V. ДЕРЕВЕНСКОЕ ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

Деревенский мир, втянутый в водоворот революционных со­бытий и гражданской войны, насмотревшись на «красных», и на «белых», и на «зеленых» постепенно прозревал. Искал свою линию поведения, приемлемую для большинства сельских тружеников и способную уберечь традиционные устои жизни.

В обстановке «военного коммунизма», когда деревня стала главным объектом беспрецедентной выкачки материальных и люд­ских ресурсов, в ней обозначились довольно неожиданные для большевиков социальные и политические процессы, идущие враз­рез с их теоретическими построениями о классовой борьбе. Майские и июньские декреты 1918 г. о введении продовольственной диктатуры, создание комбедов, грабительские действия вооружен­ных продотрядов, нацеленные на раскол деревни, не только поверг­ли ее в шок, но и консолидировали большую часть деревенского общества, вызвали отпор. Начались восстания и бунты. Об этом свидетельствуют многочисленные новые документы. Приведем лишь несколько секретных информационных сообщений с места в ВЧК за июль 1918 года: «В Одоевском уезде (Тульская губерния) крестьянское кулачество Старобельской, Оринской и Покровской волостей напали на отряд Совдепа, посланный для реквизиции хле­ба. Отряд вынужден был отступить. Есть жертвы»; «В двух волос­тях (Архангельской губ.) произошли бунты и были избиты толпой должностные лица, прогнан революционный отряд»; «В Варнавин-ском уезде (Иваново-Вознесенск, Костромская губерния) на почве учета хлеба контрреволюционные элементы вызвали в волостях вооруженный мятеж трехтысячной толпы, присланная рота, во из­бежании больших потерь, вынуждена была вернуться; толпа гна­лась за ней 17 верст; с обеих сторон есть убитые и раненные. В рас­поряжение Варнавинского революционного штаба отправлены от­ряды с пулеметами...»1 Непохоже, что восставали только кулаки.

Деревенский мир особенно возмутило стремление властей ис­кусственно поделить всех сельчан на бедных и богатых. Без четких критериев это только провоцировало произвол. Грань, разделяющая зажиточных от малоимущих настолько была зыбка и размыта, что в разряд мифических кулаков легко мог попасть не только середняк, но и бедняк, «уличенный», скажем, в торговле своими продуктами. Пропагандистские ярлыки типа «кулак», «богатей», «хозяйчик», «собственник», «спекулянт» и т.п. власти могли довольно просто навесить на всех, кто проявлял строптивость, что и подтверждалось на практике. Протест деревни был повсеместным: когда, к примеру, на Княжевском волостном сходе Астраханской губернии приезжий комиссар поставил вопрос «О разделении населения на категории», собравшиеся в ответ постановили: «все население относится к од­ной категории за неимением кулаков и буржуазии», а в Линейном той же губернии сельский Совет заявил: «в селе нет ни одного бур­жуя и середняка, а только пролетарии».2 Точно так же поступил сход всех сельских обществ и комитетов бедноты Чепуговской во­лости (в селе Чепуги) Казанской губернии. При обсуждении спу­щенного сверху указания «о сборе контрибуции с кулаков», он 5 ноября 1918 года постановил: «отказаться за неимением кулаков в волости». Еще резче высказались жители Ново-Акшинской во­лости Пензенской губернии: «Принимая во внимание, что кулаков и богатеев в волости нет, а есть только трудящиеся граждане, об­рабатывающие землю своим трудом, и, следовательно, между ними классовых различий не может быть, раскалывая деревню на два враждебных лагеря — на бедняков и кулаков, тем самым Советская власть разоряет страну, так как этим размножает лодырей».3

Ленин, по обыкновению, любое крестьянское выступление клеймил как кулацкое. Но вряд ли оправданно все списывать на ку­лаков или белогвардейцев. Насилие властей толкало на бунт многих деревенских жителей. К примеру, в деревне Шлыки Оханского уез­да Пермской губернии при попытке описи хлебных запасов, как со­общала уездная ЧК, «собралась толпа человек в 700 и убила 8 крас­ноармейцев и советских работников».4 Во Владимирской губернии «все крестьяне с. Высь восстали против ссыпки излишков хлеба и разогнали комитет бедноты»; в Верейской волости Московской гу­бернии «восстали четыре волости, восставших около 10 тыс. чело­век».5 Совершенно очевидно, что против реквизиции и комбедов выступали не одни кулаки. По свидетельству одного из партийных функционеров, комбеды «всюду, положительно везде, оставили уже совсем безрадостные воспоминания в таких их делах, которые ина­че, как уголовные, признать нельзя».6

