Очень часто под имперским мышлением подразумевают стремле­ние к экспансии, желание покорять и подчинять все новые и новые земли. В принципе, это правильная трактов­ка, однако, она недостаточна. Импе­рия - это не просто грандиозная территория, и даже не просто великое государство, это - особый образ су­ществования, основанный на господ­стве как таковом. Что же такое гос­подство, взятое как универсальная, можно даже сказать - философская, категория?

Господство - это тотальное, от­крытое, религиозно оправданное под­чинение одних другим. В центре его находится священная особа Импера­тора, опирающегося на сословие ари­стократов. Именно эта вертикаль обеспечивает самые различные типы подчинения, которые пронизывают всю систему господства. Таких типов много: «пастырь-паства», «мужчина-женщина», «отец-дети», «сильные-слабые», «богатые-бедные», «центр-окраины» и т. д. Все они получают от имперской (императорской) Оси властное обеспечение, становясь обя­зательными функциями человеческо­го существования. Имперская, гос­подская доминанта выступала в ка­честве причины образования вели­чайших империй. Ясно, что тоталь­ное владычество внутри страны не могло не сопровождаться стремлени­ем к владычеству вовне, владычеству над другими территориями. Внутри­национальный империум имел свое продолжение в территориальной экс­пансии, и внешнее владычество как бы повторяло внутреннее. Потому то почти все средневековые монархии, основанные на аристократизме, со­словности и патриархальности, стре­мились создать собственную великую империю. Не у всех это получалось, еще меньше стран оказались способ­ными утвердить империю надолго, но налицо сам факт - внутреннее гос­подство логически вело к внешнему. В принципе, даже самое маленькое традиционное государство - уже им­перия, по крайней мере — ее эмбри­он, который может появиться на свет, а может сгинуть еще в утробе.

В описанной выше имперской директивности главное отличие тра­диционного общества от общества со­временного. Последнее не отменяет вышеуказанные типы, но делает их чем то необязательным и двусмыс­ленным. В современном мире можно подчиняться Творцу, но можно и от­рицать его. Можно слушаться отца и мужа, но не возбраняется встать выше родовой патриархальности. Можно подчиняться Центру, но име­ется возможность и сохранять от него некую, весьма реальную незави­симость. Можно (и даже почетно) быть богатым, но можно и возвеличи­вать бедность. Можно обладать неза­урядной физической и духовной си­лой, но можно воспевать слабость и безволие. Одним словом, из общества удаляется юридически обязательный характер тотального господства и, со­ответственно, всеобщего подчинения. Конечно некоторые отношения под­чинения сохраняют свой обязатель­ный характер, однако, это уже не то­тальная система. Более того, тоталь­ной становится суверенность тех, кто раньше должен был подчиняться.

Теперь становится понятным - почему современные западные госу­дарства отказались не только от тер­риториальной экспансии, но и от со­хранения прежде присоединенных территорий. Как только господство стало чем то необязательным и вто­ростепенным, как только исчез внут­ренний империум, так сразу же ста­ла ненужной и территориальная, им­перская экспансия. Сама экспансия, разумеется, не исчезла, просто она потеряла свой тотальный («юридичес­кий») характер. Теперь все свелось к финансово-экономической агрессии капиталов и культур, которая изред­ка подкрепляется мерами военно-по­литического воздействия.

Особое положение в этом плане имеет русский империализм. Не сек­рет, что на протяжении последних двухсот лет для него была характер­на некая вялость. Великорусская метрополия все больше и больше на­поминала колонию, тогда как окраин­ные колонии стремительно прибли­жались к статусу метрополии. Окра­инные элиты начали переигрывать великорусскую, жизненный уровень в инородческих областях стал опере­жать, по своему росту, жизненный уровень Великороссии. Одним из са­мых тревожных симптомов этой бо­лезни следует считать евразийство, предлагающее нашей нации оконча­тельно раствориться в море инород­цев, создав евразийскую империю, предполагающую тюрко-славянский синтез. Такое положение проигрышно - и не только в сравнении с колони­альной империей. Мы проигрываем и нынешним западным демократиям. Парадокс, но они зашли дальше на­шего по пути материалистической, торгашеской деградации, однако, их державная мощь несравненно выше нашей. Западники повелевают «тре­тьим миром» в то время как мы де­сять лет никак не можем справиться даже с несчастной Чечней. При этом само имперское сознание русских со­храняется, но уже в каких-то совер­шенно искаженных формах: евразий­стве, совдеповском сентиментализме, русско-белорусском «юнионизме» и т. д.

