епархиальных ведомостей и прило­жений к ним. Тематической разносторонностью и глубиной содержа­ния привлекали образованную публику того времени журналы «Ис­торический вестник», «Русская старина», «Киевская старина», «Рус­ское слово», а также выпуски «Трудов археологических съездов», систематически знакомившие любознательную общественность с историко-культурными изысканиями провинциальных собирателей древностей и активных членов российских краеведческих и научных обществ. В них помещались результаты исследований, научные и публицистические очерки основоположников региональной археоло­гии и этнографии: Г.И. Булгакова, Т. Вержбицкого, В.И. Стрельского и А.А. Танкова (Курск), А.Т. Болотова, Н.Ф. Андреева и И.И. Сахарова (Тула), Н.Г. Первухина и Н.А. Спасского (Вятка), Н.И. Второва и Л.Б. Вейнберга (Воронеж), И.И. Дубасова (Тамбов), А.С. Ганиского (Нижний Новгород), А.В. Селиванова (Рязань), К.П. Тихонравова (Владимир).

Упорная многолетняя работа многих из них оставила заметный след в истории общероссийской и региональной культуры. Немалый интерес представляют шеститомная (в общей сложности 1147 стра­ниц) «История Тамбовского края» выдающегося тамбовского крае­веда ИИ. Дубасова, серии статей о социальной и церковной истории Курской губернии и «Историческая летопись Курского дворянства» А.А. Танкова, подробно описывающие социально-культурное ста­новление в XVI—XVIII вв. Черноземной России (Курск, 1913). Глуби­ной анализа первоисточников и новизной тематики отличаются ра­боты тверского историка А.Н. Вертинского «Возникновение фео­дальной Твери», «Культура великого княжества Тверского XIV-XV вв.», «Хлопчатобумажная промышленность в России и английские кризисы 60-х гг. XIX в. По переписке Морозовых» (Тверь, 1930).

Основательные материалы по географии, истории и этнографии центральных российских губерний содержат многотомное издание начала XX столетия под редакцией В.П. Семенова «Россия. Полное географическое описание нашего отечества» (СПб, 1902-1905) и монографические работы Д.И. Багалея, И.Д. Беляева, A.M. Дренякина, Д.Я. Самоквасова, В.Ф. Зуева, И.Н. Миклашевского, А.С. Лебедева, В.П. Загоровского; рукопись И.И. Башилова и напеча­танные в разные годы XVIII—XX вв. сочинения С. Ларионова, А.С. Анненкова, И. Токмакова, Н.И. Алякритского, А.И. Терлецкого.

Большим подспорьем в региональных  изысканиях являются подробные, иллюстрированные картами, схемами, географическими и статистическими таблицами, сведениями о хозяйственных и соци­ально-культурных процессах фундаментальные работы Д.И. Багалея: «Очерки из истории колонизации и быта степной ок­раины Московского государства» (М., 1887), «Русская история с кар­тами, планами и снимками с памятников древности искусства». Т.1 (М., 1914), «История Слободской Украины» (Харьков, 1918). В ряду дореволюционных этнографических и фольклорных работ выделя­ются публикации результатов научных экспедиций А.С. Машкина, МП Халанского и В.И. Резанова, отражающие уже не столько исто­рическую, сколько культуро- и регионоведческую позицию собирате­лей и пропагандистов традиционной культуры.

Параллельно собственно историческим и эмпирическим описа­ниям в философских, культурологических и литературоведческих трудах русских мыслителей - историков и философов, поэтов и пи­сателей «серебряного века», политических деятелей и специалистов гуманитарных областей знания - формировалось многогранное и многоаспектное концептуально-теоретическое представление о том, что же такое русская культура в ее национальном своеобразии и ми­ровом значении.

Со второй половины XIX столетия начали появляться первые работы, культурологически осмысливающие мировой цивилизационный и национальный культурно-исторический процесс (А. Хомяков, Н. Данилевский, К. Ушинский, В. Розанов, С. Франк, Н. Бердяев и др.). Отечественная историческая наука, прежде всего в трудах уче­ных государственной школы СМ. Соловьева, В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, перешла от написания истории российского государ­ства к кропотливому и всестороннему изучению ее социальной и культурной истории.

На рубеже веков описательный подход к истории и культуре ис­черпал себя. Эпоха преимущественного накопления фактического материала вступила в период его анализа, систематизации и обоб­щения. Всеобщий интерес к национальным истокам, повсеместное открытие музеев и выставочных экспозиций, активное развитие ис­торических дисциплин и выделение новых областей гуманитарного знания, разработка оригинальных исследовательских методик опро­кинули устоявшиеся общественные представления и научные посту­латы. Начался активный всесторонний поиск оснований и законо­мерностей национально-культурного развития, породивший нарастающее количество авторских идей, концепций, «историй» и «тео­рий» русской культуры.

XX столетие с присущим ему глобализмом, видением всеобщ­ности исторических процессов пытается осмыслить и феномен куль­туры, всякий раз на уровне локальных исследований с позиций со­временности возвращаясь к давно очерченному кругу научных про­блем.

Одними из первых исторических работ нового типа явились обобщающие многолетнюю полевую практику фундаментальные труды по археологии и археографии выдающегося ученого Д.Я. Самоквасова: «Могилы русской знати», «Происхождение русско­го народа», «Северянская земля и северяне по городищам и моги­лам» (М., 1908), - общеисторические выводы которых произвели пе­реворот во взглядах на начала отечественной истории.

Следующим шагом на этом пути оказалась оригинальная общая концепция истории России киевского ученого М.В. Довнар-Запольского, рассматривающая развитие Отечества как смену пе­риодов торговли и натурального («ойкосного») хозяйства.

Его младший современник, эмигрировавший из Советской Рос­сии Г.В. Вернадский в ряде опубликованных за границей книг («Зве­нья русской культуры» (1938); «Древняя Русь» (1943); «Киевская Русь» ( 1948); «Монголы и Русь» (1953); «Россия в средние века» (1959), «Московской царство» в 2-х ч. (1969)) обосновал идею основополагания в развитии русской культуры природы и социальных факторов, взаимосвязь и взаимодействие которых формировали ритмичный государствообразующий процесс, чередовавший перио­ды политической раздробленности и единого евразийского государ­ства.

Несколько позже в Нью-Йорке были напечатаны отличающиеся основательной фактологией, сдержанностью в обобщениях и выво­дах труды Н.В. Рязановского, представившие Россию как подвер­гавшуюся постоянным вторжениям европейскую окраину, с харак­терной для таковой отсталостью и скачкообразностью развития.

В эти же годы в Советской России писалась и переписывалась «своя российская история», в силу доминирующей идеологии (вуль­гарно-социологический подход и зависимость от господствующих философско-политических доктрин) тенденциозно интерпретиро­вавшая социально-культурный процесс, В определенном смысле, как это очевидно теперь, она сама стала своеобразным культурным фе­номеном тоталитарной социалистической системы.

Между тем советская историография сформировала основа­тельное источниковедческое и фактологическое поле. Ряд талантли­вых историков социалистической эпохи, сохранив традиции конкрет­но-исторических исследований, осуществили значительные открытия и, выработав богатейший арсенал гипотез и методов, подготовили широкую и разноплановую научную базу для будущих изысканий.

Так, работы советского ученого М.Н. Тихомирова («Древнерус­ские города» (1956); «Средневековая Москва в XIV-XV в.» (1957); «Русская культура X-XVIII веков» (1968); «Российское государство XV-XVII веков» (1973); «Русское летописание» (1979)) были и оста­ются одним из немногих в советской историографии примеров обще­контекстного видения научной проблемы и междисциплинарного и сравнительно-исторического подходов к историко-культурному ис­следованию. Выделяясь научной смелостью и широтой эрудиции ав­тора, убедительной аргументацией и оригинальностью выводов, они стали хорошей школой для ученых поколения «свободных мыслите­лей» эпохи «оттепели» и перестройки.

Большим подспорьем для культурологов и историков-регионоведов стала активно формировавшаяся в XX веке археоло­гическая историография, вобравшая огромное количество отчетов, описаний, статей и монографий. Усилиями столичных и местных ар­хеологов  были  разработаны  археологические  карты  практически всех областей Центральной России; опубликованы концептуальные, обобщающие археологический и исторический опыт последних деся­тилетий века работы Б.А. Рыбакова, В.В. Седова, А.В. Кузы, А.А. Узянова, А.С.Насонова, В.В. Мавродина, И.И. Ляпушкина, И.Я. Фроянова; коллективные и авторские исследования участников региональных и межрегиональных археологических экспедиций: А.З. Винникова,  М.А. Гоняного,  А.Г.Дьяченко,  А.В.Зорина,  О.Н.  и В.В. Енуковых, В.П. Коваленко, Г.Ю. Стародубцева, Н.А. Тихомирова, Н.А. Тропинина, А.А. Чубура, М.В. Цыбина, Е.А. Шинакова и др.

XX столетие открыло и период плодотворного отечественного краеведения, отразивший общую тенденцию перехода от глобализ­ма и всеобщности к локальному изучению отдельных географиче­ских зон и культурных страт. В 1910-1920-е гг. интенсивно формиро­валось «областное культуроведение» с его наглядно-активными спо­собами научно-практического изыскания. Предпосылкой и методоло­гической  базой  нового направления  исследований  стала теория «культурных гнезд» (Н.П.Анциферов, А.В. Бакушинский, И.М. Гревс, Н.К. Пиксанов), выразившая представление о региональной культуре как о своеобразных, исторически сложившихся комплексах с услов­но-подвижными   территориально-поселенческими   границами,   ме­няющимися в зависимости от хозяйственной и политической жизни.

Интеллектуальным ресурсом «золотого десятилетия» (20-е гг. XX столетия) российского краеведения стала квалифицированная научная интеллигенция. Так называемые «лишенцы» и «ссыльнопо­селенцы» - носители специальных гуманитарных знаний, оттеснен­ные революционными преобразованиями на периферию, в краеведении нашли применение своим интересам и научному опыту, высо­ким профессионализмом способствовав превращению «самодея­тельного занятия» в самостоятельную область исторического зна­ния. И хотя развернувшаяся аналитическая и собирательская работа трагически прервалась репрессиями 30-х гг., была подготовлена ин­формационная и методологическая база для последующих много­профильных научных исследований. Ученые и краеведы советского и постсоветского времени - Я.Е. Водарский, Ю.Р. Клокман, А.И. Комиссаренко, П.И. Лященко, А.А. Новосельский, Е.И. Индова, А.Г. Слюсарский, Н.Л. Рубинштейн - во многом опирались на деся­тилетиями остававшиеся закрытыми для широкого читателя работы своих предшественников.

А.Г. Слюсарский в монографии «Социально-экономическое раз­витие Слобожанщины» (Харьков, 1964) охарактеризовал социально-экономическое развитие южной окраины Русского государства XVII-XVIII вв. В книгах А.Т. Белявского подробно рассматривалось поло­жение крестьянства и однодворцев («Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева» (М., 1965), «Однодворцы Черно­земья» (М., 1984). В.П. Загоровский в ряде работ 1960-1980-х гг. воссоздал историю строительства Белгородской оборонительной черты, проходившей по территории современных Белгородской, Во­ронежской, Курской, Липецкой и Тамбовской областей Российской Федерации, Сумской и Харьковской областей Украины, широко осве­тив вопросы заселения края, противоборства сословий, развития хо­зяйства, торговли и ремесла, значения Белгородской черты в воен­ных и внешнеполитических успехах России.

В тот же период времени Л.В. Алексеев и И.В, Дубов разраба­тывали социальную и культурную историю Северо-Западной и Севе­ро-Восточной Руси; были созданы коллективные отечествоведческие работы: «Хозяйство и быт русских крестьян» (А.С. Бежкович, С.К. Жегалова, А.А. Лебедева и С.К. Просвиркина, 1959), двухтомный историко-этнографический атлас «Русские» (1967-1970); вышла мо­нография С.К. Жегаловой «Русская народная живопись» (1975).

Параллельно кропотливым научным поискам формировалась идеологически ориентированная и пристрастно-описательная совет­ская региональная историография культуры и общества. К особо значимым датам «новейшей истории России» большими тиражами выходили идеологизированные очерки и персоналии наиболее ярких личностей, юбилейные альбомы и подарочные справочные издания, красочно представляющие «выдающиеся достижения в советском строительстве на местах» - промышленности, сельском хозяйстве, социалистической культуре.

Возвращение в 60-е гг. XX столетия всеобщего интереса к куль­туре и истории малой родины активизировало в регионах специально-научную и краеведческую деятельность, дав возможность со­брать и обработать огромное количество фольклорных и этнографи­ческих материалов, запечатлевших «уходящую Россию». За корот­кий срок были изданы многостраничные сборники научных трудов, солидные монографии и пособия, содержащие сведения по фольк­лору, ремеслам, развитию профессионального и самодеятельного искусства. Разнообразие диалектов, особенности топонимики и оно­мастики зафиксировали академические издания: «Этимологический словарь русского языка» (М. Фасмер 1964-1973 гг.) и энциклопедия «Русский язык» (1964 г.), «Топонимия Центральной России» (1974 г.).

Развернулась большая работа по выявлению и описанию па­мятников истории и культуры общероссийского и местного значения, по результатам которой активистами областных отделений Всерос­сийского общества охраны памятников истории и культуры были подготовлены издания «Материалов Свода памятников истории и культуры РСФСР» (1975-1977 гг.), аккумулировавшие в первую оче­редь сведения по региональной архитектуре.

Одновременно углубленные занятия памятниковедением, ана­лиз и систематизация накопленных материалов позволили опреде­лить состояние локальной культуры, подтолкнув ученых и сотрудни­ков образовательных и культурных учреждений к тщательному изу­чению культурно-исторического наследия. В столицах и провинции активизировалась туристско-краеведческая и музейно-экскурсионная работа; наметился путь популяризации и воссоздания традиций и ремесел; расширились научные и организационные возможности формирования наиболее полной картины местных «культурных гнезд» и историко-культурных зон.

В 70-е годы в некоторых регионах Центральной России появи­лись издательства и издательские проекты, стимулирующие развер­тывание литературного и исторического краеведения. В частности, регулярная тульская серия «Отчий край», публикующая лучшие про­изведения писателей, связанных судьбой с приокской зоной - Туль­ской, Орловской, Калужской и Брянской областями.

Перестроечные и постперестроечные 80-е и 90-е гг. XX столетия ознаменовались небывалым взлетом интереса к отечественной ис­тории, язычеству и христианизации Центральной России, церковной и дворянской культуре, сопровождавшимся переизданием забытых или малодоступных в советские годы научных и популярных трудов дореволюционных и зарубежных авторов, появлением большого ко­личества новых философских, исторических, искусствоведческих, культуроведческих и культурологических публикаций и диссертаци­онных исследований.

Во многом образцовым для историков культуры стал изданный в постсоветской России многотомный, отличающийся широтой охвата материала, массой интереснейших деталей, подтвердившихся гипо­тез и предположений фундаментальный труд П.Н. Милюкова - «Очерки по истории русской культуры» (1994 г.) - впервые в россий­ской исторической науке применившего культурологический подход к исследованию общества.

Уникальна своей методологией, авторской позицией, общим взглядом на динамику культуры трехтомная работа АС. Ахиезера «Россия: критика исторического опыта. Социокультурная динамика России» (1993, 1997), отразившая ту свободу и парадоксальность научной мысли, которую принес новый век.

В 90-е годы одна за другой появлялись книги ярчайшего ученого современности Л.Н. Гумилева, интерпретирующего события более чем полуторатысячелетней истории широчайшего географического ареала как соотношение биологических, географических и историче­ских факторов в процессах этногенеза и этнической эволюции.

Фундаментальность обобщений и глубина постижения, отточен­ность и оригинальность мысли, четкость изложения авторского виде­ния генезиса и культурогенеза - истоков, движущих сил, особенно­стей, векторов и этапов развития русской культуры - отличают тео­ретические работы М.С. Кагана, И.В. Кондакова, А.Я. Флиера, опре­делившие философско-методологические основания и приоритет­ные направления в исследовании общероссийской и местных куль­тур.

Современная историография Центральной России значительно расширила представления об этноисторических, социально-политических, культурных процессах и во многом переосмыслила тысячелетнее развитие Руси-России, синтезировав дореволюцион­ные, советские и постсоветские подходы к истории национальной культуры и государства.

В последнее десятилетие XX века стала складываться россий­ская теоретическая и историческая регионалистика: заявили о себе петербургская (проф. Г.С. Лебедев, А.С. Гердт, Л.М. Мосолова, Г.К. Щедрина) и московская (Т.Ф. Кузнецова, Э.А. Шулепова) культу­рологические школы, активно занявшиеся изучением и пропагандированием культуры регионов Российской Федерации. Все отчетли­вее звучит голос культурологов Рязани, Ельца, Твери.

Набирает силу процесс сложения новых столичных и регио­нальных исторических школ, формирование которых - совместная заслуга ученых московских и местных научных и научно-учебных за­ведений: В.И. Большакова, Т.С. Георгиевой, А.Ю. Друговской, З.Д. Ильиной, А.И. Кравченко, В.И. Пановой, Б.Г. Пашкова, И.Г. Пархоменко, В.Я. Петрухина, Д.С. Раевского, О.М. Рапова, И.Е. Саратова, Р.Г. Скрынникова, М.В. Толстовой, А.С. Чистякова, А.В. Чистякова, Н.А. Ульянкина, А.С. Хороших, С.П. Щавелева и др.

Активное участие в написании истории культуры Центрального региона приняли члены возрожденных в 80-е гг. XX столетия област­ных краеведческих обществ. Во многом по их инициативе в Москве, Белгороде, Курске, Воронеже, Тамбове, Твери, Липецке, Туле, Калу­ге, Ярославле, Костроме, Рязани, Орле и других больших и малых российских городах за короткий срок подготовлены и опубликованы энциклопедии, энциклопедические и биографические словари, моно­графии и брошюры по региональной истории и культуре.

С завидным постоянством, хотя и мизерным тиражом, уже бо­лее десятилетия выходит научно-публицистический «самиздат» -авторские работы самого разного характера, к сожалению, по неза­висящим от их создателей причинам часто оказывающиеся вне поля научного зрения российских и зарубежных исследователей.

На рубеже тысячелетий сложилась компактная коллективная историография культуры России, объединившая результаты много­летних изысканий специалистов разных областей знания и пред­ставляющая широкое разнообразие научных подходов, мнений и то­чек зрения в фундаментальных энциклопедических изданиях, среди которых многотомная история архитектуры, отразившая содержание и динамику тысячелетнего градостроительного процесса в России: «Древнерусское градостроительство X-XV веков» (1993), «Градо­строительство Московского государства XVI—XVII веков» (1994), «Москва и сложившиеся русские города XVIII—XIX веков» (1998), эн­циклопедия «Города России» (М., 1998) и не менее обширный свод сведений по истории и культуре народов Российской Федерации -«Народы и культуры» (М., 1999).

В последние годы многие региональные и столичные авторы посвящают свои труды истории становления, строительства и разви­тия храмового зодчества и церковного искусства, христианизации и становлению монастырской культуры, развитию православия и в древности, и в новое и новейшее время. Большим подспорьем спе­циалистам, краеведам и учителям стали регулярно выпускаемые сборники историко-краеведческих материалов, школьные учебники и пособия по краеведению, художественно-публицистические альма­нахи, краеведческие страницы в газетах.

Точечность, локальность, предметность анализируемых собы­тий, тщательное изучение и описание местных памятников, осозна­ние их значимости смогли в полной мере вернуть изучению регио­нальной культуры его глубинное научное и практическое значение и подготовили солидную базу для ее культурологического осмысления.

Глава 2. Природные, социально-хозяйственные и геополитиче­ские факторы культурогенеза средневековой Центральной России

...Мы до сих пор внуки Даждьбога и в огромной степе­ни зависим от природного мира, в котором были ро­ждены и который воспитал наш общий характер. «И свычаи, и обычаи», и верования, и труды наши от той земли, которая была отчиной и дединой еще на­шим предкам.

Валентин Распутин. 1985 г.

Природная среда и земледельческая колонизация как основания этнокультурогенеза

В отечественной истории раннее и зрелое Средневековье (VII-XV вв.) - эпоха эволюции русской народности, образования ядра ее территориально-культурного пространства и формирования первич­ной социально-государственной системы Руси-России, проходивших на фоне и в условиях постоянных миграций и хозяйственного освое­ния ландшафтов. Это период становления русского характера и кри­сталлизации ментально-смысловых структур русской культуры в си­туации сложнейших внутренних и внешних этнических и цивилизационных взаимодействий. Время обретения основных черт «русскости», сложения образно-художественного языка отечественной куль­туры и их закрепления в национальных образах мира и специфиче­ской художественной системе.

Определяющую роль в осуществлении этих процессов, назы­ваемых современной наукой этно-, социо-, культуро- и цивилизациогенезом (И.В. Кондаков), сыграли природные2 (ландшафтные, клима­тические, биосферные, гидрографические), геополитические и соб­ственно культурные (земельная колонизация, торговый обмен, об­щинно-территориальный характер взаимоотношений, обретение го­сударственности, христианизация) факторы, задавшие темп, порядок и архитектонику самобытной славяно-русской культуре и цивилиза­ции. В сущности, каждое из этих обстоятельств в той или иной мере можно считать постоянно действующим (при определенном вектор­ном и силовом изменении) на протяжении всего Средневековья.

Вопрос взаимовлияния среды и человека обсуждается наукой уже более сотни лет, оставаясь актуальным в первую очередь для изучения древних и средневековых культур. Особо значим он в ис­следовании генезиса и характера «эколого-ландшафтных» культур, к коим принадлежит и русская культура с ее неоднозначным цивилизационным путем.

Автор оригинальной теории этногенеза Л.Н. Гумилев относит образование этносов не столько к социальным, сколько к природным процессам с определяющей ролью «вмещающего ландшафта» (Л.Н. Гумилев) в формировании архетипов сознания. По его мнению, именно образы родной земли, ассоциирующиеся с типологизированными элементами или конкретными формами ландшафта, воплоща­ясь в устойчивые символы этнической принадлежности, обуславли­вают и бытовое поведение, и макросоциальные события. «...Этносы... всегда связаны с природным окружением благодаря активной хозяйственной деятельности. Последняя проявляется в двух направлениях: приспособления себя к ландшафту и ландшафта к себе», - отмечал он [10, 101], особо подчеркивая, что именно ландшафт и климат детерминируют характер этнических процессов и, в конечном итоге, определяют весь ход истории развития челове­чества.

Г.В. Вернадский, также полагавший взаимодействие природы и общества основой и содержанием всемирно-исторического процес­са, определял русское национальное развитие как внутреннее само­развитие социального организма в заданных условиях внешнего влияния - «месторазвития»3, накладывающего на него печать свое­образия и обуславливающего исторические особенности всех его общественных институтов.

Н.А. Бердяев, посвятивший последние годы своей жизни поис­кам истоков неординарности русского характера, исследованию своеобразия национальной ментальности и причин формирования тех или иных ее составляющих, противоречивость, склонность к фи­лософствованию, непостоянство и сложность русской души объяс­нил влиянием разомкнутое™ и чрезмерной протяженности террито­рии, отпечатавшихся в сознании ощущением бесконечности и не­объятности, как признанием того, что не может быть низведено до конкретного и определенного и что послужило основанием особого национально-религиозного горения. Смирение, неистовая любовь, богоискательство, парадоксально уживающиеся в русской душе с разрушающей ненавистью, воинственным атеизмом и высокомери­ем; мягкость, доброта, послушание - с анархией, жестокостью и своеволием, по его мнению, своей амбивалентностью отразили «пейзажное противостояние», контраст открытого и замкнутого про­странств территории национального становления.

Наш современник И.В. Кондаков пишет об этом следующим об­разом: «Русская равнина и ее почвенное строение, пограничье леса и степи, река и бескрайнее поле, речная сеть и междуречье, овраги и летучие пески, суровый климат и сложные взаимоотношения с со­седними народами, в частности, кочевыми народами Великой степи, - все это формировало и мировоззрение русского народа, и фольк­лорные фантастические образы, и народную философию, и характер земледелия, и тип преимущественной хозяйственной деятельности, и образ жизни, и тип государственности» [20, 44].

Можно, конечно, не соглашаться с тем или иным мнением и спорить (что периодически и происходит) о том, насколько и в какой мере роль природного окружения обусловила этническое и культур­ное своеобразие русских, однако при ближайшем рассмотрении нельзя не заметить его очевидного влияния на национальный харак­тер. Природные явления, пережитые и осмысленные в их системно­сти как социо- и культурогенные факторы, своеобразно отразились в менталитете русской культуры, став фундаментом российской и ев­разийской цивилизации с особым значением для нее географической основы - соотношения леса и степи, граница между которыми раз­мыта и в ландшафтном, и в хозяйственном смысле. Как бы там ни было, именно ментальность, этот своеобразный код «месторазви­тия», оказалась в национальном формировании системообразую­щим фактором, объединив целый ряд генетически разных, но свя­занных между собой общей исторической судьбой, единством терри­тории, сходными геополитическими и природными условиями -ландшафтом, климатом, строением почвы, акваторией, фауной и флорой и т.д. - культур.

Взаимодействие с природой - очень важная составляющая оте­чественной культуры на всех этапах ее развития. Причем, «природ­ный вектор» реализовался сразу по нескольким направлениям: в ук­ладе хозяйственной жизни и быта, ментальности и структуре культу­ры, архетипах коллективного сознания и" способах их художественно­го воплощения, в особенностях личности и удивительном феномене русского мышления с его психологическим ощущением органичной вписанности в природное окружение.

Бесконечность пространств и казавшиеся неиссякаемыми при­родные богатства, красота и одухотворенность ландшафта породили и сопровождавшийся периодическими перемещениями экстенсивный способ хозяйствования с его потребительским отношением к при­родному миру, и все разнообразие ремесел, многоцветье и вырази­тельность художественного творчества. Постоянные переходы и встречи с представителями других народов и иных традиций, заим­ствование разного опыта и умений, торговый и культурный обмен воплотились в образы пути, реки, лесостепи, межкультурного по­средничества, веками переживаемые носителями национальной культуры и осознаваемые ныне «как составная часть менталитета русской культуры вообще» [20, 46].

Тысячелетие формировавшиеся и глубоко укорененные языче­ские образы родной природы, верования и обряды, с нею связанные, предопределили специфическую окраску христианского и собствен­но национального мироощущения, выраженного православно-языческим синкретизмом и «двукультурьем» - тесно взаимодейство­вавшими или противостоявшими друг другу народной и «ученой» культурами, предуготовившими цивилизационно-историческую судь­бу России.

Однородность природных условий, быта, рода занятий, языка, религии, этническая терпимость способствовали консолидации раз­розненных племен в единую народность, обретшую свою политиче­скую форму и самосознание через создание государства Русь, хри­стианскую идеологию и архетипический образ Русской земли.

В свое время Н.К. Пиксанов, один из идеологов «регионального культуроведения». анализируя литературную карту Франции, сделал вывод, что «литературные деятели с принудительностью распреде­ляются по местностям у больших рек, портов, крупных путей сооб­щения» [29, 45]. То же самое следует сказать относительно террито­риально-культурного формирования России, история которой пока­зывает, что не только и не столько политические, сколько социально-хозяйственные процессы, возникавшие вокруг магистральных ком­муникаций, вызывали этнорегиональные взаимодействия, создавали или опустошали целые культурные области.

Центрально-административный регион Российской Федерации -Центральная Россия - охватывает наиболее древние из них. Гео­графически - это лесостепная (Черноземье) и лесная зона Восточно-Европейской или Русской равнины: Среднерусскую возвышенность и Валдайская Окско-Донская низменность с характерным равнинным, с незначительной холмистостью рельефом, разнообразными ланд­шафтами и «пестрыми» почвами. Этническое, социально-хозяйственное и административно-территориальное его оформле­ние, начавшись в середине первого тысячелетия восточно­славянской земельной колонизацией, продолжалось несколько сотен лет в разных условиях сменяющихся цивилизационных эпох и неос­лабевающего геополитического напряжения.

Открытые пространства и равнинный рельеф, густая сеть пол­новодных рек и чистые зарыбленные озера, умеренно континенталь­ный климат и плодородные почвы, обильные промысловым зверем лиственные, хвойные и смешанные леса на протяжении длительного времени определяли природно-географическую и экономическую привлекательность Восточно-Европейской равнины, способствуя встрече, тесному общению и сближению самых разных народностей.

В период «великого переселения народов» эти территории, к тому времени зонально освоенные финно-угорскими, балтскими и тюркскими племенами, подверглись активной колонизации славян. Уже в VI—VII вв. область единства славянской материальной культу­ры охватывала Западный Буг, Восточную Румынию, Восточную и Южную Польшу, Придунайскую Болгарию, Чехию и Словакию, Поднепровье, Подесенье, Полесье и Поднестровье. С точки зрения со­временной науки является очевидным, что славянская культура вто­рой половины первого тыс. н.э. на всей славянской ойкумене в об­щих чертах была сходной, однако в отдельных районах в развитии материальной и духовной культуры имелись локальные отличитель­ные черты, обусловленные рядом причин разнородного характера, в том числе необходимостью социально-природного взаимодействия.

Как показывают ономастика и процессы этнокультурной диффе­ренциации, славянские этнические образования не были собственно племенами, а представляли племенные союзы, соплеменности (В.Я. Петрухин, Д.С. Раевский) или «народцы» (П.Н. Третьяков), спо­собные в процессе распада и расселения в различных ареалах со­хранять свое исходное имя, общность картины мира и способа хо­зяйствования.

Этнонимия и в первую очередь племенные названия свидетель­ствуют об особой значимости для славянского этнического самосоз­нания ландшафта - древляне (дерева), живущие «в лесех звериньским образом», дреговичи (другувиты) - на дрягве, болоте - и зем­леделия: поляне - «поле, пахотные земли», лендзяне - «лядь, рас­чищенная от леса под пашню земля». Эта особенность активного восприятия природного космоса отразилась и в заимствовании и по­следующей лингвистической и культурной ассимиляции гидронимов и топонимсз мест расселения.

Подвижность славян, отмеченная еще в VI в. византийским ис­ториком Прокопием Кесарииским как частая перемена места житель­ства, была связана с традиционным для славянского хозяйства пе­реложным земледелием - использованием естественных гарей или выжиганием леса под поле, обусловившим характерный для славян­ской культуры способ расселения - земледельческую колонизацию. Быстрое истощение плодородной почвы вынуждало землепашца на протяжении жизни, переходя с места на место, осваивать не один десяток заимок [4, 109].

Заселяемые территории с оптимальными для обработки земля­ми, пестрыми ландшафтами и богатыми ресурсами позволяли вести комплексное многоотраслевое хозяйство, сочетая земледелие с охо­той и лесными промыслами, по мере необходимости и в силу кон­кретной ситуации отдавая предпочтения тому или другому. Зональ­ные климатические и ландшафтные условия определяли региональ­ное своеобразие и способ ведения хозяйства, формы и элементы материальной культуры, отражались в народных верованиях, обы­чаях и обрядах, формировали менталитет.

Периодические переходы на новые земельные участки и посто­янная готовность к перемене мест стали первопричиной неприхотли­вости славянской и одним из условий относительной неукорененно­сти русской жизни, скрывавших за внешней непритязательностью, неустроенностью и убогостью быта органичность, простоту и цель­ность мировосприятия. Освоение первозданной, дикой природы -«пустыни-пустоши», созидание на грандиозной и величественной земле «полноты бытия» выразилось не только и не столько в марки­ровке и материальном обустройстве ближайшего пространства, сколько в глубоком единении с окружающим миром, упорядочении, гармонизации и символизации сущего. Свой «дом» славянин-земледелец построил в своем сердце, соединив в единое целое макро- и микрокосмос, и воспроизводил в любых условиях. Уже то­гда зародилось и окрепло столь характерное для многих поколений русских чувство единения с природой, ощущение сопричастности вечности; способность мыслить и жить в гармонии с миром.

Засушливые степи, таившие немалые опасности и непредви­денные трудности леса, топи и болота воспитывали умение терпе­ливо преодолевать невзгоды и лишения, развивали выносливость, приучали не надеяться на милость судьбы. Естественная необходи­мость формировала осторожность и сметливость, заставляла, при­глядываясь к окружающему, отыскивать и разрабатывать «удобья» и обучаться новым хозяйственным приемам, породила удивительную восприимчивость натуры, гибкость ума и несгибаемость характера. Постоянное внутреннее и внешнее тяготение к новым просторам («за тридевять земель», «туда, не знаю куда») и вечный выбор («на­право пойдешь - коня потеряешь...») закрепились в национальном менталитете. На их основе утвердилась детерминирующая жизнен­ную энергию дихотомия: непреходящая устремленность «за гори­зонт» в поиске «вольной волюшки» и привязанность к земле-кормилице; парадоксальная личностная интровертность при абсо­лютной душевной открытости; всеохватный эстезис и глубочайшая рефлексивность русской культуры.

С колонизацией земель связано и «гнездовое» расположение славянских родовых «однодворок», и особенности становления рус­ских городов, и вся более чем тысячелетняя история российского го­сударства, повороты которой так или иначе зависели от освоения территорий.

Продвигавшиеся в разных направлениях восточные славяне к VIII-IX веку дошли до верховьев Оки, Дона, Волги, Западной Двины, Волхова, Ладожского (Нево) и Ильменского озер и Белого моря. Век­торы и пределы их миграций определялись особенностями заселяе­мого ландшафта, сложившимися хозяйственными и социальными традициями и возможностью мирного соседства с инородным насе­лением. В силу этих причин ареал распространения славянских эт­нических образований не вышел за пределы леса и лесостепи и на огромном пространстве Среднерусской возвышенности и Валдай­ской Окско-Донской низменности охватил лесную с «пестрым» поч­венным слоем и лесостепную черноземную зоны, заняв пригодные для земледелия побережное мелколесье и пойменные луга.

Преобладающее положение средневековых археологических памятников Центральной России демонстрирует особую привлека­тельность для обитания и хозяйственной деятельности человека природных условий речных долин. Близость реки и экономически вы­годные для освоения ландшафты первой надпойменной террасы с богатым и разнообразным растительным покровом, незалесенные пространства с разнотравно-луговыми и разнотравно-ковыльными участками степи, небольшие по площади изобилующие дичью леса на протяжении нескольких веков притягивали поселенца-земледельца.

При этом характер размещения и плотность населения на раз­личных ландшафтных типах были неодинаковы и менялись в зави­симости от климатических, хозяйственных, военно-политических и социальных (в последнюю очередь) факторов.

Для VIII - первой половины X века характерно преимуществен­ное освоение лесостепи с равномерным распределением открытых и лесистых участков. С последней трети X до последней четверти XI столетия интенсивно заселяются пояса северных ополий (Стародубское, Варо-Судостьское на Брянщине и Владимиро-Суздальское), на юго-востоке наблюдается уменьшение количества поселений и уве­личение их средних размеров, идет строительство порубежных укре­пленных линий, защищавших от кочевнической Степи, и расселение на непригодных для земледелия солончаковых участках «своих по­ганых»4. Конец XI - середина XIII века демонстрируют явное смещение населения на север, социальную дифференциацию поселений и возрастание роли городов как катализаторов освоения феодализирующейся округи.

Неизменными во все периоды средневековой эпохи остаются «островное» (микрорегиональное) заселение территории и активное использование разнообразных систем земледелия: от подсечно-огневого и пойменного до пашенного с различными типами рала и плуга. Непроходимые лесные массивы верховий рек и речных водо­разделов долгое время служили естественными границами освоен­ного пространства, а «отдельные речные системы», по мнению С.М.Соловьева, обусловив последующее «историческое деление русской государственной области на части», в совокупности уже к XI столетию составили «Русскую землю» - ареал преимущественного славяно-русского заселения, своими пределами практически совпа­дающий с границами современного Центрально-административного региона Российской Федерации.

Формы этнокультурной динамики в Центральной России

Огромное влияние на мировоззрение и самосознание славян­ских народов, обусловившее их этническое и национальное своеоб­разие, оказала встреча и перекрестное взаимодействие с различны­ми культурами и цивилизациями. Многоликость славянского мира -во многом итог воздействия социальной и культурной среды, в какую в ходе миграций попадали локальные славянские сообщества, ока­завшиеся способными при любом соседстве и в любой ситуации ак­тивно усваивать чужой культурный опыт, сохраняя собственные сущностные силы и обогащая изначальные традиции.

За несколько веков преодолев огромные расстояния от Карпат до Волги, от Кавказа и южных морей до северной тайги, освоив степи и перелески, побережья рек и лесные ополья и расселившись среди различных тюркских, угро-финнских и германо-балтских племен, славяне частью консолидировали, частью вытеснили или ассимили­ровали аборигенное население. Славяно-финно-угорский, славяно­тюркский и славяно-балтский симбиоз археологически засвидетель­ствован на достаточно четко очерченной территории чересполосны­ми поселениями и смешенными формами материальной культуры. Примечательно, что именно славяне стали носителями консолида­ции, чему способствовало раннее образование в их социуме терри­ториальной общины, принимавшей любого инородца вне зависимо­сти от его племенной и этнической принадлежности.

«Этническая сетка» славянского расселения, «наложившись» на расселение коренных народов, инициировала широкую этнокультур­ную интеграцию. Неизбежные коммуникации между пришлым и местным населением, с одной стороны, породили взаимообмен продук­тами материальной деятельности и заимствование хозяйственных приемов и духовного опыта, сформировав новые умения и небыва­лые прежде культурные феномены. С другой стороны, тесные кон­такты, имевшие место брачные связи и кровнородственные отноше­ния вызвали метисацию славян, приобретших ранее не свойствен­ные им антропологические черты, языковые формы и речевые диа­лекты. На обширных пространствах Восточно-Европейской равнины активизировались процессы этногенеза, началось оформление но­вой культурной ойкумены.

Для региональных этнокультурных процессов Центральной Рос­сии славянская колонизация имела решающее значение. Продвиже­ние славян, сопровождавшееся закреплением на южной и юго-западной границе тюркских кочевий черноземной лесостепи и степ­ного левобережья Днепра, растворением среди многочисленных финно-балтских племен верхних Днепровского, Деснинского и Волж­ского бассейнов и вытеснением «чуди» на севере5, образовало в центре Русской равнины отдельные области доминирования славян­ского этноса со своими особенностями этнического и культурного свойства.

Прослеживая по динамике археологических культур VII—X вв. этапы, направления и пути славянских миграций и отмечая границы культурных диффузий, историки в пределах Центральной России выделили близкие между собой славянскую, верхнеокскую, ромен-скую и борщевскую археологические культуры, соответствующие трем обширным зонам расселения крупнейших славянских этниче­ских групп - восточной, юго-восточной и южной, и также салтово-маяцкую (алано-сарматскую) и волынцевскую, оставленную, по мне­нию археологов, славянизирующимися алано-болгарами [8, 8-9].

Перемещение славян на северо-восток Восточно-Европейской равнины, начавшееся в IV-VI вв освоением южных степей по Дону, Северному Кавказу, Тамани и Дунаю, сопровождалось тесными ме­жэтническими контактами и культурным взаимообменом со степны­ми народами, породившими симбиоз и консолидацию тюркской коче­вой и славянской земледельческой форм социальности [13, 90]. Раннесредневековая историография юго-восточной Руси, акценти­руя внимание на смешении и напластовании археологических куль­тур, отмечает высокую плотность заселения и активное долговре­менное   использование   (практически   до   половецкого   и   татаро-монгольского разорения) степных и лесостепных территорий юга Центрального региона разноплеменным кочевым, полукочевым и оседлым ремесленно-земледельческим населением.

Так, памятники на р. Воронеж (Лысогорское селище, Белогорское, Животинное городища и Михайловский могильники) и в Подонье (Семилукское городище, Борщовское селище и городище Титчиха) содержат свидетельства длительного совместного проживания славян и алано-болгар (волынцевская культура), а также появления здесь к IX веку носителей «салтовской культуры» и донских славян [6, 178]. Напротив, гнезда борщевско-вятической культуры отмечены среди салтовских поселений по рекам Донец, Оскол и Хопер.

Давние контакты славян с кочевым миром юго-восточных степей демонстрирует и разнообразие хозяйственной деятельности населе­ния Днепровского Левобережья. Согласно археологическому и ан­тропологическому материалу и историческим источникам в V-VII вв., земли к югу от Десны и Сейма занимали ирано-язычные сармато-аланские племена, вытесненные славянами в бассейн Дона в самом начале VIII века6. Славянское перемещение на эти и донские терри­тории, отмеченное в VII-VIII вв., носило, по мнению исследователей, активный характер и было вторжением «большой массы нового на­селения, одна часть которого осела на левых притоках Днепра, а другая пошла далее на восток в бассейн Дона..., где оставила па­мятники борщовского типа» [26, 131].

Следы симбиоза разноэтничных образований содержит волын­цевская' археологическая культура VIII-IX вв. Левобережья Средне­го Днепра, где предметы салтовской культуры являются обычными, как и отдельные памятники волынцевского типа верховий Дона и Оки. Косвенным подтверждением широкого этнокультурного обще­ния на этой территории является отсутствие выраженных укрепле­ний на большинстве волынцевских поселений. Памятники матери­альной культуры свидетельствуют также о разрушении традицион­ных племенных структур, что, по мнению специалистов, объясняется необходимостью совместного противостояния оседлых народов культурно чуждым кочевникам. Противостояния, неизбежно уско­рившего интеграцию местного населения и переселенцев-славян.

В этническом формировании населения лесостепного ареала (Днепровское Левобережье, Средний и Верхний Дон) Центральной России  принимали  участие  и  балты  (П.Н. Третьяков),  делившие Днепровское Левобережье с тюрками по линии Поныри-Курск-Беседино-Обоянь (В.В. Енуков). Распространившаяся в VIII-X вв. северо-западнее от этой черты роменская культура, совпадающая с ареа­лом гидронимов иранского происхождения и салтовскими поселе­ниями, формируется на старых древнебалтийских, скифских и алано-сарматских поселениях, охватывая нижнее и среднее течение рек Тускари и Сейма, бассейн Верхнего Пела от Обояни до Суджи и верхнее и нижнее течение р. Реута. В обозначенных пределах (Кур­ское Посемье) локализуются поселения семичей - одного из лето­писных племенных образований «сиверов», «северитов»8.

Не исключено, что формирование «сиверов-северитов-северян» как отдельной этнографической единицы и племенного союза обу­словлено взаимодействием остатков местного населения с рассе­лившимися в VIII-IX вв. в районе средней Десны, бассейна Сейма и Сулы разрозненными, стихийно двигавшимися в северо-восточном направлении группами праславян [24, 140]. Однако оно может быть и результатом сложного синтеза вытесненных из Приазовья и Причер­номорья полян-аорсов-русов с местными балтекими и иранскими элементами, и итогом этих обоих, параллельно проходящих, процес­сов.

Этноним «севера», как считают ученые (И.И. Ляпушкин, А.К. Зайцев, В.В. Седов), унаследован новопоселенцами от носите­лей предшествующей культуры и свидетельствует о заимствовании новым населением названия населения-предшественника. Лингвис­тически как и слово «север» или территориальные гидронимы Сев и Савва, оно может восходить к иранскому «seu» - черный9. С черно-одетыми или меланхленами (Геродот) [11, 352] идентифицируется территория современной Черниговской, Сумской, Курской, южной части Брянской и Орловской и западной части Воронежской облас­тей. Распространенные на огромной территории памятники роменской культуры ранних и поздних стадий охватывают верхнее и сред­нее течение рек Воркслы, Пела, Сулы, бассейн Сейма, поречье Дес­ны, называемые в исторических источниках вплоть до середины XVII века Северской землей. И хотя к настоящему времени не сложилось единого мнения относительно этнической принадлежности предше­ственников северян-роменцов (одни исследователи относят их к финно-уграм, другие - к праславянам, скифам, иранцам и т.д.), археологический и антропологический материал, исторические источ­ники, гидро- и топонимика подтверждают связь роменской культуры Днепровского Левобережья и Посемья с древнеиранским наследием [11, 352]. В частности, идентифицируемые с северянами височные кольца, найденные с керамикой роменского и борщевского типов IX-X вв., исследователи связывают с аваро-славянскими древностя­ми10.

Древнерусский этнический массив Ярославского Поволжья и Волго-Окского междуречья демонстрирует соседство славянского, финно-угорского и балтского этнических комплексов на первом этапе расселения (IX-X вв.) и их смешение и синтез на втором (XI—XII вв.) [14, 83]. Чередование на значительной части территории лесной Ру­си финских и славянских названий рек и населенных пунктов указы­вает на инфильтрацию славян и внедрение их починков и деревень между редкими аборигенными поселениями. От активного сопротив­ления пришельцев оберегала в первую очередь низкая плотность (не приходилось захватывать освоенные места) населения. Как пи­сал русский историк В.О. Ключевский, в первоначальный период ес­тественной колонизации «могли случаться соседские ссоры и драки, но памятники не помнят ни завоевательных нашествий, ни оборони­тельных восстаний». «Мирному общежитию способствовали необъ­ятные просторы, а также разница в промыслах у народов...» [31, 27]. Славяне принесли в лесной край земледельческую и скотоводческую культуру плодородного юга, финно-угры передали им приемы лесной охоты и деревообработки, добычи пушнины и бортничества. Однако слабо консолидированные и этнически не сформировавшиеся мест­ные племена в пределах занятой славянами территории раствори­лись в новом населении.

Полностью славянизировались и обрусели «приокцы» - мещера и мурома. Освоили новый язык и культуру меря11, занимавшие низо­вья рек Шексна и Молога, Верхнее Поволжье и ярославские и костромские земли, Ростовское и Клещино озера, в районе которых не­далеко от мерянского Сарово в IX веке появился первый опорный пункт славянского освоения Залесья - торгово-ремесленное поселе­ние Клещин (городище)12. Утратили этническую специфику весь, ла­ма и заволжская чудь. Влияние восточных славян испытала на себе мордва, особенно эрзя13. На колонизованных землях северо-востока возникли Рязань, Муром, Суздаль, Ростов, сохранявшие следы сла­вяно-финского симбиоза продолжительное время (например, Чуд­ской конец в древнем Ростове).

Балтское происхождение большинства гидронимов Смоленщи­ны и Подмосковья наряду с археологическими свидетельствами дает основание полагать, что балтские племена с летописным названием «голядь» не покинули мест обитания, а также были ассимилированы славянами [25, 59]. С этой точки зрения, вятичи и радимичи - ре­зультат формирования в процессе многопоколенной ассимиляции и метисации потомков Вятка и Радима аборигенами и инородными вновь приходящими группами славян, представляют собой одновре­менно и этнографические сообщества, и территориально-племенные объединения.

Этноним «кривичи», по мнению лингвистов, имеет основу балт­ского происхождения [30, 176-177], то есть также обозначает ново­образованную в процессе активного симбиоза этническую единицу Балтами по археологическим и лингвистическим данным к моменту прихода славянских колонистов была заселена значительная часть лесной зоны от Припяти и Сейма до водораздела Западной Двины и Волги [17, 3]. Интересно, что памятники показывают, что первона­чальная славянская инфильтрация осуществлялась здесь не родо­выми семьями, а группами преимущественно мужского населения, не создававшего собственных поселений, а подселявшегося к мест­ным обитателям. Последующее кривичское население формирова­лось «из пришлых славян и аборигенных балтских и западно-финских племен, находившихся в процессе ассимиляции и славяни­зации» [26, 96]. Помимо того, существуют определенные археологи­ческие свидетельства и некоторого норманнского участия в этих процессах.

Таким образом, согласно обоснованным научным данным в VIII-IX вв. в отдельных территориальных зонах Центральной России шла активная диффузия мигрирующего славянского и инородного коренного населения, спровоцировавшая его симбиоз и консолидацию и породившая в зонах наиболее тесного контакта новые этнические образования. Одни ученые относят их к племенам, другие считают более высоким и сложным продуктом этнической эволюции, предше­ствующим собственно древнерусской народности. В частности, П.Н. Третьяков, считает, что кривичи, вятичи, радимичи, как и словене новгородские, «были не только племенными объединениями, но и примитивными народностями, или «народцами». Л.Н. Гумилев в свою очередь называет их субэтносами.

Можно предполагать, что определенную роль в этногенетических процессах сыграло и славянское язычество, как более универ­сальное и всеобъемлющее, по сравнению с племенными тотемическими религиями автохтонного населения, мировоззрение, способст­вующее межплеменной консолидации. Последующий синтез и конг­ломерация различных антропо- и культурогенных свойств меняюще­гося в процессе постоянных миграций населения осуществлялись уже на почве христианства и привели к формированию древнерус­ской народности. Причем этническое название «русские» выражает высокую степень связанности новообразованного населения с опре­деленной территорией и его причастность общей, объединяющей традиции. Именно поэтому слова крещенный, православный и рус­ский до сих пор воспринимаются как синонимы.

Археологическая карта Центральной России показывает, что большинство оседлого земледельческого населения Руси IX-X вв. [19, 38; 1, 26] было сосредоточено в малодворных, кучно располо­женных, тяготеющих к малым рекам и концентрирующихся у укреп­лений родовых поселениях. В то же время для рассматриваемого исторического периода наиболее характерны археологические ком­плексы из соседства селищ, городищ-убежищ, святилищ и курганных могильников с типичными разноплеменными атрибутами. Такого ро­да памятники - материальные свидетельства больших неукреплен­ных поселений с этнически неоднородным, поликультурным населе­нием, связанным не кровным или племенным родством, а экономи­ческими и политическими интересами. Поднятые на раскопах вещи демонстрируют тесное взаимодействие земледельцев и ремеслен­ников, торговцев и воинов, подтверждают высокий уровень развития ремесла и широкий ареал торгового обмена.

Следы такого рода поселений (IX-X вв.) с несомненно сходными признаками обнаружены на обширной территории Центрального ре­гиона: на Смоленщине, в бассейне Оки, в Посемье и Попселье, в Верхнем Поволжье и Залесье. Все изученные ныне археологические памятники такого рода: Михайловский, Петровский и Тимеревский центры у Ярославля, Гнездово на Днепре под Смоленском, залесское Сарово, Супруты на р. Упе, притоке Оки, Титчиха на Дону, Горналь, Гочево и Липино Курщины - объединяет наличие характерных разнокультурных материалов (норманнских, иранских, арабских, ви­зантийских, хазарских) и расположение на основных водных и сухо­путных торговых коммуникациях.

Гнездовское и Сарское городище, Тимерево и Клещин, Гочево и Горналь с очевидной торгово-ремесленной ориентацией, дружинны­ми могильниками (захоронения воинов разноэтничного происхожде­ния) и этнически неоднородным населением, возникли за 100-150 лет до своей материальной (археологической) фиксации на транзит­ных путях оживленной международной торговли как станы, где вре­менно или постоянно пребывали купцы и воины. Исследование нек­рополей, городищ, ремесленных подгородий и загородий, чья актив­ная жизнь приходится на вторую половину IX - начало XI вв., яркими, прежде всего погребальными, комплексами, подтверждает принад­лежность обитавших здесь социальных верхов к дружине и высокое развитие ремесла. Находки арабских и византийских монет, предме­ты импорта и саптовской культуры (ременная гарнитура, элементы вооружения и характерных для степняков или скандинавов погре­бальных обрядов) указывают, в первую очередь, на тесные связи с Востоком и присутствие норманнов.

В научной среде уже более сотни лет существуют разные, в том числе противоположные, активно дискутируемые точки зрения на степень участия и роль норманнов-викингов в организации транзит­ной торговли, торговых городов и собственно древнерусского госу­дарства. Одно бесспорно для всех - достаточно отчетливый внутри­государственный, внутрирусский характер такого рода поселений и явные признаки функционирования на маркированной ими террито­рии единой управленческо-экономической системы. Кроме того, ар­хеологически доказано, что в Центральной России не было ни одного крупного поселения, основанного выходцами из Скандинавии, кото­рые оседали на уже существующих, принадлежащих местному насе­лению поселениях и растворялись среди него [24, 252].

С культурологической точки зрения, упомянутые памятники - осязаемые свидетельства широкого культурного и этнического сим­биоза, подготовившего в Восточной Европе во второй половине пер­вого тысячелетия от рождества Христова рождение нового государ­ственного образования, а также базу и условия для формирования нового этноса.

В силу природных, экономических и геополитических причин в центре Восточно-Европейской равнины возникли три зоны напря­женного взаимодействия славяно-ирано-тюркского, славяно-финно-угорского, славяно-германо-балтского этнического субстрата. Предо­пределенное сосуществованием на одной территории, пересечени­ем промысловых и торговых интересов,  профессиональным расслоением и взаимообменом продуктами деятельности, общностью экономики и распределением функций, выраженных отношениями господства и подчинения, конфликта и ассимиляции, партнерства и сотрудничества, диффузии и симбиоза, в этническом и культурном плане это взаимодействие оказалось максимально плодотворным. Тесное соседство и сопутствующее ему сближение и взаимное обо­гащение языка и культур породило новый этнос, основой которого стали славяне. Славяне, а потом и русские - известные в истории Евразии носители преимущественно земледельческой культуры -освоили степное скотоводство и лесные промыслы, превратившись в народ-пахарь, народ-лесопромышленник и народ-предприниматель. Однако, изначально формируясь как народ-посредник (Г. Вернадский) между живущими рядом племенами и народностями, русские в первую очередь стали народом-торговцем, большее зна­чение для которого имели торговые пути и прежде всего естествен­ные - объединяющие лес и степь великие реки с их притоками.

Гидрография, торговые коммуникации и урбанизационные   процессы  как  условия  формирования славяно-русской этнической территории

По свидетельству византийского полководца Маврикия (VI в.), раннеславянские поселения, состоявшие из 10-15 размещенных группами жилищ или родовых дворов (деревень), располагались по берегам рек среди лесов, болот и зарослей тростника и так «сопри­касались друг с другом, что между ними не было большого расстоя­ния». Несколько вытянутых вдоль берега деревень составляли об­щину - вервь. Эти приметы славянского заселения юга и юго-запада Восточной Европы столь же характерны для ее более северных ле­состепных, а потом и лесных территорий, и отличаются разве что меньшей плотностью и большей удаленностью одной верви от дру­гой. Использовался этот «принцип» освоения пространства и в по­следующие эпохи (XVI—XVII столетия) в иных географических облас­тях уже русскими колонистами.

Устойчивая близость восточнославянских поселений к воде объясняется не только тем, что водные артерии на протяжении дли­тельного времени являлись главными путями расселения и сообще­ния между отдельными родами, общинами или племенами, но и тем, что в речных долинах, как правило, располагались плодородные ал­лювиальные почвы и заливные луга - «удобья», создававшие вы­годные условия для ведения сельского хозяйства. Немаловажным было также, что открытые водоемы избавляли от необходимости со­оружения глубоких колодцев, а от берегов рек было легче начинать освоение незнакомых и уже этим враждебных территорий.

Археологическое исследование средневековой Центральной России подтверждает, что на ее землях самыми распространенными топографическими типами славянских поселений были приречный и мысовой, характерные и для лесостепи, и для лесной зоны. При этом мысовой формировался на открытых пространствах, где существо­вала угроза нападений. Здесь занимались возвышенные малодос­тупные участки - естественно защищенные укрепления: созданные изгибами русла реки мысы, выступы коренного берега над поймой реки или озера, образованные при впадении мелких ручьев и речек в более крупные реки или двумя оврагами и речной долиной. Луга и мелколесья речного побережья оставались постоянной зоной хозяй­ствования.

В безопасных для проживания местах заселялись преимущест­венно первая надпойменная терраса и пойма. При этом удаленность от источника не превышала 100-150 м, а компактные мелкие родо­вые поселения тяготели к крупным, образуя сельские территориаль­ные общины. Кроме рельефа и гидрографии, имели значение и осо­бенности почвенного и растительного покрова: освоение речной до­лины проходило достаточно интенсивно в двух направлениях: вдоль реки или водоема и от низких уровней к высоким.

В степном и лесостепном порубежье преобладала хуторская система расселения. Большая часть населения жила здесь в зоне обрабатываемого земельного участка, собираясь в общее укрытие на малодоступных, а со временем и искусственно защищенных пло­щадках («горожах, городах») лишь в случае опасности, что особенно характерно для поселений посемьцев [16, 8] и верхнедонских славян [5, 21-24]. В конструкции таких «городов» есть индивидуальные от­личия, связанные с особенностями ландшафта, наличием подходя­щей растительности и опытом оборонительных действий. Для роменской культуры, например, характерны частоколы по вершине рва. У северянского племени семичей укрепления были в виде наклонных частоколов из расколотых пополам бревен высотой 8-9 метров14 (Ратское и Горнальское городища) - такая строительная технология экономила материал и давала преимущество в организации оборо­ны. Сразу же за стеной городища нередко начиналось неукреплен­ное поселение-селище, площадь которого достигала 5-10 га. В бли­жайшей округе в радиусе 3-5 км располагались небольшие, также неукрепленные, поселения-хутора. Сгустки таких поселков составляли общину, жители которой в минуту опасности прятались в городи­ще-крепость.