Чтобы приглушить недовольство и возмущение деревни, Центр упразднил комбеды в ноябре 1918 года, объявил союз с се­редняком. Однако поборы продолжались и деревня находила ответ­ные шаги. Прежде всего, росла солидарность деревенского общества, отвергающего бесцеремонное вмешательство в его внутреннюю жизнь. Все больше прозревала и деревенская беднота; значительная ее часть, еще недавно помогавшая продотрядам обирать своих же мужиков, быстро смекнула, что отряды с комиссарами приходят и уходят, а все «шишки» и неприязнь деревни падают на них. Более того, малоимущие довольно скоро усвоили, что полная выкачка хле­ба из деревни ударяет и по их интересам — в голодные весенние ме­сяцы не у кого будет перехватить взаймы, тем более, что с роспус­ком комбедов отменялось и 20-ти процентное хлебное вознагражде­ние за усердие в обысках и реквизициях. Постепенно приходит осоз­нание, что конфронтация со всем деревенским обществом себе же в убыток, а солидарные с ним действия позволят более успешно отби­ваться от нарастающих продовольственных и иных повинностей. В этой ситуации довольно распространенным становится явление, ко­гда беднота начинает помогать более состоятельным односельчанам укрывать на своих подворьях от обысков и реквизиций их хлеб и скот. В.А. Потапенко — бывший продотрядник — писал в своих вос­поминаниях: «При обысках находили мешки с зерном и у бедняков. Откуда у них брался хлеб? — вопрошал он и пояснял, — они предос­тавляли свои амбары для хранения кулацкого хлеба. Приходилось реквизировать».7 То же самое наблюдалось в Усманском уезде Там­бовской губернии: «По имеющимся сведениям большая часть кре­стьянской бедноты была снабжена местными кулаками и держате­лями излишков хлеба в счет будущего урожая семенами и хлебом». «Кулаки прятали хлеб у бедняков, уверенные, что к последним не придут», — доносили из Владимирской губерний.8 «Беднота, — сооб­щалось из Череповецкой губернии, — глядит вдобавок на кулака с мыслью: «Авось выручит в черные дни с хлебом».9

Нередко вся деревня заодно выступала в защиту своего одно­сельчанина, не делая разницы между бедным и богатым. По докла­ду инструктора Наркомпрода Мазурина, изымавшего хлеб в Бобриковской волости Епифанского уезда Тульской губернии, «при ото­брании муки и мануфактуры у кулака собралась толпа, чуть ли не всей деревни, и начала сжимать кольцо., пришлось стрелять в воз­дух, вызывать 15 красноармейцев».10 Как видно, в настроениях кре­стьян происходили заметные перемены; они уже по-иному реагиро­вали на карательные действия властей, нежели летом 1918 г., когда деревня оказалась фактически расколотой и деморализованной, а обыски и реквизиции проводились, обычно, при испуганно-покорном поведении большинства ее жителей. Возрастающая корпоративность деревни проявлялась в самых различных акциях: в протестах против злоупотреблений начальства, отказе от выполне­ния завышенных нарядов, уклонении от коммун и артелей, требо­ваниях узаконить собственность на землю, снять заградотряды, раз­решить свободную торговлю и пр. Чем жестче действовала власть, тем сплоченнее выступала деревня, защищая бедных и богатых.

Показательна и такая тенденция, вызванная чрезвычайщиной «военного коммунизма»: как ни обрабатывали деревню партийные функционеры, она упорно выбирала в низовые Советы не люмпенов и чужаков, а наиболее хозяйственных и авторитетных мужиков. Происходили изменения и в составе, и в стиле работы, особенно сельских Советов, в свое время переживших идеологическую «чи­стку» под натиском комбедов, а теперь немного укрепивших свое положение. В них чаще выбираются думающие, грамотные одно­сельчане, хорошо знающие беды деревни и пытающиеся как-то ог­радить ее от произвола всевозможных чрезвычайных уполномочен­ных. Правда, сельсоветы и сами могли в любое время попасть под жернова репрессий. Высшие власти не особенно с ними церемони­лись. Характерен в этом отношении приказ председателя Пензен­ского губисполкома и губпродкомиссара, переданный телеграфно 6 декабря 1919 г. всем райпродкомам, уполномоченным и волиспол-комам о снабжении винзаводов картофелем: «Отобрать подписки от председателей сельсоветов о выполнении в 48 часов разверстки на картофель и отправки его. За неисполнение арестовать и отправить в губтюрьму, исполнение же обязанностей председателя возложить на члена сельсовета, потребовав от него то же самое, и так продол­жать до тех пор, пока разверстка не будет выполнена».11 Подобное становилось обычной практикой.