Нарисованная выше схема позво­ляет выяснить причины данного за­болевания. Несомненно, виной всему ужасающее ослабление господского начала, которое нельзя сравнивать даже с западным демократизмом. На Западе умудрились приспособить аристократизм для навязывания ли­берально-материалистических ценно­стей, тамошняя буржуазность имеет внешне изящную оболочку. Амери­кано-европейская цивилизация более утонченна, гибка, интеллектуальна, она опирается на творческий индиви­дуализм. Но главное - ей удалось сохранить господское мышление (само собой, в искаженном виде). За­падное, особенно американское, обще­ство напористо, энергично, активно. Оно отягощено инфантилизмом, тру­состью, конфортизмом, но они уравно­вешиваются знаменитой деловой ак­тивностью капиталистов. В принципе, сам капитализм имеет одним из сво­их источников выродившийся арис­тократизм. Обуржуазившиеся дворя­не стали мощнейшей силой, утверж­давшей новые, капиталистические от­ношения в ходе социальных и про­мышленных революций Нового вре­мени. Ярчайший пример - английс­кие «новые дворяне», согнавшие сво­их крестьян с земли и сумевшие, при помощи этой радикальной меры, со­здать в Англии мощную индустри­ально-капиталистическую цивилиза­цию. Аристократизм, в ходе капита­лизации, причудливым образом пере­плелся с полуплебейской ментально-стью купцов и разбогатевших крес­тьян. В результате возник хамоватый и одновременно утонченный монстр, подмявший под себя весь мир.

В России аристократизм оказал­ся полностью уничтожен коммунис­тической деспотией. Справедливости ради отметим, что та быстрота, с ко­торой он исчез была обусловлена слабостью самой аристократии. Тя­желейший удар по ней был нанесен еще в ХIII в. - во время монгольского нашествия. Тогда было вырезано по­давляющее большинство русских аристократов. В «Слове о разорении Русской земли» утверждается, что еще в битве на Калке погибли все русские богатыри. Историк В. Коб­рин, один из ведущих специалистов по истории русского средневековья, после долгой и кропотливой работы с источниками, составил список нашей знати времен Московской Руси. И в нем, в этом списке, почти отсутству­ют имена старых аристократических фамилий существовавших в Руси до­монгольской (за исключением Рюри­ковичей, Гедиминовичей и некоторых других) - большинство бояр киевс­кого периода были вырезаны степ­ными варварами. В XIII-XIV вв. рус­ская аристократия формируется практически заново - зачастую из представителей низших классов об­щества, более привыкших повиновать­ся, чем повелевать. Они то и принес­ли с собой, «наверх» психологию слуг. Действительно, только бывшие простолюдины могли позволить на­зывать себя «холопами» (пусть даже и Царя), охотно откликаться на уменьшенные имена («Бориску», «Петрушку»), воспринимать как дол­жное физические наказания и проч. Такому холопскому преклонению пе­ред правителями во многом способ­ствовало и тяжелейшее геополити­ческое положение Руси, разгромлен­ной монголами. Для того, чтобы вы­жить, сохранить себя в качестве на­ции, необходимо было пойти на жес­точайшую централизацию вокруг го­сударей. Само собой, определенное воздействие на психологию «нового боярства» оказали и варварские, ази­атские обычаи Орды.