Аналогичные, без постоянных жителей, но более примитивные городища-убежища на островах среди болот или вершинах холмов были и на лесной Смоленщине, особенно в южной и юго-западной ее части (в северных районах Смоленской земли такие сооружения единичны). Они представляли собой или культовые сооружения, или укрепленные хозяйские усадьбы - своеобразные замки землевла­дельцев. Городища-замчища, помимо земляных валов, с наиболее уязвимых сторон окружались по периметру довольно мощными бре­венчатыми стенами. Над входом устраивалась деревянная башня (городище Воищина), а в сравнительно небольших, как показывают раскопки, дворах располагались шесть-десять построек жилого и хо­зяйственного назначения.

Собственно оборонительную функцию «городов» раннего сред­невековья можно предполагать лишь у северянских (роменская ар­хеологическая культура) «городищ», цепочкой мысовых укреплений по рекам Псел, Сейм и Свапа закрывающих славянские земли от ко­чевников Степи, группы «ростовских городищ»15 на Клещине озере да около семидесяти домонгольских крепостных поселений16, пре­граждавших путь волжским булгарам на территории нынешнего Подмосковья.

Становление средневекового русского города как своеобразного социокультурного организма имело собственную историю, во многом отличную от западноевропейской и своею целью, и своим характе­ром и структурой, и своей символической и образной системой. Еще в XIX столетии родилось предположение (М.Д. Затыркевич, Н.И. Костомаров, А.И. Никитский, А.Е. Пресняков) о возможном сход­стве между древнерусскими городами и античными полисами. Но­вейшие работы (И.Я. Фроянов, А.В. Флоря, В.П. Даркевич) в области изучения социально-экономического строя Руси и особенностей формирования и функционирования городов, подтвердив автоном­ность существования раннегородских поселений, позволяют исследователям сравнивать роль обширной речной сети Русской равнины с колонизационным значением морей в античной Греции, а древне­русский город с прилегающими к нему землями рассматривать как системное социально-хозяйственное образование, близкое городам-государствам Древнего мира.

Однако мнения приверженцев такого рода «территориально-городской» структуры существенно расходятся в ее хронологическом определении. Игумен Иоанн Экономцев, например, сопоставляет «города-государства» с ранним средневековьем: «Система экономи­ческих, торговых, политических, культурных, религиозных связей на Руси VI-VIII веках охватывала огромный регион, где реки играли та­кую же роль, какую имело в Древней Греции Эгейское море, связы­вавшее между собой разбросанные на побережье материка и остро­вов города-государства» [18, 21], - уверен он. И.Я. Фроянов, под­держанный другими исследователями, напротив, считает, что свое­образные «городские волости» с главным городом, пригородами и сельскими округами складываются лишь к концу X - началу XI столе­тия, тогда как в течение XII века идет процесс становления древне­русских городов-государств, обозначивший в Северо-Восточной Руси пробивавшиеся сквозь вечевую демократию «монархические тен­денции» [29, 227].

Необходимо отметить, что современная историография не только склоняется к признанию за древнерусскими торговыми горо­дами цивилизационной системообразующей роли, но и усматривает в формировании и функционировании хозяйственно-культурной и социально-политической структуры «первоначальной» Киевской Ру­си (X-XI вв.) повторение «пути Греции и Рима» с приближением «на севере» (Новгород-Псков) к модели демократического греческого го­рода-полиса, а на юге (Киев) - к модели «централизованной метро­полии римского типа», в конечном итоге разрушенных внутренними (бедность территориальными ресурсами и разреженность населе­ния) и внешними (близость кочевнической Степи, оттеснившей Русь в карпатские и мещерские леса и болотистое Полесье) причинами.

В научном мире продолжаются активные споры и по поводу факторов и этапов градообразования, многообразия функций горо­дов и приснаков их систематизации. Точки зрения сходятся лишь в одном: процесс урбанизации спрессован во времени, и, по выраже­нию В.П. Даркевича, «скорее революционен, чем эволюционен» [12, 53], что во многом обусловлено природными и социально-экономическими обстоятельствами. И первым, особо значимым из них оказались большие и малые реки Русской равнины, сыгравшие решающую роль как в градоформировании, так и в заселении и ос­воении огромной территории вообще. Именно речная сеть связала достаточно удаленные географические области в единый территориальный и социально-экономический организм. Многие сотни лет водные дороги Восточной Европы притягивали и собирали большие и малые народы, постепенно формируя в ее географическом центре целостную суперэтничную общность и многоликую культуру. Они же не давали им замкнуться, оставляя открытыми самым разным, в том числе и разрушительным, воздействиям.

Продолжительный период (вплоть до Нового времени) реки Восточно-Европейской равнины оставались надежным средством внутренних и внешних коммуникаций. На перекрестье водных дорог выросли и крупные родоплеменные сельские, и пестрые в этниче­ском отношении торгово-ремесленные городские поселения, предо­хранившие Русь от губительного изоляционизма. Водные артерии «играли ведущую роль в развитии политических, экономических и культурных связей с Византией и дунайской Болгарией, мусульман­скими странами Передней Азии, тюркскими кочевниками причерно­морских степей и волжскими булгарами, с католическими государст­вами Западной Европы. В урбанистической среде, особенно в круп­нейших центрах, усваивались, сплавлялись, по-своему перерабаты­вались и осмысливались разнородные культурные элементы, что в сочетании с местными особенностями придавало древнерусской ци­вилизации неповторимое своеобразие» [12, 59].

Первые города Руси - «городы», «горожи», «грады» - служили убежищем для жителей селений, расположенных в более подходя­щих для повседневной жизни низменных приречьях, превращаясь иногда в резиденции профессиональных воинов племени - дружин­ников. В VIII-X вв. часть из них стала протогородами, сосредоточив­шими общественную жизнь племен и сообразно необходимым функ­циям вобравшими в свои пределы святилище17, вечевое место и ме­сто захоронений. В последующем, попав в условия благоприятного развития, некоторые из племенных центров приобретали общерус­ское, а единицы - и мировое значение; в противном случае - хирели, превращаясь в села или исчезая совсем.

В тот же период времени в выгодных точках межплеменных, эт­нических и международных коммуникаций - местах скрещения вод­ных и сухопутных торговых путей, при устьях рек и по берегам удоб­ных заливов, у переправ, волоков или речных порогов, где по необ­ходимости задерживались купцы и местные жители получали воз­можность товарообмена, начали формироваться «города» нового типа - торгово-промышленные. Одни из них вырастали из окружен­ных поселениями «дружинных горож», в других случаях, наоборот, «горожи» устраивались специально для защиты образовавшихся ра­нее ремесленных поселений, «торжков» и «гостевых» дворов, впоследствии в обиходе и летописных источниках называемых конца­ми18 [27, 203]. Располагаясь на перекрестьях путей сообщения и час­то соседствуя с местными культовыми сооружениями и святынями, такой город вовлекал окрестное население в широкий круг новых связей, способствуя формированию надлокальных социально-культурных традиций и включая малые миры в условия существова­ния большого общества.

Возникновение средневековых торгово-промышленных городов - общеевропейское явление. Период XI—XII вв. характеризуется сти­хийной урбанизацией19 (в так называемых «малых» городах жило в это время большинство средневековых горожан), причины которой, как и множественность конкретно-исторических вариантов городско­го развития, объясняются по-разному. При том что западно­европейский и древнерусский город имели мало сходства, их все же роднила характерная для тех и других этническая пестрота и не племенные, а общинно-территориальные связи и разделение функ­ций. Горожане - ремесленники и купцы, налаживая сбыт или обмен и часто отправляя свой товар в далекие края, нуждались в защите дружинников и покровительстве власти. Благополучие же и само су­ществование их поселений напрямую зависели от возможности и со­стояния торговли: свой расцвет или упадок такие города переживали вместе с расцветом и упадком торговых путей.

Многолетние научные исследования сделали очевидным опре­деляющее значение в этнокультурном и государственном формиро­вании Руси разветвленной системы трансъевропейских торговых пу­тей, в конце первого тысячелетия н.э. связавших течениями рек Вос­точно-Европейской равнины Европу и Азию, Запад и Восток.

Прикаспийская и причерноморская торговля, начала которой ко­ренятся в античности, к VII веку посредством Волги и Дона охватила донские и приазовские степи, а еще через столетие по «голубым до­рогам» достигла Центральной и Северной Европы. К середине IX вв. на проторенных торговых маршрутах рек Дон, Ока, Волга и Днепр с их притоками возникла целая сеть перевалочно-обменных пунктов, соотносимых одними учеными с варяжскими виками20 (Р.Г. Скрынников), другими - с торговыми местами, факториями (змпориями) (В.П. Даркевич) или «торжками» (М. Семенова) на транзит­ных магистралях. Именно они наряду с тяготевшими к рекам пле­менными центрами включили славян в динамичную жизнь цивилизо­ванного мира, образовав известную по скандинавским источникам «страну городов» - Гардарик, географически соотносимую преиму­щественно с лесной Русью. Формированием с середины IX века тор­говых округов, образующихся вокруг перевалочных пунктов на вод­ных магистралях Восточно-Европейской равнины, объясняется и расположение крупных (стольных) градов Руси в местах пересечения культурных зон, не являющихся ни географическими центрами, ни центрами этнических территорий.

В результате втягивания в торговый обмен окрестного населе­ния стихийные торгово-обменные пункты дальней международной торговли довольно быстро обросли многоэтничными ремесленными поселениями. На исходе IX столетия самые значительные из них были включены в кольцо княжеского полюдья с отдельно обустроен­ными лагерями-градами дружинников. С точки зрения Ф.А. Андрощука, такие военно-торговые центры с момента образо­вания существовали автономно и вплоть до конца X века смогли со­хранить относительную независимость от великокняжеской власти, придя в упадок не только и не столько с изменением ориентации пу­тей сообщения, сколько в связи с общеевропейскими консолидационными государствообразующими процессами и закреплением вла­сти киевского князя по всему ареалу славяно-русского расселения [3, 13-14].

Без ремесла и торговли не обходились и общинные поселения, возникшие в среде племен, оказавшихся вблизи торговых путей ле­состепного юга. Пример тому - роменско-борщевские городища По-семья и Подонья, собравшие, судя по материальным остаткам, и ря­довых ремесленников, и квалифицированных мастеров, владевших сложными технологическими приемами обработки и работавших не только на заказ, но и на дальнюю продажу. Так в средневековой Центральной России появились большие сложные поселения, отли­чительными признаками которых стали: значительная площадь, рас­положение на основных торговых путях; наличие укреплений; мо­бильность и полиэтничность населения; клады куфических монет-дирхемов и импортные предметы роскоши - драгоценные украше­ния, шелковые ткани и поливная посуда [12, 49]. Именно с ними бы­ли связаны «заморские гости» - сначала пришлые, а потом и свои купцы, торговавшие с Византией и мусульманским Востоком и удов­летворявшие потребности знати в экзотических товарах и предметах роскоши. Разбогатев на торговле, в новом тысячелетии эти многоэтничные поселения превратились в жаждущие если не первенства, то политической самостоятельности стольные города удельной Руси. Огромное пространство вокруг Чернигова, Курска, Рязани, Смолен­ска, Ростова, вкупе называемое русским, создавалось и не один век удерживалось великими реками Волгой, Доном и Днепром, связав­шими ее земли не только возможностью беспрепятственных пере­движений, но и единой торгово-экономической системой.

Первым в конце VII-VIII вв. начал функционировать Волжско-Балтийский транзитный путь арабского серебра на рынки Европы. Путь этот, в современной научной литературе называемый путем «из варяг в арабы», несколько веков (VIII-XI вв.) связывал Русь со Скандинавией, Волжской Булгарией, Хазарией, арабским Востоком, что подтверждают находки кладов куфических монет и многочислен­ные иноземные вещи из богатых погребений [9, 192-193, 196-198; 28, 75-85]. Именно по нему началось первоначальное славянское продвижение с юга на север, из степи к лесу С ним же связано не только развитие международной торговли, но и возникновение пер­воначальных государственных образований и на европейском севе­ре - в Скандинавии и в Центральной и Восточной Европе.

Арабские монеты в VIII-IX вв. шли в Восточную Европу двумя каналами: из западных пределов Арабского Халифата через Сирию и Закавказье на Дон и Северный Донец21 - в Юго-Восточную При­балтику и из Ирана через Каспий и Волгу в Прибалтику - на Готланд. Функционирование торгового пути по «реке Рус», как называют средневековые арабские и византийские источники водную артерию -   Средний Дон, Оскол и Северский Донец с притоками - отмечено с начала VIII века богатыми селищами, культурный слой которых сви­детельствует о соседстве алано-булгарского (салтовская культура) и славянского населения, часто уживавшегося в рамках одного посе­ления [7, 168]. Показательно, что с этого же времени археологи от­мечают интенсивное развитие славянских культур - пеньковской, волынской и роменской в Среднем Поднепровье, на Днепровском Левобережье, Подесенье с бассейнами Суры, Пела и Воркслы и приписываемой вятичам борщевской культуры Верхнего и Среднего Подонья. До 833 г. арабский дирхем имел хождение на всем течении Северного Донца, верхнего Оскола, среднего течения Дона, в мень­шей степени в Верхнем Поднепровье и в финно-угорских землях до Балтики. На обозначенной территории, исключая северо-западные земли, оседали в виде больших кладов и византийские монеты VIII-IX вв., последние из которых выпущены в 837-838 гг. [21, карты 5-6] - незадолго до того, как «русский» путь перестал существовать. Открытые археологами скандинавские погребения с широко представ­ленными североевропейскими вещами, по мнению специалистов, свидетельствуют об участии в международной торговле Михайлов­ского археологического комплекса на Волге, ставшего опорным пунк­том контроля магистрального поворота в Волго-Окское междуречье. Выросший к IX столетию как протогород Михайловский центр, наряду с расположенными неподалеку Тимеревским и Петровским торгово-ремесленными поселениями, в период интенсивного использования Волжского пути имел огромное значение и в осуществлении связей с Европой, и в освоении Волго-Донского Междуречья.

Летописный путь из «из варяг в греки», связавший в IX веке Ва­ряжское море через озеро Нево (Ладожское), реки Волхов, Ловать и Днепр с Понтом Эвксинским (Черным, или, как его тогда называли, Руским морем), а по его водам - с Царьградом, был проторен уже после потери Русского пути, погибнув в свою очередь в период тата­ро-монгольского нашествия, что коренным образом изменило харак­тер и направление развития сложившейся к тому времени социаль­но-культурной и административно-экономической системы всего Центрального региона.

Ко времени открытия Днепровско-Волховского торгового пути в центре Русской равнины уже образовалась разветвленная сеть по­стоянных речных маршрутов. Водная система Векса-Которосль22, являвшаяся составной частью Великого волжского пути, соединяла Волгу с озером Ростовским, Нерлью Клязьменской, Клязьмой и Окой. Новейшие материалы показывают, что именно по этой магистрали в IX-XI столетиях проходило славянское расселение в Ростовской земле [15, 33-45] и осуществлялась как внутренняя, так и транзитная торговля, игравшая для межэтнических торгово-ремесленных посе­лений, крупнейшими из которых были Тимерево (близ нынешнего Ярославля) и Сарово (недалеко от Ростова)23, и растущих княжеских городов важнейшую, если не определяющую, роль. Входящий в Бал­тийско-Волжскую систему Ростов (862 г.) назван первым из 83 упо­минаемых Владимиром Мономахом в его «Поучении» «великих путей». Из Киева, Чернигова, Мурома и Рязани в Ростов попадали по «великому пути славян и русов» - Оке. Впоследствии это выгодное расположение в месте активного функционирования воднотранс­портного торгового узла определило расцвет Северо-Восточной Ру­си.

Муром и многократно называемая в летописях «Резань», что стояли «на Оце реце», в X столетии посредством Руского пути (Оки) были включены в восточную торговлю не только Киевской Руси, но и всей Европы, что послужило отеканию сюда населения и расшире­нию освоенных приделов. В короткий срок на незанятой мещерскими болотами территории возникли лесные города Переяславль Рязан­ский, Белгород, Исада, Коломна и степные Пронск и Елец. После­дующее затухание южной части этого торгового маршрута стало причиной экономического отставания (до XII в.) Муромо-Рязанского княжества.

Развитие Смоленской земли связано с Днепро-Двинско-Ловатским (система рек и озер) ответвлением пути «из варяг в гре­ки», соединившим Византию, Киев, скандинавский Готланд и т.д. и способствовавшим расселению кривичей. На перекрестье водных и волоковых путей системы Волхов-Днепр-Двина-Угра-Ока возник центр славяно-варяжской соляной торговли Гнездово, а в гуще древнейших поселений Смоленщины выросли из племенных цен­тров города Смоленск и Торопец24 [2, 26]. В первой трети XII века меридиональный путь по Двине (Суздальское Ополье, Киев, Новго­род, Готланд и др.) стал главным русским торговым путем, что сде­лало Смоленск того времени основным рынком пушнины и инозем­ных товаров для всего Центрального региона, а его князей - сопер­никами киевским.

В IX—ХII вв. важнейшей водной артерией была пересекавшая регион Ока, соединявшая посредством рек и волоков Таврию с Кие­вом и северскими городами Курском, Рыльском, Любичем и Черниго­вом. Как и Дон, она во многом способствовала развитию лесостепно­го юга, что подтверждает высокая плотность населения, множест­венные находки кладов и поднятые археологами отдельные памят­ники, демонстрирующие широкие связи и относительное благосос­тояние приокского населения.

Положение на важнейших речных магистралях и возможность контроля значительного участка сухопутного торгового пути между Волжской Болгарией, Киевской Русью и Центральной Европой, тя­нувшегося по водоразделу Десны, Сейма и верховий Супоя, Сулы и Пела, в X веке определило мощь Северской земли. Древний Курск26 на Сейме и Тускари занимал перекресток трех важнейших речных путей. Первый шел по Днепру-Десне-Сейму-Свапе-Само-дуровским озерам-Оке-Волге-в Каспийское море, соединяя Киев и Чернигов с Волжской Болгарией, Хазарией и черноморскими стра­нами. Суда сплавлялись по нему без волока по суше, что имело не­малое преимущество перед днепровским путем «из варяг в греки». Второй по Тускари и Снове через исчезнувшее со временем Самодуровское озеро открывал дорогу к Волге, Неве и Балтике. Третий через верховья Сейма и небольшой волок выходил к Северскому Донцу, Дону, Азовскому и Черному морям. Посемьцы были не только торговыми посредниками, о чем свидетельствуют поднятые клады, но и потребителями драгоценного металла. Арабское серебро ис­пользовалось ими и в ювелирном деле, и для изготовления подра­жаний дирхемам - часть монет обрезалась до меньших размеров, после чего «ходила» как собственная, отличная от остальных терри­торий денежно-весовая единица, что, без сомнения, - существенный признак административной самостоятельности северян-семичей [16, 45]. Более полутора столетий Сеймско-Окский торговый путь оста­вался культуроформирующим фактором не только для южных Киева и Чернигова, но и для тех земель, которые славяно-русская колони­зация охватила лишь в IX-XI вв.: Ростова, Мурома, Суздаля.

Десна и Днепр, Дон и Волга, Ока и Сейм втянули в торговое об­щение Запада и Востока все связанные с ними племена: мордву, чудь, мерю, северян, вятичей, кривичей, радимичей, способствовав их сближению и активизировав культуротворчество. В X веке круп­нейшие реки Восточной Европы, соединенные большими и малыми реками, озерами, волоками и рядом населенных пунктов в единую трансъевропейскую торгово-коммуникационную систему, связали все освоенные к тому времени земли Центральной России. Еще менее чем через столетие их посредством обширные разрозненные терри­тории были собраны в славяно-русскую Киевскую державу.

Шли купеческие караваны и пыльными дорогами речных водо­разделов, выжженными волжскими степями, горными тропами Вели­кого шелкового пути. «Гости», как называли на Руси чужеземцев и купцов, одаривая великого или местных князей своими товарами, получали разрешение на торговлю и транзит через их земли. Далеко в Итиль, Багдад, Константинополь или Готланд забирались и русские «торговые люди».

Общность «голубых коммуникаций» сохранила культурное единство Русской земли и в удельные времена, тогда как ослабле­ние торгового значения восточноевропейской межэтнической, меж­государственной водной системы, напротив, способствовало ее рас­паду. И именно стратегическая роль «перепутья», собравшего в еди­ный узел пограничья Южной Руси, Ростово-Суздальской, Новгород­ской, Муромо-Рязанской земель укрепило верхнее Поволжье, сосре­доточив здесь необходимые условия развития великорусской народ­ности и формирования ядра национально-культурной территории.

Так на перекрестье водных и сухопутных дорог собиралось, впи­тывая различные влияния и обретая одновременно опыт и Востока, и Запада, изначально многоэтничное и поликультурное российское государство. Стягивающим же их центром оказалась срединная часть Восточно-Европейской равнины, названная в средневековье «Русской землей» и воспринимаемая в Новое время как централь­ный регион России.

Примечания

2 Внешние факторы - экстракультурные, характеризующие внекультурный контекст становления и развития культуры, становятся ее констектуальностью, а освоенные сознанием и поведением людей - внутренней структурой и отличительной для нее семантикой. Национальная картина природы фиксируется в языке, мифологии, фольклоре, в специализированных формах - философии, искусстве, словесности, образе жизни и культуре повседневности, становится глубинными пластами культуры, включается в ее менталитет. См.: Кондаков И.В. Русская культура. -М., 1999. -С. 44.
3 Месторазвитие - совокупность социально-исторических и географических признаков определенной среды обитания, которая налагает печать своих особенностей на человеческие общежития, развивающиеся в этой среде (Г. Вернадский).
4 «Своими погаными» русские князья называли половцев, кочевавших с семьями в сопредельной Руси степи и частенько принимавших участие вместе с княжескими дружинами в военных походах против кочевников.
5 Единой точки зрения на то, откуда и по каким направлениям шла славянская колонизация, нет. В настоящее время преобладает мнение, что продвижение славян началось с юга, чему есть археологические и лингвистические свидетельства. А.А Шахматов, например, обнаружил в языке славян Приильменья следы южных диалектов восточных славян.
6 Города Посемья - Путивль, Курск, Рыльск, Вырь - имели значительную прослойку тюркского населения и в более позднее времена. См.: Древнерусское государство и его международное значение. -М.: Наука, 1965. -С. 121.
7 Целый ряд исследователей отождествляли носителей лесостепного, аланского варианта салтово-маяцкой (Д.Т. Березовец) и трансформировавшейся в роменскую волынцевской (В.В. Седое) археологических культур с русами.
8 Любопытно, что последних представителей этого, сохранившегося в Путивльском уезде населения,  в российских документах XV-XVII вв.  называют «севрюками», а народная традиция - «саянами».
9 Топо- и гидронимические исследования И.Е. Саратова показали, что только в верховьях Днепра и бассейна Дона можно обнаружить более чем 250 рек, ручьев и балок с корнями «черн», «кар» и «хар» См: Саратов И.Е. Следы наших предков // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985, -№2. -С. 39.
10 Картографирование ранних видов лучевых височных колец показало, что зона их распространения - Левобережье Днепра: Посемье, Посулье, Средняя Десна, верховья Оки и Дона. См.: Кухаренко Ю.В. Средневековые памятники Полесья. - САИ, 1961. Вып. Е1-57; Ляпушкин ИИ. Городище Новотроицкое. - МИА. - 1958. - №74; Москаленко А.Н. Городище Титчиха. - Воронеж, 1965; Ширинский С.С. Разведки в Курской области. - АО, 1968. Исключая клады, семи- и пятилучевые височные кольца были подняты на ранних славянских памятниках Брестской (Хотомель), Сумской (Новотроицкое), Курской (Горналь и Воробьевка), Смоленской (Гнездово), Воронежской (Титчиха) и Брянской (Трубчевск) областей. См.: Соловьева Г.Ф. Семилучевые височные кольца // Древняя Русь и славяне. Отв. Ред. Т.В. Николаева. - М.: Наука, 1978. -С. 176-177.
11 До славянского расселения Волго-Клязьменское междуречье принадлежало одному из поволжских племен - мере, о чем говорится в «Повести временных лет». Об этом отчетливо свидетельствует топонимика (В.В.Седов) и археология (Е.И. Горюнова, П.Н. Третьяков).
12 Укрепленный г. Клещин наряду с его летописным «преемником» Переяславлем был хорошо известен и в XIV-XV столетиях.
13 Как предполагает Б.Г. Пашков, русское название Рязань произошло от мордовского племенного Ердзянь. См.: Пашков Б.Г. Русь, Россия, Российская империя. - М.: ЦентрКом, 1977. -С. 17. В то же время некоторые исследователи связывают Рязань с упоминаемой в аутентичных источниках Арсой-Артой.
14 Бревно раскалывалось пополам, в результате чего получалась вытянутая трапеция. При наклоне зазор убирался. С внутренней стороны частокола насыпался вал, на его вершине укреплялось бревно, по которому шел настил с бойницами, а через промежутки устанавливались подпорки, удерживающие конструк­цию. Такой забор не заземлялся, не было и мертвой зоны, где мог бы закрепиться наступающий противник.
15 По реке Нерль и линии Ростовского (Неро) и Переяславского (Клещина) озер (не выше Ярославля и Костромы) археологи открыли ряд «ростовских городищ», опирающихся на сильно укрепленный «Городец на Саре» (Сарское городище). См.: Бордживой Достал. Некоторые общие проблемы археологии Древней Руси и Великой Моравии //Древняя Русь и славяне /Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978. - С. 77.
16 По свидетельству археологов, «города» Подмосковья (XI—XII вв.) в большинстве своем прекратили существование до или сразу после татаро-монгольского нашествия. См.: Низовцев В.А., Зырянова Е.В., Коломиец ИВ. Ландшафт и город в раннем средневековье в Подмосковье // Малые города России: Материалы II все­российской научно-практической конференции (1-3 июня 2000 г., Рыльск). III. -Курск: Изд-во КГПУ. 2000. -С. 88.
17 В Центральной России не прослеживаются в чистом виде культовые центры или специальные религиозные поселки.
18 Концевая городская структура, характерная для многих причисленных к древнейшим русских городов, - свидетельство того, что город образовался из нескольких разношерстных поселений тяготевших к друг другу соплеменников или «подельников» - занятой одним делом части населения. Относительно цен­трально-русских городов известно, что пять концов было в Ростове, три в Смо­ленске, сохранились свидетельства того, что были концы и в появившихся позднее Москве, Серпухове, Туле. Кончане имели свое вече и предводителя, свое святилище (в христианскую эпоху - храм), свое кладбище. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. - СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. - С.202-204.
19 Ни одно из существующих объяснений причин такого явления не стало общепринятым. См.: Ястребицкая А.С. Европейский город (Средние века - раннее Новое Время). Введение в современную урбанистику. -М.: ИНИОН, 1993. -С. 272.
20 «Вик» в переводе с германского порт, гавань, залив.
21 В южной части этого пути пересекались различные ветви знаменитого шелкового пути (Цимлянское городище).
22 Значение системы Волга-Которосль-Векса-озеро Неро как важной водно-транспортной артерии сохранялось длительное время: баржи ходили здесь до открытия железной дороги. См.: Барщевский И. Исторический очерк города Ярославля // Труды Яр. губ. учен, архивн. Комиссии. -1900. -Вып.4. -С. 5.
23 Сарское городище (Сарово), располагавшееся в 15 км к югу от древнерус­ского Ростова Великого (ныне Ростов Ярославский) на высокой гряде в излучинер. Сары, историки считают рядовым мерянским поселением, выросшим в IX в. в торгово-ремесленный центр23 со смешенным этническим населением в результа­те славянского освоения края и повышения роли Волжского пути. На протяжении X в. его значение упрочивается, и до конца XI в. оно остается ключевым центром Залесья, но в дальнейшем, уступив ведущую роль в регионе Ростову Великому, Сарово превращается в феодальный замок - боярскую резиденцию.
24 Гнездовский Смоленск датируется концом IX - началом XI вв., Торопец - X-началом XI в.
25 Сухопутный караванный путь пересекал Посемье по правому берегу р. Псел, где были организованы станции для отдыха - манзили, соответствующие археологическим комплексам в Зеленом Гае, Горнали и Гочево, начало функциониро­вания которых связано с концом X - началом XI вв. См.: Енуков В.В. Посемье и семичи: (По данным письменных, археологических и нумизматических источни­ков) // Очерки феодальной России: Сб. статей. Вып 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002. - С. 43.
26 Географический словарь A.M. Щекотова отмечает, что Курск был построен варягами, «первобытными сея страны жителями» [См.: Щекотов A.M. Словарь Географический Российского государства. - М., 1801], которых современные ученые считают балтами, чьи следы обнаружены под Курском (с. Лебяжье), Суджей (хутор Княжий) и на Рыльском городище. Предполагается, что речь идет о куршских балтах, чье сокращенное племенное название «кур» сохранилось в гидронимике Курской земли.

Библиографический список

1. Алексеев Л.В  Некоторые вопросы заселенности и развитие запад­но-русских земель в IX-XIII вв. // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978.
2. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX-XIII вв. -М., 1980.
3. Андрощук ФА  К этносоциальной характеристике руссов арабских авторов //Археология и история Юго-Востока Руси. -Курск, 1991.
4. Ахиезер АС. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1 От прошлого к будущему  -2-е изд. - Новоси­бирск: Сибирский хронограф, 1997.
5. Бессуднов А.Н., Козлов А.И. О памятниках третей четверти I тыс. н.э. в лесостепном Подонье (по материалам исследований в Воронежской и Липецкой областях) // Археология и история юго-востока Руси. - Курск, 1991.
6. Винников A3. Славянские курганы лесостепного Дона. - Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1984.
7. Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. - М.: Вече. - С. 2002.
8. Горюнов Е.А. О памятниках волынцевского типа. - КСИА. -1975. - Вып. 144.
9. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья. - МИА, №94. -М., 1951.
10. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли.-Л., 1989.
11. Давтур А.И., Каллистов Д.П., Шишова И.А. Народы нашей страны в «Истории Геродота». Тексты, перевод, комментарий. -М.: Наука, 1982.

12. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10, -С. 43-60.

13. Древнерусское государство и его международное значение. -М : Наука, 1965.

14. Дубов И.В. Новые источники по истории Древней Руси -Л.: Изд-во Ленинград, ун-та, 1990.

15. Дубов И.В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. -Л., 1995.
16. Енуков В.В. Посемье и семичи: (По данным письменных, археологи­ческих и нумизматических источников) // Очерки феодальной Рос­сии: Сб. статей. Вып 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002.
17. Енуков В.В. Ранние этапы формирования смоленско-полоцких кри­вичей.-М., 1990.
18. Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992.
19. Колчин Б.А., Куза А.В. Археологические источники и методика ис­следования // Археология СССР. Древняя Русь. Город. Замок. Село. -М., 1985.
20. Кондаков И.В. Культура России. -М.: Книжный дом «Университет», 1999.
21. Кропоткин В.В. Клады византийских монет на территории СССР. -М., 1962.
22. Петрухин В.Я. Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.
23. Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. Введение в изучение. Историко-краеведный семинар. -М.; Л., 1928.
24. Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв - М.:Наука, 1982.
25. Седов В.В. Кривичи. -СА. -1960. -№1. -С.47-62
26. Седов В.В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. -МИА, 1970.
27. Семенова М. Быт и верования древних славян. - СПб.: Изд-во «Аз­бука-классика», 2001.
28. Фехнер М.В. Внешнеэкономические связи по материалам Ярослав­ских могильников // Ярославское Поволжье X-XI вв., - М, 1963.
29. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической исто­рии. -Л.1980.
30. Хабургаев Г.А. Этнонимия повести временных лет в связи с задача­ми реконструкции восточнославянского глоттогенеза. - М., 1979.
31. Хохряков Г.Ф. Русские. Кто мы? -М. 1993.

Глава 3. Раннесредневековый и Киевский циклы культурогенеза Центральной России

Геополитическая ситуация VII-X вв. и становление государства Русь

С момента своего появления как народа славяне, постоянно жившие в тесном общении со многими племенами - носителями иных культурных традиций, в силу разных причин и на разных усло­виях входили в состав различных государств. В начале существова­ния они оказались в Аварском каганате и Византийской империи. Позднее западные славянские земли подчинились германскому им­ператору, а восточные славяне упоминаются в источниках в связи с Хазарией, норманно-варягами и загадочным Русским каганатом, по­иски которого вот уже более ста лет с переменным успехом ведут ученые разных поколений, и есть серьезные основания полагать, что даже самые доказательные обоснования его местонахождения оста­нутся гипотетичными.

Тем не менее, если обратиться к геополитической карте наро­дов, населявших в средневековье Русскую равнину, придется отме­тить, что оседлость и территориально-общинный принцип социаль­ности сделали славян не только основой этнокультурной консолида­ции, но и, в определенной смысле, «государствообразующим» эле­ментом в ареале их совместного расселения с номадами и древне-иранцами. Гидронимика27 степных территорий юго-востока Руси, бывших в период Великого переселения эпицентром формирования сотрясавших Европу «империй варваров», красноречиво свидетель­ствует об одновременном проживании рядом с разнообразными ко­чевниками славян - аорсов-полян. Они же - единственные, кто не утерял племенного названия и идентификационных признаков из всей массы обитавших здесь грозных аланских, готских, гуннских, аварских, болгарских и хазарских объединений [64, 38].

В этом смысле именно судьба аорсов-полян-русов, разделенная с иноплеменным славянским и инородным населением срединной части Русской равнины, - стержень геополитических событий в Цен­тральной России средневекового времени. И представление о ее по­воротах есть представление об истоках и началах регионального, да собственно и национального государственно-политического оформ­ления.

Археологические данные показывают, что в VII веке Левобере­жье Днепра было самым стабильным, с активно и последовательно развивающейся интегрированной культурой, регионом Восточной Европы. При этом своеобразие мужского и женского головных убо­ров заставляет археологов говорить о существование или, как мини­мум, зарождении здесь особого племенного союза [14, 147]. Однако в последней трети этого столетия эволюционное развитие культур Днепровского Левобережья прерывается военной экспансией группы подунайских славян: уходя от кровопролитных междоусобиц, захле­стнувших первое Болгарское царство, и агрессивной политики Ви­зантийской империи, они заселяют земли от Днепра на западе до верховьев Сейма и Пела на востоке [62, 13]. Большое количество ук­рытых в то время и невостребованных кладов указывает на гибель в ходе столкновений с переселенцами верхушки аборигенного населе­ния (колочинская и пеньковская культуры). Однако сохранившаяся его часть, будучи близкой славянам «по уровню общественного строя, не отличаясь резко и многими чертами культуры, в том числе, по-видимому, языком» [14, 147], достаточно быстро образовала но­вую общность. Этому в какой-то мере способствовали и интенсивные контакты славян с обитателями салтовских поселений [56, 65] северянской части территории Левобережья (памятники волынцевской культуры).

Начавшийся этнокультурный симбиоз уже в первой половине VIII столетия осложняется экспансией Хазарского каганата, спрово­цировавшей дальнейшее продвижение славян в лесостепную зону между Днепром и Доном. Миграции усилились после принятия Хаза-рией иудаизма (730 г.) и погромного похода Мервана28 в 737 году, ко­гда, как пишет И.Е. Саратов, «значительная часть славянского насе­ления северокавказского региона была потеснена хазарами-тюрками к западным и северным границам Хазарской империи. Часть пересе­лилась в лесостепную зону и входила в Хазарскую федерацию с весьма широкой автономией» [65, 41-42], обусловив рост сущест­вующих и строительство новых поселений по всей полосе лесостепи от Центрального Поднепровья до устья Оки, не исключая верхнего течения Северского Донца и Дона.

Нависшая военная угроза активизировала консолидацию ра­зобщенных племен и групп населения и привела к образованию племенных союзов. К концу VIII - началу IX века арабские источники фиксируют три мощных племенных объединения восточных славян: Киевское, Артанское, Славия, локализация которых в настоящий пе­риод затруднена и является скорее предметом публичных дискус­сий, нежели всесторонне аргументированным историческим знанием. Тем не менее вполне допустимо соотносить обозначенные прагосударственные формирования с неоднократно упоминаемыми в аутентичных нарративных источниках Нижней, Средней и Верхней Русью, а учитывая направление славянских миграций и зоны смеше­ния населения, усматривать непосредственную связь консолидационных процессов с территорией Центральной России, в частности лесостепного Подонья и Посемья и созвучных Арте-Арсе Рязани и Ростова.

Косвенно это подтверждает и колоссальный археологический материал. Самым значительным и самым интересным из ныне из­вестных памятников этого времени археологи считают Битицкое го­родище (Сумская область, Украина), бывшее, по их мнению, во вто­рой половине VIII - начале IX вв. крупнейшим населенным пунктом и единственной крепостью на землях Днепровского Левобережья. Ма­териалы раскопок - внушительные размеры, большая укрепленная площадь и сложность оборонительных сооружений, насыщенность культурного слоя предметами вооружения и конской сбруи - харак­теризуют Битицу не только как крупное полиэтничное ремесленно-земледельческое поселение, снабжающее продукцией обширную территорию, но и как военно-административный центр предгосударственного периода, по значимости не имеющий аналога в Восточной Европе в целом [70, 78]. Его обитатели являлись и носителями древ­ностей «волынцевского типа», оказавшего большое влияние на куль­туру северян, и представителями кочевого этноса, что доказывают обнаруженные при раскопках жилые постройки, аналогичные юр­там29. Но в контексте исследуемого вопроса наиболее значимы ве­щественные свидетельства того, что алано-тюркские обитатели Битицы составляли управлявшую оседлым земледельческим населе­нием политическую верхушку Северской земли.

На этом фоне убедительным кажется утверждение Е.С. Галкиной, что «к концу VIII века на территории от левобережья Днепра до Среднего и Нижнего Дона образовалось единое экономи­ко-политическое объединение с центром, очерченным лесостепным вариантом салтовской культуры. Туда входили оседлые племена се­вероиранского (русы) и славянского происхождения, а также кочев­ники сармато-аланы (асы) и праболгары, первоначально занимав­шие подчиненное положение и постепенно переходящие к оседлому образу жизни.

Данное политическое объединение имело обширные торговые связи и самую развитую в Восточной Европе того времени произво­дящую экономику <...> Анализ материальной культуры и письменных источников показывает, что это объединение по уровню развития соответствует раннему государству» [15, 325-326].

Другим материальным свидетельством возможного вхождения части Днепровского Левобережья в раннегосударственное образо­вание являются памятники Салтово-Маяцкой культуры: шесть горо­дищ (Красное, Алексеевское, Колтуновское, Мухоудеровское, Верхнеольшанское и Маяцкое) правого берега Тихой Сосны и ее притоков с практически отсутствующим культурным слоем закрывали в начале IX столетия стасорокакилометровую границу со Степью. Убедитель­ный аргумент организованности тех, кто их строил и защищал.

Не менее выразительны и косвенные признаки. В пределах рас­пространения салтовской, борщевской, роменской археологических культур отмечается высокое развитие ремесла, скотоводства, зем­леделия, огородничества и садоводства, а главное, хождение «вар­варских подражаний»30 куфическим дирхемам - собственное монет­ное обращение, наряду с распространением рунического письма31 являющееся важнейшей приметой государственности.

Жизнь на Битицком городище прекращается в первой половине IX века, почти одновременно с уничтожением салтовских поселений, о чем М.И. Артамонов пишет следующим образом: «Уничтожение салтовской культуры <...> вероятнее всего рассматривать как ре­зультат беспощадной расправы хазар с непокорным., народом, про­веденной планомерно и целеустремленно» [7, 358].

В летописи есть загадочные строки, воспринимаемые как леген­да, о выплате славянами-русами хазарам «дани мечами». Исследо­ватели по разному истолковывают этот фрагмент текста: от принуж­дения покоренного народа к «участию в войнах, которые вел кага­нат» [65, 41-42] до обязательств поставки в Итиль определенного количества высокого качества мечей, изготавливаемых ремесленни­ками-умельцами, но.сам факт данничества никем не отрицается. Со­гласно Нестеровой «Книги времен», несколько позднее этих событий (во второй половине IX века) славянские племена полян, северян и вятичей отдавали хазарам «по горностаю и по белке от дыма», обеспечивая себе прикрытие от степняков-кочевников и облегчая связь с ремесленными и торговыми центрами, оказавшимися в зави­симости от Хазарии.

Протекторат племенных территорий Центральной России фик­сируют и другие исторические источники. В пространном письме ха­зарского царя Иосифа сановнику кордовского халифа Хас-Даю Ибн-Шапруту (60-м гг. X в.), описывающем предельные границы Хазарии периода ее могущества - второй половины VIII - первой половины IX вв. - приводится полный список хазарских данников, перечисленных в последовательности маршрута зимнего «полюдья» кагана, начи­навшегося с Поволжья и завершавшегося на Дону. Наряду с финно-угорскими племенами в этот список внесены вятичи на Оке, северя­не на Десне и приднепровские славяне32 [54, 205]. Сведения указан­ного источника перекликаются с данными ал-Идри-си, в сочинении которого (XII в.) упоминается ряд этниконов «Вантит»33, «С-в-р», «С-л-виюн», соответствующих названию славянских племен вятичей, северян, радимичей и полян, плативших дань хазарам до появления руси в Среднем Поднепровье в 860-х гг.

Разрушение салтовских крепостей и запустение поселений за­ставило северян позаботиться о защите своих земель от кочевников. С начала IX века Курское Посемье превратилось в восточный фор­пост славян Северского союза на границе с совершавшими беспре­станные набеги степняками. Археологические исследования терри­тории Курской области, выявившие вдоль рек Сейм, Свапа, Тускарь, Псел, Курица 66 славяно-русских городищ, обнаружили единую про­думанную систему мощных мысовых укреплений, организация кото­рой, по мнению руководителя Посеймской археологической экспеди­ции В.В. Енукова, было бы невозможна без существования собст­венных властных структур34.

Северские «города», расположенные, как правило, в 5-10 км друг от друга, образовывали несколько линий обороны. Первая про­ходила по Пслу (Гочевская, Горнальская, Суходольская и др.). Вто­рая, наиболее мощная, тянулась по Сейму (Липинское, Кудеярова Гора, Сугровское, Коробковское, Артюшковское, Гора Ивана Рыльского, Синайское и др.) и его притокам - Тускари (Курское, Шуклинское, Переверзево-2) и Рати (Ратское, Титовское). Третья линия бы­ла устроена на Свапе (Ратманское, Старогородское, Моисеевское, Красный Курган и др.). Такую внушительную защиту можно было вы­ставить лишь объединенным усилием массы народа.

Прав В.П. Даркевич, утверждая, что «иерархически организо­ванное и имущественно дифференцированное общество восточных славян, живших по законам обычного права, в ходе своего развития рождает государственную власть, которая была бы способна защи­щать людей от вторжения врага и внутренних распрей, осуществлять управленческие функции. Поэтому столь значительна роль на ран­них этапах становления Киевской Руси внешних факторов - варяж­ского и хазарского. Налицо «стимул ударов» (внезапные вражеские нападения) и «стимул давлений» (непрерывный напор степных ко­чевников), что рождало противодействие - укрепление государства и его институтов [23, 53].

Конец IX столетия ознаменовался двумя поворотными геополи­тическими событиями: перемещением печенегов в Донские степи, уничтожившим жизнь ряда поселений салтовской культуры и ли­шившим северян надежного заслона со стороны степей, и выходом на восточно-европейскую политическую арену Киевской Руси, раз­вернувшей государственное объединение восточнославянских тер­риторий. Призвание летописных варягов на княжение, вероятно, имеет более глубокие причины и, вне сомнения, свою, пока сокры­тую от исследователей, логику. В контексте же осмысления предше­ствующих ему даннических отношений и с учетом последующих со­бытий можно говорить о долголетнем противостоянии славян-русов и Хазарии. Противостоянии, закончившемся поэтапным «перехва­том» дани у хазарского кагана через присвоение его «полюдья» и ут­верждение воли князя-руса надо всей славяно-русской территорией Восточной Европы.

Начало этому процессу положил хитроумный Хельга, известный в истории как князь Олег, при жизни названный Мудрым (Вещим). Итоги целого ряда археологических экспедиций свидетельствуют, что его дружина в конце IX века захватывает слабо заселенное се­верянами Черниговское Подесенье, о чем сообщает и «Повесть временных лет»: «Победил северян, и возложи на них дань лъгку, и не дал им хазарам дани платить» (ПСРЛ, т. 1, стб. 24); завоевал земли по берегам реки Сулы, подчинил древлян, радимичей, угличей и уничтожил господство кагана хазарского. При этом множество за­пустевших после кампании Олега роменских поселений на юге и появившиеся «следы» роменской культуры «на севере» позволяют предполагать, что часть активных северян ушла тогда на восток - в Волго-Донское междуречье35.

Однако в пользу того, что в состав киевского государства вошло крупное объединение северян говорит тот факт, что «Повесть вре­менных лет», рассказывая о князьях отдельных, не подвластных Киеву земель - Мале (древляне), Рогвольде (Полоцк) и Туре (Тур), соотносит других с Русской землей. Тот же источник под 907 г. отме­чает, что в Чернигове, Переяславе, Ростове, Любече, а также в дру­гих русских городах - центрах, подчиняющихся великому киевскому князю земель, находятся князья - вассалы Олега: «по тем бо горо­дом седяху великие князи под Олгом сущее» [59, 210].

На территории Посемья растут племенные центры (Курск, Горналь, Липино, Рыльск, Гочево), крупные ремесленные поселения и целый ряд укреплений, что свидетельствует о непрерывном посту­пательном развитии Северской земли. Культурной активности спо­собствовало, в частности, и то, что при присоединении новых терри­торий внутренняя этническая структура управления, как утверждает О.П. Рапов, «не перекраивалась» даже у колонизируемых инород­цев: использовались исторически сложившиеся системы властвова­ния - погосты. Заменялись лишь местные органы власти - «уже с конца IX в. великие князья сажали в отдельных землях и крупных го­родах своих наместников мужей-бояр» [59, 212].

Формированием племенных и межплеменных центров - прото-городов, завершился к середине X века период выделения родовой славянской аристократии. Археологические данные свидетельству­ют, что плановые схемы оборонительных линий и принципы распо­ложения протогородских поселений на местности были едиными для всех хронологических периодов и всех областей Руси. Сходными приемами укреплялись и поселки площадью в сотни или несколько тысяч квадратных метров, и гигантские поселения, расположенные на десятках гектаров. Строились они на естественно защищенных площадках - мысах, вершинах холмов или холмов-останцов, остро­вах среди болотистых низин и потому имели лишь одну искусственно защищенную сторону, где отрывался глубокий ров и насыпался вы­сокий вал. По остальному периметру устанавливались деревянные стены столбовой конструкции или частокол-острог. Такими на Руси IX-X вв. были многие города, но существовали и более совершен­ные укрепления, когда валы насыпались по всему периметру посе­ления, усиливаясь деревянными конструкциями с идущим поверху частоколом или деревянными стенами (городища Титчиха на Дону и Горналь на Пеле). Сооружались такие крепости в местах возможных нападений кочевников.

Первые князья Киевской Руси именовались каганами. Об источ­нике такой титулатуры существуют разные мнения: одни утверждают ее хазарское, другие бесспорно русское происхождение. Хотя эти­мологическая трактовка достаточно однозначна: каган - тюркское обозначение высшего статуса военного правителя, возглавляющего объединение племен, имеющих своих вождей. Т.е. каган - звание, равное императору. И в этом смысле, какой бы ни была причина за­имствования этого титула, сам факт его использования - не только свидетельство наличия определенной традиции, но и веский аргу­мент культурно-политической преемственности нового государства. На практике это означает, что «новорожденная» Киевская держава формируется из уже существующих, возглавляемых своими племен­ными вождями политических образований, в том числе и славянских, руководимых «князьями».

Первый государственный акт Олега, утвердившегося с «варяж­ской» русью в Киеве в конце IX века, - присвоение дани, которую ка­кое-то время брали хазары со славянских племен Среднего Поднепровья» [59, 232], выглядит на этом фоне как своеобразное «возвра­щение» территорий, несколько десятилетий находившихся в хазар­ской даннической зависимости.

В 964-965 гг. киевский князь Святослав, повторив маршрут ха­зарского полюдья, нанес Хазарии сокрушительное поражение, после которого хазарский каганат практически полностью утратил полити­ческое влияние. Русь, напротив, превратилась в довольно прочное централизованное государство с крупными развитыми городами (Торопец, Смоленск, Дебрянск, Чернигов и другие) и единой столицей в Киеве.

Завершение освоения земель восточных северян происходило в условиях реформ Ольги и Владимира. На период княжения Ольги приходится качественное усовершенствование и упорядочение сис­темы управления землями36, внесшее в общество ощущение ста­бильности и порядка. На основе ее реформ развивалось процвета­ние Киевской Руси эпохи Владимира и Ярослава.

Археологи, однако, отмечают следы пожарищ конца X - первой половины XI вв. на ряде роменских городищ (Большое Горнальское, Мешково, Люшинское и Переверзево-2), показывающие, что присое­динение во второй половине X столетия восточных северян к Киев­ской Руси не было добровольным - Владимир Святославович поко­рял семичей силой, и в 70-е годы пали Горналь, Рыльск и Курск.

Гибель роменских городищ и их запустение позволило исследо­вателям долгое время говорить об истреблении северян в ходе за­воевания и заселении их территории переселенцами из других сла­вянских земель. Однако данные последних археологических экспедиций свидетельствуют лишь о насильственном сгоне роменцев в крупные поселения, что, по-видимому, делалось с целью облегчения управления коренным населением, продолжавшим еще на протяже­нии многих лет сохранять свое этническое своеобразие. При этом отдельные города, такие как Курск и Рыльск быстро растут: вероят­но, в силу торгового значения и выгодности расположения их выби­рают опорными пунктами киевского посадника. Тем не менее, не ис­ключено, что часть особенно «непримиримых» посемьцев вновь, как во времена Олега, укрылась от власти киевских князей в землях со­седей-вятичей, до начала XII века сохранявших относительную не­зависимость от Рюриковичей.

Днепровское Левобережье активно использовалось киевскими князьями для подчинения земель радимичей и вятичей. Археологи установили, что характерные для юго-восточной северянской окраи­ны курганные группы X-XI вв. со смешанными погребениями (Пет­ровское, Гочево, Липино37) - некрополи с преобладающим обрядом трупоположения в яме, оставленные разноплеменными гарнизонами крепостей Владимира Святославича. По мнению А.К.Зайцева, круп­ные дружинные центры, строительство которых отмечено в летописи следующим образом: «...И рече Володимер: се не добре еже мало город около Киева <...> И паче нарубати мужи лучшие из Словен, и от Кривичи, и от Чюди, и от Вятич и от сих насели грады» [30, 70], -показатель государственного становления Киевской Руси, завер­шившегося укреплением южных рубежей силами всех объединенных к тому времени племен. Одновременно с появлением пограничных крепостей возникает большое число новых и растут старые роменские поселения, часть из которых - Курск, Рыльск, Липино, Дмитри­ев, Льгов, Гочево, Беседино, Горналь и Мухино на Свапе «преврати­лись в настоящие города» [1, 163). Активно развиваются земледелие и ремесло.

Аналогичные процессы укрупнения поселений, развития ремес­ленных центров и активизации торговли наблюдаются и на Смолен­ской земле, где Гнездовский Смоленск, плативший Киеву дань и уча­ствующий в военных походах на стороне киевских князей, превра­тился в мощную крепость на западной границе Руси. Зона кривичско­го расселения расширяется на юг - к верховьям Десны (с. Болвой) и в прилегающие к ней районы Ипути, Остера и Сожа, на юго-восток в верховья Угры и по Волге на восток е Ростово-Суздальскую землю [17, 183-245]. Здесь, на лесных пространствах и в Ополье, колони­зация продолжает носить свободный земледельческий характер, ох­ватывая всю большую территорию и втягивая в интеграционные процессы значительное количество разноплеменного народу.

На земле восточных северян, входивших в XII в. в Черниговское княжество, хорошо изучен в настоящее время только этот значительный могильник.

Сложившаяся в раннем средневековье социальная терминоло­гия и дружинная лексика, чередуя языковые термины и этнокультур­ные элементы в материальной культуре, обнаруживает черты синте­за славянской, иранской и тюркской традиций. В частности, титулом правителя наряду со славянским князь остается каган; старшая дружина князя именуется славянским определением мужи или тюрк­ским бояре и т.д. Однако за этим своеобразным «вхождением в тра­дицию» просматриваются более существенные основания и более глубокие корни: восходящая к арийской южно-этническая титулатура, мифологический и археологический материал свидетельствуют о давней связи со Средиземноморьем и преимущественной обращен­ности Руси к открытым пространствам Юго-Востока.

Данные смежных наук - археологии, этнологии, исторической географии, этнографии, лингвистики и др. подтверждают, что в эпоху становления и развития Киевской Руси южные и юго-западные лесо­степные территории были плотнее заселены, более развиты в куль­турном отношении и еще хранили следы великих предшествующих эпох. Русь манили открытые степные пространства, где, сменяя друг друга, рождались и гибли, сталкиваясь с номадическими культурами, богатые и утонченные торгово-ремесленные цивилизации, с которы­ми она была связана кровно. В частности, до времен Мстислава, сы­на князя Владимира, Тмутаракань считалась «отчиной» русских кня­зей. «Установление контроля над степью... стало для Руси главной национальной задачей, от которой зависела ее судьба как государ­ства и нации» [33, 47], и хотя экспансия Киевской Руси была направ­лена на северо-восток, где жили менее организованные племена и были свободные земли, ее помыслы до определенного времени уст­ремлялись на юг и запад.

Киевская Русь объединила «Великий Свитьод» степей и лесо­степное «царство городов» - «Гардарик»38, возникновение которых явилось следствием синтеза славяно-русских и международных ин­тересов на торгово-транспортных магистралях Средневековья. С ле­тописным призванием варягов-воинов «княжить и володеть», дер­жать мир и вершить волю, разворачивается процесс консолидации восточнославянского социума, основанный как на общем интересе, так и на вооруженной силе, уравновешиваемой вечевым правом, что позволяет некоторым исследователям определять политическую систему Киевского государства как военную демократию.

Вещий Олег, воссев в Киеве, на рубеже IX-X вв. постепенно со­бирает вокруг него территории недавних данников варягов и хазар39, занимаемые единым, представленным, в первую очередь, русами и славянами суперэтносом, объединяя разные, разбросанные на ог­ромных пространствах восточной Европы племена общим, исходя­щим из Киева принципом действий. Дружинная русь князя Игоря, быт которой напоминал быт хазарского господствующего слоя, через систему полюдья с объездами подвластных территорий распростра­нила контроль над славянскими племенными землями и заявила о себе миру военными походами и «договорами» (911, 944 гг.) с могу­щественной Византией, приобретя там и свое имя. 40.

Княгиня Ольга заменила племенное деление государства тер­риториальным на города с волостями и погосты в сельской местно­сти, с системой управления через княжеских посадников-наместников (назначенных, выборных и утвержденных князем) и старост - старших в «верви» - общине, стимулировав процессы эт­нической консолидации и государственного строительства, обеспе­чения безопасности и определения своего места в евразийском культурно-цивилизационном регионе. Воинственный Святослав пре­следовал двойную цель - устранение главного восточного соперника - Хазарского каганата - и утверждение на Дунае, официальной гра­нице Византии. Его гибелью заканчивается период формирования восточнославянского суперэтноса41.

При князе Владимире изменилось отношение к экзогенным фак­торам этнополитического развития, приоритетным стало внутреннее обустройство. К этому времени волна славянского расселения по­глотила Волго-Окское междуречье, Залесье, Верхнее Поднепровье и Подесенье. Формирующаяся в X веке единая городская культура способствовала быстрой аккультурации иноэтничных групп в город­ских центрах и ассимиляции малочисленного финского населения городской округи - мери, веси, муромы, практически не упоминаемых в источниках после X столетия. Сеть погостов отмирает, княжеская власть упрочивается непосредственно в городах, где продолжаются интенсивные процессы этнокультурного синтеза, «заданные» уже самими функциями этих поселений как административных, торговых и ремесленных центров [54, 332]. Тем более что с конца X столетия племенные центры стали возглавлять представители великокняже­ского рода - сыновья Владимира Святого, получившие возможность создания собственных административных органов и дружин и право разрешать территориальные споры самостоятельно и мобильно.

Разрушающиеся родоплеменные отношения и возрастающее значение городов требовало новых связей - унифицированной идеологии и закона, обретение которых к концу X столетия явилось одной из важнейших задач государственного строительства. Этим обусловлены реформы последних десятилетий века - публичная власть, территориальное деление, регулярное взимание налогов, правовая система («закон русский» - право городовой Руси), княже­ское войско и военная повинность, получившие логическое заверше­ние в консолидирующей идее принятия единой «надплеменной» ве­ры и образовании централизованной Киевской державы.

Славяне - русы - варяги - кто они?

Проблемы происхождения Руси и русскости, поставленные еще во времена MB. Ломоносова и В.Н. Татищева, вот уже более двух­сот лет с разной степенью горячности обсуждаются историками и философами, филологами и лингвистами, профессиональными культурологами и мудрецами-любителями, согласно их позиции при­числяемыми то к норманнистам и антинорманнистам, то к славяно­филам, евразийцам, русофилам и русофобам.

