XII. ДЕФОРМАЦИИ АГРАРНОЙ СФЕРЫ. КРИЗИС ПОЗЕМЕЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Наступление командно-административной системы по всему фронту не могло не затронуть поземельные отношения в предкол-хозной деревне. Здесь, традиционно, сталкивались интересы раз­личных слоев деревенского общества. С одной стороны, именно в этой сфере лежала перспектива развития единоличного предпри­нимательского хозяйства, а с другой стороны, государство, уси­ленно регламентируя правила землепользования, аренды, субарен­ды, условия найма рабочей силы, могло не дать такому хозяйству возможностей для роста. Деструктивная политика конца 20-х го­дов как в зеркале отразилась в нормативных земельных актах рас­сматриваемого периода.1

Издание земельных законов было отнесено к компетенции Союза ССР еще Конституцией 1924 года. Накануне XV съезда пар­тии 20 октября 1927 г. ЦК принял «Директивные указания для вы­работки союзного закона о землеустройстве и землепользовании». Несколько ранее, 15 октября 1927 г. согласно Манифесту ЦИК СССР по случаю десятой годовщины Октябрьской революции, был создан фонд с уставным капиталом 10 млн. для землеустройства всех бедняцких хозяйств и маломощных хозяйств середняков.2 Почти одновременно, правительство РСФСР лишило зажиточное крестьянство права на получение кредита для производства земле­устроительных работ.

Как правило, политика ограничения верхушки деревни в об­ласти земельных отношений проводилась по двум направлениям: во-первых, путем установления режима наибольшего благоприят­ствования для бедняцких хозяйств и, во-вторых, посредством при­нятия запретно — ограничительных норм, снижавших размеры  зем­лепользования зажиточных хозяйств. По первому направлению в течение 1927-1929 гг. партийными функционерами были предпри­няты ряд конкретных шагов: 15 декабря 1928 г. ЦИК СССР утвер­дил принятие закона «Общие начала землепользования и землеуст­ройства», состоявшего из 63 статей, разделенных на 13 разделов.3 Статья 7 «Общих начал» декларировала, что право на пользование землей предоставлялось всем трудящимся с признанием права вы­бора форм землепользования. Однако в этой же статье законом подчеркивалось, что «преимущественное право на получение земли в трудовое пользование имеют сельскохозяйственные коллективы, а также бедняцкое безземельное население».4

В этом же году Наркомзем РСФСР определил новые задачи и формы землеустройства, подчинив все виды работ в единоличном секторе задачам коллективизации. Землеустройство индивидуаль­ного сектора должно было проходить так, чтобы оно облегчало пе­реход к общественному производству.5 Этому содействовал прин­цип — от выборочного землеустройства отдельных сел, деревень и хозяйств к землеустройству, охватывающему определенные районы в целом. Заседание Тверского губкома ВКП (б) постановило прово­дить землеустройство так, чтобы оно способствовало организации колхозов, «взяв при этом линию на организацию крупных колхозов, стремясь к вовлечению целых селений».6 Поселки при расселении многодворных селений должны были создаваться «с таким расче­том, чтобы... эти поселки переходили к общественной обработке земли».7 Земельные наделы крупных общин рекомендовалось разби­вать «на отдельные клетки», объединяющие группы бедняцких и бедняцко — середняцких хозяйств (20-25 дворов). Создание таких групп облегчало возникновение так называемых открытых колхозов, земля которых не выделялась сразу к одному месту, а оставалась в полях общинного севооборота и «собиралась» постепенно путем присоединения новых членов (в этих случаях и производился обмен полос).8

Для членов коллективных хозяйств также положительно был решен вопрос о выделе земли из надела общины. Колхозники могли выделяться в любое время, не ожидая общего передела или земле­устройства. Земельная площадь, на которой вводилась общественная обработка, не могла уменьшаться при передачах земель в обществе или при землеустройстве, если даже она превышала долю, причи­тающуюся данному коллективу, по разверсткам и нормам. После проведения землеустройства и производства выделов, когда любые новые изменения землепользования, «требующие досрочных общих переделов земли», допускались «лишь с согласия общества», для колхозов было сделано исключение: выдёл земли для них произво­дился беспрепятственно.

Такими же преимуществами колхозы и бедняцкие группы на­селения пользовались в отношении качества и расположения пре­доставляемых им земель. Передача колхозам, беднякам и маломощным середнякам лучших земель и оттеснение кулака на непри­вычные для него худшие земли в ходе землеустройства было рав-носильно новому и более глубокому социальному перераспределе­нию земли. Это свидетельствовало о начинающейся коренной лом­ке общинных традиций, связей и норм.9 Безусловно, классовость землеустройства выражалась не в том, что для бедных крестьян оно осуществлялось бесплатно и вне очереди. Главным образом клас­совость проявлялась в том, что при землеустройстве лучшие земли изымались из пользования тех, кто их обрабатывал до сих пор, и передавались колхозам или бедным крестьянам, что вызывало мас-су раздоров и злоупотреблении.10 В результате, землеустройство, всегда служившее предметом социальных антагонизмов, стало од­ним из важнейших участков острейшей борьбы в деревне. При этом власть продолжала активно внедрять запретно-ограничительные меры, по отношению к предпринимательским хо­зяйствам.

«Общие начала» сохранили нормативные ограничения частых переделов земли. Вместе с тем, закон разрешал проводить переделы при «необходимости борьбы с кулачеством» и в случаях «перехода к улучшенным формам хозяйства».11 Специально против предпри­нимательских земледельческих хозяйств было направлено поста­новление Пленума Особой коллегии высшего контроля по земель­ным спорам (от 21 июня 1928 г.), на основании которого у кресть­ян, использующих наемный труд, могли изыматься не только поле­вые, но и усадебные участки. Причем коллегия не приняла во вни­мание тот факт, что практически все крестьянские дворы, в той или иной степени использовали наемный труд. Тем более что сельские труженики могли вообще больше не иметь других угодий, кроме усадебного участка.

В конце 1929 г. СНК РСФСР с целью дальнейшего ущемле­ния при землеустройстве верхушки деревни и большего охвата землеустроительными работами коллективных земель повысил втрое для наиболее обеспеченных хозяйств и в полтора раза для се­редняцких хозяйств предельные погектарные расценки землеуст­роительных и земельно — регистрационных работ, возложив на сельские советы составление списков таких хозяйств.12 По закону лицам, лишенным избирательных прав земля могла предоставлять­ся в последнюю очередь и лишь в исключительных случаях. Вво­дилось запрещение на предоставление «бывшим помещикам и дру­гим землевладельцам, выселенным из принадлежавших им хо­зяйств, в случае желания их вести трудовое хозяйство, земли в тех губерниях и округах, где они раньше владели землей».13 Новый закон, основанный на классовом принципе пользования землей, тре­бовал «землеустройство по заявкам на хутора и отруба производить в последнюю очередь, вплоть до полного оставления этих заявок без исполнения в тех случаях, когда образование хуторов и отрубов ведет к росту и укреплению кулачества (ст. 18) Выделение на хуто­ра зажиточных хозяйств запрещалось. Руководство Тверской гу­бернии рапортовало в Москву: «Землеустройство хуторов и отру­бов сведено до 2,5% к общему количеству общинного землеустрой­ства за 1928 г.»14 Причем этот вид землеустройства был произведен преимущественно за счет неоконченных дел прошлых лет.