Я отнюдь не хочу представить Московскую Русь эдаким «римейком» Орды на русский лад и свести к холопству всю ее историю. Москов­ский период не был какой-то там «черной дырой», он является одной из славнейших страниц нашей вели­кой истории. Несмотря на некоторую свою приниженность, московская аристократия все же сохраняла себя в качестве ведущего, господского со­словия, безусловно подчиняющего себе социальные низы. (Не следует забывать о том, что на Западе впали в еще более пагубную крайность, предоставив тамошней аристократии слишком уж много вольностей). И все таки положение русской знати не было вполне нормальным. Очевидно в этой ненормальности и следует ви­деть главную причину последующей слабости русского национализма, ведь любой национализм (мировоз­зрение элитарное и иерархическое) формулируется элитой, а с элитарно­стью у нас дела обстояли, как гово­рится, «не очень».

В XVIII в. была сделана попытка возвысить аристократию в морально-этическом и эстетическом плане.

Петр Великий пожелал поднять рус­ское дворянство до уровня европейс­кого, используя для этой цели запад­ные образцы, чем вызвал на свою голову проклятья наших почвенни­ков-славянофилов. Они так и не су­мели понять, что вестернизация по-петровски была обусловлена слабос­тью русской национальной мысли и русской национальной элиты. Со­здать сугубо русский образец модер­низации представлялось маловоз­можным, точнее на него ушли бы многие десятки лет, в течении кото­рых отставание России от Европы могло стать фатальным. Петровское «западничество» — экстренное моби­лизационное мероприятие, предпола­гавшее использовать европейскую технику и европейский стиль в рус­ских национальных интересах. Поз­же преемники Петра довели это «за­падничество» до абсурда, однако, сама цель, поставленная великим императором, все-таки была достиг­нута - Россия совершила индустри­альный рывок, создала регулярную армию и флот, вышла к Балтийскому и Черному морям, стала играть одну из главных ролей в европейской (а значит, и мировой) политике.

Сложнее оказалось с «дворянс­ким вопросом». Петру русский ари­стократизм мыслился как сочетание сословно-государственного тягла и дворянской вольности. На этом осно­вывалась вся его социальная полити­ка. С одной стороны - европейская гордость и второе издание крепост­ного права (прикреплявшее крестьян не к помещичьей земле, а к личнос­ти владельца), с другой — мобилиза­ция всего дворянского сословия на несение обязательной службы. Пет­ровские же преемники сделали крен в сторону вольности, чем значитель­но отдалили дворянство от государ­ства и монарха. Апогеем такого ли­берализма стала «Грамота о вольно­сти дворянской», составленная в правление Екатерины II. По ней дво­рянство освобождалось от обязатель­ной службы, но за ним сохранялись все его льготы. Еще недавно имену­емые «петрушками» многие арис­тократы не выдержали столь резких перепадов. Монарх и Империя из­рядно потускнели в их глазах, рав­ным образом как и Царь небесный с Его Церковью. Это не означало отка­за от монархии вообще, на республи­канских позициях вплоть до XX в. стояла лишь кучка экзальтирован­ных аристократов типа Пестеля. Про­изошло некое дистанцирование от монархической власти, когда доволь­но влиятельные группы дворян при­шли к мысли о необходимости ее ог­раничения - либо в форме народной и земской монархии (славянофилы), либо посредством введения монар­хии конституционной (западники). Кроме того, очень многие аристокра­ты стали воспринимать монархию как всего лишь наиболее удобную и традиционно устоявшуюся форму го­сударственной власти. Так монархия «перестала» быть чем-то абсолют­ным и в полной мере сакральным.

Казалось бы, подобная суверени­зация дворянства должна была уси­лить его. Однако, «азиатчина» нику­да не исчезла. Изгнанная из сферы официальной, она переместилась в сферу коллективного бессознательно­го. Иного и не могло быть - симпто­мы тяжелейшей болезни исчезают быстрее, чем излечивается сама бо­лезнь. Перестав холопствовать перед Царем и даже отстранившись от него, весьма значительная часть дво­рян довольно быстро нашла себе но­вого деспота - точнее двух новых деспотов. Западники обрели его в лице либеральной Европы, славяно­филы пошли на поклон русскому простонародью.

И в том, и в другом случае на­блюдалось холопское поклонение тех, кому от роду было написано господ­ствовать, гордо повинуясь лишь Богу и Царю.