На гребне волны всеобщего интереса оказались эти вопросы и в последние десятилетия минувшего века. И пусть современное обще­ственное и научное сознание, отразившее «почти болезненное обо­стрение внимания к данной тематике <...> не привело к существен­ному обогащению новыми идеями двухсотлетней дискуссии» [51, 5], оно выдвинуло, может и абсурдные с точки зрения классической нау­ки, но весьма любопытные идеи и гипотезы, породив желание еще и еще раз поразмыслить над событиями начала отечественной исто­рии.

В сущности, «три кита» национально-государственного генезиса символизируют всем известные и на удивление по-разному воспри­нимаемые понятия: славяне, русы, варяги. И если первое - «славя­не» - откликается душевным теплом приязни к тому, с кем и с чем вырос, два других пробуждают хотя и настороженное, но полное детского любопытства восхищение удачливым, отважным и легендарным родственником. И это живое, непреходящее ощущение род­ства, заставляющее с интуитивным недоверием относиться к «пове­ствованию» о пришельцах с северных морей, установивших твердой рукой и мудрым правлением строгий порядок и благоденствие на просторах Отечества, понуждает со вниманием вглядываться в лю­бое, даже самое скупое, упоминание о русах и варягах, где бы и в какой форме оно не встречалось.

Авторы ряда наиболее любопытных из развивающих эту тему публикаций последних лет (И.Е. Саратов «Следы наших предков» (1985 г.) [65, 33-43]; Н.А. Ульянкин «Откуда есть пошла русская зем­ля» (1993 г.) [78]; Г.Ф.Хохряков - «Русские. Кто мы?» (1993 г.) [87]; В.П. Даркевич «Происхождение и развитие городов Древней Руси (Х-ХIII вв.)» (1994 г.) [23, 43-60]; В.В. Седов «Древнерусская народ­ность» (1999 г.) [66]; Г.Н.Анохин «Новая гипотеза происхождения го­сударства на Руси» (2000 г.) [6, 51-61]; Е.С. Галкина «Тайны Русско­го каганата» (2002 г.) [15]) вызывают интерес где осторожной, а где и откровенно дерзкой интерпретацией давно известных исторических фактов. Один из ключевых вопросов обсуждения - происхождение и географическая, этническая и культурная локализация тех, кого на­зывали «рус», - решается исследователями преимущественно с юж­норусских позиций, отсылая читателя к целому ряду источников.

Идею рождения руси в евразийских степях, впервые высказан­ную в конце XIX столетия ошельмованным советской историографи­ей Д.И. Иловайским (1882 г.) [34], во второй половине XX века под­держали многие авторитетные ученые: Г.В. Вернадский предполо­жил аланское происхождение термина рус, определив самостоя­тельное государственное образование Русь как результат слияния славянских и аланских элементов (1959 г.) [93; 63, 75, 79]; Б.Н. Заходер обосновал существование раннего южно­восточнославянского государства, переходного от племенного объе­динения или княжения - предшественника Древней Руси (1962 г.) [31]; Б.А. Рыбаков, основываясь на остроумной интерпретации давно известных текстов, указал на локализацию в VI—VII вв. племен под названием русь в Поросье с главным городом Родень (1964 г.) [63]. В последние годы появились новые имена, новые гипотезы и новые попытки аргументации славянского происхождения русов, основан­ные на сопоставлении преимущественно аутентичных нарративных источников и последних данных нумизматики, археологии, лингвис­тики и гидро-, топо- и этнонимики.

Привлекаемые современными исследователями и их предшест­венниками текстологические и топонимические свидетельства со­держат немало примеров славяно-русского присутствия в войске Атиллы (433-454 гг.) и гуннском племенном союзе, а также в этниче­ских и политических образованиях, позднее сменявших друг друга на пространствах от Днепра до Волги, от Верховьев Донца и Дона до Крыма и Кавказа. Есть сведения о «народе рус», обитавшем в VI ве­ке в причерноморских степях, в «Хронике» византийского автора первой половины VI в. Захария Митиленского (Ритора) [22, 143-148]. Как «вид» славян упоминаются русы в сочинениях Ибн Хордадбеха (IX в.) [38, 124]. Средневековый арабский писатель и историк IX-X вв. ал-Масу'ди прямо указывает на этногенетическое родство При­каспийских хазар, славян и руссов. «...Русы и соседи их по этому морю тождественны с хазарами», «...что касается язычников, нахо­дившихся в стране хазарского царя, то некоторые племена из них суть славяне и русы<...>, в Хазарской стране находятся славяне и русы <...> Это славянское племя и другие примыкают к востоку и простираются на запад...» [65, 37].

Исландские географические карты42 и сочинения XII—XIV вв., от­ражающие устную традицию времен активных культурных контактов народов Скандинавии и Руси, русскими называют земли юго-восточной части территории Европы вплоть до границы с Азией по реке Танаис43, именуя эти обширные пространства «Великим Свитьодом» (Svipjod hin mikla) [46, 146-147]. Многократно повторенное в скандинавских сагах, расплывчатое и неопределенное понятие «Ве­ликий Свитьод» обретает в географических источниках конкретный смысл как одно из раннесредневековых названий Руси. Поскольку эту же территорию Снорри Стурлуссон во введении к «Младшей Эд-де» [49] и Исиодор в «Планисфере» [92, 5v и бг] именуют Сифия (Скифия), очевидным становится и происхождение термина «Свить­од», и место, куда окольными путями стремилось возвратиться зага­дочное «Константинопольское» посольство «русов», упомянутое под 839 г. в «Вертинских анналах».

Не менее примечательно и уточнение одного из древнеисландских текстов: «В том государстве [Великом Свитьоде] есть [часть], которая называется Русия, мы называем ее Гардарики» (I austanverdri Europa er gardariki)44. На карте топоним Гардарик45 отме­чен много севернее, а самое раннее его использование не выходит за пределы Х столетия, подсказывая историкам время возможного появления руси в краю болотистой тайги и прозрачных озер.

В других западноевропейских источниках - английских, герман­ских, польских [45, 130-140] - также обнаруживаются свидетельства существования северных или прибалтийских русов, правда, не на­столько явные, чтобы подсказать направление научного поиска. А вот строка из сочинения арабского писателя Фарси: «Русы состоят из тех племен, из коих одно ближе к Булгару, а царь его живет в го­роде, называемом Куяба <...>; другое племя называют Славия и еще племя называют Артания, а царь его находится в Арте <...> Арта на­ходится между Хазаром и Великим Булгаром, который граничит с Румом к северу», - подвигла на кропотливую работу не одно поколе­ние исследователей, предлагавших различные варианты лингвисти­ческой и географической идентификации упомянутых топонимов (или этнонимов).

И.Е. Саратов, анализируя разноплановые исторические, архео­логические, лингвистические данные последних десятилетий века и отталкиваясь от значения вайнахского слова «арта» - поле, опреде­лил местоположение многоэтничной «Артании» (Арсании) в степной зоне севернее Кавказского хребта с центрами в бассейне Донца и Дона, Северном Приазовье и устье Кубани. «О том, что поляне-русы жили в степных просторах юго-востока Европы, красноречиво гово­рят названия многих рек этого региона (древнее название Волги -Рос, а Оскола - Рось, на правом же берегу Днепра - реки Рось, Россава, Роська). Именно на этой территории в различные периоды первого тысячелетия жили племена, названия которых так созвучны с названиями упомянутых рек: аорсы, роксоланы, росы, росомоны, русы-поляне», - писал он еще во времена Советского Союза [65, 38].

Н.А. Ульянкин, основываясь на очевидном единстве материаль­ной культуры, почти в этих же рубежах - от гг. Киева и Чернигова до современных Курска и Воронежа - локализовал Русь VI-VII вв. и на­звал ее Днепровской [78].

Пределами Днепровского Левобережья и бассейнов Среднего Дона и Верхней Оки очертил границы сильного «прарусского» госу­дарства VII-VIII вв. В.В. Седов [66], одним из первых отвергнув под­чинение згой земли Хазарскому каганату.

Предположение В.В. Седова весьма аргументировано развива­ет Е.С. Галкина, опираясь на новейшие археологические, нумизма­тические и эпиграфические исследования. По ее мнению, современ­ные научные данные доказывают реальное существование неодно­кратно упоминаемого в арабо-персидской и западно-европейской ли­тературе (Ибн Русте, Гардиди, «Худуд ала Алам», «Бертинские ан­налы») Русского каганата, несколько веков отождествлявшегося с Хазарией. Главный этнос этого, как считает исследователь, военно-торгового государства составляли заселявшие верховья Донца и До­на сармато-аланы, оказавшие значительное влияние на славянские племена раннего средневековья и вместе с ними образовавшие пер­вое русское государство, локализуемое на юго-востоке Восточно-Европейской равнины, на территории верхнего и среднего течения реки Дон-Танаис («река славян»), Северского Донца и притоков Днепра, вместе образующих торговую «реку рус», с востока ограни­ченную водоразделом Дона и средней Волги и Суры, средним До­ном, Хопром и Медведицей, с запада - восточными славянами и с юга - Донецким кряжем («Русская гора») и булгарским Подоньем «Именно земли Русского каганата после его гибели вошли в ядро Киевской Руси, оставив славянам имя «Русь», - убеждена Е.С. Галкина [15, 34].

Поисками загадочного государственного образования «Русский каганат», название которого встречается в самых разных средневе­ковых источниках, занимались в XX столетии и приверженцы нор­маннской теории происхождения руси. Так, П.Н. Милюков центром каганата русов или «русского каганата» называл Тимерево городище под Ярославлем46, указывая на его перенасыщенность скандинав­скими памятниками как на свидетельство автономного существова­ния норманнов, которые здесь, по его мнению, «составляли своего рода касту, державшуюся особняком от местного населения». «Словене (новгородские колонисты), кривичи, чудь и меря - были как раз теми племенами, над которыми русы из каганата в какой-то форме осуществляли свою власть до своего ухода», - писал он [47, т.1, 424-426].

Наш современник историк-«норманнист» Р.Г. Скрынников, иден­тифицирующий русов с варягами и викингами, определяет характер этой «власти» следующим образом: «...Русы торговали мехами, ме­дом и другими товарами, которые они получали как дань в землях финнов и славян. Кроме того, норманны промышляли работоргов­лей» [68, 17]. Ученый, отмечая вслед за Милюковым особую роль Тимерева на водном пути «из варяг в арабы» (из Ладоги на Волгу), на пути «из варяг в греки», аналогичной функцией наделяет Гнездовское городище на Днепре под Смоленском, отмеченное на ар­хеологической карте самым крупным из известных в Европе, как счи­тает исследователь, норманнских некрополей [68, 17].

Приведенные и не упомянутые гипотезы, подразумевающие сходство или подчеркивающие различие русов и славян или русов и норманнов, позволяют выстроить цепочку умозаключений, доказывающих если не этногенетическое родство славян и русов, то их многовековое тесное соседство и сотрудничество в буквальном смысле этого слова. Становится очевидной историческая логика ав­тономного существования, по крайней мере, трех, отстоящих друг от друга на многие километры, но связанных течением рек территорий, заселенных в раннем средневековье разными народностями, среди которых росы-русы играли особую роль. В этом контексте объяснимо и появление в достаточно короткое историческое время разветвлен­ных торговых коммуникаций трансконтинентального значения, и ход социальных и политических событий в жизни восточных славян.

Напрашивается вывод: можно искать следы Русского каганата не только в степной и лесостепной зонах Восточной Европы, но и в лесном Междуречье и дальше на север, однако, чтобы согласиться с норманнской теорией пришествия русов с северных морей, надо на­прочь отвергнуть древнеисландское предание, в частности, «Млад­шую Эдду» [49, 11-12] с ее рассказом о том, что Один пришел со своими родичами - асами, заселившими страну и установившими в ней законы, из Сифии47.

Таким образом, отмежевавшись от норманнистов в оценке про­исхождения русов и обосновав возможность их родства со славяна­ми, вернемся к попытке определения значения терминов рус, славя­нин, и варяг.

Легендарная история отбирает и хранит в памяти далеко не случайные события. И первое, что кодирует самую существенную и сущностную информацию - слово, имя, название, которые по боже­ственному закону животворения сохраняют тайну смысла «перворождения». Так что искомая разгадка (или одна из возможных) изна­чальной сути этих понятий может быть сокрыта в их этимологии.

Византийские историки и писатели (Прокопий Кесарийский, Ме­нандр Протиктор, Иоанн Эфесский, Исидор Севильский, Иордан, Феофилакт Симокатта) свидетельствуют о том, что в славянском обществе, не позднее VI столетия перестроившемся на военный лад, достаточно рано выделился особый социальный слой - вожди и дружинники [48; 239-244, 247, 252, 260].

«Греческое военное руководство - «Маврикия», составленное во второй половине VI столетия говорит, что словены и анты48 имеют много начальников (оно называет их риксами, слово, которое в древнем языке означало начальник, господин - одного корня с латинским словом rex - король)», - пишет М.С. Грушевский в своей «Иллюстрированной истории Украины» [19, 39].

Автор «Стратегикона» (конец VI - начало VII вв.), отмечая, что у славян много предводителей, также называет их «rex'». Другой ис­точник, описывая войну антов с готами (третья четверть IV в.), отно­сит к «гех'ам» легендарного Божа, распятого вместе с сыновьями и 70-ю старейшинами [35, 115]. По сведениям того же автора, славян­ский rex Мусокий имел флот из лодок-однодревок, a rex Пирогаст возглавлял крупный конный отряд [48; 252, 264, 266]. Известен и славянский князь (къпегъ) этого же времени - Ардогаст, управляв­ший целой страной и возглавлявший походы на Византию, откуда дружинники толпами приводили рабов, поселяемых на обществен­ной земле. И те определенное время платили оброк и несли повин­ности в пользу господина. Так, вероятно, начинались княжеские до­мены, потому рядом с городищем - жилищем князя - и обнаружива­ются обслуживающие его ремесленно-земледельческие поселения [63, 22].

Но вернемся к термину «rex» и его бытованию в более поздние времена. Среди использующих это загадочное слово и доступных каждому читателю древнерусских текстов житие Феодосия Печерского, составленное Нестором в конце XI века. В эпизоде разговора кня­зя Изяслава с иноком, сторожащим запертые после полудня мона­стырские ворота, наталкиваемся на следующую фразу, обращенную к неузнанному и, судя по тексту, невидимому за дверными створками князю: «Рех ти, яко повелено ми есть от игумено, яко аще и князь приидеть, не отверзе врат, то уже аще хощеши, потрьпи мало, дондеже год будеть вечерьний» [29, 38]. Намеренно или случайно, но это предложение в современном переводе исчезает как прямая речь, трактуясь весьма условно. Тут могла сказаться неясность смысла открывающего фразу слова, использованного в данном слу­чае как принятое и привычное (с оттенком уважения) обращение. Нам же описанная ситуация позволяет понять характер развития и нюансы использования этого термина.

Таким образом, именно в лингвистической и социальной транс­формации слова «rex»49, в расширении его использования следует искать истоки понятия «рус», возникшего как обозначение военного вождя и позднее перенесенного на самых сильных и активных людей племени.

«Короче, "русь" - это князья, бояре, князи мужи, огнищане, меч­ники, тиуны, дружинники, стоявшие над всеми полянами, древляна­ми, радимичами и вятичами, не связанные родоплеменными отно­шениями, но все вместе составлявшие военный, церковный, адми­нистративный аппарат власти, иначе говоря "господствующий слой"», - подытоживает Г.Ф. Хохряков [87, 15], имея ввиду уже Русь «крещенную». Отметив, что в сербском языке известно слово «TExvn» - ремезьство, ремесленник с идентичным корнем [80, т.З], добавим к этому перечню и ремесленников, владеющих значимым и, вероятно, особо ценным ремеслом, продукт которого необходим, в первую очередь, торговой, военной и церковной знати.

То есть, «рус, русин, русич» XI-XIII столетия - профессионал, умелец, гражданин города, а формирующееся на этом фоне опреде­ление «русский» лишено какого-либо родового или этнического от­тенка и напрямую связано с расцветом в домонгольские времена го­родской христианизированной культуры.

Г.Н.Анохин, размышляя об особенностях русской социальной истории, подчеркивает: «Если слово «русь» означало у всех народов «богатый», «дородный», даже «знать» (для раннего средневековья иногда даже «княжеский дружинник»), то славянин в восточно­славянском обществе означало «простолюдин». Таким образом, «русь» и «славянин» выступают не только и не столько в значении этнонимов внутри славянского общества, сколько в значении соционимов» [6, 56]. Г.С. Лебедев также отметил их некоторое этносоци­альное противостояние. «Рус - политоним», - уточняет В.П. Даркевич, проводя аналогию с западноевропейским обществом: «...И у франков уже с VI в. ранняя знать... формировалась как этни­чески смешенная группа. В результате тесного содружества со сла­вянами этнические различия <...> перестали быть политически зна­чимыми» [23, 51].

Добавим: это результат не столько общественного расслоения, сколько социокультурного развития, поделившего сферу трудовой деятельности и социальные обязанности. И если рус - воин, власть, защита; славянин - пахарь. Что значительнее с точки зрения этниче­ского самосознания? Ответ на этот вопрос в русском фольклоре, в воспевающих силу богатырских былинах, где землепашец Микула Селянинович побеждает Святогора, неспособного поднять его «пе­реметной сумы».

Обратимся к истории появления термина славянин. В «Повести временных лет» употребляется лишь этноним «словянин» - самона­звание, сложившееся в зоне иноэтничного и инокультурного окруже­ния как выделение и противопоставление своих - «знающих слово» или владеющих «языцем», чужим - «чуди» или «немцам» [32]. Зна­чит, обозначение «славянин», где корень «слав» синонимичен «свет» и «свят»50, закрепилось позднее, отразив социальный и, в не­котором роде, мифологический статус того, кто неразрывно связан с матушкой-землей - ее сеятеля, хранителя и устроителя, жителя по­чинка, деревни, села. Так что, прежде чем родилось тождественное земледельцу крестьянин-христианин, возникло не менее сакраль­ное - славянин, впитавшее представление о значении труда на зем­ле и делающее пахаря ровней (выше?) князя-воина. Ведь слово «къпегь», по мнению лингвистов, имеет общее происхождение со словом жрец [91, т. 13, 200], что объясняет применение по отноше­нию к нему эпитета «светлый» или появление корня «свят» и «слав» в княжеских именах периода раннего государства: Святослав, Святополк, Мстислав... То есть, этимология слов, обозначающих княже­ское достоинство и достоинство земледельца, имеет общий корень, сокрытый в религиозно-мифологических представлениях о связи бо­жественной силы Матери-земли и отца Рода - солнца.

«Письменные и археологические источники свидетельствуют в пользу того, что в VI-VII вв. у славян шел процесс накопления мате­риальных ценностей и людских ресурсов, который был сильно за­торможен аварским нашествием. Этот процесс вновь усилился толь­ко на грани VIII-IX столетий», - пишет О.М. Рапов [59, 24], убежден­ный в том, что «дружинники могли объективно появиться только в обеспеченном слое населения. Уже в VI—VII вв. таких дружин у сла­вян было большое количество» [59, 23]. Пленники, которых во мно­жестве захватывали дружинники в походах, трудились как ремеслен­ники или же осаживались на земле для ее обработки, сыграв, веро­ятно, немалую роль в земельной колонизации.

Если же учитывать, что в эту эпоху (Vl-Х вв.) смягчение климата в Европе продвинуло лесостепь на север, создав благоприятные ус­ловия для ведения сельскохозяйственного производства в цен­тральном и северном регионах, можно понять механизмы активиза­ции славянского расселения в лесостепной и лесной природно-географических зонах.

В конце Vll-Vlll вв. начал активно функционировать великий Волжско-Балтийский транзитный путь арабского серебра на рынки Европы, имевший огромное значение для развития европейской культуры. Отметим, что аутентичные нарративные источники назы­вают большую часть этого пути русским , что заставляет задумать­ся о той роли, какую русы сыграли в его формировании.

По мнению ряда ученых (П.Н. Милюков, В.П. Даркевич, р.Г. Скрынников), заслуга в организации торгового сношения Запада и Востока принадлежит неоднократно упоминаемым в средневеко­вых текстах варягам. Их появление на Балтике, Ладоге и Волхове, зафиксированное примерно тогда же, когда разворачивалась сла­вянская земельная колонизация, завершилось освоением крупней­ших речных артерий Восточно-Европейской равнины и формирова­нием разветвленной трансконтинентальной торгово-коммуникационной системы.

В публицистической и научной литературе эти пути называют путями «из варяг в арабы» и «из варяг в греки», определяя смысл слова варяг как пришлый (чужой) воин, телохранитель-наемник или вооруженный купец и считая его синонимом слову викинг или норманн.

Но вот Г.Н. Анохин, специально занимавшийся изучением этого вопроса, апеллируя к историческим источникам, дает несколько иную трактовку: Двино-Днепровский путь «из варяг в греки», уста­новление которого многие историки связывают с норманнами, «нигде не упоминается в древнесеверогерманских письменных источниках Более того, он не имеет также и никакого скандинавского названия типа «путь из свеев» или «путь из урман» [6, 57]. Открытие же ар­хеологами в 1972 г. древней каменной крепости у впадения Волхова в Ладогу, по всей вероятности, служившей форпостом на пути воз­можных нападений северных пиратов, известных всей средневеко­вой Европе как викинги, лишь подтверждает, по его мнению, что это «торговый путь самих славян по своим землям в Византию, а не скандинавов через пласты финно-угорских и славянских земель» [Анохин, 55].

Так кто же они, варяги? Г.Н. Анохин отвечает на этот вопрос ис­ходя из концепции существования Руси у озера Ильмень с его более древним названием - Русское море [6, 54]. Центром Приильменской Руси, как считает ученый, была Старая Русса (в противоположность которой позже построенный город на Волхове назван Новгородом), а основой ее экономического процветания - производство и торговля солью. Иначе говоря, термин варяг - производный от «вар», «вар­ка», как исстари называли соляной промысел.

Имея ввиду значение соли во все,, тем более в эти времена, не трудно представить, какие меры предосторожности были необходи­мы при ее транспортировке.

Отправлялись караваны с солью в самые разные славянские, норманнские и финно-угорские земли для обмена на ходовые в экс­портной торговле товары: воск, мед и пушнину. Организаторами этой торговли были, вне сомнения, хозяева - «варщики» соли, тогда как сопровождавшая нагруженные суда охрана вряд ли формировалась из пришлых скандинавов или княжеских дружинников, а, скорее, на­биралась за плату и «связывала клятвой» представителей разных этносов, со временем естественным образом «награждаемых» и званием варяг, и именем рус.

«Ничего нет удивительного в том, что в летописи подчеркивает­ся тождество между «русь» и «варяг», а с другой стороны, никакого противоречия нет и в том, что там же утверждается: «От тех (варяг) прозвася Русская земля, новугородьци», - делает вывод Г.Н. Анохин, и с ним трудно не согласиться.

О том, что именно торговый обмен стал основой территориаль­ных взаимосвязей и межэтнических коммуникаций, говорит функцио­нирующая в раннем средневековье система погостов, начала кото­рой коренятся в выделении мест приема «гостей» - пришлых сбор­щиков или скупщиков производимого товара, и расцвет городов «на перепутье» варяжских дорог. Колонии купцов-воинов, как их называ­ет В.П. Даркевич, обрастали поселениями ремесленников, работав­ших на подготовку далеких и опасных экспедиций. Так, в Гнездовских могильниках Смоленщины обнаружены захоронения мастеров с ин­струментами, используемыми для постройки новых и ремонта быв­ших в плавании судов, а в воинских погребениях помимо оружия -необходимые для торговых операций складные карманные весы и гирьки к ним [23, 50; 59, 11].

Большие города с вооруженным населением возникли именно в среде племен, принимавших наиболее деятельное участие во внеш­ней торговле. К IX-XI вв. разветвленная система водных коммуника­ций объединяла уже не только отдельные славянские или многоэтничные поселения. Она собрала в единое целое земли Киевской Ру­си - обширнейшего государства на восточной окраине европейского континента, включив их в тесное общение с набирающими силу го­родами средневековой Европы52 и упрочив культурно-политические связи с цветущей тогда Византией.

Импульсом и средством этих исторически стремительных пре­образований послужила энергия, трудолюбие, предприимчивость и отвага наших общих предков: славян, руссов и варягов - надэтниче-ских образований времен освоения славянами просторов Восточно-европейской равнины и формирования суперэтноса, получившего название русский.

От язычества к христианству

Исследования, проведенные в XIX-XX столетиях историками, археологами, филологами, представителями других церковных и светских наук, показывают, что христианство, как и иудаизм или му­сульманство, пришло на Русь много раньше, чем состоялось офици­альное киевское крещение.

В Киеве, Чернигове, Любиче, Переяславле, в некоторых других городах существовали христианские общины и храмы и, по-видимому, были профессиональные служители культа, проповедо­вавшие не только ортодоксальное греческое православие, но и монофизитство, и богумильство [26, 348], следы которых очевидны и в древнерусской церковно-философской литературе, и в традицион­ной культуре. Только наложением изначально разнообразных рели­гиозных представлений можно объяснить глубоко укорененные в на­циональном мироощущении ирано-арианскую бинарность53, иудей­ское мессианство и исламскую покорность, наряду с многовариант­ным язычеством составивших своеобразие русской культуры.

Есть целый ряд прямых и косвенных свидетельств раннего зна­комства с христианством Южной Руси, активные связи которой с гре­ками, болгарами, хазарами и арабами, вне сомнения, способствова­ли культурному обмену и распространению как произведений ремес­ла, так идей и верований.

Земли полян и северян, славянское и иноэтничное население Подонья соседствовали с греческими провинциями, расположенны­ми ,на берегах Черного и Азовского морей, где христианство начало распространяться уже в I веке н.э. По летописным сведениям, епи­скоп Климент Римский, сосланный императором Траяном в Херсонес (Корсунь), основал 75 церквей, объединивших 2 тыс. христиан, за что был предан смерти. В VII столетии здесь же умер Папа Римский Мартин. В расположенной недалеко от Корсуни Керчи (бывший Корчев) сохранился древнейший православный храм России - постро­енный в VIII веке храм Иоанна Предтечи [65, 39].

За исторический факт признают некоторые ученые и свидетельст­во жития Кирилла-философа, якобы получившего в 863 г. от одного из жителей Корсуни написанные «руштим языком»54 Евангелие и Псалтырь, во многом ускорившие «солунским братьям» создание ки­риллицы [74, 10-20], а русичам - приобщение к новой культуре.

Наличие в Херсонесе этого времени христианской общины под­тверждают археологические исследования, выявившие церковные памятники IX-X столетий. К тому же периоду относятся обнаружен­ные в центре крепости Саркел янтарный нательный крест и фунда­мент христианского храма [69, 5]. Эти и некоторые другие историче­ских свидетельств позволили ученым (В.А. Пархоменко, М.Н. Тихомирову, Б.А. Рыбакову, О.М. Рапову и др.) предположить, что крещение Руси началось с Азово-Тмутаракани55 и было активи­зировано строительством крепостных укреплений Саркела (835 г.), собравшим немалое число окрестного народа.

Христианские памятники Х-ХИ вв. - остатки фундамента, фраг­менты колон с высеченными на них византийскими крестами [76, т.4, 275], выбитый на большом камне на холме над рекой равноконечный крест, [69, 9], части бронзовых вызолоченных крестов с изображе­ниями распятия, Божией Матери Знамения и Архистратига Михаила вместе с серебряной монетой князя Владимира, две половинки мед­ного креста с изображением Бориса и Глеба [69, 13] - были подняты археологами на «Поповом городище» в низовьях Дона, на месте тор­говой греческой колонии Танаис56 и генуэзской Таны (у станицы Цимлянская). Там же найдены два креста-складня XI—XII вв., анало­гичные тем, что встречаются исследователям в курганах Чернозем­ной России [69, 13] нередко вместе с крымской керамикой.

Общались славяне с христианами и в торговом Итиле - столице христиан и иудеев хазар, и в Константинополе, где часто бывали по бранным и торговым делам, подолгу проживая в колониях русских купцов. Активный интерес русичей к христианству впервые докумен­тально засвидетельствован в мирном договоре с Византией 860 г., одним из условий которого стало соглашение о крещении Руси-Роси [53, 34]. Вероятно, тогда в списке Константинопольского Патриархата и появилась 61-я Руская епархия57, просуществовавшая в восточном Крыму до XII века [52, 668].

В разных источниках исследователи встречают и указания на киевское крещение 874-877 гг., когда в Киев из Константинополя был прислан архиепископ, чей статус предполагал формирование епи­скопата, а значит, наличие планов расширения епархии на другие, подчинявшиеся Киеву территории [60, 101]. Знаток древнерусской литературы и летописания М.Н. Тихомиров усматривал отголоски этой христианизации в разных древнерусских текстах: «Еще в XI—XII вв. христианство на Руси считалось утвержденным при патриархе Фотии в IX веке. Поэтому в некоторых произведениях этого времени имеются странные анахронизмы, по которым современником Фотия был князь Владимир, крестивший русскую землю в 989 году», - пи­сал он [72, 265]. Более раннее, чем принято считать, крещение под­тверждают и археологические исследования древнего Киева, вы­явившие в массах городского населения IX-X вв. преимущественное распространение ингумации покойников в деревянных гробах в подкурганных ямах.

Факты истории, жития святых Антония и Феодосия Печерских позволяют предполагать, что в Чернигов, Любич - родной город Ан­тония Печерского - и Посемье христианство пришло, по крайней ме­ре, тогда же, когда и в Киев: в конце IX - начале X вв. О том свиде­тельствует договор Киева с Царьградом (911 г.), который, оговаривая принятие дружинниками князя присяги на «верность» «мирному со­глашению», упоминает киевскую соборную церковь Святого Илии58 [55. 359], а устанавливая льготы представлявшим разные города Ру­си купцам, именно христиан наделяет преимущественным правом ведения торговые дел. Е.Е. Голубинский вообще был уверен, что уже само появление таких договоров - свидетельство обращения части русов в христианство [16, т.14; 67, 90-95,117].

М.Н. Тихомиров считал, что христианство распространившись в IX веке среди славянского населения Крыма и Южной России, в 944 году было «если не господствующей, то терпимой религией в Кие­ве», окончательно утвердившись в княжение Ольги. Первые годы правления князя Владимира Святого были лишь недолгим временем «тяжелой языческой реакции» [72, 261-т262]: прочно связанная с христианством среда отвергла усиление язычества, став внутренней причиной и побудительным мотивом «выбора веры». Солидарен с этим и О.М. Рапов, особо отметивший существование в Киеве сере­дины X века двух группировок: христианской - военной и торговой, на которую опиралась Ольга, и языческой, «стоящей за спиной Свя­тослава» [60, 173]. Причем, по мнению ученого, ряд фактов указыва­ет на распространение христианства в первую очередь среди зани­мавшихся международной торговлей купцов, и полученные св. Кон­стантином богослужебные книги на русском языке могли иметь от­ношение именно к ним [60, 75].

Академик Д.С. Лихачев, накануне тысячелетия «великого киев­ского крещения» размышляя о христианизации Руси, писал: «Дос­тойно внимания то, что эта тяга к более широкому пониманию мира, чем то, которое давалось язычеством, сказывалась, прежде всего, по торговым и военным дорогам Руси, там, прежде всего, вырастали первые государственные образования. Многочисленные источники свидетельствуют, что христианство стало распространяться на Руси еще до официального крещения Руси при Владимире I Святославо­виче в 988 году. И все эти свидетельства говорят о появлении хри­стианства прежде всего в центрах общения людей разных нацио­нальностей, даже если это общение бывало далеко не мирным...» [42, 250].

В этом смысле не приходится сомневаться, что с христианами соприкасалось осаждавшее Царьград войско Олега и Игоря, ходив­шие на «брань» в Болгарию и Хазарию дружинники воинственного Святослава59 или воины молодого князя Владимира, двое из которых - Иоанн и Федор - канонизированы как первые русские святые. На определенные размышления наводит и тот факт, что борьба Киева с хазарским каганатом активизировалась после утверждения в его верхах иудаизма и расширения исламизации низов.

Таким образом, есть серьезные основания утверждать, что пер­воначальная христианизация Центральной России началась много раньше официального крещения как естественный процесс, вызван­ный свободным перемещением в пределах ее земель исповедовав­ших религию Христа разноэтничных торговцев и дружинников. Про­тоиерей Иоанн Экономцев констатировал: «Несмотря на географи­ческую близость Запада, основной обмен идеями и людьми для восточнославянских племен на протяжении веков шел в южном и север­ном направлениях, следуя течениям рек Восточно-Европейской рав­нины, соединявших между собой разбросанные среди лесов и болот небольшие государства-волости. По этому пути христианство стало проникать на Русь задолго до того, как оно утвердилось на Севере» [33, 37].

Вероятно, до момента официального княжеского признания хри­стианство оставалось свободным выбором каждого, что делало его распространение спонтанным и неравномерным. Продвигаясь с юга, христианизация охватила сначала лесостепное Подонье и Левобе­режье Днепра по Осколу и Сейму60 и лишь какое-то время спустя по Десне, Оке и Волге достигла смоленских и ростово-суздальских про­сторов61. Неоднозначность принятия официального крещения в раз­ных землях Киевского государства лишь подтверждает различие их христианского опыта.

С 988 года, княжеской волей утвердившего Православную цер­ковь на всей территории Киевской державы, начался государствен­ный этап христианизации Руси, придавший религии Христа статус узаконенной идеологии. Организация в ее столице незадолго до это­го «соборного» языческого святилища оказалось пробной попыткой идеологизации власти через культ. Примечательно, что при «обнов­лении» Владимиром княжеского капища были установлены кумиры Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Макоши. Необходи­мо понимать, что не только Перун-громовержец, но и Хоре - белый конь62, Даждьбог - глаз верховного божества, Стрибог - бог ветров, ураганов и бурь, Симаргл, по некоторым данным, имевший отноше­ние к подземному миру, Макошь - хозяйка судеб, великая Богиня Земли, покровительница прядения и ткачества - так или иначе были связаны именно с дружинно-купеческим сословием. Собирание и прославление кумиров, имевших отношение к войне, морским похо­дам и торговле, взыскание сулимых ими удач и славы определялось, в первую очередь, вливанием в дружину новых, представлявших разные народности и исповедавших разные родовые культы воинов, сплочение которых заботило молодого князя. Отсутствие на главном капище Рода с рожаницами (Ладо и Лели), земледельческих богов (Ярилы и Купапы), покровителей скота Волоса или ремесла Сварога, чьи истуканы стояли на торгово-ремесленном Подоле и прославля­лись работным людом, демонстрирует княжескую волю укрепить державу путем консолидации наиболее активных слоев общества и «освящения» власти.

Решающую роль при выборе христианства сыграло не столько столетие регулярных межгосударственных отношений с Византией или наличие христианских общин в Киеве и других городах Руси, сколько благополучие восточного соседа и очевидное взаимоусиление светской и духовной властей в его политической жизни. В свое время С.Н. Булгаков отмечал, что пример цветущей Византийской империи демонстрировал принятие Церковью ответственности за судьбы государства, тогда как влияние «царя в церкви фактически определялось той государственной мощью, которою он располагал» [13, 332-333].

Киевского князя устраивало главенство «светского» правителя над церковным владыкой при внешней взаимодополнительности двух властей, что к тому же соответствовало исконной славянской традиции, где языческий князь считался верховным жрецом63. В ре­зультате крещения Руси первое лицо стало «помазанником» Божь­им, что «не отменило, но возвысило и подтвердило дохристианскую веру» [27, 56], т.е. «имела место полная культурная преемствен­ность» [9, т.1, 110].

То, что христианство - сознательно выбранная идеология, де­монстрируют все последующие события. В то же время возведение его в ранг официальной религии при наличии христианизированного населения неизбежно активизировало социальные процессы и вело «к созданию духовной солидарности, соборному единению на основе создающейся, в первую очередь в городах, культурной общности» [23, 55].

Л.Н. Гумилев справедливо отмечал, что выбор веры определял­ся не только политическими или экономическими расчетами, а под­готовлялся вхождением в определенную фазу этнического возраста (этногенеза) и был «детерминирован характером психического скла­да, традициями, памятью об исторических событиях недавнего про­шлого и уровнем пассионарного напряжения системы». «В принятии новой веры решающую роль играл принцип комплиментарности, стоящий на порядок выше сознательных решений князей и королей», -писал он [20, 241-242].

То, что христианство было принято в интересах и по настоянию высших слоев общества, подтверждает, прежде всего, элитарность христианской литературы и происхождение первых русских святых, иерархов и монахов. «Если христианство все же сделалось господ­ствующей религией, то это значит, что господствующий класс был достаточно сильным и многочисленным, что у него в руках была крепкая власть. Если бы тут заинтересованы были только единицы, тогда принятие христианства в общегосударственном масштабе сделалось бы невозможным» [18, т.2., 380-381].

Низвержение кумиров описано в Никоновской летописи как це­ремониальный государственный акт, символизирующий отказ от прошлого. Однако несравненно более важным обстоятельством крещения явилось становление церковной организации, учреждение митрополии и строительство храмов. Уже первое государственно-церковное решение - выделение десятины64 от княжеского имения на содержание клира - отразило специфику русского христианства: в церковной десятине слились введенное еще Моисеем ветхозаветное правило и древнерусская архаичная экономическая система, при которой княжеское «имение складывалось из его личного хозяйства и из даней... с подвластных князю городов» [82, 16]. Определяемая статьями 4 и 5 указа Владимира Святославовича обязательная часть даней «на церковь» распространялась на всю христианизированную территорию: «по всем градом... и по погостом и по свободам, где христьяне суть».

Ученые приводят ряд серьезных доводов в пользу того, что де­сятина как экономический институт восходила к дохристианской практике обеспечения славянских языческих святилищ догосударственных времен, когда «хозяином» капищ была либо волостная об­щина, либо племенная знать [89, 315-326; 83, 85]. В новых условиях общество, с древности являвшееся блюстителем родового культа и традиционных ритуалов, трансформировавшись в первичную цер­ковную организацию - приход, распространило свою сакральную и организационную функцию на всю потенциально христианизуемую территорию со всем ее населением.

Христианские храмы, вставшие на месте капищ и истуканов, часто были единственными приходскими храмами всего админист­ративного округа и посредством привычной системы общинного со­держания святилищ и прямой замены символов оказывались вос­приемниками и вытеснителями языческих традиций. Косвенно это подтверждает повсеместное распространение наиболее употреби­тельных в домонгольские времена названий общинных церквей Цен­тральной России: во имя Параскевы-Пятницы (на торгах), Георгия Победоносца, Иоанна Крестителя или Ильи Пророка, где св. Параскева с очевидностью заменила Макошь, а Георгий, Иоанн и Илья - громовержца Перуна, покровителя огня и ремесла Сварога и дари­теля воды и плодородия Ярилу-Купалу.

Величественные княжеские соборы, наоборот, уже выбором по­священия - Спасу, Софии, Рождеству, Успению или Покрову Бого­родицы - несли просветительные идеи, отражая суть и смысл хри­стианского пути и формируя новую для Руси традицию. Чрезвычайно важным, раскрывающим глубинное каноническое понимание идеи христианства решением был выбор места основания («на крови» ис­поведников Христа65) Десятинной церкви, строительством которой Владимир знаменовал переход в лоно православия [86, 49].

Повторением ветхозаветного символа начала «народа велико­го» стала и последовавшая сразу за крещением Руси раздача горо­дов княжичам. Двенадцать сыновей киевского князя, как двенадцать апостолов и двенадцать родоначальников «колен Израилевых» по­саженных там, где стали сооружаться церкви, - пока не до конца ос­мысленный замысел прародителей русского христианства, демонст­рирующий серьезность намерений и глубину постижения предстоя­щей задачи религиозно-государственного строительства.

В этом смысле очевидно, что на тот период особенно важной идеей христианства была идея собирания всех народов в единую Церковь, глубоко созвучная проблеме соединения соседствующих племен в общее государство. Не случайно первое русское Слово -«Слово о Законе и Благодати» Илариона - утверждает равенство всех людей перед Богом, а летописцы чаще говорят о земле как лю­дях, живущих совместно, и реже о языцех - народах, говорящих на особых языках, как не случайны изначальная полиэтничность и поликультурность крепнущей Киевской державы.

На этом этапе христианизации обнаруживается и ее обращен­ность к «городовой» Руси, и сакрализация города как воплощения Града Божьего на Земле «Сформулированная Августином концеп­ция благодати Божьей, ниспосылаемой на воцерковленное общест­во, ... распространялась в пределах городского пространства, проти­востоящего языческому (сельскому) окружению, и полностью ассо­циировалась с властным промыслом. <...> Власть при этом высту­пала в роли носителя святости, святителя Руси, т.е. по существу принимала на себя апостольские функции» [25, 259], тесно увязывая их с централизаторской государственной политикой, одной из форм которой и стало развертывание городского строительства. Город с княжеским храмом в центре, подпираемый со всех сторон ктиторскими монастырями, окружил пространство власти аурой «умного делания», объединил и освятил стягиваемый им мир. Его образ -образ города-монастыря - превратился в знаковый феномен русской средневековой культуры.

О поиске «своего креста» - своего места в христианстве и сво­его пути - свидетельствует и активное включение новообращенного мира в процесс церковной канонизации святых, во многом выпол­нявший социально-политическую и идеологическую задачу консоли­дации вокруг власти. Культ старых языческих богов мог быть вытес­нен только посредством культа святых, в первую очередь культа предков-родоначальников. Задача эта была решена прославлением княгини Ольги и князя Владимира, которое, как считает А.С. Хорошев, было построено «на сочетании языческих верований и христианских мотивов почитания предков» [86, 48]. При этом спло­чение на духовной основе христианства, обеспечивающего взаимо­понимание и единение и «первых» людей, и «низов», проходило «при сохранении в глубинах сознания и в ритуальной практике, в ма­гической обрядности и особенностях почитания святых - максималь­но приближенных к человеку сильнейших архаических пластов, ухо­дящих корнями в отдаленные времена» [23, 58].

Основанию культа предшествовала закладка Десятинной церк­ви, задуманной, возможно, как мемориальный пантеон «русских свя­тынь», куда после освящения были перенесены останки княгини Ольги и неназванных по именам святых (1007 г.). В 1011 г. там же была похоронена «царица» гречанка Анна, через четыре года поме­щен мраморный саркофаг князя Владимира, а в 1044 г. упокоены предусмотрительно крещеные кости князей-язычников Олега и Ярополка Святославовичей, погибших в усобице X века.

При всей очевидности «политической актуальности культа» [86, 48-49], проявленной уже на начальном этапе оформления пантеона национальных святых, нельзя не отметить, что народное сознание мифологизировало прославляемые Церковью события в ракурсе че­ловеколюбия и служения миру.

О глубине понимания и искреннем желании следовать основной христианской заповеди жертвенной любви к Богу и людям, о раннем формировании культа братства и согласия свидетельствует канони­зация Киево-Печерских монахов и прославление князей Бориса и Глеба, пример которых задавал необходимый новому обществу уро­вень семейных, государственных и вероисповедальных отношений. «Подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлин­ное религиозное открытие новокрещенного русского народа» [79, 49-50], через жития святых страстотерпцев вошедший в русское сердце как самая заветная святыня.

Русь языческая поняла и приняла самую суть христианства -стремление к любви и служению, преображению и бессмертию. Уже в первые времена крещения Руси появились особые приверженцы христианского пути, которые, отрекаясь от мира, селились ближе к храму на формирующемся вокруг него кладбище. Именно оттуда в разных городах и набирались потом насельники вновь организуемых монастырей. Аналогичным примером выбора аскетического идеала можно считать и то, что собственно русские христианские обители начинались с пещер66.

Идеалом христианской жизни на Руси изначально стало мона­шество, со времен Феодосия Печерского отождествлявшееся нео­фитами-русичами с отказом от себя и служением Богу во имя любви к нему и людям. Возник образ подвижника стойкого духом и чистого душой, посвящающего свою жизнь общественному благу. Образ, со­единивший воедино житийный идеал святителя и монаха с былин­ным идеалом богатыря - защитника рубежей Русской земли.

«Они встали рядом, дополняя друг друга: «богатыри» и «святи­тели». И тут, и там представители родной земли, за ними чудится та Русь, на страже которой они стояли. У богатырей преобладающим качеством является физическая мощь, «святители» являют такую сторону русской истории, как нравственный оплот и святая святых будущего многомиллионного народа» [41, 21].

При этом факты свидетельствуют, что низшее и среднее духо­венство было непременным участником военных действий. Во время похода Владимира Мономаха на половцев (1122 г.) перед полком, как гласит летопись, «едучи» попы67 «пети тропари, кондаки хреста честного и канун святой богородицы» («Повесть временных лет»). В конце XIII века один русский епископ из Сарая запрашивал царь­градского патриарха, как быть, «если поп на рати (в битве) человека убьет, можно ли ему потом служяти» [73, 338]. Конечно, окруженная кочевниками сарайская церковь была в буквальном смысле воинст­вующей, но участие священников в битве - явление к тому времени обычное. Так что благословение Сергием Радонежским на Куликов­скую битву двух монастырских послушников - Пересвета и Осляби68 -  не исключительный случай, а устоявшаяся традиция.

Регулятором, мерилом и оценщиком человеческих деяний был признан высший - «Страшный суд», для и ради которого, по мнению доктора филологических наук А.Н. Ужанкова, писались летописи: «У летописей была своя задача: отнюдь не равнодушно внимая добру и злу (зло всегда осуждалось!), фиксировать «штос я здея в лета си»... -  человеческие деяния. Ибо по поступкам, по осознанным делам че­ловека, представляющим собой выбор между добром и злом, будет вершиться Божий Суд. Как в синодик вписывались все новые и но­вые имена усопших христиан для поминовения, так в летопись вписывались все новые и новые деяния людей, и прежде всего наде­ленных властью князей <...> Из-за благоговейного отношения к сло­ву как к Истине... благоверный христианин-летописец сохранял все запечатленные до него в слове версии, ибо не думал о них и глав­ную цель своего труда видел в донесении их на Страшный Суд. Именно поэтому в древнерусских сочинениях XI-XV вв. не было вы­мысла: писать сакральным - церковнославянским - языком божественной службы можно было только о правде и Истине» [77, 38-39].

К аналогичным свидетельствам принятия самой сути христиан­ского вероучения можно отнести и рано утвердившийся социально-религиозный обряд захоронения под церковными сводами, исполне­ние которого наблюдается, как указывают исторические источники и сохранившиеся домонгольские храмы, в самых разных пределах Ру­си. Почти все упоминаемые в летописи Нестора князья, были погре­бены в княжеских церквах и монастырях. «Даже простые миряне удостаивались этой чести: так, благочестивая супруга киевского по­садника Яна по имени Мария, бывшая духовною дочерию преподоб­ного Феодосия, положена была по смерти своей в Великой печер-ской церкви на левой стороне против гроба самого Феодосия», -свидетельствует историк Русской православной церкви Макарий [43].

На рубеже X и XI вв. произошел своеобразный «культурный пе­реворот». Этнические различия населения Ростова и Смоленска, Рязани и Чернигова, Мурома и Владимира продолжали сохраняться, но массовый археологический материал69 свидетельствует о необ­ратимых переменах в духовной культуре всего населения Руси и о появлении общерусских тенденций - обычай кремации умерших по­всюду сменился ингумацией, разновременность перехода к которому является важнейшим подтверждением постепенного, ненасильст­венного распространения христианства. Примером нескорого и не­спешного преодоления язычества служит и факт того, что еще мно­гие десятилетия крещеные князья и члены их семей назывались не крестильными, а славянскими именами, воздавая при этом ангелам-хранителям устройством златоглавых церквей и патрональных мо­настырей.

Однако трудно сказать, что подвергалось большему воздейст­вию и активнее менялось: языческое мировосприятие или христиан­ская обрядовость. Сохранение общинных - календарных и семейных - языческих обрядов и их последующее слияние с церковными праздниками с очевидностью демонстрирует последовательную син-кретизацию языческого и христианского сознания. О том же свиде­тельствует замещение языческих «домашних богов» особо чтимыми православными святыми-помощниками. Только ненасильственное крещение могло не противопоставить, а объединить в массовом соз­нании Божественную Троицу с Триглавом верховных божеств языче­ского пантеона, а сонм святых наделить атрибутами и функциями богов-помощников и «домашних божков», чего, как известно, не слу­чилось в западноевропейском мире, безо всякого сожаления низ­вергнувшем богов своих предков в преисподнюю. В этом смысле русское православие лишь продолжило восточную традицию, где христианство, оформлявшееся на периферии Римской империи, на­кладывалось на местные обычаи, а не противостояло им, вобрав в результате ряд языческих элементов.

Значительное слияние христианства с язычеством демонстри­рует и усвоение старого мифологического словаря и обрядовых формул, восходящих к индоевропейской общности народов - бог, спас, святой, пророк, молитвы, жертва, крест, чудо и т.п. [53, 12]. В каком-то смысле ему способствовала и прозрачность языка литур­гического богослужения: Слово Божие звучало в храмах и записыва­лось в книги на языке, который был в ту пору и наддиалектным сла­вянским языком, и языком межэтнического общения.

Как и Запад, Русь принимала новую веру вдумчиво, в тиши ке­лий или в публичных спорах постигая многие христианские установления. В XI веке активные, иногда кровавые столкновения разверты­вались между «волхвами» - языческими жрецами и предсказателя­ми - и православным духовенством, активно поддерживаемым князьями, силой подавлявшими протесты языческого населения про­тив христианизации. В XII веке темой для жарких религиозных дис­куссий служили неясные церковные вопросы, например, «о постах». «Конечно, эти споры носили схоластический характер, но таковыми же они были во всех средневековых странах. Поэтому и древнерус­ские диспуты по разным вопросам нельзя не принимать во внима­ние: они ярко рисуют перед нами те философские, религиозные и этические вопросы, которые волновали общество Киевской Руси» [74, 121].

В последующие времена устоявшегося христианства «само­мышления» касались церковных догматов и толкований Откровения: периодически рождавшиеся «ереси» заглушались в прямом смысле водой и огнем. Русь, принявшая новую веру как сложившееся зна­ние, опыт и традицию с первейшей обязанностью сохранять в непри­косновенности полученный «залог веры первоначальной церкви», старалась ничего не прибавлять к догматическому наследию и ниче­го от него не убавлять. «Культивируя представления об абсолютной ценности человеческой личности, христианство утверждало общий для всех этический кодекс, основанный на чувстве вины и голосе со­вести, провозглашало преимущество духовных ценностей над мате­риальными. Проповедуя идеи милосердия, терпимости, призывая творить добро и бороться с греховными искушениями, оно внедряло новые по сравнению с язычеством гуманные начала» [23, 58].

Однако нельзя огульно отрицать начатки нравственности в язы­ческом мировосприятии Руси. Православие легло на подготовлен­ную почву, вписавшись своими символами и нравственными уста­новками в систему традиционных представлений. Каждому знакомо­му с русским фольклором хорошо известно, что в архаических слоях народного творчества содержатся оценочные характеристики лич­ных качеств и взаимоотношений людей, их отношения к окружающе­му миру, где особо ценятся мудрость, справедливость, мужество, верность долгу и слову, любовь к родной земле, смекалка, взаимо­помощь, отзывчивость, верность и т.д. Отношение к жизни опреде­ляли понятия полюбовно, по чину, ладно, основательно, по совес­ти.

Сохранившиеся описания погребальных обрядов свидетельст­вуют, что и суждение о жизни и «загробном мире требовало от сла­вян проявления мужества, готовности к самопожертвованию, когда перед ними возникала альтернатива: остаться в живых, но превра­титься в раба и быть им вечно, или погибнуть со славою во имя об­щественного блага» [60, 53]. Языческое мировоззрение фактически регулировало общественные взаимоотношения, так же как и риту­альное сожжение с уничтожением принадлежащих покойнику вещей не только «способствовало уменьшению заболеваемости», но и ре­ально уравнивало бедных и богатых, не позволяя процветать ска­редности.

Время и целенаправленные усилия Церкви уничтожили зримые материальные свидетельства древнеславянских культов. Однако весь космос мифологизированных представлений, воплощенный в повседневной культуре, символической и художественно-образной системе жизни и творчества наших предков, стал основой той гармо­нии, которая отличает православное христианство. Древние поверья менялись медленно70: пока было кому их беречь и передавать, пока люди ощущали себя наследниками бесчисленных поколений и осно­вой будущности своего рода, традиционная сельская община дер­жала «связь времен». Ни вражеские нашествия, ни смена офици­альной религии не поколебали устоев71 народной культуры вплоть до конца XIX века, когда под воздействием объективных экономиче­ских причин ни начала распадаться крестьянская община.

Первые века своего существования Церковь не пыталась мно­гое изменить, в большей степени лишь добавляя свое благослове­ние жизненно важным древним ритуалам. Христианские таинства были приурочены к особо выделенным и мифологически оформлен­ным язычеством ключевым событиям человеческой жизни: рожде­нию, взрослению (свадьбе), смерти. Даже освящение избы как охра­нительный обряд увязывалось с тем из них, что первым случалось в новопостроенном доме.

Целостная обрядовая языческая система, слагавшаяся в равной мере из обращения к силам природы и управления ими, всем своим строем «обеспечивавшая» гармоничное взаимодействие природы и человека, после крещения стала органичной частью и традиционной, и церковной культуры. Формировалось своего рода «народно-христианское» мировоззрение, в котором языческие и христианские мотивы переплетались:' подчиняющаяся природным процессам жизнь земледельца в большей мере сохраняла языческую основу, социальные характеристики развития общества постепенно осваи­вались христианством. Народная культура, впитывая лишь соответ­ствовавшие языческому мировосприятию христианские представле­ния и символы, синкретически трансформировала новое знание и культ согласно традиционному укладу жизни и устоявшемуся миро­воззрению. Церковь, в свою очередь, адаптировала архаические языческие празднества, природную символику и распространившие­ся на христианские атрибуты (в первую очередь иконы) элементы стихийного мистицизма.

Когда в середине XX столетия Б.А. Рыбаков открыл миру кален­дарь язычников-полян, начертанный в виде орнамента на глиняном кувшине IV века, стало очевидно, что именно отмеченные в нем дни годового круговорота оказались впоследствии признанными право­славными праздниками: 2 мая - день молодых всходов (Бориса и Глеба), 4 июня - день Ярилы (Семик), 24 июня - Купала (день солн­цестояния, 20 июля - праздник Перуна (Илья), 7 августа праздник урожая (Преображение). Счастливая эта находка подтвердила пра­воту В.Я. Проппа, утверждавшего, что «бытовое содержание празд­ников всегда оказывается более устойчивым, чем тот мифологиче­ский смысл, который в них вкладывается».

С днями языческих игрищ совпадает в христианском календаре целый ряд «двунадесятых» праздников: Рождество - с Колядой, Пасха - с Радуницей и Красной горкой; Вознесение и Троица - «с ру-сальями» и т.д. Они вобрали в себя лучшее из их оформления. До сих пор в праздновании Троицы, Духова дня большую роль играют растения: плетение венков, украшение жилищ зеленью и цветами -языческая атрибутика, ставшая в православии символом освящения природы. Магией плодородия объясняются и действия, связанные с культом воды (бросание в воду венков или соломенных чучел, обли­вание друг друга водой, почитание русалок) и огня (прыганье через костры, сожжение кукол), а также ритуальные захоронения мужской фигурки: Костромы, Кострубоньки, Горюна или фаллического Ярилы, проводившиеся в ночь на Ивана Купалу и накануне Петрова дня [88, 427].

То христианство, что достаточно активно формировалось на просторах Восточной Европы, настолько не устраивало Запад, что папская курия, издавна следившая за положением религиозных дел на Руси, выдвинула в XII веке программу Бернарда из Клерво72, одним из требований которой было истребление всех славян, живших к востоку от Эльбы. Именно попытка осуществления в 30-40-е гг. XIII столетия на Новгородско-Псковской земле Клервосской «програм­мы»73 привела к многовековому размежеванию Руси с Западом, в конечном итоге сохранив и восточное христианство, и русский вари­ант православия.

В киевский период развития национальной культуры процесс формирования «народного христианства» только начинался: к опре­деленным язычеством нормам и правилам постепенно добавлялись богослужения, крестные ходы и молебны, составившие впоследст­вии важнейшую черту культурно-хозяйственной жизни русских. В фольклоре появился такой жанр, как духовные «стихи» - песни о святых и их деяниях: Егории Храбром, Федоре Тироне, Дмитрии Со-лунском, Алексее-божьем человеке. Пришедшись на время возрас­тания значения земледелия, христианизация выработала понимание труда как «источника и способа стяжания Божией благодати», сфор­мировав отношение русского крестьянина к земле и всему, что в ней произрастает, как к «земле Божией», к домашнему скоту и всякой «твари» - как «твари Божией».