Реакция крестьян на землеустроительную политику больше­виков была крайне негативной. Жители Каширского уезда Москов­ской губернии в своих выступлениях на общих собраниях отмеча­ли, что «целесообразнее помочь средствами зажиточному, а потом с него лишним налогом эту помощь взять обратно — этим и бедноту изживем. А то дают ряд льгот бедняку, который все не может под­нять хозяйство. Новый закон делает травлю в деревне и бедноту не изживет, ибо дает бедняку лучшую землю, а обрабатывать ему не­чем и земля постепенно будет ухудшаться».15 Подмосковный кре­стьянин — бедняк Власов считал неправильным «закрепление земли за коллективами при переделе. Плохо, что закон не дает права рас­поряжаться землей по своему усмотрению. По-моему мнению должно быть так: раз государство налог за землю с мужика дерет, то должно дать ему право распоряжаться землей свободно».1б В Коломенском уезде крестьяне составили петицию, в которой заяв­ляли: «по-нашему мнению, преимуществ на получение более луч­ших по качеству земель никто не должен иметь. Все должны иметь одинаковое право на землю. Хочешь трудиться на земле — получай землю на общих основаниях. Коллективам и бедноте дается много льгот, а кто там, в этих коллективах — лодыри и выходит, что закон хочет помогать лодырям за счет тружеников мужиков».17

Используя зсе имеющиеся в своем распоряжении рычаги дав­ления, государство стремилось не только замедлить рост индивиду­альных хозяйств, но и установить тотальный контроль над собст­венником. Указанная цель достигалась не только через вмешатель­ство властей в вопросы землеустройства, но и посредством пере­смотра арендных отношений.

С одной стороны — аренда позволяла наиболее полно исполь­зовать хлеборобам пустующие земли, с другой, — затрудняла учет Доходов некоторых крестьянских хозяйств. В июле 1928 г. был  издан закон «О предельном сроке аренды земли».18 По сообщениям Информотдела Президиума Моссовета предварительное обсужде­ние проекта этого закона на местах, проходило очень пассивно. Так, в Орехово — Зуевском уезде Московской губернии на общих собраниях крестьян «проект обсуждался недостаточно глубоко, а в некоторых волостях отмечается штампованность вынесенных пред­ложений».19 В итоговом варианте закона были резко сокращены сроки аренды (до I севооборота, но не свыше 6 лет). Волостные и районные исполкомы получили право уменьшать сроки аренды до 3-х лет для тех хозяйств, которые, несмотря на оказываемую им по­мощь со стороны государства и кооперации, не обрабатывали сами предоставленную им землю, а сдавали ее из года в год в аренду. Ес­ли по истечении предельного срока аренды хозяйство не приступало к самостоятельному использованию земли, оно лишалось ее. Эта норма закона была направлена против тех хозяйств, которые, не за­нимаясь сельскохозяйственным производством (отходники, кустари и т.д.), сдавали землю в аренду. Данный закон, являясь непосредст­венным выражением политики усиленного наступления на верхуш­ку деревни, оказал значительное влияние на размеры аренды земли этой категорией крестьян.

В том же 1928 г. в большей степени, чем прежде, проявилась характерная для губерний Центрального промышленного региона тенденция — сдача крестьянами земли в аренду и отход на несель­скохозяйственные промыслы.20 В Московской губернии подобной практикой занималось 65% крестьянских хозяйств. Причем, этот вид заработков давал каждому двору до 40% дохода.21 Еще мас­штабнее это явление наблюдалось в Тульской губернии, где уже 95,5% крестьянских семей отпускали своих работников сезонно или постоянно на заработки в близлежащие города на фабрики и заводы.22

Чаще всего землю в аренду сдавали бедняки, полупролетар­ские элементы деревни. Это вызывалось главным образом отсутст­вием рабочего скота, инвентаря, иногда здоровых мужских рук. В Московской, Тверской, Тульской, Владимирской, Рязанской и ряде других губерний именно на эту категорию хозяйств падает 14,76% сданной в аренду всей пашни и до 20% частично.23 Оставшееся ко­личество земли обрабатывалось преимущественно путем найма у односельчан средств производства, нередко вместе с их владельца­ми. Землю арендовали обычно середняки, зажиточные крестьяне. Для кулацких хозяйств, поставленных на учет, вводился запрет на аренду. В случае его нарушения, земельные комиссии в порядке на­казания изымали землю из пользования сдающего двора. Наказыва­лись и арендаторы. Крестьяне, бравшие у отходников землю в арен­ду, почти всегда стремились приуменьшить арендуемый клин с це­лью избежать повышенных налогов. В Новоторжском, Осташков­ском и др. уездах Тверской губернии широкое распространение по­лучила скрытая обработка арендуемой земли наемным трудом.24 Наблюдалось и такое явление, когда сельские хозяева, стараясь из­бежать выплат больших налогов, вообще не сеяли на своей земле, а использовали за небольшую плату посевную площадь малоимущих крестьян и таким образом уходили из под контроля налоговых орга­нов. Прибегали деревенские жители и к другим ухищрениям. Па­раллельное существование Земельного кодекса и «Общих начал» толкали преуспевающее хозяйство на применение следующего спо­соба обхода земельных законов: при заключении договора аренды земли в них указывали сроки, предусмотренные статьей 29 ЗК (до 12 лет), хотя эти сроки были понижены (до 6 лет и даже до 3-х) статьей 38 «Общих начал».25 В некоторых сельских советах дого­воры аренды регистрировались без учета последних изменений в законодательстве, придавая тем самым незаконным сделкам види­мость правовой силы.26

Сдача земли трудового пользования в аренду признавалась законной только при условии регистрации договоров об аренде в сельсовете.27 Последний, имел право отказывать в регистрации в том случае, если земля сдавалась в аренду с нарушением закона: а) если условия аренды являлись кабальными для маломощного кре­стьянства б) если земля сдавалась в аренду кулацким хозяйствам» («О предельном сроке аренды земли»). Поставив преграды расши­рению землепользования зажиточными хозяйствами и предприни­мательской аренде, закон предусмотрел и средства борьбы с уже имевшими место до его издания нарушениями классового принци­па в земельных отношениях: возможность проведения обязатель­ного землеустройства, перераспределение земли, досрочные пере­делы.

К началу коллективизации произошло расширение арендных отношений в хозяйствах мелких товаропроизводителей, что было связано как с законодательными ограничениями, так и с измельче­нием предпринимательских хозяйств. В 1929 году по сравнению с 1927 г. по всем группам возросло число хозяйств, прибегавших к сдаче, и увеличилось количество сдаваемой земли. В группе мелкихтоваропроизводителей оно поднялось до 53,4%.28 В октябре 1929 г. по постановлению ЦИК и СНК СССР устанавливался предельный срок аренды в 6 лет. Кроме того, предусматривалась возможность его понижения до 3 лет.29 На поливных землях аренда допускалась во всех случаях на срок не более трех лет. Особенностью этих зе­мель было интенсивное их использование и, как следствие, воз­можность получения значительных доходов, что противоречило проводимой партии политике в аграрном секторе.