Западники, несмотря на искрен­нюю симпатию к либерализму, ко­нечно же, так и не сумели сравнять­ся с предметом своего обожания в деловой и политической активности. А иного и быть не могло. В отличие от американо-европейцев, русские их поклонники не создавали либера­лизм на своей (национальной) почве, но заимствовали чужой опыт, зара­нее ставя себя в подчиненное поло­жение. Они холопствовали перед за­падным либерализмом, а холоп — это не буржуа, это - Хам (и не важ­но - на скольких языках он говорит и сколько научных трудов он напи­сал). Если бы «русский» либерализм действительно был русским (напри­мер, имел бы своей основой положе­ния зрелого старообрядчества с его освящением предпринимательства), то Россия стала бы мощной капита­листической державой, лидирующей на евро-азиатском континенте. Но этого-то как раз и не могло быть -западники выбирали западничество не столько в силу осознанных сим­патий и твердых убеждений, сколько в силу врожденного и не изжитого холопства. Показательно, что россий­ский либерализм начала XX в. ис­пытывал мощнейшее влияние социа­листических доктрин - вестернизи-рованным барам был больше по душе варварский, пролетарский кол­лективизм, предполагающий ради­кальное растворение личности в кол­лективе. Так, второе лицо в либераль­ной партии кадетов князь (!) Д. Ша­ховской проявил себя как убежден­ный сторонник некоего «соборного социализма». В самой кадетской партии примерно половина руководи­телей симпатизировала социализму. После же «буржуазной» революции 1917 г. (дворянин Ленин характери­зовал ее, как буржуазную по целям, пролетарскую по движущим силам) вихрь социализма захлестнул почти все политические и социальные груп­пировки, в том числе, и большинство либеральных. Даже буржуазные «Биржевые ведомости» допускали определенные антикапиталистичес­кие высказывания, а «Торгово-про­мышленный союз» активно использо­вал в своей пропаганде революцион­но-пролетарскую символику. Либе­ральнейший Временный комитет Го­сударственной Думы вообще создал некий «Союз эволюционного социа­лизма», главную роль в котором иг­рал философ Н. Лосский, поклонник западной философии интуитивизма. Стоит ли удивляться, что на выборах в Учредительное собрание сторонни­ки самых разных версий социализма (большевики, эсеры левые и правые, меньшевики) получили 80% голосов. То есть различие налицо - западный либерализм возник в результате со­единения аристократизма и буржуаз­ности, наш появился на свет в каче­стве смеси из буржуазности и пле­бейства. И в этой смеси привкус ин­дивидуализма чувствуется лишь еле-еле.

Трагедией для России было то, что западническая группировка дво­рян контролировала большую часть российского правительства. Именно из ее среды вышли Витте и Столы­пин, своими либеральными реформа­ми приблизившие пролетарскую ре­волюцию в России.*

А что же «славянофилы»? О, здесь пролетарщиной воняло не ме­нее (а порой и более) сильно! Кру­жок московских почвенников, функ­ционирующий в XIX в. сделал все для того, чтобы исказить и дискредити­ровать национально-консервативную идею. Славянофилы договорились до того, что власть монарха имеет своим источником «волю народа» и тем самым низвели монархию до уровня демократической республики. Эти «охамевшие» русские баре категори­чески отрицали сословность и арис­тократизм, рисуя в своем интелли­гентском воображении эдакое народ­но-мужицкое царство. Само кресть­янство было охарактеризовано ими как некое последнее вместилище русских национальных идеалов - элите предлагалось идти в народ и учиться у него уму-разуму. Не уди­вительно, что подобное плебейство сказалось и на приверженности сла­вянофилов собственно русскости, ко­торую они так искренне и громко воспевали. Национальная идея глубо­ко аристократична по сути своей, для нее характерно стремление гос­подствовать и покорять. Там же, где национализм сочетается с пролетарщиной, происходит инфицирование первого вирусом холопского низко­поклонства, капитулянтства - в отно­шении внутренних и внешних сил. Этот вирус подцепили и славянофи­лы. Так, во время Крымской войны они заняли пораженческую позицию, надеясь на то, что победа англо­французской коалиции заставит пра­вительство пойти на чаемые ими на­ционал-демократические реформы. Вот, пожалуйста, почитайте - пишет не какой-нибудь герцен-огарев, а славянофил-патриот Кошелев, друг знаменитого «русолюба» Хомякова: «Высадка союзников в Крыму в 1854 г., последовавшие затем сражения при Альме и Инкермане и обложение Севастополя, нас не слишком огор­чили, ибо мы были убеждены, что даже поражение России сноснее для нее и полезнее того положения, в котором она находилась последнее время». Тут славянофилы встают уже рядом со своими оппонентами из кружка «западников». Впрочем, с оппонентами ли? Сами славянофилы довольно метко сравнивали два вроде бы враждебных направления с дву­ликим Янусом - единым по сути. Один из столпов славянофильства Киреевский даже издавал журнал «Европеец». Как говорится, без ком­ментариев!