И, тем не менее, многие сельсоветы, в меру своих возможно­стей, защищали сограждан: занижали наличие продовольствия в крестьянских дворах, оберегали их от непосильных мобилизаций по трудгужповинности, отбивали попытки особенно ретивых комисса­ров «брать хлеб под метелку». Известны факты, когда сельские Со­веты, опираясь на деревенский мир, вообще отказывались давать какие-либо продукты очередным сборщикам. Так, командирован­ный в мае 1919 г. в село Брутово Владимирской губернии уполно­моченный Рогозин сразу же столкнулся с «единым фронтом» сель­ской власти и жителей. На требование дать продукты для отряда председатель сельсовета заявил: «В Брутове больше ничего достать нельзя, так как хлеба нет, коров не доят и куры не несутся». Возмущенный уполномоченный решил тряхнуть деревню. В четыре ча­са ночи он созвал собрание и обратился к «беднякам и середнякам» переизбрать Совет. Однако в ответ, как он заметил в отчете, «по­следовало гробовое молчание». Семь часов подряд Рогозин «пере­воспитывал» сельский сход, уговаривая и угрожая, и только к по­лудню добился замены Совета; начались обыски и реквизиции, причем, спрятанный хлеб находили и у бедняков.12 В Уфимском уезде, согласно оперативным сводкам ВЧК, замечена была даже «агитация самих сельских председателей с целью отказа выполнить разверстку хлеба».13 Так же активно противодействовал деревен­ский сход во главе с председателем Совета в селе Тарасовке Сим­бирской губернии. И здесь был применен апробированный метод, — руководитель сельсовета арестован и назначен другой.14

Заезжие комиссары и продотрядники довольно часто занима­лись самоуправством, смещали или подвергали арестам «стропти­вых» председателей и членов Совета, а то и прибегали к физиче­скому воздействию. Крестьяне села Медного Кирсановского уезда Тамбовской губернии жаловались во ВЦИК: «Насилия и расправы проявлялись в самых диких формах. Немало пришлось перенести побоев, как рядовым гражданам, так и членам сельского Совета. Последние в течение нескольких ночей, невзирая на самые лютые морозы, держались под арестом в холодном помещении. Плетки и приклады, гулявшие по спинам граждан, невольно напоминали ста­рое время...»15 Судя по документам, «плетки и приклады» станови­лись универсальными приемами «воспитания деревни».16 А аресты председателей и членов сельсоветов — само собой разумеющейся «революционной мерой». Из Симбирской губернии, например, до­носили: при отказе некоторых сел выполнять хлебную разверстку «был арестован сельский совет и вопрос ликвидирован».17 Впрочем, не всегда так легко удавалось «ликвидировать вопрос». Иногда кре­стьяне брались и за оружие, защищая свою деревенскую власть. Стоило Владимирской губчека арестовать часть непокорного ис­полкома Барщинского волсовета и отправить его на станцию для Доставки в губернский центр, как, по данным оперативной сводки штаба войск ВЧК от 4 июня 1919 г., «толпой крестьян ночью аре­стованные были освобождены». Не помог и вооруженный отряд.18 В сходной ситуации при переучете хлеба в Полынковической во­лости Смоленской губернии в июле 1919 г. и попытке продотрядников арестовать председателя и секретаря Совета «собралась толпа крестьян, которая ареста произвести не дала». Это удалось осу­ществить позже только с помощью чекистов.19

Деревенское общество, восстанавливая защитные функции общины, все чаще выступало едино, получая поддержку бедноты, а порой и низовых Советов. «Бывшие союзники — батраки и беднота, — писал СМ. Дубровский, — те из них, которые уже превратились в самостоятельных хозяев, далеко не с прежним пылом готовы были поддерживать мероприятия советской власти, нарушающие их ин­тересы как собственников».20 Уполномоченный, побывавший в де­ревне Своино Лихвинского уезда Калужской губернии, докладывал в ЦК РКП (б): «Я был прямо поражен, когда узнал, что самые бед­няки здесь настроены враждебно против советской власти».21

Сплачивало деревню стремление властей любыми путями и агитационно-пропагандистскими мерами, и повседневной практи­кой внедрить в сознание сельских жителей совершенно абсурдную для их понимания установку, будто все произведенные ими продук­ты вовсе не принадлежат им, а являются исключительной собствен­ностью государства. Эту идею особенно настойчиво насаждал Ле­нин. По его мысли разговоры крестьян типа: «Я хлеб произвел, это мой продукт, и я имею право им торговать» ведутся лишь «по при­вычке, по старинке». «А мы говорим, — разъяснял вождь, — что это государственное преступление. Свободная торговля хлебом... есть возврат к старому капитализму, этого мы не допустим, тут мы бу­дем вести борьбу, во что бы то ни стало».22 Ленинские разъяснения подхватывались органами власти, партийными функционерами и облекались в форму приказов, распоряжений, инструкций. В Пен­зенской губернии, к примеру, в инструкции губпродкома всем уполномоченным, командируемым в уезды и волости для проведе­ния «продовольственного двухнедельника», предписывалось: «Разъяснять населению, что произведенный отдельными граждана­ми хлеб не есть их собственность, а принадлежит он государству, ибо земля, на которой производится хлеб, принадлежит государст­ву, а не ему».23 На Астраханском уездном съезде Советов доклад­чик внушал делегатам: «Нет больше нашей собственности... забу­дем слово «собственность».24 А уполномоченный ВЦИК некто Га­лактионов в докладе в Центр даже возмущался «непонятливостью» крестьянина, что тот до сих пор «никак не может примириться с мыслью, что кто-то иной может распоряжаться «его» хлебом».25