Еще одной особенностью развития арендных отношений в Центральном промышленном районе являлся значительный удель­ный вес в составе арендного фонда государственных земель — до 52%. Однако   в 1929 г. правительство ограничивает сдачу государ­ственных земель в аренду, обратив их «для организации крупных сельскохозяйственных предприятий —  советских, кооперативных и коллективных хозяйств».30 До тех пор, пока вся площадь государ­ственных земель не была вовлечена в использование коллективных хозяйств, разрешалась их передача некооперированному населе­нию. Для лиц, лишенных избирательных прав, а также для пред­принимательских хозяйств сдача    этих земель не допускалась. Этим же циркуляром НКЗ РСФСР предложил земельным органам «проверить социальный состав держателей земель из числа некоо­перированного населения с тем, чтобы в срочном порядке ликвиди­ровать их использование кулацким населением.31 Договоры аренды с кулацкими хозяйствами расторгались в земельных комиссиях, ко­торые, вопреки буквальному смыслу указанной нормы, признавали недействительными и договоры на аренду государственной земли, заключенные с кулацкими хозяйствами, входившими в состав кооперативов.32

По закону категорически запрещалась субаренда земли, за нарушение этого запрещения устанавливалась возможность приме­нения к участникам противозаконной сделки наказания в виде ли­шения права пользования землей и привлечения к уголовной ответ­ственности. Несколько ранее, в марте 1928 г., в Уголовный кодекс РСФСР 1926 года была внесена дополнительно норма, которая прямо предусматривала уголовную ответственность за пересдачу арендованной земли.33 Нарушение законов о национализации земли в форме купли-продажи, дарения и залога, самовольной мены — т.е. любое, не разрешенное законом, отчуждение прав трудового зем­лепользования — наказывалось лишением свободы до 3 лет, лише­нием предмета сделки и вознаграждения по ней, а также лишением

надела до 6 лет. Субаренда наказывалась лишением свободы или исправительно — трудовыми работами до 1 года, либо штрафом до 500 руб., с лишением земли до 6 лет. Повторная субаренда — лише­нием свободы до 2 лет и отчуждением надела на срок до 6 лет или без такового. Нарушения законов о национализации земли были нередким явлением. Так, в Селижаровской волости Тверской гу­бернии имела место субаренда, при которой верхушка деревни арендовала землю у бедняков, пересдавая затем земли втридорога ее середняцким хозяйствам, испытывавшим недостаток земли.34 Подобные факты так же встречались в Рязанской, Псковской, Вла­димирской и ряде других губерний. Рассматриваемый период зе­мельных отношений и земельного законодательства завершается полным запретом индивидуального землеустройства, решение о чем было принято постановлением Коллегии союзного НКЗ от 23 декабря 1929 года.

В течение 1927-1929 гг. государство последовательно прово­дило политику, на ограничение предпринимательской деятельности единоличных хозяйств, используя землеустройство как достаточно эффективный инструмент. Лишение наиболее активной части кре­стьян кредита для производства землеустроительных работ, спо­собствовало развитию бедняцких и коллективных хозяйств. Наряду с этим, им давались лучшие наделы, облегчался выдел из общины, разрешалась сдача земли в аренду. Напротив, зажиточные хозяйст­ва оттеснялись на худшие по качеству участки, а их землеустройст­во проводилось в последнюю очередь и за определенную плату. Выдел на отруба и хутора был запрещен. Любой отход от положе­ний «Общих начал» грозил потерей не только пахотных, но даже приусадебных наделов.

Неотделима от вопроса поземельных отношений и проблема найма рабочей силы и средств производства. В сельском хозяйстве страны работа по найму была главным занятием для 1032,4 тыс. де­ревенских жителей и побочным занятием для 531,1 тыс. человек.35 По данным обследования труда и быта 1927 г. в Центрально-промышленном районе к продаже рабочей силы в сельском хозяй­стве прибегло 48,2% бедняков, не имевших в своем хозяйстве рабо­чего скота, и 16,9% беспосевных.36 Основная масса мелкокапитали­стических хозяйств деревни была сосредоточена в сельском хозяйстве. Из 754 тыс. хозяев, использовавших наемный труд в своем главном занятии, 714,5 тыс. (94,8%) вели сельское хозяйство.37 В Московской, Тверской, Тульской губерниях наем рабочей силы превышал средне российские показатели. В этой группе губерний в 1927 г. 62,6% предпринимательских хозяйств использовали наем­ную рабочую силу.38 В 1928 г. 12,5% хозяйств прибегало к найму рабочей силы, а в 1929 г. — 16,3%.

В целом, в масштабе Центрального промышленного района, число сроковых и помесячных наемных рабочих включая кустарно-промысловых, выросла с 1926 по 1929 г. на 17,4%.39 Часто земле­владельцы прибегали к найму рабочей силы не из-за стремления извлечь прибыль за счет эксплуатации, а в связи с отсутствием не­обходимого числа рабочих рук в разгар полевых и уборочных ра­бот. Середняцкие слои деревни использовали преимущественно поденный наем, т.к. дополнительная рабочая сила была необходима лишь на короткий промежуток времени в разгар сельскохозяйст­венных работ. Беднота обыкновенно нанимала рабочую силу вме­сте с инвентарем или лошадью для вспашки. Основным докумен­том для определения статуса хозяйств, использующих наемную ра­бочую силу, были «Временные правила об условиях применения подсобного наемного труда в крестьянских хозяйствах трудового типа» (далее «Временные правила»). В соответствии с ними в 1927 г. хозяйства делились, на две группы: во-первых, использующие подсобный наемный труд и, во-вторых,  хозяйства промышленного типа.   Вопрос  о  разделении  промышленно-предпринимательских хозяйств от крестьянских хозяйств трудового типа, применяющих также наемный труд, был наиболее сложным и наименее разрешен­ным в трудовом законодательстве. Сами «Временные правила» этот вопрос не решали. Это приводило к значительному расширению крута хозяйств, на которые распространялось действие «Времен­ных правил». В новой редакции «Временных правил» было остав­лено в силе положение о том, что в   хозяйствах промышленного типа при найме рабочих должны соблюдаться те же трудовые нор­мы, что и в совхозах и разработаны принципы, по которым те или иные хозяйства считались организованными по промышленному типу. В конце 1927 г. — начале 1928 г. в большинстве районов стра­ны были приняты подзаконные акты, установившие ряд признаков хозяйств промышленного типа. Тем самым повсеместно была соз­дана юридическая основа для регулирования отношений найма в обеспеченных хозяйствах. В частности, Тверской губернский ис­полнительный комитет отнес к числу промышленных такие хозяй­ства, которые имели посева свыше 1,5 дес. на едока, более одной головы крупного рогатого скота на двух едоков и одной рабочей лошади на трех едоков; хозяйства имеющие предприятия, вне зави­симости от применения наемного труда (мельницы, маслодельные заводы, сыроваренные заводы и т.д.); а также хозяйства, занимаю­щиеся промыслом; имеющие торговые заведения, нетрудовые до­ходы, доходы от культовой службы.40

В связи с развернувшимся наступлением на кулачество пред­принимательские хозяйства сократили масштабы найма сроковых рабочих, достигавшие в предыдущие годы до 206 дней в году на одно хозяйство, прибегавших к нему, и перешли к более широкому применению поденного найма, т.е. практически к не учитываемым его формам. В результате чего среднее число дней на одно нани­мающее хозяйство к 1929 г. уменьшилось почти в 2 раза, тогда как число хозяйств с наймом осталось почти без изменений. Большин­ство кулацких хозяйств стало использовать наемную рабочую силу менее 50 дней.41 В хозяйствах крепнущих середняков происходил переход от кратковременного найма к более длительному найму. Применение труда наемных рабочих получило широкое распро­странение в кустарной промышленности. Число мелких предпри­нимателей, использовавших наемный труд, составляло до 10% в общей массе деревенских кустарей.42 Кроме того, крестьянское хо­зяйство не могло обходиться и без так называемого непроизводст­венного найма (печники, плиточники и т.п.).