Свое дело «мавр» сделал и ядо­витые семена славянофильщины дали обильные всходы в сознании русских националистов. Так или иначе «национал-мужицким» укло­ном страдали все русские правые. Даже такой убежденный реакционер, как Леонтьев что-то там писал о не­обходимости учиться у народа.

Черносотенное движение начала XX в. сумело во многом преодолеть холопский «национализм» славяно­филов - отвратительное хамство, раз­буженное т. н. «первой русской ре­волюцией», стало хорошим уроком. Идеологи черной сотни как могли отстаивали сословность и аристокра­тизм, при этом предлагая (в духе революционного консерватизма, со­единяющего традицию и модерниза­цию) проведение активной социаль­ной политики в отношении народ­ных низов. Но, к сожалению, боль­шинство дореволюционных монархи­стов попало под влияние прозапад­ного либерализма. Основные поли­тические группировки правых («Объединенное дворянство», «марковский» Союз русского народа, Союз Михаила Архангела и др.) с восторгом поддержали буржуазно-западнические реформы Столыпина и смирились с думским парламента­ризмом. Иными словами - «из огня, да в полымя». Избежавшие либера­лизации черносотенцы («дубровинский» Союз русского народа, Союз русских людей и проч.) весьма час­то срывались на демофильский фальцет, разражаясь длиннющими тирадами о «великом и могучем христолюбивом русском крестьян­стве», которому надобно дать Земс­кой собор. Через несколько лет «на­род-богоносец» будет скидывать кресты с церквей, вспарывать поме­щикам животы и сыпать туда пше­ницу - тогда выяснится, что христолюбие народа (кстати говоря, дей­ствительное и искреннее) зависе­ло от традиционной элиты. Ли­шившись ее господства русский простолюдин моментально впал в дикость.

У славянофилов, надо сказать, были гораздо более способные ученики - народники. Эти борцы «за землю и волю, за лучшую долю» творчески развили славя­нофильство до т. н. «русского со­циализма». Воспевание мужицкой общинной самобытности вылилось у них в требование демократичес­кой и социалистической республи­ки, понимаемой как переходная ступень к анархической коммуне. При этом народники также балова­лись (именно баловались, другого слова и не придумаешь) панславиз­мом и вполне благожелательно отно­сились к идее Земского собора. Не­которые, как например Бакунин, одно время признавали возможность мужицкой «монархии». Также, как и славянофилы, народники с пеной у рта обличали крупную индустрию, всячески возвеличивая отсталые, аг­рарные формы хозяйственной орга­низации. В этом, между прочим, от­четливо прослеживается то же са­мое плебейство, которое очень часто выражается в ненависти к любой по-настоящему деловой активности. Многие недоуменно спросят: «Но как же так, ведь народники — ле­вые?» Правильно, вот только не факт, что славянофилы - правые.