«Средневековый человек, конечно же, не осознавал, считая се­бя истинным христианином, как много унаследовано им от прошлого. Это проявлялось в мыслях, чувствах, поступках. Дохристианские суеверия и магические действа, тяга к празднествам и развлечени­ям, связанным с языческими поверьями, была присуща как знати, так и низам общества. На драгоценных браслетах из кладов, запрятан­ных при монгольском нашествии и принадлежавших женщинам из княжеско-боярской среды, изображены сцены скоморошьих игрищ, те «служения идольские», против которых безуспешно боролись ор­тодоксальные церковники. Но в тех же кладах находят украшения с чисто христианскими сюжетами», - особо отмечает В.П. Даркевич в своей статье о происхождении городов средневековой Руси [23, 58-59].

Христианская Церковь принесла с собой достаточно развитое византийское каноническое право, регламентирующее жизнь духо­венства и церковных людей. Но для регулирования повседневной жизни мирян у нее не было иного способа, как предложить систему взаимных обязанностей и обязательств, базирующуюся не на право­сознании, а на осознании греха. Такое замещение юридического за­кона моральным, правосознания - религиозно ориентированной совестью оказалось одним из основных свойств древнерусской культу­ры, воспринятых последующими, выросшими из нее формами.

Заимствованная Русью политическая и правовая традиция гре­ческой Церкви, как и отставание в правовом и государственном от­ношении оформления политической власти, позволили новорожден­ной русской Церкви в течение нескольких десятилетий «занять сла­бые места раннефеодального общества», встать в ряд местных феодалов и проявиться в качестве публичной власти, взявшей на себя некоторые государственные и общественные функции. В част­ности, церковники имели право судить не только священнослужите­лей и людей, находящихся под покровительством церкви (вдовиц, калек, прощеников), но и остальных жителей русских областей за преступления особого рода (умыкание, пошибание и др.).

«Христианство способствовало достижению поставленной цели не только монотеизмом, но всеобщностью своих представлений, способностью объединить людей в неограниченном масштабе неза­висимо от их принадлежности к той или иной локальной общности. Тенденция к максимальному слиянию церкви с государством содей­ствовала формированию культуры» [9, 111]. Уже через поколение, ко времени Ярослава Мудрого (середина XI в.), на базе христианства резко возросло культурное единство и значительно усложнился мир городской культуры.

Восточное христианство, изначально ориентированное на пре­одоление локальных связей и сплочение диаспоры, стягивание во­едино огромных территорий и различных культурных традиций, соз­дание духовной общности из весьма разнородных и разобщенных территориально и культурно смысловых компонентов, выполнило свою задачу. По подсчетам В.Т. Татищева, в Х-ХИ вв. в состав рус­ского государства входило 22 народа со своим «вмещающим ланд­шафтом», традициями и вариациями поведения» [20, 80], однако уже в XI столетии на основе смешения неродственных племен, «сцемен­тированных единой религиозной идеей, языком и культурным фон­дом» [33, 152], образовалась новая этническая общность - русская народность и определилась Русская земля, имеющая в большей степени этноментальные и религиозные, нежели географические и государственные границы. Через два-три поколения после офици­альной христианизации навсегда миновала эпоха полян и радими­чей, вятичей и словен. Этнические территории - «данники Руси: белозерская весь, меря, мурома, голядь, вошедшие в зону колониза­ции, были ассимилированы; оставшиеся за ее пределами (череми­сы, зыряне, мордва, заволоцкая чудь) продолжили свою этническую историю» [75, 11; 44, 93]. Вероятно, правы были евразийцы - Н.С. Трубецкой,  П.Н. Савицкий,  П.С. Сувчинский,  Г.Ф. Флоровский, А.В. Карташов, П.М. Бицили, - считая православие основой русского национального самосознания.

Конфессиональный фактор, с конца X века детерминировавший развитие русской культуры и русского самосознания, не был отделен от государственного. Крещение Руси стало и «итогом», и условием социально-экономического развития, основой формирования новых культурных и этнических связей, о чем свидетельствует единая пла­нировка русских городов X-XIII вв. с выделением детинца и посада, единый усадебный способ и символика застройки, единые традиции в развитии ремесла и т.п., объединяющие Киев и Новгород, Смо­ленск и Ростов, Курск и Рязань.

С общим ростом городских центров и учреждением на местах княжеских династий связано и возникновение монастырей. Первый князь нового удела старался украсить свою резиденцию хотя бы од­ной обителью: город, особенно стольнокняжеский, не считался бла­гоустроенным, если не имел монастыря и собора.

«...Главным аргументом истинности веры, - подчеркивал Д.С. Лихачев, - русские послы объявляют ее красоту. И это не слу­чайно! Именно в силу этого представления о примате художествен­ного начала в церковной и государственной жизни первые русские князья-христиане с таким усердием обстраивают свои города, ставят в них центральные храмы» [42, 251]. Подсчеты учеными количества церквей домонгольской (X - сер. XIII вв.) Руси дают разные цифры: от 200 [50, 37-40] до 60 каменных храмов крестово-купольного типа [61, 10]. Но в любом случае, это лишь небольшая толика: известно, что первые, как и большинство последующих храмов (вплоть до XVIII в.) Центральной России, были преимущественно деревянными. Ка­менные церкви возводились повелением князя лишь в стольных, а позднее удельных городах.

В частности, в северянских Чернигове, Путивле, Рыльске, Кур­ске, Липовическе, Ратске, Ольгове археологи обнаружили остатки фундаментов и плинфу домонгольского времени [1; 94, 110]. Были на земле семичей74 церкви и в княжеских селах75

В Смоленске выявлено 46 мест с остатками ранних церквей (И.Д. Белогорцев)76 и известно два монастыря77. Каменное зодчество развивалось здесь лишь в трех городах - столице земли Смо­ленске и в городах княжеского домена: Мстиславле (детинец) и Ростиславле (детинец и на посаде).

Во Владимире, по данным источников, в 1185 г. насчитывалось не менее 32 деревянных и каменных храмов и два монастыря: Рож­дественский и Княгинин Успенский. В Ярославле уже в начале XI ве­ка было два каменных собора, тогда как в 1221 г. (по летописным данным) пожар уничтожил 16 городских церквей [40, 127].

Старая Рязань в XII веке - цветущий город с тремя каменными соборами: Борисоглебским, Спасским и Успенским. Фундаменты ка­менных храмов и церковная утварь из столичных мастерских (хоро-сы, лампады, кресты-складни и кресты с выемчатой эмалью) обна­ружены археологами в рязанских Пронеске и Ольгове [40, 127]. Му­ромский князь Константин Святославович (1096-1129) боролся с языческой партией, начав с обустройства в удельном граде Спасско­го монастыря (1096 г.).

Ростов называют Великим уже с XI века: здесь строят каменные княжеские и епископские дворы, терема, монастыри и церкви; начи­нается летописание и переводческое дело - библиотека князя Кон­стантина насчитывала свыше тысячи томов. К началу XIII века в Рос­тове три монастыря и два каменных собора - княжеский Борисог­лебский и городской во имя Успения Божией Матери, а письменные источники зафиксировали, что во время пожара 1211 г. в городе сго­рело 15 деревянных церквей.

О домонгольской Москве известно, что в ней были княжеские палаты и, по меньшей мере, три деревянные церкви, старейшая из которых - Ивана Предтечи - построена на месте языческого капища [58, 32]. Орловские вятичи просвещены в XII веке св. Кукшей. Однако если в Ростово-Суздальской и Муромской землях христианство ус­тановилось на рубеже XI—XII вв., то у вятичей языческие захороне­ния сохраняются до XIV века [73, 265-270].

Важнейшим «официальным» (княжеским) культом Северо-Восточной Руси стал культ Богородицы и Спаса. Владимиро-Суздальская земля, куда в середине XII столетия Андрей Боголюбский привез византийскую икону Божьей Матери Умиления и где по­строил храмы во имя Рождества, Успения и Покрова Богородицы, отличалась особым почитанием Небесной Матери. В Ростовском княжестве распространялось поклонение Спасу: в XIII веке в его честь в Переяславле, Угличе и Торжке возвели 7 городских соборов. Этот же культ охватил Тверское княжение, способствовав активному притоку населения [12, 42]. Москва в равной мере приняла и то, и другое 9.

Археологические данные свидетельствуют об определенном ко­пировании форм в системе церковной архитектуры русского домон­гольского периода, что в какой-то мере объясняется использованием князьями в разных землях одних и тех же мастеров и строительных бригад. Однако такого рода архитектурные и посвятительские дуб­лирования были нарочитыми и имели глубокую социально-политическую причину: возведение известного храма на новом месте - своего рода княжеский «межевой знак», знамение, метка родовой принадлежности. Так, древнейший после Десятинной церкви Спасо-Преображенский каменный храм Чернигова, построенный князем Мстиславом Владимировичем (1036 г.), есть констатация переноса княжеского стола и связи этого северянского города с Тмутараканью [65, 39]. Аналогичен смысл и немалого числа других «повторов».

Историк Русской церкви Макарий оставил в своем труде такие сведения: «Удельный и потом великий князь Владимир Мономах со­орудил каменные церкви: а) святой Богородицы в Ростове (прежде 1078), совершенно подобную по высоте, долготе и широте Великой киево-печерской церкви80, в память чудесного исцеления своего при заложении сей последней; б) святой Богородицы в Переяславле (1098) на княжем дворе; в) святой Богородицы, соборную, в Смолен­ске (1111); г) святых мучеников Бориса и Глеба на реке Альте (1117); д) святого Спаса во Владимире на Клязьме (ок. 1116 г.), последняя, впрочем, была, кажется, деревянная. Удельный князь черниговский Олег Святославич соорудил каменную церковь в Вышгороде во имя святых мучеников Бориса и Глеба, в которую в 1115г. и перенесены их мощи. Брат Олегов Давид Святославич (1123) соорудил церковь святых мучеников Бориса и Глеба в Чернигове, которая в семействе этого князя называлась отиею. <...> Юрий Владимирович Долгору­кий, будучи еще удельным князем в Суздале (с 1113 г.), создал в этом городе церковь Богоматери совершенно по образцу Великой киево-печерской церкви» [43].

«Преемственность архитектурных форм служила в Древней Ру­си наглядным подтверждением преемственности форм политиче­ских, зримым воплощением идеи исторической традиции» [12, 43]. В то же время для активно мигрирующего с конца XI века населения распространение в новых землях привычного культа часто станови­лось решающим в выборе места оседания.

Еще более значимым символом, манифестирующим перенос власти на новые земли, стали явленные и чудотворные иконы. Са­мым ярким тому подтверждением может служить история Владимир­ской иконы Богородицы Умиления. Ее воспетый в «Сказании.,.» ис­торический путь - путь реального преемства земель и княжеских «столов»: Киева - Владимира - Москвы. Но аналогичного рода свя­тыни-покровительницы81 появлялись по мере христианизации и по­литического самоопределения во всех землях Руси: в Смоленске, Муроме, Рязани, Костроме, Чернигове, Курске, Путивле.

Церковная десятина изжила себя уже к концу XI века. Возникла простая и практичная форма обеспечения Церкви: кроме собствен­ных заработков (судебные пошлины, требы и руга - особое содер­жание от князей и бояр) в ее распоряжение стали передаваться раз­личные статьи княжеских доходов (городской торговли и таможенных сборов) и земельные пожалования, достаточно быстро сделавшие Русскую церковь крупнейшим землевладельцем. Материальная за­висимость важнейших церковных центров от государственной власти позволяла сохранять идеологическое влияние посредством духовен­ства, объединенного в рамках единой церковной организации.

Культурное наследие Киевской Руси как основание культурогенеза средневековой Центральной России

Киевская Русь складывается как надэтничное, превосходящее своими размерами все современные ему западноевропейские стра­ны государство-держава, собравшее воедино несколько далеко от­стоящих друг от друга, неоднородно заселенных и сохранявших племенные традиции, родовые и экономические связи территори­альных областей (земель) Восточно-Европейской равнины.

Великие князья первых поколений - каганы, военные вожди, ви­девшие в себе, как выразился В.О. Ключевской, «не столько владе­телей и правителей русской земли, сколько наемных кормовых охра­нителей страны, обязанных блюсти Русскую землю и иметь рать с погаными» [37, т.1, 178]. Политическая структура государства являла собой своеобразный триумвират власти, в той или иной степени дублируемый во всех землях и городах. Триумвират, соединявший волю князя, боярской думы и вече, что соответствует, по выражению Н.В. Рязановского, «монархической, аристократической и демокра­тической сторонам» [64, 50-51] Киевской Руси.

Экономическое благополучие базировалось на меновых отно­шениях и приносившей солидный доход международной торговле, в немалой степени ориентированной на рынок82 пушнины. Об этом свидетельствуют и упоминаемые в летописях единицы назначаемой дани, и дошедшие до нас денежные термины - куна, веверица, бель и т.д., соответствующие названиям самых ценных пород пушных зверей. Во многом торговля мехами сыграла роль своеобразного ка­тализатора социальной дифференциации [11, 90], выделив из общей массы обеспеченных людей и дав толчок процветанию ряда городов.

Системообразующим и цивилизующим началом Киевской Руси стал торговый город - центр хозяйственной, политической и культур­ной жизни. Преобладание жаждущих расширения рынка ремесла и торговли и свобода миграций, обеспечиваемая отсутствием частной собственности на землю, с одной стороны, нуждались в единстве правления, что облегчило становление централизованной власти, с другой - активизировали социальное культуротворчество, втянув в процесс «огосударствления» разные, окормляемые Киевом - «отцом городов», народы и земли, сотворив в итоге пространственно-культурную целостность - «Русскую землю».

Перемещение с конца XI века трансконтинентальных торговых путей в Западную Европу и на морские просторы привело к сущест­венному падению торговли [9, 109], повышению значимости земель­ной собственности и преобладанию натурального хозяйства. Лише­ние «высшего класса» привычных доходов изменило принцип со­держания правящей элиты. Киевские князья «от примитивного «по­людья» как возможности «кормления» перешли к домениальному устройству личного хозяйства, а также более сложной и устойчивой системе сбора дани.

Следом за выделением княжеского домена начала формиро­ваться боярская вотчина - частное земельное владение, хотя бояре и дружинники Киевской Руси получали доходы от различных полю-дий, кормлений и судебных поборов еще долгие века после распада Киевского государства [68, 73]. В XI-XIII вв. боярство прочно осело в городах и землях, имея уже «собственные волости и села, хозяйст­ва, многочисленных слуг (в том числе и военных), свои дома-дворцы83 в городах и замки в пригородах» [59, 213-214]. Примером тому может служить Курск 30-х гг. XI столетия, описанный в житии Феодосия Печерского как активно функционирующий город княже­ского посадника. Хозяйственная жизнь его населения сосредотачи­вается в загородных хуторах - больших и малых имениях «вель­мож»84 и простолюдинов. Горожане занимались сельским хозяйст­вом и природными промыслами, водили в Киев обозы с припасами, весной сплавляли свой товар по Сейму и Десне.

Так лесостепной юг Центральной Руси жил до половецких набе­гов (1061 г.) на Киевскую, Переяславскую, Новгород-Северскую и Курские земли, когда многие их города были сожжены, а жители «ча­стью избиты, частью разбежались», перенося привычный образ со­циально-хозяйственной организации жизни на новое место житель­ства. Массовый исход населения из степной и лесостепной Руси под защиту лесов северо-востока (в Волго-Окское Междуречье, Залесье и Ополье), начался со второй половины XII века. Зона культурной ак­тивности переместилась значительно севернее - в менее освоенный регион, где, по выражению В.О. Ключевского, «сосредотачиваются наиболее крепкие народные силы, завязались те основы и формы народной жизни, которые потом получили господствующее значе­ние». Продолжалась интенсивная земледельческая колонизация; ак­тивно развивались «лесные» промыслы - охота и отлов птиц, лов рыбы и бортничество, лесозаготовки и смолокурение, - обеспечи­вающие и собственные нужды, и потребности торговли. Росло зна­чение земледелия и землевладения: «Поблизости от богатых охот­ничьих угодий с их «ловищами», «бобровыми гонами», «перевесищами» на водоплавающую птицу и «тонями» для рыбной ловли воз­никали оседлые поселения с пашенными землями, «ораты и земли с притеребы» (прилегающие к освоенной, которую «теребили» в сво­бодное от полевых работ время)» [90,129].

При общем увеличении численности отмирают отжившие посе­ления и формируются новые их типы. Укрупняются и дифференци­руются сельские поселения. Общинные «горожи» постепенно забра­сываются, «народную самооборону» заменяет и вытесняет массовое строительство крепостей и замков (Среднее Поднепровье, Северо-Восточная Русь) с концентрическими, не зависящими от рельефа местности укреплениями, постоянным населением и дружинной ох­раной. На их основе быстро растут и множатся торгово-ремесленные, политические, военные и религиозные городские цен­тры.

По воле местных князей на удобном месте в перекрестье торго­вых водных путей и близком удалении85 от старых племенных и торгово-ремесленных поселений (Гнездово, Сарское, Тимерево нахо­дятся в 10-15 км от пришедших им на смену Смоленска, Ростова Великого, Ярославля - расстояние, которое туда и обратно преодо­левается в течение светового дня), строятся новые города. Появля­ются княжеские и частновладельческие «города-села» с дворами-усадьбами86 - укрепленные селища, на основе вотчинного права принадлежащие духовным и светским феодалам (Гороховец на Клязьме, «Игорево сельцо» под Новгород-Северским). На стратеги­чески важных направлениях (лесостепная и лесная Русь) возводятся сторожевые города-крепости с постоянными военными гарнизонами. Складывается типичная плановая структура древнерусского города: крепость и обширная неукрепленная часть. Территория, отделенная от остального поселения и специальным образом защищенная, пре­вращается в его общественно-политическое и культурное ядро - де­тинец, под защитой которого город растет и формируется как воен­но-политический, административно-хозяйственный, торгово-экономический и культурно-идеологический центр большой округи.

К середине XII века социальная иерархия поселений Руси пред­стает во всем своем многообразии. Ее возглавляют высокоразвитые столичные города, окруженные младшими городами-пригородами и порубежными городами-крепостями, которые, в свою очередь, орга­низуют вокруг себя меньшие волости и погосты со своими центрами. Все явственнее прорисовываются более или менее обособленные области, политическим и хозяйственным ядром которых является большой торговый город, первый устроитель и руководитель их «по­литического быта» (В.О. Ключевский), связанный с Киевом патриар­хальными отношениями «молодшего к старшому», включая обязан­ности военной взаимопомощи и поставку оговоренной «дани».

С упрочением государства и утверждением христианства города становятся оплотом духовной власти церковных иерархов, преобра­зуясь в очаги и ячейки церковной организации. В них наряду с княжескими и «гостевыми» - торговыми и управленческими - дворами размещаются центры епархий87 и приходов. «Центрами центров» русских средневековых городов оказываются основывающиеся прак­тически в каждом княжеском городе монастыри.

Монастырская система складывается на Руси достаточно рано При всей противоречивости имеющихся сведений очевидно, что не­известные христианские обители были уже при князе Владимире; из них же набирались насельники и для «княжеских» монастырей Яро­слава, и для всех тех «68-90 монастырей домонгольского периода, две трети которых построены князьями и частными людьми, и, сле­довательно, заполнялись «готовыми монахами...» [36, т.1, 224]. В XI-XIII столетии монастыри, и часто не по одному, уже есть в Черниго­ве, Путивле, Рыльске, Рязани, Ростове Великом, Смоленске, Суздали, Владимире, Ярославле. Известный исследователь монастырской истории и культуры Г. Прошин по этому поводу писал так: «Иночест­во в постоянном движении следует общими путями расширения рус­ского государства, освоения им новых территорий. От первой митро­полии - Киева иночество двинулось на север и северо-восток, осно­вывая обители, становящиеся первоначальными очагами культуры и просвещения во всех крупных центрах древнерусского государства. Монастыри этого периода преимущественно княжеско-боярские и основываются в городах» [57, 95].

Расцвет городов начался в середине XII века, когда через сис­тему погостов и волостных центров к ним перешла функция сбора дани и транспортировка ее установленной уроками части сначала в Киев, а затем в столицы образовавшихся земель-княжений. Причем уровень благосостояния городов прямо зависел от их места в соци­ально-политической системе государства: опережающими темпами развивались центры, сохранившие независимость от великокняже­ской столицы и свободу торговли. Еще большее значение для город­ского развития имело сосредоточение ремесел. Именно наличие ре­месленников выделяло города из сельских поселений, структурно отличающихся разве что меньшими масштабами. Характерно, что везде ремесленная деятельность представлена не одним-двумя на­правлениями, а множеством узкоспециализированных, технически сложных и часто художественных профессий, многие секреты кото­рых до сих пор не разгаданы. Находки изделий киевских, смолен­ских, новгородских, рязанских мастеров в удалении от производящих их центров и даже за пределами Руси говорит о развитии и внутрен­ней, и внешней торговли. Оживленные связи со странами Востока, Западной Европы и Византии засвидетельствованы многочисленны­ми импортированными памятниками.

Частное владение и свобода землепользования, наследствен­ная передача ремесла и оберегание тайн мастерства, как и возмож­ность выбора, обеспечивали высокую степень общественной актив­ности и работу механизма вечевого управления, ограничивавшего власть князя88 и открытостью судопроизводства обеспечивавшего защиту городской и сельской общины.

Феодальное договорное право, аналогичное европейскому, -«Правда Ярослава», «Русская правда», и обретенный идеал89, вы­раженный в литературе этого периода, стали регуляторами взаимо­отношений и взаимообязательств всех сословий, обеспечивая авто­номность церкви, городов и населения. Позволяя «верховной власти с большим или меньшим успехом исполнять роль верховного арбит­ра» [81, 285], они задавали условия активного культурного движения.

Получив христианство непосредственно от Византии, Киевская Русь развивается как просвещенное европейское государство. Дав­ние споры о степени грамотности изначальной средневековой Руси практически разрешились большим количеством примеров высокой (для своего времени) культуры населения страны раннегосударственного и раннехристианского периодов. Игумен Иоанн Экономцев, имея в виду IX-X вв., пишет в частности: «Нет сомнений, что русские города в тот период не могли обойтись без письменности, так же как и не могли обойтись без системы математического счета, в сущест­вовании которой никто почему-то не сомневается. Эта письменность, вероятно, ...служила для узкоутилитарных, хозяйственных целей Когда на Русь стало проникать христианство, могли быть предприня­ты и, как свидетельствует житие Кирилла, были предприняты, попыт­ки использовать эту письменность для перевода на национальный язык Священного писания».[33, 21].

К свидетельствам широкого распространения грамотности отно­сится эпиграфика (надписи на камнях, монетах, оружии, посуде) и граффити (надписи на церковных стенах), в большинстве случаев недатированные и исполненные кириллицей. Однако то, что пись­менность существовала и до равноапостольных солунских братьев - факт90, подтверждаемый многочисленными историческими приме­рами. Так, «Повесть временных лет» начинает фиксировать события истории с 852 года, т.е. в ее составлении использованы памятники докириллической письменности Многочисленные свидетельства арабских путешественников и купцов подтверждают это. В частности Ахмед Ибн-фадлан, описывая в 922 г. погребальный обряд русов, упоминает водруженный на могиле столб с начертанным на нем именем сородича. Историк Эль-Недим Ибн-Якуб отметил, что русы для записей используют деревянные дощечки, а историк и писатель аль-Масуди оставил сведения о надписях на камнях в языческом храме славян. Болгарин Черноризец Храбр в «Сказании о письменех» говорит о применявшемся славянами-язычниками письме как о письме «черт и резов» [39, 175]. Вероятно, торжественное «начер­тать свое имя» имеет ввиду именно этот вид письма. В древнерус­ские времена такое выражение еще сохраняло буквальный смысл: археологи неоднократно находили в разных концах Киевской Руси помеченные именами владельцев пряслица91 и инструменты, череп­ки сосудов с буквами. С приходом же христианства появились и ре­месла, требовавшие обязательного знания грамоты, в частности, ис­пользующие надписи иконописание и изготовление церковно-культовых предметов.

Современная археологическая наука располагает доказательст­вами (находками «писал»92) широкой географии переписки простых горожан, бытовавшей в XI-XIII столетиях не только в Новгороде, но и в Смоленске, Курске, Новгород-Северске, в порубежных кочевой степи крепостях (Карпов, Хотмысль), на южных торговых путях Киев­ской Руси (Горналь, Гочево, Липино). Так же повсеместно обнаружи­вают археологи застежки и накладки на книги, имевшие хождение в Центральном регионе еще в домонгольские времена. «Размах такой повальной грамотности в XI-XII веках говорит о многом, в частности о многовековой традиции письма, что в свою очередь наталкивает на мысль о непрерывности грамотности на Руси и наличии ее в до-кириллическую эпоху. Просто раньше писали одними (языческими) знаками, а с принятием христианства на Руси стали писать кирилли­цей. Понятно, что с принятием христианства языческая письмен­ность была уничтожена, но традиции грамотности, навыки письмен­ной традиции остались» [39, 175].

8 житии Феодосия Печерского прописано, что он отроком в гра­де Курске, где было несколько учителей, изучил грамматику: был от­дан «на учение божественных книг единому от учитель <...> и вскоре извьчче вся громатикия». Дословно - «отдал себя на изучение боже­ственных книг одному из учителей <...> и вскоре изучил все грамма­тики, так что все дивились премудрости и разуму отрока». Поскольку слова «грамота» и «грамматика» в те времена, как, собственно, и сейчас, имели разный смысл (грамота - умение читать и писать, грамматика - сложная наука о строе языка, слов, словосочетаний, предложений), можно по одной только фразе упомянутого текста су­дить о характере развития образования и образованности на Руси в XI столетии.

В то же время это и аналогичные агиографические свидетельст­ва, летописные сведения и характер формирующейся литературы показывают, что христианская культура первоначально развивается как элитарная. Литературоведы и филологи часто затрудняются в определении самого первого древнерусского литературного памят­ника, но солидарны в том, что появление письменно оформленных сочинений связано с принятием христианства на Руси, с церковным богослужением и торжественным проповедничеством, с чтением на­писанного вслух. По сути, XI столетие русской культуры можно опре­делить как время истинного просвещения и просветительства.

Столь же очевидна и элитарность первых слушателей, способ­ных воспринимать большие произведения, сложную композицию, го­сударственно-значимые идеи. Именно для такой аудитории сочинял Иларион, первый древнерусский митрополит, автор «Слова о законе и благодати» (1049 г.), не боявшийся говорить казалось бы недавно просвещенным русичам о сложнейших вопросах человеческого бы­тия и признававший, что написал свое «слово» для людей, «преизлиха насытившихся сладости книжной». «Круг первых потребителей литературы - знатные слушатели, собиравшиеся в главном храме города. Возможно, и избранные священнослужители, и монахи», -отмечает А. Демин [24, 6].

Доктор филологических наук Александр Ужанков уверен, что «практически все жанры древнерусской литературы XI—XVII вв. (кроме мирских повестей) имеют внелитературные функции» [77, 22]. Ораторское красноречие - это не что иное, как проповеди, читаемые по случаю праздника, важного события или на темы морали; жития, вошедшие в четьи сборники (Четьи-Минеи), прославляют духовный подвиг святых и являются, прежде всего, неотъемлемой частью цер­ковной службы святым; послания церковных отцов (иерархов) своим духовным чадам; «слова» по поводу религиозных споров (например, с латинянами), освящения церкви (знаменитое «Слово о законе и Благодати») и т.д. «Совершенно очевидно, что «древнерусская ли­тература» - это православная литература, которая была призвана к окормлению нового христианского народа. И «внелитературная функция» <...> была у древнерусских творений основной. Но, по­скольку содержание облекалось в словесную форму, а отношение к слову обуславливалось отношением к Богу («В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», - свидетельствует апостол Иоанн), все древнерусские писатели (они были в большинстве своем лицами духовными - служителями церкви) стремились в меру сил и таланта к литературному совершенствованию своих творений», - ут­верждает он [77, 22].

«Слово о полку Игореве» - предмет многолетних дискуссий ученых, источник разного рода гипотез, авторы которых едины в од­ном: это самое знаменитое сейчас, но не в древности произведение широко распространенного в тот период жанра импровизации на княжеском пиру, где два (или более) певца подхватывали мысль дру­гого, противореча и дополняя ее (Д.С. Лихачев, А. Демин). Это озна­чает, что «Слово», обращенное к знатным людям и имеющее экста­тический характер - обилие не разъясняемых политических и исто­рических намеков, свободную, а не хронологическую последова­тельность изложения событий и откликов на них, множество редко­стных языковых оборотов и выражений, сложных символов и обра­зов, - элитарно уже по своему предназначению. Для внимавших «Слову» аристократических слушателей его «темные места» не бы­ли темны, но именно в силу аристократизма «Слово о полку Игоре­ве» и не получило распространения. Т.е. можно полагать, что быто­вание такого рода литературных произведений могло иметь доста­точно широкое поле и в предшествующее языческое, и в последую­щие удельно-княжеские времена.

Элитарным читателям адресовалось и «Повествование по хро­нологии годов» - «Повесть временных лет» (около 1113 г.), значение которой для русской культуры воронежский филолог А.О. Амелькин сравнил со значением Библии: «И как Библия, вобравшая в себя многовековую мудрость еврейского народа, «Повесть» вобрала в себя древнейшую нашу литературу. Русская летопись не только учи­ла, она жила вместе с русским народом» [4, 181]. С этой хранившейся в Киево-Печерском монастыре дорогой пергаментной книгой мог­ла познакомиться лишь светская и церковная верхушка, да еще уз­кий круг ученых монахов. Киевской знати, обязанной стать образо­ванной и эрудированной, нужна была компактная историософская энциклопедия, каковой, собственно, и является первая русская лето­пись, объединившая самые разнородные материалы: рассказы из библейской истории, этнографические сведения о древних славянах, устные легенды о первых князьях Древней Руси, юридические доку­менты (уникальные тексты договоров Руси с Византией), политиче­ские повести о княжеских междоусобицах, осуждавшие распри («ес­ли возьметесь воевать между собою, то поганые станут радоваться и возьмут землю нашу»), церковную полемику с «латынами» и вол­хвами (языческими жрецами), церковные поучения (похвальное сло­во Ольге, первой христианке из князей, похвала книжному учению и священным книгам), житийные сочинения (о первых монахах Киево-Печерского монастыря) и пр., - читаемые как единое, искусно сжатое опытным книжником и яркое повествование. Труд Нестора отражает не только жанровое разнообразие раннехристианской литературы периода Киевской Руси, но и реальность бытования дохристианской письменности, памятники которой как «поганое» языческое наследие могли быть преднамеренно уничтожены.

Крестившись и получив доступ к самой фундаментальной куль­туре своего времени, Русь начала личный христианский путь не только с наиболее значительных образцов, но и с величайших куль­турных творений, свидетельствовавших как о степени глубины при­нятия нового знания, так и о колоссальных силах, собранных за века в тайниках ее природной языческой души. В этом смысле следует согласиться с мнением современного богослова и историка право­славной церкви игумена Иоанна Экономцева, который пишет сле­дующее: «Необходимо признать, что дохристианская Русь в области материальной культуры и религиозных (языческих) представлений, находящих полную аналогию с религиозными воззрениями античного мира, достигла достаточно высокой степени развития, что и позво­лило ей так легко и быстро воспринять сложнейшие концепции хри­стианского вероучения и миропредставления и совершить грандиоз­ный прорыв в области самосознания» [33, 19].

Однако Киевская Русь стала и прилежной ученицей многих сво­их учителей. В домонгольский период были переведены разные кни­ги, повествовавшие о сотворении Вселенной, Земли и человека, о расселении людей по Земле, о частях света, о свойствах животных и о будущих судьбах Земли, медицине и организации быта. «Шестоднев» Иоанна Экзарха, «Книга небес» Иоанна Дамаскина, «Христиан­ская топография» Козьмы Индикоплова, «Физиолог» - открывали русскому книжнику всю яркость и многообразие мира.

Об учительном характере древнерусской литературы свиде­тельствует не имевшее место ее жанровое разнообразие, а широкое хождение и авторское предпочтение формы сборника, или Изборни­ка93, статьи и повести для которого отбирались, точнее, избирались. Маленькая библиотека под одним переплетом, энциклопедия жизни тела, души и духа. Все, что, по мнению древнерусского книжника, необходимым образом должно быть под рукой в походе или княже­ских хоромах. Задачей этих сборников было упорядочить представ­ление о мире и поведении человека в нем, достигнуть которого не­обходимым образом можно было только с помощью знаний об осно­вополагающих принципах мирозданья. «Не случайно самый опасный враг - "народы, которых никто не знает", "язык неведомый", самое опасное место - "земля незнаемая", самая горькая смерть - неведо­мо где. А слово "невежество" обозначало одновременно и неведе­ние, и, наверное, невежливое поведение» [4, 181].

Делу просвещения как делу государственной важности, служили и основываемые киевскими князьями, начиная с Владимира, «книж­ные училища» для отроков и многие разбросанные по всей Руси мо­настыри. Киево-Печерская обитель в бытность уже св. Феодосия бы­ла, по сути, одним из первых европейских университетов, подготав­ливающих высших церковных иерархов и писателей и накапливаю­щих духовные и исторические знания посредством житий и летопи­сания, собирания и переписывания книг. Книгописание и учительские традиции имели и современные ему монастыри Тверской, Влади­мирской, Смоленской, Рязанской и прочих земель.

Обращая внимание на отсутствие в ранней русской духовной практике привычного Западу богословия, некоторые, в том числе и национальные, исследователи называют Русь «великой молчальни­цей», как-то забывая, что истинный смысл богословия как прозрения, познания и прославления Бога, «умозрения», а не схоластического «плетения словес», был ею выражен с необычайной и не повторен­ной ни в каком другом культурном опыте силой Русские философы неоднократно подчеркивали, что в Древней Руси философия в худо­жественной форме выступает в более полном виде, чем в вербаль­ном тексте. Выдающийся русский эстетик В.В. Бычков, в частности, свидетельствует: «Сила и непреходящая значимость древнерусского искусства в его «софийности» - удивительной способности смотреть на жизнь «с точки зрения вечности» и,,прозревая в ней сущностные основы бытия, выражать их в цвете, слове, звуке».

Киевский князь Владимир Красное Солнышко после своего об­ращения в христианство жил еще 25 лет и успел крестить Киевскую, Черниговскую, Смоленскую, Новгородскую земли, соорудив на месте поверженных языческих капищ каменные храмы: «нача ставити по градом церкви и попы». На раннехристианской стадии, как известно, у Руси были разные учителя: греки, поляки, немцы. Однако обратим внимание, как быстро «ученица» уходит от «кружочков и палочек» в постижении и этой «грамоты», внося изменения в заимствованные проекты и создавая самостоятельные произведения, а не редко и шедевры, не только в литературе, но в архитектуре и живописи.

Уже киевская София - пятинефный, тринадцатикупольный храм, посвящением и образом своим повторяющий главный константино­польский собор, представляет собою строение, каких в Византии не было. Главная функциональная и, следовательно, конструктивная проблема массового периода христианизации - размещение в храме большого количества народу и особо среди него семьи и прибли­женных князя - решена в нем возведением обширных галерей-хоров. Чуть позднее столь же быстро в архитектуре решилась зада­ча, связанная с переходом функции «хранения христианства» от ве­ликого князя к монастырям, внешне выразившаяся активизацией мо­настырского каменного строительства и исчезновением из храмов больших хоров, а соответственно, и многоглавия, что довольно ско­ро приняла и растиражировала и собственно княжеская церковная архитектура.

Археологические данные свидетельствуют об определенном ко­пировании архитектурных форм и строительных технологий культо­вого зодчества русского домонгольского периода. Известно, что главные храмы разных земель повторяли друг друга. Однако «об­разцы» чаще всего служили строителям лишь схемой, что не созда­вало помех для развития творчества зодчих, практический опыт ко­торых развивался и совершенствовался с каждой новой постройкой Мастера всегда делали поправки с учетом развития форм от време­ни создания образца и до его повтора; при этом изменения были связаны и с функциональными соображениями, и с требованиями заказчика [5, 134-138].

Открытость, обращенность к самым разным источникам и спо­собность проникновения в их суть есть одна из существенных черт древнерусского искусства XI—XII столетий. Природное умение видеть и повторять красоту окружающего мира и человеческих творений в любом творчестве стала той почвой, на которой так быстро выросло плодоносное дерево русской культуры. Сыграла свою роль и «детско-языческая» любовь к золоту, и ювелирная техника ремесла. В.В. Бычков свидетельствует, что красоту всего ансамбля церковно­го искусства люди средневековья «воспринимали только в прикладном модусе - только с точки зрения украшенности, блеска, яркости, красочности и т.п.», и именно типологическая однородность всего средневекового искусства с отражающим народные вкусы искусст­вом декоративно-прикладным и словесным фольклором позволила особенно быстро создать русскую редакцию византийского искусства и литературы.

Золотом стен и окладов сияли храмы и иконы многих домонгольских городов Руси. В то же время непревзойденная иконопись и настенные изображения Киевского периода, балансируя на грани реального и ирреального, отличались особым «калокагативным» стилем, облекшим внутреннюю красоту изображенных в столь же прекрасные внешние формы. Сгинувшая в огне татарского нашест­вия стенопись эпохи христианского становления, так же как единич­ные сохранившиеся иконы разных земель94 и мозаики Софии киев­ской, могла свидетельствовать, что идеалом «героического периода» Киевской Руси повсеместно был мужественный и красивый человек. Подтверждает видение в человеке богоподобия, отмеченность кра­сотой духовной и телесной и древнерусская литература, создавшая первые портреты - князей Владимира и Бориса, равно отметившая и величественную властность и красоту могущества отца, и внешнее цветение, юношескую хрупкость, мудрость и разумность как знаки божьей благодати (святости) сына. «Своей античностью» назвал этот период русской культуры Д.С. Лихачев. В нем еще не было ни то что отрицания, но даже пренебрежения к плоти или противопос­тавления духа и тела. Близок к античному и эстетический канон того времени: господствовали пропорции Поликлета (1:7).

Опыт калокагативного древнерусского антропоморфизма X-XII вв. рождался в специфической атмосфере военной демократии, сложения героического эпоса и освобождения от власти мифологии.

Потребителем церковного искусства был весь крещеный народ, поэтому, несмотря на отличия утонченного христиански просвещен­ного сознания элиты и обыденного языческого - простолюдина, они не были так уж разъединены. Как выразился В.П. Даркевич, «уро­вень ученого философско-теологического сознания отличался от уровня массового, однако между элитарной культурой интеллектуа­лов, в основном из представителей духовенства, княжеско-дружинной с ее «богатырскими», рыцарскими идеалами, и культурой простонародной с особенно сильными языческими традициями, унаследованными от предков, не было непроницаемых перегородок» [23, 58]. Однако нет сомнений в том, что именно городская культура являлась проводником и основой распространения нового знания, образа жизни и эстетических представлений. Хранителем языческого мировоззрения, традиционного опыта, архетипических образов и символики оставалось в массе своей слабо христианизированное сельское население.

Утверждение церковного канона и распространение единого права формировало общегосударственную и социально-культурную структуру Киевской Руси, оставляя свободными хозяйственную, ду­ховную и художественную жизнь. Подтверждение тому - разный уровень материального благосостояния и «отход общественной жиз­ни от ситуации одинакового устройства на всех ступенях общества» [10 13], установление местного почитания святых и культ икон-покровительниц земель, накапливающиеся отличия в архитектуре, строительных технологиях и иконописных приемах.

Централизованное управление из Киева в силу огромных рас­стояний и слабых экономических связей реально производилось по­средством организации системы «посадников» - «лучших мужей», и земельных пожалований, сопровождавшихся раздачей иммунитетных прав, посредством чего области, волости и города Руси удержи­вались в повиновении. Земли и иммунитетные права представля­лись отдельным частным лицам на определенных условиях, глав­нейшим из которых считалась служба великим киевским князьям. Следствием функционирования такой политической системы стало превращение центрально-русских территорий в своеобразные сень­ории-полугосударства, владетели которых, опираясь на личные во­енные дружины, управленческие и судебные органы, могли прово­дить самостоятельную внутреннюю и, в какой-то мере, внешнюю по­литику. Власть киевских князей, переросшая возможности одного че­ловека управлять отдаленными землями, со своими формирующи­мися династиями становилась, по сути дела, номинальной.

Значение князя-государя и собственника земли не совпадало: бояре-посадники выступают в исторических источниках в качестве временных держателей отдельных волостей, «доходы с которых де­лились в определенных пропорциях между боярами, их военными слугами и князьями, дававшими им земли» [59, 216]. Усиливаясь в экономическом и военном отношениях, сеньоры-владетели переста­вали выполнять те условия, на которых им представлялись земля и иммунитетные права, постепенно превращая свои полугосударства в собственные державы, что приводило к политическому обособлению целые территории.

Стремление условных держателей к личному земельному вла­дению и экономической и политической самостоятельности, ставшее первопричиной дробления крупных княжеств-полугосударств, отмечено в наиболее развитых земледельческих районах Центральной Руси уже в середине XI века. Впоследствии оно приобретает перво­степенное значение и обвальные формы. Более того, в XII столетии в Северо-Восточной Руси явственно обозначаются «пробивавшиеся сквозь вечевую демократию» (И.Я. Фроянов) монархические тенден­ции.

Перестала отвечать интересам укрепляющихся землевладель­цев и форма ранней централизации - военно-политический союз князей. Наблюдались неоднократные попытки замещения вече его аналогом в виде съездов князей. Последними в этом ряду были ак­тивные усилия Владимира Мономаха (незадолго до смерти) собрать общерусское вече. Однако, как выразился А.С. Ахиезер, «большое общество, государство оказались пропитаны локалистскими принци­пами. Возник разрыв между культурой, тяготевшей к большому об­ществу, и социальными отношениями локального типа» [9, 105].

По замечанию Л.Н. Гумилева, «субэтносы XI в. в XIII в. превра­тились в отдельные этносы, утратившие политические связи и этни­ческую целостность, сохранив только одну силу, еще сдерживавшую разложение, - православную церковь и ее культуру» [20, 492], силу, ставшую основой и гарантом культурной целостности Руси. В этом противоречии - растущем ощущении всеобщности и стихийном, на ментальном уровне, проявлении индивидуальности - отражение тех тенденций, которые, в конечном итоге, «разорвут» Русь. «Внутрен­няя слабость и дезорганизация, неспособность разрешить социо­культурное противоречие между потребностью в социальной органи­зации большого общества и сложившимся господствующим собор­ным идеалом явилось причиной национальной катастрофы» [9, т.1, 107].

Существенные физико-географические, климатические и ком­муникативно-культурные отличия «вмещающего ландшафта» Цен­тральной России, не совпадение новых городовых и областных об­разований с древними племенными и распространение земельной частной собственности, опережающее развитие и политизация неза­висимых от Киева торгово-ремесленных центров и перерастание торгового соперничества в политическое, изъяны «столонаследия» и рыхлая социально-сословная система привели Киевскую державу к распаду.

Но «блестящий дебют», как выразился Н.В. Рязановский, состо­ялся, оставив «богатое наследство социальных и политических ин­ститутов, религии, языка и культуры» [64, 60] - все, чем держалось русское культурное единство в последующие столетия.

Примечания

27 Древнее название Волга - Ра, Рос, Оскола - Рось, притоки Днепра - Рось, Россава, Роська. Названия упомянутых в нарративных источниках племен - аор-сы, роксоланы, росы, росомоны, русы.
28 По арабским источникам во время этого похода в хазарские степи полко­водец Мерван пленил не только хазар, но и ассакалиба - так арабы называли славян; Танаис (Дон) в арабской географической традиции назывался «Рекой Славян», контролируемой салтовскими крепостями.
29 По мнению исследователей, это могла быть поволжская или южно­уральская группа представителей культуры именьковского типа, осевшая среди славян на территории среднего и верхнего течения р. Псел. См: Приймак В.В. К вопросу о происхождению гончарной волынцевской керамики // Археология и ис­тория Юга-Востока Руси. -Курск, 1991. -С. 65.
30 Девицкий клад Коротоянского р-на Воронежской области. См.: Быков А.А. Из истории денежного обращения Хазарии в VIII-IX вв. // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Вып.3. -М., 1974. -С. 26-71.
31 В Посеймье были обнаружены астрагалы и керамика с буквами.
32 Маршрут хазарского полюдья повторил в 965 г. разгромивший Хазарию киевский князь Святослав.
33 Предположительно, роменско-вятическое городище вблизи Воронежа.
34 На Горнальском городище (Курская обл.) археологи обнаружили княжескую усадьбу X столетия и фрагменты станков для чеканки монет, а также серебряные подражания арабским дирхемам, чеканившиеся, возможно, здесь же.
35 Лепная керамика с поселения Покров-5 на реке Десна, Свято-Данилова монастыря в городе Москва и некоторых других, относящихся в целом к роменской культуре, и значительное распространение раннекруговой посуды сближает эти памятники с поселениями глубинных районов северской земли - Верхним Посемьем, верхним течением реки Псел и Оскол. Вряд ли случайно и наличие сре­ди гидронимов Подмосковья таких названий, как Десна и Северянка.
36 Она по-прежнему опиралась на погосты, крепостным гарнизонам которых был определен прокорм (лесные «ловища» и «перевесища» - места для охоты на зверя и птицу), а система полюдья была дополнена «повозом» - поставкой дани в назначенные пункты и «уставами» и «уроками» - установлением их четких размеров и сроков доставки или изъятия.
38 Так именуется Древняя Русь в норманнских письменных источниках. Наиболее ранние случаи употребления этого названия относятся к концу X-XI вв.
39 Ныне это большая часть территории Центрально-административного региона Российской Федерации.
40 Название народа «рос» впервые появилось и разошлось по миру в греческих хрониках, связанных с завоевательными походами Олега и Игоря на Царьград. «Росией» в середине X в. называет заселенную «росами» территорию император Константин Багрянородный. В западноевропейских источниках термин «Russia» или «Ruscia» применяют с XI в.: Папа Григорий VII в своей грамоте 1075 г. на имя киевского князя Изяслава Ярославича именовал его «князем русских» (rex ruscorum), что соответствует обычному названию Русской земли в средневековой французской поэзии. В начале XIII в. в папских грамотах и в ливонской хронике первой половины XIII в. появляется название «Russia». Тем не менее, Русь не называлась Россией до XV в., когда это название было воспринято Московской Русью, также как «русские люди» не звали себя ро­сами. См.: Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древ­ности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. -С. 270. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XII веков. -М.: Наука, 1973. -С.11.
41 Вход Руси в супер- и сверхэтническую общность, к которому она стремилась при Святославе, состоялся при крещении, и случилось это не на Дунае, а в Константинополе.
42 Описание рукописи и характеристика карты см.: C.Rafn. AR, II, р. 392; Alfredi Islenzk, b.2, p. С.
43 Согласно средневековым представлениям граница Европы и Азии проходила по реке Дон (Танаис).
44 «Hausbok», udg. av F. Jonsson. Kobenhavn, 1892-1896. -C.155. Приводится по тексту: Мельникова Е.А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях//Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976. -С. 146.
45 «Фрагмент древнего исландского историко-географического сочинения» содержит отрывок об открытии Исландии Гардаром (VIII-IX вв.). Любопытно проследить внешне столь очевидную связь имени первооткрывателя и название земли Гардарики. См.: J.Skriptores rerum Danikarum medii aevi. Т. II. Havniae 1773, p. 25-37.
46 Новейшие материалы показывают, что уже в IX столетии в Ростовской земле развернулось славянское расселение и шел процесс формирования древнерусской народности. См.: Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1985. -С. 33-45.
47 Г.В. Вернадский в одной из своих работ сделал попытку разыскать историческую основу преданию. См.: Vernadsky G. The Origins of Russia. -Oxford, 1959, p. 174-180. Поискам родины викингов в Ростовской области (бывший Танаис) посвятил последний год своей жизни и великий исследователь XX столетия сканди­нав Тур Хейердал.
48 Антами называют восточных степных славян раннего средневековья.
49 Не от этого ли корня произошли слова: рече (речь, речистый), руце (рука, рукастый), решительный, вполне применимые в качестве определения русского характера? На определенное размышление наводит и происхождение слова рыцарь, согласно этимологии, заимствованного из польского - rycev. См.: Фесмер. -М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т.: Пер. с нем. ОН. Трубачева.-М : Прогресс, 1987.
50 Слова свет, святость, слава в средневековом представлении идентичны с точки зрения выражения божественной сущности.
51 Река Рус - торговый путь, включающий среднее и верхнее течение Дона, Северный Донец и левобережные притоки Днепра. См.: Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М,: Вече, 2002. -С. 126
52 Об этом свидетельствуют браки представителей киевской династии. Сыновья Владимира были женаты на дочерях государей соседних королевств: Святополк - на дочери Болеслава Храброго, Ярослав - шведского короля Олафа. Сам Ярослав Мудрый сосватал своему сыну Изяславу дочь польского короля Мешко II; сыну Святославу дочь немецкого графа Леопольда фон Штаде; младший Яросла-вич Всеволод женился на родственнице императора Константина Мономаха. Три дочери Ярослава стали королевами: старшая Агмунда-Анастасия - венгерской, Елизавета - сначала норвежской, затем датской, Анна - французской. Летописи неоднократно рассказывают, что изгнанные или побежденные великие и удельные князья скрывались за границей, чаще всего на европейском севере.
53 Имеется ввиду представление о единстве и извечной борьба двух начал - света и тьмы, добра и зла (зороастризм), Бога и Дьявола.
54 В «Хронике» Захарии Митиленского, или Ритора, - сочинение византийского автора первой половины VI в., дошедшее в сирийском переводе в историографическом своде второй половины того же столетия, дается описание обитавшего в причерноморских степях в VI в. «народа рус» и сообщается об изобретении в начале VII в. для племен (булгар, алан, авар, эфталитов и др.), живущих «в гуннских пределах» - в южнорусских степях и Северном Прикаспии, - албанским епископом Кардостом и тремя его клириками письменности и составлении «писаний» на их языке. См.: Гусейнов РА Место и роль сирийских источников в изучении исто­рии народов СССР // Древнейшие государства на территории СССР -М.: Наука, 1976.-С. 47.
55 Именно этот, забытый историей факт стал причиной выбора Владимиром Тмутаракани местом личного крещения. Черниговские князья северских славян (родоначальник - князь Черный) считали Тмутаракань своей отчиной, то есть землей отцов. См.: Саратов И.Е. Следы наших предков. Памятники Отечества // Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985. -№2. -С. 39. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в. -М.: МГУ, 1977. -С. 207.
56 О связях Танаиса с Черняховскими памятниками Восточной Европы говорят и другие археологические памятники - острореберные миски, трехслойные костяные гребни, находки которых для античного города, каким еще в конце IV в. был Танаис, не характерны. См.: Арсеньева Т.М. Новые исследования в Танаисе // Вестник РГНФ. -1999. -№3. -С. 110.
57 О крещении русов писали византийский патриарх Фотий (867 г.), Константин Багрянородный (середина X в.) и Георгий Кудрин (автор XI в.) См.: Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М\: Вече, 2002. -С. 60.
58 Иакимовская летопись, фрагменты которой дошли до нас в тексте «Истории Российской» В.Н. Татищева, повествуя о погребении князя Аскольда, упоминает церковь св. Николая «на горе», разрушенную в 971 г. Святославом. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т.1. -М.; Л., 1963. -С. 110.
59 Согласно Иоакимовской летописи, использованной В.Н. Татищевым в написании его российской истории, в неудачной защите (972 г.) болгарского города Доростол, обороняемого дружинами Святослава и его двоюродного брата Глеба-Улеба (по предположению, племянника равноапостольной Ольги, участвовавшего в ее Византийском посольстве и крестившегося вместе с ней), были обвинены христиане дружины Глеба-Улеба, которого, «разными муками томя», разгневанный Святослав казнил. См.: Лобачев В. Первый русский князь-мученик, который в святцы не попал // Наука и религия. -2000. -№2, -С. 33.
60 Курский археолог Ю. Александров-Липкинг в своей книге «Далекое прошлое соловьиного края» приводит сведения о том, что в 60-е гг. XX столетия курский краевед А.А. Орлов на склоне притускарного обрыва в центре города Курска собрал несколько фрагментов плинфы «со скосами на углах», которая изготовлялась только в X веке Рукопись 1785 г. курского губернского землемера И. Башилова «Описание Курского наместничества...» свидетельствует о находке кирпичной плинфы в Беседино, что в 25 км от Курска: «были обнаружены кирпичные фундаменты из плинфы. 4x27 см». См.: Александров-Липкинг Ю. Далекое прошлое соловьиного края. -Воронеж: ЦЧ. кн. изд-во, 1971. -С. 110.
61 В ряде летописей сообщается о том, что епископия в Ростове была учреждена еще в конце X в.- в 991 г.; ее первым епископом называют Федора Гречина. В Тверской, Воскресенской, Никоновской летописях и «Степенной книге» он упоминается как строитель первой дубовой соборной церкви в Ростове, которая была «толико чудна, якова не бывала и потому не будет». См.: Иоаннисян О.М. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XIII вв. // Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. -С.140
62 Культ коня был достаточно распространен практически до конца XIX века. В некоторых местах (например, Тульской губернии) были даже каменные статуи коней, вернее кони-камни. См.: Рапов О.М. Русская церковь IX—XII вв. Принятие христианства. -М., 1988. -С. 39.
63 Существуют этнографические и лингвистические свидетельства совмещения князем в определенные периоды роли племенного вождя и жреца. Археологически это подтверждается захоронением в «Черной могиле» X в. (Чернигов) князя одновременно с воинским и жреческим инвентарем. Возможно, что культ и святилища были связаны с княжеской властью и в других местах.
64 Византия, давшая Руси церковную организацию, канон и священников, не следовала закону десятины, установленному пророком Моисеем.
65 Двадцатипятикрестовая десятинная церковь была возведена на месте двора варягов-мучеников Федора и Иоанна, убитых языческой толпой в Киеве в 983 г за отказ быть принесенными в жертву Перуну.
66 Следом за Киево-Печерской обителью пещерные монастыри появились в «пустынях» лесной и лесостепной зоны. К ним относятся и те из них, история которых известна от основания - черниговский Ильинский (XI), Псково-Печерский и Святогорский Печерский монастыри (XIV-XV вв.), и те, чья древность сокрыта, и лишь название, вобрав определение «печерский» - пещерный, отразило эту особенность рождения обители. В лесостепной зоне юга России, как свидетельствуют историография и материальные остатки, когда-то было довольно много отшельнических пещер и подземных монастырей До нынешнего времени сохранился и сейчас восстанавливается один из монастырских комплексов, вырубленный в меловом холме правого берега (Жестовы горы) реки Оскол при впадении в нее реки Холки, в 15 километрах к северо-западу от города Новый Оскол (Белго­родская область, Чернянский район).
67 Поп - полабский puop «священник, учитель».
68 Характерно, что даже имена их славянские.
69 Археологическое исследование первоначального города Рязани показали полуязыческие захоронения середины XII в. и три кирпичных христианских храма.
70 Академик Б.А. Рыбаков начинающим исследователем увидел в довоенной экспедиции в Курской области (с. Гочево) «огромный ритуальный хоровод всех женщин и девушек села (около 150 человек), собравшихся перед полуночью в честь праздника древних славянских богинь Лады и Лели, покровительниц брака». См.: Зорин А.В., Стародубцев Г.Ю., Шпилев А.Г. при участии Плаксина И.М. Из истории изучения курских древностей. -Курск, 2000. -С.85.
71 «Скорее всего, христианские священные изображения сменили в Божьем углу более древние - языческие, а на первых порах несомненно соседствовали там с ними», - делает предположение в своем обобщающем исследовании славянской культуры Мария Семенова. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001. -С. 182
72 Бернард Клервосский (1091-1153) - воинствующий католик, один из вдохновителей и организаторов крестовых походов, рьяно осуществлявший свою выдвинутую в проповедях и трактатах программу всемирной христианизации, в частности, писал: «Язычников не следовало бы убивать, если бы их можно было каким-то иным способом удерживать от совращения и чрезмерного притеснения верных (христиан). Теперь же лучше, чтобы они истреблялись, чем оставался бы бич грешников над судьбой праведников, дабы не простерли праведники руки свои к греху». См.: Щавелева Н.И. Послание епископа Краковского Матвея Бернарду Клервоскому об «обращении русских» // Древнейшие государ­ства на территории СССР. -М.: Наука, 1976. -С. 119.
73 Невское сражение и «ледовое побоище» на Чудском озере.
74 Одно из Посеймских северянских племен.
75 Так, Ипатьевская летопись, рассказывая о междоусобиях 1147 г., упоминает о разграблении Георгиевского храма села путивльского князя Святослава Ольговича. См: ПСРЛ, т.11, стр. 334.
76 По М.К. Каргеру - около 30.
77 В «Житии Авраамия Смоленского» идет речь о пригородном монастыре в селе Селище под Смоленском (со скрипторием) и городском монастыре Честного креста. См.: Кусков ВВ. Литература высоких нравственных идеалов // Сокровища древнерусской литературы. Древнерусские предания. -М.: Советская Россия, 1982.-С. 11.
78 Первый каменный храм Смоленска был возведен Мономахом в 1101 г. Расцвет смоленского домонгольского зодчества приходится на 40-80-е гг. XII в.
79 В XIV-XV вв. Московский и Тверской кремли имели большое количество храмов, названия которых показывают существование одной и той же традиции, причем, судя по всему, не Тверь следовала за Москвой, а, наоборот, Москва за Тверью.
80 Современные исследования определили, что и суздальский храм, построенный Владимиром Мономахом в полуязыческой Залесской земле, должен был служить напоминанием о Киевской Руси и потому строился по образцу церкви Печерского монастыря и соответствовал ему по длине, ширине, высоте и внешнему облику.
81 В эпоху расширения Московской Руси их прославление, наоборот, как бы «шло» следом за возвращением когда-то оставленных или обретением новых земель, символически отмечая их закрепление за Московией.
82 Русский мех высоко ценился и на мусульманском Востоке, и при королевских дворах Европы.
83 На городище Новогрудка (Рязанская обл.) обнаружена домонгольская боярская усадьба с большими застекленными окнами и фресковой росписью стен, изобилующая предметами роскоши. См.: Куза А.В. Малые города Древней Руси. - М.: Наука, 1989.-С.70.
84 Так называет «Житие» обеспеченных, вероятно, служивых людей этого города.
85 Явление, названное учеными «явлением переноса городов», особенно характерно для Северо-Восточной Руси.
86 Остатки памятника такого рода были исследованы археологами на северянской земле (городище Липино X—XIII вв.). Богатая усадьба представляла собой компактное поселение, земельный участок и надворные постройки которого окружал частокол, а хозяйственная зона включала овины, денники - открытые навесы для дневного размещения лошадей, сараи с подсобными сооружениями для хранения продуктов и зерновыми ямами. С Липинского раскопа археологи подняли стеклянные браслеты, нательные кресты, изделия из бронзы, ключи, замки, игральные кости-астрогалы, орудия земледелия - сошники, серпы, предметы домашнего обихода - жернова, гвозди, ложкорезы, пряслица, ножи, рыболовные крючки, кости домашних и диких животных.
87 Всего до монгольского нашествия на Руси было не более 16 епископий, многие из которых охватывали большие территории. Центральная Россия вмещалась в четыре обширных, но мало заселенных епархии: Чернигов­скую, Ростовскую, Владимирскую и Рязанскую. Епископам принадлежала вся полнота власти в их области: не только право суда над духовенством, но и суда по многим гражданским делам.
88 14 киевских князей из 50 «позвало» вече.
89 Христианский культурный идеал - для элиты; согласие князей (как свидетельствует    «Слово    о    полку    Игореве...»)    -   для    этнического    сознания: «...своеобразное вече главных локальных миров, собрание князей, олицетворявших части единой страны». См. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1 От прошлого к будущему.2-е изд. -Но­восибирск: Сибирский хронограф, 1997. -С.102.
90 Г.Ф. Турчанинов показал, что заимствованное хазарами у русов письмо соответствовало сармато-аланскому и сирийскому несторианскому, 21 буква которого и написание слева направо соответствует написанию нартов, запи­санных на хаттском языке, где хатт по-арабски означает черта. См.: Турча­нинов Г.Ф. Памятники письма и языков народов Кавказа и Восточной Европы -Л., 1971.-С.96-99.
91 М. Семенова в своей книге приводит две таких надписи: «Потворин пряслень» и «невесточь», относящиеся к Вышгороду конца X в. См.: Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб: Изд-во «Азбука», 2001. -С.305.
92 Стилос или по-русски писало, служил для процарапывания надписей на дощечках, покрытых воском. Писала обычно делались костяными или бронзовы­ми, но археолог А. Г. Дьяченко при раскопках крепости на Крапивенском городище в Белгородской области нашел железное писало, что, с его точки зрения, подтвер­ждает наличие в этом городе XI-XIII вв. грамотных людей из простонародья. См.: Дьяченко А.Г. Древний Хотмыжск. -Белгород, 1996. Аналогичные писала в коли­чествах от 1 (Мстиславль, Городец, Семьинское) до 11 (Ярополч Залесский) штук обнаружены при раскопках городищ, расположенных в разных концах Централь­ной России. См.: Флоря А.В. Малые города Древней Руси. -М., 1978. -С. 70.
93 Переводной Изборник 1073 г. был в Киевской Руси первой аналогичной энциклопедией по разным отраслям знаний: астрономии и риторике, кулинарии и врачеванию. Изборник 1076 г. составлен уже на Руси как сборник материалов ре­лигиозно-нравственного характера (что также символично) - своеобразный дай­джест религиозных книг, собранных в библиотеке Святослава.
94 В Десятинной церкви Пресвятой Богородицы была сохранена и развита корсунская иконописная школа, к которой принадлежит Владимирская икона Божией Матери, Спас Нерукотворный, Благовещение Пресвятой Богородицы (Устюж­ское), Ангел «Златые власы», датируемые XI в. См.: Тулаев Павел. Православ­ный Херсонес//Журнал Московской патриархии. - 1993. -№4. -С.25.