Половозрастная структура наемных рабочих отличалась ши­роким привлечением труда женщин, малолетних и подростков. По данным опроса 1926 г. число женщин в Центральном промышлен­ном районе в общем найме составляло 48%, что было выше обще­российского (35,1%) и общесоюзных (34%) показателей.43 Как пра­вило, до половины женщин нанимались на работу в качестве нянь (49,5%). В Московской губернии нянями работали 10.871 женщин, в Тверской — 15.187, в Тульской — 1.650.44 Широкое использование женского, детского и подросткового труда было связано с отходом трудоспособных мужчин на заработки, в связи с чем на рынке сель­скохозяйственного труда возникал в разгдр сельхозработ недоста­ток мужской рабочей силы. В Тульской губернии заработки отход­ников рабочих специальностей за сезон составляли в среднем до 70 руб., а у портных и сапожников — до 140 руб.45 Это были достаточно серьезные суммы, превращающие промысел в альтернативный за­работок который в свою очередь увеличивал наем других категорий сельскохозяйственного населения непосредственно в деревне. Наем женщин и подростков увеличивал долю неоплаченного труда. В 1927/28 гг. было выявлено значительное количество нарушений ус­ловий труда наемных рабочих, особенно в предпринимательских хозяйствах. Чаще всего незаконно удлинялся рабочий день; причем, таким он сохранялся на протяжении всего срока найма. Другим наиболее часто встречающимся нарушением трудовых прав явля­лись нарушения в вопросах оплаты труда. На величину среднего месячного заработка известное влияние оказывал и срок найма. Чем короче срок найма, тем обычно была выше оплата труда. Необхо­димо отметить, что заработная плата батраков, занятых в состоя­тельных хозяйствах в целом (по РСФСР) была выше, чем у батра­ков, нанятых хозяйствами с подсобным наемным трудом. В сред­нем эта разница составляла 5% в 1927 г.46 На оплату рабочей силы (сроковой, поденной) затрачивались весьма значительные средства. Так, заработок взрослого батрака с переоценкой стоимости хозяй­ского питания составлял 25,3 руб.47 В Московской губернии зар­плата наемного рабочего в единоличном хозяйстве равнялась 25 руб. 16 коп. Причем мужчины получали выше средней планки — около 31 руб. 87 коп., женщины — 27 руб. 51 коп., а заработок детей колебался в рамках от 22 руб. 74 коп. до 24 руб. 10 коп.48 В Твер­ской губернии зарплата наемного рабочего составляла 20,01 чер­вонного рубля: мужчины получали в среднем 30 руб. 07 коп., жен­щины — 19 руб. 09 коп., дети в пределах 13 руб. 50 коп. — 18 руб. 76 коп.49 В Тульской губернии зарплата наемного рабочего в среднем составляла около 18 руб. 50 коп.50 На размер зарплаты оказывали влияние многие причины, в том числе и наличие договора найма в письменной форме.

Наиболее детально и жестко постановление «О порядке при­менения КЗоТ в кулацких хозяйствах», принятое в 1929 г., регули­ровало вопросы оплаты труда батраков, занятых в так называемых кулацких хозяйствах. Учет зарплаты должен был производиться путем ведения расчетных книжек, разработанных Наркоматом тру­да СССР специально для лиц, работавших в таких хозяйствах. Вво­дилась повышенная оплата сверхурочных часов и работы в выход­ные дни. Натуральная часть зарплаты (включая питание), не могла превышать трети всей зарплаты. Запрещалось включать в зарплату стоимость жилья и спецодежды. Наниматель не мог выплачивать деньги реже одного раза в месяц и устанавливать оплату ниже среднего заработка батраков в хозяйствах кулаков данного района. Вводился оплачиваемый отпуск (из расчета один день за один про­работанный месяц по найму). Предусматривалась выплата пособий

в местностях, где к тому времени не было введено социальное страхование, а также в случае призыва батрака в ряды РККА. Закон безоговорочно запретил нанимателям производить какие-либо вы­четы из заработной платы рабочих.51 Поэтому большинство нани­мателей старалось юридически не оформлять двухсторонние со­глашения.

В 1929 г. был издан специальный нормативный акт, регулиро­вавший трудовые споры между батраками и нанимателями, — закон «О порядке рассмотрения трудовых споров (конфликтов) в кресть­янских хозяйствах».52 В нем содержались специальные статьи, ко­торые устанавливали правила рассмотрения конфликтов, возни­кавших в предпринимательских хозяйствах. Такие конфликты рассматривались либо в расценочно — конфликтных комиссиях, либо в народом суде. В отношении предпринимательских хозяйств закон установил более продолжительные сроки для обращения в суд и расценочно- конфликтную комиссию (от одного до шести месяцев со дня возникновения спора). Рассмотрение конфликтов, возникав­ших в хозяйствах кулацкого типа (не предпринимательских), про­водилось по общим для всех крестьянских хозяйств правилам. Та­ким образом, законодательство о порядке рассмотрения трудовых споров было призвано защищать интересы батрачества, способст­вовало усилению контроля за выполнением законов о труде всеми нанимателями в деревне, и в первую очередь — зажиточными.

26 октября 1927 г. ЦИК и СНК СССР был принят «Закон о со­циальном страховании лиц, занятых по найму в крестьянских хо­зяйствах». До издания этого правового акта социальное страхова­ние в деревне распространялось лишь на незначительную часть де­ревенского пролетариата. Новый страховой закон расширил кате­горию лиц, подлежащих страхованию за счет дополнительного на­логообложения предпринимательских хозяйств. Страхование наем­ных рабочих становилось обязательным. Промышленные хозяйства обязывались уплачивать страховые платежи в размере 10% зарпла­ты каждого рабочего. Такой размер платежей был установлен для той части хозяйств, которые попадали под признаки, установлен­ные во «Временных правилах» 1927 г. (примечание I к статье I — применение одновременно труда трех батраков на протяжении все­го сельскохозяйственного сезона, выработка хозяйством (одним из его членов) патента на владение промышленным предприятием не ниже 2 разряда либо занятие торговлей или посредничеством — неза­висимо от разряда). Кулацкие хозяйства, признанные таковыми всоответствии с признаками, установленными обязательными поста­новлениями губернских, краевых, областных исполкомов и СНК АССР, также уплачивали 6%-10% от суммы зарплаты нанятых рабо­чих в качестве страховых платежей.53 Разница в размере страховых платежей, уплачиваемых промышленными и кулацкими хозяйства­ми была вызвана тем обстоятельством, что кулацкие хозяйства, при­знанные таковыми в соответствии с признаками «Временных пра­вил», были более мощными, богатыми. Это не могло не влиять на размеры найма батраков крупными хозяйствами и способствовало, наряду с индивидуальным обложением, сокращению размеров най­ма рабочих промышленными хозяйствами, которое наблюдалось к 1929 г. Высокие суммы взносов по страхованию наемных рабочих и их обязательность вызывали недовольство верхушки деревни и по­пытки невыполнения норм страхового закона.

В остальных крестьянских хозяйствах закон установил добро­вольный принцип страхования с резко уменьшенным размером страховых платежей по сравнению с платежами кулацких хозяйств (до 3% зарплаты работающего). В результате реализации этого за­кона процент добровольного страхования батрачества поднялся в среднем по стране до 52 — 55%, а по обязательному страхованию достигал 78-85%.54 Страховому закону были присущи недостатки, характерные для многих правовых актов того времени. Он дубли­ровал «Временные правила» 1927 г., полостью повторяя признаки и порядок признания крестьянских хозяйств кулацкими. Для опреде­ления сумм страховых платежей закон специально устанавливал порядок исчисления средней заработной платы наемных рабочих для определенной местности, хотя еще до издания закона было осуществлено нормирование зарплаты наемных рабочих путем ус­тановления государственного минимума, вполне пригодного для определения сумм страховых платежей.