Подобные «разъяснения», подкрепленные реквизициями, кон­фискациями и жесткими запретами на свободную торговлю, вызывали возмущение всех слоев деревни, в том числе и бедняков. И это нередко выливалось в восстания с лозунгами: «Долой запрещение свободной торговли!», «Хлеб, мясо коммунисты отбирают для себя, да здравствует базар!»26

Все более усиливающееся давление на деревню заставляло крестьян менять тактику поведения: хитрить, изворачиваться, ли­цемерить, приспосабливаться к ситуации. «Почти во всех волостях, — резюмировал свои наблюдения в Новгородской губернии особо­уполномоченный ВЦИК Н.И. Подвойский, — после переговоров и объяснений агитаторов крестьяне соглашаются с нами и признают, что, действительно, власть Советов — народная власть. Но из вы­слушанных докладов видно, что эти признания совсем не прочны и вряд ли искренни».27 «По резолюции, скажем, в деревне Бегунове настроение населения великолепное.., — констатировал другой уполномоченный, — а глядишь, через неделю в этой деревне вспых­нуло восстание — вот тебе и резолюция».28

Эта новая тактика особенно ярко проявлялась после подав­ления мятежей в том или ином селении. Крестьяне в этом случае обычно «каялись» и с готовностью принимали любую резолюцию, заранее заготовленную устроителями собрания. Вот несколько ха­рактерных примеров. В деревне Бор Толмачевской волости Бежицкого уезда Тверской губернии, после усмирения восставших, на со­брании с участием 350 человек принимается резолюция: «Мы, гра­ждане деревни Бор, выяснив смысл контрреволюционного выступ­ления против местных волостных властей, заявляем, что мы, боль­шинство, были введены в заблуждение кучкой кулаков. В настоя­щее время, сознавая свои поступки несправедливыми, мы, все гра­ждане нашего селения, считаем, что никакой иной власти не долж­но быть, кроме власти Советов, которая всегда готова защитить уг­нетенное бедное и среднее крестьянство. Восстаний в нашей дерев­не впредь не будет, ибо в этот раз мы были введены в заблуждение. Да здравствует власть Советов! Да здравствует мировая социалис­тическая революция! Да здравствует вождь социалистической рево­люции товарищ Ленин!».29 В это же, примерно, время (март 1919 г.) совершенно в другом конце страны, в селе Каралат Астраханской губ., принимается почти идентичная резолюция, в таком же пропа­гандистском ключе. В начале ее — признание вины за участие в вос­стании и клятва «не производить в будущем никаких мятежей». А в конце обычное славословие в адрес режима: «Да здравствует РСФСР! Шлем проклятья всем восставшим против Советской власти и против товарищей коммунистов — большевиков, которые, мы видим, ведут нас к светлому будущему, к жизни социализма. Хвала и слава защитникам трудящихся масс. Красному флоту (подавлял восстание карательный отряд Волжской военной флотилии. В.А.) и товарищам коммунистам заградительных отрядов, которые гордо и смело пошли на защиту беднейшего класса против восставших ку­лаков и провокаторов».30

A.M. Большаков, большой знаток деревни и очевидец многих событий тех лет, предельно четко раскрыл цену этих «крестьян­ских» резолюций. «Обыкновенно, — пишет он, — их выносят или служащее лицо, или партиец. От крестьянской массы там нет ни слова. Поэтому получается так: в 12 часов примут одну резолюцию, а в 2 часа те же мужики говорят совсем другое, противоположное всем решениям».31

Консолидировали деревню и нарастающие с 1919 года антиво­енные настроения. Они охватывали все слои деревенского населе­ния. И проявлялись, прежде всего, в отказе сходов проводить оче­редные мобилизации, в укрывательстве дезертиров, в поддержке «зеленых», в призывах кончать войну и т.п. Общеизвестны поста­новления сельских сходов не обучать людей военному делу; или, как это было во Владимирской губернии, сразу несколькими селами «выносились решения не давать красноармейцев».32 В Тотемском уезде Вологодской губернии проводились даже сборы средств в пользу дезертиров, а в Грязовецком уезде в некоторых районах тре­бовали «признания власти зеленых».33 «Зеленые» иногда рассмат­ривались крестьянами как сила, способная избавить их и от крас­ных, и от белых. В Смоленской губернии, например, мобилизован­ные нередко объединялись с «зелеными», а в местечке Шарковшизна на сторону «зеленых» перешли и председатель, и секретарь Со­вета.34 Схожее наблюдалось и в Череповецкой губернии, где к «зе­леным ушел председатель Сафроновского волостного Совета и член волпродкома.35 Известны факты, когда восстания крестьян, как это было в Юрьев-Польском уезде Владимирской губернии, проходили под лозунгами: «Долой Советы!», «Да здравствует Учредительное собрание!» и «Зеленая армия тыла!» или на тамбовщине — с призы­вами: «Долой Советы!», «Да здравствует зеленая армия тыла!».36