Библиографический список

1. Александров-Липкинг Ю. Далекое прошлое соловьиного края. -Воронеж: Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 1971
2. Александров-Липкинг Ю.А. Очерки древнейшего прошлого Курской области // Краеведческие записки. Вып.2. -Курск, 1963.
3. Алексеев Л.В. Смоленская земля в IX-XIII вв. -М., 1980.
4. Амелькин АО. Книга на Руси // Славянский мир. -Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001.
5. Анисимов В. Первый каменный храм // Памятники Отечества. Вся Россия. -1999. -№1-2.
6. Анохин Г.Н. Новая гипотеза происхождения государства на Руси // Вопросы истории. -2000. -№ 3.
7. Артамонов М.И. История хазар -Л., 1962.
8. Археология СССР  Город, замок, село / Отв. ред. Б.А. Колчин. -М.: Наука, 1985.
9. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Социальная динамика России. Т.1. От прошлого к будущему. 2-е изд. -Новоси­бирск: Сибирский хронограф, 1997.
10. Беляев И.Д. Судьба земщины и выборного начала на Руси. -М., 1978.
11.  Беляева С.А. Из истории охоты в Древней Руси // На юго-востоке Древней Руси. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1996.
12.  Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV-XV веков. -М.: Изд-во Московск. ун-та, 1986.
13.  Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви. - М.:Терра, 1991.
14 Гавритухин И.А., Обломский A.M. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. -М., 1996.
15. Галкина Е.С. Тайны Русского каганата. -М.: Вече. -С. 2002.

16. Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т.14. -М., 1857.
17. Горюнова Е.И. Этническая история Волго-Окского междуречья, - МИА, №94.-М., 1951.
18. Греков Б.Д. Избранные труды: В 5 т. Т.2. -М., 1959.
19. Грушевский М.С. Иллюстрированная история Украины. -М.: «Сварог и К», ООО «Чистые родники», 2001.
20. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и великая степь. -М., 1989.
21. Гумилев Л.Н. От Руси до России. -СПб.: ЮНА, 1992.
22. Гусейнов Р.А. Место и роль сирийских источников в изучении исто­рии народов СССР //Древнейшие государства на территории СССР. -М.: Наука, 1976.
23. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10. 24.Демин А. Что это такое древнерусская литература // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. 25.Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002.

26. Древнерусское государство и его международное значение. -М.: Наука, 1965.
27. Дугин А. Континент Россия // Континент Россия. -М., 1990.
28. Енуков В.В. Посемье и семичи (По данным письменных, археологи­ческих и нумизматических источников) // Очерки феодальной Рос­сии: Сб. статей. Вып. 6. -М.: Едиториал УРСС, 2002.
29. Житие Феодосия Печерского // Древнерусские предания. -М.: Со­ветская Россия, 1992.
30. Зайцев А.К. Формирование ядра Черниговской земли в процессе об­разования территории Древнерусского государства // Древнерусские княжества X-XIII вв. / Под ред. Л.Г. Бескровного, В.А. Кучкина, В.Т. Пашуто. -М.: Наука, 1975.
31. 3аходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. -М., 1962. Вып.1.
32. Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие се­миотические системы. -М: Наука, 1965.
33. Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литература, 1992.
34. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. -М., 1882.
35. Иордан. О происхождении и деяниях готов. -М., 1960.
З6. Карташов А.В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. -М.: Терра, 1992.
37. Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. -М., 1956.
38. Книга путей и стран. -Баку, 1986.
39. Ковалев Г.Ф. От первоучителей славянских // Славянский мир. - Во­ронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001.
40. Куза А.В. Малые города Древней Руси. -М.: Наука, 1989.
41. Кусков В.В. Литература высоких нравственных идеалов //Сокровища древнерусской литературы. Древнерусские предания. -М., Совет­ская Россия, 1982.
42. Лихачев Д.С. Крещение Руси и государство Русь // Новый мир. -1988.-№6.
43. Макарий. История Русской церкви: В 12 т. Т2. Глава 4. -СПб, 1868.
44. Макаров Н.А. Русский север: таинственное средневековье. -М., 1993.
45. Матузова В.И. Англо-норманнские повествовательные источники XII-XIII вв. о Руси // Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976. -С. 130-140.
46. Мельникова Е.А. Древняя Русь в исландских географических сочи­нениях // Древнейшие государства на территории СССР. -М: Наука, 1976.
47. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. Т.1. -М.: Издательская группа «Прогресс»; «Культура», 1993.
48. Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и визан­тийских писателей по VII в.н.э. // ВДИ. -1941. - №1 (14).
49. Младшая Эдда. -М.; -Л., 1970.
50. Мокеев Г. Столица Святой Руси Москва - символ небесного града // Искусство в школе. -1997. -№4.
51. Мосолова Л.М. Теоретические основания исследования истории культуры регионов России // Истоки региональных культур России: Сб. науч. ст.). -СПб.: Изд-во РГПУ им. А. Герцена, 2000.
52. Откуда есть пошла Русская земля. Века Vl-Х. Кн.1 / Сост., преди­словие, введение к документам, комментарий А.Г. Кузьмина. -М., 1986.
53. Петров-Стромский К. Тысяча лет русского искусства: история, эсте­тика, культурология. -М.: Терра, 1999.
54. Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.
55. Покровский Н.В. Очерки памятников христианского искусства. -СПб.: Лига плюс, 1999.
56. Приймак В.В. К вопросу о происхождении гончарной волынцевской керамики //Археология и история Юга-Востока Руси. -Курск, 1991.
57. Прошин Г. Черное воинство. -М.: Политическая литература, 1988.
58. Рабинович М.Г. Не сразу Москва строилась. -М.: Московский рабо­чий, 1982.
59. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в. -М.:МГУ, 1977.
60. Рапов О.М. Русская церковь IX-XII вв: Принятие христианства. -М., 1988.
61. Раппопорт П.А. Основные итоги и проблемы изучения зодчества Древней Руси // Древнерусское искусство. Художественная культура Х- первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. - М.: Наука, 1988.-С. 10.
62. Русанова И.П. Славянские древности VMX вв. между Днепром и Западным Бугом. -М., 1973.
63. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. -М., 1964.
64 Рязановский Н.В. Обзор русской культуры. Т.1. -N.Y., 1947.
65. Саратов И.Е. Следы наших предков // Памятники Отечества. Альма­нах Всероссийского общества охраны памятников истории и культу­ры. -1985. -№32. -С. 33-43.
66. Седов В.В. Древнерусская народность. -М., 1999.
67. Семенова М. Быт и верования древних славян. -СПб.: Изд-во «Аз­бука-классика», 2001.
68. Скрынников Р.Г. Русь IX—XVII века. -СПб.: Изд-во «Питер», 1999.
69. Следы христианства на Дону в домонгольский период. -М., 1911.
70. Сухобоков О.В. Юренко С.П. Из работ Левобережной славяно­русской экспедиции ИА АН УССР // Археология и история Юго-Востока Руси. -Курск, 1991.
71.Тихомиров М.Н. Древнейшая русская надпись // Русская культура X-XVIII вв.-М.: Наука, 1968.
72.Тихомиров М.Н. Начала христианства на Руси //Древняя Русь. -М., 1975.
73. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XVII веков. -М.: Наука, 1973.
74. Тихомиров М.Н. Русская культура X—XVIII вв. -М.: Наука, 1968.
75. Третьяков П.Н. У истоков древнерусской народности. -Л.,1970.
76. Труды VI археологического съезда. Т.4. -М, 1895.
77. Ужанков А. Русское летописание и Страшный суд («Совестные кни­ги» Древней Руси) // Сретенский альманах. Богословие и апологети­ка 2001.
78. Ульянкин НА. Откуда есть пошла русская земля. -Тверь, 1993.
79. Федотов Г.П. Святые Древней Руси. -М.: Рабочий, 1990.
80. Фесмер М. Этимологический словарь русского языка: Пер. с нем. О.Н.Трубачева: В 4 т. -М.: Прогресс, 1987.
81. Флиер А.Я. Культурология для культурологов. -СПб.: Академиче­ский проект, 2000.
82. Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV вв.: (К вопросу о зарождении восточно­славянских народностей // Этническое самосознание славян в XV в. -М„ 1995.
83. Флоря Б.Н. Отношение государства и церкви у восточных и запад­ных славян. -М., 1992.
84. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической исто­рии.-Л., 1980.
85. Хабургаев Г.А. Этнонимия повести временных лет в связи с задача­ми реконструкции восточнославянского глоттогенеза. -М., 1979.
86. Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). -М.: Изд-во Московского университета, 1986.
87. Хохряков Г.Ф. Русские. Кто мы? -М., 1993.
88. Шелов Д.Б., Златковская Т.Д. К вопросу о происхождении Восточно­славянского обряда русалий // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978.
89. Щапов Я.Н. Церковь в системе государственной власти в Древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение - М, 1965.
90. Щедрина Г.К. Историческая география Центральной России в сред­ние века (XI - начало XIII в.) // Региональные культуры Средневеко­вья на территории России. -СПб.: Изд-во РГПУ им. А.Герцена, 2001.
91. Этимологический словарь славянских языков (ЭССЯ). Т. 13. -М., 1974-1996.
92. Rafn. AR, II, р. 392; Alfredi Islenzk, b.2, p. С.
93. Vernadsky G. The Oregins of Russia. -Oxford, 1959.

Глава 4. XII-XV вв. Удельный цикл развития культуры Центральной России

О светло светлая и украсно украшена земля Русьиая! И многыми красотами удивлена eсиu: озеры многими удивлена eси, реками и кладязьми, месточестьными горами, крутыми холмами, высокими дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различны­ми птицами, бещислеными городы, великыми селы, дивными винограды обителными, домы церковьными, и князьми грозными, боярами честными, вельможами многими. Всего eси исполнена земля Руськая, о правоверьная вера христианьская!

Митрополит Кирилл, середина XIII в.

Причины политического распада и основы социально-культурного единства С XI века заметно активизировалось хозяйственно-экономическое, социально-культурное и административно-управленческое развитие освоенной территории Центральной Рос­сии. С разной степенью интенсивности ширились промысловые и земледельческие зоны, возникали торгово-ремесленные и княжеско-административные городские центры, шла кристаллизация само­стоятельных земель: Северской, Смоленской, Рязанско-Муромской, Владимиро-Суздальской. Этот разворачивающийся на фоне всеоб­щей христианизации, обеспеченный95 идейно, политически и законо­дательно процесс первоначально отражал усиление стольных горо­дов и экономическую стабилизацию формирующихся Юго-Восточного, Северо-Восточного и Северо-Западного микрорегионов Киевской Руси. Однако изменение в конце XI-XII вв. евразийского геополитического и торгово-коммуникационного баланса, усиливаю­щееся давление Степи, и сдвиг полюса славяно-русской этно-генетической и социально-культурной активности с юга на север по­колебали державный порядок и активизировали центробежные силы, вызвав цепную реакцию распада96 образовавшейся под эгидой Кие­ва целостности. При этом явная дезинтеграция, проявившаяся в междоусобицах князей, касалась «лишь внутренних переделов в рамках единого политического образования, понимавшегося как Рус­ская земля в широком смысле» [19, 102].

Объединенная властью великого кагана - князя светлого терри­тория начала дробиться с наиболее плотно заселенного, сотрясае­мого половецкими набегами лесостепного юга, образуя ряд само­стоятельных, не подчиняющихся столице земель. Сначала намеча­ются контуры Черниговского, Вщижского, Стародубского, Новгород-Северского, Путивльского и Курского княжений На рубеже XIII века множество мелких княжеских уделов возникают в Черниговской и Муромо-Рязанской земле: Черниговский, Брянский, Глухово-Новосильский, Карачевский, Тарусский, Трубчевский, Козельский, Рыльский, Муромский, Рязанский, Пронский, Коломенский. Чуть поз­же (после смерти владимирского князя Всеволода Большое Гнездо в 1212 г.) появляются самостоятельные Ростовское, Владимиро-Суздальское, Переяславль-Залесское, Юрьев-Польское, Московское, Стародубское, Тверское княжения. Единое государство превращает­ся в конфедерацию полузависимых, слабо связанных между собой территорий, правители которых стремятся всеми способами под­черкнуть свой суверенитет, не гнушаясь разбоя и военного противо­борства.

Усиливающаяся роль отдельных, считавшихся ранее перифе­рийными земель и городов и прогрессирующее дробление государ­ства, приводившее к большей уязвимости от внешних врагов, - про­цесс закономерный и далеко не однозначный. В первую очередь он отражал особенности концентрации и степень консолидации разно­племенного населения, трансформацию этнической системы и не­стабильность геополитической ситуации. Нарастающая с 1061 г. ак­тивность Степи, чью агрессию не могли сдержать мощные оборони­тельные сооружения (крепости и земляные валы, упоминаемые в фольклоре как «змиевы») южной и юго-восточной границ, усилила миграционные передвижения.

Под давлением кочевников население из Днепровского Левобе­режья и Среднего Поднепровья начало перетекать сначала в Черни­говскую, затем в Муромо-Рязанскую и Владимиро-Суздальскую зем­ли. Пустели юго-западные лесостепные районы Центральной России - заметно прибывало население ее северных лесных пределов. В XIII веке на всем пространстве восточнославянского заселения про­должали существовать единая материальная культура (с местными вариантами), язык и история, поддерживаемые единством церковной организации, однако все явственнее проявлялись тенденции регио­нального обособления сформировавшихся в результате зонального межплеменного и межэтнического синтеза новых этнических образо­ваний. По периметру освоенных славянами территорий возникали княжеские центры, уделам которых соответствовали различные эт­носы  и  субэтносы. Их  взаимная  отчужденность, доходящее до столкновений соперничество знати, развитие служилого землевла­дения и осаживание на земле челяди, захват смердов и работоргов­ля - лишь отражение внутренних центробежных процессов.

Направление миграций и степень «размежевания» отчасти обу­славливала и сложившаяся форма наследования княжеских «сто­лов» - «родовое княжеское право», с его принципом лествичного восхождения к главному «столу» и полукочевым образом жизни. «В XI веке власть единой династии Рюриковичей была условием един­ства Русской земли, а раздача городов и «волостей» наследникам Владимира и Ярослава Мудрого, когда каждый князь «свою отчину держит», неизбежно вела к усобицам» [41, 131]. Стремление обрес­ти родовое гнездо и усиливающаяся тяга князей к «самодержавству» и супрематии (семейному наследию), локализация наследственных (своих) земель и возрастающая враждебность к другим (чужим)98 вы­звали последовательное обрушение сложившейся социально-политической структуры.

Значительную, если не решающую роль в обвальном делении Руси на бесконечный ряд княжеств и уделов сыграло появление ча­стной собственности на землю99, в новых условиях становившуюся стабильным источником богатства и власти. Это подтверждается, в частности, тем, что там, где удельное дробление (Ростово-Суздальская земля) проходило волнообразно и волей сильного кня­зя100 случалось объединение, сопровождавшееся экспроприацией уделов оппозиционно настроенной знати, а значит, увеличением княжеского домена, росло население, расцветали сельское хозяйст­во и ремесла, прекращались внутренние междоусобицы и внешние нападения, возникали централизационные монархические тенден­ции. Князья, опиравшиеся на значительные земельные богатства, могли диктовать свою волю Киеву, Смоленску или Рязани, тем более мелким князьям-держателям.

В домонгольское время на Руси не успела сложиться система, основанная на феодах - наследственных земельных владениях, по­жалованных сеньором на условиях несения военной службы, уча­стия в административном управлении и суде. Практически до XIV ве­ка сеньориально-вассальные связи существовали в патриархальной форме личных отношений: бояре и дружинники служили князю не столько за земельные дарения, сколько за долю в захваченной до­быче, оружие, коней и пиры, которые князь задавал своим соратни­кам [11, 47].

Бояре были одновременно и феодалами-землевладельцами, и представителями государственной власти: посадскими, тысяцкими, данщиками, вирщиками и т.п., получая «за службу» определенный «корм» и деля наряду с князьями государственные доходы. Концен­трируясь в городских центрах и выезжая оттуда во все концы княже­ства для исполнения административных функций, «ставленники» надолго оседали на местах, укрепляя связи с конкретной территори­ей. С упорядочиванием во вновь образованных княжествах «строя земельного» многие «службы» обрастали традициями; государст­венные интересы сплетались с личными, со временем в них раство­ряясь; множилась собственная боярская вотчина. Усиление местных феодалов и их вполне понятное стремление добиться непосредст­венного участия в государственном управлении - не последняя при­чина политического распада Киевской державы.

Однако административно-территориальное дробление в ситуа­ции функционирования единой культурной системы, возникновения новых культурных форм и модернизации сложившейся социальной структуры, ослабления патриархальных и установления адекватных времени сословно-общинных отношений - закономерный и прогрес­сивный шаг к «гармонизации политической организации общества с экономической и социальной реальностью эпохи» [11, 56]. В изматы­вающих условиях постоянного натиска с юга, отсутствия реальной основы старейшинства великого князя и огромной, слабо заселенной и мало освоенной территории полицентрализация способствовала нарастающей концентрации сил в микрорегионах, высвобождению творческой энергии и активизации этнических, культурных и цивилизационных процессов на локальном уровне. Прочность удельной власти обеспечивала должную стабильность, необходимую для ук­репления местного земледельческого и ремесленного хозяйства, усиления городов и установления местных рынков, стягивания соци­альных пространств, в которых политические интересы отдельных княжеских ветвей сливались с экономическими интересами город­ской верхушки.

Полицентричная система связанных культурно, религиозно и династически, но независимых княжеств, способствовала «урбанизационному рассвету». Бояре были заинтересованы в развитии го­родов как субъектов торгово-экономических отношений и админист­ративных центров окрестных земель, потому усиление внутренних усобиц сочеталось с ростом межрегиональных связей, базирующих­ся, в первую очередь, на мирном взаимодействии относительно рав­ноценных партнеров-соперников. В противовес княжеской102 усили­валась власть городов в лице вечевых собраний и их выборных представителей. Как писал в свое время В.М. Соловьев, «вследст­вие родовых княжеских отношений, перемещений и усобиц власть княжеская являлась чем-то непостоянным, изменяющимся, и во сколько она ослабела через это, во столько выиграло значение старшего города и волости, которые представляли власть постоян­ную» [32, 23].

Всеобщего раскола не произошло в связи с преобладающим славянским ядром и глубокими корнями народной колонизации, ставшей наряду с внутренними миграциями социально-хозяйственной базой культурного единства новой Руси. Старая Ки­евская Русь, взаимоотношения в которой регулировались уставами и грамотами и касались «в первую очередь характера обложения да­нью и ее распределения» [41, 122], не создав фундамента политиче­ского единства, завещала прочные связи единства земского. Для ак­тивно перемещавшегося населения значимым фактором оказались землячества, сохранявшие локальные традиции и укреплявшие мик­рорегиональные связи. Трансляция привычных ценностей на новые пространства, их дополнение местными традициями и верованиями находящихся на разных стадиях развития автохтонных народов, вы­работка адаптивного механизма приспособления к незнакомым ус­ловиям природы и ландшафта, быту и характеру населения, насаж­дали этническую и религиозную терпимость как базовое качество становящегося народного характера и менталитета формирующейся культуры. Смешение локальных особенностей на основе единой, крепнущей веры подспудно взращивали ту этнокультурную целост­ность, что много позже назовется «великорусским племенем». Мощ­нейшим созидательным потенциалом обладала и обеспечиваемая этнической неоднородностью и ландшафтно-географическим разно­образием культурная вариативность. В этом смысле стоит вспомнить постулат НАБердяева: «Творчество ценностей духовной культуры совсем не пропорционально государственной и экономической силе первенствующих стран» [4, 275].

Особую роль сыграло также то, что в период децентрализации ценности духовной культуры, накопленные Киевским государством на социальных верхах, начинают проникать в глубь народной массы, прививая ей новые формы быта, хозяйства, права, религии. Право­славная вера оставалась связующей нитью, а христианская церковь -единственной реальной силой, противостоящей распаду Руси, хотя и она отражала локальное политическое «многомирие». Особенно ярко зависимость епископатов от светской власти проявилась в ор­ганизации местных пантеонов святых и борьбе удельных столиц за святительский стол.

Долгое время все пространство Руси составляло одну митропо­лию, при том, что епископские кафедры открывались в удельных го­родах. Греческое происхождение первых митрополитов киевской эпохи в известной мере ограждало церковь от неправомерного вме­шательства в ее внутренние дела княжеской власти, закрепив за ней относительный суверенитет. После начала дробления Русской зем­ли на уделы независимые от князей митрополиты оставались средо­точием и символом единства Руси, являясь в удельных усобицах миротворцами и гарантами соблюдения княжеских договоров. «На рубеже XII-XIII вв., когда обеспечение материального содержания храмов и других церковных учреждений, кроме государства, легло на широкий круг лиц - основателей храмов, выделявших для них деся­тину из продуктов собственного хозяйства» [38, 38], возникла ситуа­ция «личной»103 зависимости епископатов. Епископы часто оказыва­лись «ставлеными» или «ставленниками»104, а крупные феодалы на­чали во множестве заводить домовые церкви105, чем, собственно, и объясняется фантастическое, по современным представлениям, число упоминаемых в летописях храмов.

Сформировалась и так называемая «мирская церковь» (Н.П. Павлов-Сильванский), тесно связанная с сельским самоуправ­лением: строившая храмы и закупавшая необходимую утварь и кни­ги, нанимавшая на службу священников и формировавшая церков­ный притч, хранившая общественную казну и исполнявшая админи­стративные обязанности. Церковноприходскими функциями были наделены и отдельные сельские общины, имевшие свои церковные постройки и свой причт, и волостные организации нескольких общин, относящиеся к общему церковному приходу, что усиливало их зави­симость от Церкви. Со временем централизация Церкви возрастала: приход все более сращивал гражданские и религиозные полномо­чия, адаптированные к насущным заботам и интересам обществен­но-экономической, правовой, семейно-бытовой жизни населения.

Монголо-татарские рейды 1237-1240  гг. разорили  большую часть Центральной России, степную - Курск106, Рыльск, Рязань - и наиболее христианизированный, культурный и обжитый центр Севе­ро-Восточной   Руси:   окрестности   Владимира,   Суздаля, Юрьева-Польского, Переяславля-Залеского, Ростова. Смоленск и земли к югу от Оки (в лесах по Воронежу и другим притокам Дона), где много позже обнаружилось русское население, избежали погрома. Однако самым значительным последствием монголо-татарского вмешатель­ства было разделение Киевской державы на северо-восточную и юго-западную части. Став объективной геополитической реально­стью вследствие «вторжения огромного клина монгольской армады в тело    русских земель» [23, 113] и совпав с религиозно-территориальными притязаниями католической Европы, оно не толь­ко расширило «пределы Евро-Азии» далеко на северо-запад, но и обусловило выбор цивилизационного пути каждой из отколовшихся частей Руси, сделав размежевание недавно тесно взаимодействую­щих территорий культурно необратимым на несколько столетий впе­ред.

Избиения и «поруха», подати107 и «ордынский выход» опус­тошили земли за Окой и Доном, на полторы тысячи километров отодвинув центр Русской земли и погнав население «на север - в Тверь, Коломну, Москву, Серпухов, Муром, другие города Залесья. Вместе с людьми «переместились» с окраин лесостепи и степи в лесную полосу» [10, 109] и локальные традиции, способствующие изменению сложившегося порядка. Выработанное в 1274 г. церков­ным собором по случаю поставления Серапиона во владимирские епископы «Правило Кирилла-митрополита» отметило в различных русских землях очень низкий уровень церковной службы и обрядово­сти. В частности, в нем сказано, что «в некоторых северорусских об­ластях в церковные праздники установился обычай «устраивать не­кие зрелища со свистом, криками и зовами; собирать отвратитель­ных пьяниц, чтобы сражаться дрекольем до самой смерти, а с уби­тых снимать одежду». Священники до и после Пасхи пили «без ме­ры», не совершали никакой церковной службы, даже не крестили младенцев. В святую субботу вечером устраивались ночные пляски, сопровождавшиеся оргиями и развратом: «и скверну деють в нощь святого воскресенья» [35, 175].

Упомянутый Собор положил начало изживанию «язычества» из церковной практики и активизации усилий Церкви на укрепление внутрицерковных порядков и христианского благочестия, затеяв большую работу по восстановлению и исправлению церковно-юридических сборников - Кормчей книги (Номоканон), вскоре поя­вившейся в Рязани (1284 г.), Новгороде (Софийская Кормчая), Моск­ве (Варсонофьевская или Чудовская Кормчая) - и, как предполагают исследователи, во Владимирской епископии. Параллельно (между 1276 и 1283 гг.) шло создание «Мерила праведного» - юридического руководства для гражданских судов. Кроме того что решения собора и последующие действия иерархов и образованных монахов сыграли неоценимую роль в сохранении книжных традиций, еще более зна­чимыми выработанные документы оказались в деле консолидации народа (М.Н. Тихомиров) на борьбу с татарами, стихийно вспыхнув­шую на Волге109 в конце XIII века. Сыграли объединяющую роль и земельные владения Церкви, связывающие воедино владельческие уделы крупных и мелких князей, установленный еще Феодосием Печерским принцип «послушания» светских правителей «духовным от­цам» и укрепившийся в XIV-XV вв. институт «церковного запреще­ния» серьезно ослаблявший княжеский суверенитет [5, 4].

Усилия Русской православной церкви, смена «вмещающего ландшафта», складывающаяся экономическая и политическая си­туация, формирующие новые властные, организационно-правовые и хозяйственные связи надлокального характера изменили общест­венные настроения и культурные тенденции. Растущее как противо­действие экспансии «крестоносцев Ливонского ордена» и «басурман агарян» чувство религиозной исключительности и «оседание» на земле формировали понимание принадлежности одному миру и од­ному корню110.

Поругание татарами родной земли оставило в православном сознании глубокий след. Показательно, что от икон XIII—XIV вв. дош­ли лишь небольшие иконы-пядницы111. И дело не только в том, что Русь утратила возможность строить громадные храмы и украшать их большими иконами, а в первую очередь в том, что теперь каждый хотел у себя в доме иметь святой образ. Освящались чудом явления Богородичных икон - Смоленской, Рязанской, Муромской, Федоров­ской, Владимирской, Боголюбской, Ярославской, Толгской, Курской, Путивльской и вверяемые Великой Заступнице земли удельных кня­зей. Наблюдалась активная реставрация старых и возведение новых церквей. На смену величественным княжеским соборам киевского периода христианизации в XIV-XV вв. пришли возводимые на сред­ства бояр, купеческих объединений и городских купцов «кончаковские храмы». Среди упоминаемых в текстах имен начали преобла­дать данные в честь святых иноков и исчезать двойные имена кня­зей. Отражает усиление всеобщего интереса к церковной жизни и возросшая популярность житий русских святителей и преподобных - Варлаама Хутынского, Аркадия Новгородского, Авраамия Смолен­ского, Исайи Ростовского, Игнатия Ростовского, Петра Московского, сопровождающаяся появлением их «житийных» икон. «В XII-XV вв. в значительной степени определился количественный и социальный состав русского канонизационного списка» [40, 58], представленного по преимуществу местночтимыми святыми, функции которых как стражей, хранителей и заступников ограничивались территориаль­ными рамками вотчины, монастыря и города.

На Руси расширение христианизации с самого начала шло по­средством утверждения епископских кафедр и основания монасты­рей. В XIII веке в Центральной России выделились Ростовская, Тверская, Рязанская и Сарская епархии. В XIV столетии к ним при­бавились Суздальская, Коломенская, Крутицкая, Владимирская, на­считывавшие в своих пределах около 100 монастырей. За XIV-XV вв. число монастырей, преимущественно «пустынных», увеличилось более чем в полтора раза в связи с подчинением иноязычных окра­ин, для христианизации которых заново составлялись сборники за­конов и особая Кормчая на основе «Русской Правды» [35, 264]. В Ростове, Ярославле, Костроме, Муроме и Рязани появилось 168 но­вых обителей, привлекавших мирских «новожителей»: крещенных или принимавших крещение земледельцев и промысловиков-крестьян. «...Сочетание материальных забот, включая обучение но­вейшим земледельческим технологиям, с внесением в жизнь, труд и быт нравственного начала формировало и сплачивало Русь кресть­янскую, трудовую, живущую по Божьим заветам» [37, 155].

Христианство прочно утверждалось на русской почве, переста­вая быть религией знати и городов и, широко укоренившись в кре­стьянской среде, все более становится народной религией, в том числе и благодаря скреплению с местным язычеством. В XIV веке на основе этого синтеза проявляются все элементы русского христиан­ства - православия. Пришло осознание христианской веры как ис­тинно русской, после исламизации Золотой Орды превратившее русское освободительное движение в «священную войну против вра­гов Христовых». «Именно монголам Русь обязана окончательному торжеству христианства в русском сознании, что можно интерпрети­ровать как концентрацию духовной энергии, рост национального са­мосознания и как идею единовластия, противостоящую полицентри­ческим установкам местных языческих культов» [14, 657].

Разворачивался новый, всенародный этап христианизации рус­ских земель. Теперь «святительскую функцию» приняли на себя мо­нахи-отшельники, пустынные монастыри которых становятся опор­ными пунктами крестьянской колонизации и цивилизации язычников-аборигенов. Их движение по незаселенным просторам есть движе­ние будущих сельских приходов. «Не всегда возможно указать, где которое из обоих движений шло впереди другого, где монахи влекли за собой крестьян, и где было наоборот, но очевидна связь <...> зна­чит, направление, по которому двигались пустынные монастыри, мо­гут служить показателем тех неведомых путей, по которым расходи­лось крестьянское население» [27, 21]. Колонии пустынножителей на окраинах Руси сомкнули церковную и народно-религиозную культуры. осуществляя взаимопроникновение и трансформацию их ценно­стей. Культ матушки-земли осветился культом Богородицы. По-новому предстало и народное ей служение: образ труженика-богомольца поднялся вровень с подвигом воина-защитника. Тема борьбы с плотью сменилась идеей «обожения» человека и одухо­творения им мира. Оставаясь центром социально-культурного и хо­зяйственного притяжения, христианские обители превращались в символический Небесный Град. «Через образ сакрума монастырская культура вводила крестьянский мир в новые цивилизационные пер­спективы. Посредством идеи служения миру она утверждала идеалы общественного и государственного служения» [14, 350]. «Крестьянизация» общества, в свою очередь, способствовала процессам уни­фикации региональных культур и установлению общерусской тради­ции аграрного общества с его идеалом «небесной общины» (общины равных) и городской мифологемой Града Небесного.

По окончании военных экспедиций татары стали укреплять свое господство учреждением опорных пунктов (баскачество) и переписи податного населения («Числа» 1257 и 1273 гг.). Возникла ситуация смешенных браков (русские князья и татарские царевны и княжны) и единичной христианизации татар (татарский царевич Петр, осевший в Ростове), что, как пишет М.Н. Тихомиров, усилило протест низов и разделило «русскую церковь на две враждующие группы» [35, 175]. Одна говорила о наказании «вавилонским пленом» и проповедовала смирение, публично призывая молить Бога о благополучии ордын­ского «царя». Другая обращалась к богатырской доблести и славе первых князей, ратовала за возрождение киевских традиций и борь­бу с татарским игом.

Воинственный дух и рыцарские навыки, согласно житийных и летописных текстов, были присущи духовным лицам с киевских вре­мен. Так, «владимирский епископ Стефан, прежде игумен Печерский, когда понадобилось, легко скакал на верховом коне» (Киево-Печерский патерик). Нет причин отказывать в доблести и многим другим представителям высшего духовенства, в большом количест­ве пополнявшегося отпрысками боярских и княжеских родов. Воин­ственностью отличались и отдельные бояре, и служилые люди, из чьей среды выходили воеводы княжеских полков, для многих из ко­торых «война была такой же профессией, как и для западных баро­нов. Переход от князя к князю, участие в битвах, засадах, воинских ловушках - необходимая черта жизни бояр, выведенных нашей ле­тописью» [34, 337]112.

Но среди политической сумятицы и унижений существования под диктатом внешней и чуждой власти креп «русский голос», росло осознание этнического и культурного единства, зрело чувство пре­емственности отчине предков. «В последний период монгольского владычества Орда ощущала постепенное превращение совокупного потенциала русских земель в равновеликую ей силу. Сохранение православной веры как духовного стержня обеспечило редкую в ис­торию непрерывность сохранения самостоятельности народа даже в рабстве. Через два столетия консолидации материального потен­циала дух и воля проявились в таком отпоре Мамаеву нашествию, который впервые можно охарактеризовать как общенациональный» [23, 113]. Эта воля, освященная Христовым светом скита ничем не примечательного Радонежа и личностью нового, воистину великого князя породила на Куликовом поле, ставшем началом и символом Новой Руси, новую общность - Росию (Россию). Так с XV столетия вслед за Византией называет себя Московская Русь.

Несмотря на дробление Средней Руси на ряд самостоятельных «полугосударств», ее определенное государственное единение, обеспечиваемое номинальным политическим главенством великого князя - киевского, затем владимирского и, наконец, московского, ни­когда не исчезало. На этом первоначально символическом фоне как отклик на общемировые (европейские в первую очередь) процессы и противовес вечевой традиции растет стремление к сакрализованной монархической власти. В массовом сознании князья становятся но­сителями патриотической идеи - воплотителями интересов своих земель и защитниками городов, о чем, в частности, свидетельствует культ Дмитрия Солунского, сложившийся в соперничающих Москов­ском и Тверском княжениях. Политическая раздробленность сохра­нившей население части Центральной России все активнее преодо­левается «княжеским единоначалием» - результатом «усвоения и развития институционального наследия, оставленного киевским пе­риодом» Северо-Восточной историко-географической области «Рус­ской земли» [29, 75], и всеобщей тенденции «абсолютной монархизации» на всем пространстве европейского континента от Атлантики до Урала.

В рамках удельного периода складываются те цивилизационные предпосылки и тот духовный и творческий потенциал, которые найдут воплощение в типе московской государственности и характере единой общерусской культуры периода позднего Средневековья.

Особенности сельских и городских поселений Долгое время имеющаяся в изобилии, но без обрабатывающего ее населения благодатная земля Центральной России не имела ценности. Повышение значимости земельной собственности и пре­обладание натурального хозяйства, заставившее многих бояр пре­вращать «свои условные временные владения в безусловные, с ко­торых не выплачивали никаких податей» [26, 216], и сосредоточение землевладения в руках служилого сословия привели к «осажива­нию» вербуемого, а в пору усобиц и захватываемого в соседних кня­жествах крестьянства, ставшего основой экономического развития новой Руси.

Привлекаемые князьями, боярами и монастырями, «садятся» мигранты на окраинах ранее заселенных «станов», основывая по протокам рек и лесным междуречьям преимущественно однодворные или малодворные, с комплексом жилых и хозяйственных по­строек и земельными и промысловыми угодьями поселения - дерев­ни113, селища, или, как они называются позже, починки, выселки, ху­тора. В некоторых княжествах и боярщинах, особенно крупных, были разные угодья: рыбные ловы, звериные и птичьи ловища, бортные ухожья и т.п. Землевладелец мог эксплуатировать их сам, при по­мощи своих холопов, или отдавал на тех или иных началах в поль­зование привлеченных трудников. Однако они не являлись типичны­ми или характерными и не изменяли основного строя земельных по­рядков. Большее или меньшее число угодий тянуло к боярскому уса-дищу, вокруг которого образовывался более крупный поселок, сель­цо или село, населенное не только крестьянами, но и «людьми», те. холопами разных служб [7, 67]. Таких поселений было абсолютное большинство; письменные источники XI—XIV вв. именуют их весями, погостами, селами114 и слободами. Из них именно село с его пашня­ми, бортями и другими угодьями на протяжении всей древнерусской истории было основным типом владельческого поселения, сосредо­тачивая в себе «всю жизнь» князей и бояр.

В удельное время в открытых (неукрепленных) сельских посе­лениях жила основная масса «укрывшегося за лесами» населения Центральной России. В XIII—XV вв. количество таковых стремитель­но увеличивалось за счет основания большого числа слобод115, по­средством которых князья «оживляли»116 - «окняживали», свои пус­тующие земли. Только князья, как единственные владельцы всех не­занятых пространств, могли их «ослобожать»: разрешать заселение и давать первожителям жалованные грамоты на различные «свобо­ды» от податей, достаточные, чтобы привлечь и «осадить» необхо­димое количество людей.

Князь «освобождал», т.е. разрешал тому или иному лицу или группе лиц сесть на его земле117, чтобы возделывать пашню и про­мышлять, ставить починки и деревни, обживаться в течение огово­ренного ряда лет и только затем платить устанавливаемые «дани». Такая княжеско-слободская форма колонизации, сложившаяся и от­жившая свое время в степной и лесостепной зоне Киевского госу­дарства, с XII века широко распространилась на всей территории Северо-Восточной Руси, где от берегов Белого моря до крайних по­селений на юге - в Белевском, Тульском, Одоевском, Рязанском, Епифановском и других уездах - появилось не менее 250 слобод [7, 203].

Те же князья, монастыри и частные лица заселяли свои пус­тующие земли и другими способами: сажали на земли рабов и полу-, свободных, призывали со стороны вольных людей, договариваясь с каждым в отдельности и давая ссуду на землю, но «только князья могли в широкой мере употребить... форму слободских поселений» [7, 18]. Т.е. слободы XIII-XV вв. явились специфической формой ко­лонизаторской деятельности удельных князей. Вплоть до середины XIV века княжеская колонизация во многом превосходила монастыр­скую, будучи чрезвычайно характерным118 явлением русского фео­дализма, роднившим его с западноевропейским119.

Процессы «окняжения» новых земель наряду с христианизаци­ей,   характером   географической  защищенности   и   направлением внешнего нажима (половцы, литовцы) определяли векторы внутрен­них миграций и интенсивность колонизации Русской земли. Южно­русские названия (Звенигород, Галич, Стародуб.) ряда средневеко­вых поселений Суздальщины, так же как «северские» московских или полоцкие смоленских, куда в поисках защиты и покоя перетекало население с подвергавшейся литовским нападениям120 Черниговской и Полоцкой земель, красноречиво отражают этапы и пути миграци­онных потоков и «землеустроительную» активность удельных кня­зей.

В XII - начале XIII века в Центральном регионе втрое увеличи­лось число малых (площадью до 1 га) укрепленных поселений, большинство из которых, судя по археологическим данным, явля­лись феодальными усадьбами-замками121 - княжескими дворами, служившими административно-фискальными центрами волостей и погостов. Впоследствии некоторые из них, даже не будучи постоян­ными резиденциями, но в силу складывающихся обстоятельств об­растая посадами, ремесленными дворами и концентрами укрепле­ний, превратились в городки и города. В таких случаях название го­рода сохраняло имя князя-владетеля и имело притяжательную форму122. Таковы, например, Ярославль (подразумевается «Ярославль-город» - город Ярослава), Вщиж, Володимерь, Изяславль, Ростиславль, Ольгов, Малин, Борисов, Михайлов, Глебль и десятки123 дру­гих русских «малых городов» Центральной России XI-XIII вв.

Тогда же, но сразу как крупные городские поселения, удельными князьями были основаны Мстиславль, Ростиславль, Добрянск, Трубчевск, Дмитров, Серенск, Переяславль Рязанский и др. Концентра­ция и число таких городов показывает как степень заселенности и интенсивность освоения локальной территории, так и необходимость ее обороны, силу личности и хозяйственную распорядительность владетельного князя. Юрий Долгорукий, например, в период недол­гого своего княжения (1155-1157 гг.) основал Москву, Дмитров, Во­локоламск, Серпухов, Коломну, Звенигород, Рузу, Вышгород, Коснятин, Кидекшу, Зарайск, Юрьев Польский, Переславль Залесский, Ко­строму, Городец'24 Волжский (на месте селения Малый Китеж, он же Радилов); в лесах за реками Узолой и Керженцем после разорения камскими болгарами Ярославля (1152 г.) - город Большой Китеж.

Однако историко-археологические материалы свидетельствуют, что в Ростово-Суздальском княжестве укрепленные поселения встречаются в значительно меньшем числе, тогда как наибольшая концентрация древнерусских городищ со слоями X-XVI вв. наблюда­ется на Смоленщине и в Рязанской земле (74 малых города) [30, 143]. Известно, что большинство древних городов Северо-Западной Руси возникли на речных магистралях в пору усиления смоленских князей, связанного с возросшим международным значением торгово­го Днепро-Двинского пути. Документ, фиксирующий «погородье» (особую, выплачиваемую епископии подать крупных городов), свиде­тельствует, что на рубеже XII-XIII вв. на Смоленщине было не менее 13 городов. В Уставной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича названо около 50 населенных пунктов, среди которых древнейшие Смоленск, Торопец, Вержавск, Жижец, Орша, Копыс и новые - Ростислав, Сожа, Елна, Мстиславль, Изяславль, Кричев, Лучин, Пацинь (впервые названы в документе 1137 г.), строящиеся главным образом на южной окраине Смоленского княжества. С XIII столетия упоминается Можайск на восточных рубежах Смоленской земли.

Среди городов выделялись125 политико-административно-правовые, являющиеся средоточием властных структур; военные с их значением городов-крепостей и особой стратегической ролью в южном лесостепном пограничье; культурные, с включением как ре­лигиозных, так и светских начал; ремесленно-торгово-коммуникационные, расположенные на главных путях сообщения и поддерживающие международные связи и межтерриториальные контакты сначала между отдельными землями Киевской Руси, а позднее - удельными княжениями. Объединяла города достаточно устойчивая, иерархическая126, традиционно сложившаяся и юриди­чески оформленная (А.В. Куза) система взаимоотношений, в которой старшим городам-столицам подчинялись несшие особые «город­ские» повинности малые или младшие города-пригороды. «Сами го­рода как центры самоорганизации наиболее активной части населе­ния и первые ростки феодального землевладения упорядочивают социальное пространство» [14, 269].

Соответственно функциям и собственной истории городские по­селения отличались масштабами, рядом специфических черт и не­повторимой индивидуальностью. Помимо значения, их рознили сис­темы фортификаций и топография, количество и плотность населе­ния, преобладание тех или иных сословий в социальной стратифи­кации, архитектурные и художественные особенности.

Разветвленная планировка крупнейших древнерусских городов X-XIV вв. складывалась в процессе роста городской территории, ор­ганически объединяя несколько укрепленных частей с открытыми, часто расположенными у реки, посадами (концами). Наиболее важ­ные столичные города Руси127, каждый из которых одновременно яв­лялся и княжеской резиденцией, в XIII веке были обнесены мощными и сложными системами укреплений, причем, как утверждают архео­логи, их общая площадь (вместе с открытыми посадами) достигала 100 га, тогда как защищенная везде превышала 40 га, и в каждом было от трех (Рязань) до нескольких десятков (Смоленск) каменных церквей, от 20 до 45 тыс. жителей. Подступы к ним прикрывали мел­кие укрепленные поселения с достигающей 1-1,5 тыс. минимальной численностью населения [36, 54].

Б.А. Рыбаков, обобщая опыт многолетних работ, сделал вывод, что типичным для средневекового русского города было сочетание крепости, дворов феодалов, ремесленного посада, торговой площа­ди, комплекса административных зданий и храмов. Княжеский город отличали масштабы и наличие двух укрепленных частей - детинца и окольного города с примыкающими к валу монастырями и околица­ми-посадами, тянувшимися одной-двумя вытянутыми вдоль реки улицами, пересекаемыми поперечными магистралями. Детинцы служили не только местом жительства феодальной аристократии, но и являлись общегородской цитаделью, за стенами которой часто размещалась официальная резиденция светских и духовных вла­стей.

Характерной для древнейших городов Руси (X-XIV вв.) линейно-поперечной планировке улиц способствовали несколько факторов. Во-первых, роль организующего начала плановой структуры играла река, вдоль берегов которой развивалась городская застройка. Во-вторых, уже на раннем этапе истории в этих городах сложилось не­сколько общественно-политических и административно-хозяйственных центров. Материалы исследований Смоленска, Суз­даля и Рязани показывают, что всем им в домонгольское время были присущи все «городские» атрибуты, включая вечевое устройство, при котором каждый район (конец) города имел свой локальный ве­чевой центр.

В малых древнерусских городах связующим звеном служила улица, идущая по внутреннему периметру оборонительных сооруже­ний. По диаметру такой город пересекали еще одна-две улицы - в зависимости от количества въездных ворот. А они, как правило, бы­вали одни. Иногда устраивались дополнительные переулки, посред­ством которых все закрытые высоким забором городские дворы по­лучали свободный выход на улицу. Хуже известна система улиц ма­лых мысовых городов, часто расположенных в месте слиянии двух рек. Но именно среди таковых оказались будущие крупные центры позднего средневековья с радиально-кольцевой застройкой. Естест­венной точкой роста этих городов был детинец-кремль, зажатый в треугольнике между двумя водными преградами. В детинце или сра­зу под его стенами, на одной, довольно ограниченной площади раз­мещались и княжеский двор, и кафедральный собор, и торг. Рост го­родской территории на первых порах был возможен лишь в противо­положном от стрелки мыса направлении, и новые укрепления полу­кружьями своих валов закрывали вновь сформированные городские участки. Связь с центром осуществлялась по веерно расходившимся от кремля улицам-лучам. Со временем ветшавшие укрепления раз­бирались, а на их месте образовывались свободные от застройки проезды. Так складывалась радиально-кольцевая структура городов, подобных Москве.

В древнерусском городе не было четкого разделения на аристо­кратические и демократические кварталы: боярские родовые гнезда располагались вперемешку с кварталами рядовых горожан, что об­легчало феодалам территориальное расширение своих городских владений. Отсутствовала и жесткая дифференциация трудовых за­нятий: города, особенно малые, во многом сохраняли аграрный об­лик, органично вписываясь в окружающий пейзаж. В больших город­ских центрах натуральное хозяйство сосуществовало со специали­зированным ремесленным производством, продукция которого удов­летворяла массовый спрос и розничную продажу, прежде всего, в пределах самого города и близлежащих рынков сбыта в сельской местности. Сельское хозяйство128 составляло значительное, но не определявшее городскую жизнь занятие населения: в домонгольское время городской образ жизни во многом не соответствовал традици­онному укладу сельских общин.

К числу важнейших типологических признаков русского города относится усадебная застройка. Из сообщений летописи известно о существовании дворов в Чернигове, Смоленске, Ростове, Суздале, Владимире, Ярославле, Твери и т.д. Упоминаются как дворы князей, бояр и епископов, так и дворы непривилегированных горожан, нахо­дящиеся в полной владельческой собственности и занимавшие, как правило, большую часть городской территории. Возникновение осо­бой усадебной структуры русских городов понятно и оправдано и с исторической, и с ментальной точки зрения, поскольку такой тип за­селения тождественен родовым дворам славян, хотя и по разным причинам, но обязательно огораживавшим свою территорию и на от­крытых пространствах, и в лесу.

Горожане оказываются корпорацией землевладельцев с сово­купным пользованием городской площадью, владение частью кото­рой накладывало на хозяина определенные повинности: финансо­вые (уроки, дани), отработочные (строительство укреплений, моще­ние улиц) и военные. Может, потому города киевского периода отличает благоустройство - деревянная уличная замостка, дренажные системы, ограждения усадеб, уличная планировка.

Символически русский средневековый город представлял собой сложную модель мироздания, своего рода микрокосм с концентриче­скими кругами вокруг основного ядра, где первый внешний круг- са­довые и огородные участки, вплотную примыкающие к городскому пространству и проникающие в его свободные промежутки; второй и третий за ним - зерновые поля и пастбища129. С архитектурной точки зрения малый город выглядел как ландшафтный: проступая на фоне рек и озер, крутых холмов и больших дубрав, он производил впечат­ление распластанности и органической слитности с ними, открытости природе и небу. «Породы великые», напротив, отражаясь в водах массивными стенами с башнями и монументальными храмами, мно­гоцветными княжескими и боярскими теремами, противостояли ок­ружающей дикой природе организованным, окультуренным, преоб­разованным пространством как чудо богочеловеческого творения -«Град Божий».

Иппатьевская летопись донесла до нас описание начала г. Хол­ма (1259 г.): князь, решив основать новый город, приглашает туда «мастеров - немцев, русь, иноязычников, ляхов» [18, 127]. Симпто­матично в данном случае не столько привычное на Руси смешение «языцев» - сама собой разумеющаяся многоэтничность горожан, сколько то, что придание городскому поселению жизни, как расска­зывает древний автор, связывается с приходом различных умель­цев. Так в русском варианте оправдывается классическая формула средневекового города как «города мастеров». Свободные, по сви­детельству современников, ремесленники в первой половине XIII ве­ка составляли значительную часть городского населения. Именно они давали городу жизнь, и это заставляло княжескую власть при­влекать их всеми имеющимися у нее способами.

Специалисты различают в домонгольских городах свободных, с системой ученичества и признаками корпоративности ремесленни­ков, тесно связанных с рынком и выпускающих более стандартную и более разнообразную продукцию, и вотчинных мастеров, работаю­щих в производственных комплексах боярских усадеб. Дифферен­циация и узкая специализация ремесла (XII в.) наблюдается также по отдельным этническим зонам и типам городов, выделить которые непросто, поскольку производимая продукция распространялась не­обычайно широко: шедевры стеклолитья, скани и черни, изготовлен­ные исключительно столичными мастерами, встречаются за многие сотни км от места их производства. Достаточно редким ремесленным искусством были оружейное дело, иконопись и фресковая жи­вопись, переписка и оформление книг; повсеместно распространен­ными - обработка кости (шахматные фигурки - домашний промысел) и камнерезное дело (использовался токарный станок), ювелирное дело (литые крестики, иконки, височные кольца), металлообработка, деревообработка, кожевенно-сапожное ремесло, стеклопроизводство, прядение, ткачество и изготовление одежды, солеварение.

Расцвету ремесла, начинавшегося с работы на заказ и посте­пенно переходившего к работе на рынок, способствовала концентра­ция в городах феодальной знати, дружинников и торговцев. «...Летописцы, учителя-наставники, литераторы, живописцы, золо­тых и серебряных дел мастера, инженеры, писцы наполняли круп­ные городские центры, предлагая свое искусство и умение всякому хорошо платившему заказчику, будь то великий или удельный князь, вельможа, купец, монастырские старцы - рынок был достаточно ве­лик» [6, 223].

В XII-XIII вв. значительную часть экономики Руси составляла торговля, в которой кроме многочисленных купцов в качестве креди­торов принимали участие бояре и князья. Городская торговля осу­ществлялась «гостями» - высшим слоем купечества, занятым меж­дународной торговлей и объединенным в имеющие привилегии со­общества130, и «местными», торговавшими в своем городе, его окру­ге и на соседних территориях в радиусе ста км. Сложившаяся систе­ма включала в активную международную торговлю и многие малые города. Привозные вещи оседали на основных торговых магистралях или распространялись посредством крупнейших русских торжищ, главным из которых вплоть до возвышения волжских городов в Цен­тральной России был Смоленск131.

Правом торгового надзора со времен установления торговых пошлин на свое содержание была наделена Церковь, долгое время обладавшая прерогативой отслеживания правильности весов и мер. До конца XIII века при церкви существовала Дума по делам торговли и купеческого суда; в центральных соборах и церквах на торгу, среди которых были патронажные храмы купеческой корпорации, храни­лись меновые орудия: весы из двух чаш для воска, безмен для меда, локоть для сукна и рублевая гривна для взвешивания благородных металлов.

Предметом внутренней торговли служили ювелирные изделия из золота и серебра, стеклянная посуда и браслеты, кресты-энколпионы и церковные сосуды, глиняные писанки (производство киевских мастеров), шиферные пряслица и импортные бусы. За гра­ницу экспортировались меха, воск, мед, рыба, кожа, шерсть, соль, украшения. Внешними торговыми партнерами были Западная Евро­па, Византия, Восток, Крым, откуда поступали высокосортные при­возные ткани, самшит, изделия из цветных металлов, бусы, стеклян­ная посуда (Сирия и Египет), иранский фаянс, византийские шелко­вые ткани и амфоры с вином и маслом, крымские мраморные крестики-«корсунчики», среднеазиатские и ближневосточные хрусталь­ные, сердоликовые, аметистовые бусы, болгарские сосуды и фигур­ные замочки. В XII-XIII вв. наблюдается приток преимущественно церковной художественной утвари из франко-немецких мастерских [16, 31], а с XIII века в русских городах появляется выделанная «немчинами» бумага.