В 1927-1929 г. значительные изменения прослеживаются в ус­ловиях и формах найма средств производства. В доколхозной де­ревне, по-прежнему, подавляющее большинство операций в сель­скохозяйственном производстве осуществлялось с помощью самых примитивных орудий труда. Основными орудиями обработки зем­ли во многих хозяйствах оставались простой плуг или даже соха. Уборка и обмолот хлебов производился вручную. Высокие затраты человеческого труда являлись показателем низкой производитель­ности, отсталости, дороговизны производства. Как следствие, про­блема трудоемкости решалась посредством расширения сельскохозяйственного найма. Губернии Центрального промышленного рай­она выступали как территории с наиболее развитыми отношениями найма средств производства. В 1927 г. удельный вес таких хозяйств составлял 36,5%, в 1929 г. — 41,7%.55 Особенно широкие размеры получил обработка пашни лошадью и инвентарем (27,2%) и значи­тельно реже — наемным скотом и своим инвентарем (1,1%, наемным инвентарем и своим скотом (1%), супрягой (1,1%) и смешанным способом (13,8).56 Удельный вес хозяйств, вступавших в отношения найма средств производства (34,2%), почти полостью соответство­вал удельному весу хозяйств без пахотного инвентаря (31,7%) и ра­бочего скота (33,1%). Это свидетельствует о том, что нанимавшие хозяйства не имели ни рабочего скота, ни инвентаря.

В Центральном промышленном районе наиболее широко найм средств производства практиковали представители пролетар­ских и полупролетарских слоев. Так в Тульской губернии 7,2% по­лупролетарских хозяйств нанимали средства производства (в сред­нем на одно хозяйство выходило 4,7 дня найма).57 Крестьянство, ощущая острый недостаток в орудиях производства, искало выход из этого положения в разнообразных формах совместного пользо­вания инвентарем. Самой распространенной формой была супряга, чаще всего практиковавшаяся при молотьбе, первичной обработке льна и очистке зерна. Она носила трудовой характер, если в объе­динении участвовали хозяйства одинаковой мощности, использо­вавшие сообща инвентарь и рабочий скот. Наиболее распростра­ненным было объединение от 2 до 5 хозяйств. Однако нередко суп­ряга маскировала отношения неравенства между хозяйствами раз­личных групп деревни, когда супряга объединяла рабочую силу бедняков и маломощных середняков и инвентарь или рабочий скот капиталистических хозяйств деревни. Как отмечалось в работе А.Гайстера, иногда под видом супряги выступал «в скрытой форме наем скота и инвентаря мелкими хозяйствами и расплата за наем работой людей, т.е. отработкой».58 О распространенности такого вида супряги говорят данные динамического обследования 1927 года: процент зажиточно-кулацких хозяйств, принимавших участие в супряге, был высок и достигал 30%, а стоимость орудий произ­водства, с которыми деревенская буржуазия вступала в совместное пользование с менее мощными хозяйствами деревни, во много раз превышала стоимость орудий последних.

Скрытый кабальный характер был присущ и найму-сдаче ра­бочей силы, когда, зажиточный крестьянин шел со своим инвента-рем в хозяйство бедняка. Это была одна из форм кабальной сдачи средств производства в аренду, когда хозяйство сдатчика получало скрытый доход в виде платы за сданный инвентарь от крестьян на­нимателей. Бедняки оплачивали наем преимущественно работой, середняки — натурой или реже деньгами. В Тверской губернии име­ла место сдача бесплатно земли на один посев льна.59 Деревенская верхушка, особенно связанная с мелкой промышленностью, тор­говлей нанимали на работу работников вместе с инвентарем и тяг­ловой силой, используя их дешевый труд. В этом случае эксплуата­ция на базе найма средств производства смыкалась с эксплуатацией наемной рабочей силы.

Сдача средств производства в наем фактически расширяла рамки единоличного хозяйства, давая даже при незначительных площадях большой экономический эффект. Это делало сдачу средств производства очень привлекательной в глазах крестьян. Полупролетарские хозяйства и хозяйства товаропроизводителей чаще всего сдавали средства производства без владельца, что объ­ясняется недостатком рабочей силы в этих крестьянских дворах. В Тульской губернии 12,36% полупролетарских хозяйств выступали в роли сдатчиков средств производства.60 Середняцкие хозяйства ну­ждались в более сложном сельскохозяйственном инвентаре и неко­торых машинах, преимущественно в молотилках, зерноочиститель­ных машинах (17,6%) и т.д., значительно реже — в тягловой силе и простом инвентаре (11,2%). Возмещать недостаток средств произ­водства эти хозяйства могли только наймом их у кулацкой верхуш­ки деревни. В 1927 г. в РСФСР 37,4% хозяйств кулацкой группы сдавали в наем средства производства, а 25,9% хозяйств этой груп­пы сдавали в наем главным образом машины. К 1929 г. удельный вес мелкокапиталистических хозяйств, сдававших средства произ­водства, уменьшилась по сравнению с 1927 г. на 1,2 %.61 Это было связано с ограничением верхушки деревни по линии сдачи средств производства.

Данные динамической переписи 1927 г. говорят о том, что хо­зяйства зажиточно-кулацкие получали от сдачи в наем машин и ин­вентаря в среднем на 63 рубля на хозяйство больше, чем хозяйства бедняцкие и на 52 руб. больше, чем середняцкие. Статистика по­зволила выявить строгую закономерность, сложившуюся при сдаче средств производства: чем выше стоимость сдаваемых средств про­изводства, тем выше удельный вес капиталистических хозяйств в общей массе сдававших. Так, среди хозяйств, сдававших инвентарь за плату до 20 руб., предпринимательские хозяйства занимали са­мое последнее место. В группе, где стоимость проката машин и ин­вентаря составляла 100 руб. и выше, такие хозяйства составляли 14,8% — т.е. в два раза больше, чем хозяйства зажиточных середня­ков ив 14-15 раз больше, чем хозяйств пролетарских и полупроле­тарских.62 В мелкокапиталистических хозяйствах сдача средств производства преобладала над их наймом. Это вполне закономер­ное явление, объясняемое наличием избытка средств производства в руках деревенской верхушки.

Особенно усилилось стремление состоятельных хозяйств к приобретению и сдаче в наем сложных машин в 1926-1928 гг., ко­гда увеличение площади посевов, применение наемной рабочей си­лы и аренда стали приводить к потере различных льгот и преиму­ществ. Руководство Тверской губернии на одном из совещаний подчеркивало, что предприимчивые крестьяне заняты преимущест­венно сдачей в наем, торговлей и ростовщичеством, а отнюдь не сельскохозяйственным производством. Вот из них то, по мнению местных властей, и появлялись кулаки.63

Обеспеченные хозяйства, составлявшие незначительный про­цент в общей массе крестьянских хозяйств, в 1927 г. сдавали в наем машины и инвентарь в 20-25 раз чаще, чем бедняцкие хозяйства. Соответственно и размер доходов по этой статье был выше на 50-60 руб. в год, чем в хозяйствах бедняцко-середняцких. Как следствие, огромные доходы, получаемые от проката сложных машин, вызва­ли повышенный спрос на них со стороны предпринимательских хо­зяйств, которые тратили до 70% кредитов на покупку сложных ма­шин и тракторов. Сдача рабочего скота и инвентаря на прокат, от­дача машин и двигателей «в заработки на сторону» давали кулаче­ству значительные доходы. День проката сенокосилки приносил ее владельцу не менее 3 руб. дохода, пользование сеялкой обходилось в день до 3,5 рубля, а прокат жнейки стоил от 4 до 6 руб. в день.64