Антивоенные настроения проявлялись и в других формах. К примеру, в селах и волостях Ленинского уезда Царицынской губер­нии, как сообщалось в сводке губчека, «Крестьяне в момент объяв­ления мобилизации вдруг прониклись религиозными убеждениями и отказываются являться на мобилизацию, выполнять подводную повинность, отчислять продовольственные продукты по нарядам губпродкома и т.п., объясняя это тем, что все это идет на войну, а способствовать таковой они не намерены.37 Среди населения этих сел распространялись антивоенные воззвания. В одном из них гово­рилось: «Граждане! Откройте свои глаза на то, что делается. Гене­ралы и комиссары сразили Вас, и Вы бьете своих братьев и детей. Сила в Вас, скажите все громко: «Долой войну, ни один на фронт ни шагу и да здравствует народный мир!»38 В Витебской губернии эсеровские прокламации призывали: «Довольно терпеть, братья-крестьяне. Коммунисты вконец разорят вас и не могут даже защи­щать Вас от помещиков и капиталистов. Организуйте партизанские отряды и сдавайте им все оружие. Мы должны бросить паразитов — большевиков. Трудящиеся поняли, что большевики предали и разо­рили их и не хотят поэтому идти сражаться с Деникиным и прочи­ми помещиками, генералами. Вслед за большевиками сгинет тогда и Деникин».39

Особенно сплотила различные слои деревни в противостоянии с властью начавшаяся в феврале 1919г. широкомасштабная кампа­ния по вовлечению крестьян в коммуны и артели. Накануне, в де­кабре 1918 г., первый Всероссийский съезд земельных отделов и коммун призвал к немедленному созданию земледельческих ком­мун и советских коммунистических хозяйств с общественной обра­боткой земли, подчеркнув, что в своем развитии они приведут «к единой коммунистической организации всего сельского хозяйст­ва».40 Этот призыв был вскоре узаконен положением ВЦИК от 14 февраля 1919 г. «О социалистическом землеустройстве и мерах пе­рехода к социалистическому земледелию». В Положении разъясня­лось, что вся земля, «в чьем бы пользовании она не состояла», те­перь считается «единым государственным фондом», а существую­щая практика единоличного земельного пользования считается «преходящим и отживающим».41 Власть, таким образом, твердо за­являла о национализации всей земли и фактически отказывалась от своего знаменитого декрета «О земле», где четко было сказано, что «Вся земля... поступает в общенародный земельный фонд», «Земля рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуется». Да и Ленин заверял: «Пусть сами крестьяне решают все вопросы, пусть сами Устраивают свою жизнь».42

Крестьянство, собственно, и поддержало октябрьский перево­рот 1917 года в надежде прирастить свои наделы за счет помещичь-ей земли и получить право свободного землепользования. Однако суровая реальность вскоре убедила многих деревенских жителей, что они не только не стали хозяевами полученной земли, но и ли­шились права свободно распоряжаться ее плодами; больше того, им все настойчивее внушали мысли о государственной собственности и на землю, и на все, что крестьянин на ней производит. Поэтому стремление власти «на аркане потащить крестьян в коммуну» встретило с их стороны недовольство и сопротивление. Как писал в 1919 году И. Мозжухин: «Крестьянство еще не забыло, вероятно, преданий о том, как около сотни лет тому назад подобные же меры применялись в вольных поселениях при министре Александра I Аракчееве и почти везде в виде общественных обязательных запа­шек при Николае I. В обоих случаях общественная обработка земли оставила по себе недобрую память, как самое тяжелое насилие над личностью и свободою крестьян».43

Что-то похожее стало насаждаться в 1919 г. Крестьяне к тому же вскоре убедились в безалаберности, бесхозяйственности, ца­ривших в коммунах и совхозах, превращавшихся часто в нахлебни­ков государства. В некоторых из них «придерживались 8-часового рабочего дня даже в страдную пору».44 Руководитель отдела от ЦК РКП (б) по работе в деревне В. Невский в докладе в мае 1920 г. констатировал: «Коллективные хозяйства во многих местах дают только убыток, в среднем они прокармливают себя и только в ред­ких случаях дают заметный излишек».45 Даже Ленин признал, что «опыт этих коллективных хозяйств только показывает пример, как не надо хозяйничать: окрестные крестьяне смеются или злобству­ют».46 По мнению вождя, подобные колхозы «в таком плачевном состоянии, что они оправдывают название богаделен».47