Заморских купцов можно было встретить в самых дальних и не всегда безопасных углах Центрального региона. Летописная история «избиения слобод» (1284 г.) ханского баскака Ахмата в Курском кня­жении, рассказывает, в частности: «...и созва отвсюду людей много, и бысть им от него вся, еже кто хотяше, и заборонъ отвсюду велика. И тако умножишася людие в слободах тех, и быша тамо торгы и мас-теры всякиа, и быша те велики две слободы якоже грады великиа». В дальнейших эпизодах этой истории оказалось, что при разгоне слободского населения дружинниками Олега Рыльского и Святосла­ва Липецкого были захвачены и скованы «нарочитые» немецкие и царьградские гости, освобожденные волей хана Телебуга: «Уведеша же о них яко гости суть, и повелеша их розковати и весь их тавар изыскавше отдати им цел, и не вредити их ничем никому, глаголюще: «Вы естя гости куплю деете, по землям ходите» [7, 26].

Городская культура достигает апогея накануне монголо-татарского нашествия. Самобытная и яркая, она известна, прежде всего, по материалам раскопок княжеских столиц. Археологические признаки городов периода расцвета: каменные храмы с фресковой живописью, большие вислые свинцовые печати Xf—XII вв. и буллы с изображением святых с обеих сторон XII-XIII вв., боярско-княжеские наряды и военные уборы, драгоценная утварь и дорогое оружие. «Особенно наглядным свидетельством высокого уровня культуры населения этих городов служат находки предметов с надписями, стилей-писал, книжных закладок и застежек» [18, 47].

Собранные в процессе археологических исследований древне­русских  поселений  материалы убедительно доказывают высокий уровень развития русских земель накануне нашествия орд Батыя. Страна находилась на подъеме. Ее экономика и культура достигли значительного уровня: сельское хозяйство базировалось на обшир­ном фонде старопахотных земель; ремесленниками, чьи изделия вышли на широкий внутренний и международный рынок, было ос­воено свыше 100 различных специальностей; в княжествах окрепли собственные центры, поддерживающие политические и торгово-культурные связи со многими странами. Вот почему столь разруши­тельные последствия имел для русской культуры удар иноземных захватчиков и последующее господство ордынского ига.

Было разрушено две трети древних городов Центральной Рос­сии, уничтожено большинство крепостей и волостных центров, мно­жество погостов и феодальных замков. Лишь на 25% (304) поселе­ний этого типа жизнь продолжалась в XIV веке. Следовательно, ока­залась подорванной вся административно-территориальная система Руси. Ремесленники, строители, купцы выводились в рабство, на не­сколько десятилетий прекратилось каменное зодчество. Утратились многие техники и приемы художественной обработки, произошло ог­рубление и опрощение ремесел, были уничтожены, вывезены из русских земель в Золотую Орду или сокрыты в кладах выдающиеся произведения искусства. Нарушились вековые торговые и культур­ные внутрирусские и внешние связи с другими странами; торговля приобрела исключительно централизованный характер.

Массовая гибель феодальных усадеб-замков с одновременным сокращением числа рядовых сельских поселений - свидетельство тяжелого урона, понесенного сельским хозяйством: запустели окуль­туренные земли, пострадала сложившаяся система земледелия. Это обстоятельство в не меньшей степени, чем гибель городов, надолго затормозило развитие Руси. Потребовались столетия на восстанов­ление ее экономического базиса.

Особенно пострадали Днепровское Левобережье и Муромо-Рязанские земли, в значительной мере лишившиеся своего оседлого населения, которое частью «бежало» в поисках новых мест, «частью переходило в полукочевое состояние, образуя хорошо известные ис­точникам отряды «бродников» [41, 127] и редкие, защищаемые ме­щерскими болотами и кромкой леса полуоседлые промысловые по­селения богатой звериными, рыбными и пчелиными угодьями степ­ной окраины юго-востока Центрального региона. На этих простран­ствах и много западнее - в Рыльско-Путивльском порубежье, «осу­ществлялось своеобразное слияние и переработка двух культур - славянско-оседлой и тюркско-кочевой, именно по отношению к бродникам появилось имя «казак», о чем свидетельствует найденная в Судаке греческая надпись XIV в.» [41, 127).

В.О. Долженок, анализируя имеющиеся данные, в качестве при­чин столь глобальных разрушений Средней Руси называет два об­стоятельства: первое - «расчистку» основного пути продвижения та­тар на Запад и обеспечение тыла, которым и должны были стать центрально-русские земли. Уничтожением городов, «избиением» и запугиванием сельского населения Орда хотела исключить всякую возможность враждебных действий. Второе - политическое и эконо­мическое уничтожение сильного соперника. «Чтобы обеспечить себе господство над всей страной, татары стремились, прежде всего, обеспечить себе господство над центральной ее областью и над ее политическим центром» [13, 78-79].

Рассеянное население, замершая городская жизнь, «сдвинутое пространство» (С.Д. Домников) славяно-русской цивилизации - вот итог такой завоевательной стратегии. Опустевшие лесостепные рай­оны, разоренные города и ковыльные степи Дикого поля вместо воз­деланной пашни - привычная редкому путнику картина черноземного юга Центральной России тех времен. «Из страны городов» Русь в большинстве своем вернулась в лесные деревни, к малодворным поселениям и переложно-подсечным пашням. Теперь ее формиро­вание происходит «в более суровых природных условиях, менее культурными силами» (В.О. Ключевский) и не на вечевой, а на авто­ритарной основе. В.О. Ключевский назвал Среднюю Русь ордынского периода «Верхневолжской, удельно-княжеской, вольно-земледельческой», позднее М.Н. Покровский отозвался о ней как о «захолустной и провинциальной» [25, 48].

Определяющий фактор развития послемонгольской Руси -феодальная вотчина и земледельческое крестьянство, ставшие на фоне отрезанных от торговых путей, во многом лишенных ремесел и забывших вечевые вольности малолюдных аграрных городов эконо­мической базой центральной и удельной власти. Городское строи­тельство, будь то восстановление старых или основание новых го­родов, теперь подчинено не столько целям обеспечения промыш­ленного и торгового развития определенных территорий, сколько во­енно-стратегическим интересам политических центров. Основыва­ются и развиваются города под жестким княжеским контролем, по преимуществу как средоточия административной власти в местах наибольшего скопления населения или как крепости на окраинах зе­мельных владений, заслоняющие уделы от могущественных сосе­дей.

Основной источник их существования - феодальная рента. Средство пополнения городского населения и налаживания ремес­ленного хозяйства - княжеские и феодальные фамилии, обеспечи­вающие льготами и посулами (организацией «белых слобод») при­рост необходимых «трудников» «из вотчинных» сел. Вполне понятно, что структура социальных отношений городских территорий (концов, слобод) основывалась на власти княжеских представителей, повто­ряя принцип организации сельских общин: вечевое правление ушло в прошлое.

Опиравшиеся на домениальные владения великие князья в не­малой степени были связаны с религиозной и социально-хозяйственной (земледельческой) традицией, искали поддержки в народе и все больше вживались в традиционно-бытовой уклад его жизни. Княжеские кланы преследовали преимущественно удельные интересы. Судьба каждого удельного правителя оказалась непо­средственно связанной с судьбой его земли и города, что рождало ощущение отечества - малой родины, которое, как отмечает Г.П. Федотов, «является в княжеских житиях предметом нежной и религиозной любви. В прологах к ярославским житиям она принима­ет форму гимнов русской земле, в которых - в зародышевой, конеч­но, форме - можно найти не только обоснование идеи национально­го государства, но и национальной культуры: «О светлая и пресветлая Русская земля, и приукрашенная многими реками, и разноличными птицами, и зверями, и всяческою различною тварию, потешая Бог человека и сотворил вся его ради на потеху и на потребу раз­личных искушений человеческого рода естества, и потом подарова Господь православной ю верою, святым крещением, наполнив ю ве­ликими грады и домы церковными и насеяв ю боголюбивыми книга­ми; и показуя им путь спасения, им же дойти пресветлого света и ра­дости всех святых и райския пищи, неоскудныя Божия благодати наполнитися, но по делом нашим прияти противу трудом» [37, 104— 105].

В продолжение XIV-XV вв. на волне сельскохозяйственного развития обнаруживается предпочтение деревенского типа расселе­ния с его необходимым минимумом социальных гарантий, террито­риально-общинными и патриархальными внутрисемейными отноше­ниями. Традиции унифицируются, утверждается и провозглашается обрядово-ритуальный132 строй жизни. Епископские поучения князьям и всем православным христианам, помещаемые в кормчих книгах, «подчеркивают необходимость твердо держаться обычаев своей страны - это становится... почти государственным делом» [21, 157]. Договорные отношения замещаются стереотипами патриархального властвования с переносом на князя и его представителей крестьян­ского отеческого и народного идеала, все более разделяемого кня­жескими и феодальными фамилиями, Церковью, крестьянскими массами и городскими низами. Все явственнее осознается священность власти и ответственность князя  перед Богом и «народом-землей» (С.Д. Домников).

Культурная система и локальные художественные школы удельной Руси

Удельная система с ее духом соперничества и унаследованной от Киева созидательной энергией несла в себе колоссальный твор­ческий потенциал. Совпав по времени с активными этническими процессами и пиком синтеза язычества и христианства, три столетия феодальной раздробленности стали эпохой грандиозного расцвета древнерусской культуры, ее «золотым веком». Самые значительные художественные произведения этого периода отразили основные этапы национального духовного восхождения, зримо воплотив то общенародное переживание, которое религиозные мыслители се­ребряного века назвали соборным и софийным горением за судьбы родной земли.

Укоренение отдельных ветвей династии Рюрика в уделах и объ­явление подвластной территории своей пробуждало желание ее маркировки и благоустройства, внешним символом и наглядной де­монстрацией которых становилось городское и храмовое строитель­ство. Подчинявшееся стремлению удельных князей повторить сим­волику великокняжеской столицы, со времен князя Ярослава Мудро­го воплощающую общехристианскую «мифологему Вечного града»133 [14, 277], оно в самых значительных, претендующих на общерусский престол титульных (С.Д. Домников) княжеских городах воспроизво­дило особенности топографии, двухчастную структуру (город-мона­стырь) и архитектурные элементы и символы Киева. Раз за разом в самых отдаленных местах Русской земли возрождался облик его кафедрального Софийского134 и монастырского Успенского собора, городские стены и Золотые ворота; вставали княжеские монастыри, в купе с градом олицетворявшие единство священства и власти. Так утверждался оригинальный общерусский ансамблевый принцип го­родской застройки и тип культовых зданий, повторенный в разных удельных городах Средней Руси: Чернигове, Новгороде-Северском, Рязани, Смоленске, Владимире, Ростове, Ярославле.

Идея преемственности власти наравне с идеей великой миссии жертвенного противостояния Злу во имя спасения Божьего мира на­ходила свое воплощение в идущей от Киева традиции возведения на месте победы над «погаными»135 монументальных соборов, уравно­вешенных сопутствующими им небольшого размера храмами святых воинов-заступников - Георгия Победоносца, Михаила Архангела или Димитрия Солунского. Посвящаемые патронам той или иной ветви великокняжеской семьи, они воочию воплощали представление о сосредоточении в удельной столице власти князя «как охранителя чистоты Церкви-Земли» (С .Д. Домников). Недаром этот очевидный символ покровительства Русской земле Богородицы и воинов -угодников Божиих повторяют Благовещенский соборный комплекс в Чернигове, Богородицкий в Суздале, Успенский во Владимире, глав­ные соборы Московского кремля.

Не менее характерен и выбор посвящения храмов и храмовых приделов. Религиозное сознание удельного времени выражалось уже не столько радостной символикой Софии-Премудрости или Бла­говещения киевского периода, сколько олицетворявшими великую надежду Успением, Покровом Богородицы, Спасом или символом всеобщей любви и гармонии, воплощенном в облике Свято-Троицкого собора и гениальных образах Ангелов Предвечного сове­та Андрея Рублева.

Русской землей правила династия, объединенная не только родственными связями, но и традициями, перемещавшимися по раз­ным ее пределам вместе с князьями, боярами, «княжескими слугами и людьми». Потому во многом личной энергией и образованностью самых талантливых потомков Рюрика объясняется и духовный рас­цвет северо-восточных княжеств, и отмечаемое исследователями сходство региональных худбжественных форм, что невозможно ис­толковать только общим каноном или господствующим стилем, разве что вкусом заказчика и умениями мастеров, его обслуживающих. Именно эта особенность позволяет увидеть и смутно-сказочный об­раз разрушенных татарскими ордами южно-русских городов, и то, сколь широки были политические связи русских князей и грандиозны их творческие замыслы.

О былом мы знаем всего лишь малую часть: культуру историко-географической территории, две сотни лет находившейся под вла­стью монголо-татар, долгое время изучали по единичным, случайно сохранившимся произведениям. Количество известных в Централь­ной России архитектурных памятников, стенных росписей, икон, дра­гоценной утвари и книг несопоставимо с аналогичными остатками старины не пострадавших от нашествия татар Новгорода и Пскова. Но все, что нам известно, создает поразительно яркую и цельную картину единого культурного пространства с отдельными локальны­ми художественными центрами и местными творческими школами, главные из которых - Смоленск, Владимир, Суздаль, Москва.

Первый каменный храм Смоленска, возведенный Мономахом в 1101 г., повторял приемы киевской архитектуры, однако, как считают ученые, уже в 40-80-е гг. этого столетия возникает местная архитек­турная школа, во многом опирающаяся на традиции полоцких масте­ров136, следы деятельности которых отмечены во второй половине XII века в разных древнерусских городах. Расцвет смоленского до­монгольского религиозного искусства приходится на конец XII - пер­вую треть XIII вв.: к этому времени относятся храм Михаила Архан­гела и церковь на Малой Рачевке. В 1207 г. была построена церковь Параскевы Пятницы на Торгу, воплотившая творческие находки смо­ленских мастеров - вытянутый вверх объем, трехлопастное завер­шение фасадов и поясное расположение окон, впоследствии серь­езно повлиявшие на церковное зодчество Новгорода и Пскова137. Именно они определили оригинальное лицо северо-западной сред­невековой архитектуры [17, 111].

Начало сложения северо-восточной архитектурной традиции относится к середине XII века и связано с деятельностью Юрия Дол­горукого. Летопись под 1152 г. сообщает о пяти (условно типовых по планировке и композиции) построенных им храмах - Бориса и Глеба в Кидекше, Георгия во Владимире, Георгия в Юрьеве-Польском, Спаса в Суздале и Спасского собора в Переславле-Залесском. Со­хранившиеся два из них (Спасский - Переславля-Залесского и Бори­соглебский Кидекши) одноглавием, суровостью и аскетичностью об­лика, необычностью используемых материалов (не из плинфы, как это было по заимствованной в Византии технологии, а из квадров те­саного камня) и строительных приемов долгие годы вынуждали ис­кусствоведов (Н.П. Кондаков, Д.Н. Бережков, Н.Н. Воронин...) искать истоки столь отличной от принятых образности и техники. Сделан­ные ими выводы указывают на связь архитектуры времен Долгоруко­го с Галичем и Малопольшей, откуда, вероятно, происходила испол­нявшая работы строительная бригада.

Продолжатель заложенных традиций - Андрей Боголюбский ос­тавил после себя памятники, являющие высшее достижение не только северо-восточной, но и всей древнерусской архитектуры XII века. Однако породили их, как свидетельствуют аутентичные тексты, немецкие мастера. В Лаврентьевской летописи говорится, что при князе Андрее строительство вели «из всех земель мастеры», что В.Н. Татищев в «Истории Российской» уточняет следующим обра­зом: «...Мастеры же присланы были от императора Фридерика Пер­вого, т.е. Фридриха Барбароссы... с которым Андрей в дружбе был...» [33, 72, 244-246 (прим. 483)]. В данном случае (как и во всей последующей истории России) иноземные умельцы полностью подчинялись требованиям заказчика, создав не романские памятни­ки на русской почве, а здания традиционных для древнерусского зодчества типов, романские черты в которых органично введены в собственно русскую строительную традицию. При Андрее Боголюбском появились на северо-востоке Руси и первые каменные укреп­ления, и великолепная, ослепляющая блеском золота139 и изыскан­ностью отделки княжеская резиденция в Боголюбово. Церковная и светская архитектура его времени отличается тем совершенством, достоинством и репрезентативностью, которые целиком вписывают­ся в художественную программу волевого и образованного князя, чья удельная столица претендовала на роль главного города Руси.

Летописи, редко и скудно упоминающие древнерусских худож­ников, подсказывают все же, что «обыкновенными строителями церквей были ... тогда немцы: летописец считает подобным чуду то, что Ростовский епископ Иоанн, обновляя суздальскую соборную цер­ковь Богоматери, не искал "мастеров от немец", но нашел "мастеры от клеврет св. Богородицы и от своих", из которых одни лили олово, другие крыли церковь, третьи белили ее известию» [22]. Приведен­ные Макарием свидетельства относятся уже ко времени великого Всеволода Большое Гнездо, использовавшего для воплощения сво­ей художественной программы мастеров Владимирского Успенского собора, получавшего княжескую ругу и имевшего в подчинении ре­месленников различных специальностей. Усилия этих прошедших строительную школу на лесах церквей Андрея Боголюбского масте­ров предвосхитили архитектурные поиски рубежа XII и XIII вв. -столь своеобразно перестроен ими Успенский собор, превративший­ся из одноглавого в пятиглавый и приобретший ступенчатую внеш­нюю форму и обширное внутреннее пространство.

Замечание летописи - «от своих» - указывает на появление у Ростовского владыки Иоанна своей строительной бригады, что вме­сте с «успенской» переделывала монастырский Рождество-Богородицкий собор Суздаля [15, 146]. Это обстоятельство, наряду со стремлением «вернуться к монашеской строгости церковной ар­хитектуры» [9, 464] сыграло решающую роль в формировании при Всеволоде двух направлений зодчества: строгого и монументального - церковного и светского - праздничного и декоративного, отличав­шегося спокойствием и величавостью образа и щедрым использова­нием белокаменной сюжетной резьбы (Дмитриевский собор, 1195-1197 гг.).

Удельное дробление Ростово-Суздальской земли обусловило значительное расширение архитектурной географии Северо-Восточной Руси и способствовало утверждению в ее пределах двух строительных традиций: местной белокаменной, создающей новые формы на основе развития собственного опыта, и плинфяной, свя­занной с творчеством киевского зодчего Петра Милонега. С 1213 по 1218 г. сыном Всеволода князем Константином в доставшемся ему после отца уделе велось строительство шести храмов: Успенского и Спасского в Ярославле, церкви Бориса и Глеба, Константина и Еле­ны и нового Успенского собора в Ростове, церкви Воздвиженья на Торгу во Владимире. Памятники города Ярославля (Успенский и Спасский соборы) с их подчеркнуто вертикальной композицией и повышенными конструкциями завершения (Н.В. Воронин) переклика­ются с современным им черниговским зодчеством, наиболее плодо­творно развивавшим тенденцию монументального башнеобразного храма. Этой же традиции соответствует образ поставленного в Суз­дале Георгием Всеволодовичем белокаменного Рождественского собора (1222-1225 гг.).

С Черниговом связано не сохранившееся и не нашедшее отра­жения в нарративных источниках церковное строительство Северской Руси. Потому судить об особенностях древнерусской архитек­туры юга Центральной России можно лишь весьма условно, руково­дствуясь историческими аналогиями и выводами археологов, по ве­щественным остаткам относящих южные домонгольские храмы к той или другой строительной школе. Так, археологическое заключение исследования (1982-1992 гг.) г. Рыльска и его окрестностей свиде­тельствует буквально следующее: «Постройки великокняжеского пе­риода на горе пока не встречены (за исключением нескольких печ­ных развалов), но есть следы каменного строительства - остатки храма, разрушенного при монгольском нашествии 1240 г.: плинфа и поливные плитки пола. Судя по размерам плинфы, храм строился в конце XII начале XIII вв., а знаки и клейма на плинфе указывают на то, что строили его, скорее всего, черниговские мастера» [39, 301— 309].

Последней домонгольской постройкой Северо-Восточной Руси стал Георгиевский собор в Юрьеве-Польском (1230-1234 гг.), выде­ляющийся поразительной орнаментальной и сюжетной резьбой. Его стены, испещренные «ковровыми» рельефами, аналогичными по языку и стилю поэтике «Слова о полку Игореве», запечатлели в кам­не «художественный синтез христианских и языческих, церковных и светских мотивов» [24, 40], являя наиболее репрезентативный обра­зец «собственного романского стиля» в древнерусской архитектуре.

Ряд авторов (Н.Н. Воронин, М.Н. Тихомиров) обратили внима­ние на факты, указывающие на непрерывность русской художест­венной традиции в послемонгольском XIII веке, на постепенное воз­рождение архитектурной деятельности в городах Средней Руси, че­му, по мнению исследователей, способствовал не подвергнутый ра­зорению первого монгольского нашествия и остававшийся центром культурной жизни Северо-Восточного края Ростов. По-видимому, именно его мастера занимались восстановлением церкви Бориса и Глеба в Кидекше (1239 г.) и строительством Борисоглебской дворцо­вой церкви в Ростове (1253 г.).

Переняли традиции владимирских мастеров и новые культур­ные центры - Тверь и Москва, о чем свидетельствуют первые бело­каменные московские храмы и Спасский собор Твери конца XIII - на­чала XIV вв. В этот же период времени разворачивается каменное крепостное строительство: если до середины XIII века каменные ук­репления на Руси были редкостью, то к его завершению и особенно в XIV столетии они известны в значительном числе. Главное из со­оружений такого рода - возведенная незадолго до Куликовской бит­вы (1367 г.) белокаменная крепость в центре Москвы, площадь кото­рой практически соответствовала территории современного Кремля. С XIV века оборонительную функцию начинают приобретать город­ские и пригородные монастыри, чьи мощные стены не раз спасали от врагов.

Киев стал образцом и родоначальником и в иконописном деле. Разъезжавшиеся по уделам князья увозили с собой родовые иконы: так появились Смоленская, Игорьевская, Муромская140 византийско­го письма иконы Богородицы и Ярославская Оранта - единственный сохранившийся шедевр киевского мастера Алипия. Время и пись­менные источники не оставили нам других свидетельств распро­странения иконописных образцов. Ничтожно и количество известных ныне средневековых икон «золотого века», тем более, домонгольского времени, но и этот мизер позволяет сделать вывод, что иконо­писный канон, «в таком виде, в котором дошел до нас» [2, 58], сло­жился уже к началу удельной эпохи.

Печалуясь об исчезнувшей в огне пожаров Древней Руси, пат­риоты Отечества и ценители национального искусства всматривают­ся в первую очередь в лик «Спаса златые власы», по одухотворен­ности и ряду художественных признаков воспринимаемого нашими современниками совершенным и непревзойденным творением до­монгольской художественной культуры. Однако специалисты увере­ны, что иконография этого одного из немногих дошедших до нас Об­раза, «не была чем-то экстраординарным» (А.И Яковлева). Вплоть до конца XIII века аналогичные произведения служили эталоном подлинной иконности и репрезентативности. «Их системе декорации подражали ...а воплощенный в них тип лица со временем стал ассо­циироваться не только с собственно иконописным началом, но и с национальным: мягким и тонким, полным славянской открытости» [42, 201-202].

В образности и живописной технике «Спаса...» искусствоведы различают отражение разнородных влияний, духовных нюансов и стилистических оттенков переходной эпохи XII-XIII вв.: комниновскую созерцательную отвлеченность и выразительную готическую индивидуализацию лика; характерную для стиля утонченного византийского спиритуализма XII столетия виртуозную линейность и при­сущую европейскому прикладному искусству XIII массивную, почти чувственную красоту декора; иконографическую верность догмату и опирающуюся на личный зрительский опыт многозначность и свобо­ду восприятия. В страдальческих чертах лица Спаса и перенасы­щенности декора - невизантийская острота и интенсивность запад­ноевропейского мировидения, тогда как в «натурализме» просту­пающего из массивного «реликвария» лица - настроение «эпохи, ве­рившей в нетление мощей» [42, 201-202]. Так по своему, оправив хрупкий комниновский лик «Спаса» в «драгоценный романский ок­лад», выразила Русь художественный опыт обоих своих учителей -Византии и латинского Запада, создав в итоге оригинальное живо­писное творение, производившее, как и другие ее шедевры - иконы и рукописи рубежа XII-XIII вв., впечатление ювелирного изделия141.

Этот родившийся на стыке раннеготического и позднекомниновского искусства своеобычный художественный образ, отличающийся пристальным вниманием к «внутреннему человеку», желанием пе­редать через психологизм и экспрессию, живость облика и любовь к деталям его душевный мир, выразил ту собственно русскую иконо­писную традицию, в которой особо выделяется притягивающий к се­бе и требующий определенного отклика лик. Так даже единственный пример из «детства нашей культуры» приоткрывает нам характер­ную для древнерусского искусства открытость и изначальную обра­щенность к различным источникам, способность проникать в самую суть и передавать ее с непревзойденной глубиной. Способность, ставшую спустя столетия базисной в менталитете отечественного художественного творчества.

Ассоциирующаяся с национальным славянским характером смягченность образа «Спаса златые власы» ощутима и в двух других иконах: «Спасе Вседержителе» середины XIII века, соотносимом специалистами с работами ростово-ярославского круга [31, 256], и более поздней коломнинской иконе «Борис и Глеб» (вторая четверть XIV века, ГТГ) [42, 210] с её Пронзительной остроты и достоверности образами.

Тщательность и проработанность живописи, обилие цветовых оттенков - наиболее выразительные черты среднерусской художе­ственной манеры, рожденной под впечатлением греческих произве­дений русскими или отражавшими «в своем творчестве оттенки рус­ской культуры приезжими мастерами» [31, 256]. Близки византийской традиции и ярославские иконы XIII века - «Богоматерь Толгская» (Ярославский художественный музей) и «Архангел Михаил» (ГТГ), приковывающие взгляд сочной пластикой, яркой эмоциональностью и единством обуславливающих целостность и одномоментность вос­приятия композиционных акцентов [31, 256].

Однако средневековая религиозная живопись Центральной России XIII столетия не была столь уж однородна по внутреннему складу образов. Так, фрески в диаконнике собора Рождества Бого­родицы в Суздале (1233 г.) поражают не лиризмом, а мощью и вели­чием. Как характерные приметы Ростово-Суздальской иконописи («Богоматерь Максимовская» (XIII в.), «Богоматерь Толгская» (XV в.), «Благовещение» (XV в.), «Покров» (XV в.), уникальный комплекс икон-таблеток из Богородицко-Рождественского суздальского собо­ра) отмечают искусствоведы возвышенность образов, богатство ико­нографического мышления, композиционную и цветовую уравнове­шенность, плотное заполнение иконного пространства, плавное письмо ликов при художественном своеобразии каждой иконы, ак­тивное введение золота, изысканность и изящество миниатюры.

Владимировская иконописная школа отличается тем, что Васи­лий Великий называл «возношением познанием и разумом», «озаре­нием в сердце от Духа» - внешне неяркой, аристократически утон­ченной созерцательностью и духовным восхождением. Ее приметы -«нераздельность и неслиянность» цвета и света, особый интимный характер «образной структуры, духовное единство изображенных лиц, отсутствие дистанции между ними» («Ангельский чин с Эмма­нуилом»142) [20, 223]. Источником такого художественного и духовно­го прозрения, вне сомнения, стал опыт общения с иконописным идеалом владимировского средневековья - благословившей Севе­ро-Восточную Русь, а потом и всю Русскую землю чудотворной ико­ной Богородицы Умиления.

Даже отрывочные сведения житий, сказаний или летописей по­зволяют в ряде случаев разглядеть определенную программную на­правленность идейно-религиозной и художественной политики удельных князей. Иногда интуитивную, а то и целеполагающую. Са­мый яркий тому пример - акции Андрея Боголюбского в области ду­ховной жизнь1, из которых наиболее впечатляет перенос из Вышгородского женского монастыря иконы Богоматери, позже полу­чившей наименование «Владимирской». Вместо чтимой чудотворной святыни, каких в Вышгороде - центре культа Бориса и Глеба - было немало, князь Андрей берет в далекие края не древний и не успев­ший прославиться, но непревзойденный по своим художественным достоинствам Богородичный образ. Его брат Всеволод, в юности живший в Константинополе и, по-видимому, хорошо разбиравшийся в художественной жизни византийской столицы, с не меньшим поч­тением принимает из Солуни другую высокохудожественную святы­ню - изображение Димитрия Солунского на доске с его гроба; строит и расписывает Дмитриевский собор. При нем, скорее всего, создает­ся и «Чин с Эммануилом».

Наш современник, знаток древнерусской живописи Л.И Лифшиц отмечает: «Есть закономерность уже в самой последовательности появления во Владимире столь выдающихся памятников, как «Вла­димирская Богоматерь», «Богоматерь Боголюбская», «Ангельский чин с Эммануилом», фрески Дмитриевского собора. За всем этим видится строго определенная художественная политика, насаждае­мая и утверждаемая Андреем Боголюбским и поддерживаемая его приемниками. Идет активный и сознательный отбор, почти полно­стью исключающий случаи пассивного приятия случайно заносимых форм и идей. Произведения искусства рассматриваются не только как существенная, неотъемлемая принадлежность церкви, но и как воплощение определенного идеала государственности» [20, 226-227].

Традиция, внедренная усилиями княжеского рода, находит свое продолжение в «высокоразвитой духовной культуре, ни в коей мере не ощущающей себя отсталой и провинциальной, имеющей собст­венные цели и активно творчески приспосабливающей новые образы и новые идеи к своим задачам» [20, 227]. Основой ее выразительной художественности становится раскрывающая тему стремящейся к совершенству любви идея покаяния и страдания как необходимого испытания на пути спасения. И хотя подобный нравственный макси­мализм формировала «отвлеченная литературная программа» (Л.И. Лившиц), не отражавшая реально складывающихся общест­венных отношений, «стоящий за ним духовный идеал был столь воз­вышен, обладал такой потенцией пластического воплощения, такой устойчивостью и жизнеспособностью, что ему суждено было во мно­гом определить пути развития средневековой русской культуры и в XIV, и в XV вв.» [20, 230] и обрести завершенность в творчестве Ан­дрея Рублева и «ферапонтовских» фресках Дионисия.

Образцом и вдохновителем костромской иконописи могли стать икона Спаса Нерукотворного (60-е гг. XIII в.) Спасо-Запрудненского

храма144 Костромы и икона Богоматери из Городца времен Юрия Долгорукого, позднее по посвящению великомученику Феодору Стратилату каменного храма, где она была поставлена, названная Федоровской. Чудотворные иконы Северской земли - Молченская, Путивльская (обе иконографического типа «Одигитрия») и Курская Коренная Знамения Богородицы (XV в.) несут явные следы наивных и мягких «киевских и черниговских писем», что свидетельствует о многовековой обращенности юга Средней Руси к этим культурным центрам. Недавно открытая от записи древняя (до середины XIII в.) рязанская икона из храма Успения удивительно напоминает Смо­ленскую икону Богородицы Одигитрии, пробуждая желание знать причину такого сходства. Но ответа пока нет: упомянутые образы еще не обрели своего места ни в современной историографии, ни в «кондуите» искусствоведов. Их судьбу, и их «лик» только предстоит «разглядеть», по новому, может быть, увидев и удельные времена юга Центральной России, на несколько столетий превращенного по­ловецкими и татарскими ордами в «Дикое поле».

Опустошительные набеги инородцев, нескончаемое соперниче­ство русских князей, пожары и стихийные бедствия стали причиной гибели не только произведений изобразительного искусства и па­мятников архитектуры, но и книг145, количество которых долгое вре­мя исчислялось единицами. Однако тщательное обследование ра­нее известных и находки и реставрация новых произведений, анализ письменных источников дали более полное представление о сред­невековом книжном наследии. В настоящее время выявлено около ста рукописей, написанных и украшенных только в Северо-Восточной Руси с конца XII по начало XV века. Ростовские, предпо­лагаемою владимирские и ярославские книги, рукописи из Твери и Москвы, из Переяславля-Залесского и Галича-Костромского, из Ниж­него Новгорода и Кирилло-Белозерского монастыря по-новому ос­вещают словесное искусство удельной эпохи.

Наиболее продуктивными книгописными центрами оказались виднейшие очаги церковной и политической власти: Ростов, Тверь, Рязань, и Москва146. «Именно в этих городах функционировали по­стоянные либо периодически возобновляющиеся мастерские, кото­рые выпускали особо выразительные образцы книжного искусства. Именно здесь создавалось каллиграфическое мастерство, продумывалась общая композиция церковной и внецерковной книги, вырабатывались основные типы иллюстраций, заставок, инициалов. Именно здесь шлифовались вкусы лучших писцов, художников и переплетчи­ков, а также мастеров-ювелиров, которым поручалось изготовление драгоценных окладов для наиболее роскошных, заказных рукопи­сей» [8, 530].

Древнерусские литературные сочинения XII-XIII вв. по-прежнему предназначались элитарным читателям, но писалась они разошедшимися по разным землям авторами уже на местном мате­риале и для местного употребления. Таковы памятники XII- первой трети XIII вв.: «Повесть о водворении христианства в Муроме», «Сказание о Владимирской иконе Богоматери» и «Повесть об убие­нии Андрея Боголюбского», «Сказание о Леонтии Ростовском», «По­весть о водворении христианства в Ростове», или ефремовское «Житие Авраамия Смоленского» - единственное из перечисленных авторизованное произведение.

Продолжилось и летописание, приобретшее определенную скудность и локальность, однако точностью и объективностью, как и отсутствием искажения фактов превосходившее, по мнению отече­ственных ученых, «западноевропейские и византийские хроники, яв­ляясь и по сей день одним из основных источников изучения средне­вековой истории нашего государства» [3, 332]. Краткость и регио­нальный характер летописей ордынского периода искупается житий­ной, преимущественно княжеской литературой, сохранившей «живое дыхание эпохи и величие подвига человеческого» [1, 188], с удиви­тельной простотой и силой переданных в «Повести об убиении в Ор­де Михаила Черниговского» или «Повести об убиении в Орде Ми­хаила Тверского».

Известно, что основным местом «писания словес» были епи­скопские дворы и митрополичьи «учительные» монастыри, игумены которых всячески поощряли занятия литературой или книгописанием . Требование «книжного обучения», содержащееся в аналогич­ных Студийному общежительных монастырских уставах, во многом способствовало тому, что при монастырях формировались библио­теки с богослужебной, святоотеческой, учительной и даже светской литературой. Особую роль в развитии книжного дела сыграли мос­ковские и подмосковные обители: наибольшая масса рукописных книг вышла из митрополичьих Чудова и Спасо-Андронникова монастырей, где собирались знающие и испытанные старцы и по пре­имуществу селились образованные иноки. Эту же славу со временем получила и Троице-Сергиева лавра, основатель и настоятель кото­рой преподобный Сергий Радонежский «поощрял иноков» - усерд­ных «книжников».

Среди дошедших памятников большая и лучшая часть написа­ны церковными иерархами или под их руководством. В частности митрополит Кирилл, возглавивший русскую Церковь в годы тяжкого разорения, участвовал в создании наиболее ярких произведений своей эпохи, став непосредственным автором «Жития Александра Невского», предворяющегося самыми проникновенными из когда-либо написанных строками любви к отечеству. Его «Слово о погибе­ли земли Русской» по географическому и хронологическому размаху напоминает «Слово о полку Игореве», воспевая красоту Руси и при­зывая к достоинству, обретающему силы в прошлом величии родной земли. Ярчайшим проповедником стал и его сподвижник, уже упоми­навшийся Владимирский епископ Серапион (1274-1275 гг.), в про­стых и доходчивых обращениях к своей пастве развивавший идею, что падение Руси - кара Божия за грехи людей и единственный путь избавления от ордынского ига - покаяние и очищение.

Священником был и бывший брянский боярин Софоний-рязанец, чье «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и брате его Владимире Андреевиче» наряду с устными народными преда­ниями о Куликовской битве и «Словом о полку Игореве» послужило написанию «Задонщины» - поэтического произведения, обращенно­го к «братьям, друзьям и сыновьям русским»148 [12, 11]. М.Н. Тихомиров отводил «Задонщине», как и «Сказанию о Мамаевом побоище», особую роль, будучи уверен, что эти созданные в конце XIV века творения не читали, а распевали, ибо ни один из их списков «не представляет собой полного воспроизведения текста другого», а значит, их бытование продолжило традицию «дружинной повести», аналогичной «Слову о полку Игореве».

На Рязанской земле была создана и «Повесть о разорении Ря­зани Батыем в 1237 г.» — обращенное к местному читателю сочине­ние, оплакивающее то, «как погиб град и земля рязанская, измени­лась доброта ее, и отошла слава ее, и нельзя в ней ничего благого увидеть, только дым и пепел», составленное, по мнению специали­стов, на основе рязанского летописания гораздо позже трагических событий, когда княжеские или епархиальные книжники по заданию князя в пору усиления Рязани в политических целях стали собирать и перерабатывать местные памятники. В повесть включены создан­ные ранее рязанские произведения: похвала роду рязанских князей, плачь рязанского князя о сожженной Рязани, легенда о рязанском богатыре Евпатии Коловрате, другие сюжеты. Столь активное разви­тие здесь литературного творчества не удивляет: с рязанской зем­лей, в частности с Муромом, связаны самые известные былинные герои Илья Муромец и Соловей-Разбойник149 киевского былинного цикла и большинство богатырей. Жизнь Мурома отражена в фольк­лоре, а потом и в повести «О водворении христианства в Муроме» необычайно ярко, это позволяет предположить, что он был одним из самых значимых центров формирования эпического жанра.

Удельной Руси соответствуют местные богатыри, «сходящиеся на поклон к великому князю или сражающиеся с врагом в своих уде­лах (Алеша Попович - «из славнова Ростова», Добрыня Никитич из Рязани, Василий Буслаев из «славна великого Новаграда»), но представляющие всю Русь. Недаром былина ведет Илью Муромца из села Карачарова, через леса Брынские, черные грязи Смолен­ские, мимо города Чернигова и т.д., охватывая взором всю русскую землю. «Народная эпическая традиция проникает в письменную (книжную) культуру и прочно закрепляется в ней: реальный истори­ческий факт преломляется через ценности христианской святости и богатырской эпики. Оба типа религиозного восприятия совмещают­ся» [14, 300]. Былинные герои становятся историческими персона­жами150, сражаясь, согласно летописным свидетельствам, на Калке или в битве под Липецком, со временем приобретая черты христиан­ских святых воинов и совершая паломничества в Святую землю. Ис­торические персонажи, напротив, обретают черты одновременно былинного героя и святого воина, как это происходит с князем Дмит­рием в «Задонщине». В сочинениях книжников и в летописании эпи­ческая и христианская традиция сосуществуют на равных и в сюжет­ном, и жанровом смысле, и в особенностях поэтики. «Великокняже­ская письменная (летописная), церковно-книжная и народно-мифологическая традиции сплетаются в итоге в мифологеме Святой Руси и скрепляются в мощный архетипический пласт традиционно-русской ментальности» [14, 301].

В послемонгольский период (XIII—XIV вв.) повсеместно распро­страняется литература с учительно-православной тематикой. Еще в середине XIII столетия был переведен сборник афоризмов, рассуж­дений и кратких историй «Пчела» о добродетели, чистоте, мужестве: создавались сборники поучений - «Измарагд», «Златоуст», «Златая цепь», писались проповеди - «слова», количество которых множи­лось. Возникла целая серия «хождений» - паломническая литерату­ра о путешествиях русских людей к православным святыням: «Бесе­ды о святынях Царьграда», «Сказание о Царьграде», «Хождение Иг­натия Смольянина в Царьград» или «Хождение митрополита Пимена в Царьград», описанное его спутником Игнатием (конец XIV в.). Такое внимание к духовным поискам во второй половине XIV столетия привело к взлету монастырской жизни, когда преподобный Сергий Радонежский и его ученики основали в Русской земле около 40 круп­ных обителей.

В литературе XIV-XV вв. уже проступают черты будущего жан­рового разнообразия. Так, «Повесть о Митяе» (митрополите Михаи­ле), по мнению М.Н. Тихомирова, носит портретный оттенок, рисуя внешность героя, его ученость и службу; повести «О начале Москвы» или о «Московском разорении» (1382 г.) больше посвящены городу, тогда как «Повесть о Колоцкой иконе Божьей матери», содержащая поучительный рассказ о простолюдине Луке, или назидательная «Повесть о смоленском князе Юрии» - «настоящая новелла, харак­теризующая быт XIV-XV вв.» [35, 239].

В XV столетии наступает золотой век русско-московского лето­писания, начало которого связано с именами митрополита Фотия и писателя Епифания Премудрого, трудами которых в 1418 г. был соз­дан новый общерусский летописный свод, включивший в себя новые повести о грандиозных событиях конца XIV - начала XIV вв. Многие из этих повестей принадлежат перу Епифания («Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго») и его современников («Летописная повесть о Куликовской битве», «Повесть о нашествии Тохтамыша», «Повесть о нашествии Едыгея»). Свод отстаивал идею церковного единства русских земель, призывал к совместной борьбе с татарами при сохранении полити­ческой автономии каждого княжества и позднее подвергся серьез­ным переделкам, отражая противоборство различных политических сил. Епифаний Премудрый словом, как его гениальный современник Андрей Рублев кистью, рассказал о подвигах великих национальных святых, выразив общий подъем национального самосознания Рус­ской земли. Его деятельность способствовала утверждению в лите­ратуре стиля «плетения словес», во многом способствовавшего раз­витию русского языка.

При посредстве Церкви на Русь проникали некоторые инозем­ные книги, особенно с конца XIV века, когда оживились связи с юж­нославянскими землями. Эти связи значительно расширились с при­ходом на Русь выходца из Болгарии митрополита Киприана и афон­ского ученого монаха, серба по национальности Пахомия Логофета, внедрившего риторически-панегирический стиль повествования. Его перу принадлежит переработка житий Сергия Радонежского, Варлаама Хутынского, Михаила Черниговского, митрополита Алексия, архиепископов Иоанна и Моисея. Заново были написаны жития Ни­кона Радонежского, Саввы Вишерского, Кирилла Белозерского. Этот титанический труд стал результатом подготовки общерусского свода святых, знаменующего активные централизационные процессы - по­следовательное и постепенное формирование Московии.

Примечания

95 Реформы Ольги, Владимира и Ярослава Мудрого.
96 В середине XII века Киевская Русь состояла из 15 крупных и мелких удельных княжеств, накануне монгольского нашествия на Русь (1237-1240) их было около 50, а в XIV 8. их число приблизилось к 250.
97 В этот же период (XIII в.) активизировалось экономическое развитие и этническое сплочение иноязычных народов, сопровождавшееся обострением их от­ношений с русскими князьями (сопротивление мордовских городов князя Пурга-са).
98 В 1169 г. своими же князьями, единственной целью которых было получение рабов, был разграблен Киев. Довершило крушение столицы монголо-татарское разграбление 1240 г. Плано Карпини, проезжавший Киев в 1245 г., писал: «...Город сведен на ничто: там двести домов, и людей тех они держат в самом тяжелом рабстве». См.: Карпини Иоанн де Плано. История монголов. -СПб., 1911.-С. 25.
99 Для новой ситуации (XII-XIII вв.) «становится характерной попытка духовных учреждений добиться обмена своей доли в государственном доходе на земельные пожалования». См.: Флоря Б.Н. Отношение государства и церкви у восточных и западных славян. -М., 1992. -С.15.
100 История удельной Руси со всею силою отразила значение личности в судьбе городов, земель и государств.
101 Дружина Андрея Боголюбского впервые в русской истории служила на условиях земельного пожалования.
102 В северо-восточных землях сохраняется структура сильной княжеской вла­сти Киевского периода, подчинявшая иерархическую организацию сословий.
103 Ипатьевская летопись, рассказывая о разграблении Путивля в 1177 г., отмечает княжескую принадлежность церковного имущества; на патрон; cей над монастырями и храмами не однократно указывают летописи. Монастыри после смены настоятеля передаются государю и только затем новому монастырскому управителю, свидетельствует о его принадлежности государству, так же, как наем священника и протопопа общиной в определенной мере отражает зависимость церкви от общества.
104 Летописи ХII-ХIII вв. часто оговариваются - «посла на епископство». В 1228 г. святитель Гермоген осудил обычай на Руси ставить священников из собственных холопов, не освобождая их от рабства. См.: Флоря Б.Н. Отношение государ­ства и церкви у восточных и западных славян. -М., 1992. -С. 60.
105 Духовенство имело привилегированное положение, что увеличивало число жаждущих рукоположения и вело к возрастанию количества домовых церквей, падению значения приходского храма и усилению зависимости при­ходских священников от мирян. Митрополит Петр остановил этот процесс вве­дением существовавшего до конца XVII в. запрета на брак в священническом сане. См.: Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV-XV веков - М.: Изд-во Московского ун-та, 1986. -С. 46.
106 Накануне татаро-монгольского нашествия на крайних юго-восточных рубежах Руси существовал мощный укрепленный район, состоящий из трех городов - Курска и расположенных в непосредственной близости от него Липецка и Ратна. Последний с 80-х гг. XIII в. превратился в крупный центр монгольского владычества на территории древней Руси. См.: Енуков В.В. Летописные сведения 1283—1284 гг. и география округи Курска // Вопросы истории и краеведения: Сб. науч. тр.-Курск, 1994.-С. 127.
107 В 1257 г. татары переписали население и обложили тангой и десятиной, по которой все представители мужского пола, начиная с десятилетнего возраста, были обязаны давать татарам медвежьи, собольи, хорьковые, бобровые, лисьи и беличьи меха и десятую долю от всего, чем были богаты. На лесостепном юге татары своевольничали как нигде: отбирали от каждой семьи сыновей, с третьего начиная, и молодых девушек, чем вызвали запустение городов. «...Многие годы пребывание пустее, и от многих лет запустения положения того града Курска и уезда велсем древесем поросша и многим зверем обиталища быша», - сказано, в частности, в «Истории о граде Курске», составленной в XVII веке по летописцу и документам Курского Знаменского монастыря.   '
108 «Ордынский выход» - дань, передаваемая Орде удельным князем. В свое время Н.Я. Данилевский, анализируя формы внешней зависимости как условия, необходимые для формирования сильной, основанной на национальном само­сознании государственности, особо выделил данничество как воспитательную историческую форму, оставляющую свободной внутреннюю жизнь и ускоряющую формирование общенационального мировоззрения.
109 В Костроме и Ярославле были убиты татарские «изменники и угодники» Семен Тонглиевич и монах-самозванец Изосим.
110 П. Чаадаев был уверен, что «продолжительное владычество татар - это величайшей важности событие <...> как оно ни было ужасно, оно принесло нам больше пользы, чем вреда. Вместо того, чтобы разрушить народность, оно толь­ко помогло ей развиться и созреть <...>. Оно сделало возможным и знаменитые царствования Иоанна III и Иоанна IV, царствования, во время которых упрочилось наше могущество и завершилось наше политическое воспитание». См.: Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма- В 2 т -М 1991 Т.2.-С. 161.
111 Название происходит от пяди, определявшей размер иконы.
112 Знаток древнерусских летописей М.Н. Тихомиров вслед за Н. Карамзиным разыскал в летописных текстах свидетельства древнерусских воинских состязаний - турниров конца XIV в. «Летопись рассказывает, - пишет он, - что в 1390 г. «на Рождестве Христове на третий день Осей, кормиличич князя великого, поколот был Коломне в игрушке». Кормиличич - это молочный брат; игрушка - по-видимому, состязание, игра, как видно, воинского характера. <...> Быть может, эти воинские игры были заимствованы из Литвы, влияние которой сильно чувствовалось на Руси XIV в., но существование их отрицать, как мы видим, невозможно». См.: Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XVII веков. -М.: Наука, 1973.-С. 337.
113 Деревня (термин появляется в письменных источниках с XIV в.) на языке того времени означала не группу построек, а совокупность различных хозяйственных угодий, находящуюся в пользовании крестьян деревни. Основной тип поселе­ния раннемосковской Руси - однодворное или малодворное, населенное одной большой семьей. С XVI в. в Центральном регионе происходило сселение семейных деревень.
114 Древнейшее название село (упоминается в летописи с X в.) до XV в. обозначало земледельческое господское и крестьянское поселение. Позже селом стало называться поселение с господским двором, рядом с которым находились несколько деревень. Часто село было волостным центром и имело церковь с домом церковного причта. С XVI в. в Центральной России преобладали села с 20-30 дворами.
115 Слобода (известна в источниках с XIII в.) - поселение, устраиваемое духовными или светскими феодалами, жители которого в ущерб окрестному населению временно или постоянно освобождались от несения государственных повинностей. Чаще всего слобода населялась земледельцами или людьми какой-то одной профессии: рыболовами, кузнецами и т.п. Позднее слободами именовались особые пригородные поселения (ямские, стрелецкие).
116 Княжеской считалась вся земля княжения, за исключением тех ее участков, которые принадлежали частным вотчинникам, владыкам, монастырям и церквам. См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.: Наука, 1978. -С.203.
117 По «устроителям» слободы выделяют три их типа: 1) слободы, посаженные писцами или другими агентами княжеской власти в порядке исполнения служебного поручения: 2) слободы, организованные тяглым человеком, вызывавшим доверие князя; 3) слободы лица или группы лиц определенной профессии, слободы промыслового характера. См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. - М.: Наука, 1978. -С. 29.
118 Известно, какие большие льготы давали князья монастырям и частным лицам, приглашая их заманивать («перезывать») и сажать на свои земли людей «из иных княжений». См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.: Наука, 1978. -С. 16.
119 В Западной Европе, особенно в Польше и Германии, налицо аналогичное распространение «льготных поселений для эксплуатации земли, хотя и в несколько других формах, <...> находившихся под особым покровительством людей, власть имущих». См.: Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России периода феодализма. -М.. Наука, 1978. -С.204.
120 С 1355 г. особым путем развивается Смоленская земля, наряду с большей частью Курского, Путивльского и Рыльского княжений попавшая под власть Великого княжества Литовского. Здесь, согласно уставных грамот Витовта, воспроизводится и утверждается в упорядоченном виде тот политический, социальный и правовой строй, который вырабатывался в Киевской Руси в течение предшествовавших веков. В первую очередь сохраняется вече в виде являющегося верховным органом в делах местного управления собрания «добрых и малых людей»; обеспечивается (выражаясь современным термином) «неприкосновенность личности», свобода передвижения и т.п. См.: Савицкий П.Н. Геополитические заметки по русской истории // Вопросы истории. -1993. -№11-12. -С. 134.
121 Слово замок - очень позднее, вошедшее в современный русский литературный язык из наречий западных губерний России под воздействием польского zamek. Понятию замка в языке русских летописей X-XIV вв. частично соответствовали слова градъ и дворъ.
122 По материалам раскопок и сведениям летописей утвердилось представление о типичной для древнерусских городов социально-топографической структуре: княжеско-дружинный детинец и примыкающий к нему торгово-ремесленный посад (окольный город). Однако чаще всего детинец свидетельствует об образовании города из замка, когда его первоначальная основа превращалась в главную, аристократическую по своему составу, часть города, снабженную самостоятельным кольцом укреплений (позднее - кром или кремль).
123 Из 1395 разведанных городищ, претендующих на городской характер, 414 представляют городские центры, возникшие ранее середины XIII в. Неоднородность городских поселений подчеркнута в летописях дифференциацией названий град, городок, городец, городище. См.: Куза А.В. Малые города Древней Руси. - М.: Наука, 1989.
124 Кострома и Городец заслонили Суздальскую землю.
125 Типология городов, разработанная А.В. Кузой. См.: Куза А.В. Малые города Древней Руси. -М.: Наука, 1989. - С. 70.
126 В основе отношений между городами лежал династийный принцип организации княжеского рода. Отношения между городскими центрами повторяли отношения старшинства внутри княжеской фамилии.
127 Наиболее важными из городских центров Центральной Руси были богатая с выгодным географическим положением Тверь и торговый Нижний Новгород, западный щит Руси Смоленск и защищавшая от набегов степных грабителей «старая» Рязань, центр Ополья Владимир и Залесский Ростов, небольшой, затерянный на границе Черниговской и Владимиро-Суздальской земли Москов (Москва).
128 Выращивался крупный рогатый скот, овцы (юг) и свиньи (север); из с/х культур - рожь, лен, конопля, овощи, среди которых преобладала капуста. Огородни­чество отмечено археологами по всей территории Центральной России и кое-где - фруктовые сады. Среди подсобных промыслов - рыболовство, охота, пчеловодство, лесозаготовка. На Смоленщине преобладали натуральные повинности, в том числе «пушная обязанность» - дани мехами лисицы и черной куницы. Экономика малых городов носила комплексный характер.
129 Места для содержания скота обнаружены как в пределах укреплений, так и вне их. См.: Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10. -С. 44.
130 В XIII—XIV вв. на Руси получили распространение торговые товарищества -«складничества». Они состояли из 2-4 человек, родственников или чужих друг другу лиц, объединенных общими деловыми интересами.  Соединяя товары, складники образовывали своеобразное торговое предприятие.
131 Исследователи предполагают существование в Смоленске последней четверти XIII в. коллективного «немецкого» двора с церковью и частных земельных участков купцов, надолго остававшихся в городе. См.: Алдусин Д.А., Мельникова Е.А. Смоленские грамоты на бересте (Из раскопок 1952-1968гг.) // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования. 1984 год / Отв. ред. А.П. Новосельцев. -М.: Наука, 1985. -С. 211.
132 Даже былая разношерстность одежды уходит в прошлое, сменяясь традиционным русским костюмом, имеющим крестьянский прототип.
133 В этой идеальной схеме стольный град выступает как «Центр Мира и в процессе становления государственного сознания воспроизводит идею Вселенского царства. Возникновение государства сопровождается рождением идеологии власти: ее существо сводится к приданию государственному народу статуса священного или избранного, призванного к устроительству на земле небесного порядка. Сама власть в рамках этой идеологии становится проводником божественного промысла». См.: Домников С.Д. Мать земля и Царь-город. Россия как традицион­ное общество. -М.: Алетейя, 2002.
134 Величественный крестово-купольный тринадцатиглавый храм образовывал грандиозную пирамиду, создавая образ горы - дольнего мира, уподобляемого миру горнему, и зримо выражая идею единства государства и церкви, власти и народа, мира дольнего и горнего. В XII в. эта композиция в сокращенном пятикупольном (реже семи) варианте становится канонической в тех городах, которые стремились перенять у Киева роль столицы Руси.
135 Киевская София (1036) возведена Ярославом на месте победы над печенегами.
136 Исследователи делают вывод, что в строительстве принимала участие гродненская строительная организация, сформировавшаяся из волынских каменщиков, полоцких «плинфостроителей» и, вероятно, местных ремесленников - главным образом гончаров. См.: Раппопорт П.А. Новые данные об архитектуре древнего Гродно // Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И.Подобедова. -М : Наука, 1988. -С. 69.
137 С XIII в. как оборонный и культовый центр начал формироваться Брянск, архитектура которого связана со Смоленском и Черниговом. Отстраиваются Свенский (1288 г.) и Петропавловский (1224 г.) монастыри в северо-восточной и юго-западной части города. Несколько позже возникают другие монастыри, от которых до нашего времени почти ничего не дошло. См.: Городков В.Н. Брянские достопримечательности // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1985. -№2. -С.70.
138 Всего через несколько десятилетий стал нарастать церковный антагонизм между Русью и Западом, связанный в первую очередь с миссионерской деятельностью латинской церкви, реализующей захватнические планы своих государей. Прерывание культурных связей с Европой во многом определило адекватное ситуации резко враждебное отношение к Риму русских людей. См.: Иоаннисян О.М. Основные этапы развития Галицкого зодчества // Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв.  ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988. -С. 58.
139 Автор «Повести об убиении Андрея Боголюбского» рассказывает, что княжеская Рождественская церковь настолько была украшена «иконами многоценьными, златом и каменьем драгым, и жемчюгом великим безценьным», что больно было смотреть - «не како зрети, зане вся церкви бяше золота». Утверждая, это, он нимало не погрешил против истины: помимо находившихся в храме многочисленных драгоценностей, особый блеск и сияние придавал интерьеру собора пол из полированных плит красной меди, сияние которого вкупе с храмовым «узорочьем» ослепляло. Зодчий сделал все, чтобы превратить интерьер собора в парадный дворцовый зал: крещатые столбы заменены на круглые столбы-колонны, покоящиеся на профилированных базах и завершающиеся резными аканфовыми капителями; хоры высоко подняты, увеличивая храмовое пространство и его освещенность. См.: Иоаннисян О.М. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XIII вв. // Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. -С. 149.
140 Календарь и справочный указатель Рязанской губернии на 1884 г. упоминает икону «Божией Матери Муромской», в начале XII столетия доставленную в Муром князем Ярославом и перенесенную в Рязань епископом Василием Рязанским в XIII в. См.: Календарь и справочный указатель Рязанской губернии на 1884 г. / Составители А.В. Селиванов и А.А. Фатеев. - Рязань, 1883.
141 Европейское искусство около 1200 г. характеризуется небывалым расцветом декоративно-прикладного искусства, в первую очередь - церковной утвари, в изобилии вывозимой на Русь. Как отмечает В.Н. Лазарев, это и есть один из путей реального проникновения западных форм в искусство Руси. См.: Лазарев В.Н. Византийское и древнерусское искусство. - М., 1978. -С. 229.
142 В.Н. Лазарев отнес икону «Оглавный чин» с изображением Эммануила и двух молитвенно склоняющихся к нему ангелов, происходящий из Успенского собора Московского Кремля, к владимирским иконам.
143 Составляющими этой программы были, в частности, установление культа иконы «Богоматери Боголюбская» и праздников: Покрова Богоматери и Всемилостивого Спаса.
144 Выстроенный в камне в 1754 г. (колокольня пристроена в 1806 г.), собор соединил в себе престолы двух деревянных храмов самого древнего в городе Кост­роме Спасского монастыря.
145 По подсчетам ученых, в домонгольское время на Руси обращалось от 20 до 130 тысяч книг, и число их должно было многократно возрасти, но к началу XV в. сохранилось не более одной тысячи рукописных текстов.
146 Значение г. Владимира несомненно, но пока не определено.
147 В удельную эпоху Центральная Россия вступила с унаследованной от Киевского государства системой учительных монастырей (в Черниговской, Тверской, Владимировской, Смоленской, Рязанской землях), формировавших свои библио­теки хотя бы с целью перелиски необходимых для Церкви книг. Житие Аврамия Смоленского упоминает, в частности, о существовании в начале XIII в. скриптория в пригородном Смоленском монастыре, где ученый монах Авраамий руково­дит работой многих писцов, что свидетельствует о значимости такого рода работы.
148 Филолог А. Демин считает «Задонщину» «знамением литературных перемен». «Она не предназначалась старому типу читателей - элитарному или местному. Аудитория «Задонщины» аморфна», - пишет он. См.: Демин А. Что это та­кое - древнерусская литература // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997.-С. 11.
149 Е.С. Роговер считает, что под именем Соловья-разбойника выведен языческий жрец Богомил, вставший во главе местных разбойников. См.: Роговер Е.С. Худо­жественная жизнь провинциальных городов средневековой Руси и Франции в ее сопос­тавлении // Малые города России: Материалы II всероссийской научно-практической конференции. Ч. I. - Курск: Изд-во КГПУ, 2000. -С. 52.
150 Заставляя нас думать, что они и были реальными людьми определенной эпохи, и летописные рассказы об участии Алеши Поповича и других богатырей в битве на Калке в какой-то мере отражают действительные события.