Особенно дорого стоил прокат молотильных машин, состав­лявший до 8-11 руб. или 10% обмолоченного зерна, что позволяло получать владельцам до тысячи и более пудов зерна за сезон и окупать стоимость затрат на приобретение молотилки за один-два года. Колоссальная экономическая выгода проката молотилок при­вела к тому, что предпринимательские хозяйства стремились при­обрести их в первую очередь, и по мере возрастания мощности хо­зяйства увеличивался процент обеспеченности их молотилками. Значительную прибыль  приносило техническое обслуживание иремонт машин. Кузницы и мастерские обслуживали нужды самих оборотистых крестьян крайне незначительное время. В основном они работали по ремонту сельскохозяйственного инвентаря, при­надлежащего беднякам и середнякам. За ремонт плуга, например: владелец кузницы, брал до 20 руб., или ремонтировал в долг под будущий урожай. «Осенью он совершал своеобразное «полюдье», взимая с должников до 800-1000 пудов зерна».65 С помощью машин и инвентаря зажиточные крестьяне оказывали влияние не только на единоличников, но и на колхозы.66

С 1927 г., когда был осуществлен переход к снабжению де­ревни сельскохозяйственным инвентарем и машинам по предвари­тельным заявкам, введено планирование машиноснабжения и соз­дана единая сеть сбыта, государство смогло в полой мере присту­пить к регулированию как спроса, так и размеров машиноснабже­ния различных социальных слоев деревни. Реализуя эту возмож­ность, СТО СССР в апреле 1928 г. увеличивает проценты, под ко­торые выдавались кредиты кулацким хозяйствам. А в июне того же года СТО СССР принимает постановление «О тракторостроении», законодательно закрепляя правило, по которому продавать в кредит зажиточным хозяйствам разрешалось лишь те орудия и машины, в которых не нуждались коллективные и бедняцко-середняцкие еди­ноличные хозяйства данного района. Статистические данные сви­детельствуют о том, что к 1928 г. основными владельцами тракто­ров были не отдельные крестьянские хозяйства, а различные виды товариществ и, прежде всего, колхозы и совхозы. Так, в Москов­ской губернии в эти годы частным лицам принадлежало 0,3% трак­торов; машинные товарищества владели 3,8% тракторов; на балан­се подмосковных колхозов находилось 18,5% техники; самыми же обеспеченными являлись совхозы (34,6% тракторов)67.

В декабре 1928 г. СТО СССР принял новое постановление «Об условиях продажи тракторов и производства их ремонта на 1928/29 г.» Вскоре началось изъятие у кулаков тракторов, и была запрещена продажа тракторов в местности, где не создавались ма­шинно-тракторные станции. Конфискованные у кулаков трактора были использованы государством для усиления машиноснабжения колхозов.

С начала 1929 г. было приостановлено кредитование состоя­тельных хозяйств, приобретающих машины и орудия и допускалась их продажа зажиточным сельхозпроизводителям только за налич­ный расчет. Вводится также квота на количество машин и инвентаря, которое может быть продано этим слоям деревни (не более 10% от всего сбыта). Таким образом, во второй половине 20-х годов го­сударство начинает более активно вмешиваться в вопросы найма и целенаправленно лишать крестьян возможности приобретения сложных машин.

Изменения в аграрной политике большевиков отразились и на развитии животноводства, что проявилось сначала в замедление прироста поголовья скота, а затем в его сокращении. Этому также способствовал ряд факторов. Во-первых, начиная с 1926 г. наблю­далось неуклонное падение цен на животноводческую продукцию (так в 1926 — 1927 гг. индекс цен на молоко снизился на 27,9%).68 Во-вторых, в 1928-1929 году была усилена прогрессия в обложении скота. Облагаемый возраст рабочего и крупного скота в Москов­ской, Тверской, Рязанской и Тульской губерниях был оставлен прежним, как и в 1927/28 г., но теперь стал облагаться и племенной скот, а также и мелкий: овцы, козы, свиньи, что вызывало негатив­ную реакцию крестьянства.69 И, наконец, остро ощущалась нехват­ка кормовых трав и зернофуража. Действительно, в Московской, Тверской, Рязанской и Тульской губерниях потребность животно­водческого сектора в кормовых травах была удовлетворена лишь на 27%.70 Однако, вывод С. Мерля, полагающего, что именно вывоз зерна из деревни способствовал уничтожению почти половины по­головья скота, на наш взгляд не применим, к ситуации в вышена­званных губерниях.71 Безусловно, вывоз зерна из деревни это важ­ный фактор, оказавший существенное влияние на состояние живот­новодства, но отнюдь не единственный. Думается, что определяю­щую роль сыграла все-таки налоговая и ценовая политика. Под­тверждение этому мы можем найти в протоколах собраний коллек­тива Мосгубсуда, где после изучения нового налогового законода­тельства пришли к следующему заключению: «скотоводство в на­ших губерниях сократилось вследствие обложения скота большим налогом, а не от неурожая кормовых трав, т.к. нет смысла держать молодняк, который с полутора лет уже подлежит налоговому обло­жению наравне со взрослым, уже приносящим доход».72

В конце 20-х годов, вновь предпринимались попытки обоб­ществления скота, вызывавшие вполне обоснованный пессимизм в крестьянской среде: «падение количества скота — грозный признак — писал К.Д. Савченко И.В. Сталину, — он свидетельствует о низком Уровне сельского хозяйства; количество скота вследствие отсутст­вия корма падает, а регулирование цен на молочные продукты, ичастично налога, и в довершение опасность за лишний коровий хвост попасть в кулаки, лишиться избирательного права — довер­шают дело сокращения скота».73 Крестьяне не могли и не хотели помимо забот о личном хозяйстве заботиться еще и о коллективи­зированной скотине, поэтому забивали и съедали свой скот, чтобы не отдавать мясо, молоко и молокопродукты городам.74 Как свиде­тельствовали сами партийные чиновники: «в части животноводства имеется весьма неприятная картина».75 В РСФСР, как и в целом по стране, отмечалось сокращение поголовья крупного рогатого скота (87,5% к 1924 г.) Поголовье коров составило 95,8% к уровню 1925 г. В 1928 г. продолжился процесс снижения показателей. По срав­нению с 1926 г. они уменьшились на 8,3%, поголовье коров на 9,5%, свиней на 24%.76 В результате в 1927 г. поголовье крупного рогатого скота составило 80,3% к уровню 1924 г., коров 86,6% к 1925.77

Крестьянство в неблагоприятных условиях сокращало в пер­вую очередь продуктивный скот. По отдельным группам произош­ло следующее уменьшение показателей: количество лошадей со­кратилось на 2,2%; коров на 8,8%; овец 10, 9%; свиней 3,8%.78 Су­щественные сдвиги видны и при распределении скота по крестьян­ским хозяйствам. С 1927 г. по 1929 г. количество бескоровных хо­зяйств увеличилось. В Тверской губернии — в 1,9 раза, в Москов­ской — в 2,3 раза. В целом средняя прослойка крестьянских хозяйств (главным образом однокоровных и двухкоровных) несколько уменьшилось, за счет увеличения бедняцкой группы. Крестьянство стремилось до известной степени компенсировать сокращение по­головья крупного рогатого скота за счет увеличения рабочего, что могли себе позволить в основном крупные хозяйства. Поголовье лошадей в Центральном промышленном районе в 1928 г. составля­ло 2770,4 тыс. голов, увеличившись на 5,2%. В РСФСР же с 1925 г. оно увеличилось на 27,2%.79 В исследуемых губерниях темпы рос­та поголовья были значительно ниже, чем по РСФСР. В Тверской губернии за это же время число безлошадных уменьшилось с 17,3% до 15,4%, однолошадных выросло с 74% до 74,9%, двухлошадных — с 8,3% до 9,3%. Количество хозяйств с тремя и более лошадьми ос-талось без изменений (0,4%).80 Несколько другая картина наблюда­лась в Московской губернии. Произошло увеличение безлошадников (22,4% в 1925 г., 31,7% в 1928), сократилось число однолошадников (71,3% в 1925 г., 62,7% в 1928 г.), а также хозяйств с двумя лошадьми (6% в 1925 г., 5,3% в 1928г.) Число многолошадных хозяйств осталось без изменений (0,3%).81 Таким образом, крестьяне старались всеми возможными способами сохранить рабочий скот, понимая, что его потеря неминуемо приведет к общему упадку хо­зяйства.