В начале XX в. славянофильство и западничество объединились в большевизме, доведшим их до аб­сурда. Ленин, в котором проявилась вся феноменология российской про-летарщины, сумел создать самый дичайший синтез этих идеологий на общей для них плебейско-демократической основе. С одной стороны большевизм представлял собой ти­пичное западничество, ибо переносил на русскую почву европейский мар­ксизм с его предельным эгалита­ризмом. С другой стороны, самому Западу большевики объявили нечто вроде «священной войны», оградив «святую» красную Русь «железным занавесом» от разного рода буржу­азных «латинян». Иными словами, ленинизм навязывал России запад­ные ценности в условиях перманен­тного противостояния Западу. Эта специфика и привела к возникнове­нию совершенно нежизнеспособного гибрида - советской цивилизации, которая была подобна лысенковскому яблочку, выросшему на сосне. До сих многие патриоты пытаются доказать, что советизм был лучше либерализма - дескать было там больше героики, самоотверженности, социальной справедливости. Очень может быть. Да что там, именно так и обстоит дело! Есть только одно НО. Отличаясь от Запада в лучшую (в моральном плане) сторону, совет­ский гибрид был менее жизнеспосо­бен, так как соединял несоединимые ценности. На Западе либерализм поглотил в себе старые ценности, взяв из традиционного общества не­сколько полезных для него «техно­логий», у нас же скрестили ужа с ежом.

В результате Россию обрекли на заведомый проигрыш в соревнова­нии с западной цивилизацией. Но главное не в этом. Главное в том, что, объединившись друг с другом, западничество и славянофильство придали мощный импульс дальней­шей пролетаризации России, которая пошла стремительным ходом. От­дельно ни западничество, ни славя­нофильство не победили бы - тор­жеству первого мешало архаично-патриархальное мышление, успеху второго, напротив, препятствовал уже сформировавшийся, хотя и недо­статочно, буржуазно-капиталисти­ческий уклад. Большевики счастли­во примирили западников и антиза­падников в одной «красной Евра­зии». И началось. В верхние эше­лоны устремились сотни тысяч представителей «освобожденных» социальных низов, чей менталитет и размыл русское имперское сознание, превратив его в нынешнюю тряпку для вытирания ног.[1] Считалось, да и считается, что простонародье в со­ветское время поставило тысячи и тысячи талантливых людей, которые прежде не имели возможности полу­чить образование и пробиться на­верх. Обычно приводят в пример «рабоче-крестьянских» ученых, рез­ко двинувших вперед отечественную науку, придя в нее от станка и сохи. Опять-таки, верно - научный скачок был огромен, Но... Наряду с «рабоче-крестьянскими» учеными действова­ли и «рабоче-крестьянские» прави­тели, которые распылили огром­ную часть нашего научно-про­мышленного потенциала по ино­родческим окраинам и на халя­ву разным арабо-негритянским борцам. Именно в советское вре­мя холопское преклонение перед инородцами достигло своего апо­гея. Великороссия стала донором для «угнетавшихся царизмом» окраин, на которых русские ста­ли строить заводы и библиотеки, переплачивая в общесоюзный бюджет огромные деньги. Все это проистекало из слабости гос­подского самосознания, без коего невозможна империя, без коего | даже очень сильное государство превращается в богадельню для раз­ного рода меньшинств. Из той же постыдной для русского человека слабости проистекло и космических масштабов облагодетельствование «третьего мира» и его «мужествен­ных борцов с империализмом» — черненьких и желтеньких «братьев». Естественно, любая мировая держава обязана иметь своих сателлитов и свою «пятую колонну» во всем мире, однако, она вовсе не обязана завали­вать их разнообразной халявой. А что получалось? Мы производили треть всех вооружений в мире, но большую его часть поставляли бес­платно, отнимая кусок изо рта рус­ских детей. Как же, «забота наша такая» — чтобы хорошо питался ка­кой-нибудь малолетний анголец или эфиоп! Все это торжественно называ­лось «пролетарским интернациона­лизмом», однако, лучше всего назвать такое непотребство обычным, проле­тарским холопством, стремлением жить не для себя и своих близких, не ради своей страны, а для чужих. Стремлением быть в услужении у господина, под которым в данном случае понималось «прогрессивное человечество». И потому не надо изумляться сегодняшнему низкопоклонству перед Западом вчерашних совковых бюрократов - они прошли великолепную школу холопства в «старые добрые» времена.