Библиографический список

1. Амелькин А.О. Книга на Руси // Славянский мир. -Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001.
2. Архимандрит Зинон. Икона в литургическом возрождении // Памят­ники Отечества. -1992. -№2-3.
3. Белозерцев Е.П. Образ и смысл русской школы: Очерки прикладной философии образования. -Волгоград: Перемена, 2000.
4. Бердяев Н. Судьба России. -М., 1990.
5. Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV-XV веков. М.: Изд-во Московского университета, 1986.
6. Великая Русь. -М., 1998.
7. Веселовский С.Б. Труды по источниковедению и истории России пе­риода феодализма. -М.: Наука, 1978.
8. Вздорнов П.И. Искусство книги в Древней Руси // Древнерусская ли­тература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997.
9. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. -М., 1961. -Т. I.
10. Гумилев Л.Н. От Руси до России. -СПб.: ЮНА, 1992.

11. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси (X-XIII вв.) // Вопросы истории. -1994. -№10.
12. Демин А. Вступит.статья. Что это такое - древнерусская литература //Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997.
13. Довженок В.О. Среднее Поднепровье после татаро-монгольского нашествия // Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева -М.: Наука, 1978.
14. Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002.
15. Иоаннисян. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XIII вв. //Дубов И.В. Города, величеством сияющие. -Л.: Изд-во Ленингр ун-та 1985.
16. Карлов В.В. О фактах экономического и политического развития русского города в эпоху средневековья: к постановке вопроса // Рус­ские города: Историко-методологический сборник. -М., 1976.
17. Комеч А.И. Композиция фасадов Новгородских церквей XII-XIII вв. // Древнерусское искусство. Художественная культура Х- первой по­ловины XIII в. / Отв. ред. АИ. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988.
18. Куза А.В. Малые города Древней Руси. -М.: Наука, 1989.
19. Лесман Ю.М. К теории этногенеза: этногенез древнерусской народ­ности // Петербургский археологический вестник: скифы, сарматы, славяне. -СПб, 1993, №6.
20. Лифшиц Л.И. «Ангельский чин с Эммануилом» и некоторые черты художественной культуры Владимиро-Суздальской Руси // Древне­русское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988.
21. Лихачев Д.С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого. -М. -Л., 1962.
22. Макарий. История Русской церкви: В 12 т. Т 2. Глава 4. -СПб, 1868.
23. Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. -М.: Международные отношения, 2003.
24. Петров-Стромский К. Тысяча лет русского искусства: История, эсте­тика, культурология. -М.: Терра, 1999.
25. Покровский М.Н. Очерк истории русской культуры. -4.1. -М.; -Л., 1925.
26. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X - первой половине XIII в.-М.:МГУ, 1977.
27. Русские монастыри. Центральная часть России. -М.: Очарованный странник, 1995.
28. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. - М., 1964
29. Рязановский В.А. К вопросу о влиянии монгольской культуры и мон­гольского права на русскую культуру и право // Вопросы истории. - 1993. -№7.
30. Седов В.В. Городища Смоленской земли //Древняя Русь и славяне / Отв. ред. Т.В. Николаева. -М.: Наука, 1978.
31. Смирнова Э.С. «Спас Вседержитель» XIII в. в музее древнерусского искусства им. Андрея Рублева. Вопросы атрибуции //Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988.
32. Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. Кн. 13. Т.25-26. -М., 1994
33. Татищев В.Н. История Российская: В   т. III. -M.; -Л., 1964
34. Тихомиров М.Н. Российское государство XV-XVII веков. -М.: Наука, 1973
35. Тихомиров М.Н. Русская культура X-XVIII вв. -М.: Наука, 1968.
36. Тихомиров. Древнерусские города. -М., 1956.
37. Федотов Г.П. Святые Древней Руси - М.: Рабочий, 1990.
38. Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII-XV вв.: (К вопросу о зарождении восточно­славянских народностей // Этническое самосознание славян в XV в. -М., 1995.
39. Фролов M.B. Заключение по результатам археологических исследо­ваний 1982-1992 годов города Рыльска и его округи // О.Н. Щеголев. Хрестоматия для провинциального юношества по истории города Рыльска. Часть 1. Приложение 1. -Курск, 1993.
40. Хорошев АС. Политическая история русской канонизации (XI-XVI вв.). -М.: Изд-во Московск. ун-та, 1986.
41. Щедрина Г.К. Историческая география Центральной России в сред­ние века (XI - начало XIII в.) // Региональные культуры Средневеко­вья на территории России. -СПб.: Изд-во РГПУ им. А.Герцена, 2001.
42. Яковлева А.И. Икона «Спас златые власы» из Успенского собора Московского кремля // Древнерусское искусство. Художественная культура X - первой половины XIII в. / Отв. ред. А.И. Комеч, О.И. Подобедова. -М.: Наука, 1988.

Глава 5. Культура Центральной России в эпоху зрелого Средневековья

Совершилось чудо: будто взял кто-то разрозненные роды и племена, как рассыпанные по земле зерна, и собрал в одну горсть, и сложил из них одну народ­ность. К народности этой пришло общенациональное самосознание, чувство всенародной ответственно­сти перед лицом того, кто принял ее под свой стяг, под свою защиту... Нашедшие покровительство у России стали ее же защитниками.

Мустай Карим. 1991 г.

Великое княжение и рождение Московии

Форсированное заселение Москвы и территорий вокруг нее на­чалось в начале XII века в княжение Юрия Долгорукого151, о чем В.Н Татищев, имея ввиду массовый приток разноплеменного люда, писал: «...И начал те града населять, созывая людей отовсюду, ко­торым немалую ссуду давал и в строениях, и другими подаяниями помогал, множество болгар, мордвы, венгров, кроме русских селились и яко многими тысячами людей наполняли»152, - и не стихало несколько столетий. Т.е. стремительное возвышение маленького Москова на границе Черниговской и Ростово-Суздальской земель было обеспечено, в первую очередь, активной колонизаторской по­литикой его князей - привлечением ремесленников и крестьян в го­рода и села посредством льгот, послаблений и слободских поселе­ний, во множестве функционирующих в XII-XV вв. Как пишет историк С.Б. Веселовский, «в Московском государстве частновладельческие слободы были очень распространенным явлением: почти на каждом посаде было 1-3, а иногда и больше слобод патриарха, властей, мо­настырей и служилых людей» [9, 23].

Другой стороной деятельности московского княжеского дома было стремление раздвинуть пределы наследственной вотчины. Расширение территории родового удела надолго стало основной за­дачей держателей московского стола, на первых порах не стеснявшихся уводить захватом население чужих волостей для освоения своих и незанятых окрестных земель.

Однако начало долговременных успехов Московского княжест­ва, заложенное Иваном Калитой (1325-1340 гг.), опиралось не на во­енную силу, а на умную и предусмотрительную политику единства с Церковью, разумность справедливой и твердой власти, правовой и административный порядок на всей окормляемой территории, виде­ние экономической и политической перспективы. Обеспечивалась эта своеобразная программа рядом последовательных действий не одного поколения талантливых московских князей.

С получением владимирского стола (1328 г.), ярлыка на великое княжение и «ордынской монополии» (права сбора татарской дани) Москва обрела контроль над финансовыми средствами отдельных русских земель, укрепив тем свою казну и политическое влияние, и рычаги проведения жесткой централизаторской политики. Русь в свою очередь получила четыре десятилетия спокойной жизни: «Пе­рестали поганые воевати Русскую землю и заклати христиан, и отдохнуша и починуша, христиане от великиа истомы многыа тягости, от насилиа татарского, и бысть оттоле тишина велика по всей зем­ли» [38, т XVIII, 90].

Наведение внутреннего порядка и ужесточение правового и ад­министративного режима, опирающегося на низовую крестьянскую общинную традицию, льготные послабления и совершенствование купеческого промысла и таможенной системы дало толчок развитию торговли и промышленности. Расширение приделов княжества про­должалось посредством широкой колонизации свободных заволж­ских территорий, покупки в разных уделах деревень, сел и целых во­лостей или оформлением «дарений», «завещаний» и частных «по­любовных сделок», сопровождавшихся переходом удельных князей на службу Москве на правах получения своих вотчин «обратно в ви­де служебного пожалования» [24, 16-17]. В ход шли и династические браки членов московской княжеской ветви с представителями мест­ных княжеских фамилий, что обеспечивало преемственность удель­ной власти под контролем Москвы. Применялась и военная сила. Так постепенно разными способами в приделы Московии вошли Боровск, Верея, Волоколамск, Серпухов, Кашира, Стародуб, Галич, Дмитров, Калуга, Мещера, Медынь, Муром, Таруса, Ржев, Углич. Во второй половине XV века покорились Ярославское и Ростовское княжества, а по соглашению 1503 после войны с Литвой к Москве перешли Чер­нигов, Новгород-Северский, Путивль, Брянск, Мценск, Дорогобуж, Белая, Торопец- всего 19 городов и 70 волостей [40]. В 1505 г. было присоединено Рыльское княжение, в 1514 - Смоленск, а в 1517 - Ря­зань.

Сверхзадача укрепления великокняжеской власти и объедине­ния земель в единое государство решалась при непосредственном участии Церкви и провозглашении религиозного единства и дейст­венных норм христианской любви. Обоснованием в Москве митропо­лита Петра153 (1326 г.) почти на четыре столетия была заложена ос­нова партнерского союза Церкви и Власти. С этого момента глава Русской церкви - влиятельный союзник светской власти, а возник­шая идея - «татарское иго суть божье наказание за грехи, но Мос­ковский князь вернулся на путь Божей Правды, Москва снискала ми­лость Божию, а ее князь поэтому стал законным преемником пра­ведного князя Владимира и Киева домонгольских времен» [35, 40] -оставалась актуальной еще сто лет.

Да и сами князья «были преисполнены мистической веры в соб­ственную великую миссию» [17, 323]. Иван Калита154 стремился во всем уподобляться мудрому царю Соломону, видя в нем пример устроителя и держателя государства - государя, а защитниками своего княжества почитал Богородицу и Михаила Архангела (вме­стившего черты языческого героя и христианских святых Георгия и Дмитрия Солунского), повсеместно установив их культ и засвиде­тельствовав святость новой столицы Руси храмами в их честь. В церковный ансамбль кремлевской Соборной площади вошел также княжеский патрональный столпообразный храм покровителя мона­шества Иоанна Лествичника и Спасский монастырь (1330 г.). Мона­шеский идеал, провозглашавший уподобление Иисусу Христу, был особо значим для правителя, замыслившего государство «прав­ды»156 (Д.С. Домников). Так сложился отвечающий статусу новой политической и духовной столицы Руси символический образ Москвы -наследницы Киева, веками остававшийся неизменным.

Однако в социально-политическом и государственно-устроительном смысле «Москва не продолжила традиций Киева <...> она уничтожила традиции вечевой вольности и княжеских меж­доусобиц, заменив их другими нормами поведения, во многом заим­ствованными у монголов - системой абсолютной дисциплины, широ­кой этнической терпимости и глубокой религиозности», - как особо отмечает А.Я. Флиер157 [49, 252]. Московская Русь формировалась как надэтничное, национальное государство с сильным князем - патриархальным правителем «вотчины», территория которой в XIV-XV вв. правом «великого княжения» распространилась на всю севе­ро-восточную Русь, превратив ее в один громадный удел. Происхо­дило перенесение авторитарных удельных порядков на государство в целом. Местный князь становился боярином московского князя, «...культивировался синтетичный архаичный принцип нерасторжи­мости власти, собственности и жреческо-идеологических функций» [4, т.1, 112], оказавшийся, по сути, стержнем рождающейся государ­ственности.

Осмысление религиозного содержания власти как служения и ревности о вере, а не только о владении, отмеченное еще в Киев­ской Руси («Слово о вере христианской и латинской» Феодосия Пе-черского, поучения Владимира Мономаха,) и постепенно развивав­шееся все это время в годы монгольского ига получило окончатель­ное толкование [31, 114]. Уже пятое поколение великих киевских князей в лице Ярослава Мудрого к традиционному обозначению «ка­ган» прибавило титул «царь»158. Воспринятый вместе с христианст­вом от Византии и распространившийся с переводной литературой где обозначал и Царя Небесного, и библейских правителей, и рим­ских и византийских императоров, в новокрещенном обществе он стал характеристикой святости, отмечая князей, славных богоугод­ными делами - в первую очередь строительством монастырей и церквей. В удельный период в слове царь зафиксировалось то каче­ство власти, каковым князь отвечал за свои деяния на подвластной ему земле непосредственно перед Богом, наполнившись в монголь­скую эпоху созвучной времени идеей «мирного и тихого», т.е., как понимали тогда, подлинного и праведного правления. Так царство стало синонимом совершенства верховной власти, а титул из риту­ального и знакового - обоснованием ее достоинства и права, в Мос­ковской Руси159 перешло в представление о «власти большого об­щества как царства» (С.Д. Домников) и прибавило к наличным цар­ским качествам «премудрость», «крепость» и харизму.

Колоссальную объединяющую роль сыграл в Московском кня­жестве принцип этнической терпимости. Подбор людей осуществ­лялся исключительно по деловым качествам. «Калита и его наслед­ники принимали на службу и татар, и христиан, и язычников ...и про­сто русских людей, все богатство которых заключалось в коне да сабле. Никаких прав у этих людей не было, и потому они искали службы, то есть обязанностей, за выполнение коих от князя москов­ского следовало вознаграждение в виде «корма» с небольшой дере­веньки. Силой, связующей всех «новонаходников», в Москве стала православная вера. Ведь обязательным условием поступления на московскую службу было добровольное крещение. Креститься необ­ходимо было и для заключения брака» [15, 131].

Прежняя договорная служилая система постепенно вытесня­лась поместной: в условиях натурализации хозяйственных отноше­ний Иван Калита первым стал расплачиваться со своими слугами не деньгами, а землей. Последующее территориальное «расползание» Московии сопровождалось выводом из бывших фамильных уделов служилых и землевладельцев с привлечением их на царскую службу и наделением вотчинами во Владимирской, Ростовской, Муромской и других землях. С увеличением территории росла государственная централизация: для действенного управления обширными землями учреждались Приказы, усиливалась самодержавная власть москов­ского великого князя, формально ограниченная Боярской думой. Вы­страиваясь в иерархическую систему служилого московского дво­ра160, оформлялось сословие аристократов, рождался государствен­ный административный аппарат. Укрепились позиции и торговых людей, о чем свидетельствует летопись XIV века, ставящая при перечислении различных московских сословных групп купцов вслед за представителями знати [13, 36].

Однако моральной опорой объединительной политики оказа­лись не амбициозные верхи, а городские ремесленные низы и рас­тущее сельское население - «...московский человек, каким его выко­вала тяжелая историческая судьба. Два или три века мяли суровые руки славянское тело, били, ломали, обламывали непокорную сти­хию и выковали форму необычайно стойкую <...> все духовенство и купечество, все хозяйственное крестьянство» [48, 76]. Крепнущие тенденции общерусского единства отразили знаменитые слова, с ко­торыми летописец обращается к своим соотечественникам в смут­ные дни нашествия Ахмата (1480 г.): «О храбрии, мужествении сынове Рустии. Потщитеся сохранись свое отечество Русскую землю от поганых, не пощадите своих глав». Так московский автор вносит но­вую идею - идею общерусского патриотизма на смену местному, об­ластному патриотизму москвичей, новгородцев или тверичей, уми­равших за святую Софию, за святого Спаса или еще за какой-либо символ местной самостоятельности» [45, 264].

В XIV-XV столетиях активным и влиятельным участником поли­тической борьбы стала Церковь, что в немалой мере определялось ее особым правовым иммунитетом, предоставленным ханским ярлы­ком и константинопольскими инструкциями. Будучи крупнейшим зем­левладельцем и опираясь на ордынские связи и силу идеологическо­го воздействия, она упорно внедрялась в государственное управле­ние, что привело в 70-е гг. XIV столетия к открытому обсуждению во­проса о том, какое направление станет определяющим в процессе русского национального возрождения: великокняжеское или церков­ное. Куликовская победа 1380 г. доказала приоритет светской вла­сти, окончательно установленный автокефалией (1448 г.) Русской православной церкви: с ее утверждением по византийскому канону московский великий князь сделался формальным церковным главой. Этот факт оказал несомненное, хотя и подспудное, влияние на исход религиозных споров конца XV века, когда, несмотря на заинтересо­ванность Ивана III в секуляризации монастырских земель, церковный собор 1490 г. осудил ересь «заволжских старцев» и принял теорию теократического абсолютизма Иосифа Волоцкого161, утвердившую авторитет светской власти.

Накануне нового XVI столетия Русь становится Московской именно в том смысле, что ее «центр играет в ней роль даже отда­ленно несопоставимую с ролью каких-либо других городов страны. Все импульсы государственной жизни исходят из Москвы или на­правлены к ней» [41, 523]. Новое «месторазвитие», «адаптированное христианство» и более чем двухсотлетнее ордынское иго образова­ли ее особое политическое и культурное лицо: к славянскому этни­ческому началу примешался активный азиатский и иноэтничный компонент; вечевая психология заместилась осознанием «божест­венности власти»; картина мира приобрела иерархическую окраску и спроецировалась на социум; установленная со времен баскачества податная система, основанная на жестком учете населения, стала фундаментом новой русской государственности. Сформировалась замкнутая деспотическая цивилизация аграрного типа.

Вторая половина XV - начало XVI вв. - время принципиальных, качественных перемен и в политической, и в идеологической, и в культурной жизни. За полвека с небольшим Москва из центра княже­ства превратилась в столицу крупнейшего в Европе государства, что было подчеркнуто возведением нового ансамбля Московского Крем­ля. Выросло и ее культурное значение: распространилась грамот­ность, появились первые, написанные на бумаге русские документы [46, 238-245], был составлен летописный свод, возникли свои школы иконописи и письменности, свой архитектурный стиль. «Окружаю­щему миру и сама Россия представлялась Московией, страной Мо­сквы, потому как по численности населения, экономическому, поли­тическому, культурному значению и духовной роли равных ей горо­дов на Руси в XV-XVIII вв. не было. Более того, другие города разви­вались по образу и подобию Москвы...» [43, 11].

В условиях укрепления государства и усиления самодержавия идея православного царства естественно вырождалась в апологию правящей династии. При Иване III Васильевиче (1462-1505 гг.) во­зобладало представление, что «вся русская земля Божьей волей из старины от наших прародителей - наша вотчина». Необходимость его обоснования заставила отыскивать доказательства «старшинст­ва» московской династии как происходящей от рода Августа Цезаря (через Пруста) и подтверждать преемство власти от Византии (же­нитьба на Софье Палеолог). Немаловажную роль сыграло и провоз­глашение Москвы «третьим Римом» [2, 7], породившее взгляд на Москву как на центр и сосредоточие истинного христианства.

Будучи до середины XV столетия всего лишь одной, пусть ог­ромной, превосходившей размеры Византийской империи и насчи­тывающей более 5-ти млн. христиан митрополией Констинопольского патриархата, Русская церковь с падением Царьграда оказалась вдруг самой крупной и самой экономически и политически сильной из всех православных церквей. К концу века основой «самоидентифи­кации Москвы была не столько принадлежность к определенной го­родской общине ...сколько сопричастность третьему Риму, граду Божьему на земле, столице Богоизбранного царства, Москве-Моско­вии И кто мог судить, где заканчивается Божий град Москва - валом земляного города или рубежами Московии» [43, 32]. Третьим Римом именовалась не Москва, уточняет Н.В. Синицына, а «Великая Рос­сия» в целом - царство; т.е. концепция «Москва - Третий Рим» свя­зана с событиями церковной истории, с идеей неразделимости судеб «священства» и «царства» [42; 9, 12] в чисто религиозном осмысле­нии этой парадигмы, вовлекавшей Московию в европейское и вос­точно-средиземноморское географическое и христианское времен­ное пространство.

Послание Филофея не утверждает религиозного и геополитиче­ского превосходства Руси, а всего лишь убеждает князя как единст­венного православного царя «осознать свою ответственность за все грехи и пороки и взять на себя в полной мере заботу об охране бла­гочестия» [47, 37] и уготовлении Спасения162 всем православным. Эта «ослепительно открывшаяся» на рубеже XV-XVI вв. «нацио­нальная идея» скоро укрепилась и в богословской традиции, и в светской идеологии, став источником теократической и имперской политической энергии, несколько веков питавшей самодержавие. На одном полюсе общегосударственного и национального менталитета она сформировала «устремленность к глобальным, мировым об­стоятельствам и претензиям» [22, 154], на другом - глубокое жерт­венное самосознание русского народа как «богоносца» и «страсто­терпца».

В Церкви растет интерес к духовной жизни населения отдален­ных окраин, труженическим подвижничеством обеспечивающего «собирание» и процветание Руси, пробуждается потребность в сбо­ре и упорядочении сведений о местночтимых праведниках, имеющих общерусскую значимость. Усиливается централизация и унификация церковной деятельности, борьба с местными, выходящими за пределы Московской церковной практики, традициями. Особой активно­стью отличалось духовное окормление митрополита Макария, ини­циативе которого принадлежат канонизационные соборы, создание Четьих-Миней, включивших в свой состав признанные Русской цер­ковью святоотеческие и агиографические сочинения, и начало книго­печатания163, превратившееся в одно из мероприятий по централи­зации государства [45, 304].

Активное монастырское землеустроительство, «воспроизво­дившее одновременно урабанизационный идеал Града Небесного и крестьянский идеал небесной общины» [17 349], подкрепленный со времени Сергия Радонежского социальным идеалом любви и служе­ния ближнему, нашли свое воплощение сначала в культовом образе Святой Троицы и исихастском символе Фаворского света (просвет­ление плоти и одухотворение человеком окружающей природы), а потом и в «иосифлянской» теории построения «Града Божьего на земле»164, явившей первые признаки перехода «от мира горнего к миру дольнему» и окончательно оформившей официальный статус типа русской религиозности. Религиозности, названной Ф.Степуном «лишенным всякой мистики и углубленного догматического созна­ния, полуязыческим обрядоверием: икон, мощей, святой воды, лада­на, просвир, куличей», но все же морально эффективной, дающей опору жертвенному подвигу и конденсации моральных энергий [44, 588].

Собирание земли, как и прежде, оставалось тесно связанным с собиранием населения. Помимо политической воли Москвы единст­во государства закреплялось естественной крестьянской колониза­цией сначала внутренних земель междуречья Оки и Волги, а потом и пустынных «ничейных» пространств за пределами Московии165. По­местное землевладение росло и в старых уездах Московского кня­жества, и на вновь заселяемых территориях юга и юго-востока, где служилым людям раздавались Арзамасские, Алатырские, Курмышские, Орловские земли и где пожалования в вотчину случались в исключительных случаях. Беспрерывные процессы огосударствле­ния земли продолжались практически до самой Смуты [9, 116], при­ведя в конечном итоге к ее обезлюдиванию167 и запустению.

В XVI столетие созданное Москвой монархическое государство Московия вступало сильным, с единой внешней и внутренней поли­тикой и новым названием - Росия. Однако ряд реформ XV-XVI вв., в том числе поместная система168, юридическое оформление сослов­ных обязанностей и привилегий, стремление перевести натуральные повинности подданных в денежные, фактическое закабаление кре­стьян, военные действия на восточных и западных рубежах России и укрепление ее южных границ, «опричный» террор и природные ка­таклизмы вызвали массовое бегство народа на окраины царства, на­чав всестороннее спонтанное расширение ареала российского су­перэтноса.

Миграция населения, увеличивая площадь используемых зе­мель и угодий, замедлила хозяйственное и культурное развитие Мо­сковской Руси. События второй половины XVI века, с одной стороны, подняли к жизни новые земли лесостепной полосы и возвращенных России окраинных территорий, с другой - вызвали очевидное запус­тение давно освоенных центральных земель, составлявших главную материальную «опору» государства, чем ослабили его силы, нало­жив серьезный отпечаток на социально-экономические и политиче­ские процессы.

Теперь централизаторская устремленность Власти находит во­площение в имперских амбициях и абстрактной, безликой силе госу­дарственного аппарата, который «приобретает невероятное могуще­ство и оказывается способным реализовать фантастические, чудо­вищные проекты» [22, 154] под сакральными лозунгами царства, со­борности, земства и православия. Боярская дума, организованная как представительство бывших княжеств и несколько веков осущест­влявшая правление в рамках традиций169, утеряла и изначальный принцип формирования, и какие-либо свои права, «приговаривая» все, что «решил» царь. Эпоха Ивана Грозного (1533-1584 гг.) устами своего самодержца провозгласила: «нарушение воли царя есть на­рушение воли Божией», - проявив этим и теократические поползно­вения светской власти, и ее кризис, порожденный бесплодной по­пыткой соединения возрастающего авторитаризма с косной «испол­нительской системой». Земская реформа Ивана IV привела к разви­тию местничества - смещению «центра власти максимально вниз без соответственной компенсации развитых культурных интеграто­ров» [4, т. 1, 119] - и расколовшему страну двоевластию. Двуполюсность власти, культурная локализация и поляризация общества про­демонстрировали нарастающий хаос «русской души» и изменение средневекового миропредставления, обнаружив первые признаки рационализации культуры. Нарастающее стремление к «умствова­нию» и «самомышлению» проявилось, в первую очередь, в захлест­нувшей национальное сознание фольклоризации170 и формальной схематизации иконописного и архитектурного творчества.

Московская Русь, унаследовавшая от своей предшественницы понимание изначальности крестьянского труда, того, «что пахарь выше князя-воина» [36, 176], в последующем сохраняет его и в но­вом названии земледельческого сословия - «крестьяне»171 - хри­стиане, истинно православный народ, и в «окрестьянивании» всех составляющих ее сословий - горожан, духовенства, воинов-землевладельцев. «К XVI в. в Московской Руси жили одни крестьяне: крестьяне-мужики, крестьяне-посадские люди, крестьяне-воины, кре­стьяне князья и цари. Сквозное окрестьянивание и крестьянскость создавали совершенно неведомую послеантичному западу однород­ность русской культуры, не знавшей ни бюргерской, ни тем более ка­кого-либо подобия рыцарской культур» [41, 512].

Крестьянская (низовая, народная, этнографическая) культура, существуя как христианизированное язычество, не меняет своего патриархального уклада ни в условиях опричного террора или сму­ты, ни в эпоху «романовских» преобразований «вплоть до начала широкого распространения некоторых специализированных форм городской культуры «просвещенческого» типа» (А.Я. Флиер). И в то же время ее отличает вовсе не «общенациональная целостность», а «избыточное многоцветие» - связанная с бытованием множества «локальных миров» (А.С. Ахиезер) перманентная культурная стратификация и удивительный симбиоз региональных субкультур, так или иначе воспроизводящие психолого-ландшафтные особенности и историко-экономические условия формирования русского народа.

Дифференциация крестьянской культуры в Центральной России отразила то броуновское миграционное движение, ту культурную диффузию, которые, затухая и возобновляясь, несколько столетий (XIII-XVII вв.) продолжались в самом центре русской этнической тер­ритории. Впервые локализация культуры обнаруживает себя появ­лением в официальном лексиконе наряду с принятой администра­тивной терминологией территориального деления (волости, станы, уезды) системы понятий регионального характера: «города от Литов­ских укреплений», «рязанские города», «заоцкие города», «северские города», «украинские города», «польские города». Каждая из этих, последовательно присоединяемых в период московской коло­низации XVI-XVII вв. социально-географических областей отлича­лась не только улавливаемой в названии исторической принадлеж­ностью, но и своеобразным соотношением общественных структур и значимых хозяйственных отраслей, этнографическими и менталь­ными признаками населения.

XVI-XVII вв. Возвращение «отчины»: освоение южных и юго-западных территорий Центральной России

С разложением Золотой Орды на владения отдельных мурз (крымская, ногайская орда) окончилось мирное соседство с татара­ми. Беспрерывные татарские набеги вынудили Москву в конце XV столетия, используя силы «служилых» татарских царевичей, взять под охрану ближайшую естественную южную границу государства - берег Оки. Началось возведение Тульской сторожевой линии172, со­стоявшей из ряда преимущественно природных укреплений: на круче высоких приречных обрывов выросли Кашира, Серпухов и Касимов.

Под их защитой Москва инициировала постепенное планомер­ное продвижение на запустелые «ничейные» территории плодород­ного Черноземья Среднерусской возвышенности. В течение XV-XVI столетий южнее и юго-западнее Тульской и Рязанской земель были возведены искусственные многокилометровые оборонительные со­оружения и несколько тысяч новых поселений. «Именно Москве, по­сле ее усиления в процессе двойной обороны от степных хищников принадлежит отныне роль окончательного замирения степи. Сперва - вольное и стихийное, оно привлекает организационные усилия московского государства. В этом проявляется преимущество ее талан­та, связанного, конечно, с особенностями политического строения Московского государства» [29, т.1, 459].

Первый оборонительный рубеж, получивший название Большой засечной черты, был построен к середине XVI столетия и состоял из двух самостоятельных укрепленных линий общей протяженностью 1000 км. Одна шла от Козельска до Тулы и на северо-восток до са­мой Рязани, в несколько рядов перекрывая подходы к Москве со стороны Крыма по Муравскому шляху. Другая предназначалась для защиты центральных областей со стороны Ногайского шляха и, на­чинаясь западнее Ряжска от города Алатыря, с большими изломами тянулась почти на 500 км по реке Суре через Темников, Кадом, Шацк, Ряжск, Данков, Ефремов, Новосиль, Орел. Уже в середине XVI века, когда южные границы московских владений практически не вы­ходили за пределы Брянских, Мещерских и Мордовских лесов, а «тульская линия» достигла Путивля (1550-1560 гг.), началось актив­ное заселение свободных лесостепных территорий. К регулируемым военно-колонизационным усилиям государства добавилась стихия народных миграций173, намного ускорившая освоение Крымской сто­роны.

Крепостные укрепления дошли до нынешнего Белгорода и Во­ронежа, охватив большую часть системы Дона [19, 40]. При царе Федоре Иоанновиче (с 1586 г.) активно строились новые города и крепости на среднем Дону, на реке Вороне - Воронеж с крепостью, на татарском шляху на Осколе - Старый Оскол; «на старом городи­ще древнего славянского города Бел» [27, 37], у берегов Северского Донца - Белгород. На ответвлении засечной черты по реке Быстрая Созна возобновился домонгольский город Ливны и был укреплен Елец. С той же целью в 1595-1596 гг. восстановлены Кромы и Курск, усилена Путивльская крепость и поставлена на Свапе крепость Гнань. «Царь Федор Иоаннович виде от крымских людей своему го­сударству войны многие и помысля поставить по сакмам татарским городы и после воевод своих со многими ратными людьми, оне же шедше поставиша на степи городы Белгород, Оскол, Валуйки и иные городы; а до тех городов поставиша на Украине городы: Воронеж, Ливну, Куреск, Кромы и насадиратными людьми казаками и стрель­цами и жилецкими людьми», - записывает автор Никоновской лето­писи [32, ч. 8, 26-27]. Основание новых городов и возрождение старых «привело к резкому изменению демографической ситуации в крае. Вокруг названных городов возникли села и деревни, террито­рия современных областей Центрального Черноземья стала в пол­ном смысле Российской» [19, 40].

Новопостроенные и возрожденные старые города и крепости преимущественно сельского типа, заселялись московским и северо­русским «служилым и работным, ремесленным людом»174, большая часть которого получала зимние усадьбы в крепости и примыкающих к ним слободах и летние станы в необжитых местах - государствен­ных откупных рыболовных, бортных, охотничьих «ухожьях» (свобод­ных землях) «за службу». Военно-служилые люди - «дети боярские» и дворяне (военные слуги бояр) - обретали дворянские привилегии, угодья и пахотные участки на поместном праве. Служилые по прибо­ру - пушкари, стрельцы, воротники, казаки, солдаты конных и пеших полков, засечные сторожа - вознаграждались кормовыми деньгами и общинными земельными наделами группового пользование. Пре­вратившись впоследствии в крестьян-однодворцев, они образовали вокруг крепостей и летних станов пригородные слободы, села и де­ревни175.

В конце XVI века Дикое Поле фактически стало одной из рос­сийских земель, где под защитой восьми новопостроенных городов (Ливны, Воронеж, Елец, Белгород, Оскол, Курск, Царев-Борисов, Валуйки) возникали села, деревни и слободы. Вольные казаки176, как правило, родившиеся и выросшие в этих местах и хорошо их знав­шие, начали оттесняться к югу: правительство приглашало казаков на службу в новые города, раздавая в 90-е гг. XVI века южные земли московским землевладельцам. Сначала в виде промысловых угодий, «юртов» (юрт Романовых, Воротынского, Нащекина, Трухачева), по­том при царе Борисе была заведена «государева десятинная пашня [20, 235].

Всколыхнулись и перемешались огромные массы «сведенцев» -«служилого» населения, посылаемого на защиту южных рубежей с рязанских и исконно московских земель, и «сходцев» или «прочан», бегущих им навстречу от Унии с Правобережья Днепра. По Деулинскому перемирию 1618 г. к Польше от России отошла большая часть Чернигово-Северских земель, и в оставшееся за Москвой Курско-Путивльское воеводство стали стекаться украинские беженцы -«черкасы», нанимаемые на царскую службу за довольно значительные земельные пожалования и угодья. Молодой царь Михаил Рома­нов, выступая на земском соборе в 1621 г., констатировал: «В 70 местечках Путивльщины украинцы основывают слободы. Строят остроги и занимаются разными промыслами...». «Сходцы» из Нежи­на, Прилук, Ромны, Вильны, Смоленска, Глухова, Дашева, Умани, Газячи, Лохны и даже Львова во множестве расселились в Нижнем Посемье - по рекам Выре, Локне, Пслу, Судже, создавая слободские поселения, обладавшие податными и торговыми льготами.

Беспрестанные набеги татар и «литовских людей» вынудили московские власти в 1630-1640-х гг. предпринять грандиозное строительство еще одной мощной оборонительной линии, растя­нувшейся на сотни и сотни верст. Заново была укреплена старая за­сечная черта на Оке, а в степи выдвинулась новая - 800-километровая Белгородская черта, продолжившаяся от верховий Воркслы до Дона и далее на северо-восток, вдоль реки Воронеж до Цны. В ее состав вошло 27 городов-крепостей и ряд мелких опорных пунктов, строительство которых заняло 20 лет (1635-1658 гг.).

О том, сколько времени затрачивалось на постройку каждого из «государевых городов», свидетельствуют следующие факты строи­тельства города-крепости Яблонова, с которого, собственно, и нача­лось возведение Белгородской оборонительной черты. Его строи­тельство началось 16 апреля 1637 г., а уже 30 апреля новый русский острог встал прямо «на ходу крымского царя и больших крымских людей». Две тысячи московских стрельцов и около трех тысяч слу­жилых людей и строителей из Белгорода, Оскола и других городов под руководством воеводы А.В. Бутурлина, «горододельца» Ивана Андреева строят город... за две недели. Ровно столько времени по­надобилось для возведения стоячего дубового острога в 202 сажени и десяти деревянных рубленых башен, вооруженных медными пи­щалями, двух проездных мостов, внутренних колодца и пруда [34, 222].

До возникновения Белгородской черты заселение Черноземья шло медленно. Хозяйственное освоение плодородных земель сдер­живала постоянная угроза набегов крымских и ногайских татар, чьи кочевья располагались в опасной близости от русских сторожевых постов - на Тихой сосне, между Доном и Днепром, Валуйкой и Дон­цом, так что татарам часто удавалось,брать в плен не только посе­ленцев, стрельцов и сторожей, но и станичников. Постоянные столк­новения ратных людей Белгородско-Курского края с татарами напо­минали гражданскую войну. Воеводы жаловались на то, что сюда «своею волею никто не идет», и первые годы города-крепости засе­лялись преимущественно служилыми людьми [34, 47]. После по­стройки укрепленной линии усилилось «многолюдное большинство», население смело продвигалось к югу, осваивая все новые и новые территории177. За служилыми людьми стали появляться крестьяне, которых «сводили» (переселяли) по указанию правительства с дру­гих мест. Просторы Ворсклы, Псела, Северского Донца, где еще сохра­нились остатки северянских домонгольских укреплений, занимались по­селянами с запада, бассейны Сейма, Поосколья и Тихой Сосны с их притоками - выходцами из Московии и Воронежского края. Из север­ных районов сюда устремились вливавшиеся в Донскую вольницу беглецы от крепостников.

Почти 400 км Муравского шляха отвоевали за колонизационный период служилые люди у Дикого поля, заселив все пространство между Большой засечной и Белгородской линиями укреплений рус­скими и украинскими переселенцами, приток которых особенно уси­лился после воссоединения Украины с Россией (1654 г.). В середине XVII столетия московское правительство, воспользовавшись актив­ным переселением на свои территории малороссов, образовало впереди Белгородской черты людную Слободскую Украину, оконча­тельно обезопасившую от степных кочевников южную окраину госу­дарства. За тридцать лет (1650-1680 гг.) пустынные московские по-граничья - юг Курской, почти вся Харьковская и запад Воронежской губернии - превратились в многолюдную, быстроразвивающуюся, геополитически и экономически перспективную часть русской госу­дарственной территории. Белгородскую черту скоро закрыли мало­русские поселения, для защиты которых в 1680 г. по Донцу была по­строена третья, дополнительная линия укреплений - Изюмская, пе­ред которой почти сразу же с юга появились новые поселения кре­стьян, во множестве бегущих от национального, религиозного и кре­постного гнета польских панов правобережной Украины.

Так Московское государство, обороняясь и наступая, выстроив за сто с небольшим лет три мощные оборонительные линии - Боль­шую засечную, Белгородскую, Изюмскую, начало путь возвращения исконнорусских южных и юго-западных земель, обратив в результате вольной, правительственной, монастырской, а позднее помещичьей колонизации пустынные степи в тучные нивы, а Дикое поле - в тесно заселенную «Польскую украину» [39, т.2, 132]. На защищенные зем­ли переводились села знати и монастырей (1647 г.), свободные кре­стьяне (1678 г. - 470 тыс.) и царские служивые (конец XVII в. - в 84 тыс.); пришли вольные поселенцы - беглые крестьяне и холопы, по­строившие сотни городов-крепостей, слобод и хуторов. Они платили налоги и осваивали новые земли, постепенно превращая бывшие военные поселения в торгово-ремесленные и земледельческие цен­тры.

До конца XVII века в колонизируемых областях преобладали небольшие хутора «при речках, мельницах и пасеках», главным за­нятием жителей которых были пашня и бортневое пчеловодство. Кормились «жилецкие люди, и поповы бобыли, и дворники своим ру­коделием - хлеб пекут, а иные ходят на поля, по речкам для рыбных и звериных добыч, а иные небольшие торжишки торгуют» [33; 123, 57]. С ростом населения и появлением многолюдных деревень с не­сколькими десятками дворов («деревни с деревнями») начался про­цесс стирания разницы между деревней и селом, а с увеличением производства зерна открылся хлебный рынок. Хлеб, пенька, лен, ко­нопля оказались важными объектами не только внутренней, но и внешней торговли.

Растущее население способствовало социально-экономическому развитию Центральной России. Основным его заня­тием было земледелие с преобладающим трехпольным севооборо­том, главными орудиями труда - соха, орало (небольшой железный плуг), деревянная борона, коса, серп; основным тяглом в хозяйстве -лошадь. Рожью засевались, как правило, до 40 процентов всех по­севных площадей Центральной России. В основном использовали озимую, дающую надежную урожайность, хорошо хранящуюся и вы­стаивающую в копнах до весны. Под озимую рожь поднимали пар в июне, а в августе-сентябре проводили посев с одновременной за­пашкой и боронованием почвы. При благоприятных погодных усло­виях урожайность была значительной. Хлеб убирали косами и сер­пами, складывали в скирды, сушили в ямных и срубных овинах, мо­лотили на гумнах и открытых токах цепами. Кроме ржи сеяли озимую и яровую пшеницу, овес, ячмень, просо, гречиху, горох. Среди техни­ческих культур преобладали посевы конопли. В зажиточных хозяйст­вах выращивали лен. Мололи преимущественно вручную. Высокока­чественная мука (крупчатка) изготовлялась только из пшеницы, пу­тем неоднократной просушки и толчения. Более трудоемкими были работы по выделыванию круп, получаемых при толчении овса, про­са, гречихи и других культур. Начали появляться водяные мельницы и крупорушки.

Наряду с пашенным земледелием развивалось садоводство, пчеловодство, важное место занимало огородничество. Выращивали капусту, свеклу, морковь, брюкву, репу, редьку, бураки (столовую свеклу), огурцы, тыкву, лук и чеснок. Центрами садоводства178, как и ранее, оставались Москва, Рязань и Дон. Сады имелись во всех се­лениях Черноземья - и у крестьян (небольшие сады при домах для личного потребления плодов), и в помещичьих и монастырских име­ниях. Были царские (дворцовые), монастырские и казенные экономи­ческие сады, отдаваемые «из оброку вольножелающим людям». Они приносили, как правило, устойчивые урожаи фруктов: много ранних и позднеспелых плодов, пользовавшихся спросом на рынках городов Центральной России. Ягоды сажали повсеместно. Слава Курской и Тамбовской земли как садово-яблочного края зародилась во второй половине XVII века. Местные сады обеспечивали сезонный торг яб­локами, сливами, грушами, вишней, черной и красной смородиной. Из лесу на продажу привозились грибы, ягоды и различные изделия из лыка и луба - корзины, короба, лапти и многое другое.

Увеличение посевов гречихи, площадей под бахчевыми культу­рами, садоводство привело к развитию пчеловодства. Во всех селе­ниях имелись пасеки в 70-100 ульев и более, а однодворцы держали до 40 пчелиных семей. Мед и воск в большом количестве поставля­лись на экспорт и пользовались большим спросом на внутреннем рынке. Повсеместно варились медовые вина и «медовуха», а про­дукция пчеловодства применялась в лечебных целях и для изготов­ления восковых свечей.

Значительная часть сельскохозяйственной продукции перера­батывалась и потреблялась на местах. Посконь - ткань из конопля­ной нити и пенька широко применялись в домашнем обиходе и про­давались на рынке. Было налажено веревочно-канатное производст­во; животный жир использовали мыловаренные и сально-свечные заводы. Из зерна курили вино, производство которого было наибо­лее удобным средством укрепления связи крупных хозяйств (поме­щичьих, монастырских) с рынком и увеличения денежных доходов. Винокуренное производство базировалось на монополии владельца на землю и труде крепостных, монастырских или государственных крестьян, хотя в немалой мере использовался и наемный труд.

В новых районах русские переселенцы179, как правило, численно преобладали. Шли консолидационные процессы, приводившие к формированию региональных черт хозяйственного, культурного и психического склада населения, а при соседстве с другими народами - и физических особенностей его облика. Разнородных обитателей огромной территории связывала христианская вера. Политическая власть выступала рука об руку с Церковью, учреждавшей новые епархии, отстраивавшей церкви и основывающей православные обители. Земледельческие монастыри степного и лесостепного Чер­ноземья цари поддерживали как центры обживания «московских ок­раин», награждая их деньгами, ругою и доходными статьями или же жалованными вотчинами и доходами с угодий. Получая тарханные грамоты, дававшие их владельцам большие льготы по платежу по­датей и суду и вотчинные земли в Диком поле, православные обите­ли собирали вокруг себя и «осаживали» вольных людей - крестьян и бобылей, которые распахивали степи, косили сено, рубили лес на постройки, увеличивая число новых поселений.

Очередной этап христианизации южной России охватывал уже не только русских, но и представителей других этносов. Еще царь Иоанн Грозный «до самой кончины своей... не переставал отпускать крестьянских попов для крещения то татарских мурз, то калмыцких тайшей и кабардинских черкесов; причем немало калмыков, особен­но с 1552 г., сами приезжали в Русь креститься» [10, 10]. Крещение инородцев всячески поощрялось. Документы конца XVI-XVII вв. со­держат сведения о наделении новокрестившихся татар и калмыков царскими подарками: мурзам по 30 р., лисице чернобурой и 5 аршин сукна, детям - 20 р., лисице черной, сукна 4 аршина, людям - 10 ар­шин, сукна по 5 аршин., раздавались подарки и в виде крестиков, са­пог, рубашек, штанов, холстов, поясов [10, 40]. Бывали и трагические ситуации: рязанский архиепископ Мисаил (сторонник патриарха Ни­кона), крестивший цнинскую мордву180 в 1654-1655 гг. в Тамбовском и Шацком уездах, обнаружен убитым у деревни Ямбирино [18, 8].

В 1667 г. была образована Белгородско-Обоянская, а в 1681 г. -Воронежская и Тамбовская епархии, духовные лица в которых поль­зовались более широкими правами, чем в центре. «Личность попа охранялась законом от оскорблений гораздо строже; во всех обще­ственных советах и выборах голос духовных лиц имел одно время почти решающее значение», - констатирует воронежский краевед Л.В. Вейнберг [10, 19]. Однако этот же автор отмечает всеобщее па­дение нравов и нарушение священниками благочестия, присутствие множества духовных лиц «малороссийской породы, отличавшихся в те времена более высоким развитием» и появление на окраинах по­пов-самозванцев из беглых и стрельцов [10, 49].

Сохранилось распоряжение первого Воронежского митрополита святителя Митрофана, предписания которого- «о невенчании... лиц, не предваривших венечной памяти из Духовного приказа; о невыда­чи венечной памяти... без удостоверения воеводы о том, что девица выходит замуж не по принуждению, притом с согласия родителей и при непременном содействии ходатых сватов, добрых людей; о не­разрешении хоронить убитых и скоропостижно умерших без удосто­верения воеводы в том, что меры по розыску убийц или к обнаруже­нию причины смерти приняты; о введении церковного пения при бо­гослужении», а также ряд мер к повышению умственного и нравст­венного развития местного духовенства: запрещение посвящения неподготовленных, запрещение заниматься торговлей и мирскими делами и отлучать от прихода без крайней надобности [10, 40] -красноречиво свидетельствуют о нравах рубежа конца XVII столетия.

Наблюдалась явное «оязычевание» населения. Отвоеванные земли захлестнула народная стихия, смешавшая на огромных про­странствах бытовые обычай и религиозные традиции разных облас­тей служилой России и бегущей от унии Малороссии. Церковь пыта­лась имеющимися у нее способами бороться со всяческими прояв­лениями низовой народной культуры. «Русское духовенство облича­ло «кощуны» с пьянством, «смехотворением и плясанием». В испо­ведных вопросах неизменно упоминаются игрища - «бесовские угодия»: «Или плясал еси на пиру. Или на позоры водил еси?» [16, 224] До 1667 г. через игумена Курского Знаменского монастыря Мои­сея дважды предписывалось черному и белому духовенству «со­блюдать благочиние, наблюдать за невысокой нравственностью на­рода и чистотой православия» [25, 79]. Известен и более поздний текст (1673 г.) грамоты митрополита Белгородского и Обоянского Мисаила архимандриту Курского Знаменского монастыря Никодиму: «В нынешнем во 181 году ведомо нам учинилось, что в Курску, и в иных городах и уездах, всяких чинов многие люди, и жены, и дети <...> в посты не постятся, и отцов духовных у себя многие не имеют, и умножились во многих всяких чинов людях великое пьянство и бе­совское глумление, скоморошество со всякими бесовскими играми. И на такое их бесчинное прельщение сходятся по вечерам, во всенощ­ных позорищах по улицам и на полях слушают богомерзких скверных песней и всяких бесовских игр, и на кулашных боях между собой драки чинят, и на качелях колышутся вкруг на веревках <...> и накла­дывают на себя личины и платья скоморожские, и на свадьбах чинят бесчинное скакание и плескание и поют бесовские песни, и на Свя­той недели женки и девки на досках скачут» [26, 27]. Ему вторит цар­ская грамота воеводе Бутурлину в Белгород из «Государственного архива старых дел», текст которой приводит С.В. Иванов: «...Люди, забывшие Бога, собирались на полях для богомерзких и скверных пений, на кулачные бои; за взрослыми шли дети, явились чародеи, начались волхования. Великие праздники Пасха, Рождество Христо­во, Богоявления проводились в бесовских сонмищах по дьявольской прелести со смехотворением, кощунством: меж себя, нарядя, водили бесовскую кобылу, в таких позорищах многие впадали в блуд, неза­конно умирали и гибли, на свадьбах - одно сквернословие и пьянст­во» [21, 298].

Слабело религиозное рвение и в рядах белого и черного духо­венства. На обживаемых территориях развивалось по преимуществу пустынное земледельческое монашество, отличавшееся достаточно скудной духовной и напряженной хозяйственной жизнью. Заклады­валось обширное по масштабам и разнообразное по характеру дея­тельности монастырское хозяйство со своими перевозами, мельни­цами, винокурнями, известепальнями. Монахи и монастырские крестьяне занимались земледелием, лесоводством, скотоводством, пчеловодством, звероловством, огородничеством, садоводством; сами обрабатывали продукты сельскохозяйственной деятельности - кожи, шерсть, коноплю; многие активно внедряли в свой хозяйствен­ный быт и быт своих вотчин разные ремесла, и в первую очередь кирпичное производство, необходимое для строительства храмов и монастырей.

Православные обители выступали центрами упорядочения и ор­ганизации социальной и культурной жизни осваиваемого края. За 50 лет с начала создания самой большой в Центральной России того времени Белгородской митрополии были построены 1000 церквей и 50 монастырей [5, 162], призванных «бороться с язычеством» и слу­жить делу религиозного и культурного просвещения населения. Они окормляли огромное число разного народу, собрав под своей сенью христианские святыни разного времени и разных территорий.

Духовные и художественные процессы позднего московского средневековья

Конец XV - начало XVI века - время бурного обсуждения путей развития новорожденного русского государства и некоторого религи­озного свободомыслия, отраженных публицистикой той поры. Ее ав­торами были князья и бояре, приказные дьяки и посадские люди, единодушно утверждавшие божественную сущность царской власти, призванной быть оплотом порядка в стране. Тон задавали два наи­более талантливых церковных автора, яркие писатели Иосиф Волоцкий (автор «Просветителя») и Нил Сорский («Устав» и «Послание к некоему брату»), исход богословского спора которых в конечном итоге определил и судьбу «русского протестантизма»181, и направле­ние развития русского общества - Церкви и Царства.

Последовавшее осуждение и безжалостное пресечение ересей отразилось ужесточением церковных канонических тре­бований и расширением просветительской деятельности. Поя­вилась сеть школ по обучению грамоте, богатые землевладельцы и горожане для обучения своих детей стали нанимать домашних учителей. Значительно увеличился спрос на книги. Возникли духов­ные училища и просвещенческие кружки.

Один из таких кружков иногда называют «Академией Максима Грека». Он собрал вокруг прибывшего в Россию по приглашению ца­ря (1518 г.) в качестве переводчика и справщика книг Священного Писания монаха Максима Грека (Михаил Триволис). Русских собе­седников и адресатов ученого фека интересовали в первую очередь богословские вопросы, история западного мира и его религиозных споров. Второй своеобразной академией в Москве стал кружок ми­трополита Макария, подготовивший к изданию монументальное соб­рание «Великие Четьи минеи», предназначенное не для богослуже­ния, а для личного чтения двенадцатитомное (по числу месяцев) со­брание житий святых и других текстов. Исполнение этого поистине фундаментального труда способствовало собиранию в единое це­лое громадного регионального литературного наследия Древней Ру­си182. Однако, став своего рода «житийным каноном», он, к сожале­нию, привел к забвению невошедших в его книги и исключенных из повседневной практики текстов.

Во множестве возникает и новая, более многообразная и жан-рово, и тематически, литература183. О том, что русские люди того времени пытались черпать опыт построения новой государственной жизни в самых разных источниках, свидетельствуют такие литера­турные памятники XVI века, как «Повесть о мутьянском воеводе Дра-куле», «Повесть о царице Динаре» или «Повесть о Магамете-Салтане». Возникший интерес к собственному прошлому способст­вовал рождению обширнейших Никоновского и Лицевого летописных сводов, Воскресенской летописи. Однако вскоре за этой титаниче­ской работой последовал упадок летописания. Ему на смену пришли хронографы и новый вид исторического повествования - завершен­ные повести об отдельных событиях, не включающиеся, как ранее, в состав летописных сводов, а представлявшие собой самостоятель­ные объемные произведения. К таковым относятся не только из­вестные всем «Степенная книга» или «Сказание о Мамаевом по­боище», но и «Повесть, како отомсти Всевидящее око-Христос Бори­су Годунову пролитие неповинной крови царевича Дмитрея Угле-чского», (1606 г.) или «Повесть о видении некоему мужу духовну» (1606 г.), «Новая повесть о преславном Российском царстве» (1610— 1611 гг.), «Плач о пленении Московского царства» (1612), «Писание о преставлении М.В. Скопина-Шуйского» (1612), отразившие накал идейной и политической борьбы периода русской Смуты. Своеоб­разной летописью «бунташного времени» стали «Временник» Ивана Тимофеева (1619 г.), «Сказание» Авраамия Палицына (1620 г.), «По­весть книги сея от прежних лет» Семена Шаховского (1626 г.), «Но­вый летописец» (1630 г.). Завершилась эта тема «Повестью о разо­рении Московского государства» (1654 г.) монаха Троице-Сергиева монастыря Симона Азарьина. «Причины Смуты авторы повестей ви­дели в том, что "все Росийское государьство в безумство дашася", "всяк же от своего чину, в не же зван быстъ, выше начата восходи-ти... царем же играху, яко детищем, и всяк вышши меры своея жало­вания хотяше» [1,191].

Привлекала внимание «книжников» и героическая борьба рус­ских людей с татарами на южных окраинах Московского царства. Один из примеров их мужества, верности и отваги был описан ка­зачьим войсковым дьяком Федором Порошиным в поэтической «По­вести об азовском осадном сидении». «Героическое» время способ­ствовало расцвету былинного творчества и сложению исторических песен. «XVII век был временем необычайного взлета устного творче­ства русских людей. Былины о давнем, исторические песни о новом, пословицы и поговорки представляют неисчерпаемый кладезь на­родной мудрости. К сожалению, до нас дошла малая толика того яр­кого и богатого материала, часть которого попала даже в деловые бумаги» [1,192]

Специалисты отмечают в XVII веке и сложение двух новых ли­тературных направлений - церковно-аристократического с его утон­ченной символикой и витиеватым слогом и посадского - с живым языком и яркими деятельными образами. Среди посадских произве­дений особо популярными стали сатирические истории о продажных судьях, о жадных попах и неверных женах; повести романтического содержания о любви князя и слуги к одной девушке, о женском веро­ломстве, а также повести о предприимчивом герое, путешествующем по России и переходящем из сословия в сословие. Появляются пе­реводы аналогичных западноевропейских произведений или пере­работки созданных в предшествовавшее время произведений древ­нерусской литературы, например, новые редакции «Повести о разо­рении Рязани Батыем».