Сопротивляясь насаждению коллективных форм ведения хо­зяйства, крестьяне все больше проявляют тягу к закреплению прав на землю. Причем, как отмечает Н.П. Першин, сразу же обнаружи­лось стремление к хуторскому и отрубному способу ведения хозяй­ства, сначала в северных и северо-западных губерниях, а затем и по другим регионам России. В Брянской губернии в 1918 г. «дело до­ходило даже до расселения по хуторам среди лесных массивов... хутор или отруб были в то время заветной мечтой каждого хозяи­на». В Смоленской губернии имелись случаи «полного разверстания целых селений на хуторские и отрубные участки».48 «Витеб­ские, смоленские, тверские, калужские, рязанские и тамбовские крестьяне, по нашим расспросам, — писал в 1919 году Мозжухин, — стремятся к собственности на землю, при этом главным образом в единоличной ее форме».49

В сознании крестьян, думается, происходил поворот, и частно­собственнические установки выдвигались теперь на первый план. Деревенские труженики стремились во что бы то ни стало закре­пить за собой землю и даже шли при этом на разные уловки, не особенно доверяясь новым поворотам судьбы. «В крестьянских сердцах, — с огорчением заметил в 1919 г. член коллегии Комисса­риата земледелия Кураев, — уже догорели революционные огни».50 «Деревенский батрак и бедняк политически умерли для революции, как только превратились в мелких хозяйчиков», — писал С. М. Дуб­ровский в 1923 г.51 Переход помещичьей земли в пользование кре­стьян теперь все более «стимулировал, — как верно подметил О. Ю. Яхшиян — стремление прекратить земельные «отнимы» (общинные переделы) и «определить на душу, занумеровать в пожизненную собственность».52

Деревня все настойчивее требует признания землепользования бессрочным, оставление земли за крестьянским двором, пока он существует, и недопустимости лишения земли иначе как по отказу самих владельцев или в случае прекращения ведения крестьянским двором сельского хозяйства.53 В Смоленской губернии, как сооб­щал губпродотдел землеустройства в 1920 г., «с неимоверной быст­ротой производится самовольное развертывание земли на хутора и с такой же быстротой приступается к новому пользованию этими участками и возведению на них построек».54 А.В. Луначарский, по­сетивший Смоленскую губернию во второй половине 1919 г., при­ходит к выводу: «крестьянство губернии нельзя считать прочным союзником пролетариев, оно ненавидит советскую власть за рекви­зиции и войну и особенно настойчиво просит узаконить отношение крестьян к земле. Беспокойство крестьян за непрочность своей зе­мельной собственности особенно мучительно, и требования кресть­ян в этом отношении настойчивы».55 Такое же упорное стремление многих сельских жителей уйти на хутора наблюдалось в Гомельской губернии. «Понятно, — констатирует Гомельский губземотдел, — су­ществование хуторов старого землеустройства показало населению пользу перехода от его традиционной несовершенной системы зем­лепользования к более интенсивным формам хозяйства... Население полагает, что совершенной формой хозяйствования и освобождения его от ужасов общинной чересполосицы является хутор».56

Сходные процессы проходили в Псковской, Тверской, Новго­родской, Череповецкой, Московской и др. губерниях. По свиде­тельству губземотделов «бегство» на хутора «самовольно», «само­чинно», «беспорядочно» усилилось и под влиянием дореволюцион­ного опыта хуторского расселения, и как средство уберечься от коммун и артелей.57

Опасаясь обвального характера выделения на хутора, власти в Архангельской, Петроградской и других губерниях вводят запрети­тельные меры по этому поводу. В Костромской губернии, к приме­ру, губземотдел принял в ноябре 1920 г. «решительные меры к при­остановлению массового движения населения к выселению на ху­тора и поселки» и одновременно усилил пропагандистское давле­ние на деревню, обещая многие льготы и привилегии тем, кто вой-дет в коммуны.58 Однако и в этой непростои ситуации крестьяне находили различные уловки, чтобы и властям угодить, и свои инте­ресы соблюсти. Как сообщалось из Смоленской губернии, «более опытная часть населения старается обойти существующее узаконе­ние об организации общественных форм землепользования, имея конечной целью тоже образование хуторов. Подавая ходатайство об организации того или иного вида колхозов, имеют ввиду не обще­ственное земледелие, а временно воспользоваться теми благами, которые предоставляются в поощрение коллективов — выбрать и за­хватить лучшую землю, и затем, при удобном случае, разверстать ее на хутора». В результате этих хитроумных комбинаций «в Смо­ленской губернии, — сообщал губземотдел, — из организовавшихся коллективов значительное количество пользуются землей отдель­ными участниками в виде хуторов и отрубов».59 Организация по­добных «фиктивных артелей» с целью создания на их базе отдель­ных единоличных хуторских хозяйств успешно практиковалось и во Владимирской, и Гомельской губерниях. Охотно организуя, артели, крестьяне «со временем переделывали их на хутора».60 Деревня та­ким маневром избегала общественной обработки земли. Видный партийный работник, член ВЦИК В.И. Невский, сам активно наса­ждавший коммуны и артели, прекрасно понимал мотивы сопротив­ления деревни этим новациям. В докладе в ЦК РКП (б) в сентябре 1920 г. он пояснял, что крестьянин теперь не тот, «что был в 1917 году. Он не только хочет отнять землю у помещика, но уже владеет ею и хочет быть ее единственным хозяином... Не хочет советских хозяйств, он мелкий собственник и противник коммуны».61