Для выхода из кризиса животноводства власти предпринима­ли паллиативные меры, не менявшие в сущности аграрной полити­ку. Большинство проблем решалось по старой схеме — с применени­ем методов внеэкономического принуждения. И, как следствие, от­ветом на политику, проводимую партией в деревне, стал массовый забой скота крестьянами.

Свертывание большевистской властью политики нэпа, жестко ударившее по животноводству, не могло не отразиться и на судьбах сельскохозяйственной кооперации в российской деревне. Сельско­хозяйственная кооперация объединяла крестьян с целью производ­ства, закупки, эксплуатации сельхозинвентаря, разведения скота, сбыта и переработки сельскохозяйственной продукции, получения выгодного кредита, пропаганды агрономических знаний. Коопера­тивное движение в деревне, зародившееся в начале XX в., получило товые импульсы для развития в условиях нэпа и к 1926 г. сельско­хозяйственная кооперация выросла в мощную систему, состоящую 13 различных товариществ, объединявших более четвертой части scex крестьянских хозяйств. К октябрю 1926 г. в товариществах 1осковской, Тверской и Тульской губерний было объединено 1306 гыс. членов, хотя надо помнить, что эти данные весьма условны, т.к. значительное число членов кооперации состояли одновременно нескольких кооперативах.82 Хозяйства с наибольшей товарностью легче объединялись в простейшие формы кооперации, и поэтому /дельный вес бедняков в составе членов кооперативов был меньше, тем в общей массе крестьянства, а удельный вес кулаков — больше, «осударство политическими и экономическими мерами усиливало тозиции бедноты в кооперации, вытесняя предпринимательские хозяйства из низовых кооперативных организации.83 Предпринима­тельские хозяйства, члены кооперативов обслуживались коопера­тивной сетью в последнюю очередь. Те кто были лишены права участвовать в выборах в советы и впоследствии этого не могли быть учредителями кооперативов, не должны были избираться в состав правлений кооперативов, советов, ревизионных комиссий.84 1926/27 г. стала шире применяться практика дифференцирован­ных вступительных и паевых взносов по социальным признакам. Серьезный удар по позициям деревенской буржуазии в кооперациинанесло решение ЦК ВКП (б) «Об организационном построении сельскохозяйственной кооперации» (июнь 1929 г.), в котором со­держалось требование о лишении кулаков права голоса во всех ви­дах кооперации (в потребительской кооперации права кулачества были ограничены еще в январе 1928 г.)

Особенно большую роль в изменении сущности кооперации сыграла кредитная политика. В силу сезонности производства кре­стьянское хозяйство для поддержания производственного ритма вынуждено прибегать к кредитам, т.к. оно особенно нуждается в кредитах на покупку скота, семян, инвентаря. Классовая направ­ленность кредитования достигалась благодаря льготным условиям для бедняцко- середняцких слоев деревни (большая величина ссу­ды, пониженный ссудный процент, удлинение сроков возврата кре­дитов). Усилению кредитования маломощных и середняцких хо­зяйств способствовало также установление правила о первоочеред­ном получении ими кредитов.85 В январе 1928 г. было решено, что беднота и колхозы будут получать кредиты в рассрочку платежей до 4-х урожаев. Причем, главная тяжесть платежей будет прихо­диться на 3 и 4 год. В то же время середняк, оставаясь основным товаропроизводителем страны, получал кредиты в количестве, не соответствующим его доле в общественном производстве.

С ноября 1927 г. кредитная политика была тесно увязана со сдачей крестьянами хлеба.86 Рост цен в этот период значительно опережал увеличение сумм по кредитам. Росли платежи крестьян государству, а также закупочные цены на хлеб (в июле 1928 г. они сравнялись с рыночными ценами). В ноябре 1928 г. разница между государственными и рыночными ценами составила 200%, что при­вело к росту инфляции и, хотя государство увеличило кредит в 2 раза, этого было явно «недостаточно. Таким образом, несмотря на постоянное увеличение кредитов, в условиях жесточайшего кризи­са хлебозаготовок, беднейшее крестьянство не могло эффективно ими воспользоваться. Это породило иждивенческие настроения среди крестьян и колхозников, полагавших, что все кредиты имеют безвозмездный характер и их не обязательно возвращать государст­ву. По словам современника: « на местах часто полученные средст­ва делят по носам и деньги вместо укрепления производства идут на сарафан и на селедку, деньги проедаются, рождая аппетиты к дальнейшему попрошайничеству, и, конечно, погашены быть не могут».87

Частый кредит, несмотря на различные препятствия со сторо­ны власти сохранял еще свое значение в предколхозой деревне. В ряде районов страны в кредитовании сохранилась система поручи­тельства, и маломощный крестьянский двор при получении креди­тов нередко попадал в зависимость от зажиточных односельчан, практиковалась выдача кредита и под залог. По данным Москов­ской губернии в 1927 г. частный кредит получало 12,1% хозяйств, в 1928 г. — 15,7%.88 Кредиторами выступала сравнительно немного­численная группа преимущественно предпринимательских хо­зяйств. (15,3% в 1927 г. и 3,8% в 1928 г.)

Рекомендации XV съезда в области кредитования (1928 г.) были осуществлены изданием постановления СНК СССР «О пере­смотре структуры и основ работы сельскохозяйственного креди­та».89 Этим законом ликвидировалась старая система учета соци­ального положения членов кредитных товариществ. Как следствие, в 1928/29 гг. сельскохозяйственный банк РСФСР предложил обще­ствам сельскохозяйственного кредита (местным банкам) для опре­деления социальной принадлежности членов первичной сети ис­пользовать оценку средств производства в крестьянских хозяйствах по данным налоговых списков, которые наиболее полно и точно характеризовали классовое лицо учитываемых хозяйств. Коопера­тивное законодательство вводит принципы деления крестьянства на социальные группы, общие с трудовым и налоговым законодатель­ством. Одновременно, в целях более полного и последовательного осуществления классового принципа в строительстве кооперации с сентября 1929 г. резко повысился размер ежегодных взносов в коо­перацию, вносимых ее членами для усиления финансирования про­изводственной деятельности кооперации, коллективизации, созда­ния паевых и неделимых капиталов.90 В результате, кулаки, являв­шиеся членами кооператива, должны были вносить сумму, в 9 раз большую, чем батраки и в 4 раза больше суммы, вносимой бедня­ками. Причем, закон разрешал товариществам увеличивать вдвое размер паевых взносов для крестьянских хозяйств, платящих еди­ный сельскохозяйственный налог в индивидуальном порядке.91 От­ношение самих крестьян к кооперации было зачастую неоднознач­ным. Даже представители подмосковной бедноты считали, что кооперация существует только «для того чтобы сбыть нам гнилой товар».92 Тульские крестьяне утверждали, что кооперация для них «из родной матери превратилась в мачеху»93.Государственный монополизм так и не позволил сельскохо­зяйственной кооперации стать самостоятельной хозяйственной и общественной организацией; в ней постоянно нарушался частный интерес, право собственности и все то, что составляло стержень добровольного кооперативного движения. Кооперация была по­ставлена большевиками в прямую зависимость от государства как в административном, так и в финансовом отношении. Как справед­ливо указывал Л.Е. Файн «дальнейшее разрастание партназначен-ства в кооперации, ужесточение «классового подхода» к ней и ор­ганизовали ее разрушение в результате административной пере­стройки 1927-1929 гг.».94 Обеспечив за собой руководящую роль в кооперативных организациях, партия возложила на них исполнение своих заданий, которые порой противоречили сущности коопера­тивной работы.  В целом изменения в кооперативном движении происходили в русле общего развития аграрной политики и рас­сматривались  большевистским  руководством,  прежде всего как мощное средство давления на крестьянство.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ГАРФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2470. Л. 173.

2. Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: население, землепользо­вание, хозяйство. М., 1976 С. 178.

3. С3.1928.№69.Ст.642.

4. Та же.

5. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 674. Л. 26.

6. Там же. Оп. 21. Д. 1831. Л. 123

7. Там же. Л. 179.

8. Там же. Л. 179.

9. РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 9. Д. 200. Л. 45.

10. Югов А. Народное  хозяйство  Советской  России  и  его проблемы. //НЭП. Взгляд со стороны. М., 1991. С. 209. Данилов В.П. Указ. соч. С. 180.

11. СУ. 1929. № 89-90. С.929.

12. Там же.С.929.

13.Там же.

14. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 1831. Л. 122.

15. ЦГАМО.Ф.66.ОП.17.Д.122.Л.10.

16. Там же. Л.7.

17. Там же. Л.8.

18. Постановление ЦИК и СНК СССР от 18 г. С3. 1928.№44.Ст394.

19. ЦГАМО.Ф.66.Оп.17.Д.122.Л.2.

20. Там же. Оп.22.Д.428. Л. 12.

21. Краткие сведения о состоянии сельского хозяйства в Московской губер­нии. М, 1929. С.5.

22. Коллективизация сельского хозяйства Центрального промышленного района (1927-1937 гг.) Рязань. 1971. С.48.

23. Там же. С.47.

24. Сергеев Г.С. Социально-экономическое развитие деревни Центрально-промышленного района накануне коллективизации 1926-1929 г. Кали­нин 1967. С.134.

25. СУ.1926. № П.Ст.69.

26. Большевик.1929.№ 12.С.51.

27 ТАРФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2470. Л. 166.

28. Сергеев Г.С. Социально-экономическое развитие деревни Центрально-промышленного района накануне коллективизации 1926-1929 г. С.291

29. С3.1929. №69.Ст.642.

30. Там же.

31. Бюллетень узаконений... 1929. №44-45.С19.

32. Вестник советской юстиции. 1930.№2.С.6.

33. СУ.1928.№36.Ст.269.

34. Сергеев Г.С. Социально-экономическое развитие деревни Центрально-промышленного района накануне коллективизации 1926-1929 г.С.224.

35. ГАРФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2470. Л. 168.

36. Сергеев Г.С. Социально-экономическое развитие деревни Централь­но-промышленного района накануне коллективизации 1926-1929 г. Калинин. С. 166.

37. Данилов В.П. Указ соч. С.55-56.

38. Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV-XVI партийными съез­дами. Статистические сведения по сельскому хозяйству СССР за 1927-1930 г. М.-Л.,1932.С.8О.

39. Сергеев Г.С. Социально-экономическое развитие деревни Центрально-промышленного района накануне коллективизации 1926-1929 г. С.78

40. Бюллетень Тверского губисполкома № 1. 15 апреля. Тверь. 1929. С. 16-17.

41. Там же.

42. Данилов В.П. Указ. соч.С.56.

43. Наемный труд в сельском и лесном хозяйстве СССР в 1926 г. СЮ.

44. ГАРФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2470. Л. 203.

45. РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 4. Д. 116. Л. 15.

46. Батрачество и пастушество в СССР. М.,1929. С.76,81.

47. Там же. С. 125.

48. Москва и Московская губерния. Статистико-экономический справоч­ник. 1923/24-1927/28гг. М.1929. С.176-177.

49. Статистический справочник по Тверской губернии. Тверь. 1929. С. 202.

5О. Статистический справочник по Тульскому округу. Тула. 1929. С. 186.

51. СЗ. 1929. №14.Ст117.

52. Постановление ЦИК и СК СССР от 4 сентября 1929 г. — СЗ. 1929. №57. Ст.533.

53. СЗ 1927. № 60. Ст. 605 /Пункты 2 и 3/

54. Условия труда и быта сезонников и батраков. /Вопросы труда. 1929. №3-4.С.2О2/.

55. Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV-XVI партийными съез­дами. Статистические сведения по сельскому хозяйству СССР за 1927-1930 г. М.-Л..1932.С.82.

56. Итоги десятилетия Советской власти в цифрах 1917-1927. М., 1927.С.159.

57. Коллективизация сельского хозяйства Центрального промышленного района (1927-1937 гг.) Рязань. 1971. С.48.

58. Гайстер А. Расслоение советской деревни. М.,1928. С.73.

59. Бюллетень Тверского губисполкома № 1. 15 апреля. Тверь. 1929. С. 16-17.

60. Коллективизация сельского хозяйства Центрального промышленного района (1927-1937 гг.) Рязань. 1971. С.48.

61. Сдвиги в сельском хозяйстве СССР между XV-XVI партийными съез­дами. Статистические сведения по сельскому хозяйству СССР за 1927-1930 г. М.-Л.,1932.С.74,82.

62. Статистический справочник СССР за 1928 год. С.92-93.

63. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 1822. Л. 281.

64. Силуянов А.С. Шефская помощь рабочего класса деревне в подготовке социалистических преобразований   сельского  хозяйства  (1925-1929) М..1968.С.46. 65. Там же.С.38.

66. РГАЭ. Ф. 5240. Оп. 9. Д. 200. Л. 44.

67. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 19. Д.358. Л.199. Об.

68. ЦГАМО. Ф.66.Оп.11.Д.4770.Л.9.

69. Там же. Д.6222. Л.46.06.

70. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 1822. Л. 82.

71. Современные концепции аграрного развития (теоретический семинар) / Отечественная история. №1. 1998. С. 103

72. ЦАОДМ. Ф. 495. Оп. 1. Д. 9. Л. 26. Об.

73. К.Д. Савченко — И.В. Сталину /Известия ЦК КПСС. № 8 . 1989. С. 204.

74. Современные концепции аграрного развития /Теоретический семинар// Отечественная история. № 6. 1995. С. 147

75. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 1822. Л. 83. 76.ЦГАМО. Ф.бб.Оп.11.Д.4770.Л.9.

77. Сельское хозяйство СССР 1925-28.М., 1929.С. 191,193,194.

78. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 1822. Л. 83.

79. Там же.

80. Статистический справочник по Тверской губернии. Тверь, 1929.С.330.

81. Москва и Московская губерния 1923-24- 1927-28. М., 1929. С.417.

82. Сеть сельскохозяйственной кооперации СССР. М., 1929.С.2.

83. ГАРФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2470. Л. 168.

84. С3.1927.№15.Ст.161.

85. СЗ. 1925.№32.Ст.222.

86. ГАРФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 2540. Л. 29.

87. К.Д. Савченко — И.В. Сталину. /Известия ЦК КПСС. 1989. №8. С. 206.

88. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 23. Д. 8. Л. 346.

89. СЗ. 1928.№34.Ст.301.

90. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 21. Д. 1823. Л. 23.

91. С3.1929. №64.Ст.6О4.

92. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1822. Л. 260.

93.Бюллетень № 6. Двенадцатый Тульский Губернский съезд Советов ра­бочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Тула. 1927. С. 39.

94. Файн Л.Е. Конец НЭПа и агония кооперации. /НЭП: завершающая ста­дия //Соотношение экономики и политики. М., 1998. С. 220.