Всеобщую «жажду сочинительства» и интерес к местной исто­рии отразило появление в XVII столетии в разных областях Цен­тральной России литературных произведений, рассказывающих об обретении и чудесах от явленных икон, создаваемых по имеющимся монастырским летописям и часто называемых повестями. Большин­ство их авторов остались неизвестными, как, в частности, творец «Тамбовского летописца» или «Повести о чудесах Курской коренной иконы»184. Но есть и другие примеры: 1646-1654 гг. в Сергиево-Троицком монастыре над «Повестью о явлении Федоровской иконы Богоматери» трудился Иоанн Милютин. Плодовитый писатель и ис­торик, он пытался также создать более полное житийное собрание, чем составленные при Иоанне Грозном митрополитом Макарием или полстолетия спустя Германом Тулуповым185. В отличие от предше­ственников Милютин снабжал переписываемые им из лаврских руко­писей жития святых многочисленными замечаниями, предисловиями и послесловиями, исправлял неточное и ложное, тем более еретиче­ское, согласовывал противоречия. Одновременно с ним над собст­венными местными сборниками «Четьих Миней» трудились многие книгописцы в разных концах Центральной России.

Однако самые значительные и, несомненно, самые талантли­вые авторы XVII века - новгородский протопоп Аввакум, чье творче­ство носило откровенно проповеднический и исповедальный харак­тер, и стихотворец, зачинатель русской поэзии и драматургии, все­сторонне образованный выходец с Украины Симеон Полоцкий, про­славившийся, прежде всего, как автор сборников проповедей и по­этических сочинений. Именно эти двое предопределили будущее русской литературы, пророческое служение и трагедию ее гениев: ученик и последователь Симеона Полоцкого, урожденный курянин Сильвестр Медведев стал первым, павшим от Власти профессио­нальным русским поэтом.

Москва с удельных времен умела привлекать к себе лучшее; начавшееся в XV веке присоединение к Московскому княжеству раз­личных русских земель сопровождалось «собиранием» и «первей­ших людей», и региональных реликвий. В «великокняжеский град» вывозились и особо чтимые местные святыни, ставшие через годы символами единства Русской земли186, и способности и умения «ок­раинных удельных мастеров».

Смешение ремесленных приемов, творческого опыта и локаль­ных традиций обогатило мир русской культуры художественными идеями, стилями и образами. Особенно это касалось изобразитель­ного искусства. Уже к середине XVI столетия церковное строительство «вступило в новую фазу, нашедшую свое выражение в соору­жении многопредельных храмов на основе свободной композиции -с папертями, ризничьими палатками, приделами разнообразных ти­пов, колокольнями и часобитнями возле одного из храмовых углов» [23, 68]. Чуть раньше появился и копьеобразный храм-памятник ори­гинального шатрового типа, активно «завоевывающий» (преимуще­ственно в деревянном виде) новозаселяемые южные территории. Вкупе они представляли самобытный архитектурный стиль XVI сто­летия со зримо явленными в церковном зодчестве глубоко нацио­нальными чертами.

Долгое время столичный символ соборной Руси не выходил своим содержанием из границ расширявшегося Русского государст­ва, хотя осмысление роли Москвы во всемирном масштабе началось сразу после таких внешних событий, как захват турками-мусульманами православных Сербии (1389 г.), Болгарии (1396 г.), Византийской империи (1453 г.) и освобождение Руси от Золотой Орды (1480 г.). Москва была провозглашена Третьим Римом, и ее история накрепко связалась с древней историей Европы, что сразу же получило знаковое отражение. «Византийский герб - двуглавый орел - стал русским государственным гербом. Брак Иоанна III с ви­зантийской принцессой Софией Палеолог подчеркивал осознанную Москвой всемирно-историческую миссию России» [11, 88-89]. В структуре Москвы, осознавшей себя новым мировым христианский центром и последним оплотом православия, появились политико-религиозные символы прежних «мировых» христианских столиц (Ри­ма и Константинополя) и священного города Христа Иерусалима. Однако ее церковная застройка конца XV-XVI вв. являет и несо­мненное желание представить ее символом Иерусалима Небесного, каким он показан церковным преданием, запечатлен в обликах древ­них Киева и Владимира или предстает в прозрачной символике бывшего удельного града Кашина187, о котором искусствовед Г.Я. Мокеев, в частности, пишет: «Город, находящийся как бы в ча­ше, был окружен ожерельем из 24 нагорных (возвышающихся) хра­мов. В середине ожерелья оставался главный городской собор -Воскресения Христова, как Божественный Престол в его центре. На окраине, при подходе к Кашину с севера, откуда город был прекрас­но виден, был поставлен храм во имя Иоанна Богослова, а с юго-запада по Московской дороге путника встречал другой храм - «Вхо­да в Иерусалим» [30, 111].

Так и столица Руси «безусловно мыслилась строящейся во об­раз Небесного града не столько волею земного царя, сколько про­мыслом Царя Небесного и Земного - Христа» [30, 113]. В середине XVI века в Кремле возле церкви Иоанна Лествичника сооружается двухпрестольный Спасский собор (1532 г. - придел Воскресения Христова, в 1555 г. - придел Рождества Христова), ставший основой кремлевского символа Небесного града . На единое пространство соборной и Ивановской площадей выводятся 12 входов-въездов (по 3 с разных сторон света). Снаружи Кремля перед Спасскими (Фро-ловскими) воротами появляется Лобное место - «Голгофа» (впервые упоминается под 1549 г.); в память о взятии Казани и Астрахани с ним рядом встает 25-крестный собор Троицы на Рву (1555-1561 гг.), первоначально известный как «Иерусалим» (позднее стал называть­ся храмом Покрова на Рву или Василия Блаженного). Его «градопо-добные формы символизировали Небесный Град» [30, 112], а цвети­стое, изощренное узорочье создавало образ «дарохранительницы» или богато изукрашенной «напрестольной сени». Создание Символа Небесного града продолжил царь Федор Иоаннович, окруживший в 1591 г. всю Москву Скородомом - деревянным городом с 12-ю трех-шатровыми вратами189.

При «благочестивом царе» Федоре Иоанновиче, начавшем ук­репление и расширение южных и юго-западных границ Московского государства, в Москве собралось огромное количество нового наро­ду. «Сведенцы» создали в Москве слободы, сотни (Дмитровскую, Ростовскую, Устюжскую, Хлыновскую, Ржевскую, Новгородскую, Тверскую) и общины из Переславля-Залесского, Старицы, Ярослав­ля, Смоленска. Появились и подворья - представительства городов и крупнейших монастырей Руси, нередко располагавшиеся на терри­ториях общин земляков-сведенцев. Каждое подворье имело свой, в большинстве своем деревянный, храм. К XVII веку в структуре сто­лицы таковых насчитывалось уже более сотни. Вместе с приходскими церквами они наполнили панораму Москвы множеством глав, яр­кой многостильностью и сказочной декоративностью.

Издревле усадебная Москва190 застраивалась «кучно». Церков­ные ансамбли становились центрами строительного притяжения, об­растая подмонастырскими и посадскими поселениями ремесленни­ков и мелких торговцев, живущих почти общинной жизнью и совме­стно справлявшихся с многочисленными заботами. В красоте и де­коративном уборе приходские храмы не только в столице, но и по всей Московии не уступали монастырским, отличаясь оригинально­стью размеров и расположением на лучшем, обозримом со всех сто­рон месте. Слободские и «кончаковские» (Г. Вагнер) городские церк­ви миряне строили быстро и на совесть и, стараясь не отстать от со­седей, украшали узорочьем наличников и подзоров, крылец, дверей, глав и крестов. Появились и церковные микроансамбли. В Суздале, например, в виде парных церквей, где центральное место занимал значительный по размерам летний храм с богатым декором, рядом с которым выстраивалась компактная зимняя отапливаемая церковь.

Однако символическое значение градостроительства и архитек­туры, как, впрочем, и всего искусства, постепенно отходило на вто­рой план. Возобладало стремление к нарядности и многоцветию, оригинальности, разнообразию и индивидуальности. В художествен­ную жизнь вливался новый дух - дух креативности. Все явственнее проступало «дольнее», все ощутимее дул ветер перемен, подняв­ший «бурю раскола», где деятельная жажда нивелировки накопив­шихся различий и введения одобренных и утвержденных церковных образцов столкнулась с угрюмой привязанностью к устоявшейся «старине».

Две мятежные и трагические фигуры XVII столетия патриарх Никон и протопоп Аввакум191 стали действенным символом и живым олицетворением необратимых исторических и культурных процес­сов, странным образом борьбой за сохранение и чистоту традиций ознаменовав рождение нового времени свободного творчества и свободного человека.

Идейной опорой Никона в его теократической, а точнее, иеро-кратической попытке преобразования Церкви и государства явилось опять же послание старца Филофея. Учение, возникшее как проти­водействие идейной и военной агрессии католицизма, послужившее политическому единству государства, в конечном итоге оказалось орудием самых реакционных охранительных церковно-государственных институтов и уже спустя столетие привело к изоля­ционизму, чванливому неприятию всего чужеземного, затормозив развитие просвещения и культуры.

Коренившаяся в нем идея вселенской власти во второй полови­не XVII столетия парадоксальным образом подвигла Никона на ре­форму, сутью которой было сближение обрядов всех православных церквей, очищение христианского учения и эстетизация богослуже­ния. Патриарх, мечтавший стать во главе вселенского Православия и завоевать «второй Рим» - Царьград, ратуя за единение родствен­ных великорусского, малорусского и белорусского народов и желая избежать культовой розни, начал преобразования с активного при­влечения организаторского, проповеднического и художественного опыта греческой, белорусской и украинской церквей. Его основной заботой стало укрепление религиозности, усиление воздействия церкви на массы, вовлечение их в культ. Всей своей деятельностью Никон демонстрировал приоритет церковной власти, провозгласив священство выше царства во времена объективно нарастающей се­куляризации культуры и государства. Церковный раскол и как след­ствие «ересь» и множество религиозных течений - неизбежная ре­акция на волевое вмешательство в объективные культурно-исторические процессы, вызванная глубоким противоречием между страстным желанием реформаторов к невозможному: одновременно сохранить и изменить старое, ускорить и затормозить новое.

Идеи Никона отразили реальное материальное и политическое положение современной ему Русской православной церкви, к сере­дине XVII столетия по своему влиянию и богатству оказавшейся своеобразной «внутренней империей», государством в государстве. Три построенных Никоном монастыря, предназначенные для роли личных династических владений церковного монарха - Иверский, Воскресенский, названный «Новым Иерусалимом», и Крестный -стали и вехами укрепления и падения самовластного патриарха, и своеобразным символом церковных притязаний, и отражением но­вых культурных ориентиров.

Первый из патриарших монастырей - Иверский192 - крепость на западных границах Руси с гарнизоном в 200 стрельцов, с пушками на крепких стенах и с типографией за ними. Иверский монастырь Нико­на - тот же греческий Афон193, магически осмысленный восточным христианством как «земной удел Богоматери»; декларация религи­озной преемственности и владения истиной. Создание Нового Иеру­салима - моделирование уже целой страны, ее земли и ее исто­рии. Т.е. одновременное констатирование богоизбранничества, вы­ражение претензии на власть, простирающуюся на весь православ­ный мир, и воплощение культурного космополитизма. Новый Иеру­салим Никона - не только и не столько символ, сколько конкретное, материальное перенесение святынь города Христа на благословен­ную землю новых хранителей православия. Характерно, что мона­стырский Воскресенский собор, замышлявшийся как копия Иеруса­лимского храма Гроба Господнего, повторяя его структуру и разме­ры, являет собою оригинальное творение в духе декоративно-пышных ансамблей русского XVII века, хотя и необычен для своего времени195, отвергнувшего традиционно-русскую церковную практику как измену византийской старине.

Исследователь религиозного искусства Н.К. Гаврюшин самым значительным событием в истории русской религиозно-эстетической мысли XVII века называет Определение Большого московского со­бора 1667 г. [12, 15], во многом обусловившее пути развития русской художественной культуры и в первую очередь церковной архитекту­ры и иконописи.

Нельзя сказать, что Центральная Россия стремилась беспреко­словно выполнять столичные указы или противодействовала им: в ту пору провинция строила преимущественно из дерева, что еще на ка­кое-то время задержало шатровый стиль XVI столетия. Но и в каменном зодчестве наложенные Церковью ограничения приняли не все и не сразу. Классика позднего русского средневековья создана не по столичным чертежам, а по собственному прикиду и раскладу. Мастера Верхнего Поволжья, например, возводя в конце века заказ­ные приходские церкви, во многом использовали национальные ар­хитектурные традиции и, выбирая за основу предписанный собор­ным установлением пятиглавый храм, окружали его центральный куб роскошными переходами и порталами, шатровыми колокольнями, декорируя фасады кирпичными и фаянсовыми узорами, а интерьеры - богатой внутренней росписью.

Разбогатевшие купцы торговых Ярославля, Борисоглебска, Рос­това, Углича увековечивали свои имена построением обширных храмов соборного типа. Ярославцам не нравились маленькие изу­крашенные церкви московского узорочья: они ценили величествен­ность и крупный масштаб. Особую привлекательность и неповтори­мость придают древним храмам Ярославля, Углича и Ростова мно­гоцветные, рельефные керамические узоры изразцовых фризов, клейм и розеток. Церкви Ростова Великого строже, чем московские, но наряднее, чем ярославские. По их стенам кружевной строчкой проходят колончатые пояски, а вместо полукруглых кокошников они, бывает, завершаются треугольными фронтончиками (например, сте­ны церкви Иоанна Богослова).

Мастеровой люд196 Суздаля, всегда имевший отменный вкус, щедро украшал свои храмы росписями, лепниной, резьбой, позоло­той и ковкой. Суздальские церкви XVII века, имеющие обязательную колокольню с шатром «вогнутая дудка», изобретенным местными зодчими, создавали изумительный городской силуэт (пятиглавая Ла­заревская церковь (1667 г.), в декоративном убранстве которой - ко­кошники, изразцы, окна, украшенные наличниками). Уникальная ме­стная архитектурная школа устояла под мощным столичным влияни­ем: «московское» барокко XVII века с его обязательной композицией восьмерик на четверике не прижилось на местной художественной почве. Суздальцы сохранили любовь к двух- и трехшатровым архи­тектурным композициям и к достаточно скромному по декору пяти­главому храму посадского типа с почти обязательной шатровой ко­локольней, разработав при этом «свою собственную суздальскую форму вогнутого шатра, несомненно, более изящную и потому хо­рошо запоминающуюся» [7, 30-31]. Основа уникальной суздальской архитектуры - мера, вкус, дух, определявшиеся выверенной веками простотой и стабильностью основных объемов и форм храма, набором и сочетанием его элементов и практической целесообразно­стью.

Сохранившийся пример брянского зодчества этого времени -пятиярусная надвратная Преображенская церковь Сретенского мо­настыря г. Брянска (1670-е гг.), украшенная характерными для мос­ковского барокко наличниками окон и угловыми трехчетвертными ко­лонками, вместе с декором второго яруса и росписями стен внешне­го фасада (росписи утрачены) передает нарядный, легкий, жизнера­достный строй местной архитектуры с ее обязательной многоярус­ной композицией, внешней галереей-гульбищем и боковыми всхода­ми-лестницами. Более строг, хотя и повторяет многоярусный прин­цип центричного построения, образ сохранившейся монастырской архитектуры Рыльска и Путивля, совместивший московское и «сло­бодское» - украинское влияние.

Знаток и ценитель русских церковных древностей Н.В. Покровский писал в конце XIX века: «XVI-XVI! столетия были самым благоприятным временем для развития нашей храмовой ар­хитектуры на началах национальности, а также и для развития на­шей церковной живописи, XVII в. заканчивается наша национальная художественная деятельность» [37, 390]. Несколько иную оценку пе­реломной для русской культуры эпохи дает современный исследова­тель Т.Ф. Владышевская: «Особенность развития русского искусства XVII века заключается в диалогичности культуры, старое, не умирая, сосуществует с новым. Со стабилизацией художественно-исторических процессов искусство в дальнейшем идет по двум пу­тям: один - путь широких контактов с западноевропейской культурой, синхронный развитию стиля европейского искусства; другой - путь консервации древней традиции в общинах старообрядцев, ограж­дающих свою культуру от внешних воздействий на протяжении трех столетий» [8, 216].

По мнению П.Н. Милюкова, «русская архитектура уже не много сохраняла своего собственного содержания, когда началось усилен­ное влияние на нее Запада. <...> Так как стояло дело, заимствова­ние привело к забвению национальных задатков и к копированию го­товых иностранных образцов» [29, т.2, 20]. Уже в конце XVII века шатровый верх возводится только над колокольней, а любимые рус­ским зодчеством кокошники теряют свое функциональное назначе­ние и превращаются в элемент декора. В это же время повсеместно, там, где появляются выходцы с Украины - переселяемые монахи, ставленые епископы, мастера-умельцы, в строящихся храмах зримо проступают черты польско-украинского барокко. Некоторое время строители еще воздерживаются от базилики и повторяет предписан­ную форму пятиглавого храма на крестовом плане, сохраняя «под­клети», террасы кругом церкви и т.п., но луковичная форма главы уступает место западной фигурной - с перехватами; боковые главы по сравнению с центральной уменьшаются в размерах и ставятся над особыми башенками. Появляются даже одноглавые и трехглавые типично украинские храмы. Шатровые колокольни заменяются мно­гоярусной башней, вытягивающейся кверху посредством умень­шающихся двух, трех, четырех и даже пяти восьмигранных бараба­нов.

Не менее сложный путь прошло и церковное изобразительное искусство. После взлета в XV столетии московской художественной школы с ее полными света, евангельской любви и божественной му­зыки образами Богородицы и Божественной Троицы, величествен­ными церковными иконостасами, теплотой и декоративностью мо­лельных домашних образков пришло время торжества «видимого». «Художники словно развивались в стремлении как можно шире охва­тить мир реальный и мир мысленный» [8, 161], все больше забывая созданный несколькими поколениями иконописцев и изографов сим­волический язык русской религиозной живописи. «Фрязь» или «фряжское» письмо, с XVI века знаменующее западное влияние, ко второй половине XVII столетия во многом изменило иконописный ка­нон. К этому времени реалистические веяния шли в Москву не толь­ко из Византии и из итальяно-греческих школ, а в гораздо более пол­ном виде переносились непосредственно с Запада приглашенными для работы в Оружейной палате иноземными мастерами. Даже оценка их труда, оплачиваемого на несколько порядков выше, чем творения самых искусных русских иконописцев того времени - Си­мона Ушакова, Прокопия Чирина, Иосифа Владимирова, говорит о резкой смене эстетических предпочтений и необратимости происхо­дящих перемен.

Способствовали изменениям и необычайно расширившиеся связи с Западной Европой, и воссоединение с Левобережной Украи­ной и частью Белоруссии. Большая работа по обновлению и росписи новопостроенных «после Смуты» церквей центральной России, где бок о бок трудились царские изографы, отправлявшиеся «на заказ» в дальние от Москвы монастыри, и «городовые» мастера, насильно собираемые в центральные и пограничные епархии, привела к слия­нию и обезличиванию провинциальной иконописи и рождению в се­редине XVII столетия широко распространившегося однообразного эклектического стиля. По отношению к старому Москва сыграла роль централизатора, объединением самых именитых иконописных школ в одну «школу московских государевых изографов» нивелировав стилевсэе многообразие в двух художественных стилях: «годунов-ском»197 и «строгановском»195, элементы которых - «живописный реализм», декоративность и утонченный эстетизм - получили разви­тие в творчестве лучших мастеров Оружейной палаты.

В 1667 г. в трактате «Слово к люботщателям иконного писания» «царский изограф» Симон Ушаков изложил такие взгляды на задачи иконописи, которые по существу вели к разрыву с иконописной тра­дицией. Его собственная попытка написать «как в жизни» (икона «Троица», любимые им «личные» Образы) обернулась безжизнен­ностью, академической холодностью, омертвелостью изображения. Художник заблуждался, полагая, что сумел органически связать реалистическую трактовку формы со старинными заветами иконо­писцев.

Явления, о которых говорил на церковном соборе времен Ивана Грозного (1555 г.) думный дьяк Висковатый, в XVII столетии настоль­ко усилились, что уже вызывали активный интерес не у только мас­теров, но и у прихожан. Не переломила общую ситуацию и страстная проповедь патриарха Никона, его прилюдные грозные проклятия ма­неры «франков и поляков» и почитателей икон «такого пошиба», вы­калывание «неканоническим образам» глаз и их публичное сожже­ние. Протекающая перед глазами жизнь, а не горнее, вечное, мыс­ленное, ставится во главу угла, вследствие чего и иконы всех жанров наполняются историко-бытовыми качествами и постепенно утрачи­вают свой сакральный характер. «Вширь, но не вглубь» - неписан-ная программа эстетики второй половины XVII века, прочно «зазем­лившая» ее и давшая «почву не только портретному, но и пейзажно­му, бытовому жанру, даже жанру натюрморта», - пишет в конце XX столетия Г.В. Вагнер [8, 165].

Родовой признак культуры этой эпохи - освобождение от кано­нов, стимулировавшее оригинальное, пронизанное фольклорным началом творчество. Расширение тематики изображений, увеличе­ние удельного веса светских (исторических сюжетов), использование в качестве «образцов» западноевропейских гравюр позволили ху­дожникам творить с меньшей оглядкой на традиции, искать новые пути в искусстве.

Особо значимой в утверждении западного влияния оказалась «Библия Пискатора», чьи темы и сюжеты охотно заимствует стено­пись храмсв Ярославля, Костромы, Ростова, других городов Верхне­волжья. Упоминается она и в монастырских описях южных приделов Московии, храмы которых отличает внешняя настенная роспись на сюжеты чудес чтимых чудотворных икон и традиционно право­славный канонический порядок росписи внутреннего церковного про­странства. Однако серьезность и обилие живописной работы200 и от­сутствие указаний на обмен мастерами с центральными и северны­ми городами Руси того времени дает основание полагать, что в юж­ной России XVII столетия были свои иконописные центры со своими «малярами». Так, например, известно, что рядовая стенопись и ико­нопись курских храмов и монастырей, выполнялась местными умельцами, а ответственные заказы размещались в Киеве и Черни­гове. Главная особенность культурной жизни этого времени погра­ничного Униатской церкви Курского порубежья - бытование и гармо­ничное сосуществование форм и православной, и католической ре­лигиозной культуры. Единичные сохранившиеся свидетельства и анализ иконографии некоторых явленных икон южного края, позво­ляет увидеть, как под воздействием изображений «мадонн» меняет­ся самобытная киево-черниговская манера, складываются новые иконописные приемы, рождающие Образы «необыкновенно художе­ственные, с поразительно написанными глазами - глубокими и вдумчивыми» [28, 159-160].

Значительно масштабнее представлено северо-восточное цер­ковное художественное творчество. Фрески Спасо-Преображенского собора Спасо-Евфимьевского суздальского монастыря - превосход­ный памятник монументальной живописи (1689 г.) «дружины кост­ромских иконописцев» (В. Брюсова), возглавляемой знаменитым мастером стенописи Гурием Никитиным. Тщательный анализ докто­ра искусствоведения Веры Брюсовой показал, что эта и другие про­граммы выполненной мастерами стенописи, согласовывались ко­миссией, состоящей из заказчика, духовенства, главы артели и представителей власти. Однако при всей регламентированности старший дружины был свободен в своем творчестве и, разрабатывая предпочтительную систему росписей, решал не только художествен­ные задачи, но создавал свою мировоззренческую систему, отражая личное прочтение библейского текста. Даже обращение к евангель­ским сюжетам не ограничивало творчество этого времени твердо ус­тановленной иконографией, давая возможность насыщать компози­цию деталями, образно показывающими отношение всех ее участни­ков к происходящему. «Благодатное чувство от фресок Гурия Ники­тина по своему существу близко тому, что мы испытываем от произ­ведений Андрея Рублева. Созданные им образы необыкновенной человечностью и духовностью сродни образам, созданным великим гением русского искусства <...> творчество Рублева, Гурия Никитина и Дионисия, как и Алипия Печерского взросли на одной почве - пра­вославия, обновленного на почве доброй и простосердечной Руси», - в этой частной характеристике искусствоведа В. Брюсовой [6, 77-78] отражена противоречивость и мировоззренческая глубина пере­ходного времени.

Есть примеры разрушения древних канонов деятелями и самой Церкви, в частности, суздальским митрополитом Илларионом. Двою­родный брат Симона Ушакова, основатель и строитель Флорищев-ской пустыни, он изменил программу расписанных царскими изогра­фами пятиярусных иконостасов сразу нескольких храмов Суздаля. Как считает современный исследователь Магдалина Гладкая, это вторая (после Никона, обновившего иконостас Успенского кремлев­ского собора) зафиксированная попытка неканонического обращения с традиционно выдержанным и иерархически выстроенным составом иконостасных образов. Создание иконостасов издавна рассматрива­лось как крупное деяние государственного масштаба. В рассматри­ваемом случае в нем принимали участие митрополит, царь и извест­ный мастер Симон Ушаков (с учениками Георгием Зиновьевым и Ар­темием Петровым), возглавивший большую иконописную артель, расписавшую сразу нескольких монастырских храмов города. Как идейный руководитель работ митрополит Илларион внес в устояв­шуюся каноническую концепцию высокого иконостаса существенные изменения, поместив «никогда не помещаемый в иконостасы муче­нический чин» и заменив праотеческий.ярус святительским (Покров­ский и Успенский собор) [14, 157-159]. Настойчивое включение му­ченического чина и есть стержень программы Иллариона, пресле­дующий целью поддержание в монастырских храмах монашеского подвига. Это стремление церковного иерарха не может не наводить одновременно на мысль и о ширящейся творческой свободе, и об ослаблении религиозного чувства в монашеской среде.

Препятствуя «самомышлениям», признанные иконописцы и ма­ляры, как тогда называли мастеров стенописи, попытались создать новый канон, объединив лучшие из старых образцов и современные им оригинальные композиции в Сийский лицевой подлинник, замыш­лявшийся как новый канонический Образец для иконописцев. Но уже никакой, даже самый образцовый, иконописный подлинник не мог положить предела творческой свободе: «Варианты, все более и бо­лее многочисленные, указывались и в самом подлиннике, и чем бо­лее он существовал, тем более становился пестрым и сборным» [29, 42], вызывая еще большую свободу творчества.

Икона, как когда-то на Западе, становилась своего рода «Биб­лией бедных», Библией в картинках. «Обновленческая тенденция неизбежно отдавала церковное каноническое искусство в вавилон­ское пленение секуляризма. Хранителями собственно русской пра­вославной иконы становились старообрядцы» [12, 17]. XVII столетие, по сути, завершает более чем семивековую историю древнерусской иконописи, которая к его окончанию прекратила существование как господствующая художественная система. Наш современник архи­мандрит Псково-Печерского монастыря и иконописец Зинон уверен в следующем: «...Учение Церкви может быть искажено кистью так же, как и словом. <...> Распространившееся со временем влияние за­падного богословия, нарушения в евхаристической жизни привели к тому, что икона часто превращалась в картину на религиозный сю­жет. Следовательно, почитание ее перестало быть в полном смысле православным» [3, 58].

Это стремление к красивости и увлечение земным отразилось и в расцвете прикладного искусства, сделавшего многие вещи кресть­янского, дворянского или боярского быта XVI—XVII вв. высокохудоже­ственными произведениями. Резьбой и яркой росписью покрывались мебель, прялки, посуда, наличники окон, двери, фронтоны зданий. Здания пестрели цветными изразцами и художественным прорезным железом. Получило распространение «низание» из речного жемчуга, драгоценных камней и металлических пластинок, украшавшее опле­чья (воротники), подолы и рукава богатой одежды. Древнерусское скоморошество - часть народной культуры, выражавшая миро­ощущение, психологию и вкусы простых людей, именно в это время породило столь любимых на ярмарках «Петрушку», «балаган» и кукольный театр.

Параллельно им (70-80 гг. XVII в.) начинает формироваться светский театр. Сначала школьный - при Московской духовной академии201, затем придворный (1672 г.) - в палатах царя Алексея Михайловича. Основу его актерской труппы составили живущие в Москве иностранцы и русские юноши из мещан, получившие специ­альную подготовку «комедийному делу» в драматической школе, устроенной в Немецкой слободе . Драматургия первых русских театров сохраняла связь с библейскими сюжетами и аллегориче­ски отражала современные политические события. Разыгрывались также комические и сатирические интермедии.

Растет интерес к ремеслу, в том числе и инженерному. Получа­ют развитие научные знания и техника, носившие в основном прак­тический характер и отвечавшие потребностям развивавшейся российской экономики. Большое значение приобретают практиче­ские руководства по арифметике, геометрии, строительству и техни­ческим наукам; по измерению и описанию земельных площадей; пасхальные таблицы. Пишутся астрономические трактаты: «О широ­те и долготе земной», «О стадиях и поприщах», «О расстоянии меж­ду небом, и землей» и т.д. Наблюдается широкое увлечение описа­ниями путешествий и географических исследований; составляются первые русские географические карты («чертежи»)203. Развитие бо­таники, биологи, медицинского знания отразили многочисленные «травники» и «лечебники».

Продолжается знакомство русских книжников с античными писа­телями и философами. В XV-XVII вв. широкое хождение получили «Христианская топография» и светская научная литература204: пере­водная арабо-еврейская - «Шестокрыл», «Космография». Возникает огромный интерес к историческому наследию Древней Руси, стиму­лирующий создание новых культурных памятников - не случайно этот период русской культуры специалисты иногда называют «рус­ским Возрождением». Усложнение городской жизни, рост государст­венного аппарата, развитие международных связей предъявили но­вые требования к образованию. В городах утверждался интерес к знаниям, многие стремились учить детей205. В XVII веке начала фор­мироваться сеть школ по обучению грамоте. В Москве появились средние, в том числе частные, школы, где кроме чтения, письма и арифметики преподавались иностранные языки и некоторые специ­альные предметы: всесословная лютеранская школа в Немецкой слободе (1621 г.), обучавшая и русских мальчиков; частная школа боярина Ф. Ртищева для молодых дворян (1640-е гг.), дававшая зна­ние греческого и латыни, риторики и философии; государственная школа для обучения подьячих Приказа тайных дел при Заиконоспасском монастыре (1664 г.); школа при Печатном дворе, основной дис­циплиной которой был греческий язык (1680 г.) Учителями станови­лись «церковники» или «приказные» (служившие в приказах). Основ­ными учебными пособиями оставались книги религиозного содержа­ния, но появилось несколько светских изданий: буквари Бурцева (1633), Полоцкого (1679) и Истомина (1694), которые своим содержа­нием выходили за рамки названия и включали статьи по вероучению и педагогике. Широко расходились азбуковники206 и естественнона­учные энциклопедии для любознательного читателя «Луцидарус». Уровень грамотности значительно вырос и даже на южной, более от­сталой окраине государства в различных слоях составлял: среди помещиков - 65%; купечества - 96; посадских людей - около 40; кре­стьян - 15; стрельцов, пушкарей, казаков - 1% [34, 112].

В 1649 г. в специально учрежденный в Москве Андреевский мо­настырь были приглашены воспитанники Киево-Могилянской акаде­мии, а в 1687 г. на его основе для подготовки высшего духовенства и чиновников государственной службы была создана Славяно-греко-латинская академия, ставшая первым в России высшим учебным за­ведением и крупнейшим центром просвещения. Ее первыми учите­лями были братья Иоаникий и Софроний Лихуды - греки, окончив­шие Падуанский университет в Италии и читавшие курсы «естест­венной философии» и логики в духе аристотелизма. В академии древним языкам (греческому и латыни), богословию, арифметике, геометрии, астрономии, грамматике учились представители разных сословий (от сыновей конюха и кабального человека до родственни­ков патриарха и князей древнейших российских родов) и националь­ностей (русские, украинцы, белорусы, крещеные татары, молдаване, грузины, греки). Академия сыграла большую роль в развитии про­свещения и в конце XVII века, и в последующие эпохи.

До середины XVII столетия преобладало церковное образова­ние - готовили священников, ученых-монахов, сочинителей пропо­ведей и духовных книг1. В конце века проявилось обмирщение рус­ской философской мысли (С. Полоцкий, А. Белобоцкий, Ю. Крижанич), стали актуальными практические научные знания, от­вечающие потребностям российской экономики. Для подготовки но­вых кадров потребовалось светское образование.

Примечания

151 Большинство современных московских городов - Москва, Дмитров, Волоколамск, Серпухов, Коломна, Звенигород, Руза, Вышгород, Зарайск - основаны в гус­тозаселенных сельскохозяйственных районах Верхней Волги именно в период кня­жения Юрия Долгорукого (1155-1157).
152 Венграми историк называет угров, чьи племена соседствовали с Владимирскими и Суздальскими землями; болгары пришли с Волги; «голядь» была послана Новгород-Северским князем Святославом. Этот народ поселили в Трехозерье (территория сегодняшней Москвы), с той поры речушка, вытекавшая из местных болот, получила название Голедянка.
153 На динамичных правителей небольшого княжества со столицей в Москве обратили внимание в Константинополе, поддержкой в организации епископии и концентрации митрополичьего правления «отдав им решительное предпочтение в их борьбе за создание централизованного русского государства». См.: Игумен Иоанн Экономцев. Православие. Византия. Россия. -М.: Христианская литерату­ра, 1992. -С.53.
154 Иван Калита выкупает русских пленников из Золотой Орды и заселяет ими московские слободы.
155 Самыми древними храмами Москвы были деревянные церкви Иоанна Крестителя, Михаила Архангела, Св. Дмитрия Солунского и Благовещения. Новый каменный Успенский собор был освещен 14 августа 1327 г., т.е. в тот же день, что и Успенский собор во Владимире, построенный Всеволодом Большое гнездо - основателем   рода   северо-восточных   князей,   и   Успенский   собор   Киево-Печерского монастыря. Так была засвидетельствована преемственность власти московских князей.
156 Иисус Христос как «праведное солнце», чей небесный путь совершался на земле и повторяется лишь в иноческом подвижническом труде по превращению земного естества в небесное. Так мыслили московские князья, не представляв­шие земного царства без монашеского духовного подвига. См.: Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002.
157 Значение общения с деспотической культурой монголов отмечают и другие исследователи. А.А. Горский, в частности, подчеркивает: «Само возник­новение Московского княжества, его территориальный рост и усиление, выдви­жение на ведущие позиции в Северо-Восточной Руси, объединение под властью московских великих князей значительной части северных русских земель проис­ходили на фоне отношений с Ордой и тесной связи с ними. <...> непосредствен­ные рычаги сдвигов отношений с Ордой кроются <...> не в изменениях соотношения сил, а в переменах в восприятии иноземной власти общественным созна­нием (другое дело, что эти перемены происходили <...> под влиянием событий в политическом развитии Орды, Руси и Восточной Европы в целом». См.: Гор­ский А.А.Москва и Орда // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. - 1999.-№4.-С. 29-31.
158 Здесь и ниже по книге С.Д. Домникова «Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. Гл,7. § Священство и царство.
159 Начиная с Ивана Калиты титул «царя русского» прочно закрепляется за московскими великими князьями, срастаясь к концу XV в. с великокняжеским и цер­ковным.
160 Ее основанием стали 915 дворянских родов «московского родословца», составившие столбовое дворянство, много позже поименованное в «Бархатной кни­ге», написанной по указанию царевны Софьи.
161 Работая над укреплением самодержавия и одержав победу над «нестяжателями» - Нилом Сорским и Вассианом Патрикеевым, «иосифляне» - сторонники Иосифа Волоцкого - добровольно отдают под его попечительство и всю русскую церковь, и свои монастыри, превращая их со временем, по выражению Г. Федотова, в «простую культовохозяйственную организацию». См.: Федотов Г.П. Святые древней Руси. -М.: Рабочий, 1990. -С. 90.
162 Н.А. Нарочницкая в своей книге «Россия и русские в мировой истории» осо­бо отмечает: «В старину идея и весь комплекс понятий «о всемирной империи» принадлежали не светскому, политическому, но религиозному мировоззрению и отражали искание Спасения. <...> первые зачатки учения о Риме как царстве Христовой Истины пронизаны не идеей мирового господства, а спасения и отно­сятся к разряду эсхатологической литературы. <...> Добавим, что наряду с чисто эсхатологическим значением имя Рим, а также императорский или царский град в смысле центра, где свершается всемирно-историческое, вошло в символику христианства... <...> Рим стал аллегорией мистического центра, оплота всемир­но-исторической борьбы добра и зла, от выстаивания которого зависит конец света». См : Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. -М.: Между­народные отношения, 2003. -С. 119-120.
163 Первые безвыходные (1550-е гг.) печатные книги - «Триодь Постная», «Триодь цветная», «Евангелие», «Псалтырь», «Часословец», «Апостол» - направлялись в места постройки новых городков вновь осваиваемых территорий. См.: Тихомиров М.Н. Начало книгопечатания в России // Русская культура X-XVIII вв. -м.: Наука, 1968. -С. 304.
164 Эстетика быта и обряда, приверженность строгому монастырскому Уставу прекрасно уживались в Иосифе Волоцком с практическим умом, зоркостью к окружающему, талантом хозяина и строителя, которые А.В.Карташов назвал «бес­хитростным (без богословских обобщений) древнерусским строительством «Гра­да Божия на земле» в нашей национальной истории». См.: Карташов А.В. Очерки по истории русской церкви: В 2 т. Т.1. -М.: Терра, 1992. -С. 403.
165 В первой четверти XVI в. слободки возникают кое-где в центральных уездах, но большей частью на окраинах великого княжения, на пустых землях с редким населением. Как запоздалый пережиток слободки появляются на окраинах Московского царства в середине и даже во второй половине XVI в.
166 Весь юг России, начиная с Орловщины, представлял в XIV-XV вв. пустыню-Дикое поле.
167 Со второй половины XV в. начинается активное распространение и юридическое оформление поместной системы, способствующей расширению социаль­ного слоя помещиков и закрепощению крестьян. Своим «Судебником» (1497) Иван III согласовал древние законы с новым порядком вещей, стремясь к унич­тожению наследных уделов и законодательному выравниванию различных про­винций.
168 Разделение сельского населения на крестьян-общинников и крестьян-однодворцев, правящего класса на феодальную аристократию (бояр с вотчинным землевладением) и служилое сословие (дворян с поместным землевладением).
169 Все важнейшие правовые кодексы принимались в XVI—XVII вв. на соборах с участием земских представителей. См.: Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002. -С. 363.
170 «В поучении московского митрополита Даниила (XVI в.) сказано: «Ныне же суть нецыи от священных, яже суть сии пресвитеры и диакони, иподиакони, и чтеци, и певци, глумяся, играют в гусли, в домры, в смыки». См.: Даркевич В.И. Народная культура средневековья. Светская праздничная жизнь в искусстве IX-XVI вв. -М.: Наука, 1988 - С. 81.
171 Распространяется, по крайней мере, с XV в.
172 Небольшие крепости тульской линии, за исключением каменных Тулы и Путивля, были земляными и деревянными (со стенами, башнями, валами, рвами, надолбами, плетнями, частоколом) и соединялись между собой засеками в лесах и валами на открытой местности.
173 Большое участие в вольном «народном» освоении края в первой половине XVI в. приняли казаки, занятые не только разбойной, но и определенной хозяйст­венной деятельностью, проявляющейся в форме охоты, рыболовства, бортниче­ства. См.: Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в со­став Российского государства в XVI веке. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1991.-С. 90.
174 Наблюдается «сползание» служивого населения из административных при-окских городов на юг.
175 Так, в конце XVI в. в Воронежском уезде насчитывалось 16 сел, 1 сельцо, 27 деревень, 4 слободы и 5 починков.
176 Национальная принадлежность казака для того времени не имела принци­пиального значения, казаками могли стать и русские люди, и татары.
177 В 1615 г. в Воронежском уезде насчитывалось 53 поселения, в 1629 - 62 с селами от нескольких десятков до сотни дворов.
178 В XIII—XV вв. появились сады князей, бояр, монастырей, митрополитов.
179 В 1647 г. состоялся перевод целого ряда сел знати и монастырей, в 1678 г. - переселение 470 тыс. крестьян, в конце XVII в - 84 тыс служивых и украинцев
180 Мордва, заселявшая берега реки Цны.
181 Растущая с XIV века образованность не замедлила сказаться появлением (70-е гг. XIV и конец XV в.) церковных ересей в среде горожан и низшего духовен­ства, критиковавших церковь по догматическим и организационным вопро­сам. Умеренная часть движения (московские еретики) ограничивала эту борьбу идей правом на известное свободомыслие в литературе и науке, тогда как более радикальная доходила до отрицания церковной иерархии (обоснова­ние «дешевой» церкви) и основных богословских догматов (о троичности Бога).
182 Митрополит Макарий и Максим Грек в 1988 г. причислены клику святых.
183 Филолог Александр Демин указывает, что «произведения XV-XVI вв. предвосхитили читателя, который называется массовым, но формируется лишь в XVII в ». См.: Демин А. Что это такое - древнерусская литература // Древнерусская литература. -М.: Олимп; ООО «Издательство АСТ-ЛТД», 1997. -С. 13.
184 Не могу не поделиться с читателем не оставляющей меня мыслью о причастности к авторству Сильвестра Медведева, жившего приблизительно в то время и в тех монастырях, где родился и этот, и местные летописные тексты.
185 В 30-е гг. этого столетия в Троице-Сергиевой Лавре было множество книжников-монахов - «мужей добродетельных и рачителей Божественных писаний» - таких, в частности, как книгописец Герман Тулупов и игумен Дионисий.
186 Так в иконостасе Успенского собора Кремля появились святые иконы Спаса из Новгорода, Покрова из Пскова, Благовещения из Устюга, Одигитрии из Смо­ленска, Богоматери из Владимира. В Ивановской колокольне со звоном кремлев­ских колоколов слились голоса вывезенных соборных колоколов Твери, Смолен­ска, «вечников» Новгорода, Пскова. Но святыни свозились не только в Кремль.
187 Кашин, расположенный в 12 км от Волги близ Углича, был в XIV в. стольным городом Кашинского княжества, а во второй половине XVI в. одним из крупных городов Московской Руси. Тогда в городе имелось около 70 соборов и церквей, 13 монастырей. Возрастанию Кашина при Иоанне Грозном способствовало его расположение на пути открывшейся северной морской торговли: Москва - Архан­гельский порт. См.: Мокеев Г.Я. Якоже горний Иерусалим // Памятники Отечества: Альманах Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. -1991. -№2.-С. 111.
188 Об искусственном построении символа свидетельствовали три северных въезда, устроенных рядом друг с другом.
189 К XVII столетию в градостроительстве Москвы идея Третьего Рима выразилась весьма многогранно. Одним из принципов ее воплощения было внесение в образ города черт подобия «второму Риму» - Константинополю. Орел увенчал высокие шатры башен Кремля, ворота Китай-города, Белого города и Скородома, многие другие постройки; рельеф местности был осмыслен как «семь холмов»; на многих культовых сооружениях появился «византиизированный» равноконеч­ный крест. В 1650-х гг. вместо сожженного при польской интервенции Скородома всей Москвой строили Земляной (бастионный) город - опять же о 12-ти вратах. Были среди них и Сухорева башня и Красные ворота, перестроенные впоследствии в камне.
190 Реформы XVII в., проводимые царем Алексеем Михайловичем, благоприятно сказывались на строительстве храмов на посадах, а торговля превратила не­давно глухие дома с закрытыми заборами в череду лавок, занимавших нижние этажи строений.
191 «Аввакум - символ не только религиозного, но и общественного движения. Аввакум Петров выражал народные чаяния о свободе от кабалы духовной и светской, о свободе от крепостничества и о духовной свободе - спасении души. Многое в его писаниях и посланиях, автобиографическом «Житии» звучало уто­пично... ошибочно и неправильно было противостоять эпохе, когда Россия уже вступала на порог Нового времени, противостоять становлению новой культуры. Но страстное и жестокое «перепластать никониан» - это, прежде всего, перепла­стать тех, кто кабалил народ, тех, кто сверху, с высоты трона и патриаршего престола, приказывал ему, как верить. В миросозерцании его сплелись религиозные представления масс, страсть публициста-проповедника, защитника угнетенных, его непреклонность и трагиче­ская судьба. Здесь было и литературное, и стилистическое новаторство гениального писателя, произведения которого органично и неотъемлемо вошли в нашу современную культуру». См.: Прошин Г. Черное воинство. -М.: Изд-во Политиче­ской литературы, 1988. - С.169.
192 Никон переводит в Иверский монастырь большое и влиятельное белорусское Кутеинское братство.
193 Важнейшая святыня всего православного мира, своеобразная теократическая республика.
194 Претензиционное название Новый Иерусалим воплощало целый комплекс великодержавных мечтаний Никона. Кроме копирования Иерусалимского храма Гроба Господнего, алтарь в этом храме имел пять отделений с пятью престолами для всех пяти патриархов. Средний престол Никон предназначал для себя, не только как хозяина, но и как первого воистину вселенского из патриархов.
195 Патриарх Никон усмотрел в узорочности современной ему архитектуры отступление от изначальных образцов и запретил строительство шатровых храмов, вернув на Русь пятиглавый храм с кубическим основанием. Постройки, выпол­ненные по заказу патриарха, отличает суровость и доходящая до аскетизма стро­гость. Однако Новоиерусалимский монастырь замышлялся как воплощение «Града Божьего на земле» и должен был поражать красотой и великолепием.
196 Народное зодчество было чаще всего безымянно: память здравствующих воплощалась в делах. Так, сказочные двухшатровые ворота Риэоположенного монастыря (1688 г.) в Суздале - памятник их авторам - Мамину, Шмакову и Гряз-нову.
197 Иконописцы «годуновской» школы преимущественно выполняли заказы царя Бориса Годунова и его родственников. Отличаясь сдержанной цветовой палитрой, ориентацией на традиции и рублевско-дионисиевские образы, «годунов-ские» иконы тяготеют при этом к повествовательности, телесности и материаль­ности форм, перегруженной деталями и архитектурными формами композиции.
198 Строгановская школа - это искусство иконной миниатюры, в котором эстетическое начало заслоняет культовое назначение образа. Тщательное, мелкое письмо, мастерство отделки деталей и изощренный рисунок, многоцветный коло­рит, богатство и изысканность орнаментации, применение золота и серебра - со­ставные части художественного языка мастеров Строгановской школы.
199 Эту традицию стенописи как одну из главных черт фресковой живописи в храмах юго-западной России отметил на XI археологическом съезде в 1899 г. ис­следователь древнерусской живописи И.П.Истомин, заметив, что излюбленной темой изображений является подробная иллюстрация чудес, происшедших от чтимой в данном храме иконы или святыни. «Компоновка этих сюжетов, если от­бросить нередкое однообразие, может дать довольно богатый материал в смыс­ле бытовом и умонастроения общества в период XVII-XVIII века», - утверждает он. См.: Истомин И.П. Город Путивль // Труды 12 археологического съезда Т.З. -М., 1905.-С. 67.
200 Необходимость в живописных работах в XVII столетье косвенно подтверждает и оживленное культовое строительство. В активно заселявшемся Порубежье повсеместно вырастали деревянные храмы, обустраивались монастыри, появились первые каменные церкви. На рубеже XVII-XVIII вв. возводятся многие приходские, соборные, монастырские храмы городов Курска, Белгорода, Рыль-ска, Воронежа, Тамбова, Орла, требовавшие стенописи и иконописи, которые к тому же периодически поновлялись. В дворянских поместьях строят деревянные и кирпичные усадебные церкви.
201 У его истоков стоял известный политический деятель драматург Симеон Полоцкий (1629-1680).
202 В «комедийной» школе, открытой в 1673 г. А.С. Матвеевым, обучалось 26 мальчиков из мещанских семей.
203 В 50-х годах XVI века началась работа по подготовке генерального чертежа всей страны, описанного в «Книге Большому чертежу».
204 Оснозная масса печатной продукции выпускалась московским Печатным двором, до 1700 г. издавшим около 500 книг.
205 Но обучение было доступно не всем. Женщины и в богатых семьях оставались обычно неграмотными.
206 Буквально - словари иностранных слов. По сути - справочники-пособия, со­державшие географические материалы, краткие сведения по отечественной исто­рии, об античных философах и писателях, знакомившие с основными философ­скими понятиями.

Библиографический список

1. Амелькин А.О. Книга на Руси // Славянский мир. -Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземья, 2001.
2. Арсений, иеромонах. Эволюционная теория и библейское учение о происхождение мира и человека. -М., 1907.
3. Архимандрит Зинон. Икона в литургическом возрождении // Памят­ники Отечества -1992. -№2-3.
4. Ахиезер АС. Россия: критика исторического опыта. Социальная ди­намика России. Т.1. От прошлого к будущему. 2-е изд. -Новоси­бирск: Сибирский хронограф, 1997.
5. Багалей Д.И. Очерки по истории колонизации и быта степной окраи­ны Московского государства // ЧОИДР. Кн.2. -М., 1886-1887.
6. Брюсова Вера. Возвращение Гурия Никитина. История открытия фресок выдающегося мастера Древней Руси // Памятники Отечест­ва. Вся Россия. -1999. -№1-2.
7. Вагнер Г.В. Перекличка веков // Памятники Отечества. Вся Россия. - 1999. -№1-2.
8. Вагнер Г.В., Владышевская Т.Ф. Искусство Древней Руси. -М.: Ис­кусство, 1993.
9. Веселовский СБ. Труды по источниковедению и истории России пе­риода феодализма. -М.: Наука, 1978.
10. Вейнберг Л.В. Распространение христианства на Украине: (Краткий исторический очерк, составленный по неизданным документам. -Воронеж, 1889.
11. Воронин Н.Н. Древнерусские города. -М.-Л., 1945.
12. Гаврюшин Н.К. Вехи русской религиозной эстетики // Философия русского религиозного искусства. -М.: Прогресс; Культура, 1993.
13. Георгиева Т. С. Христианство и русская культура. -М.: Владос, 2001.
14. Гладкая Магдалина. Эпоха митрополита Иллариона // Памятники Отечества. Вся Россия. -1999. -№1-2.
15. Гумилев Л.Н. От Руси до России. -СПб.: ЮНА, 1992.
16. Даркевич В.И. Народная культура средневековья. Светская празд­ничная жизнь в искусстве IX—XVI вв. -М.: Наука, 1988.
17. Домников С.Д. Мать Земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. -М.: Алетейя, 2002.
18. Дубасов ИИ. Очерки истории Тамбовского края. -Тамбов, 1993
19. 3агоровский В.П. Историко-географические и историко-демографические последствия ливонской войны для территории со­временного центрального Черноземья // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья. -Курск, 1994.
20. 3агоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. -Воронеж: Изд-во Воро­нежского ун-та, 1991.
21. Иванов С.В. Описание государственного архива старых дел. -М., 1894.
22. Игумен  Иоанн  Экономцев.  Православие.  Византия.   Россия.  -М.: Христианская литература, 1992.
23. Кавельмахер В.В. Способы колокольного звона и древнерусские ко­локольни // Колокола. История и современность / Под ред. Б.В. Раушенбах. -М.: Наука, 1985.
24. Ключевский ВО. Курс русской истории // Сочинения: В 9 т. Т. 2. -М.: Мысль, 1988.
25. Лебедев АС. Белгородские архиереи и среда их архипастырской деятельности. -Харьков, 1902.
26. Лебедев А.С. Вотчинный быт монастырей // Сборник Харьковского Историко-философского общества. -Харьков, 1902. -С. 113-138.
27. Леверов Николай. Дорогами курских казаков. Историко-литературные изыскания. -Курск: Крона, 1996.
28. Левицкий Иаков. Город Путивль // Труды XII археологического съез­да. Т. 3. -М., 1905. -С. 198-125.
29. Милюков ПН. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. -М.: Про­гресс-Культура, 1993.
30. Мокеев Г.Я. Якоже горний Иерусалим // Памятники Отечества. Аль­манах Всероссийского общества охраны памятников истории и куль­туры. -1991. -№2.
31. Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. -М.: Между­народные отношения, 2003.
32. Никоновская летопись, ч. 8 // ПСРЛ. -М., 1988.
ЗЗ. Оглоблин Н.Н. Обозрение историческо-географических материалов XVII и начала XVIII веков, заключенное в книгах Разрядного приказа. -М., 1884.
34. Пархоменко И.Г Белгородская губерния. -Белгород, 2001.
З5. Петров-Стромский К. Тысяча лет русского искусства: история, эсте­тика, культурология -М.: Терра, 1999.
З6. Петрухин В.Я., Раевский Д.С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. -С. 176.
37. Покровский Н.В. Очерки памятников христианского искусства. -СПб.: Лига Плюс, 1999.
38. ПСРЛ. Т. XVIII. Симоновская летоп., -СПб., 1913.
39. Россия. Полное географическое описание нашего отечества: В 7 т. Т.2. Среднерусская Черноземная область / Под. Ред. В.П. Семенова. -СПб.: Изд. Деврина, 1902. -С. 132.
40. Самосознание России. Вып.1, Древняя Русь и Московское государ­ство: Антология. -М., 1999.
41. Сапронов П.А.  Культурология.  Курс лекций по теории и истории культуры. -СПб.: Союз, 1998. -С.207-213.
42. Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневеко­вой концепции. -М., 1998.
43. Смирнов С.Б. Петербург-Москва: сумма истории. -СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2000.
44. Степун Ф. Москва - Третий Рим // Москва-Петербург: pro et contra. Диалог культур в истории национального самосознания -СПб., 1999.
45.Тихомиров М.Н. Русская культура X-XVHI вв. -М.: Наука, 1968.
46.Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV-XV вв -М., 1957 47. Ульянов Н. Комплекс Филофея // Образ. -1996 - №2 (6). 48.Федотов ГЛ. Письма о русской культуре. -М., 1998. 49Флиер А.Я. Культурология для культурологов. -М.: Академический проект, 2000.

Заключение

Центральная Россия - издавна наиболее освоенная часть Вос­точной Европы, в буквальном смысле ядро русской национальной территории, исконные «кормящие земли» и «месторазвитие» русско­го этноса. Одновременно это ее географическая середина, объеди­нившая степь, лесостепь и лес, сердцевина всей русской природы, воплощение архетипического образа национальной красоты. Здесь, на равном удалении от Черного и Северного морей, сошлись русский Север и русский Юг, европейский Запад и азиатский Восток, встре­тились разные культуры и цивилизации.

В период Средневековья на значительной по размерам, но от­носительно компактной территории центрального региона активно развивался достигший к рубежу XVI века цветущей зрелости процесс культурного и социально-государственного формирования сильного полиэтничного и моноконфессионального государства. Этимологи­чески его динамика отражена последовательным появлением в язы­ке и исторических источниках обозначений: рось, рус, русин, Русь, Русская земля, Росия, Московия, Святая Русь, русский и россий­ский, - адекватно зафиксировавших основополагающие смыслы это­го многовекового культуротворчества.

Движение от слова Русь, употребляемого в ранних памятниках одновременно как наименование и народа, и территории, к геогра­фически точному обозначению Русская (Руськая) земля (до XII в.) и далее ко все более утверждающемуся понятию Россия (Росия) (XVI в.), где русский становится синонимом народности и соответствует определенному территориально-ментальному пространству, а рос­сийский свидетельствует о принадлежности к государству, адекватно отражает факторы и условия культурогенеза этого локального ареа­ла как своеобразной историко-культурной зоны, в становлении и развитии которой абсолютное значение имеет константность и син­тез природных, этнических, социально-хозяйственных, религиозных и политических компонентов

Возникновение в XIV-XV вв. самоназваний Святая Русь, Мос­ковское царство-государство и внешнего (геополитического) опре­деления Московия подчеркивает особую важность для сформиро­вавшейся культурной конфигурации конфессионального, политиче­ского и централизаторского факторов, вполне конкретно представ­ленных православием, самодержавием и авторитарным культурно-политическим центром, каковым стала Москва. Оставаясь на протя­жении почти четырех столетий своего существования великокняже­ской столицей и «царствующим градом», «перекрестьем всех путей» и последним пределом Европы, Москва служила посредницей в об­мене культурным опытом между Западом и Востоком, ушедшим прошлым и новым настоящим, удерживая в поле своего духовного, художественного и политического тяготения огромные, постоянно расширяющиеся территории.

Век за веком «первопрестольная» все чаще упоминалась в эпо­се как «праматерь городов русских», что свидетельствует о неоспо­римом всенародном признании Москвы и сформировавшегося вокруг нее культурно-территориального ядра воплощением изначально-русского духа и исконной традиции. Уже на рубеже XVII столетия русская культура была в основном московской: в ней нивелирова­лись влившиеся в общий культурный поток заметные еще в преды­дущем веке местные особенности. На пороге же Нового времени центрально-русская территория (Русь-Россия-Московия) преврати­лась в символ национальной идентификации и центр распростране­ния «русскости», все последующие столетия оставаясь средоточием духовно-эмоционального и культурно-политического притяжения православных христиан и олицетворением русской культуры и рос­сийской государственности для всего окружающего мира.