Довольно скептически деревня стала относиться к агитацион­но-пропагандистским акциям. В 1917, 1918 годах агитаторам еще удавалось  будоражить  сельское  население обещаниями  близкого рая. Воззвания и революционные призывы напоминали тогда боль­ше шаманские заклинания. Чего стоили хотя бы резолюции мест­ных коммунистических организаций типа: «Мы должны пойти к беднякам и разбудить темноту. Мы должны ободрить спящих, всех слепых заставить прозреть, всех хромых поставить на ноги. Нужно громко им сказать: довольно жить в аду. Уже штурмуются райские двери. Уже наступает то время, когда наступит рай на земле», (из протокола Клинского уездного съезда РКП (б) Московской губер­нии); «Пробил час нашей расплаты с нашими кулаками, мародера­ми, капиталистами и империалистами. Мировая революция уже во всех странах, везде и повсюду образовались Советы рабочих, сол­датских и крестьянских депутатов» (Глазовская волостная органи­зация РКП (б) Московской губернии); «Близок час, когда мы со­единимся с мировым пролетариатом и под руководством междуна­родного Совнаркома ринемся в бой с империалистами всего мира» (Из резолюций съезда волостных ячеек РКП (б) Коломенского уезда Московской губернии) и т.п.62

Деревне подобная политическая трескотня уже приелась. Те­перь крестьяне встречали наезжающих агитаторов настороженно, а то и враждебно, тем более, что последние часто являлись вместе с продотрядами. Из Кромского уезда Орловской губ. сообщали: «На митингах ораторы не столько объясняют задачи советской власти, сколько запугивают наганом или красным террором сельских граж­дан, благодаря чего отбивают охоту к выслушиванию ораторов».63 «Теперь страшно посылать агитаторов в деревню, — доносили из Лебедянского уезда, — лишь только потому, что благодаря им быва­ют восстания в деревне».64 В Верхосунской волости Вятской губер­нии, по информации в ЧК, «на митингах не дают высказаться ора­торам и угрожают избить...», а в Юргинской волости той же губер­нии «на митинге кричали агитатору: «Убирайтесь Вы со своей Со­ветской властью... нам нужна свободная’торговля».65 Да и зазывать на митинги сельских жителей становилось все труднее. Приходили или одни женщины со своими жалобами и претензиями, или говор­ливые мужики — спорщики, изводившие докладчиков каверзными вопросами. А чаще, по свидетельству очевидца, «стоило кому-либо заметить, как к околице подходит продотряд, тотчас все разбега­лись по лесам и оврагам, захватывая с собой что было можно».Один из курсантов Университета им. Свердлова, побывавший в Бронницком уезде Московской губернии с пропагандистскими це­лями, писал в отчете: «Крестьяне к митингу стали равнодушны «уговариватели приехали», говорят они, и стараются уклониться».66 Корпоративность в деревне и в этом отношении проявлялась со­вершенно определенно; выработался стойкий стереотип неприятия демагогических речей и призывов многочисленных «уговорщиков» и пустозвонов.

Естественно, что и в самом сельском обществе межличност­ные противоречия социально-экономического характера и на быто­вом уровне, не исчезли. Тем более, что они постоянно подпитывались режимом. Однако глубокий внутридеревенский раздор, захле­стнувший деревню в 1918 году, стал постепенно затухать. Кресть­янство, сполна отведавшее и пряник, и кнут, во многом прозрело. Оно, конечно, не хотело возвращения старых порядков, но и реши­тельно сопротивлялось насаждению «царства социализма». Многие сельские жители центральных и особенно северо-западных губер­ний стремились закрепить землю в собственность, стать подлинны­ми ее хозяевами. Видный партийный функционер В.И. Невский, возглавлявший отдел ЦК РКП (б) по работе деревни, в мае 1920 го­да в своем докладе констатировал: «Даже середняк, с которым за­игрывает советская власть, одним глазом смотрит на кулака, мечта­ет о том, как бы спекульнуть и сделать так, чтобы землица была бы не государственная, а собственная».67

Деревенский мир в сложных условиях «военного коммунизма» научился отстаивать свои корпоративные интересы и во взаимоот­ношениях с властью действовал довольно солидарно.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. Документы и мате­риалы. Т. 1. 1918—1922. под редакцией А. Береловича (Франция), В. Данилова (Россия). М., 1998. С.72, 73, 76 — 77.

2. Государственный архив Астраханской области.  Ф.  477. Оп.З.  Д.57. Л. 12; Красный воин (Астрахань) 14 ноября 1919 г.

3. Голос трудового крестьянства. Орган наркомзема. 1 января 1919 года; Комбеды. М, Т. 1. 1928. С. 122.

4. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД... С.80.

5. Там же. С.96.

6. Павлюченков С.А. Военный коммунизм: власть и массы. М. 1997. С. 71.

7. Потапенко В.А. Записки продработника. Воронеж. 1973. С.83.

8. Государственный архив Тамбовской области. Ф.1236. Оп.1. Д.76. Л. 112; РГАСПИ. Ф. 17. Оп.65. Д.25. Л.66.

9. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ-НКВД... С.239.

10. Государственный архив Тульской области, (далее ГАТО). Ф. Р-31. Оп.1. Д.76. Л.28; ЦГАМО. Ф.7135. Оп.1. Д.2. Л.73.

11. Бюллетень Пензенского губпродкома № 6. 14 января 1920 г.

12. РГАСПИ. Ф.17. Оп.65. Д.25. Л.66.

13. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД... С.345.

14. Продовольственная политика в свете общего хозяйственного стро­ительства советской власти. Сб. материалов. 1920. С.243.

15. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ- НКВД... С. 195.

16. Там же. С. 189, 190.

17. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД... С.332.

18. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД... С. 137.

19. Тамже. С. 155.

20. Дубровский С.М. Очерки русской революции. 2 изд. М., 1923. С.233.

21. РГАСПИ. Ф.17. Оп.65. Д.332. Л.76.

22. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.35. С.315.

23.Государственный архив Пензенской области. Ф.1. Оп.1. Д.264. Л.30.

24. ГАРФ. Ф.393. Оп.З. Д.46. Л. 194.

25. РГАСПИ. Ф.17. Оп.65. Д.60. Л.135.

26. Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД... С.227.

27. Известия Народного комиссариата по продовольствию № 1—2. Январь —февраль 1920. С.37.

28. Павлюченков С.А. Указ, соч., С. 135.

29. РГВА. Ф.9. Оп.4. Д.172. Л.13.

З0. Известия отдела внутреннего управления Астраханского Совета 4 мая 1919 г. С.27.

31.Большаков A.M. Деревня 1917-1927. М.,1927. С.425.

32. Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД... С. 137.

33. Там же. С.166.

34. Тамже. С. 142.

35. Тамже. С.152.

З6. Тамже. С.151, 153-154.

37. Тамже. С.251.

38. Тамже. С. 251.

39. Тамже. С.213.

4О. Правда. 19 января 1919 г.

41. Собрание узаконений. 1919. № 4. Ст.43.

42. См. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т.35. С.26, 27.

43. Вестник Московского областного союза кооперативных объединений (далее ВМОСКО). №1.10 марта 1919 г. С.9.

44. Булдаков В. Красная смута...С. 115.

45. РГАСПИ. Ф.17. Оп.65. Д.236. Л.ЗО. 46.Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т.43. С. 60.

47. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.42. С. 180.

48. Першин П. Н. Участковое землепользование в России. Хутора и отруба, их распространение за десятилетие 1907-1916 гг. Их судьба во время ре­волюции (1917-1920 гг.) М. 1922. С. 39, 40.

49. ВМОСКО. № 5-6. 1919. С. 5.

50. ВМОСКО. № 1. 1919. С. 14.

51. Дубровский С. М. Очерки русской революции... С.235.

52. Менталитет и аграрное развитие России... С. 105.

53. О земле. Выпуск 1. Сб. статей о прошлом и будущем земельно-хозяйственного строительства. М., 1921. СП.

54. Там же. С.73.

55. РГАСПИ. Ф. 78. Оп.1. Д.13. Л.4.

56. O земле. Выпуск. 1. Указ. соч. С.73.

57. Там же. С.74.

58. Тамже. С.75.

59. Тамже. С. 75.

60. Там же. С. 75.

61. РГАСПИ. Ф.17. Оп.5. Д.26. Л.28.

62. ЦАОДМ. Ф. 1660. Оп.1. Д.2. Л.6; Д.8. Л.2; Ф.1588. Оп.1. Д.10. Л.6, 20.

63. РГАСПИ. Ф.17. Оп.65. Д.54. Л.З.

64. Там же. Ф.17. Оп.65. Д.5. Л.75.

65. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД... С. 132.

66. РГАСПИ. Ф.17. Оп.5. Д.91. Л. 54.

67.РГАСПИ. Ф.17. Оп.65. Д.236. Л.90.